Страница:
в поисках туалета. Мне указали на какую-то дверь без надписи в здании
автостанции. Зайдя туда, я обнаружил темный, узкий, длинный - метров в пять
- проход, в конце которого на возвышенности, как трон, красовался огромный
унитаз. Дверь была без запоров - ни крючка, ни щеколды - одна ручка, чтобы
хоть прикрыть дверь.
Не успел я "орликом" взлететь на унитаз, как дверь распахнулась, и
пьяный мужик, на ходу расстегивая ширинку, попер прямо на меня. Я соскочил с
"трона", и, толкая мужика в грудь, задним ходом вышиб его наружу, заметив
при этом, что глаза его были закрыты. Только я снова добрался до унитаза, та
же сцена повторилась. Положение было почти безнадежным.
Но меня спасла природная изобретательность. Я вышел из туалета и стал
искать веревку, проволоку, цепь или что-то вроде этого. В мусорной куче я
обнаружил грязнющую, но еще прочную веревку достаточной длины. Привязав
веревку к ручке двери изнутри, я уселся на унитаз, держа в руке ее конец.
Только я решил, что туалетный вопрос улажен, как снова слетел с унитаза
носом вниз. Дверь рывком открылась, и очередной пьяный пролез в проход,
расстегивая ширинку.
Я рассвирепел. Придерживая падающие брюки одной рукой, я вышвырнул
незваного посетителя наружу, и, выйдя с ним вместе, ногой сшиб ручку на
двери туалета снаружи. Потом зашел, захлопнул дверь, и крепко держа веревку
в руке, наконец, воспользовался унитазом. Так что, если вам пришлось
побывать в те годы в туалете на Павловском автовокзале, и вы видели длинную
веревку, привязанную к ручке двери, а тем более воспользовались ею для
защиты от назойливых посетителей - знайте, что это мое изобретение!
Из Горького поездом добрался до Москвы, чтобы встретиться там с Таней.
Она все еще ждала меня, и я видел, как рада она была моему приезду. Как
понять женскую душу? Правда, я убеждал Таню, что у меня "никого нет", и я
занят только работой.
В сравнении с Тамарой Таня, конечно же, проигрывала, и это не могло не
сказаться на страстности нашей встречи. Но Таню я тоже любил, просто любовь
к красавице-Тамаре чуть-чуть ослабила влечение к Тане. Но Таню, как и Лилю,
я считал своими, близкими людьми, женами, что ли. Ну, а Тамару - последней,
любимой женой. Вот такая азиатская ситуация получалась, при всей моей
нелюбви к Азии и азиатскому менталитету.
Во Львов я полетел самолетом. Конечно же, я, как почти все, побаивался
самолетов, но в этом рейсе я наблюдал просто панический страх перед полетом
у моего соседа по креслу. Самолет был КБ Антонова - "АН", кажется "АН-12". Я
сидел у иллюминатора, сосед - рядом. При взлете он, тщательно
пристегнувшись, прикрыл глаза руками и дрожал крупной дрожью, как собака от
холода. Когда самолет оторвался от взлетной полосы и шасси с треском
убралось, сосед ожил. Он даже шутил и съел свой обед.
Но при подлете к Львову с ним стало твориться нечто невообразимое. Он
чуть не залез под кресло, если это можно было только себе представить. Его
трясло, он, не стесняясь, стонал, как беременная женщина, закатывал глаза.
Мы со стюардессой чуть ли ни силой его пристегнули, и он, повиснув на ремне,
перегнулся вперед, снова прикрыв себе глаза. С виду это был мужчина лет
пятидесяти, еврейской внешности.
Когда самолет приземлился, но еще не остановился, сосед, потеснив меня,
прильнул к иллюминатору, и с паническим выражением лица смотрел куда-то
вниз. И только тогда, когда самолет остановился, он откинулся на спинку
кресла и выдохнул, казалось бы, кубометр воздуха.
- Молодой человек, вы не думайте, что я сумасшедший! Мы, то есть наш
завод, эти "АНы" и выпускает. На них летать нельзя - это гробы с крыльями!
Вы увидите, скоро они начнут падать массами. Это я вам говорю - не последний
специалист на заводе! - прошептал сосед мне на ухо.
Фамилии своей и должности он не назвал, но костюм на нем был красивый,
дорогой, а на лацкане пиджака какой-то значок с изображением "пузатого"
самолета. Действительно, вскоре после нашего разговора, через полгода, что
ли, эти "АНы" стали падать, после чего их сняли с полетов.
Во Львове я двумя автобусами добрался до Львовского автобусного завода
- ЛАЗа, на территории которого и находилось Головное КБ по автобусам. Улица
Стрыйская, где размещался завод, была почти на краю города.
Меня принял начальник КБ - Карп Миронович Атоян, высокий красивый
армянин. На беседу он позвал своего заместителя Рябова и опытного
специалиста Нагорняка. Я рассказал об опытах по "гибриду" на УАЗике, показал
фотографии. Будучи специалистами, собеседники тут же поняли меня, мы прошли
в цех и осмотрели моторный отсек автобуса ЛАЗ-695. Справа от двигателя было
предостаточно места для размещения "гибрида".
- Сдается мне, что мы залезаем в будущее лет на пятьдесят вперед, - с
улыбкой произнес Атоян, - но больно уж интересно посмотреть на "гибрид" в
работе! Что ж, старенький 695-ый у нас есть, берите чертежи автобуса, его
данные. Нам нужно изделие в металле, установленное на автобусе. Сколько вам
нужно времени и денег?
- Проектирование и рабочие чертежи - год; изготовление и стендовые
испытания - тоже год; установка на автобус и испытания всей машины - еще
год. Оплата по процентовкам - по тридцати тысяч рублей в год; аванс - 25
процентов от годовой оплаты; в конце каждого года отчет - бойко
распланировал я.
Вообще, это была чистой воды авантюра. У меня не было никакого КБ в
Тольятти. За год даже в профессиональном КБ не изготовить технического
проекта и рабочей документации на сложное изделие, включающее совершенно
новые элементы - скоростной маховик, дискретный вариатор, редуктор с
карданом к заднему мосту. Я понятия не имел, кто сможет в Тольятти
изготовить такое чудо! А где стенд для его испытаний и помещение для этого?
Я уже не говорю об испытаниях всего автобуса. Сейчас меня охватывает ужас от
этого объема работ, который я тогда и не представлял себе! И за такие
ничтожные деньги - ведь на подобные работы в США будут тратить десятки
миллионов долларов в год!
Ну, а какова альтернатива? Вообще не начинать такой работы? Ведь ясно,
что никакой головной институт, тот же НАМИ, никогда не включил бы себе в
план подобной фантастики! Но говорят, что "смелость города берет". Договор
был подписан, и я "королем" возвращался в Тольятти.
