Страница:
брызнула во все стороны. Мы все оказались, как в известке.
Тогда я вынул иглу из ягодицы моей пациентки. Чтобы успокоиться, мы
выпили еще, и на сегодня опыты решили прекратить. Даже мыться от "известки"
не стали - отложили на утро. Легли сперва на один матрас, сделали "дело",
потом я перелег на свой. Снились кошмары.
А назавтра у меня был интересный день - доклад на расширенном Ученом
Совете о моей диссертационной работе. Расскажу поподробнее. Желая как-то
реабилитировать себя, я как-то зашел к ректору и попросил его устроить
"слушание" моей докторской диссертации на Ученом Совете института. Конечно,
диссертационного (специализированного) Совета у нас не было, но, во-первых,
я получил бы выписку об апробации работы, а во-вторых, общественность
института узнала бы, что я не только пьяница и развратник, но и "большой
русский ученый".
А ректор предложил мне доложить работу на так называемом расширенном
заседании Совета - в актовом зале с приглашением всех желающих. Фолиант мой
отдали на рецензию "внутреннему" оппоненту, заведующему кафедрой "Теория
машин и механизмов" - Жоресу Самойловичу Равве, наиболее "продвинутому"
ученому института в технических науках. Плакаты для доклада у меня были -
частично из Грузии, а частично изготовленные здесь между выпивками.
И вот мой доклад должен был состояться именно завтра в 1600,
когда утренние занятия будут уже закончены. Крупное объявление было заранее
вывешено в вестибюле. Наташа помогла мне собрать плакаты и донести их в двух
рулонах до института - листов-то было около сорока.
Но это была не основная трудность, я бы даже сказал, проблема. А
проблема состояла в моей болезни, именно в том, что "все текло, но ничего не
менялось". Недостаточно опытная в этих делах Наташа, даже посоветовала мне
воспользоваться презервативом, но я с гневом отверг эту глупую идею.
Представляете себе, если эта штука, наполнившись, слетит со своего места и
выпадет наружу через брюки прямо на пол! Это перед залом! Вот и будет
причина устроить следующий суицид! Решил надеть несколько пар трусов, а
сверху - тугие плавки и спортивные шаровары. Авось пронесет!
Мы с Колей Мокиным развесили плакаты по стенам, а тем временем народа
собрался полный зал. Такого аншлага я не ожидал! В зале были представители
даже кафедр, далеких от технических наук. Видел и моих коллег по залу
штанги, даже видел ту даму с кафедры философии, которую Поносян связывал с
отдыхом ректора в Кисловодске. А Лена Абросимова привела свою подругу с
кафедры - Тамару, яркую красавицу с иссиня-черными волосами и голубыми
глазами.
Дело в том, что Тольятти тех лет был городком в глухой провинции, куда
даже железная дорога не подходила. И любое событие, приезд даже самого
"замшелого" артиста из Москвы, вызывали громадный интерес и аншлаги.
Помню, мы с Наташей еле достали билеты в наш Дом Культуры, где должен
был выступать какой-то никому не известный певец из Москвы. Народ толпился
даже в проходах, не говоря уже об откидных местах и балконе. Но мы сидели в
первых рядах - билеты ведь взяли по блату. А певец-то вышел весь пьяненький,
пускал петухов, а в довершении всего свалился в оркестровую яму. Мы его всем
залом тащили оттуда, даже я участвовал в этом - помогал "выкатывать" его из
ямы снова на сцену. Дело-то для штангиста привычное!
А тут, вроде, пока не пьян и петухов не пускаю, свой же сотрудник, и -
"большая наука". Дурная слава о моей личной жизни только подогрела интерес
публики.
Первым выступил ректор. Он говорил о том, что наш институт становится
все более привлекательным для ученых со всей страны. И скоро у нас будут
свои доктора наук, а один из будущих докторов наук, - и он указал на меня, -
сделает сегодня нам сообщение о своей работе.
Я был в ударе. Во-первых, нужно было реабилитировать себя в глазах
общественности, да и перед ректором. Во-вторых, Наташа сидела в первых
рядах, и мне хотелось показать себя и перед ней. А в-третьих, я неожиданно
заметил, что все время смотрю на подругу Лены Абросимовой - красавицу
Тамару, просто не могу отвести от нее глаз, да и она смотрит на меня весело
и заинтересованно.
Говорить на публику я уже умел и любил. Не залезая в дебри, популярно
рассказал о том, что хватит уже создавать машины, которые расходуют все
больше энергии, загрязняют атмосферу, увеличивают энтропию. Слово "энтропия"
вызвало легкий вздох аудитории! Скажут ли нам потомки "спасибо", если мы
ставим на автомобили тормоза, которые "губят" энергию, с таким трудом
выработанную двигателем, переводя ее в тепло? А ведь эта энергия могла бы
еще не раз быть повторно использованной. Человечество сделало громадные шаги
вперед, когда научилось сохранять впрок - "консервировать" пищу,
"консервировать" деньги в банках, и предстоит сделать еще более значительный
шаг, научившись "консервировать" вырабатываемую энергию в накопителях. А
пока мы "уничтожаем" почти всю энергию прямо в момент ее выработки! Затем я
рассказывал о примерах использования накопленной энергии в моей работе - о
супермаховиках, их магнитной подвеске, скрепере, гибриде на автомобиле и так
далее.
- Вот к таким работам, которые позволят сохранить и повторно
использовать самое ценное, что есть у нас в жизни - энергию, я и отношу мою
работу. Не снизить, поскольку это невозможно, а хотя бы замедлить рост
"царицы тьмы" - энтропии - вот цель, которую я поставил в моей скромной
работе! - так закончил я выступление, которое почему-то вызвало в зале
аплодисменты.
Не привыкшая к научным докладам аудитория, отреагировала как на доклад
о политике партии.
- Прошу задавать вопросы! - провозгласил регламентную фразу ректор.
Но желающих задать вопрос не было. Я позабыл, что докладчики обычно
раздают знакомым листочки с вопросами, на которые заранее заготовлен
"хороший" ответ, и не предусмотрел этого. А вопросы должны быть обязательно.
Положение спасла Наташа. Химик по образованию, она мало разбиралась в теме
доклада. Но она спросила о химическом составе магнитов для подвески
маховиков.
- Больно они сильные у вас, что-то я о таких и не слыхала!
Я с удовольствием ответил, что наука сейчас сделала большой прорыв в
создании сплавов для постоянных магнитов, используя редкоземельные металлы.
- Представьте себе, - говорю, - что есть сплавы для очень сильных магнитов,
которые целиком состоят из неферромагнитных компонентов!
- Фантастика! - своим низким голосом с места провозгласила Наташа.
- Знал бы зал, в каком непрезентабельном положении я делаю этот доклад,
и какова заслуга в этом той, что задала мне первый вопрос! - с содроганием
подумал я, и почувствовал, что "брони" моей хватит не более, чем на час.
