Страница:
Но перед уходом на доклад, он позвонил своему другу, Председателю Комитета
по науке и сказал: - Васо (Вано, Сандро и т.д.), дорогой, сделай так, чтобы
этого идиота Маникашвили в твоем Комитете не было!
И не стало Геракла в Комитете; но доклад Трили он выслушать все же
успел...
Лето в Тбилиси ужасное! В Ашхабаде из-за сухого воздуха жара в 50
градусов воспринимается легче, чем Тбилисские "влажные" 35 градусов. Жена с
детьми отдыхала в горном Коджори, я же сидя на работе, писал "докторскую".
Я сидел перед вентилятором, периодически поливая его лопасти водой из
бутылки, и когда шквал брызг прекращался, снова доставал рукопись и писал.
За время пребывания в Тбилиси я проделал много теоретической работы - домой
идти не хотелось, нередко я оставался в институте и на ночь. Договаривался
со сторожем, забегал в магазин, брал бутылку портвейна, два плавленых сырка
"Дружба" и "французскую" булку.
Часов до 11 вечера я работал - писал теорию, обрабатывал материалы
испытаний автомобиля - лент с записями от "пятого колеса" и прибора
"путь-время-скорость" у меня было предостаточно. А в 11 я надувал резиновый
матрац и такую же подушку, которые хранил у себя под столом, и гасил свет.
В сумерках, нарушаемых только фарами проезжающих по улице Зои Рухадзе
редких автомобилей и загадочным сиянием Луны, столь яркой на юге, я пил
портвейн и закусывал. Налив стакан, я символически чокался с Таней,
улыбающееся лицо которой вырисовывалось передо мной в лунном свете. И только
проезжающий, подчас, автомобиль светом своих фар давал мне понять, что
передо мной - пустота.
Выпив вино и порядком захмелев (0,75 портвейна градусов по 18-19), я,
улыбаясь, ложился на матрац и засыпал, прижимая к груди упругую надувную
подушку, шепотом повторяя: "Таня, Таня!"
К 9 часам утра, когда теоретически должны были приходить сотрудники, я
уже был умыт и выбрит. С помощью кипятильника приготовлял себе чай и съедал
остатки сыра и французской булки. Ни Хвингия, ни молодежь, работающая в
отделе, не знала о моем ночном пребывании. Лиле я говорил правду - что пишу
докторскую, а дома кавказские шум и гам мне мешают. Но просил об этом не
распространяться среди сотрудников.
Иногда я после работы приходил домой и уж лучше бы этого не делал, хотя
чему быть - того не миновать. Ведь оставались еще субботы и воскресенья,
когда я хоть и вынужденно, но должен был находиться дома. И вот в один из
таких дней, когда я был дома, случилась беда.
В квартире (в наших двух комнатах) стоял постоянный кавказский крик: то
дети "воевали" друг с другом, то не хотели есть, а их заставляли. Понять не
могу, почему детей насильно заставляют есть, ведь еда эта идет совсем не
туда, куда надо. Неужели здоровый ребенок позволит себе умереть с голоду? Да
он живьем съест все, что движется вокруг, но только если голоден. А если он
сыт, а вокруг сырая, одуряющая жара, то полезет ли ему в рот бутерброд с
толстым слоем масла и жирный сладкий гоголь-моголь?
А у бабушки существовал свой метод принуждения детей к еде, который был
испытан еще на мне. Она с криком бросалась к хлипким и низким перилам
веранды и делала вид, что бросается из окна вниз.
- Кушай, или я выкинусь из окна! - кричала она, и, перегнувшись через
перила, ждала, когда ребенок, давясь, заглотает последнюю ложку или кусок
ненавистной еды, и только после этого слезала с перил.
Я в кошмарных снах видел эту имитацию прыжка в окно, да и сейчас
нет-нет, да приснится такой сон. Я возненавидел лакейское слово "кушать",
взятое как будто из лексикона персонажей Зощенковских коммуналок.
- Спасибо, я "накушался"! - так и хочется ответить на случающееся
иногда приглашение "покушать".
Так вот однажды бабушка, в очередной раз заставляя своих правнуков
"покушать", слишком уж перевалилась через перила. Я с ужасом увидел, как
ноги ее оторвались от пола и повисли в воздухе. Уж лучше меня не было дома,
или я замешкался бы, спасая ее от падения! Все случилось бы гораздо быстрее
и без мучений! Но я мгновенно подскочил к перилам и втащил бабушку внутрь
веранды. Разумеется, от ужаса всего происходящего, я сделал это довольно
резко, и бабушка, упав на пол рядом с перилами, стала кричать, не давая до
себя дотронуться.
Скорая помощь забрала мою бабушку в больницу, а вскоре ее привезли
обратно и сказали, что таких больных там не держат. У нее перелом шейки
бедра на фоне сильнейшего остеопороза, о котором никто ничего не знал, и ей
оставалось только лежать до конца жизни. А конец этот, как заявил врач,
наступит через несколько месяцев. Вот и говорю - уж лучше бы я не успел
схватить ее и стащить на веранду! Когда был бы больший грех с моей стороны -
не знаю, но мучений для всех и для нее самой было бы меньше, если бы я не
успел.
Жить дома стало совсем невмоготу - ко всему имеющемуся, добавилась эта
неизлечимая болезнь бабушки. А к тому же еще долго болела, а потом и умерла
наша безногая соседка Вера Николаевна. Мама нашла где-то закон, что если
освобождается комната в коммуналке, и у проживающей там семьи есть право на
улучшение жилищных условий (простите за эти мерзкие совдеповские термины!),
то комната достается этой семье. Это подтвердил и адвокат, с которым мы
посоветовались.
А вскоре к нам пришел в гости "гонец" из райисполкома - за взяткой. Он
без обиняков заявил нам, что если мы заплатим ему тысячу рублей (всего-то
тысячу - заработок провинциальной проститутки Любы за неделю!), то комната
достанется нам. А если нет, то тогда вселят жильцов. Таких денег у нас, при
всем желании не было, и мы ответили отказом. "Гонец", паскудно улыбнувшись,
ушел.
Мы, не теряя времени, подали в суд. Взяли адвоката, который
гарантировал выигрыш, то есть присуждение спорной комнаты нам.
- Вас шесть человек, в том числе двое маленьких детей, один кандидат
наук, и еще лежачий больной - инвалид первой группы - это дело решиться
автоматически!
Но "народный" суд отклонил наш иск. Мы подали кассацию в Верховный Суд
Грузии. И Верховный Суд признал наше безусловное право. Судья сказал даже,
что ему непонятно, почему районный суд отклонил иск - только один кандидат
наук, по законам тех лет, имел право даже на неоплачиваемую дополнительную
площадь 20 кв. м.
