Страница:
месту" рассчитать маховик с приводом на вал отбора мощности трактора и
изготовить техдокументацию. Это работа зачлась бы Худай-Кули, как его
диссертационная, а эксперимент пригодился бы и Саше. Вот мы с Сашей и
вылетели из Домодедово в Ашхабад.
- А жара? - опасливо интересовались мы.
- Ай, нет! - отмахивался Худай-кули, - есть арык, есть кондиционер! А
жары выше сорока - не бывает, иначе народ на работу не выйдет!
Мы тогда не поняли лукавства этой фразы. Оказывается, есть закон, по
которому при температуре воздуха в сорок градусов и выше, граждане имеют
право не выходить на работу, а зарплату при этом получают. Поэтому Партия
приказала туркменской службе погоды не "поднимать" температуру воздуха выше
39,9 градуса. А когда мы, уже будучи в Ашхабаде, видели на термометре 58 в
тени, хотя по радио объявляли все те же 39,5 градусов, мы были потрясены
этим лицемерием. "Гиплер Ашхабад!" ("Говорит Ашхабад!") - так начинало
работу туркменское радио. А туркмены ворчали: "Гитлер в Ашхабаде! Сейчас он
объявит опять тридцать девять с половиной градусов, хотя на улице все
пятьдесят!".
В самолете было свежо и прохладно. "За бортом плюс тридцать девять
градусов!" - объявили в салоне, когда самолет остановился на аэродроме.
Открыли двери... и я попятился назад. Нет, это была даже не сауна, это была
паровозная топка! Но нас вытолкали, и мы среди встречающих сразу заметили
улыбающегося толстячка Худай-кули.
- Учитель! - закричал Худай-кули, и, взяв у меня портфель, заспешил к
выходу из аэропорта. Саша, прикрывая голову газетой, семенил за нами. Мы
сели в машину и поехали в город.
И тогда центр Ашхабада был красив, а сейчас, наверное, что и говорить!
Чего стоит хотя бы, статуя Туркмен-баши, автоматически поворачивающаяся
навстречу Солнцу! А еще говорят, что Туркмения - отсталая страна! Это у нас
- отсталая страна. Здесь я еще не видел памятника Ленину с рукой,
протянутой, например, на Солнце днем, или на Луну ночью.
Зато в Красногорске я видел у заводоуправлений двух заводов,
расположенных рядом, два памятника Ленину, указывающих руками друг на друга!
Вот где отсталость-то, а еще спутники запускаем!
Худай-кули жил на самом краю Ашхабада. Перепрыгиваешь арык - и ты в
пустыне! Пройдешь немного по пустыне, и не успеют у тебя расплавиться
пластиковые подметки, как ты уже на границе с Ираном. Со страшным Ираном,
где грозный аятолла Хомейни запретил все вообще, а вино и сексуальные
излишества - в частности! Лежать бы нам с отрубленными головами, если бы
самолет "промахнулся" и приземлился бы в Иране!
А в Туркмении тех лет все было разрешено - и в общем, и в частности! "Я
другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек" - ведь тогда еще
был СССР, и на все советский человек имел право...Из одного права, конечно
же, "шубу не сошьешь", но и это хорошо. В Иране-то и прав не было!
В квартиру Худая-кули, которая находилась на последнем этаже
пятиэтажного дома, вода практически не поступала. Но вместо воды мы пили
сухие вина - "Фетяску" и "Семиллон", которые в магазине близ дома были в
избытке. Местный народ вино не покупал, все пили только водку.
Иногда мы пили сквашенное снятое верблюжье молоко - "чал", которое
Худай-кули постоянно привозил с базара. Этот "чал" напоминал заварной
крахмал, которым крахмалят белье. Так как в быту уже появились порнофильмы,
а также слухи о том, что мужиков там "заправляют" этим крахмалом, чтобы из
них "сперма" лилась литрами, пить этот чал нам стало противно.
Но полностью мы отреклись от чала после похода на Ашхабадский базар.
Там мы увидели, как из одной и той же глиняной кружки пили чал какие-то
"дервиши", больные трахомой, и заправляли бидон Худай-кули. Никакой воды для
мытья кружки на базаре, разумеется, не было.
А вообще у Худай-кули нам было весело. Специально для нашего
развлечения хозяин пригласил жить в квартиру гитариста Ахмеда и певца -
красивого мальчика лет пятнадцати - Бекназара. Жену свою с детьми он
отправил в кишлак к родне, а музыкантов - наоборот, пригласил к себе. Спали
они с хозяином вместе в маленькой комнатке без кондиционера. А я с Сашей - в
прохладной и большой комнате с бесконечно работающим днем и ночью
кондиционером.
Несмотря на то, что мне, как учителю, стелили постель на тахте, я,
мучимый жарой, переползал на пол, где мы с Сашей, сгрудившись в одну живую
кучу, спали прямо под кондиционером. Благо ко времени сна мы были уже
настолько пьяны, что забывали про правила хорошего тона.
Музыканты, проходя по утрам мимо нашей "живой" кучи, в силу своей
восточной испорченности, сделали ложный вывод о моей с учеником сексуальной
ориентации. Мы поняли это по перемене смысловой направленности песен юного
херувимчика Бекназара.
Дело в том, прямо с утра Худай-кули подносил мне с Сашей "по пиалушке"
вина (каждая такая "пиалушка" - более пол-литра!). А музыканты тем временем
садились, скрестив ноги, на пол и начинали свой концерт на целый день. Мы же
полулежа (так как в квартире не было стульев, а стол был только для
черчения) на циновке, пили вино, закусывая фруктами и вареным мясом. Ах мед
бренчал на гитаре одну и ту же заунывную восточную мелодию, а гениальный
мальчик Бекназар прямо с ходу экспромтом сочинял и тут же пел песни.
Сперва это были песни о том, как мудрый учитель, поднаторевший в
науках, не жалея сил, день и ночь учит своих учеников, и особенно самого
первого из них - Сашу. Тот же любит своего учителя и науку, которую с
удовольствием изучает... и так далее, и тому подобное на целый день.
Но после ложного вывода о нашей сексуальной ориентации, при той же
мелодии, слова песен Бекназара изменились лишь чуть-чуть. Но смысл! Если в
предыдущих словах только одно слово - "учит", грубо говоря, заменить на
слово "дрючит", или его сексуальный синоним, то будет ясен смысл новых песен
Бекназара. Мы слушали-слушали, а потом с интересом спросили нашего хозяина
Худай-кули, о чем это поет наш юный певец любви?
На что Худай-кули с восточной вежливостью пояснил нам, что любовь
учителя к своему ученику и обратно обычно бывает столь велика и столь
многогранна, что границ не знает. И стоит ли придавать значение
метафоризированным словам поэта? Тем более, что на Востоке "это самое"
пороком и не считается...