С легкой руки Наташи валом посыпались вопросы. Даже Тамара, подруга
Лены, и та задала соответствующий ее специальности, очень умный вопрос:
- Вы не сказали, есть ли какие-нибудь аналоги вашей работы в
зарубежной, в частности, английской литературе?
Голос Тамары оказался очень высоким и нежным, он произвел на меня
весьма сексуальное впечатление.
- Надо же, - подумал я, - брюнетка, а с таким нежным голосом! Точно,
красит волосы! Но на вопрос ответил.
Затем выступил оппонент Равва. Он, почему-то с глубоким вздохом,
сказал, что это - почти готовая докторская диссертация. Тема - очень
актуальная, есть и теория и эксперимент, а публикаций - море.
- Надо, - говорит, - защищать работу "по системе бикицер", и никаких
гвоздей!
Равва не смог даже здесь удержаться от своей любимой присказки: "по
системе бикицер", на которую живо отреагировала большая часть зала.
"Бикицер" - на идиш - это быстрее, скорее. Ректор "дядя Абраша" закусил губу
и неодобрительно покачал головой. Видимо, Равву ожидал разнос за его
"сионистское" высказывание.
На этом мероприятие было закончено, зал опять аплодировал. Я с помощью
Мокина собрал плакаты. Он отнес их на кафедру, а я побежал домой менять
"броню". Наташа заспешила на почту, звонить медсестре. Вскоре она пришла
домой, поставила на стол бутылку водки и положила стопку пузырьков и ампул.
Мы выпили по полстакана, и Наташа взяла слово:
- Слушай меня внимательно, - и она достала бумажку с записанным на ней
пояснением. - Каждый пузырек порошка заливается ампулой новокаина, и, не
снимая пробки, а через нее; точно так же раствор набирается в шприц! Понял,
чтобы кашу на блюдце не устраивал!
Меня поразило то, что, выходит, и уколов надо делать по пять каждому,
так как в шприц больше одной ампулы не влезало. Но, что поделаешь, за
удовольствие надо платить! Я залил новокаин в пузырьки и набрал первый
шприц. Наташа от страха заметалась по комнате, а потом предложила лечь
первым мне.
- Ты уже колол первым, так вот что вышло! - привела она убедительный
довод, и я лег на матрас "кверху попой".
За такие уколы, что делала Наташа, надо убивать не раздумывая. Она
прикасалась иглой к коже, а затем, сопя носом и по-собачьи повизгивая,
медленно заталкивала ее в ягодицу. Потом несколько минут вливала содержимое
шприца внутрь моего тела.
- Мать твою, а побыстрее нельзя? - вскипел я.
- Маму не трогай, а то и вообще не буду колоть!- парировала Наташа, и я
пожалел о сказанном. Наташа ведь была круглой сиротой.
"Я не мамкина дочь, я не папкина дочь,
Меня курица снесла, я на улице росла!"
Эту незатейливую песенку, часто пела выпившая Наташа, пританцовывая при
этом.
- Нури, пожалей меня! - обычно просила она после этой песенки, и я
тащил ее на матрас "жалеть".
Я вытерпел все пять садистических уколов и приготовился колоть Наташу.
Но не тут-то было! Она с визгом бросилась бегать по комнате, угрожая позвать
соседей, если я не отстану. Увидев воочию, что такое укол, она наотрез
отказалась колоться.
Я решил сначала, что хрен с ней, а потом, подумал хорошенько, и понял,
что тогда я не смогу "спать" с ней - опять заражусь!
В ярости я догнал Наташу и врезал ей в глаз. Она упала и молча закрыла
лицо руками. Видать, доставалось раньше от мужиков! Я перевернул ее и быстро
вколол все пять уколов. Затем, мы допили бутылку и легли, как обычно, с
последующим моим переходом с одного матраса на другой.
Проснулся я в дурном расположении духа. Тело ломило, тошнило. Видимо,
сказывалась огромная доза сильного антибиотика, да еще под водку. А мы с
Наташей, дипломированные ученые, поверили по телефону, да еще кому -
медсестре. Скажи она не миллион, а пять миллионов, так и вкололи бы все
пять! Даже в энциклопедию не заглянули, или в справочник какой. Темнота -
двенадцать часов ночи, а не доценты!
Я посмотрел на спящую рядом на своем матрасе Наташу и заметил у нее
огромный "фингал" под глазом. Господи, да это же я ее вчера "учил"! А жива
ли она вообще? Я потряс ее за плечо, и она, сморщив нос, застонала:
- Нури, мне так плохо, Нури, что ты вчера со мной сделал?
- Что сделал, что сделал? Уколы сделал, а потом то, что обычно! Ты же
сама говорила: "делай со мной, что хочешь, только замуж не зови!" - вспомнил
я. - А кстати, почему замуж не звать, ты что, обет безбрачия дала?
- Да замужем я уже, потому и не надо еще раз звать. Не разрешено у нас
в СССР многомужество!
- Вот тебе и "новости дня"! - подумал я, и привстал с матраса. - А
почему я до сих пор не знаю об этом?
- Теперь и узнал, а раньше все было недосуг рассказывать. Сам бы
догадался - с чего мне вдруг двухкомнатную квартиру дали?
- И где же твой муж - в тюрьме сидит?
- Почти, - спокойно ответила Наташа, он - военный, майор, в Белоруссии
служит, иногда наезжает. Я ему уже звонила, адрес сказала.
Я, как ошпаренный, вскочил с матраса и стал спешно одеваться. А вдруг,
как сейчас приедет, телефона-то в квартире нет, он и предупредить не успеет.
Заявится с пистолетом, и поминай, как звали!
- Да не бойся ты, трус, еще импотентом заделаешься! - успокоила Наташа,
- я ему сама раз в неделю звоню, если надумает приехать, сообщит.
Наташа, пошатываясь, встала и пошла в наш совмещенный санузел. Оттуда
раздался ее протяжный жалобный стон. "Фингал разглядела, не иначе" - решил я
и оказался прав.
- Как я на работу пойду, ты что позволяешь себе! - заявила она мне свои
претензии.
- Ты же сама заявила: "делай со мной, что хочешь..." Я же замуж тебя не
звал - а остальное все можно!
Мы договорились, что я попрошу Гену или Лену Абросимовых позвонить на
кафедру химии и сказать, что Наташа заболела. А сам спустился вниз, взял
пакет лекарств (тетрациклин с норсульфазолом), кое-что поесть и бутылку на
вечер. Занес все это на треклятый пятый этаж без лифта и пошел на кафедру
забрать мои плакаты, а заодно узнать о реакции сотрудников на доклад. Но
никто ничего не сказал - ни Михаил Ильич Стукачев, ни Гриша Поносян, как
будто ничего и не произошло. Все спешили по своим делам, я только успел
напомнить Стукачеву, чтобы мне не забыли на весенний семестр нагрузку
предусмотреть.