- Поздравляем вас! - сказал мне судья, приходите завтра утром за
решением суда.
Вечером мы "отметили" наш выигрыш, а утром я пошел за решением. Но ни
судья, ни делопроизводители, не захотели даже видеть меня. Наконец, ко мне
вышел прокурор, который был вчера на суде.
- Молодой человек, я вам сочувствую, но ничего не выходит! На суде был
представитель Исполкома, а сегодня утром позвонили из Райкома Партии и
сказали судье, чтобы он их квартирами не распоряжался. Если не хочет
положить партбилет! Вот почему он к вам не вышел - ему нечего сказать! Все
утро он матюгался после этого звонка. Такие у нас права! - развел руками
прокурор.
Я вышел из суда в мерзчайшем настроении. Пришел домой и сообщил
новость.
- Спасибо Партии за это! - съязвил я маме, и она в первый раз мне
ничего на это не ответила.
Тогда мы нашли "полувыход" из положения. После смерти моего деда
Александра в 1963 году, его вдова - "тетя" Нэлли осталась жить в их комнате.
Так вот, эту комнату она сдала в Исполком, чтобы ее переселили в
освободившееся помещение в нашей квартире. И тетя Нелли до конца
присматривала за бабушкой, до самой ее смерти в июле 1967 года. Вот судьба -
бабушка сосватала тетю Нелли за своего бывшего мужа, и у нее на руках умерли
и мой дед, и моя бабушка!
А весной 1967 года меня должны были избирать по конкурсу на старшего
научного сотрудника, а я был оформлен лишь "по приказу". Я не придавал этому
избранию никакого значения, полагая, что оно пройдет автоматически. Но нет -
в отдел после Ученого Совета пришел Хвингия и сообщил мне, что моя
кандидатура не прошла.
- Что это означает? - поинтересовался я.
- А то, что пока ты остаешься работать по приказу, но в любое время
тебя могут приказом же уволить. А если бы избрали по конкурсу, то пять лет
тебя тронуть не могли.
Но интересно то, что в конце декабря 1967 года избранного по конкурсу
начальника отдела Геракла Маникашвили, как миленького, в одночасье уволили с
работы по собственному желанию!
И я благодарю судьбу, которая отнеслась так благосклонно ко мне, что
устроила все 33 несчастья именно в Тбилиси: "прокатили" с квартирой, не
избрали по конкурсу. Казалось бы, судьба сама выталкивала меня из Тбилиси -
уезжай, уезжай, тебе здесь не место! А я еще чего-то раздумывал!
Но решающий шаг в моем "изгнании" из Тбилиси сделал сам академик Трили.
К лету 1967 года я завершил-таки написание моей докторской диссертации. Под
видом отчета я оформил ее отпечатку на машинке, изготовление фотографий и
переплет за счет института. Получилось около 600 страниц - это был перебор,
но в любой момент можно было "лишние" страницы перевести в приложение.
Печатных трудов в это время у меня было около ста. Была и теория, а
главное - был эксперимент - скрепер из кандидатской диссертации и грузовик с
гибридом. А, кроме того, именно в период работы в Тбилиси, мне удалось
изготовить и успешно испытать в Москве в институте ЦНИИТмаш несколько
супермаховиков. Заявку на это изобретение я подал еще в мае 1964 года,
опередив на несколько месяцев первую зарубежную заявку на супермаховик.
Одним словом, это была полноценная законченная докторская диссертация,
и я ее принес академику Трили в одно из его посещений института. Я положил
этот толстенный фолиант перед академиком, и в изысканных выражениях попросил
"моего руководителя, столь много сделавшего для меня", найти время и
просмотреть эту работу на предмет защиты ее на Ученом Совете в Грузии. Я
приоткрыл обложку и показал написанные на титуле слова "Диссертация на
соискание ученой степени доктора технических наук" и далее "Научный
консультант - академик Трили Т.Т."
Батони Тициан не дотронулся до фолианта. Я заметил, что он даже спрятал
руки подальше, чтобы ненароком не притронуться к нему. Словно фолиант, как
криминальные деньги, был припудрен специальным красителем (кажется,
родамином), для обнаружения лица, взявшего их.
- Зачем тебе докторская, ты ведь уже кандидат! - наивно улыбаясь,
спросил Трили.
Я захлопнул фолиант и положил его к себе в портфель. Все! Мне в Грузии
делать нечего, надо "рвать когти", пока не поздно, пока не устроили
какой-нибудь провокации, чтобы уволить по статье или сделать другую гадость.
Среди "гадостей", которые мне делали, уже была такая иезуитская
штуковина, о которой сегодня молодежь и подозревать не может. И которая была
одним из "шедевров" совдеповского давления на ученых, а в Грузии
(подозреваю, что и в других местах с аналогичным менталитетом). Этот
"шедевр" применяли и для пополнения списка трудов тупых научных начальников.
Эта штуковина называлась "акт экспертизы-рецензии". Допустим, написал
молодой или старый, но невнимательный научный сотрудник книгу, статью,
заявку на изобретение. Но чтобы их подать, соответственно, в издательство,
журнал или Комитет по делам Изобретений, нужен был упомянутый "акт", о том,
что материал не содержит государственных тайн и действительно принадлежит
автору, то есть, не украден у другого лица. А подписывала этот акт комиссия
во главе с кем-нибудь из руководства института, университета или другого
предприятия, где работал автор.
Так вот, почти все мои статьи и изобретения эта комиссия
"заворачивала", пока я не приписывал впереди кого-нибудь из руководства, как
минимум, Геракла. Мне приходилось изыскивать невероятные приемы, чтобы
опубликовывать свои материалы. Не буду их описывать, они не будут адекватно
восприняты нормальными современными людьми, а людям из прошлого они сейчас
не пригодятся. Так что каждая моя статья или заявка на изобретение,
сделанная в НИИММПМ, давались мне не только умом, но и "кровью".
Поэтому в августе, когда похороны бабушки были уже позади, и наступил
отпуск, я, забрав с собой свой фолиант, необходимые документы, сел на
самолет и полетел в город Тольятти - "пробраз города коммунистического
будущего", как писали о нем в газетах.
Я нашел в газете "Молодежь Грузии", рекламку, где писалось, что молодой
Тольяттинский политехнический институт, заинтересованный в привлечении
научно-педагогических кадров, принимает на работу с предоставлением квартир,
лиц с учеными степенями и званиями.
Тольятти - это город молодых, Тольятти - это будущая автомобильная
столица страны, Тольятти - это великая русская река Волга, наконец. А
главное, Тольятти - это Россия, где перед тем, как тебя соберутся давить, ты
хоть успеешь пискнуть. А в Грузии - и пискнуть не успеешь! Это слова Михаила
Владимировича Хвингия, человека долго жившего и в России и в Грузии, доктора
наук, профессора. А профессорам надо верить!