Наступило лето - период сессии в институте, а затем и отпусков. Работу
с ГСКБ - а именно так называлось Львовское КБ, я решил начать с сентября. А
тут прямо с начала июня мне стали поступать тревожные сигналы от моих родных
и друзей.
Первое письмо пришло из Тбилиси от Лили. Оказывается, к нашему
домуправу Тамаре Ивановне приходил человек из КГБ и расспрашивал обо мне
странные, с точки зрения домуправа, вещи. Люблю ли я деньги, женщин,
выпивку, правильно ли сексуально ориентирован?
Тамара Ивановна отвечала, что деньги я не люблю, иначе бы занялся
спекуляцией в Тбилиси, а не уехал строить коммунизм в Тольятти; из женщин
люблю только свою жену, а выпиваю ровно столько, сколько и должен выпивать
грузин. А то, что я не педераст, она, Тамара Ивановна, ручается головой. А
еще Тамара Ивановна добавила, что если нужно, то она может указать, кто у
нас во дворе педерасты. Но другие педерасты почему то агента КГБ не
заинтересовали.
Он взял слово с домуправа, что она оставит их разговор в тайне, но
только он вышел за ворота, Тамара Ивановна прокричала через весь двор:
- Марго, Марго! - и когда мама выглянула в окно, так же громко сообщила
ей, - сейчас приходил агент НКВД (она еще не привыкла к так знакомой и
любимой нами аббревиатуре - КГБ) и интересовался Нуриком. Спускайся ко мне,
все расскажу!
Второе письмо пришло от Тани. Оказывается и в общежитие, где я жил,
тоже приходил агент КГБ и задавал те же вопросы Лукьянычу, и уже выпившим,
Саиду и Моте (Жижкин притворился спящим и от ответов самоустранился). Соседи
сказали, что деньги я люблю - а кто же их не любит? Баб тоже - а кто же их
не любит? Водку тоже - а кто же ее не любит? Насчет сексуальной ориентации
они ничего не поняли, но когда прозвучало слово "пидорась" (так они его
услышали), то соседи это слово восприняли как мат, и со словами "сам ты
пидорась" избили агента и вышвырнули его вон. А потом ребята позвонили Тане
и все ей рассказали.
- Берегись КГБ, - писала мне Таня, - эти черти кого хочут засадят,
держись от них за километр! - переживала она.
Посоветовавшись с Тамарой, я зашел в институтский отдел кадров, где
было еще две комнаты с надписями "Первый отдел" и "Второй отдел". Первый
отдел мне показался надежнее, и я заглянул туда. За столом у окна лицом ко
мне сидел мужчина в штатском с военной выправкой, а по бокам комнаты лицами
к стенам сидели за своими столами две дамы. Я подошел к мужчине и
представился. Он встал и, протянув мне руку, сказал: "Капитан Кузнецов!".
Только я начал говорить с ним по существу, как капитан хорошо поставленным
голосом приказал своим дамам: "Всем прошу покинуть помещение!", и дамы
четко, по-военному, чуть ли ни строем вышли из комнаты.
На мой рассказ капитан отреагировал спокойно и попросил пару дней на
консультации. Я вышел от него с сознанием выполненного долга. Через два дня
я нашел на своем столе на кафедре записку, что меня ждут в Первом отделе.
После обычного приказа своим дамам, капитан Кузнецов посоветовал мне
зайти в городской отдел КГБ к капитану Неронову, который в курсе дела и ждет
меня. Листок с адресом, номером комнаты и телефоном Неронова был вручен мне.
- Неронов, Неронов, - фамилия интересная, - подумал я, - не
соответствовала бы она и привычкам капитана! "Знаковая" фамилия, как сказали
бы сейчас. Неронов оказался мужчиной совершенно ординарной внешности,
встретив которого на улице, никогда не узнаешь - таких тысячи. Но военная
выправка при штатском костюме была. После рукопожатия, Неронов закурил
сигарету и предложил мне: "Садитесь, курите!"
- Все, сейчас вербовать будут, - подумал я и не ошибся.
- Биография у вас чистая, - медленно начал Неронов, - извините, но
пришлось вас проверить по прежним адресам местожительства. Город у нас такой
- много иностранцев! А среди них... - Неронов выразительно помолчал, - сами
понимаете, вы человек ученый! Они охотно общаются с нашими молодыми учеными,
и что скрывать, пытаются их вербовать...
Я внимательно слушал, не отводя глаз от капитана Неронова. "Вот он -
агент КГБ, такой, как в детективах описан, и в фильмах показан! Сейчас
предложит сотрудничать - дешево не сдамся!" - решил я. И действительно,
предложение о сотрудничестве поступило. Входить в контакт с иностранцами и
доносить, если что...
Надо сказать, меня и самого интересовали иностранцы. Они жили в новой
гостинице "Волга", (или "Волна", я уже позабыл!), мимо которой я, идя в
общежитие к Тамаре, проходил, и видел их живые, выразительные лица за
стеклами ресторана на первом этаже. На столах - Мартини, Чинзано, и все
такое импортное. "Простых" наших, туда не пускали, а ведь так хотелось!
И я, согласившись с Нероновым, что действительно оградить страну от
происков империалистов надо, высказал свое видение вопроса. Где вступать с
иностранцами в контакт? Не в женском же общежитии, где я живу. И не в нашей
институтской столовой, где очередь на час.
- А вот если бы у меня был пропуск в ресторан "Волга" на два лица, -
вкрадчиво предложил я, - и оплаченные посещения в нем, то очень даже можно
было бы войти в контакт! Я сносно говорю по-английски, "второе лицо" -
по-немецки, и думаю, что мы могли бы оказать посильную помощь...
Я уже мечтал о том, как мы с Тамарой познакомимся с какой-нибудь
заграничной парой, договоримся с ней, что якобы они вербуют нас, а мы - их,
и пьем-гуляем за счет спецслужб! Мечта моя, наверное, так явно проступала на
моем лице, что Неронов разочарованно поднялся со своего стула, пожал мне
руку и сказал:
- Хорошо, мы подумаем, и если что - найдем вас!
- Приятно было познакомиться, - угодливо проговорил я, и добавил, - а
за того вашего агента, которого мои приятели побили, вы уж, пожалуйста,
простите! Парни необразованные, простые - а он "пидорась", да "пидорась".
Обидно показалось!
- Если он дурак, то поделом ему! - уже раздражаясь, металлическим
голосом закончил разговор Неронов.
- Дурак он или сволочь? - наверное, размышлял Неронов после моего
ухода, - кандидат наук, ученый - значит не дурак. Остается одно - сволочь!
- Дурак ты, а еще кандидат наук! - вспылила Тамара, когда я рассказал
ей о моем предложении Неронову. - И не мечтай, что я с тобой буду вербовать
иностранцев! А узнаю, что ты этим занимаешься - брошу тебя тут же!
