Никонова Наталия. Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

не играли.
Эта игра была очень удобна для учителя физкультуры дяди Серго, который,
сидя на стуле, похрапывал при этом. Дядя Серго был "фронтовик", ему многое
прощали, даже то, что он приходил на занятия "подшофе".
Однажды был сильный дождь и нас, вместо игры в "лело", повели в
спортзал, где был турник. Дядя Серго приказал нам отжиматься от пола и
подтягиваться на турнике, а сам ставил отметки в журнал. Я со злорадством
наблюдал нелепые позы, в которых корчились ребята, пытаясь отжаться от пола
и особенно - подтянуться на руках! По обыкновению, я стоял в стороне, и все
решили, что я, как и при игре в мяч, не участвую в соревновании. Но когда
мне уже ставили прочерк в журнале, я вышел и отжался от пола 50 раз. Дядя
Серго даже сбился со счета. А подтягиваться я стал не на двух, а на одной
руке - два раза - на правой и два раза - на левой. Дядя Серго аж протрезвел
от удивления. Узнав, что я занимаюсь штангой, дядя Серго, обнял меня за
плечи, и громко сообщил всему классу, что он "знает" олимпийского чемпиона
по штанге 1952 года в Хельсинки, Рафаэля Чимишкяна. На это я заметил, что мы
с "Рафиком" тренируемся в одном зале, и я даже бываю у него дома. Дома у
него я действительно один раз был, когда дядя Федул попросил меня срочно
сбегать к нему и передать какой-то документ, касающийся квартиры. Чемпиону
дали отдельную квартиру только после того, как к нему должна была приехать
финская журналистка и написать о нем очерк.
Дядя Серго многозначительно поднял руку и объявил классу:
- Вот он - друг знаменитого Рафаэля Чимишкяна и скоро он сам станет
чемпионом!
Учился у нас в классе один, не побоюсь этого слова, омерзительный тип,
второгодник и двоечник, некто Гришик Геворкян. Маленький, сутулый, со
стариковским землистым лицом и гадкими злыми глазами, он был "грозой"
класса. Поговаривали, что он - вор и носит с собой нож, и тому подобное,
поэтому с ним не связывались. Он мог любого, а тем более меня, без причины
задеть, обругать и ударить.
Так вот этот Геворкян приходился каким-то родственником Ванику - сыну
Минаса. А о моей любви, к сожалению безответной, к Фаине, во дворе было
хорошо известно. Да это просто бросалось в глаза каждому: я ее часто отзывал
в сторону, упрекал, просил о встрече. Ей надоело все это, и она даже
перестала пользоваться моей помощью в учебе. Тогда я стал ее прогонять со
двора: вроде бы, она мешает мне тренироваться, что тут не место для
девчонок, и так далее. Дошло до того, что я обвинил ее в приставании к
Томасу, а она с гримасой ненависти ответила мне по-грузински: "Сазизгаро!"
(Мерзкий, ненавистный!). Мы поссорились. Я, хоть и продолжал гонять ее со
двора, страшно переживал и плакал по ночам в подушку - "мою подружку", а она
стала ходить домой к Томасу, откуда я ее выгнать не мог. Бить же Томаса не
имело никакого смысла, так как было заметно, что он на нее никак не
реагирует, видимо, возраст не позволял.
И вот в разгар моей печальной любви, слух о ней дошел от Ваника к
Гришику. И однажды произошел случай, конфликт, наконец, изменивший мой
печальный статус в классе.
Как-то сразу после занятий, в коридоре подошел ко мне этот "карла
злобный" Гришик Геворкян, и бессовестно глядя на меня своими преступными
глазами, неожиданно сказал:
- Я твою Фаину "трахал"!
Несколько секунд я был в шоке. Я никак не мог даже представить себе имя
"Фаина" - имя моей Лауры, моей Беатриче, моей Манон, наконец, в мерзких
черных губах этого урода. А смысл того, что он сказал, был просто вне моих
сдерживающих возможностей. И я решился на революцию, пересмотр всех моих
взаимоотношений в классе.