Из аэропорта Курумоч я на такси быстро добрался прямо до Тольяттинского
политехнического института, который располагался рядом с автостанцией, на
улице Белорусской 14.
Институт был открыт и я, разузнав, что где, поднялся в приемную
ректора. На мое счастье сам ректор оказался на месте. Я попросил секретаря
доложить о посетителе - кандидате наук из Тбилиси, который хочет поступить в
институт на работу. Ректор, грузный мужчина лет пятидесяти, сам, широко
расставляя ноги, вышел из кабинета мне навстречу и пригласил войти,
постоянно повторяя:
- Милости прошу, милости прошу!
Я успел прочесть на табличке, что ректора зовут Абрам Семенович
Рубинштейн. Это несколько озадачило меня - впервые мне встретился ректор
российского ВУЗа - явный и не закамуфлированный еврей. Дело было при
Брежневе, и еврей - на такой высокой административной и педагогической
должности - это что-то новое и необыкновенное.
Я показал Абраму Семеновичу мой фолиант, который он перелистал с
большим интересом.
- Да это сплошная теоретическая механика! - заметил он, - знаете, - он
почему-то перешел почти на шепот, - сейчас у меня кафедрой теоретической
механики заведует человек вообще без ученой степени, он оформлен по приказу
(мне это было знакомо!). Пол годика ознакомьтесь с педагогической работой на
кафедре в должности доцента, - ведь вы никогда не работали в ВУЗах, - а там
- на заведующего! У нас в Тольятти, все быстро! - улыбнулся "дядя Абраша",
как я его сразу прозвал про себя. - Квартиру дадим возле соснового бора, в
километре - пляж на Волге, в десяти минутах хода - институт! Зарплата
хорошая, по НИСу можете подрабатывать - четыреста рублей, как минимум!
Милости прошу!
Ректор забронировал номер в гостинице, выделил мне автомобиль и
приказал водителю показать мне город. Наутро была назначена новая встреча,
где я должен был сделать окончательный выбор.
Водитель первым делом свозил меня на пляж. Прекрасный песчаный пляж на
Жигулевском водохранилище - "Жигулевское море". На той стороне живописные
горы - Жигули. По пляжу бродят прекраснотелые загорелые блондинки-волжанки,
от взгляда на которых вскипает кровь южанина. Затем стройплощадка нового
автозавода. Огромная территория, где сотни копров забивают в песок
железобетонные сваи. Здесь будет завод-гигант!
И напоследок - институтские жилые дома, белокаменные девятиэтажки на
самой опушке соснового бора. Сосны - хоть сейчас на мачты - прямые и
высокие!
Показав все эти прелести Тольятти, водитель завез меня в гостиницу, где
я без волокиты оформился в забронированный прекрасный номер. Я выпил
заготовленный портвейн, закусил фруктами и принял горячую ванну. Из крана
шла горячая вода - это тебе не Тбилиси, где и холодной-то не дождешься!
Утром я с удовольствием написал заявление с просьбой допустить меня к
конкурсу на замещение вакантной должности доцента по кафедре "Теоретическая
механика". Представил копию диплома кандидата наук.
- С характеристикой заминка... - витиевато начал я, но "дядя Абраша"
перебил меня. - Не беспокойтесь, я все понимаю! Ну, кто захочет, чтобы от
него уходил хороший сотрудник - вот и не дают характеристику, - вздохнул
ректор, - поэтому мы принимаем документы и без этого.
Ректор с интересом рассмотрел мой паспорт, нашел место где фигурирует
знаменитый "пятый пункт", и облегченно вздохнул: "Слава богу!" Заметив мой
интерес, он продолжил:
- Слава богу, что вы не еврей, а ведь внешне так похожи! За каждого
нового еврея мне делают кровопускание в Горкоме. Устроили здесь синагогу,
говорят! Действительно, у нас перебор евреев, а ведь на все есть свои квоты.
И чего они только сбегаются сюда - ума не приложу, может потому, что ректор
- еврей? И "дядя Абраша" хитро улыбнулся мне, даже подмигнув...
Мы расстались почти по-дружески. Ректор обещал немедленно сообщить
телеграммой результаты конкурса.
- Милости прошу, милости прошу! - с этими словами он проводил меня до
двери, энергично пожимая мне обе руки.
А в сентябре мне пришла телеграмма из Тольятти: "Вы избраны по конкурсу
на вакантную должность доцента кафедры теоретической механики тчк сообщите
приезд тчк проректор Подейко".
Надо было готовиться к отъезду. Ехать решил я один, а когда получу
квартиру, "выпишу" семью. На работе сказал, что еду строить автозавод в
Тольятти, чтобы не подбросили "подлянки" в Политехнический.
Я подал заявление об увольнении с шестого октября - как раз в день
моего рождения. На месяц меня имели право задержать на работе, но получилось
все иначе. Видимо, директор или Авель сообщили Трили, так как он срочно
вызвал меня к себе в Президиум Академии. Я никогда не видел его таким
сердитым.
- Ты что дурака валяешь, корчишь из себя обиженного! - почти кричал на
меня Трили. - Прикажу, как миленькие проведут тебя по конкурсу. Чего тебе
здесь не хватает? Завод захотелось строить в этой России, на колбасе и водке
жить?
Я не совсем понял эту последнюю фразу - "на колбасе и водке жить". А
здесь я что, на икре паюсной и на шампанском живу? Но я промолчал, и,
улыбаясь, заметил, что решил участвовать в стройке коммунизма, и ему, Трили,
как коммунисту, должно быть близко это и понятно. Трили аж рот раскрыл от
моего лицемерия, но сказать ничего не решился. Мы попрощались, и я ушел.
В последний рабочий день 6 октября я пришел на работу ровно в 9 утра,
чтобы не было повода подловить меня за опоздание. Но я не узнал отдела. В
большой комнате стоял празднично накрытый стол, на котором были расставлены
грузинские яства и возвышался бочонок вина. Пораженный этим событием я
спросил, по какому это поводу:
- По твоему поводу! - был ответ Хвингия.
Аллочка Багдоева, много лет спустя рассказала мне, что я, посмотрев на
этот стол, покачал головой и философски заметил:
- Эх, при жизни бы так!
Но я сам этой моей реплики не помню. Потом я забрал трудовую книжку и
другие документы, и снова пришел в отдел. Были тосты за мой успех, за то
чтобы "обо мне было слышно", а Хвингия пожелал, чтобы в России мой "писк"
был бы услышан, если меня надумают-таки "давить".