Михаил Ильич как-то загадочно улыбнулся и ответил, что он поручил
распределять нагрузку Поносяну, так чтобы я к нему и обращался. Эта новость
заинтересовала меня, и я дождался Гришу с занятий. Отвел его в сторону и
спросил:
- Это почему ты вместо "Стукача" нагрузку распределяешь?
Гриша как-то забегал глазами, а потом, посмотрев мне прямо в лицо,
рассказал:
- Ректору пришел циркуляр из Министерства, что если на кафедрах имеются
доценты, чтобы заведующими не держать неостепененных и без звания. Ты еще
пока не имеешь аттестат доцента, да и не преподавал никогда в жизни! Вот
ректор и принял решение назначить меня и.о. зав. кафедрой вместо "Стукача".
А будет объявлен конкурс - если хочешь, подавай на него, мне это место сто
лет не нужно! Но я и тебе этого не советую, лучше получи квартиру - и снова
в Тбилиси! Здесь жить нельзя - одни зеки и проходимцы!
Насчет зеков Гриша был прав - строительство завода осуществлялось
именно их силами. Не проходило и дня, чтобы не разнесся слух о каком-нибудь
новом преступлении, совершенном зеком. Говорили, что зеки в Тольятти
находятся "на химии", я не очень понимал смысл этого слова, но постоянно
дразнил Наташу, что она тоже "на химии".
Да и по поводу проходимцев Григорий тоже был прав. Ну кто приедет жить
и работать в Тольятти, кроме тех редких, кого послала Партия или Комсомол"?
Карьеристы, люди, скомпрометировавшие себя на прежнем месте, неудачники,
квартирные "махинаторы", наподобие Григория. Да он и не скрывал этого. А я
чем лучше? Неудачник по прежней работе и местожительству. Идиот, променявший
Москву на мифическую мафиозную "родину". Так что, кроме зеков и проходимцев,
в Тольятти жили еще и идиоты, уж один, по крайней мере, и это город не
украшало!
Я буду несправедлив по отношению к Тольятти, если не упомяну еще об
одной группе населения прибывавшего в этот город - это романтики. Мне бы
очень хотелось и себя причислить к этой категории, но совесть не позволяла.
А вот Абросимовы, например, романтики - им и квартира не светила, они были
неостепененными. Подруга Лены - Тамара, как я понял, тоже была из их числа.
Бросила Москву, уехала от зажиточных родителей строить новую жизнь и
получить практику языка, напрямую общаясь с "натуральными" иностранцами. Да
за такую "практику" светил срок!
Я позвонил Лене и попросил сообщить "на химию" про Наташу, и
расстроенный предстоящим назначением Григория на "мое" место, пришел домой.
Наташа была уже хороша - за день выпила почти всю бутылку, пришлось нести
новую.
Я все разговоры переводил на мужа Наташи. Оказалось, что его зовут
Игорем, ему тридцать пять лет, служит он под моим "любимым" Могилевом.
Насчет пистолета Наташа ничего определенного не сказала, но припомнила, что
видела кобуру с "чем-то" у мужа в ящике стола.
- Дался он тебе, - с досадой заметила Наташа, - еще накликаешь!
За всю свою жизнь я убедился, что слова, пожелания, мысли, проклятия и
прочие "нематериальные" субстанции, могут материализоваться, если страстно,
пристально или со страхом, то есть весьма эмоционально о них думать или
говорить. Чтобы материализовалось что-нибудь хорошее - я что-то не припомню,
а вот проклятия и прочая гадость - пожалуйста! Пример не заставил себя долго
ждать.
Перед сном, уже, наклюкавшись, как следует, мы с Наташей решили принять
ванну. Мы оба были худенькими и легко уместились туда вдвоем. Теплая вода с
пенным "бадузаном" (тогда был такой шампунь для ванн), привела нас в
восторг, и мы даже были близки к тому, чтобы прямо в воде заняться своим
любимым делом. Наташа во все горло пела: "О, море в Гаграх..." и плескалась
водой, как вдруг в дверь позвонили.
- Это, наверное, соседи, - решила она и, накинув халатик прямо на
мокрое тело, и не раздумывая, открыла дверь.
Я беззаботно плескался в ванной, и, услышав несколько коротких фраз,
которыми перебросилась Наташа с человеком за дверью, не придал им значения.
Наконец я услышал громко сказанную фразу Наташи: "Ты пьян, убирайся
отсюда!", и стук захлопнувшейся двери.
Наташа показалась в ванной, опять голая, и вся в слезах: "О, море в
Гаграх..." - кричала она, перебивая плач, и попыталась, было, даже опять
влезть в ванну, но повернув ко мне заплаканное лицо с огромным фингалом под
глазом, прорыдала:
- Нури, мы пропали, это приехал Игорь!
Я, как дрессированный дельфин, так и вылетел из ванны в воздух. Еще в
полете, я услышал частые звонки и стук ногами в дверь. В панике я вбежал в
комнату и стал дергать дверь балкона. Но, во-первых, она намертво примерзла,
а во-вторых, я вспомнил, что это пятый этаж. С лихорадочной быстротой я стал
одеваться, надел даже свое кожаное пальто со злосчастным поясом,
шапку-ушанку и сел на стул, зажав уши руками, чтобы не слышать этих ужасных
звонков в дверь. Припомнив случай, когда меня "подловила" мать московской
Тамары, я констатировал, что это были "цветочки". "Ягодки", может быть даже
свинцовые и выпущенные из огнестрельного оружия, придется пожинать, видимо,
сейчас.
Наташа заперла дверь на цепочку, заметив при этом, что звонки
прекратились. Я отпустил руки от ушей - звонков, действительно больше не
было.
- Ушел, гад, - удовлетворенно констатировала Наташа, но преждевременно.
Вдруг раздались стуки в пол, то есть в потолок нижней квартиры.
- Он зашел к Корнеевым, - поняла Наташа, - они открыли ему и впустили.
Эти гады ненавидят меня, они уже жаловались на наши с тобой ночные
"концерты" (что-то не помню о чем это?), они все расскажут и ему!
Видимо, Игорь стучал шваброй по потолку. Неожиданно рассвирепев, Наташа
стала в ответ топать ногами. Стуки затихли. Тогда Наташа, что-то вспомнив,
отбила ногой в пол четкий, знакомый большинству русских мотив: "А иди ты на
хер!"
Посыл был понят, и в ответ в пол опять затарахтели. После полуночи
стуки затихли, казалось, что все устаканилось. Несмотря на призывы Наташи
раздеться и бурной любовью выразить "гадам" свое презрение, я так и сидел
одетым часов до двух ночи на стуле, а потом так же одетым прилег. В шесть
часов утра я встал, Наташу разбудить мне так и не удалось, она не открывая
глаз, стала пинаться ногами. Тогда я бесшумно открыл дверь и, выглянув на
лестницу, посмотрел вниз - там было пусто. Тихо захлопнув дверь, я как кот,
мягкими прыжками, в секунду спустился на два этажа. Начиная с третьего
этажа, я шел спокойно, а уж из подъезда вышел вальяжно, гордо, и не
торопясь. Попробуй, докажи, откуда я! И подняв воротник пальто, я
прогулочным шагом двинулся к общежитию.