- Ни хрена себе! - сказали мы с Сашей, но спорить и доказывать что-либо
было бесполезно. Мы выпили по лишней пиалушке и договорились спать
поочередно, один - на полу, а другой - на тахте, чтобы не возбуждать у
восточных джигитов нездоровых мыслей. Но к утру, когда джигиты начинали
проходить через нашу комнату, мы все равно уже лежали кучей под
кондиционером. Джигиты добродушно посмеивались: "еще бы - мы в "городе
любви", как переводится название "Ашхабад" с туркменского!" Да какая там
любовь в такую жару, разве только платоническая!
Мы в средней полосе плохо представляем все неудобства, связанные с
постоянной жарой. Приведу пример. Как-то Саша приболел - может, простудился,
если это возможно себе представить в такую жару. С трудом Худай-кули нашел в
квартире градусник, чтобы измерить ему температуру. Но как это сделать, если
в комнате уже сорок градусов? Оказывается, нужно охладить градусник в
холодильнике, затем сбить его и быстро сунуть подмышку, а температуру
смотреть, не вынимая градусника, иначе она тут же снова поднимется до
сорока. Так мы и не справились с этой задачей.
Особый разговор про курение. Мы с Сашей не курили и отрицательно
относились к этому пороку. Но попробовать "травки" не отказались, тем более
она там открыто продавалась на базаре. Конопля, план, марихуана - все это
там называлось "бен". Его смешивали с табаком и курили из "козьих ножек". На
меня этот "бен" не действовал, только в горле першило.
Но продавалась и другая штука под названием "тряк". Его путают с опием,
но это не так. Этот "тряк", который стоит намного дороже "бена" получают
хитро. Раздетый и потный (а иного и быть не может!) человек бегает по полю
цветущей конопли. Тело его покрывается слоем пыльцы этого растения. Потом ее
вместе с потом соскребают тупым ножом и подсушивают. Получается масса,
похожая на темный пластилин. Но как ее использовать? А вот как. В Туркмении
не зря говорят, что лучший подарок в семью - это электропаяльник и воронка.
Приляжет аксакал с кунаками вечерком на маленький коврик, положат посреди
него дощечку с кусочком пластилина -"тряка", возьмут в рот концы воронок.
Аксакал включает паяльник и, прогрев его как следует, готовится к
священнодействию. Наконец, аксакал тычет раскаленным концом паяльника в
кусочек "пластилина", от чего он, шипя, испускает клубы дыма. Страждущие
захватывают эти клубы раструбами воронок и жадно всасывают в себя. Кайф!
Такая примерно картина наблюдалась у нас вечерами, когда вина и водки
казалось уже мало. Роль аксакала играл "учитель", то есть я. Паяльник и
воронки были у хозяина. Зная, когда и куда должна "брызнуть" струйка дыма, я
первым совал туда свою воронку и жадно вдыхал дым. Но жадность моя была
наказана - "тряк", как и "бен", не вызывали у меня ничего, кроме кашля. То
ли дело - водка! И вместо кусочка этого, замешанного на поту трудящихся,
простите, "тряка", сколько бутылок водки можно было бы купить!
Но моим кунакам нравилась экзотика, и, кроме кашля, они получали от
этого дыма еще кое-что поприятней. Поэтому я, продолжая на правах старшего,
тыкать паяльником в этот "тряк", сам воронки в рот не брал, а запивал каждый
выброс дыма глотком вина.
Хозяин наш любезно показывал нам достопримечательности Туркмении. Сам
он автомобиль не водил, но у него всегда был "на подхвате" кунак с машиной.
Повезли как-то меня с Сашей на Физкультурное озеро близ Ашхабада. Большая
лужа серой воды посреди пустыни. По берегам жиденькие заросли тростника. Нас
с Сашей высадили, чтобы мы могли окунуться, а сами поехали за большим
зонтом, чтобы посидеть в тени.
Солнце палило сквозь какую-то белую дымку, отчего казалось, что оно
светит отовсюду. Мы окунулись в горячую, градусов в тридцать пять, воду, и
тут же выбежали на берег.
По берегу озера шел гигантский двугорбый верблюд-бактриан. На голых
бежево-серых боках верблюда под кожей видны были толстенные, как садовые
шланги, кровеносные сосуды. Верблюд с презрением посмотрел на нас и,
захватив губами куст пустынной колючки, смачно зажевал. Эти колючки свободно
проходили сквозь наши кроссовки, больно жаля ноги. Как верблюд ухитрялся
лакомиться этой "колючей проволокой" пустыни, оставалось загадкой.
Автомобиль с зонтом задерживался. Мы шалели от беспощадного излучения.
Казалось, что кванты горячего света били нас по головам, как дробь из
дробеструйного аппарата. Но укрыться было негде, мы даже наших шляп не
захватили! Положение становилось невыносимым. И мы, срезав валявшейся
крышкой от консервной банки две тростниковые трубочки, присели под воду,
дыша воздухом через них.
Какое-то спасение от беспощадных квантов было найдено - они уже не так
сильно били через воду. Но если кто-нибудь думает, что дышать через
тростниковую трубку легко - пусть попробует сделать это сам. Вода сжимает
грудь, помогая выдохнуть, но не дает сделать вдох. Это вам не дыхательная
трубка для плаванья - там при дыхании легкие остаются примерно на уровне
поверхности. А мы сидели под водой, держась за стебли тростника, так, что
губы наши были сантиметров на двадцать под водой, ну а легкие - глубже, чем
на полметра. Но пять сотых атмосферы, которые при этом давили нам на грудь,
были мучительны. Если площадь поверхности нашего тела в зоне легких грубо
считать равной всего четверти квадратного метра, то эти пять сотых атмосферы
сдавливали нам легкие как 125 килограммов груза. Груз этот, правда, давил на
грудь равномерно - спереди, сзади и с боков, но приятным это назвать было
нельзя.
Приехавший с зонтом Худай-кули, и не увидевший нас на озере, решил,
было, что мы утонули, но все закончилось счастливо. Мы воткнули в землю
зонт, поставили бутылки с водкой, разрезали огромный арбуз, и начали "по
пиалушке". Сперва нам показалолсь, что водка в такую жару неуместна, но
потом мы поняли, что "огненная вода" в холод согревает, а в жару - холодит.
Она универсально притупляет температурные центры в мозгу и обеспечивает
комфортное состояние. На первое время, конечно. Нам с Сашей надо было просто
"врезать по пиалушке", и не пришлось бы лезть под воду. Умерли бы от
солнечного удара, но при полном комфорте!
Но наибольшее впечатление произвело на нас посещение Бахарденской
пещеры и подземного озера там. На самой границе с Ираном в горе существует
провал в десятки метров глубиной. На дне провала расположено небольшое,
весьма экзотическое озеро, теплая, почти горячая вода которого насыщена
сероводородом, и в этой воде почему-то не тонешь, как в Мертвом море.