По грузинскому обычаю после поедания вареной телячьей лопатки - "бечи",
на этой плоской кости, как на доске, каждый написал свое пожелание. Я эту
"бечи" возил с собой повсюду, где пришлось жить, и часто рассматривал
пожелания. Особенно понравилось мне: "Помни Грузию - мать твою!" Кто писал,
не знаю, но видимо, искренне.
Что ж, буду помнить Грузию, навек не забуду - твою мать!
Итак, мой друг и наш герой успел унести таки ноги с грозного Кавказа,
где его могли "задавить" так, чтобы он и пискнуть не успел. Теперь он навек
не забудет Грузию (твою мать!). А в городе "коммунистического будущего" его,
конечно же, ждали с распростертыми объятиями, с отеческой заботой ректора -
"дяди Абраши". И романтические волжанки подбрасывали в воздух свои чепчики в
ожидании кавказского донжуана!
"Размечтался, маразматик!" - пользуясь лексиконом нашего героя,
констатирую я истинное положение вещей. В городе на Волге моего друга ждут
обманы и разочарования, чуть не доведшие его до суицида, предательства
товарища и любимой женщины, собственные малодушие и слабость. Нет, были и
приятные моменты, например, научные успехи, а особенно - любовь самой
красивой и "правильной" женщины в его жизни. И это немалого стоит!
Но пусть об этом расскажет сам герой, ему-то виднее...
- Тольятти, Тольятти, в тайге и на Арбате -
Тебя я не забуду никогда!
Это слова из гимна городу, сочиненные, кажется, сыном ректора Левой,
моим будущим студентом-отличником и хорошим парнем. Действительно, Тольятти
я не забуду никогда - почти три года, проведенные в этом городе, были ярким
этапом моей жизни. Я впервые столкнулся с совершенной самостоятельностью в
жизни. В Тбилиси была семья, с ее мнением приходилось считаться, было много
знакомых, родственников и товарищей. В конце концов, я первые лет двадцать
моей жизни непрерывно прожил там, худо-бедно, но знал законы тамошней жизни,
местный менталитет. В Москве рядом были мои благодетели - Федоров и
Недорезов, уберегавшие меня от очень непродуманных поступков, была моя
любимая Таня, наконец, там жил мой дядя.
А здесь - все ново! Начиная с самого города, который частично, построен
на территории бывшего Ставрополя на Волге, большей частью затопленного
Жигулевским водохранилищем. Если переплывать водохранилище на катере, то под
водой, как в сказочной Винетте, были видны затопленные дома и другие
постройки. Мне казалось, что я видел даже затопленную церковь.
В Тольятти постоянно дули ветры, часто несущие с собой пыль, и
сторожилы шутили: "Раньше был Ставропыль, а теперь - Пыльятти!". Совершенно
неожиданно может разразиться гроза с ураганными порывами ветра, страшными
молниями и градом, а через полчаса - снова светит Солнце.
Новое, странное название города, российского и не маленького,
названного в честь итальянского коммуниста Пальмиро Тольятти. Может из-за
того, что завод большей частью был куплен у итальянцев? Но ведь у
итальянцев-капиталистов, а не голодранцев-коммунистов; вот и назвали бы,
например, в честь основателя концерна "Фиат" - Аньели. А то, ни с того, ни с
сего - Тольятти! В Италии его почти никто не знает, а тут огромный город
имени неизвестного дяди с трудновыговариваемой фамилией. Нет, пора
переименовывать!
Новым и совершенно неожиданным оказалось у меня и местожительство -
поселили меня в отдельной комнате, как ни странно, женского студенческого
общежития. В других общежитиях свободных комнат не оказалось. Комната моя
была на втором этаже двухэтажного деревянного дома, так называемого барака.
В коридоре, на кухне, в холле у телевизора - одни девицы. Вроде бы, это и
хорошо, но это - студентки, а на студенток - табу!
Заходил я на кафедру, познакомился с заведующим - пожилым человеком без
ученой степени со странной фамилией - Стукачев. Звали его Михаилом Ильичом.
Остальные преподаватели тоже были без ученых степеней, кроме одного,
прибывшего прямо к началу занятий - в конце августа.
Прибыл он из Еревана и фамилию имел тоже странную - Поносян, Григорий
Арамович. Панасян, Полосян, Погосян - слышал, а вот Поносян - нет. Может
быть, при регистрации рождения где-нибудь в глубинке, ошиблись буквой. В
школе, наверное, "Поносом" дразнили. А может, по-армянски это очень
благозвучная фамилия; "Серун", например, (или "Серум") - по-армянски это
"любовь", а по-нашему - черт знает что!
Так этот Поносян имел степень кандидата наук, работал доцентом в
каком-то ВУЗе Еревана, и как он признался мне, приехал из-за квартиры.
Григорий Арамович был лет на пять старше меня, полный, сутулый, с грустными
черными глазами, в которых отражалась вековая скорбь вечно угнетенного
армянского народа.
Он был очень обрадован, что я тоже с Кавказа: - родная душа, - говорит,
- будет с кем поговорить! И тихо предупредил: - со Стукачевым не
откровенничай, он оправдывает свою фамилию!
Стукачев собрал лекторов кафедры и предложил поделиться со мной
"нагрузкой". Лекторы мялись, не желая отдавать своих "потоков", а поручить
вести за кем-то из неостепененных преподавателей семинары, кандидату наук
было неэтично. А Поносян предложил вообще не загружать меня до весны,
дескать, пусть новенький освоится, подготовит свой курс лекций, и так далее.
На зарплате же это не отражалось - тогда все получали ставку, независимо от
нагрузки.
На том и порешили, и я был очень рад этому - не надо было готовиться к
занятиям. Так и "болтался" по общежитию, по городу, начал тренироваться в
зале штанги при институте. Поносян жил в другом - преподавательском
общежитии, расположенном далеко, а мое, фактически, было во дворе института.
Но день ото дня мне становилось все скучнее и скучнее. Ни одного
приятеля, а главное - приятельницы! И начал я потихонечку попивать в
одиночку, дальше - больше. Вот так, начиная с утра, наливал себе в стакан
грамм сто водочки и шел на кухню жарить яичницу. В столовую или ресторан в
Тольятти тех лет не пробьешься - километровые очереди. Сижу в своей келье,
слушаю, как мимо моей комнаты ходят студентки, а шлепанцы их - "хлоп-хлоп"
по голым пяткам. Я аж дверь запирал, чтобы ненароком не выскочить, не
схватить какую-нибудь из тех "голопятых", да затащить в комнату и
изнасиловать. А там - хоть трава не расти! И наливал новую "дозу" в стакан.
Заканчивался октябрь, в Тольятти уже несколько раз шел снежок, но таял.