Что ж, сигнала от Неронова так и не поступило. А бросила меня моя
Тамара все равно, этим же летом. Потому, что не могла не бросить. Но могла
ли она представить себе, как ей повезло в жизни, что она это сделала - не
знаю, скорее всего, нет.
А случилось вот что. Выделили мне квартиру - трехкомнатную в новом
девятиэтажном доме, как раз рядом с гостиницей "Волга" (или "Волна), где так
много незавербованных иностранцев. Четвертый этаж, вид с лоджии на сосновый
бор. Пройдешь по бору около километра - пляж, берег Жигулевского моря. В
плавках можно из дома выйти, что мы потом и и делали. А зимой - прямо на
лыжах - и в бор, на лыжные тропы, где гуляли когда-то мы с Тамарой...
Так вот, нужно было срочно давать ответ - беру я квартиру, или нет. А
Лиля велела мне самому ничего не брать, потому что надуют, и требовала
вызвать ее. Ну, думаю, приедет, даст согласие, и уедет. А нам с Тамарой
будет в новой квартире раздолье.
Но видимо, в своих оценках обо мне, как личности, правы оказались оба
"оценщика" - и Неронов, и Тамара. Хочу еще раз предупредить неопытных:
ученая степень не гарантирует того, что ее обладатель не дурак, а увлечение
Гете, Кантом (с его "нравственным законом внутри него"!) и Ницше - не
гарантирует того, что знаток и почитатель этих гениев - не сволочь!
Я дал телеграмму в Тбилиси, и послезавтра Лиля была уже в Тольятти.
Квартира ей понравилась, и я согласился ее взять, но Лиля затеяла в ней
ремонт. Обои, видите ли, не те, сантехника плохая, окна в щелях! Наташа, не
раздумывая, въехала в новую квартиру, хотя там и обои с сантехникой были
хуже, да и щели шире...
Одним словом, не могли мы больше встречаться с Тамарой. Мне-то легче, я
мог запить, чего не могла себе позволить Тамара. Но потом почти месяц она
ходила в больших темных очках. Люда укоризненно говорила мне, что она плачет
по ночам, глаза все красные - вот и носит очки.
- Люда, - спрашивал я соседку Тамары, - ты умная, ты всю нашу с Тамарой
историю знаешь. Скажи, что мне делать, как поступить? Мне ничего путного в
голову не приходит!
Люда только опускала глаза и тихо отвечала: "Не знаю".
Оставив Лилю разбираться с ее ремонтом, я, уже в отпуске, уехал на
месяц в Москву к Тане. А официально - консультироваться по докторской
диссертации. Справедливости ради надо сказать, что и это последнее тоже
имело место.
Еще на съезде механиков в 1966 году я познакомился с известным ученым в
очень близкой мне области знаний - динамики роторов (маховики и
супермаховики - это и есть по-научному "роторы") профессором Бессоновым
Аркадием Петровичем из института Машиноведения (ИМАШ) Академии наук СССР. К
нему только поступил в аспирантуру талантливый молодой человек (ровно на год
младше меня), которому руководитель еще не выбрал тему. Аркадий Петрович
загорелся идеей дать своему аспиранту тему по супермаховикам, причем
переменного момента инерции.
Надо сказать, что тематика эта - очень сложная, я бы сказал,
головоломная, мало кому понятная. Эксперименты с фотографированием при
стробоскопическом освещении (попросту, как бы при "остановленном" вспышкой
молнии процессе перемотки гибкой ленты) в таком супермаховике, показали ряд
совершенно необъяснимых явлений. Лента то начинала загибаться в петлю, то
вообще складывалась и начинала наматываться в другом направлении. Эти
эксперименты я провел в Тбилиси еще в 1966 году, но не смог дать им научного
объяснения и отложил фотографии в "долгий ящик".
И Бессонов предложил своему аспиранту разобраться в этом явлении,
теоретически исследовать его. Естественно, в один из ближайших приездов в
Москву, я встретился с этим аспирантом. Но при первой встрече я не поверил в
то, что аспирант так уж талантлив, как об этом говорил Бессонов.
Фамилия аспиранта была странная - Балжи, звали Моисей Юрьевич. Однако
все товарищи называли его Моней, и я стал звать его так же. По
национальности Моня был карайлар, это маленькая народность, всего около трех
тысяч человек, проживающая в Крыму, Литве и Польше. Их иногда считают
евреями, но сами они отрицают это, но при этом приводят доводы мало понятные
для большинства неевреев. Моня был хорошего роста, достаточно интересен,
волосы имел густые и рыжие, ну и кожа на лице была соответствующая
ярко-рыжим людям. Голубые глаза были всегда широко раскрыты, они обычно
бегали туда-сюда, но иногда взгляд его надолго останавливался непонятно на
чем, и все присутствующие начинали смотреть в ту же сторону. А там была
стена или вообще неизвестно что. Одевался он всегда очень просто и как-то
неряшливо, не придавая одежде никакого значения.
Вот этому аспиранту Моне я и рассказывал о таинственной задаче
перемотки ленты в супермаховике, в то время, как он смотрел то в окно, то на
потолок. Но часто переспрашивал, казалось бы, о совершенно ненужных вещах. Я
уехал, будучи уверенным, что потерял время зря. Но в следующий же приезд в
Москву, позвонив Бессонову, узнал, что Моня задачу мою решил, и что мне надо
встретиться с ним. При этом Аркадий Петрович подчеркнул, что эта
интереснейшая задача динамики роторов вполне может составить кандидатскую
диссертацию Мони.
Помещалась лаборатория Бессонова в старинном готическом здании на
бывшей улице Грибоедова, в центре Москвы. Здание странное, полное
таинственных загадок. Чего стоит хотя бы то, что среди научных лабораторий
на двери одной из комнат была надпись: "Квартира. Частная собственность.
Просьба предварять ваш визит звонком". Оказывается, еще Ленин в своей
записке Совнаркому "подарил" эту комнату некоей знакомой молодой художнице,
а потом она с мужем и семьей жила там аж до построения коммунизма в нашей
стране.
Лаборатория Бессонова входила в отдел академика Ивана Ивановича
Артоболевского, и все это размещалось на самом верхнем пятом этаже
готического здания, причем высота пятого этажа был равна современному
девятому, не меньше. Моня принял меня, загадочно улыбаясь; он нарисовал на
листе бумаги странные завитушки и спросил:
- У вас в эксперименте такого не получалось?
Я достал мои фотографии и поразился почти полному сходству завитушек,
нарисованных Моней и линий, изображавших ленту на фотографиях. Труднейшая
задача динамики была Моней разрешена. Наступил период нашего с Моней
теснейшего сотрудничества и дружбы на четверть века, после чего он исчез
неизвестно куда.
В середине девяностых он, уже известный ученый, доктор наук, профессор,
заведующий кафедрой, вдруг одномоментно бросил науку, кафедру, занялся
бизнесом и ... пропал. То мы виделись с ним каждый день, жили - то я у него,
то он у меня, делили и хлеб, и водку, и многое другое, и вдруг - Моня исчез.