Нахождение в этом озере, как точно подмечено в путеводителе, "доставляет
неизъяснимое блаженство". Из озера торчат рифы-скалы, а над ним на скальном
куполе гроздьями висят миллионы летучих мышей-"вампиров".
Вначале я решил, что такой запах озеро издает из-за испражнений этих
милых животных, но меня переубедил путеводитель. Там было сказано, что такой
запах придает озеру сероводород. Так и не разобравшись, что здесь первично,
а что - вторично - испражнения или сероводород, мы с Сашей с неизъяснимым
блаженством валялись на поверхности озера, ожидая, когда погасят свет.
Всю акваторию озера освещала одна стоваттная лампочка, свисающая с
купола на проводе. Вот она-то и погасала, под крики ужаса купальщиков.
Воцарялась полная тьма, какая только может быть в подземелье. Все вокруг
начинали кричать от ужаса, но только не мы, потому, что мы знали, в чем
здесь дело. Худай-кули заранее предупредил нас о происках местной шпаны.
Бахарденскую пещеру и озеро посещает масса туристов. Они спускаются к
озеру по лестнице из ста ступеней, располагаясь на берегу и, раздевшись,
оставляют там свои вещи. И тут гаснет лампа, а шпана в кромешной тьме
хватает эти шмотки и "делает ноги". Не позавидуешь туристам, оказавшимся
голяком в подземном Бахарденском озере без денег, документов, билетов и
т.д.! Но мы, зная об этих криминальных штучках, спускались в пещеру в
плавках, а остальные шмотки оставались рядом с Худай-кули в чайхане.
Бахарденская пещера для туркмен священна. Издалека приезжают сюда
молодожены поплясать на площадке перед входом в пещеру. Вереница автомобилей
с ковровыми дорожками на кузове, покрывающими переднее и заднее стекла, гудя
сиренами, врывается на площадку. Из машин выскакивают - жених в черном
костюме и черных галошах, надетых на шерстяные носки, и кунаки жениха в
ушанках, теплых халатах, а нередко и в пальто.
Я видел на улицах Ашхабада людей в теплых пальто, ушанках и галошах на
шерстяных носках, но думал, что это просто ненормальные. А здесь? Жених весь
в поту, отчаянно отплясывающий какую-то бешеную "джигу", но не снимающий при
этом теплого костюма и ушанки; кунаки в теплых халатах и пальто; наконец,
невеста в шерстяных носках и галошах!
Я решился и спросил у одного из кунаков, почему в такую жару невеста в
толстенной накидке-пончо через голову, носках и галошах. И это под палящим
туркменским солнцем при пятидесятиградусной жаре!
- А чтобы свеженький был! - весело ответил кунак, не переставая
плясать.
И, наконец, Худай-кули пояснил мне, что теплые одежды не дают проникать
горячему воздуху к более холодному телу человека. А тем более спасают тело
от палящих лучей, или квантов, летящих от Солнца. Нигде, как в Туркмении,
корпускулярная теория света по Ньютону так явно не побеждает волновую теорию
Гюйгенса. Солнечный свет в Туркмении так и колотит по башке
квантами-фотонами, а меховая шапка смягчает эти удары.
Много удивительного увидели мы в Туркмении. Экзамены в ВУЗах, где,
обливаясь потом, студенты в костюмах с карманами, набитыми шпаргалками,
часам сидели за партами. Железнодорожные мастерские, где я впервые увидел
градусник, показывающий 58 градусов в тени. Там нам точили маховики, и
рабочие постоянно делали короткие переходы между станками и табуретками, со
стоящими на них чайничками с зеленым чаем. Отхлебнув глоток чая, мастера
неторопливыми шажками возвращались к своим станкам.
Я так и не понял, зачем жить в таком аду, зачем так мучиться? Ведь в
тысячу раз комфортней зимой в тундре, где от холода можно спастись в теплых
чумах, анораках и малахаях. А от жары ведь под кондиционерами не насидишься,
надо и на улицу выйти, и в поле работать. Но, видимо там к этому привыкли, а
привычка - вторая натура!
К концу первого месяца пребывания в Ашхабаде, несмотря на жару, водку,
"бен" и "тряк", постоянные расчеты и черчение, "авторский надзор" в
мастерских при 58 градусной жаре, мужское начало дало-таки себя знать. Мы
запросили у нашего хозяина каких-нибудь там хоть завалящих, но "дурды".
"Дурды" - это так мы с Сашей прозвали в Ашхабаде баб, почему, сам не знаю.
Слово "дурды", смысл которого аналогичен болгарскому "стоян", чрезвычайно
часто используется в туркменской речи. А раз часто - то значит, это о бабах,
справедливо решили мы.
Да и слово очень уж к бабам подходящее, особенно к восточным - "дурды"
- и все тут ясно! Хозяин, Ахмед и даже юный Бекназар были шокированы нашей с
Сашей бисексуальностью, они-то уже успели привыкнуть к тому, что мы, мягко
выражаясь "светло-синие". Но желание гостей на Востоке - закон! И Худай-кули
заявил нам, что вечером будут "дурды".
Чтобы не эпатировать этих "дурды" водкой, мы купили хорошего вина и
шоколадных конфет. Запаслись и презервативами - не подхватить бы чего-нибудь
экзотического, "южного".
Волнуемся, ждем встречи с утонченными турчанками, этакими "наложницами
султана". Но приходит хозяин и приводит двух настоящих "дурды", "дурдее" не
бывает!
Во-первых, они оказались русскими, хотя говорили с туркменским
акцентом! Во-вторых, они были постарше меня, не говоря уж о Саше. Далее,
каждая из них весила больше, чем я с Сашей вместе. "Дурды" были уже
полупьяны и не по-хорошему развязны. Мы, по крайней мере, такого восточного
варианта русского мата еще не слышали.
Вино наше "дурды" обозвали кислятиной. Выпили по полному стакану водки
и заявили, что "борода" (это я) - "хам трамвайный", а "сосунок" (это Саша) -
еще "телок".
- Худай-кули, - наконец прорвало меня, - уведи, пожалуйста, этих
"ледей" подальше, а то я, как хам трамвайный, за себя не ручаюсь!
- Что...о, это как ты нас назвал? - заорала басом одна из "дурдей", а
другая, чувствуя, что конец их пребывания здесь близок, стала лихорадочно
допивать водку.
- Леди - это не то, что вы подумали! - пояснил я дамам, открывая двери
и выпроваживая их словами чеховского жениха - позвольте вам выйти вон!
- Русский не знаешь! - обругала меня одна из "дурдей".
- От такой слышу! - огрызнулся я, - Чехова читать надо!
И я захлопнул дверь.
Мои кунаки зааплодировали. Им тоже не понравились "дурды". Особенно
нашему барду, или по среднеазиатски - "акыну" Бекназару. Он тут же
"активизировал" Ахмеда, и под его заунывное бренчание запел:
Мудрый учитель изгнал надостойных дурды-и-и!