Дул ледяной пронизывающий ветер. Я надевал свое "комиссарское" кожаное
по науке и сказал: - Васо (Вано, Сандро и т.д.), дорогой, сделай так, чтобы
этого идиота Маникашвили в твоем Комитете не было!
И не стало Геракла в Комитете; но доклад Трили он выслушать все же
успел...
Лето в Тбилиси ужасное! В Ашхабаде из-за сухого воздуха жара в 50
градусов воспринимается легче, чем Тбилисские "влажные" 35 градусов. Жена с
детьми отдыхала в горном Коджори, я же сидя на работе, писал "докторскую".
Я сидел перед вентилятором, периодически поливая его лопасти водой из
бутылки, и когда шквал брызг прекращался, снова доставал рукопись и писал.
За время пребывания в Тбилиси я проделал много теоретической работы - домой
идти не хотелось, нередко я оставался в институте и на ночь. Договаривался
со сторожем, забегал в магазин, брал бутылку портвейна, два плавленых сырка
"Дружба" и "французскую" булку.
Часов до 11 вечера я работал - писал теорию, обрабатывал материалы
испытаний автомобиля - лент с записями от "пятого колеса" и прибора
"путь-время-скорость" у меня было предостаточно. А в 11 я надувал резиновый
матрац и такую же подушку, которые хранил у себя под столом, и гасил свет.
В сумерках, нарушаемых только фарами проезжающих по улице Зои Рухадзе
редких автомобилей и загадочным сиянием Луны, столь яркой на юге, я пил
портвейн и закусывал. Налив стакан, я символически чокался с Таней,
улыбающееся лицо которой вырисовывалось передо мной в лунном свете. И только
проезжающий, подчас, автомобиль светом своих фар давал мне понять, что
передо мной - пустота.
Выпив вино и порядком захмелев (0,75 портвейна градусов по 18-19), я,
улыбаясь, ложился на матрац и засыпал, прижимая к груди упругую надувную
подушку, шепотом повторяя: "Таня, Таня!"
К 9 часам утра, когда теоретически должны были приходить сотрудники, я
уже был умыт и выбрит. С помощью кипятильника приготовлял себе чай и съедал
остатки сыра и французской булки. Ни Хвингия, ни молодежь, работающая в
отделе, не знала о моем ночном пребывании. Лиле я говорил правду - что пишу
докторскую, а дома кавказские шум и гам мне мешают. Но просил об этом не
распространяться среди сотрудников.
Иногда я после работы приходил домой и уж лучше бы этого не делал, хотя
чему быть - того не миновать. Ведь оставались еще субботы и воскресенья,
когда я хоть и вынужденно, но должен был находиться дома. И вот в один из
таких дней, когда я был дома, случилась беда.
В квартире (в наших двух комнатах) стоял постоянный кавказский крик: то
дети "воевали" друг с другом, то не хотели есть, а их заставляли. Понять не
могу, почему детей насильно заставляют есть, ведь еда эта идет совсем не
туда, куда надо. Неужели здоровый ребенок позволит себе умереть с голоду? Да
он живьем съест все, что движется вокруг, но только если голоден. А если он
сыт, а вокруг сырая, одуряющая жара, то полезет ли ему в рот бутерброд с
толстым слоем масла и жирный сладкий гоголь-моголь?
А у бабушки существовал свой метод принуждения детей к еде, который был
испытан еще на мне. Она с криком бросалась к хлипким и низким перилам
веранды и делала вид, что бросается из окна вниз.
- Кушай, или я выкинусь из окна! - кричала она, и, перегнувшись через
перила, ждала, когда ребенок, давясь, заглотает последнюю ложку или кусок
ненавистной еды, и только после этого слезала с перил.
Я в кошмарных снах видел эту имитацию прыжка в окно, да и сейчас
нет-нет, да приснится такой сон. Я возненавидел лакейское слово "кушать",
взятое как будто из лексикона персонажей Зощенковских коммуналок.
- Спасибо, я "накушался"! - так и хочется ответить на случающееся
иногда приглашение "покушать".
Так вот однажды бабушка, в очередной раз заставляя своих правнуков
"покушать", слишком уж перевалилась через перила. Я с ужасом увидел, как
ноги ее оторвались от пола и повисли в воздухе. Уж лучше меня не было дома,
или я замешкался бы, спасая ее от падения! Все случилось бы гораздо быстрее
и без мучений! Но я мгновенно подскочил к перилам и втащил бабушку внутрь
веранды. Разумеется, от ужаса всего происходящего, я сделал это довольно
резко, и бабушка, упав на пол рядом с перилами, стала кричать, не давая до
себя дотронуться.
Скорая помощь забрала мою бабушку в больницу, а вскоре ее привезли
обратно и сказали, что таких больных там не держат. У нее перелом шейки
бедра на фоне сильнейшего остеопороза, о котором никто ничего не знал, и ей
оставалось только лежать до конца жизни. А конец этот, как заявил врач,
наступит через несколько месяцев. Вот и говорю - уж лучше бы я не успел
схватить ее и стащить на веранду! Когда был бы больший грех с моей стороны -
не знаю, но мучений для всех и для нее самой было бы меньше, если бы я не
успел.
Жить дома стало совсем невмоготу - ко всему имеющемуся, добавилась эта
неизлечимая болезнь бабушки. А к тому же еще долго болела, а потом и умерла
наша безногая соседка Вера Николаевна. Мама нашла где-то закон, что если
освобождается комната в коммуналке, и у проживающей там семьи есть право на
улучшение жилищных условий (простите за эти мерзкие совдеповские термины!),
то комната достается этой семье. Это подтвердил и адвокат, с которым мы
посоветовались.
А вскоре к нам пришел в гости "гонец" из райисполкома - за взяткой. Он
без обиняков заявил нам, что если мы заплатим ему тысячу рублей (всего-то
тысячу - заработок провинциальной проститутки Любы за неделю!), то комната
достанется нам. А если нет, то тогда вселят жильцов. Таких денег у нас, при
всем желании не было, и мы ответили отказом. "Гонец", паскудно улыбнувшись,
ушел.
Мы, не теряя времени, подали в суд. Взяли адвоката, который
гарантировал выигрыш, то есть присуждение спорной комнаты нам.
- Вас шесть человек, в том числе двое маленьких детей, один кандидат
наук, и еще лежачий больной - инвалид первой группы - это дело решиться
автоматически!
Но "народный" суд отклонил наш иск. Мы подали кассацию в Верховный Суд
Грузии. И Верховный Суд признал наше безусловное право. Судья сказал даже,
что ему непонятно, почему районный суд отклонил иск - только один кандидат
наук, по законам тех лет, имел право даже на неоплачиваемую дополнительную
площадь 20 кв. м.