В дверь общежития пришлось стучать довольно долго - дежурная тетя Маша
спала и никого не ожидала в гости полседьмого утра. Извинившись, я наврал:
"Только что из аэропорта!" - и прошел к себе на второй этаж. Вот откуда меня
уж никто не выгонит! Хорошо дома!
Днем я несколько раз заходил на кафедру химии и все-таки застал Наташу.
Она была в огромных солнцезащитных очках, не очень-то скрывавших густо
напудренный фингал. "Дермаколов" тогда у нас еще не было!
- Все о'кей! - жизнерадостно воскликнула она. - Утром он снова позвонил
в дверь, и я открыла. Первым делом он спросил про фингал, а затем уже про
то, почему я его не пустила. Я и ответила, что приняла его за пьяного, хотя
и сама была выпивши. Он простил меня, и мы даже немного поддали с утра.
Приехал он всего на один день, вечером уезжает. Заскочил сюда он нелегально,
его послали в командировку в Свердловск поездом, а он быстро самолетом - и
сюда. Боюсь, как бы не заразить его, придется напоить до поросячьего визга,
чтобы не приставал. Мы-то уже свои, зараза к заразе не пристает! - успокоила
она меня.
Мне ничего не оставалось, как поститься этой ночью и принимать пачками
тетрациклин с норсульфазолом. Весь вечер я просидел у Абросимовых, они никак
не могли понять, почему я не у Наташи. Я придумывал всякие небылицы, -
устал, дескать, надоело, надо же и у себя дома побыть. Лена хитро улыбнулась
мне - подумала, наверное, что-то про "критические" дни. Как будто мы по
пьянке их замечали!
Гене пришла из Баку (его родины) посылка с фруктами, называемыми
"фей-хоа". Я очень любил эти фрукты еще по Грузии и ел их с удовольствием.
Гена мне и надавал с собой этих, снаружи зеленых, а внутри красных, с
сильным запахом йода фруктов, вкус которых описать трудно. Фрукты были уже
немного перезрелые и мягкие, полежавшие, наверное, изрядно в ящике при
пересылке.
А поздно вечером в общежитие прибежала Наташа, заскочила к Абросимовым,
где тут же и рассказала, что муж приезжал. Лена, укоризненно посмотрела на
меня; Абросимовы ведь про мужа знали, в отличие от меня. Мы забрали
"фей-хоа" с собой, по дороге захватили выпивку, закуску и потопали на пятый
этаж обмывать отъезд мужа.
- Не дала ему! - хвасталась Наташа, - напоила в усмерть и он почти не
приставал. А потом - в Курумоч!
Мы постелили на матрасы чистые простыни и спешно легли "спать". Я
изрядно (за пропущенную ночь) задержался на матрасе Наташи и уже за полночь
перебрался на свой.
Утром, часов в семь, меня разбудили вздохи и причитания Наташи. Горел
свет, Наташа стояла на коленях над своим матрасом и плакала, почему-то
разглаживая простыню руками.
Я вскочил и увидел, что простыня на том самом месте, как говорят, "в
эпицентре событий", была вся в каких-то багровых пятнах с фиолетовыми
каемками, пахнущими больницей.
- Ты дала ему! - вскричал я, схватив даму за горло, - а меня опять
обманула! Вот он тебя и заразил какой-то страшной болезнью, а самое худшее,
что ты успела заразить и меня! Теперь бициллином не отделаешься!
Наташа с рыданиями призналась, что, конечно же "дала" ему, муж
все-таки, а обманула, чтобы не нервировать меня.
- Что теперь делать, что теперь делать! - причитала несчастная
обманщица в отчаянии. Да и я был недалек от этого - не хватало только этой
новой "могилевской" болезни, которую принес из этого города "наш муж" Игорь.
До меня, кажется, стал доходить тайный и ужасный смысл названия этого
города...
Я снял простыню, чтобы посмотреть пятна, "на просвет" и обомлел: на
матрасе лежали раздавленные в блин мои любимые фрукты - "фей-хоа"! Видимо,
вечером я их второпях положил на Наташин матрас, а она, не заметив зеленых
фруктов на фоне зеленого же матраса, накрыла их простыней. И тут мы их
размолотили в блин в наших любовных схватках!
- Наташа, а ведь бутылка с тебя! - сказал я плачущей леди загадочным
тоном. Леди повернула ко мне удивленное, заплаканное, с фингалом лицо, а я
поднес к ее носу раздавленные фрукты с непривычным запахом и для русского
уха названием.
- Ети твою мать! - только и сумела произнести моя прекрасная леди.
- Маму не трогай! - пригрозил я ей, и послал ее, радостную, в магазин -
за бутылкой.
С тех пор непривычное для русского слуха название этой экзотической
фрукты стало для меня еще и неприличным...
Эффект двойной удачи - избавления от мужа и неизвестной болезни, поверг
меня с Наташей в эйфорию, а она, в свою очередь, в загул. Мы и так вели не
особенно скромный образ жизни, а теперь и вовсе перестали стыдиться
общественности. Ходили на виду у всех в ресторан "Утес", имевший в городе
дурную славу, напивались там до чертиков, а по ночам бегали в этот же
"Утес", где у сторожихи Гали можно было купить пол-литра "Российской" за 5
рублей (вместо 3,62 в магазине).
Но неумолимо приближался Новый 1968 год. Про студентов мы (я то ничего,
у меня занятий не было, а вот Наташа была задействована в учебном процессе!)
совсем уже позабыли, как вдруг часов 9 утра в дверь опять зазвонили.
Наташа вскочила с матраса и, подбежав к двери, грозно спросила: "Кого
носит в такую рань?".
Я не слышал, что ей ответили, но в комнату она вбежала резво и
приказала: - Матрасы - в ту комнату, сам тоже! Забыла про зачет, который
назначен на 8 часов утра! Студенты приперлись!
Я "мухой" оказался с нашими матрасами и подушками в маленькой комнате,
туда же полетели пустые бутылки и остатки закуски, после чего дверь
закрылась. По своеобразному гулу я понял, что в большую проходную комнату
запустили группу. Платье и белье Наташи валялись на ее матрасе, и я понял,
что она принимает студентов в тонком, старом и рваненьком халатике на голое
тело! Хотя бы волосы в порядок привела, а то шиньон ведь на боку висит!