Я уперся спиной о стену и, поджав ногу, нанес сильнейший удар обидчику
в живот. Геворкян отлетел и шмякнулся в противоположную стену коридора, осев
на пол. Потом я схватил его за ворот и волоком затащил в класс, в котором
еще находились ребята. Девочки с визгом выбежали в коридор, а мальчики
окружили меня с моей ношей. Я спокойно поглядел на всех и внушительно
спросил, указывая на Гришика:
Видите это вонючее собачье дерьмо? "Народ" согласно закивал.
Вот так будет впредь с каждым, кто чем-нибудь затронет меня! Я все эти
годы хотел с вами обходиться по-культурному, но вы не достойны этого.
Слышите вы, "ослиные хвостики"? (я назвал это по-армянски - "эшипоч"). Ты,
слышишь, Гарибян, сука позорная? - и я отвесил затрещину Гарибяну, который
часто без всякой причины давал мне таковые. Щека его покраснела, но он
стоял, не пытаясь даже отойти.
А ты Саркисян, драчмейстер вонючий, помнишь, как ты онанировал мне в
портфель? - удар коленом в пах, и мерзкий "драчмейстер", корчась, прилег
рядом с Геворкяном.
Все слышали, что мне надоело вас терпеть! - я перешел на крик. - Не
понравится мне что-нибудь - убью! - и я пнул ногой тело Гришика Геворкяна,
которое начало было шевелиться. Шальная мысль пришла мне в голову.
И называть меня впредь будете только "батоно Нури" (господин Нури), как
принято в Грузии. Мы в Грузии живем, вы понимаете это, дерьма собачьи?
Несколько человек из присутствующих согласно закивали - это были
грузины по-национальности. Неожиданно для себя я избрал правильную тактику:
будучи в душе русским шовинистом, но, живя в Грузии и имея грузинскую
фамилию, я взял на вооружение неслабый грузинский национализм. К слову,
скажу, что "грузин" - это название собирательное. Грузинская нация состоит
из огромного числа мелких национальностей, нередко имеющих свой язык -
сванов, мегрелов, гурийцев, рачинцев, лечхумцев, месхов, кахетинцев,
карталинцев, мохевов, хевсуров, аджарцев ... не надоело? Я мог бы
перечислять еще. Только немногочиленные карталинцы могут считать себя
этнически "чистыми" грузинами. А вот, например, многочисленные, умные, а
где-то и страшные, мегрелы, иногда не причисляют себя к грузинам. У них свой
язык. Как, собственно и абхазы. Но в те годы, о которых я рассказываю, все
эти народности проходили как "грузины".
А кто не будет меня так называть - поплатится! - и с этими словами я
вышел, спокойно пройдя сквозь раздвинувшийся круг.

Репрессии

Назавтра, придя в школу, я невозмутимо сел на свое место. До начала
урока оставалось минут пять. Сосед мой по парте - Вазакашвили, по прозвищу
"Бидза" ("Дядя"), никогда не обижал меня, даже защищал от назойливых
приставаний одноклассников. "Дядей" его назвали потому, что он несколько раз
оставался на второй год и был значительно старше других ребят. Я давал ему
списывать, а он защищал меня - получался своеобразный "симбиоз".
Привет, Бидза! - нарочито громко поздоровался я с ним.
Салами, батоно Нури! - вытаращив глаза, выученно отвечал он на
приветствие.
Я встал со своей парты и начал обходить ряды, здороваясь со всеми
мальчиками. Отвечали мне кто как. Кто называл меня "Нурбей", кто "Курдгел"
("Кролик" по-грузински - это была моя "кличка", по-видимому, из-за моей
былой беззащитности), а кто, как положено - "батоно Нури". Последним я
кивал, а первым спокойно сообщал: "Запомню!" Девочки испуганно смотрели на
меня, не понимая, что происходит.
Напоследок я подошел к Геворкяну:
Привет, Эшипоч! - громко поздоровался я с ним. Серое лицо Геворкяна
передернулось. Очень уж было обидно получить "ослиного члена" перед всем
классом. И от кого - от вчерашнего робкого "Курдгела"! Но Гришик опустил
глаза и ответил:
Здравствуй, батоно Нури!