Не будет помехи им с Сашей взаимной любви-и-и!
- Мели, мели, Емеля! - допивая свою пиалушку, мрачно сказал ему Саша.
Быстро подошел конец августа. Чертежи были готовы все, но "железо"
делалось медленно. Худай-кули сказал, что остальное он завершит сам, и чтобы
мы не беспокоились. Нам взяли билеты на самолет и проводили нас "с музыкой".
Уже в самолете Саша признался мне, что Худай-кули дал ему тысячу рублей нам
на двоих, как оплату за труды. Он боялся, что "учитель" обидится и не
возьмет деньги.
Худай-кули позвонил в Москву уже поздней осенью.
- Учитель, - восторженно сказал он, - маховик поставили на трактор, и
он поехал, обгоняя автомобили! Семьдесят километров в час!
Я представил себе трактор "Беларусь", да еще с громадным маховиком,
мчащимся с такой скоростью по барханам, и схватился за голову...
Осенью Саша поступил в аспирантуру. Сначала я наметил ему тему
диссертации - маховичный погрузчик, и Саша энергично взялся за дело. Но тема
"зачахла" из-за нехватки финансов у заказчика. Пытались сделать науку на
гибридном "электро-маховично-бензиновом" автомобиле, но эксперимент был
очень несерьезным, почти фантастическим. Мы так перестарались, корректируя
эксперимент в свою пользу, что наш автомобильчик, выходило, не потреблял, а
выдавал бензин и электроэнергию.
И, наконец, подвернулась "живая" тема с маховичным "стоп-стартом", о
котором я уже рассказывал. Саша прекрасно защитил диссертацию, а было это
уже в 1986 году. Мне удалось выхлопотать для него место в докторантуру. К
тому времени меня назначили заведующим кафедрой "Детали машин", где я сменил
на этом посту Сергея Михайловича Борисова.
Помните красивого, славянской внешности ученого, который первым дал
мне, тогда еще студенту, положительный отзыв на изобретение? И вот, через
тридцать лет после этого, он мне еще оставил еще и кафедру. Бывает же так,
что один человек всю жизнь делает другому только доброе. У меня таких людей
было достаточно: Буся, Федоров, Недорезов, Медведев из Курска, декан, а
потом ректор - Хохлов, конечно же, Сергей Михайлович Борисов. Даже
удивительно, что при поддержке стольких влиятельных людей у меня были и
промашки, причем существенные. Но они случались, в основном, в личном плане,
и не мешали вести веселую и динамичную жизнь на работе.
Есть анекдот про Сталина, посвященный теме работы и шуток. Как-то в
присутствии французского писателя-коммуниста Анри Барбюса, Сталин вызывает к
себе коменданта Кремля и показывает ему какую-то бумагу.
- Вот, товарищ комендант, на вас поступило заявление, что вы - агент
немецкой разведки. Придется вас, товарищ комендант, расстрелять!
Комендант чуть ли ни в обмороке, а всех вокруг, в том числе и Барбюса,
пот прошиб.
А Сталин лукаво так улыбнулся и говорит:
- Вот видите, товарищ Барбюс: мы большевики, оказывается, не только
работать, но и пошутить умеем!
Вот так, или почти так, пытался и я совмещать напряженную
научно-педагогическую работу на кафедре с шуточками и розыгрышами.
Конечно, разыгрывать сотрудников так, как я это делал с Биллом, у меня
не получилось бы. Они тоже не лыком шиты, и не так наивны, как американцы.
Были розыгрыши, совсем безобидные. Например, на двери нашей
преподавательской была строгая надпись: "Уходя, гаси свет!". Тогда я
приписал еще одну запятую, и получилась настоящая угроза китайцам: "У, ходя,
гаси свет!". Все смеялись, но за китайцев, как за "нацменов" - "национальное
меньшинство" (!) вступился правозащитник Шмидт - сын академика Шмидта, и
запятую стерли. Не знаю, помнят ли об этом сейчас, но словом "ходя" дразнили
в старое время китайцев, даже в стихах Есенина это прозвище встречается.
Были шутки и позлее. Работал у нас на кафедре доцент Туровский Григорий
Матвеевич. Он почему-то считал, что я - еврей, ну, а я, соответственно,
считал евреем его. Справедливости ради, надо сказать, что вся кафедра нас
обоих считала евреями, хотя бы по внешности. Замечу, что этот доцент
впоследствии эмигрировал, что подтверждает мою гипотезу его происхождения.
Вот мы и обменивались шуточками по этому поводу - прилюдно поздравляли
друг друга с еврейскими праздниками, заговаривали друг с другом на идиш и
так далее. Мы оба были юмористами, и не обижались друг на друга. Но я решил
нанести Григорию Матвеевичу "смертельный" удар.
Приближалась еврейская пасха - "пейсах", и я пошел в синагогу за мацой.
Но не за простой, а "кошерной" - специально приготовленной под присмотром
раввина. Синагога располагалась в Китай-городе на улице художника Архипова.
Я то думал, что это какой-нибудь чисто русский Прокофий Дормидонтович
Архипов, рисовавший про быт бояр там, или крепостных крестьян. А оказалось
то, что это живописец, звали которого Абрамом Ефимовичем, национальность -
"да"!
- Метко выбрали место для синагоги! - подумал я, - или, может быть,
улицу назвали под синагогу, все равно - остроумно распорядились власти!
Я напялил на голову сванскую шапочку, похожую на еврейскую "кипу" и
смело зашел в синагогу. У прилавка, где продавали мацу, рядом с продавцом
стояла толстая "тетя Сара", внимательно смотревшая на меня.
- Маца кошерная? - привередливо спросил я у продавца - типичного "дяди
Абраши".
- Об чем речь! - горячо заступился тот за свою мацу, - пекли под
наблюдением нашего ребе Шаевича, вот и сертификат об этом, - и продавец
указал на этикетку к пакету мацы.
Я купил один пакет и уже было уходил, когда "тетя Сара" решила-таки
"протестировать" меня. Она-то знала всех постоянных посетителей синагоги, но
меня видела впервые.
- Ви не знаете, когда конкретно наступает в этом году наша пасха? -
спросила она меня тоном экзаменатора.
- Зачем не знаю - ваша пасха конкретно наступает за неделю до нашей! -
тоном отличника Бердичевской школы, ответил я, и, "сделав ручкой" дяде
Абраше и тете Саре, вышел на улицу живописца Абрама Ефимовича Архипова.
Каюсь, немного мацы из пакета я съел - очень уж нравится она мне на
вкус. А остатки вместе с пакетом запихнул в портфель доцента Туровского,
пока в преподавательской никого не было. Наступил перерыв между парами, и в
комнату зашли преподаватели, в том числе и сам доцент Туровский.