- Все заполните зачетки, чтобы мне осталось только подписать! - услышал
я голос Наташи, не пришедшей еще в себя после вчерашнего. Студенты, сопя,
принялись заполнять: "Химия - Летунова - зачтено - 29.12.67", после чего
доценту Летуновой, то есть Наташе оставалось только расписаться. Ведомость
Тогда я вынул иглу из ягодицы моей пациентки. Чтобы успокоиться, мы
выпили еще, и на сегодня опыты решили прекратить. Даже мыться от "известки"
не стали - отложили на утро. Легли сперва на один матрас, сделали "дело",
потом я перелег на свой. Снились кошмары.
А назавтра у меня был интересный день - доклад на расширенном Ученом
Совете о моей диссертационной работе. Расскажу поподробнее. Желая как-то
реабилитировать себя, я как-то зашел к ректору и попросил его устроить
"слушание" моей докторской диссертации на Ученом Совете института. Конечно,
диссертационного (специализированного) Совета у нас не было, но, во-первых,
я получил бы выписку об апробации работы, а во-вторых, общественность
института узнала бы, что я не только пьяница и развратник, но и "большой
русский ученый".
А ректор предложил мне доложить работу на так называемом расширенном
заседании Совета - в актовом зале с приглашением всех желающих. Фолиант мой
отдали на рецензию "внутреннему" оппоненту, заведующему кафедрой "Теория
машин и механизмов" - Жоресу Самойловичу Равве, наиболее "продвинутому"
ученому института в технических науках. Плакаты для доклада у меня были -
частично из Грузии, а частично изготовленные здесь между выпивками.
И вот мой доклад должен был состояться именно завтра в 1600,
когда утренние занятия будут уже закончены. Крупное объявление было заранее
вывешено в вестибюле. Наташа помогла мне собрать плакаты и донести их в двух
рулонах до института - листов-то было около сорока.
Но это была не основная трудность, я бы даже сказал, проблема. А
проблема состояла в моей болезни, именно в том, что "все текло, но ничего не
менялось". Недостаточно опытная в этих делах Наташа, даже посоветовала мне
воспользоваться презервативом, но я с гневом отверг эту глупую идею.
Представляете себе, если эта штука, наполнившись, слетит со своего места и
выпадет наружу через брюки прямо на пол! Это перед залом! Вот и будет
причина устроить следующий суицид! Решил надеть несколько пар трусов, а
сверху - тугие плавки и спортивные шаровары. Авось пронесет!
Мы с Колей Мокиным развесили плакаты по стенам, а тем временем народа
собрался полный зал. Такого аншлага я не ожидал! В зале были представители
даже кафедр, далеких от технических наук. Видел и моих коллег по залу
штанги, даже видел ту даму с кафедры философии, которую Поносян связывал с
отдыхом ректора в Кисловодске. А Лена Абросимова привела свою подругу с
кафедры - Тамару, яркую красавицу с иссиня-черными волосами и голубыми
глазами.
Дело в том, что Тольятти тех лет был городком в глухой провинции, куда
даже железная дорога не подходила. И любое событие, приезд даже самого
"замшелого" артиста из Москвы, вызывали громадный интерес и аншлаги.
Помню, мы с Наташей еле достали билеты в наш Дом Культуры, где должен
был выступать какой-то никому не известный певец из Москвы. Народ толпился
даже в проходах, не говоря уже об откидных местах и балконе. Но мы сидели в
первых рядах - билеты ведь взяли по блату. А певец-то вышел весь пьяненький,
пускал петухов, а в довершении всего свалился в оркестровую яму. Мы его всем
залом тащили оттуда, даже я участвовал в этом - помогал "выкатывать" его из
ямы снова на сцену. Дело-то для штангиста привычное!
А тут, вроде, пока не пьян и петухов не пускаю, свой же сотрудник, и -
"большая наука". Дурная слава о моей личной жизни только подогрела интерес
публики.
Первым выступил ректор. Он говорил о том, что наш институт становится
все более привлекательным для ученых со всей страны. И скоро у нас будут
свои доктора наук, а один из будущих докторов наук, - и он указал на меня, -
сделает сегодня нам сообщение о своей работе.
Я был в ударе. Во-первых, нужно было реабилитировать себя в глазах
общественности, да и перед ректором. Во-вторых, Наташа сидела в первых
рядах, и мне хотелось показать себя и перед ней. А в-третьих, я неожиданно
заметил, что все время смотрю на подругу Лены Абросимовой - красавицу
Тамару, просто не могу отвести от нее глаз, да и она смотрит на меня весело
и заинтересованно.
Говорить на публику я уже умел и любил. Не залезая в дебри, популярно
рассказал о том, что хватит уже создавать машины, которые расходуют все
больше энергии, загрязняют атмосферу, увеличивают энтропию. Слово "энтропия"
вызвало легкий вздох аудитории! Скажут ли нам потомки "спасибо", если мы
ставим на автомобили тормоза, которые "губят" энергию, с таким трудом
выработанную двигателем, переводя ее в тепло? А ведь эта энергия могла бы
еще не раз быть повторно использованной. Человечество сделало громадные шаги
вперед, когда научилось сохранять впрок - "консервировать" пищу,
"консервировать" деньги в банках, и предстоит сделать еще более значительный
шаг, научившись "консервировать" вырабатываемую энергию в накопителях. А
пока мы "уничтожаем" почти всю энергию прямо в момент ее выработки! Затем я
рассказывал о примерах использования накопленной энергии в моей работе - о
супермаховиках, их магнитной подвеске, скрепере, гибриде на автомобиле и так
далее.
- Вот к таким работам, которые позволят сохранить и повторно
использовать самое ценное, что есть у нас в жизни - энергию, я и отношу мою
работу. Не снизить, поскольку это невозможно, а хотя бы замедлить рост
"царицы тьмы" - энтропии - вот цель, которую я поставил в моей скромной
работе! - так закончил я выступление, которое почему-то вызвало в зале
аплодисменты.
Не привыкшая к научным докладам аудитория, отреагировала как на доклад
о политике партии.
- Прошу задавать вопросы! - провозгласил регламентную фразу ректор.
Но желающих задать вопрос не было. Я позабыл, что докладчики обычно
раздают знакомым листочки с вопросами, на которые заранее заготовлен
"хороший" ответ, и не предусмотрел этого. А вопросы должны быть обязательно.
Положение спасла Наташа. Химик по образованию, она мало разбиралась в теме
доклада. Но она спросила о химическом составе магнитов для подвески
маховиков.
- Больно они сильные у вас, что-то я о таких и не слыхала!
Я с удовольствием ответил, что наука сейчас сделала большой прорыв в
создании сплавов для постоянных магнитов, используя редкоземельные металлы.
- Представьте себе, - говорю, - что есть сплавы для очень сильных магнитов,
которые целиком состоят из неферромагнитных компонентов!
- Фантастика! - своим низким голосом с места провозгласила Наташа.
- Знал бы зал, в каком непрезентабельном положении я делаю этот доклад,
и какова заслуга в этом той, что задала мне первый вопрос! - с содроганием
подумал я, и почувствовал, что "брони" моей хватит не более, чем на час.