- Поздравляем вас! - сказал мне судья, приходите завтра утром за
решением суда.
Вечером мы "отметили" наш выигрыш, а утром я пошел за решением. Но ни
судья, ни делопроизводители, не захотели даже видеть меня. Наконец, ко мне
вышел прокурор, который был вчера на суде.
- Молодой человек, я вам сочувствую, но ничего не выходит! На суде был
представитель Исполкома, а сегодня утром позвонили из Райкома Партии и
сказали судье, чтобы он их квартирами не распоряжался. Если не хочет
положить партбилет! Вот почему он к вам не вышел - ему нечего сказать! Все
утро он матюгался после этого звонка. Такие у нас права! - развел руками
прокурор.
Я вышел из суда в мерзчайшем настроении. Пришел домой и сообщил
новость.
- Спасибо Партии за это! - съязвил я маме, и она в первый раз мне
ничего на это не ответила.
Тогда мы нашли "полувыход" из положения. После смерти моего деда
Александра в 1963 году, его вдова - "тетя" Нэлли осталась жить в их комнате.
Так вот, эту комнату она сдала в Исполком, чтобы ее переселили в
освободившееся помещение в нашей квартире. И тетя Нелли до конца
присматривала за бабушкой, до самой ее смерти в июле 1967 года. Вот судьба -
бабушка сосватала тетю Нелли за своего бывшего мужа, и у нее на руках умерли
и мой дед, и моя бабушка!
А весной 1967 года меня должны были избирать по конкурсу на старшего
научного сотрудника, а я был оформлен лишь "по приказу". Я не придавал этому
избранию никакого значения, полагая, что оно пройдет автоматически. Но нет -
в отдел после Ученого Совета пришел Хвингия и сообщил мне, что моя
кандидатура не прошла.
- Что это означает? - поинтересовался я.
- А то, что пока ты остаешься работать по приказу, но в любое время
тебя могут приказом же уволить. А если бы избрали по конкурсу, то пять лет
тебя тронуть не могли.
Но интересно то, что в конце декабря 1967 года избранного по конкурсу
начальника отдела Геракла Маникашвили, как миленького, в одночасье уволили с
работы по собственному желанию!
И я благодарю судьбу, которая отнеслась так благосклонно ко мне, что
устроила все 33 несчастья именно в Тбилиси: "прокатили" с квартирой, не
избрали по конкурсу. Казалось бы, судьба сама выталкивала меня из Тбилиси -
уезжай, уезжай, тебе здесь не место! А я еще чего-то раздумывал!
Но решающий шаг в моем "изгнании" из Тбилиси сделал сам академик Трили.
К лету 1967 года я завершил-таки написание моей докторской диссертации. Под
видом отчета я оформил ее отпечатку на машинке, изготовление фотографий и
переплет за счет института. Получилось около 600 страниц - это был перебор,
но в любой момент можно было "лишние" страницы перевести в приложение.
Печатных трудов в это время у меня было около ста. Была и теория, а
главное - был эксперимент - скрепер из кандидатской диссертации и грузовик с
гибридом. А, кроме того, именно в период работы в Тбилиси, мне удалось
изготовить и успешно испытать в Москве в институте ЦНИИТмаш несколько
супермаховиков. Заявку на это изобретение я подал еще в мае 1964 года,
опередив на несколько месяцев первую зарубежную заявку на супермаховик.
Одним словом, это была полноценная законченная докторская диссертация,
и я ее принес академику Трили в одно из его посещений института. Я положил
этот толстенный фолиант перед академиком, и в изысканных выражениях попросил
"моего руководителя, столь много сделавшего для меня", найти время и
просмотреть эту работу на предмет защиты ее на Ученом Совете в Грузии. Я
приоткрыл обложку и показал написанные на титуле слова "Диссертация на
соискание ученой степени доктора технических наук" и далее "Научный
консультант - академик Трили Т.Т."
Батони Тициан не дотронулся до фолианта. Я заметил, что он даже спрятал
руки подальше, чтобы ненароком не притронуться к нему. Словно фолиант, как
криминальные деньги, был припудрен специальным красителем (кажется,
родамином), для обнаружения лица, взявшего их.
- Зачем тебе докторская, ты ведь уже кандидат! - наивно улыбаясь,
спросил Трили.
Я захлопнул фолиант и положил его к себе в портфель. Все! Мне в Грузии
делать нечего, надо "рвать когти", пока не поздно, пока не устроили
какой-нибудь провокации, чтобы уволить по статье или сделать другую гадость.
Среди "гадостей", которые мне делали, уже была такая иезуитская
штуковина, о которой сегодня молодежь и подозревать не может. И которая была
одним из "шедевров" совдеповского давления на ученых, а в Грузии
(подозреваю, что и в других местах с аналогичным менталитетом). Этот
"шедевр" применяли и для пополнения списка трудов тупых научных начальников.
Эта штуковина называлась "акт экспертизы-рецензии". Допустим, написал
молодой или старый, но невнимательный научный сотрудник книгу, статью,
заявку на изобретение. Но чтобы их подать, соответственно, в издательство,
журнал или Комитет по делам Изобретений, нужен был упомянутый "акт", о том,
что материал не содержит государственных тайн и действительно принадлежит
автору, то есть, не украден у другого лица. А подписывала этот акт комиссия
во главе с кем-нибудь из руководства института, университета или другого
предприятия, где работал автор.
Так вот, почти все мои статьи и изобретения эта комиссия
"заворачивала", пока я не приписывал впереди кого-нибудь из руководства, как
минимум, Геракла. Мне приходилось изыскивать невероятные приемы, чтобы
опубликовывать свои материалы. Не буду их описывать, они не будут адекватно
восприняты нормальными современными людьми, а людям из прошлого они сейчас
не пригодятся. Так что каждая моя статья или заявка на изобретение,
сделанная в НИИММПМ, давались мне не только умом, но и "кровью".
Поэтому в августе, когда похороны бабушки были уже позади, и наступил
отпуск, я, забрав с собой свой фолиант, необходимые документы, сел на
самолет и полетел в город Тольятти - "пробраз города коммунистического
будущего", как писали о нем в газетах.
Я нашел в газете "Молодежь Грузии", рекламку, где писалось, что молодой
Тольяттинский политехнический институт, заинтересованный в привлечении
научно-педагогических кадров, принимает на работу с предоставлением квартир,
лиц с учеными степенями и званиями.
Тольятти - это город молодых, Тольятти - это будущая автомобильная
столица страны, Тольятти - это великая русская река Волга, наконец. А
главное, Тольятти - это Россия, где перед тем, как тебя соберутся давить, ты
хоть успеешь пискнуть. А в Грузии - и пискнуть не успеешь! Это слова Михаила
Владимировича Хвингия, человека долго жившего и в России и в Грузии, доктора
наук, профессора. А профессорам надо верить!