- Ну что, профессор Гулиа, мацой запаслись к вашему пейсаху? - любезно
изготовить техдокументацию. Это работа зачлась бы Худай-Кули, как его
диссертационная, а эксперимент пригодился бы и Саше. Вот мы с Сашей и
вылетели из Домодедово в Ашхабад.
- А жара? - опасливо интересовались мы.
- Ай, нет! - отмахивался Худай-кули, - есть арык, есть кондиционер! А
жары выше сорока - не бывает, иначе народ на работу не выйдет!
Мы тогда не поняли лукавства этой фразы. Оказывается, есть закон, по
которому при температуре воздуха в сорок градусов и выше, граждане имеют
право не выходить на работу, а зарплату при этом получают. Поэтому Партия
приказала туркменской службе погоды не "поднимать" температуру воздуха выше
39,9 градуса. А когда мы, уже будучи в Ашхабаде, видели на термометре 58 в
тени, хотя по радио объявляли все те же 39,5 градусов, мы были потрясены
этим лицемерием. "Гиплер Ашхабад!" ("Говорит Ашхабад!") - так начинало
работу туркменское радио. А туркмены ворчали: "Гитлер в Ашхабаде! Сейчас он
объявит опять тридцать девять с половиной градусов, хотя на улице все
пятьдесят!".
В самолете было свежо и прохладно. "За бортом плюс тридцать девять
градусов!" - объявили в салоне, когда самолет остановился на аэродроме.
Открыли двери... и я попятился назад. Нет, это была даже не сауна, это была
паровозная топка! Но нас вытолкали, и мы среди встречающих сразу заметили
улыбающегося толстячка Худай-кули.
- Учитель! - закричал Худай-кули, и, взяв у меня портфель, заспешил к
выходу из аэропорта. Саша, прикрывая голову газетой, семенил за нами. Мы
сели в машину и поехали в город.
И тогда центр Ашхабада был красив, а сейчас, наверное, что и говорить!
Чего стоит хотя бы, статуя Туркмен-баши, автоматически поворачивающаяся
навстречу Солнцу! А еще говорят, что Туркмения - отсталая страна! Это у нас
- отсталая страна. Здесь я еще не видел памятника Ленину с рукой,
протянутой, например, на Солнце днем, или на Луну ночью.
Зато в Красногорске я видел у заводоуправлений двух заводов,
расположенных рядом, два памятника Ленину, указывающих руками друг на друга!
Вот где отсталость-то, а еще спутники запускаем!
Худай-кули жил на самом краю Ашхабада. Перепрыгиваешь арык - и ты в
пустыне! Пройдешь немного по пустыне, и не успеют у тебя расплавиться
пластиковые подметки, как ты уже на границе с Ираном. Со страшным Ираном,
где грозный аятолла Хомейни запретил все вообще, а вино и сексуальные
излишества - в частности! Лежать бы нам с отрубленными головами, если бы
самолет "промахнулся" и приземлился бы в Иране!
А в Туркмении тех лет все было разрешено - и в общем, и в частности! "Я
другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек" - ведь тогда еще
был СССР, и на все советский человек имел право...Из одного права, конечно
же, "шубу не сошьешь", но и это хорошо. В Иране-то и прав не было!
В квартиру Худая-кули, которая находилась на последнем этаже
пятиэтажного дома, вода практически не поступала. Но вместо воды мы пили
сухие вина - "Фетяску" и "Семиллон", которые в магазине близ дома были в
избытке. Местный народ вино не покупал, все пили только водку.
Иногда мы пили сквашенное снятое верблюжье молоко - "чал", которое
Худай-кули постоянно привозил с базара. Этот "чал" напоминал заварной
крахмал, которым крахмалят белье. Так как в быту уже появились порнофильмы,
а также слухи о том, что мужиков там "заправляют" этим крахмалом, чтобы из
них "сперма" лилась литрами, пить этот чал нам стало противно.
Но полностью мы отреклись от чала после похода на Ашхабадский базар.
Там мы увидели, как из одной и той же глиняной кружки пили чал какие-то
"дервиши", больные трахомой, и заправляли бидон Худай-кули. Никакой воды для
мытья кружки на базаре, разумеется, не было.
А вообще у Худай-кули нам было весело. Специально для нашего
развлечения хозяин пригласил жить в квартиру гитариста Ахмеда и певца -
красивого мальчика лет пятнадцати - Бекназара. Жену свою с детьми он
отправил в кишлак к родне, а музыкантов - наоборот, пригласил к себе. Спали
они с хозяином вместе в маленькой комнатке без кондиционера. А я с Сашей - в
прохладной и большой комнате с бесконечно работающим днем и ночью
кондиционером.
Несмотря на то, что мне, как учителю, стелили постель на тахте, я,
мучимый жарой, переползал на пол, где мы с Сашей, сгрудившись в одну живую
кучу, спали прямо под кондиционером. Благо ко времени сна мы были уже
настолько пьяны, что забывали про правила хорошего тона.
Музыканты, проходя по утрам мимо нашей "живой" кучи, в силу своей
восточной испорченности, сделали ложный вывод о моей с учеником сексуальной
ориентации. Мы поняли это по перемене смысловой направленности песен юного
херувимчика Бекназара.
Дело в том, прямо с утра Худай-кули подносил мне с Сашей "по пиалушке"
вина (каждая такая "пиалушка" - более пол-литра!). А музыканты тем временем
садились, скрестив ноги, на пол и начинали свой концерт на целый день. Мы же
полулежа (так как в квартире не было стульев, а стол был только для
черчения) на циновке, пили вино, закусывая фруктами и вареным мясом. Ах мед
бренчал на гитаре одну и ту же заунывную восточную мелодию, а гениальный
мальчик Бекназар прямо с ходу экспромтом сочинял и тут же пел песни.
Сперва это были песни о том, как мудрый учитель, поднаторевший в
науках, не жалея сил, день и ночь учит своих учеников, и особенно самого
первого из них - Сашу. Тот же любит своего учителя и науку, которую с
удовольствием изучает... и так далее, и тому подобное на целый день.
Но после ложного вывода о нашей сексуальной ориентации, при той же
мелодии, слова песен Бекназара изменились лишь чуть-чуть. Но смысл! Если в
предыдущих словах только одно слово - "учит", грубо говоря, заменить на
слово "дрючит", или его сексуальный синоним, то будет ясен смысл новых песен
Бекназара. Мы слушали-слушали, а потом с интересом спросили нашего хозяина
Худай-кули, о чем это поет наш юный певец любви?
На что Худай-кули с восточной вежливостью пояснил нам, что любовь
учителя к своему ученику и обратно обычно бывает столь велика и столь
многогранна, что границ не знает. И стоит ли придавать значение
метафоризированным словам поэта? Тем более, что на Востоке "это самое"
пороком и не считается...