С легкой руки Наташи валом посыпались вопросы. Даже Тамара, подруга
Лены, и та задала соответствующий ее специальности, очень умный вопрос:
- Вы не сказали, есть ли какие-нибудь аналоги вашей работы в
зарубежной, в частности, английской литературе?
Голос Тамары оказался очень высоким и нежным, он произвел на меня
весьма сексуальное впечатление.
- Надо же, - подумал я, - брюнетка, а с таким нежным голосом! Точно,
красит волосы! Но на вопрос ответил.
Затем выступил оппонент Равва. Он, почему-то с глубоким вздохом,
сказал, что это - почти готовая докторская диссертация. Тема - очень
актуальная, есть и теория и эксперимент, а публикаций - море.
- Надо, - говорит, - защищать работу "по системе бикицер", и никаких
гвоздей!
Равва не смог даже здесь удержаться от своей любимой присказки: "по
системе бикицер", на которую живо отреагировала большая часть зала.
"Бикицер" - на идиш - это быстрее, скорее. Ректор "дядя Абраша" закусил губу
и неодобрительно покачал головой. Видимо, Равву ожидал разнос за его
"сионистское" высказывание.
На этом мероприятие было закончено, зал опять аплодировал. Я с помощью
Мокина собрал плакаты. Он отнес их на кафедру, а я побежал домой менять
"броню". Наташа заспешила на почту, звонить медсестре. Вскоре она пришла
домой, поставила на стол бутылку водки и положила стопку пузырьков и ампул.
Мы выпили по полстакана, и Наташа взяла слово:
- Слушай меня внимательно, - и она достала бумажку с записанным на ней
пояснением. - Каждый пузырек порошка заливается ампулой новокаина, и, не
снимая пробки, а через нее; точно так же раствор набирается в шприц! Понял,
чтобы кашу на блюдце не устраивал!
Меня поразило то, что, выходит, и уколов надо делать по пять каждому,
так как в шприц больше одной ампулы не влезало. Но, что поделаешь, за
удовольствие надо платить! Я залил новокаин в пузырьки и набрал первый
шприц. Наташа от страха заметалась по комнате, а потом предложила лечь
первым мне.
- Ты уже колол первым, так вот что вышло! - привела она убедительный
довод, и я лег на матрас "кверху попой".
За такие уколы, что делала Наташа, надо убивать не раздумывая. Она
прикасалась иглой к коже, а затем, сопя носом и по-собачьи повизгивая,
медленно заталкивала ее в ягодицу. Потом несколько минут вливала содержимое
шприца внутрь моего тела.
- Мать твою, а побыстрее нельзя? - вскипел я.
- Маму не трогай, а то и вообще не буду колоть!- парировала Наташа, и я
пожалел о сказанном. Наташа ведь была круглой сиротой.
"Я не мамкина дочь, я не папкина дочь,
Меня курица снесла, я на улице росла!"
Эту незатейливую песенку, часто пела выпившая Наташа, пританцовывая при
этом.
- Нури, пожалей меня! - обычно просила она после этой песенки, и я
тащил ее на матрас "жалеть".
Я вытерпел все пять садистических уколов и приготовился колоть Наташу.
Но не тут-то было! Она с визгом бросилась бегать по комнате, угрожая позвать
соседей, если я не отстану. Увидев воочию, что такое укол, она наотрез
отказалась колоться.
Я решил сначала, что хрен с ней, а потом, подумал хорошенько, и понял,
что тогда я не смогу "спать" с ней - опять заражусь!
В ярости я догнал Наташу и врезал ей в глаз. Она упала и молча закрыла
лицо руками. Видать, доставалось раньше от мужиков! Я перевернул ее и быстро
вколол все пять уколов. Затем, мы допили бутылку и легли, как обычно, с
последующим моим переходом с одного матраса на другой.
Проснулся я в дурном расположении духа. Тело ломило, тошнило. Видимо,
сказывалась огромная доза сильного антибиотика, да еще под водку. А мы с
Наташей, дипломированные ученые, поверили по телефону, да еще кому -
медсестре. Скажи она не миллион, а пять миллионов, так и вкололи бы все
пять! Даже в энциклопедию не заглянули, или в справочник какой. Темнота -
двенадцать часов ночи, а не доценты!
Я посмотрел на спящую рядом на своем матрасе Наташу и заметил у нее
огромный "фингал" под глазом. Господи, да это же я ее вчера "учил"! А жива
ли она вообще? Я потряс ее за плечо, и она, сморщив нос, застонала:
- Нури, мне так плохо, Нури, что ты вчера со мной сделал?
- Что сделал, что сделал? Уколы сделал, а потом то, что обычно! Ты же
сама говорила: "делай со мной, что хочешь, только замуж не зови!" - вспомнил
я. - А кстати, почему замуж не звать, ты что, обет безбрачия дала?
- Да замужем я уже, потому и не надо еще раз звать. Не разрешено у нас
в СССР многомужество!
- Вот тебе и "новости дня"! - подумал я, и привстал с матраса. - А
почему я до сих пор не знаю об этом?
- Теперь и узнал, а раньше все было недосуг рассказывать. Сам бы
догадался - с чего мне вдруг двухкомнатную квартиру дали?
- И где же твой муж - в тюрьме сидит?
- Почти, - спокойно ответила Наташа, он - военный, майор, в Белоруссии
служит, иногда наезжает. Я ему уже звонила, адрес сказала.
Я, как ошпаренный, вскочил с матраса и стал спешно одеваться. А вдруг,
как сейчас приедет, телефона-то в квартире нет, он и предупредить не успеет.
Заявится с пистолетом, и поминай, как звали!
- Да не бойся ты, трус, еще импотентом заделаешься! - успокоила Наташа,
- я ему сама раз в неделю звоню, если надумает приехать, сообщит.
Наташа, пошатываясь, встала и пошла в наш совмещенный санузел. Оттуда
раздался ее протяжный жалобный стон. "Фингал разглядела, не иначе" - решил я
и оказался прав.
- Как я на работу пойду, ты что позволяешь себе! - заявила она мне свои
претензии.
- Ты же сама заявила: "делай со мной, что хочешь..." Я же замуж тебя не
звал - а остальное все можно!
Мы договорились, что я попрошу Гену или Лену Абросимовых позвонить на
кафедру химии и сказать, что Наташа заболела. А сам спустился вниз, взял
пакет лекарств (тетрациклин с норсульфазолом), кое-что поесть и бутылку на
вечер. Занес все это на треклятый пятый этаж без лифта и пошел на кафедру
забрать мои плакаты, а заодно узнать о реакции сотрудников на доклад. Но
никто ничего не сказал - ни Михаил Ильич Стукачев, ни Гриша Поносян, как
будто ничего и не произошло. Все спешили по своим делам, я только успел
напомнить Стукачеву, чтобы мне не забыли на весенний семестр нагрузку
предусмотреть.