Пришел как-то ко мне, сказал, что бросил науку, что я буду ругать его за
это, и поэтому он ... исчезает с моего поля зрения. Я счел это за очередной
бред гения, но он перестал звонить сам, а на мои звонки в его квартиру,
молодой мужской голос сперва просил представиться, а затем отвечал, что
господина Балжи нет, и по этому телефону его не бывает.
- Послушай ты, пидор! - как-то спьяну заметил я наглому молодому
человеку, - передай Моне, что звонил такой-то, и чтобы он немедленно дал о
себе знать, иначе подключу органы! Усек, салага! - серьезно добавил я, забыв
расшифровать какие именно органы я собираюсь подключить.
Но это все будет через четверть века, а пока я поехал в Москву
консультировать Моню по его кандидатской диссертации и консультироваться с
ним же по моей докторской. Лиля хорошо знала Моню, он и в Тбилиси к нам
приезжал, и в Москве мы часто виделись вместе. Поэтому она хоть и знала, что
я жить буду у Тани, но также знала, что и наука тоже будет продвигаться.
Целый месяц снова в Москве с Таней - это подарок жизни! Мы ходили на
водохранилища купаться, гуляли по ВДНХ и Ботаническому саду, развлекались
тем, что бросали кусочки "сухого льда", взятого у мороженщицы, в бутылку с
портвейном и получали "крепкое шампанское".
Когда же я вспоминал Тамару и ее образ, тот самый, который я так
тщательно запоминал для дня смерти, этот образ, хоть и несколько заранее, но
являлся мне. Я гнал его, и чем мог пытался заслонить его - наукой, вином,
любовью с Таней. Ну, испорчу я себе настроение, а толку-то? Приеду в
Тольятти, разберемся!
Но разобрались и без меня. Тамара как-то вклинилась в состав
туристической группы в ГДР, может даже переводчицей, и в Дрездене нашла себе
... мужа. Сперва не мужа, конечно, а "друга", но очень скоро они
зарегистрировали свой брак, и Тамара уехала в Дрезден. Повезло немчуре,
такую красавицу отхватил! Да что красавицу - это только малая толика ее
достоинств! Тамара оставила мне свой немецкий адрес и телефон, сказав, что
мужа зовут Фриц. Не знаю, помнит ли кто-нибудь сейчас, но во время войны и
долго еще после нее немцев уничижительно называли "фрицами". Как армян
сейчас "хачиками".
- За фрица пошла, за фрица пошла - задразнил ее я, на что она взглянула
на меня чужими ледяными глазами и змеиным шепотом спросила:
- Ты думаешь, у тебя имя благозвучнее? - и добавила, - если будешь
писать, не упоминай о глупостях, а если будешь звонить, не пей перед этим!
Что ж, я не позвонил к ней ни разу, а если и писал, то без глупостей.
Будучи в Дрездене, я как-то зашел в кафе, но не выпить, а, пардон, совсем
наоборот. И вижу, что туалетного кассира нет, а деньги все бросают в
пластмассовую миску. Народу было мало, дай, думаю, ссыплю денежки себе в
карман, Германия не обеднеет! Но потом пристыдил себя за свои "совдеповские"
мысли и решил, по крайней мере, не платить - все равно никто не видит.
Вышел из туалета гоголем, подошел к выходу из кафе - а дверь не
открывается! Дергаю за ручку, чуть не отрывая ее - тот же результат. Неужели
у них, если за туалет не заплатил, дверь из кафе не выпустит! - холодея,
подумал я. Быстро вернулся, дрожащими руками бросил аж пол евро в миску и -
обратно. Вижу - в кафе кто-то заходит. Я - бегом к двери, подхватываю, чтобы
не захлопнулась, и выхожу. Потом мне объяснили, что рукоятку надо было не на
себя дергать, а чуть сдвинуть - дверь и раздвинется сама автоматически.
А я уже представил себе ироническое лицо Тамары - дескать, не будешь
больше хулиганить у нас в Дрездене, чай не у Пронькиных! Так-то, майн лииб!
В середине августа я вернулся в Тольятти. Квартира была готова к
обитанию, но Лилю надо было куда-то пристраивать на работу. К тому же с
сентября нужно было уже начинать работы по Львовской теме, а Лиля была
конструктором с опытом. Опыт, правда, был отрицательный - кавказский, но все
же опыт. Лиля быстро смоталась туда-сюда, уволилась в Тбилиси, привезла
трудовую книжку. Моя мама и тетя Нелли остались с детьми, их решили не
срывать со школы. При наличии денег этот вопрос был разрешимым. Лилю "по
быстрому" устроили на кафедру сопромата ассистентом, я взял ее на Львовскую
тему конструктором. Сам как руководитель темы получал добавочные 120 рублей,
а мы оба в сумме получали под семьсот рублей, что для нас было немыслимо
много. Поэтому маме отсылали достаточно.
Труднее было найти штатного конструктора, но Жорес Равва "уступил" мне
своего конструктора Иру. Ректорат выделил нам комнату в соседнем корпусе, мы
поставили туда кульманы. О персональных компьютерах тогда слыхом не
слыхивали, но нас вполне устраивали и кульманы.
Я делал расчеты и эскизы, женщины переносили это все на чертежи. Лиля
сразу же подружилась на своей кафедре с ассистентом Тамарой - "молодым
специалистом" из Кемерово. Ей было лет двадцать пять, она была того же роста
и комплекции, как и Лиля - рост 160 см, а вес 55 кг, она тоже была крашеной
блондинкой и носила очки. Разница была разве только в цвете глаз - у Лили -
светло-карие, а у Тамары - серые. Фамилия Тамары-подруги была странной -
Заец (да, да, не Заяц, а именно Заец!), да и отчество не лучше - Евграфовна.
Сибирь, что поделаешь! Тамара была незамужем, и жила в общежитии, кстати,
том же, где когда-то жила и моя Тамара. Так что про меня она знала, пожалуй,
все, и, конечно же, рассказала Лиле. Выпить и поболтать Тамара была непрочь,
так что сперва она засиживалась у нас допоздна, а потом стала оставаться и
на ночь.
Мебели у нас было мало. Спальня и мой кабинет выходили в большой холл,
где мы выпивали и смотрели телевизор. Кровать мы купили огромной ширины,
почти во всю комнату, а для Тамары поставили в холле раскладушку.
Сперва я хотел приспособить Тамару для конструкторской работы, но она
оказалась бестолковой. Учила только студентов решать задачки по сопромату, и
то "безо всякого удовольствия". Но поболтать, посплетничать, пойти погулять
втроем - всегда пожалуйста. Казалось, мужики ее вообще не интересовали, а
вполне устраивала дружба с Лилей.
- От этой пьяни только дурную болезнь подхватишь, - так отзывалась она
о тольяттинских донжуанах, - а еще и сопрут, что плохо лежит!