Из аэропорта Курумоч я на такси быстро добрался прямо до Тольяттинского
политехнического института, который располагался рядом с автостанцией, на
улице Белорусской 14.
Институт был открыт и я, разузнав, что где, поднялся в приемную
ректора. На мое счастье сам ректор оказался на месте. Я попросил секретаря
доложить о посетителе - кандидате наук из Тбилиси, который хочет поступить в
институт на работу. Ректор, грузный мужчина лет пятидесяти, сам, широко
расставляя ноги, вышел из кабинета мне навстречу и пригласил войти,
постоянно повторяя:
- Милости прошу, милости прошу!
Я успел прочесть на табличке, что ректора зовут Абрам Семенович
Рубинштейн. Это несколько озадачило меня - впервые мне встретился ректор
российского ВУЗа - явный и не закамуфлированный еврей. Дело было при
Брежневе, и еврей - на такой высокой административной и педагогической
должности - это что-то новое и необыкновенное.
Я показал Абраму Семеновичу мой фолиант, который он перелистал с
большим интересом.
- Да это сплошная теоретическая механика! - заметил он, - знаете, - он
почему-то перешел почти на шепот, - сейчас у меня кафедрой теоретической
механики заведует человек вообще без ученой степени, он оформлен по приказу
(мне это было знакомо!). Пол годика ознакомьтесь с педагогической работой на
кафедре в должности доцента, - ведь вы никогда не работали в ВУЗах, - а там
- на заведующего! У нас в Тольятти, все быстро! - улыбнулся "дядя Абраша",
как я его сразу прозвал про себя. - Квартиру дадим возле соснового бора, в
километре - пляж на Волге, в десяти минутах хода - институт! Зарплата
хорошая, по НИСу можете подрабатывать - четыреста рублей, как минимум!
Милости прошу!
Ректор забронировал номер в гостинице, выделил мне автомобиль и
приказал водителю показать мне город. Наутро была назначена новая встреча,
где я должен был сделать окончательный выбор.
Водитель первым делом свозил меня на пляж. Прекрасный песчаный пляж на
Жигулевском водохранилище - "Жигулевское море". На той стороне живописные
горы - Жигули. По пляжу бродят прекраснотелые загорелые блондинки-волжанки,
от взгляда на которых вскипает кровь южанина. Затем стройплощадка нового
автозавода. Огромная территория, где сотни копров забивают в песок
железобетонные сваи. Здесь будет завод-гигант!
И напоследок - институтские жилые дома, белокаменные девятиэтажки на
самой опушке соснового бора. Сосны - хоть сейчас на мачты - прямые и
высокие!
Показав все эти прелести Тольятти, водитель завез меня в гостиницу, где
я без волокиты оформился в забронированный прекрасный номер. Я выпил
заготовленный портвейн, закусил фруктами и принял горячую ванну. Из крана
шла горячая вода - это тебе не Тбилиси, где и холодной-то не дождешься!
Утром я с удовольствием написал заявление с просьбой допустить меня к
конкурсу на замещение вакантной должности доцента по кафедре "Теоретическая
механика". Представил копию диплома кандидата наук.
- С характеристикой заминка... - витиевато начал я, но "дядя Абраша"
перебил меня. - Не беспокойтесь, я все понимаю! Ну, кто захочет, чтобы от
него уходил хороший сотрудник - вот и не дают характеристику, - вздохнул
ректор, - поэтому мы принимаем документы и без этого.
Ректор с интересом рассмотрел мой паспорт, нашел место где фигурирует
знаменитый "пятый пункт", и облегченно вздохнул: "Слава богу!" Заметив мой
интерес, он продолжил:
- Слава богу, что вы не еврей, а ведь внешне так похожи! За каждого
нового еврея мне делают кровопускание в Горкоме. Устроили здесь синагогу,
говорят! Действительно, у нас перебор евреев, а ведь на все есть свои квоты.
И чего они только сбегаются сюда - ума не приложу, может потому, что ректор
- еврей? И "дядя Абраша" хитро улыбнулся мне, даже подмигнув...
Мы расстались почти по-дружески. Ректор обещал немедленно сообщить
телеграммой результаты конкурса.
- Милости прошу, милости прошу! - с этими словами он проводил меня до
двери, энергично пожимая мне обе руки.
А в сентябре мне пришла телеграмма из Тольятти: "Вы избраны по конкурсу
на вакантную должность доцента кафедры теоретической механики тчк сообщите
приезд тчк проректор Подейко".
Надо было готовиться к отъезду. Ехать решил я один, а когда получу
квартиру, "выпишу" семью. На работе сказал, что еду строить автозавод в
Тольятти, чтобы не подбросили "подлянки" в Политехнический.
Я подал заявление об увольнении с шестого октября - как раз в день
моего рождения. На месяц меня имели право задержать на работе, но получилось
все иначе. Видимо, директор или Авель сообщили Трили, так как он срочно
вызвал меня к себе в Президиум Академии. Я никогда не видел его таким
сердитым.
- Ты что дурака валяешь, корчишь из себя обиженного! - почти кричал на
меня Трили. - Прикажу, как миленькие проведут тебя по конкурсу. Чего тебе
здесь не хватает? Завод захотелось строить в этой России, на колбасе и водке
жить?
Я не совсем понял эту последнюю фразу - "на колбасе и водке жить". А
здесь я что, на икре паюсной и на шампанском живу? Но я промолчал, и,
улыбаясь, заметил, что решил участвовать в стройке коммунизма, и ему, Трили,
как коммунисту, должно быть близко это и понятно. Трили аж рот раскрыл от
моего лицемерия, но сказать ничего не решился. Мы попрощались, и я ушел.
В последний рабочий день 6 октября я пришел на работу ровно в 9 утра,
чтобы не было повода подловить меня за опоздание. Но я не узнал отдела. В
большой комнате стоял празднично накрытый стол, на котором были расставлены
грузинские яства и возвышался бочонок вина. Пораженный этим событием я
спросил, по какому это поводу:
- По твоему поводу! - был ответ Хвингия.
Аллочка Багдоева, много лет спустя рассказала мне, что я, посмотрев на
этот стол, покачал головой и философски заметил:
- Эх, при жизни бы так!
Но я сам этой моей реплики не помню. Потом я забрал трудовую книжку и
другие документы, и снова пришел в отдел. Были тосты за мой успех, за то
чтобы "обо мне было слышно", а Хвингия пожелал, чтобы в России мой "писк"
был бы услышан, если меня надумают-таки "давить".