Михаил Ильич как-то загадочно улыбнулся и ответил, что он поручил
распределять нагрузку Поносяну, так чтобы я к нему и обращался. Эта новость
заинтересовала меня, и я дождался Гришу с занятий. Отвел его в сторону и
спросил:
- Это почему ты вместо "Стукача" нагрузку распределяешь?
Гриша как-то забегал глазами, а потом, посмотрев мне прямо в лицо,
рассказал:
- Ректору пришел циркуляр из Министерства, что если на кафедрах имеются
доценты, чтобы заведующими не держать неостепененных и без звания. Ты еще
пока не имеешь аттестат доцента, да и не преподавал никогда в жизни! Вот
ректор и принял решение назначить меня и.о. зав. кафедрой вместо "Стукача".
А будет объявлен конкурс - если хочешь, подавай на него, мне это место сто
лет не нужно! Но я и тебе этого не советую, лучше получи квартиру - и снова
в Тбилиси! Здесь жить нельзя - одни зеки и проходимцы!
Насчет зеков Гриша был прав - строительство завода осуществлялось
именно их силами. Не проходило и дня, чтобы не разнесся слух о каком-нибудь
новом преступлении, совершенном зеком. Говорили, что зеки в Тольятти
находятся "на химии", я не очень понимал смысл этого слова, но постоянно
дразнил Наташу, что она тоже "на химии".
Да и по поводу проходимцев Григорий тоже был прав. Ну кто приедет жить
и работать в Тольятти, кроме тех редких, кого послала Партия или Комсомол"?
Карьеристы, люди, скомпрометировавшие себя на прежнем месте, неудачники,
квартирные "махинаторы", наподобие Григория. Да он и не скрывал этого. А я
чем лучше? Неудачник по прежней работе и местожительству. Идиот, променявший
Москву на мифическую мафиозную "родину". Так что, кроме зеков и проходимцев,
в Тольятти жили еще и идиоты, уж один, по крайней мере, и это город не
украшало!
Я буду несправедлив по отношению к Тольятти, если не упомяну еще об
одной группе населения прибывавшего в этот город - это романтики. Мне бы
очень хотелось и себя причислить к этой категории, но совесть не позволяла.
А вот Абросимовы, например, романтики - им и квартира не светила, они были
неостепененными. Подруга Лены - Тамара, как я понял, тоже была из их числа.
Бросила Москву, уехала от зажиточных родителей строить новую жизнь и
получить практику языка, напрямую общаясь с "натуральными" иностранцами. Да
за такую "практику" светил срок!
Я позвонил Лене и попросил сообщить "на химию" про Наташу, и
расстроенный предстоящим назначением Григория на "мое" место, пришел домой.
Наташа была уже хороша - за день выпила почти всю бутылку, пришлось нести
новую.
Я все разговоры переводил на мужа Наташи. Оказалось, что его зовут
Игорем, ему тридцать пять лет, служит он под моим "любимым" Могилевом.
Насчет пистолета Наташа ничего определенного не сказала, но припомнила, что
видела кобуру с "чем-то" у мужа в ящике стола.
- Дался он тебе, - с досадой заметила Наташа, - еще накликаешь!
За всю свою жизнь я убедился, что слова, пожелания, мысли, проклятия и
прочие "нематериальные" субстанции, могут материализоваться, если страстно,
пристально или со страхом, то есть весьма эмоционально о них думать или
говорить. Чтобы материализовалось что-нибудь хорошее - я что-то не припомню,
а вот проклятия и прочая гадость - пожалуйста! Пример не заставил себя долго
ждать.
Перед сном, уже, наклюкавшись, как следует, мы с Наташей решили принять
ванну. Мы оба были худенькими и легко уместились туда вдвоем. Теплая вода с
пенным "бадузаном" (тогда был такой шампунь для ванн), привела нас в
восторг, и мы даже были близки к тому, чтобы прямо в воде заняться своим
любимым делом. Наташа во все горло пела: "О, море в Гаграх..." и плескалась
водой, как вдруг в дверь позвонили.
- Это, наверное, соседи, - решила она и, накинув халатик прямо на
мокрое тело, и не раздумывая, открыла дверь.
Я беззаботно плескался в ванной, и, услышав несколько коротких фраз,
которыми перебросилась Наташа с человеком за дверью, не придал им значения.
Наконец я услышал громко сказанную фразу Наташи: "Ты пьян, убирайся
отсюда!", и стук захлопнувшейся двери.
Наташа показалась в ванной, опять голая, и вся в слезах: "О, море в
Гаграх..." - кричала она, перебивая плач, и попыталась, было, даже опять
влезть в ванну, но повернув ко мне заплаканное лицо с огромным фингалом под
глазом, прорыдала:
- Нури, мы пропали, это приехал Игорь!
Я, как дрессированный дельфин, так и вылетел из ванны в воздух. Еще в
полете, я услышал частые звонки и стук ногами в дверь. В панике я вбежал в
комнату и стал дергать дверь балкона. Но, во-первых, она намертво примерзла,
а во-вторых, я вспомнил, что это пятый этаж. С лихорадочной быстротой я стал
одеваться, надел даже свое кожаное пальто со злосчастным поясом,
шапку-ушанку и сел на стул, зажав уши руками, чтобы не слышать этих ужасных
звонков в дверь. Припомнив случай, когда меня "подловила" мать московской
Тамары, я констатировал, что это были "цветочки". "Ягодки", может быть даже
свинцовые и выпущенные из огнестрельного оружия, придется пожинать, видимо,
сейчас.
Наташа заперла дверь на цепочку, заметив при этом, что звонки
прекратились. Я отпустил руки от ушей - звонков, действительно больше не
было.
- Ушел, гад, - удовлетворенно констатировала Наташа, но преждевременно.
Вдруг раздались стуки в пол, то есть в потолок нижней квартиры.
- Он зашел к Корнеевым, - поняла Наташа, - они открыли ему и впустили.
Эти гады ненавидят меня, они уже жаловались на наши с тобой ночные
"концерты" (что-то не помню о чем это?), они все расскажут и ему!
Видимо, Игорь стучал шваброй по потолку. Неожиданно рассвирепев, Наташа
стала в ответ топать ногами. Стуки затихли. Тогда Наташа, что-то вспомнив,
отбила ногой в пол четкий, знакомый большинству русских мотив: "А иди ты на
хер!"
Посыл был понят, и в ответ в пол опять затарахтели. После полуночи
стуки затихли, казалось, что все устаканилось. Несмотря на призывы Наташи
раздеться и бурной любовью выразить "гадам" свое презрение, я так и сидел
одетым часов до двух ночи на стуле, а потом так же одетым прилег. В шесть
часов утра я встал, Наташу разбудить мне так и не удалось, она не открывая
глаз, стала пинаться ногами. Тогда я бесшумно открыл дверь и, выглянув на
лестницу, посмотрел вниз - там было пусто. Тихо захлопнув дверь, я как кот,
мягкими прыжками, в секунду спустился на два этажа. Начиная с третьего
этажа, я шел спокойно, а уж из подъезда вышел вальяжно, гордо, и не
торопясь. Попробуй, докажи, откуда я! И подняв воротник пальто, я
прогулочным шагом двинулся к общежитию.