автостанции. Зайдя туда, я обнаружил темный, узкий, длинный - метров в пять
- проход, в конце которого на возвышенности, как трон, красовался огромный
унитаз. Дверь была без запоров - ни крючка, ни щеколды - одна ручка, чтобы
хоть прикрыть дверь.
Не успел я "орликом" взлететь на унитаз, как дверь распахнулась, и
пьяный мужик, на ходу расстегивая ширинку, попер прямо на меня. Я соскочил с
"трона", и, толкая мужика в грудь, задним ходом вышиб его наружу, заметив
при этом, что глаза его были закрыты. Только я снова добрался до унитаза, та
же сцена повторилась. Положение было почти безнадежным.
Но меня спасла природная изобретательность. Я вышел из туалета и стал
искать веревку, проволоку, цепь или что-то вроде этого. В мусорной куче я
обнаружил грязнющую, но еще прочную веревку достаточной длины. Привязав
веревку к ручке двери изнутри, я уселся на унитаз, держа в руке ее конец.
Только я решил, что туалетный вопрос улажен, как снова слетел с унитаза
носом вниз. Дверь рывком открылась, и очередной пьяный пролез в проход,
расстегивая ширинку.
Я рассвирепел. Придерживая падающие брюки одной рукой, я вышвырнул
незваного посетителя наружу, и, выйдя с ним вместе, ногой сшиб ручку на
двери туалета снаружи. Потом зашел, захлопнул дверь, и крепко держа веревку
в руке, наконец, воспользовался унитазом. Так что, если вам пришлось
побывать в те годы в туалете на Павловском автовокзале, и вы видели длинную
веревку, привязанную к ручке двери, а тем более воспользовались ею для
защиты от назойливых посетителей - знайте, что это мое изобретение!
Из Горького поездом добрался до Москвы, чтобы встретиться там с Таней.
Она все еще ждала меня, и я видел, как рада она была моему приезду. Как
понять женскую душу? Правда, я убеждал Таню, что у меня "никого нет", и я
занят только работой.
В сравнении с Тамарой Таня, конечно же, проигрывала, и это не могло не
сказаться на страстности нашей встречи. Но Таню я тоже любил, просто любовь
к красавице-Тамаре чуть-чуть ослабила влечение к Тане. Но Таню, как и Лилю,
я считал своими, близкими людьми, женами, что ли. Ну, а Тамару - последней,
любимой женой. Вот такая азиатская ситуация получалась, при всей моей
нелюбви к Азии и азиатскому менталитету.
Во Львов я полетел самолетом. Конечно же, я, как почти все, побаивался
самолетов, но в этом рейсе я наблюдал просто панический страх перед полетом
у моего соседа по креслу. Самолет был КБ Антонова - "АН", кажется "АН-12". Я
сидел у иллюминатора, сосед - рядом. При взлете он, тщательно
пристегнувшись, прикрыл глаза руками и дрожал крупной дрожью, как собака от
холода. Когда самолет оторвался от взлетной полосы и шасси с треском
убралось, сосед ожил. Он даже шутил и съел свой обед.
Но при подлете к Львову с ним стало твориться нечто невообразимое. Он
чуть не залез под кресло, если это можно было только себе представить. Его
трясло, он, не стесняясь, стонал, как беременная женщина, закатывал глаза.
Мы со стюардессой чуть ли ни силой его пристегнули, и он, повиснув на ремне,
перегнулся вперед, снова прикрыв себе глаза. С виду это был мужчина лет
пятидесяти, еврейской внешности.
Когда самолет приземлился, но еще не остановился, сосед, потеснив меня,
прильнул к иллюминатору, и с паническим выражением лица смотрел куда-то
вниз. И только тогда, когда самолет остановился, он откинулся на спинку
кресла и выдохнул, казалось бы, кубометр воздуха.
- Молодой человек, вы не думайте, что я сумасшедший! Мы, то есть наш
завод, эти "АНы" и выпускает. На них летать нельзя - это гробы с крыльями!
Вы увидите, скоро они начнут падать массами. Это я вам говорю - не последний
специалист на заводе! - прошептал сосед мне на ухо.
Фамилии своей и должности он не назвал, но костюм на нем был красивый,
дорогой, а на лацкане пиджака какой-то значок с изображением "пузатого"
самолета. Действительно, вскоре после нашего разговора, через полгода, что
ли, эти "АНы" стали падать, после чего их сняли с полетов.
Во Львове я двумя автобусами добрался до Львовского автобусного завода
- ЛАЗа, на территории которого и находилось Головное КБ по автобусам. Улица
Стрыйская, где размещался завод, была почти на краю города.
Меня принял начальник КБ - Карп Миронович Атоян, высокий красивый
армянин. На беседу он позвал своего заместителя Рябова и опытного
специалиста Нагорняка. Я рассказал об опытах по "гибриду" на УАЗике, показал
фотографии. Будучи специалистами, собеседники тут же поняли меня, мы прошли
в цех и осмотрели моторный отсек автобуса ЛАЗ-695. Справа от двигателя было
предостаточно места для размещения "гибрида".
- Сдается мне, что мы залезаем в будущее лет на пятьдесят вперед, - с
улыбкой произнес Атоян, - но больно уж интересно посмотреть на "гибрид" в
работе! Что ж, старенький 695-ый у нас есть, берите чертежи автобуса, его
данные. Нам нужно изделие в металле, установленное на автобусе. Сколько вам
нужно времени и денег?
- Проектирование и рабочие чертежи - год; изготовление и стендовые
испытания - тоже год; установка на автобус и испытания всей машины - еще
год. Оплата по процентовкам - по тридцати тысяч рублей в год; аванс - 25
процентов от годовой оплаты; в конце каждого года отчет - бойко
распланировал я.
Вообще, это была чистой воды авантюра. У меня не было никакого КБ в
Тольятти. За год даже в профессиональном КБ не изготовить технического
проекта и рабочей документации на сложное изделие, включающее совершенно
новые элементы - скоростной маховик, дискретный вариатор, редуктор с
карданом к заднему мосту. Я понятия не имел, кто сможет в Тольятти
изготовить такое чудо! А где стенд для его испытаний и помещение для этого?
Я уже не говорю об испытаниях всего автобуса. Сейчас меня охватывает ужас от
этого объема работ, который я тогда и не представлял себе! И за такие
ничтожные деньги - ведь на подобные работы в США будут тратить десятки
миллионов долларов в год!
Ну, а какова альтернатива? Вообще не начинать такой работы? Ведь ясно,
что никакой головной институт, тот же НАМИ, никогда не включил бы себе в
план подобной фантастики! Но говорят, что "смелость города берет". Договор
был подписан, и я "королем" возвращался в Тольятти.
Наступило лето - период сессии в институте, а затем и отпусков. Работу
с ГСКБ - а именно так называлось Львовское КБ, я решил начать с сентября. А
тут прямо с начала июня мне стали поступать тревожные сигналы от моих родных
и друзей.