На перемене я поочередно отзывал в сторону того, кому говорил
"запомню", и, вывернув ему руку, либо схватив за горло, спрашивал:
Ну, как меня зовут?
Если получал нужный ответ, то отпускал его, а тем, кто отказывался
называть меня господином, я быстрым движением шлепал левой рукой по лбу,
приговаривая:
Теперь твой номер - шестьсот три!
"Шлепнутые" шарахались от меня, смотрели как на чокнутого. Иногда даже
пытались кинуться на меня. Но я все предвидел и применял к ним один из трех
разученных мной приемов самбо. Левую ногу я ставил сбоку от правой ноги
противника и сильно бил правой рукой по его левой щеке. Ударенный тут же
падал вправо. Если ноги у противника были расставлены, я протягивал в его
сторону свою левую руку, как бы пытаясь толкнуть его. Противник инстинктивно
захватывал мою руку за запястье. Если он хватал левой рукой, то я, придержав
его захват своей правой, локтем левой руки, надавливал сверху на его левую
руку. Если же тот хватал правой рукой, то я, опять-таки, придержав его
захват, клал ладонь своей левой руки на его правую сверху и давил на нее. В
обоих случаях противник с криком приседал и продолжал сидеть и кричать, пока
я не отпускал его со словами:
- Запомни, теперь твой номер - шестьсот три!
Назавтра, придя в школу, я прямо в вестибюле увидел группу ребят из
моего класса, большинство из которых были с родителями. Они о чем-то громко
и возмущенно говорили с директором школы по фамилии Квилитая. Ребята стояли
в надвинутых на лоб кепках. Директор Квилитая, по национальности мегрел, был
человеком буйного нрава и очень крикливым. Про него ученики даже сочинили
стишок:
Наш директор Квилитая,
С кабинета выбегая,
На всех накричая,
И обратно забегая!
Увидев меня, толпа подняла страшный гомон, родители указывали на меня
пальцем директору:
- Вот он, это он!
Директор сделал такие страшные глаза, что будь поблизости зеркало, он
сам бы их перепугался. По-русски директор говорил плохо, но зато громко.
- Гулиа, заходи ко мне в кабинет! А твоей маме я уже позвонил на
работу! Сейчас ты получишь, все чего заслуживаешь! - и он затолкал меня в
свой кабинет, который находился тут же, на первом этаже у вестибюля. -
Чорохчян, заходи ты тоже, позвал он одного из ребят с нахлобученной шапкой.
Директор сел в свое кресло, а я и Чорохчян стояли напротив него.
Чорохчян снял кепку, и я увидел на его лбу большие цифры "603". Цифры были
похожи на родимые пятна - такие же темно-коричневые и неровные.
- Что такое "603"? - завопил директор, дико вращая глазами.
- Трехзначная цифра! - невозмутимо ответил я.
Директор подскочил аж до потолка.
- Чорохчян, пошел отсюда! - приказал он, и когда тот вышел, стал вопить
не своим голосом. - Ты меня за кого считаешь, по твоему я не знаю, что цифра
"603" читается как слово "боз", что по-армянски значит: "Сука, проститутка?"
- Сулико Ефремович (так звали нашего директора), а почему я должен
знать по-армянски? Я - мегрел! - с гордостью произнес я, - и армянского
знать не обязан!
Квилитая знал, что фамилия у меня мегрельская, часто мегрелы, долго
живущие в Абхазии, начинают считать себя абхазами. Фамилия "Гулиа" очень
часто встречается в Мегрелии (Западная Грузия). Директор сам, по-видимому,
недолюбливал армян, и сейчас сидел, вытаращив глаза и недоумевая, ругать
меня или хвалить.
- Почему ты требовал, чтобы тебя называли "батоно Нури"? - спросил он
сначала тихо, а потом опять переходя на крик - господ у нас с 17-го года
нет!
- Прежде всего, Сулико Ефремович, "батоно" - это общепринятое обращение
у нас, грузин, а мы живем все-таки в Грузии. А, кроме того, мое имя в
переводе с турецкого означает "Господин Нур"; "бей" - это то же самое, что
"батоно" по-грузински - "господин". Я и хотел, чтобы они называли меня моим
именем, но на грузинский манер, - я смотрел на директора честными наивными
глазами.