В дверь общежития пришлось стучать довольно долго - дежурная тетя Маша
спала и никого не ожидала в гости полседьмого утра. Извинившись, я наврал:
"Только что из аэропорта!" - и прошел к себе на второй этаж. Вот откуда меня
уж никто не выгонит! Хорошо дома!
Днем я несколько раз заходил на кафедру химии и все-таки застал Наташу.
Она была в огромных солнцезащитных очках, не очень-то скрывавших густо
напудренный фингал. "Дермаколов" тогда у нас еще не было!
- Все о'кей! - жизнерадостно воскликнула она. - Утром он снова позвонил
в дверь, и я открыла. Первым делом он спросил про фингал, а затем уже про
то, почему я его не пустила. Я и ответила, что приняла его за пьяного, хотя
и сама была выпивши. Он простил меня, и мы даже немного поддали с утра.
Приехал он всего на один день, вечером уезжает. Заскочил сюда он нелегально,
его послали в командировку в Свердловск поездом, а он быстро самолетом - и
сюда. Боюсь, как бы не заразить его, придется напоить до поросячьего визга,
чтобы не приставал. Мы-то уже свои, зараза к заразе не пристает! - успокоила
она меня.
Мне ничего не оставалось, как поститься этой ночью и принимать пачками
тетрациклин с норсульфазолом. Весь вечер я просидел у Абросимовых, они никак
не могли понять, почему я не у Наташи. Я придумывал всякие небылицы, -
устал, дескать, надоело, надо же и у себя дома побыть. Лена хитро улыбнулась
мне - подумала, наверное, что-то про "критические" дни. Как будто мы по
пьянке их замечали!
Гене пришла из Баку (его родины) посылка с фруктами, называемыми
"фей-хоа". Я очень любил эти фрукты еще по Грузии и ел их с удовольствием.
Гена мне и надавал с собой этих, снаружи зеленых, а внутри красных, с
сильным запахом йода фруктов, вкус которых описать трудно. Фрукты были уже
немного перезрелые и мягкие, полежавшие, наверное, изрядно в ящике при
пересылке.
А поздно вечером в общежитие прибежала Наташа, заскочила к Абросимовым,
где тут же и рассказала, что муж приезжал. Лена, укоризненно посмотрела на
меня; Абросимовы ведь про мужа знали, в отличие от меня. Мы забрали
"фей-хоа" с собой, по дороге захватили выпивку, закуску и потопали на пятый
этаж обмывать отъезд мужа.
- Не дала ему! - хвасталась Наташа, - напоила в усмерть и он почти не
приставал. А потом - в Курумоч!
Мы постелили на матрасы чистые простыни и спешно легли "спать". Я
изрядно (за пропущенную ночь) задержался на матрасе Наташи и уже за полночь
перебрался на свой.
Утром, часов в семь, меня разбудили вздохи и причитания Наташи. Горел
свет, Наташа стояла на коленях над своим матрасом и плакала, почему-то
разглаживая простыню руками.
Я вскочил и увидел, что простыня на том самом месте, как говорят, "в
эпицентре событий", была вся в каких-то багровых пятнах с фиолетовыми
каемками, пахнущими больницей.
- Ты дала ему! - вскричал я, схватив даму за горло, - а меня опять
обманула! Вот он тебя и заразил какой-то страшной болезнью, а самое худшее,
что ты успела заразить и меня! Теперь бициллином не отделаешься!
Наташа с рыданиями призналась, что, конечно же "дала" ему, муж
все-таки, а обманула, чтобы не нервировать меня.
- Что теперь делать, что теперь делать! - причитала несчастная
обманщица в отчаянии. Да и я был недалек от этого - не хватало только этой
новой "могилевской" болезни, которую принес из этого города "наш муж" Игорь.
До меня, кажется, стал доходить тайный и ужасный смысл названия этого
города...
Я снял простыню, чтобы посмотреть пятна, "на просвет" и обомлел: на
матрасе лежали раздавленные в блин мои любимые фрукты - "фей-хоа"! Видимо,
вечером я их второпях положил на Наташин матрас, а она, не заметив зеленых
фруктов на фоне зеленого же матраса, накрыла их простыней. И тут мы их
размолотили в блин в наших любовных схватках!
- Наташа, а ведь бутылка с тебя! - сказал я плачущей леди загадочным
тоном. Леди повернула ко мне удивленное, заплаканное, с фингалом лицо, а я
поднес к ее носу раздавленные фрукты с непривычным запахом и для русского
уха названием.
- Ети твою мать! - только и сумела произнести моя прекрасная леди.
- Маму не трогай! - пригрозил я ей, и послал ее, радостную, в магазин -
за бутылкой.
С тех пор непривычное для русского слуха название этой экзотической
фрукты стало для меня еще и неприличным...
Эффект двойной удачи - избавления от мужа и неизвестной болезни, поверг
меня с Наташей в эйфорию, а она, в свою очередь, в загул. Мы и так вели не
особенно скромный образ жизни, а теперь и вовсе перестали стыдиться
общественности. Ходили на виду у всех в ресторан "Утес", имевший в городе
дурную славу, напивались там до чертиков, а по ночам бегали в этот же
"Утес", где у сторожихи Гали можно было купить пол-литра "Российской" за 5
рублей (вместо 3,62 в магазине).
Но неумолимо приближался Новый 1968 год. Про студентов мы (я то ничего,
у меня занятий не было, а вот Наташа была задействована в учебном процессе!)
совсем уже позабыли, как вдруг часов 9 утра в дверь опять зазвонили.
Наташа вскочила с матраса и, подбежав к двери, грозно спросила: "Кого
носит в такую рань?".
Я не слышал, что ей ответили, но в комнату она вбежала резво и
приказала: - Матрасы - в ту комнату, сам тоже! Забыла про зачет, который
назначен на 8 часов утра! Студенты приперлись!
Я "мухой" оказался с нашими матрасами и подушками в маленькой комнате,
туда же полетели пустые бутылки и остатки закуски, после чего дверь
закрылась. По своеобразному гулу я понял, что в большую проходную комнату
запустили группу. Платье и белье Наташи валялись на ее матрасе, и я понял,
что она принимает студентов в тонком, старом и рваненьком халатике на голое
тело! Хотя бы волосы в порядок привела, а то шиньон ведь на боку висит!
- Все заполните зачетки, чтобы мне осталось только подписать! - услышал
я голос Наташи, не пришедшей еще в себя после вчерашнего. Студенты, сопя,
принялись заполнять: "Химия - Летунова - зачтено - 29.12.67", после чего
доценту Летуновой, то есть Наташе оставалось только расписаться. Ведомость