- Ни хрена себе! - сказали мы с Сашей, но спорить и доказывать что-либо
было бесполезно. Мы выпили по лишней пиалушке и договорились спать
поочередно, один - на полу, а другой - на тахте, чтобы не возбуждать у
восточных джигитов нездоровых мыслей. Но к утру, когда джигиты начинали
проходить через нашу комнату, мы все равно уже лежали кучей под
кондиционером. Джигиты добродушно посмеивались: "еще бы - мы в "городе
любви", как переводится название "Ашхабад" с туркменского!" Да какая там
любовь в такую жару, разве только платоническая!
Мы в средней полосе плохо представляем все неудобства, связанные с
постоянной жарой. Приведу пример. Как-то Саша приболел - может, простудился,
если это возможно себе представить в такую жару. С трудом Худай-кули нашел в
квартире градусник, чтобы измерить ему температуру. Но как это сделать, если
в комнате уже сорок градусов? Оказывается, нужно охладить градусник в
холодильнике, затем сбить его и быстро сунуть подмышку, а температуру
смотреть, не вынимая градусника, иначе она тут же снова поднимется до
сорока. Так мы и не справились с этой задачей.
Особый разговор про курение. Мы с Сашей не курили и отрицательно
относились к этому пороку. Но попробовать "травки" не отказались, тем более
она там открыто продавалась на базаре. Конопля, план, марихуана - все это
там называлось "бен". Его смешивали с табаком и курили из "козьих ножек". На
меня этот "бен" не действовал, только в горле першило.
Но продавалась и другая штука под названием "тряк". Его путают с опием,
но это не так. Этот "тряк", который стоит намного дороже "бена" получают
хитро. Раздетый и потный (а иного и быть не может!) человек бегает по полю
цветущей конопли. Тело его покрывается слоем пыльцы этого растения. Потом ее
вместе с потом соскребают тупым ножом и подсушивают. Получается масса,
похожая на темный пластилин. Но как ее использовать? А вот как. В Туркмении
не зря говорят, что лучший подарок в семью - это электропаяльник и воронка.
Приляжет аксакал с кунаками вечерком на маленький коврик, положат посреди
него дощечку с кусочком пластилина -"тряка", возьмут в рот концы воронок.
Аксакал включает паяльник и, прогрев его как следует, готовится к
священнодействию. Наконец, аксакал тычет раскаленным концом паяльника в
кусочек "пластилина", от чего он, шипя, испускает клубы дыма. Страждущие
захватывают эти клубы раструбами воронок и жадно всасывают в себя. Кайф!
Такая примерно картина наблюдалась у нас вечерами, когда вина и водки
казалось уже мало. Роль аксакала играл "учитель", то есть я. Паяльник и
воронки были у хозяина. Зная, когда и куда должна "брызнуть" струйка дыма, я
первым совал туда свою воронку и жадно вдыхал дым. Но жадность моя была
наказана - "тряк", как и "бен", не вызывали у меня ничего, кроме кашля. То
ли дело - водка! И вместо кусочка этого, замешанного на поту трудящихся,
простите, "тряка", сколько бутылок водки можно было бы купить!
Но моим кунакам нравилась экзотика, и, кроме кашля, они получали от
этого дыма еще кое-что поприятней. Поэтому я, продолжая на правах старшего,
тыкать паяльником в этот "тряк", сам воронки в рот не брал, а запивал каждый
выброс дыма глотком вина.
Хозяин наш любезно показывал нам достопримечательности Туркмении. Сам
он автомобиль не водил, но у него всегда был "на подхвате" кунак с машиной.
Повезли как-то меня с Сашей на Физкультурное озеро близ Ашхабада. Большая
лужа серой воды посреди пустыни. По берегам жиденькие заросли тростника. Нас
с Сашей высадили, чтобы мы могли окунуться, а сами поехали за большим
зонтом, чтобы посидеть в тени.
Солнце палило сквозь какую-то белую дымку, отчего казалось, что оно
светит отовсюду. Мы окунулись в горячую, градусов в тридцать пять, воду, и
тут же выбежали на берег.
По берегу озера шел гигантский двугорбый верблюд-бактриан. На голых
бежево-серых боках верблюда под кожей видны были толстенные, как садовые
шланги, кровеносные сосуды. Верблюд с презрением посмотрел на нас и,
захватив губами куст пустынной колючки, смачно зажевал. Эти колючки свободно
проходили сквозь наши кроссовки, больно жаля ноги. Как верблюд ухитрялся
лакомиться этой "колючей проволокой" пустыни, оставалось загадкой.
Автомобиль с зонтом задерживался. Мы шалели от беспощадного излучения.
Казалось, что кванты горячего света били нас по головам, как дробь из
дробеструйного аппарата. Но укрыться было негде, мы даже наших шляп не
захватили! Положение становилось невыносимым. И мы, срезав валявшейся
крышкой от консервной банки две тростниковые трубочки, присели под воду,
дыша воздухом через них.
Какое-то спасение от беспощадных квантов было найдено - они уже не так
сильно били через воду. Но если кто-нибудь думает, что дышать через
тростниковую трубку легко - пусть попробует сделать это сам. Вода сжимает
грудь, помогая выдохнуть, но не дает сделать вдох. Это вам не дыхательная
трубка для плаванья - там при дыхании легкие остаются примерно на уровне
поверхности. А мы сидели под водой, держась за стебли тростника, так, что
губы наши были сантиметров на двадцать под водой, ну а легкие - глубже, чем
на полметра. Но пять сотых атмосферы, которые при этом давили нам на грудь,
были мучительны. Если площадь поверхности нашего тела в зоне легких грубо
считать равной всего четверти квадратного метра, то эти пять сотых атмосферы
сдавливали нам легкие как 125 килограммов груза. Груз этот, правда, давил на
грудь равномерно - спереди, сзади и с боков, но приятным это назвать было
нельзя.
Приехавший с зонтом Худай-кули, и не увидевший нас на озере, решил,
было, что мы утонули, но все закончилось счастливо. Мы воткнули в землю
зонт, поставили бутылки с водкой, разрезали огромный арбуз, и начали "по
пиалушке". Сперва нам показалолсь, что водка в такую жару неуместна, но
потом мы поняли, что "огненная вода" в холод согревает, а в жару - холодит.
Она универсально притупляет температурные центры в мозгу и обеспечивает
комфортное состояние. На первое время, конечно. Нам с Сашей надо было просто
"врезать по пиалушке", и не пришлось бы лезть под воду. Умерли бы от
солнечного удара, но при полном комфорте!
Но наибольшее впечатление произвело на нас посещение Бахарденской
пещеры и подземного озера там. На самой границе с Ираном в горе существует
провал в десятки метров глубиной. На дне провала расположено небольшое,
весьма экзотическое озеро, теплая, почти горячая вода которого насыщена
сероводородом, и в этой воде почему-то не тонешь, как в Мертвом море.