- Чем ты писал цифры у них на лбу? - уже спокойно и даже с интересом
спросил он.
- Да не писал я ничего, весь класс свидетель. Я шлепал их по лбу и
называл цифру. А потом она уже сама появлялась у них на лбу. Я читал, что
это может быть из-за внушения. Вот у Бехтерева...
- Тави даманебе ("не морочь мне голову") со своим Бехтеревым, что я их
родителям должен говорить?
- Правду, только правду, - поспешно ответил я, - что это бывает от
внушения, просто у меня большие способности к внушению!
- Я это сам вижу! - почти весело сказал директор и добавил, - иди на
урок и больше никому ничего не внушай!
Я вышел, а директор пригласил к себе столпившихся у дверей родителей.
Думаю, что про Бехтерева они вспоминали не единожды ...
А в действительности мне помогла химия. Купив в аптеке несколько
ляписных карандашей - средства для прижигания бородавок - я их растолок и
приготовил крепкий раствор. Этим-то раствором я незаметно смазывал печать -
резиновую пластинку с наклеенными на нее матерчатыми цифрами. И прихлопывал
моих оппонентов по лбу этой печатью. Ляпис "проявлялся" через несколько
часов, вероятнее всего ночью; держались эти цифры, или вернее буквы, недели
две. Так что, времени на то, чтобы познать свою принадлежность, у носителей
этих знаков было предостаточно!
Дома мне попало от мамы, которой директор успел позвонить на кафедру и
сообщить, все, что думал обо мне еще до нашего разговора. Сулико Ефремович
до директорства был доцентом института, где работала мама, и даже был знаком
с ней.
Тебя не приняли в комсомол, тебя выгонят из школы, у тебя все не так,
как у людей, ты - ненормальный! - причитала мама, - посмотри на Ваника, как
он помогает маме ...
Этого я не вытерпел. Это "посмотри на ..." я слышал часто, и смотреть
мне предлагалось на личностей, подражать которым мне совсем не хотелось. И
главное - стоило маме предложить мне посмотреть на кого-нибудь, как пример
для подражания тут же проявлял себя во всей красе.
Посмотри на Вову ... - и Вова вскоре попадает в тюрьму; - посмотри на
Гогу ... - и Гога оказывается педерастом (случай, надо сказать, нередкий на
Кавказе); - посмотри на Кукури (есть и такое имя в Грузии!), и несчастный
дебил Кукури остается на второй год.
Ванику это "посмотри на ..." тоже даром не прошло. Вскоре он был
скомпроментирован перед соседями тем же манером, что и Гога. Но об этом я
скажу еще отдельно, так как история эта рикошетом, но очень чувствительным,
задела и меня.
Мама, - сказал я решительно, - из-за твоих советов меня били и надо
мной издевались и в детском саду и в школе; из-за твоих советов я казался
ненормальным всем товарищам; своими постоянно мокрыми брюками я тоже обязан
твоим советам. Хватит, теперь я попробую пожить своим умом, что сочту нужным
- бить, кого надо, матюгаться прямо на улице - все буду делать и буду
отвечать за свои поступки ...
Вот за это Фаина любит не тебя, а Томаса, и такого тебя никто не
полюбит ...
Это было запрещенным приемом; ударить маму я не мог, но и стерпеть этих
слов - тоже. Все помутилось у меня в голове, и я рухнул в обморок.
Раньше со мной этого не случалось. Когда я пришел в себя, мама
извинилась, чего тоже раньше не было.
Обозленный своим положением брошенного ухажера, я вымещал свою злобу в
классе. Так как там остались еще "непокорные", я применял к ним комплексную
методику - то у них неожиданно загорался портфель, то их одежда начинала
невыносимо вонять - это от сернистого натрия, вылитого на сиденье парты.
Очень успешным оказалось использование серной кислоты - даже следов ее на
парте было достаточно, чтобы во время глажки на одежде появлялись сотни
дырок.