По грузинскому обычаю после поедания вареной телячьей лопатки - "бечи",
на этой плоской кости, как на доске, каждый написал свое пожелание. Я эту
"бечи" возил с собой повсюду, где пришлось жить, и часто рассматривал
пожелания. Особенно понравилось мне: "Помни Грузию - мать твою!" Кто писал,
не знаю, но видимо, искренне.
Что ж, буду помнить Грузию, навек не забуду - твою мать!
Итак, мой друг и наш герой успел унести таки ноги с грозного Кавказа,
где его могли "задавить" так, чтобы он и пискнуть не успел. Теперь он навек
не забудет Грузию (твою мать!). А в городе "коммунистического будущего" его,
конечно же, ждали с распростертыми объятиями, с отеческой заботой ректора -
"дяди Абраши". И романтические волжанки подбрасывали в воздух свои чепчики в
ожидании кавказского донжуана!
"Размечтался, маразматик!" - пользуясь лексиконом нашего героя,
констатирую я истинное положение вещей. В городе на Волге моего друга ждут
обманы и разочарования, чуть не доведшие его до суицида, предательства
товарища и любимой женщины, собственные малодушие и слабость. Нет, были и
приятные моменты, например, научные успехи, а особенно - любовь самой
красивой и "правильной" женщины в его жизни. И это немалого стоит!
Но пусть об этом расскажет сам герой, ему-то виднее...
- Тольятти, Тольятти, в тайге и на Арбате -
Тебя я не забуду никогда!
Это слова из гимна городу, сочиненные, кажется, сыном ректора Левой,
моим будущим студентом-отличником и хорошим парнем. Действительно, Тольятти
я не забуду никогда - почти три года, проведенные в этом городе, были ярким
этапом моей жизни. Я впервые столкнулся с совершенной самостоятельностью в
жизни. В Тбилиси была семья, с ее мнением приходилось считаться, было много
знакомых, родственников и товарищей. В конце концов, я первые лет двадцать
моей жизни непрерывно прожил там, худо-бедно, но знал законы тамошней жизни,
местный менталитет. В Москве рядом были мои благодетели - Федоров и
Недорезов, уберегавшие меня от очень непродуманных поступков, была моя
любимая Таня, наконец, там жил мой дядя.
А здесь - все ново! Начиная с самого города, который частично, построен
на территории бывшего Ставрополя на Волге, большей частью затопленного
Жигулевским водохранилищем. Если переплывать водохранилище на катере, то под
водой, как в сказочной Винетте, были видны затопленные дома и другие
постройки. Мне казалось, что я видел даже затопленную церковь.
В Тольятти постоянно дули ветры, часто несущие с собой пыль, и
сторожилы шутили: "Раньше был Ставропыль, а теперь - Пыльятти!". Совершенно
неожиданно может разразиться гроза с ураганными порывами ветра, страшными
молниями и градом, а через полчаса - снова светит Солнце.
Новое, странное название города, российского и не маленького,
названного в честь итальянского коммуниста Пальмиро Тольятти. Может из-за
того, что завод большей частью был куплен у итальянцев? Но ведь у
итальянцев-капиталистов, а не голодранцев-коммунистов; вот и назвали бы,
например, в честь основателя концерна "Фиат" - Аньели. А то, ни с того, ни с
сего - Тольятти! В Италии его почти никто не знает, а тут огромный город
имени неизвестного дяди с трудновыговариваемой фамилией. Нет, пора
переименовывать!
Новым и совершенно неожиданным оказалось у меня и местожительство -
поселили меня в отдельной комнате, как ни странно, женского студенческого
общежития. В других общежитиях свободных комнат не оказалось. Комната моя
была на втором этаже двухэтажного деревянного дома, так называемого барака.
В коридоре, на кухне, в холле у телевизора - одни девицы. Вроде бы, это и
хорошо, но это - студентки, а на студенток - табу!
Заходил я на кафедру, познакомился с заведующим - пожилым человеком без
ученой степени со странной фамилией - Стукачев. Звали его Михаилом Ильичом.
Остальные преподаватели тоже были без ученых степеней, кроме одного,
прибывшего прямо к началу занятий - в конце августа.
Прибыл он из Еревана и фамилию имел тоже странную - Поносян, Григорий
Арамович. Панасян, Полосян, Погосян - слышал, а вот Поносян - нет. Может
быть, при регистрации рождения где-нибудь в глубинке, ошиблись буквой. В
школе, наверное, "Поносом" дразнили. А может, по-армянски это очень
благозвучная фамилия; "Серун", например, (или "Серум") - по-армянски это
"любовь", а по-нашему - черт знает что!
Так этот Поносян имел степень кандидата наук, работал доцентом в
каком-то ВУЗе Еревана, и как он признался мне, приехал из-за квартиры.
Григорий Арамович был лет на пять старше меня, полный, сутулый, с грустными
черными глазами, в которых отражалась вековая скорбь вечно угнетенного
армянского народа.
Он был очень обрадован, что я тоже с Кавказа: - родная душа, - говорит,
- будет с кем поговорить! И тихо предупредил: - со Стукачевым не
откровенничай, он оправдывает свою фамилию!
Стукачев собрал лекторов кафедры и предложил поделиться со мной
"нагрузкой". Лекторы мялись, не желая отдавать своих "потоков", а поручить
вести за кем-то из неостепененных преподавателей семинары, кандидату наук
было неэтично. А Поносян предложил вообще не загружать меня до весны,
дескать, пусть новенький освоится, подготовит свой курс лекций, и так далее.
На зарплате же это не отражалось - тогда все получали ставку, независимо от
нагрузки.
На том и порешили, и я был очень рад этому - не надо было готовиться к
занятиям. Так и "болтался" по общежитию, по городу, начал тренироваться в
зале штанги при институте. Поносян жил в другом - преподавательском
общежитии, расположенном далеко, а мое, фактически, было во дворе института.
Но день ото дня мне становилось все скучнее и скучнее. Ни одного
приятеля, а главное - приятельницы! И начал я потихонечку попивать в
одиночку, дальше - больше. Вот так, начиная с утра, наливал себе в стакан
грамм сто водочки и шел на кухню жарить яичницу. В столовую или ресторан в
Тольятти тех лет не пробьешься - километровые очереди. Сижу в своей келье,
слушаю, как мимо моей комнаты ходят студентки, а шлепанцы их - "хлоп-хлоп"
по голым пяткам. Я аж дверь запирал, чтобы ненароком не выскочить, не
схватить какую-нибудь из тех "голопятых", да затащить в комнату и
изнасиловать. А там - хоть трава не расти! И наливал новую "дозу" в стакан.
Заканчивался октябрь, в Тольятти уже несколько раз шел снежок, но таял.
Дул ледяной пронизывающий ветер. Я надевал свое "комиссарское" кожаное