Нахождение в этом озере, как точно подмечено в путеводителе, "доставляет
неизъяснимое блаженство". Из озера торчат рифы-скалы, а над ним на скальном
куполе гроздьями висят миллионы летучих мышей-"вампиров".
Вначале я решил, что такой запах озеро издает из-за испражнений этих
милых животных, но меня переубедил путеводитель. Там было сказано, что такой
запах придает озеру сероводород. Так и не разобравшись, что здесь первично,
а что - вторично - испражнения или сероводород, мы с Сашей с неизъяснимым
блаженством валялись на поверхности озера, ожидая, когда погасят свет.
Всю акваторию озера освещала одна стоваттная лампочка, свисающая с
купола на проводе. Вот она-то и погасала, под крики ужаса купальщиков.
Воцарялась полная тьма, какая только может быть в подземелье. Все вокруг
начинали кричать от ужаса, но только не мы, потому, что мы знали, в чем
здесь дело. Худай-кули заранее предупредил нас о происках местной шпаны.
Бахарденскую пещеру и озеро посещает масса туристов. Они спускаются к
озеру по лестнице из ста ступеней, располагаясь на берегу и, раздевшись,
оставляют там свои вещи. И тут гаснет лампа, а шпана в кромешной тьме
хватает эти шмотки и "делает ноги". Не позавидуешь туристам, оказавшимся
голяком в подземном Бахарденском озере без денег, документов, билетов и
т.д.! Но мы, зная об этих криминальных штучках, спускались в пещеру в
плавках, а остальные шмотки оставались рядом с Худай-кули в чайхане.
Бахарденская пещера для туркмен священна. Издалека приезжают сюда
молодожены поплясать на площадке перед входом в пещеру. Вереница автомобилей
с ковровыми дорожками на кузове, покрывающими переднее и заднее стекла, гудя
сиренами, врывается на площадку. Из машин выскакивают - жених в черном
костюме и черных галошах, надетых на шерстяные носки, и кунаки жениха в
ушанках, теплых халатах, а нередко и в пальто.
Я видел на улицах Ашхабада людей в теплых пальто, ушанках и галошах на
шерстяных носках, но думал, что это просто ненормальные. А здесь? Жених весь
в поту, отчаянно отплясывающий какую-то бешеную "джигу", но не снимающий при
этом теплого костюма и ушанки; кунаки в теплых халатах и пальто; наконец,
невеста в шерстяных носках и галошах!
Я решился и спросил у одного из кунаков, почему в такую жару невеста в
толстенной накидке-пончо через голову, носках и галошах. И это под палящим
туркменским солнцем при пятидесятиградусной жаре!
- А чтобы свеженький был! - весело ответил кунак, не переставая
плясать.
И, наконец, Худай-кули пояснил мне, что теплые одежды не дают проникать
горячему воздуху к более холодному телу человека. А тем более спасают тело
от палящих лучей, или квантов, летящих от Солнца. Нигде, как в Туркмении,
корпускулярная теория света по Ньютону так явно не побеждает волновую теорию
Гюйгенса. Солнечный свет в Туркмении так и колотит по башке
квантами-фотонами, а меховая шапка смягчает эти удары.
Много удивительного увидели мы в Туркмении. Экзамены в ВУЗах, где,
обливаясь потом, студенты в костюмах с карманами, набитыми шпаргалками,
часам сидели за партами. Железнодорожные мастерские, где я впервые увидел
градусник, показывающий 58 градусов в тени. Там нам точили маховики, и
рабочие постоянно делали короткие переходы между станками и табуретками, со
стоящими на них чайничками с зеленым чаем. Отхлебнув глоток чая, мастера
неторопливыми шажками возвращались к своим станкам.
Я так и не понял, зачем жить в таком аду, зачем так мучиться? Ведь в
тысячу раз комфортней зимой в тундре, где от холода можно спастись в теплых
чумах, анораках и малахаях. А от жары ведь под кондиционерами не насидишься,
надо и на улицу выйти, и в поле работать. Но, видимо там к этому привыкли, а
привычка - вторая натура!
К концу первого месяца пребывания в Ашхабаде, несмотря на жару, водку,
"бен" и "тряк", постоянные расчеты и черчение, "авторский надзор" в
мастерских при 58 градусной жаре, мужское начало дало-таки себя знать. Мы
запросили у нашего хозяина каких-нибудь там хоть завалящих, но "дурды".
"Дурды" - это так мы с Сашей прозвали в Ашхабаде баб, почему, сам не знаю.
Слово "дурды", смысл которого аналогичен болгарскому "стоян", чрезвычайно
часто используется в туркменской речи. А раз часто - то значит, это о бабах,
справедливо решили мы.
Да и слово очень уж к бабам подходящее, особенно к восточным - "дурды"
- и все тут ясно! Хозяин, Ахмед и даже юный Бекназар были шокированы нашей с
Сашей бисексуальностью, они-то уже успели привыкнуть к тому, что мы, мягко
выражаясь "светло-синие". Но желание гостей на Востоке - закон! И Худай-кули
заявил нам, что вечером будут "дурды".
Чтобы не эпатировать этих "дурды" водкой, мы купили хорошего вина и
шоколадных конфет. Запаслись и презервативами - не подхватить бы чего-нибудь
экзотического, "южного".
Волнуемся, ждем встречи с утонченными турчанками, этакими "наложницами
султана". Но приходит хозяин и приводит двух настоящих "дурды", "дурдее" не
бывает!
Во-первых, они оказались русскими, хотя говорили с туркменским
акцентом! Во-вторых, они были постарше меня, не говоря уж о Саше. Далее,
каждая из них весила больше, чем я с Сашей вместе. "Дурды" были уже
полупьяны и не по-хорошему развязны. Мы, по крайней мере, такого восточного
варианта русского мата еще не слышали.
Вино наше "дурды" обозвали кислятиной. Выпили по полному стакану водки
и заявили, что "борода" (это я) - "хам трамвайный", а "сосунок" (это Саша) -
еще "телок".
- Худай-кули, - наконец прорвало меня, - уведи, пожалуйста, этих
"ледей" подальше, а то я, как хам трамвайный, за себя не ручаюсь!
- Что...о, это как ты нас назвал? - заорала басом одна из "дурдей", а
другая, чувствуя, что конец их пребывания здесь близок, стала лихорадочно
допивать водку.
- Леди - это не то, что вы подумали! - пояснил я дамам, открывая двери
и выпроваживая их словами чеховского жениха - позвольте вам выйти вон!
- Русский не знаешь! - обругала меня одна из "дурдей".
- От такой слышу! - огрызнулся я, - Чехова читать надо!
И я захлопнул дверь.
Мои кунаки зааплодировали. Им тоже не понравились "дурды". Особенно
нашему барду, или по среднеазиатски - "акыну" Бекназару. Он тут же
"активизировал" Ахмеда, и под его заунывное бренчание запел:
Мудрый учитель изгнал надостойных дурды-и-и!