Но самым устрашающим оказался взрыв в туалете. Как я уже рассказывал
про это самое замечательное помещение в школе, оно было построено на
азиатский манер - дырка и два кирпича по сторонам. Упомянутая дырка
оканчивалась этаким раструбом наверху, видимо, чтобы не промахнуться при
пользовании. Эти раструбы на нашем первом этаже были заполнены вонючей жижой
почти до верха.
Я набил порохом четыре пузырька из-под лекарств, завел в пробку по
бикфордову шнуру. К каждому из пузырьков, по числу очков в туалете, я
привязал тяжелый груз - большую гайку, камень и т.д. Дождавшись когда в
туалете не было посетителей, я быстро "прикурил" от сигареты все четыре
шнура и бросил по пузырьку в каждый раструб. После чего спокойно вышел из
туалета. Секунд через двадцать раздались четыре взрыва, вернее даже не
взрыва, а всплеска огромной силы, после чего последовали странные звуки
сильного дождя или даже града.
Я заглянул в туалет уже тогда, когда там раздались крики удивления и
ужаса забежавших туда учеников. Картинка была еще та - весь потолок был в
дерьме и жижа продолжала капать оттуда крупными фрагментами. Я представил
себе, как взорвавшиеся пузырьки с порохом, развив огромное давление, вышибли
жидкие "пробки" вверх, мощными фонтанами, ударившими в потолок. Замечу, что
если бы это был не порох, а обычная взрывчатка, то, скорее всего, разорвало
бы трубопровод в месте взрыва. Как это бывает с пушкой, где снаряд
взрывается, не успев вылететь из ствола. А порох превратил канализационную
трубу в подобие пушки, выстрелившей своим биологическим снарядом в потолок.
Все догадывались, что это затея моя, но доказательств не было. Сейчас
бы в эпоху терроризма, исследовали бы все дерьмо, но нашли бы обрывки
бикфордовых шнуров и осколки пузырьков. Назвали бы это "самодельным взрывным
устройством" и непременно разыскали бы автора. А тогда просто вымыли туалет
шлангом, и посчитали, что это из-за засора в канализации.
К слову, туалеты прочистились замечательно! Взрывом, как мощным
вантузом их прочистило так, что до окончания школы я уже засоров не замечал.
Безусловно, в классе этот случай среди учеников обсуждался. Все невольно
посматривали на меня. Но я, не принимая намеков на свой счет, заметил
просто, что если бы во время взрыва кто-нибудь находился бы в туалете, а тем
более, пользовался бы им, то он уже не отмылся бы никогда.
Надо сказать, что я был перепуган масштабами этого взрыва и решил мои
безобразия прекратить. К тому же, в классе не осталось ни одного смельчака,
который бы решился теперь обратиться ко мне иначе, чем "батоно". А я сделал
вывод, что сила - это лучший способ борьбы с непокорным народом. Особенно,
не успевшим вкусить демократии.

Расстрел

Тем временем наступил 1956 год, последний для почти тысячи студентов и
школьников Тбилиси. Я был в самом центре тогдашних событий марта 1956 года в
столице Грузии. Меня до сих поражает умалчивание этих страшных событий в
центральной прессе. Про Новочеркасск, Познань, Будапешт, Прагу - пишут и
даже по телевидению показывают. Про Тбилиси конца прошлого века, когда
советские войска забили саперными лопатками несколько женщин и стариков -
тоже. А про то, когда около восьмисот (это самые усредненные данные)
человек, в основном молодежи, были расстреляны, задавлены и утоплены в
центре Тбилиси - упорно умалчивают даже сейчас. При том, как грузинские
газеты уже с конца 80-х годов (т.е. еще в СССР!) открыто посвящали этому
событию огромные статьи.
Я начну рассказ об этом событии издалека - с описания жизни
обыкновенного тбилисского юноши, родившегося и воспитанного в годы "культа
личности". Юноша, который до этих дней воспринимал любовь "партии и
правительства" к своему народу всерьез, сталкивается с чудовищным
предательством - и взрывается.
У меня в детстве был целый иконостас портретов Сталина, я обращался к
нему утром и вечером. Как я теперь понимаю, молился. Правда, молился и
Боженьке, но потом просил за это прощения у Сталина.