Первое письмо пришло из Тбилиси от Лили. Оказывается, к нашему
домуправу Тамаре Ивановне приходил человек из КГБ и расспрашивал обо мне
странные, с точки зрения домуправа, вещи. Люблю ли я деньги, женщин,
выпивку, правильно ли сексуально ориентирован?
Тамара Ивановна отвечала, что деньги я не люблю, иначе бы занялся
спекуляцией в Тбилиси, а не уехал строить коммунизм в Тольятти; из женщин
люблю только свою жену, а выпиваю ровно столько, сколько и должен выпивать
грузин. А то, что я не педераст, она, Тамара Ивановна, ручается головой. А
еще Тамара Ивановна добавила, что если нужно, то она может указать, кто у
нас во дворе педерасты. Но другие педерасты почему то агента КГБ не
заинтересовали.
Он взял слово с домуправа, что она оставит их разговор в тайне, но
только он вышел за ворота, Тамара Ивановна прокричала через весь двор:
- Марго, Марго! - и когда мама выглянула в окно, так же громко сообщила
ей, - сейчас приходил агент НКВД (она еще не привыкла к так знакомой и
любимой нами аббревиатуре - КГБ) и интересовался Нуриком. Спускайся ко мне,
все расскажу!
Второе письмо пришло от Тани. Оказывается и в общежитие, где я жил,
тоже приходил агент КГБ и задавал те же вопросы Лукьянычу, и уже выпившим,
Саиду и Моте (Жижкин притворился спящим и от ответов самоустранился). Соседи
сказали, что деньги я люблю - а кто же их не любит? Баб тоже - а кто же их
не любит? Водку тоже - а кто же ее не любит? Насчет сексуальной ориентации
они ничего не поняли, но когда прозвучало слово "пидорась" (так они его
услышали), то соседи это слово восприняли как мат, и со словами "сам ты
пидорась" избили агента и вышвырнули его вон. А потом ребята позвонили Тане
и все ей рассказали.
- Берегись КГБ, - писала мне Таня, - эти черти кого хочут засадят,
держись от них за километр! - переживала она.
Посоветовавшись с Тамарой, я зашел в институтский отдел кадров, где
было еще две комнаты с надписями "Первый отдел" и "Второй отдел". Первый
отдел мне показался надежнее, и я заглянул туда. За столом у окна лицом ко
мне сидел мужчина в штатском с военной выправкой, а по бокам комнаты лицами
к стенам сидели за своими столами две дамы. Я подошел к мужчине и
представился. Он встал и, протянув мне руку, сказал: "Капитан Кузнецов!".
Только я начал говорить с ним по существу, как капитан хорошо поставленным
голосом приказал своим дамам: "Всем прошу покинуть помещение!", и дамы
четко, по-военному, чуть ли ни строем вышли из комнаты.
На мой рассказ капитан отреагировал спокойно и попросил пару дней на
консультации. Я вышел от него с сознанием выполненного долга. Через два дня
я нашел на своем столе на кафедре записку, что меня ждут в Первом отделе.
После обычного приказа своим дамам, капитан Кузнецов посоветовал мне
зайти в городской отдел КГБ к капитану Неронову, который в курсе дела и ждет
меня. Листок с адресом, номером комнаты и телефоном Неронова был вручен мне.
- Неронов, Неронов, - фамилия интересная, - подумал я, - не
соответствовала бы она и привычкам капитана! "Знаковая" фамилия, как сказали
бы сейчас. Неронов оказался мужчиной совершенно ординарной внешности,
встретив которого на улице, никогда не узнаешь - таких тысячи. Но военная
выправка при штатском костюме была. После рукопожатия, Неронов закурил
сигарету и предложил мне: "Садитесь, курите!"
- Все, сейчас вербовать будут, - подумал я и не ошибся.
- Биография у вас чистая, - медленно начал Неронов, - извините, но
пришлось вас проверить по прежним адресам местожительства. Город у нас такой
- много иностранцев! А среди них... - Неронов выразительно помолчал, - сами
понимаете, вы человек ученый! Они охотно общаются с нашими молодыми учеными,
и что скрывать, пытаются их вербовать...
Я внимательно слушал, не отводя глаз от капитана Неронова. "Вот он -
агент КГБ, такой, как в детективах описан, и в фильмах показан! Сейчас
предложит сотрудничать - дешево не сдамся!" - решил я. И действительно,
предложение о сотрудничестве поступило. Входить в контакт с иностранцами и
доносить, если что...
Надо сказать, меня и самого интересовали иностранцы. Они жили в новой
гостинице "Волга", (или "Волна", я уже позабыл!), мимо которой я, идя в
общежитие к Тамаре, проходил, и видел их живые, выразительные лица за
стеклами ресторана на первом этаже. На столах - Мартини, Чинзано, и все
такое импортное. "Простых" наших, туда не пускали, а ведь так хотелось!
И я, согласившись с Нероновым, что действительно оградить страну от
происков империалистов надо, высказал свое видение вопроса. Где вступать с
иностранцами в контакт? Не в женском же общежитии, где я живу. И не в нашей
институтской столовой, где очередь на час.
- А вот если бы у меня был пропуск в ресторан "Волга" на два лица, -
вкрадчиво предложил я, - и оплаченные посещения в нем, то очень даже можно
было бы войти в контакт! Я сносно говорю по-английски, "второе лицо" -
по-немецки, и думаю, что мы могли бы оказать посильную помощь...
Я уже мечтал о том, как мы с Тамарой познакомимся с какой-нибудь
заграничной парой, договоримся с ней, что якобы они вербуют нас, а мы - их,
и пьем-гуляем за счет спецслужб! Мечта моя, наверное, так явно проступала на
моем лице, что Неронов разочарованно поднялся со своего стула, пожал мне
руку и сказал:
- Хорошо, мы подумаем, и если что - найдем вас!
- Приятно было познакомиться, - угодливо проговорил я, и добавил, - а
за того вашего агента, которого мои приятели побили, вы уж, пожалуйста,
простите! Парни необразованные, простые - а он "пидорась", да "пидорась".
Обидно показалось!
- Если он дурак, то поделом ему! - уже раздражаясь, металлическим
голосом закончил разговор Неронов.
- Дурак он или сволочь? - наверное, размышлял Неронов после моего
ухода, - кандидат наук, ученый - значит не дурак. Остается одно - сволочь!
- Дурак ты, а еще кандидат наук! - вспылила Тамара, когда я рассказал
ей о моем предложении Неронову. - И не мечтай, что я с тобой буду вербовать
иностранцев! А узнаю, что ты этим занимаешься - брошу тебя тут же!
Что ж, сигнала от Неронова так и не поступило. А бросила меня моя
Тамара все равно, этим же летом. Потому, что не могла не бросить. Но могла
ли она представить себе, как ей повезло в жизни, что она это сделала - не
знаю, скорее всего, нет.