Не будет помехи им с Сашей взаимной любви-и-и!
- Мели, мели, Емеля! - допивая свою пиалушку, мрачно сказал ему Саша.
Быстро подошел конец августа. Чертежи были готовы все, но "железо"
делалось медленно. Худай-кули сказал, что остальное он завершит сам, и чтобы
мы не беспокоились. Нам взяли билеты на самолет и проводили нас "с музыкой".
Уже в самолете Саша признался мне, что Худай-кули дал ему тысячу рублей нам
на двоих, как оплату за труды. Он боялся, что "учитель" обидится и не
возьмет деньги.
Худай-кули позвонил в Москву уже поздней осенью.
- Учитель, - восторженно сказал он, - маховик поставили на трактор, и
он поехал, обгоняя автомобили! Семьдесят километров в час!
Я представил себе трактор "Беларусь", да еще с громадным маховиком,
мчащимся с такой скоростью по барханам, и схватился за голову...
Осенью Саша поступил в аспирантуру. Сначала я наметил ему тему
диссертации - маховичный погрузчик, и Саша энергично взялся за дело. Но тема
"зачахла" из-за нехватки финансов у заказчика. Пытались сделать науку на
гибридном "электро-маховично-бензиновом" автомобиле, но эксперимент был
очень несерьезным, почти фантастическим. Мы так перестарались, корректируя
эксперимент в свою пользу, что наш автомобильчик, выходило, не потреблял, а
выдавал бензин и электроэнергию.
И, наконец, подвернулась "живая" тема с маховичным "стоп-стартом", о
котором я уже рассказывал. Саша прекрасно защитил диссертацию, а было это
уже в 1986 году. Мне удалось выхлопотать для него место в докторантуру. К
тому времени меня назначили заведующим кафедрой "Детали машин", где я сменил
на этом посту Сергея Михайловича Борисова.
Помните красивого, славянской внешности ученого, который первым дал
мне, тогда еще студенту, положительный отзыв на изобретение? И вот, через
тридцать лет после этого, он мне еще оставил еще и кафедру. Бывает же так,
что один человек всю жизнь делает другому только доброе. У меня таких людей
было достаточно: Буся, Федоров, Недорезов, Медведев из Курска, декан, а
потом ректор - Хохлов, конечно же, Сергей Михайлович Борисов. Даже
удивительно, что при поддержке стольких влиятельных людей у меня были и
промашки, причем существенные. Но они случались, в основном, в личном плане,
и не мешали вести веселую и динамичную жизнь на работе.
Есть анекдот про Сталина, посвященный теме работы и шуток. Как-то в
присутствии французского писателя-коммуниста Анри Барбюса, Сталин вызывает к
себе коменданта Кремля и показывает ему какую-то бумагу.
- Вот, товарищ комендант, на вас поступило заявление, что вы - агент
немецкой разведки. Придется вас, товарищ комендант, расстрелять!
Комендант чуть ли ни в обмороке, а всех вокруг, в том числе и Барбюса,
пот прошиб.
А Сталин лукаво так улыбнулся и говорит:
- Вот видите, товарищ Барбюс: мы большевики, оказывается, не только
работать, но и пошутить умеем!
Вот так, или почти так, пытался и я совмещать напряженную
научно-педагогическую работу на кафедре с шуточками и розыгрышами.
Конечно, разыгрывать сотрудников так, как я это делал с Биллом, у меня
не получилось бы. Они тоже не лыком шиты, и не так наивны, как американцы.
Были розыгрыши, совсем безобидные. Например, на двери нашей
преподавательской была строгая надпись: "Уходя, гаси свет!". Тогда я
приписал еще одну запятую, и получилась настоящая угроза китайцам: "У, ходя,
гаси свет!". Все смеялись, но за китайцев, как за "нацменов" - "национальное
меньшинство" (!) вступился правозащитник Шмидт - сын академика Шмидта, и
запятую стерли. Не знаю, помнят ли об этом сейчас, но словом "ходя" дразнили
в старое время китайцев, даже в стихах Есенина это прозвище встречается.
Были шутки и позлее. Работал у нас на кафедре доцент Туровский Григорий
Матвеевич. Он почему-то считал, что я - еврей, ну, а я, соответственно,
считал евреем его. Справедливости ради, надо сказать, что вся кафедра нас
обоих считала евреями, хотя бы по внешности. Замечу, что этот доцент
впоследствии эмигрировал, что подтверждает мою гипотезу его происхождения.
Вот мы и обменивались шуточками по этому поводу - прилюдно поздравляли
друг друга с еврейскими праздниками, заговаривали друг с другом на идиш и
так далее. Мы оба были юмористами, и не обижались друг на друга. Но я решил
нанести Григорию Матвеевичу "смертельный" удар.
Приближалась еврейская пасха - "пейсах", и я пошел в синагогу за мацой.
Но не за простой, а "кошерной" - специально приготовленной под присмотром
раввина. Синагога располагалась в Китай-городе на улице художника Архипова.
Я то думал, что это какой-нибудь чисто русский Прокофий Дормидонтович
Архипов, рисовавший про быт бояр там, или крепостных крестьян. А оказалось
то, что это живописец, звали которого Абрамом Ефимовичем, национальность -
"да"!
- Метко выбрали место для синагоги! - подумал я, - или, может быть,
улицу назвали под синагогу, все равно - остроумно распорядились власти!
Я напялил на голову сванскую шапочку, похожую на еврейскую "кипу" и
смело зашел в синагогу. У прилавка, где продавали мацу, рядом с продавцом
стояла толстая "тетя Сара", внимательно смотревшая на меня.
- Маца кошерная? - привередливо спросил я у продавца - типичного "дяди
Абраши".
- Об чем речь! - горячо заступился тот за свою мацу, - пекли под
наблюдением нашего ребе Шаевича, вот и сертификат об этом, - и продавец
указал на этикетку к пакету мацы.
Я купил один пакет и уже было уходил, когда "тетя Сара" решила-таки
"протестировать" меня. Она-то знала всех постоянных посетителей синагоги, но
меня видела впервые.
- Ви не знаете, когда конкретно наступает в этом году наша пасха? -
спросила она меня тоном экзаменатора.
- Зачем не знаю - ваша пасха конкретно наступает за неделю до нашей! -
тоном отличника Бердичевской школы, ответил я, и, "сделав ручкой" дяде
Абраше и тете Саре, вышел на улицу живописца Абрама Ефимовича Архипова.
Каюсь, немного мацы из пакета я съел - очень уж нравится она мне на
вкус. А остатки вместе с пакетом запихнул в портфель доцента Туровского,
пока в преподавательской никого не было. Наступил перерыв между парами, и в
комнату зашли преподаватели, в том числе и сам доцент Туровский.
- Ну что, профессор Гулиа, мацой запаслись к вашему пейсаху? - любезно