А случилось вот что. Выделили мне квартиру - трехкомнатную в новом
девятиэтажном доме, как раз рядом с гостиницей "Волга" (или "Волна), где так
много незавербованных иностранцев. Четвертый этаж, вид с лоджии на сосновый
бор. Пройдешь по бору около километра - пляж, берег Жигулевского моря. В
плавках можно из дома выйти, что мы потом и и делали. А зимой - прямо на
лыжах - и в бор, на лыжные тропы, где гуляли когда-то мы с Тамарой...
Так вот, нужно было срочно давать ответ - беру я квартиру, или нет. А
Лиля велела мне самому ничего не брать, потому что надуют, и требовала
вызвать ее. Ну, думаю, приедет, даст согласие, и уедет. А нам с Тамарой
будет в новой квартире раздолье.
Но видимо, в своих оценках обо мне, как личности, правы оказались оба
"оценщика" - и Неронов, и Тамара. Хочу еще раз предупредить неопытных:
ученая степень не гарантирует того, что ее обладатель не дурак, а увлечение
Гете, Кантом (с его "нравственным законом внутри него"!) и Ницше - не
гарантирует того, что знаток и почитатель этих гениев - не сволочь!
Я дал телеграмму в Тбилиси, и послезавтра Лиля была уже в Тольятти.
Квартира ей понравилась, и я согласился ее взять, но Лиля затеяла в ней
ремонт. Обои, видите ли, не те, сантехника плохая, окна в щелях! Наташа, не
раздумывая, въехала в новую квартиру, хотя там и обои с сантехникой были
хуже, да и щели шире...
Одним словом, не могли мы больше встречаться с Тамарой. Мне-то легче, я
мог запить, чего не могла себе позволить Тамара. Но потом почти месяц она
ходила в больших темных очках. Люда укоризненно говорила мне, что она плачет
по ночам, глаза все красные - вот и носит очки.
- Люда, - спрашивал я соседку Тамары, - ты умная, ты всю нашу с Тамарой
историю знаешь. Скажи, что мне делать, как поступить? Мне ничего путного в
голову не приходит!
Люда только опускала глаза и тихо отвечала: "Не знаю".
Оставив Лилю разбираться с ее ремонтом, я, уже в отпуске, уехал на
месяц в Москву к Тане. А официально - консультироваться по докторской
диссертации. Справедливости ради надо сказать, что и это последнее тоже
имело место.
Еще на съезде механиков в 1966 году я познакомился с известным ученым в
очень близкой мне области знаний - динамики роторов (маховики и
супермаховики - это и есть по-научному "роторы") профессором Бессоновым
Аркадием Петровичем из института Машиноведения (ИМАШ) Академии наук СССР. К
нему только поступил в аспирантуру талантливый молодой человек (ровно на год
младше меня), которому руководитель еще не выбрал тему. Аркадий Петрович
загорелся идеей дать своему аспиранту тему по супермаховикам, причем
переменного момента инерции.
Надо сказать, что тематика эта - очень сложная, я бы сказал,
головоломная, мало кому понятная. Эксперименты с фотографированием при
стробоскопическом освещении (попросту, как бы при "остановленном" вспышкой
молнии процессе перемотки гибкой ленты) в таком супермаховике, показали ряд
совершенно необъяснимых явлений. Лента то начинала загибаться в петлю, то
вообще складывалась и начинала наматываться в другом направлении. Эти
эксперименты я провел в Тбилиси еще в 1966 году, но не смог дать им научного
объяснения и отложил фотографии в "долгий ящик".
И Бессонов предложил своему аспиранту разобраться в этом явлении,
теоретически исследовать его. Естественно, в один из ближайших приездов в
Москву, я встретился с этим аспирантом. Но при первой встрече я не поверил в
то, что аспирант так уж талантлив, как об этом говорил Бессонов.
Фамилия аспиранта была странная - Балжи, звали Моисей Юрьевич. Однако
все товарищи называли его Моней, и я стал звать его так же. По
национальности Моня был карайлар, это маленькая народность, всего около трех
тысяч человек, проживающая в Крыму, Литве и Польше. Их иногда считают
евреями, но сами они отрицают это, но при этом приводят доводы мало понятные
для большинства неевреев. Моня был хорошего роста, достаточно интересен,
волосы имел густые и рыжие, ну и кожа на лице была соответствующая
ярко-рыжим людям. Голубые глаза были всегда широко раскрыты, они обычно
бегали туда-сюда, но иногда взгляд его надолго останавливался непонятно на
чем, и все присутствующие начинали смотреть в ту же сторону. А там была
стена или вообще неизвестно что. Одевался он всегда очень просто и как-то
неряшливо, не придавая одежде никакого значения.
Вот этому аспиранту Моне я и рассказывал о таинственной задаче
перемотки ленты в супермаховике, в то время, как он смотрел то в окно, то на
потолок. Но часто переспрашивал, казалось бы, о совершенно ненужных вещах. Я
уехал, будучи уверенным, что потерял время зря. Но в следующий же приезд в
Москву, позвонив Бессонову, узнал, что Моня задачу мою решил, и что мне надо
встретиться с ним. При этом Аркадий Петрович подчеркнул, что эта
интереснейшая задача динамики роторов вполне может составить кандидатскую
диссертацию Мони.
Помещалась лаборатория Бессонова в старинном готическом здании на
бывшей улице Грибоедова, в центре Москвы. Здание странное, полное
таинственных загадок. Чего стоит хотя бы то, что среди научных лабораторий
на двери одной из комнат была надпись: "Квартира. Частная собственность.
Просьба предварять ваш визит звонком". Оказывается, еще Ленин в своей
записке Совнаркому "подарил" эту комнату некоей знакомой молодой художнице,
а потом она с мужем и семьей жила там аж до построения коммунизма в нашей
стране.
Лаборатория Бессонова входила в отдел академика Ивана Ивановича
Артоболевского, и все это размещалось на самом верхнем пятом этаже
готического здания, причем высота пятого этажа был равна современному
девятому, не меньше. Моня принял меня, загадочно улыбаясь; он нарисовал на
листе бумаги странные завитушки и спросил:
- У вас в эксперименте такого не получалось?
Я достал мои фотографии и поразился почти полному сходству завитушек,
нарисованных Моней и линий, изображавших ленту на фотографиях. Труднейшая
задача динамики была Моней разрешена. Наступил период нашего с Моней
теснейшего сотрудничества и дружбы на четверть века, после чего он исчез
неизвестно куда.
В середине девяностых он, уже известный ученый, доктор наук, профессор,
заведующий кафедрой, вдруг одномоментно бросил науку, кафедру, занялся
бизнесом и ... пропал. То мы виделись с ним каждый день, жили - то я у него,
то он у меня, делили и хлеб, и водку, и многое другое, и вдруг - Моня исчез.
Пришел как-то ко мне, сказал, что бросил науку, что я буду ругать его за
это, и поэтому он ... исчезает с моего поля зрения. Я счел это за очередной
бред гения, но он перестал звонить сам, а на мои звонки в его квартиру,
молодой мужской голос сперва просил представиться, а затем отвечал, что
господина Балжи нет, и по этому телефону его не бывает.
- Послушай ты, пидор! - как-то спьяну заметил я наглому молодому
человеку, - передай Моне, что звонил такой-то, и чтобы он немедленно дал о
себе знать, иначе подключу органы! Усек, салага! - серьезно добавил я, забыв
расшифровать какие именно органы я собираюсь подключить.
Но это все будет через четверть века, а пока я поехал в Москву
консультировать Моню по его кандидатской диссертации и консультироваться с
ним же по моей докторской. Лиля хорошо знала Моню, он и в Тбилиси к нам
приезжал, и в Москве мы часто виделись вместе. Поэтому она хоть и знала, что
я жить буду у Тани, но также знала, что и наука тоже будет продвигаться.
Целый месяц снова в Москве с Таней - это подарок жизни! Мы ходили на
водохранилища купаться, гуляли по ВДНХ и Ботаническому саду, развлекались
тем, что бросали кусочки "сухого льда", взятого у мороженщицы, в бутылку с
портвейном и получали "крепкое шампанское".
Когда же я вспоминал Тамару и ее образ, тот самый, который я так
тщательно запоминал для дня смерти, этот образ, хоть и несколько заранее, но
являлся мне. Я гнал его, и чем мог пытался заслонить его - наукой, вином,
любовью с Таней. Ну, испорчу я себе настроение, а толку-то? Приеду в
Тольятти, разберемся!
Но разобрались и без меня. Тамара как-то вклинилась в состав
туристической группы в ГДР, может даже переводчицей, и в Дрездене нашла себе
... мужа. Сперва не мужа, конечно, а "друга", но очень скоро они
зарегистрировали свой брак, и Тамара уехала в Дрезден. Повезло немчуре,
такую красавицу отхватил! Да что красавицу - это только малая толика ее
достоинств! Тамара оставила мне свой немецкий адрес и телефон, сказав, что
мужа зовут Фриц. Не знаю, помнит ли кто-нибудь сейчас, но во время войны и
долго еще после нее немцев уничижительно называли "фрицами". Как армян
сейчас "хачиками".
- За фрица пошла, за фрица пошла - задразнил ее я, на что она взглянула
на меня чужими ледяными глазами и змеиным шепотом спросила:
- Ты думаешь, у тебя имя благозвучнее? - и добавила, - если будешь
писать, не упоминай о глупостях, а если будешь звонить, не пей перед этим!
Что ж, я не позвонил к ней ни разу, а если и писал, то без глупостей.
Будучи в Дрездене, я как-то зашел в кафе, но не выпить, а, пардон, совсем
наоборот. И вижу, что туалетного кассира нет, а деньги все бросают в
пластмассовую миску. Народу было мало, дай, думаю, ссыплю денежки себе в
карман, Германия не обеднеет! Но потом пристыдил себя за свои "совдеповские"
мысли и решил, по крайней мере, не платить - все равно никто не видит.
Вышел из туалета гоголем, подошел к выходу из кафе - а дверь не
открывается! Дергаю за ручку, чуть не отрывая ее - тот же результат. Неужели
у них, если за туалет не заплатил, дверь из кафе не выпустит! - холодея,
подумал я. Быстро вернулся, дрожащими руками бросил аж пол евро в миску и -
обратно. Вижу - в кафе кто-то заходит. Я - бегом к двери, подхватываю, чтобы
не захлопнулась, и выхожу. Потом мне объяснили, что рукоятку надо было не на
себя дергать, а чуть сдвинуть - дверь и раздвинется сама автоматически.
А я уже представил себе ироническое лицо Тамары - дескать, не будешь
больше хулиганить у нас в Дрездене, чай не у Пронькиных! Так-то, майн лииб!
В середине августа я вернулся в Тольятти. Квартира была готова к
обитанию, но Лилю надо было куда-то пристраивать на работу. К тому же с
сентября нужно было уже начинать работы по Львовской теме, а Лиля была
конструктором с опытом. Опыт, правда, был отрицательный - кавказский, но все
же опыт. Лиля быстро смоталась туда-сюда, уволилась в Тбилиси, привезла
трудовую книжку. Моя мама и тетя Нелли остались с детьми, их решили не
срывать со школы. При наличии денег этот вопрос был разрешимым. Лилю "по
быстрому" устроили на кафедру сопромата ассистентом, я взял ее на Львовскую
тему конструктором. Сам как руководитель темы получал добавочные 120 рублей,
а мы оба в сумме получали под семьсот рублей, что для нас было немыслимо
много. Поэтому маме отсылали достаточно.
Труднее было найти штатного конструктора, но Жорес Равва "уступил" мне
своего конструктора Иру. Ректорат выделил нам комнату в соседнем корпусе, мы
поставили туда кульманы. О персональных компьютерах тогда слыхом не
слыхивали, но нас вполне устраивали и кульманы.
Я делал расчеты и эскизы, женщины переносили это все на чертежи. Лиля
сразу же подружилась на своей кафедре с ассистентом Тамарой - "молодым
специалистом" из Кемерово. Ей было лет двадцать пять, она была того же роста
и комплекции, как и Лиля - рост 160 см, а вес 55 кг, она тоже была крашеной
блондинкой и носила очки. Разница была разве только в цвете глаз - у Лили -
светло-карие, а у Тамары - серые. Фамилия Тамары-подруги была странной -
Заец (да, да, не Заяц, а именно Заец!), да и отчество не лучше - Евграфовна.
Сибирь, что поделаешь! Тамара была незамужем, и жила в общежитии, кстати,
том же, где когда-то жила и моя Тамара. Так что про меня она знала, пожалуй,
все, и, конечно же, рассказала Лиле. Выпить и поболтать Тамара была непрочь,
так что сперва она засиживалась у нас допоздна, а потом стала оставаться и
на ночь.
Мебели у нас было мало. Спальня и мой кабинет выходили в большой холл,
где мы выпивали и смотрели телевизор. Кровать мы купили огромной ширины,
почти во всю комнату, а для Тамары поставили в холле раскладушку.
Сперва я хотел приспособить Тамару для конструкторской работы, но она
оказалась бестолковой. Учила только студентов решать задачки по сопромату, и
то "безо всякого удовольствия". Но поболтать, посплетничать, пойти погулять
втроем - всегда пожалуйста. Казалось, мужики ее вообще не интересовали, а
вполне устраивала дружба с Лилей.
- От этой пьяни только дурную болезнь подхватишь, - так отзывалась она
о тольяттинских донжуанах, - а еще и сопрут, что плохо лежит!