И вот в 1952 году я узнал, что Сталин приедет в Тбилиси. Как должен
поступить сын, когда приезжает отец? Я так и поступил - пошел встречать отца
на вокзал. Взяв, естественно, с собой свой фотоаппарат "Комсомолец".
Я думал, это будет бронепоезд, с красными флагами. Но сталинский вагон
оказался обычным с виду; проводник распахнул двери, протер тряпкой поручни и
отодвинулся куда-то вглубь вагона. Сердце мое заколотилось. В проеме под
аплодисменты показался Сталин. Я почему-то думал, что Сталин - молодой,
высокий и энергичный, а увидел полноватого, рябого старика в белом кителе с
брюшком и усталым взглядом. Видимо, дорога утомила старика. Это было мое
первое потрясение. Второе не заставило себя ждать.
Старик устало помахал рукой толпе, а потом сделал то, чего я никак не
ожидал увидеть. Вместо того, чтобы молодцевато, как и подобает Вождю Всех
Пролетариев Мира, выскочить из вагона, гордо подняв голову, он вдруг,
медленно топчась на месте, повернулся к публике спиной, и, выпятив вперед
зад в белых брюках, стал неторопливо и аккуратно спускаться по лестнице на
низкий перрон, держась за протертые проводником поручни. Я протиснулся со
своим "Комсомольцем" поближе и, дождавшись пока Сталин глянет в мою сторону,
щелкнул.
Фотография получилась. Я берег ее всю жизнь, перевозил с квартиры на
квартиру и из города в город. Снимок изрядно пожелтел, видимо, я, по
пионерской неопытности недодержал его в ванночке с закрепителем. А потом,
когда я уже окончательно осел на своей квартире в районе "Автозаводской", он
пропал. Я перерыл все до последней бумажки. Но Сталин покинул меня.
Сталин и сопровождающие вышли на привокзальную площадь, но ни в какие
машины не сели, а просто и демократично, как и подобает Вождям в самой
демократичной и свободной солнечной стране, прошли пешком один квартал по
улице Челюскинцев (ныне Вокзальной). И лишь потом сели в авто. Я поехал за
ними на троллейбусе, потому что знал, куда поедет Вождь. Это знал весь
Тбилиси - он направится во дворец бывшего наместника генерал-губернатора
Воронцова-Дашкова, переделанный большевиками во дворец пионеров.
Еще из троллейбуса я увидел толпу мальчишек, прилипших к ограде сада,
куда выходил фасад дворца. И я тоже протиснулся к ней. Сталин находился от
меня в метрах пятидесяти, не далее. Позже, повзрослев, я дивился, почему не
было никакой охраны - ведь через эту решетку ограды любой мог выстрелить в
товарища Сталина и убить его! Например, я. Никто никого не обыскивал. Толпа
стояла перед решеткой и глазела. А за решеткой был Сталин.
Он сидел на скамеечке и беседовал с людьми. Рядом, ничуть не обращая
внимания на самого Сталина, садовник в белом переднике и картузе,
невозмутимо поливал сад из шланга. Вдруг Сталин что-то сказал окружающим,
после чего один из присутствующих бегом удалился. Видимо, Сталин попросил
воды. Но вождь не стал дожидаться посланца, он просто пальцем поманил
садовника, взял у него резиновый шланг и, налив себе в ладонь воды, выпил ее
прямо из горсти. Вскоре прибежал человек с подносом в руках, на котором
стояли бутылка "Боржоми" и бокал. Но Сталин только отмахнулся от него.
5 марта 1953 года Сталин умер. Что было тогда в России, хорошо
известно: плакали даже дети репрессированных. Ну, а Грузия - она просто
потонула в слезах. Моя бабушка сказала: "Теперь брат на брата пойдет,
пропадет страна!" А поэт Иосиф Нонешвили писал, что если бы солнце погасло,
то мы бы не так горевали - ведь оно светило не только хорошим, но и плохим
людям, ну а Сталин, как известно, светил только хорошим.
Народ на стихийных сходках предлагал всю страну или, по меньшей мере,
Грузию назвать именем вождя (ну, как Колумбию - именем открывателя Америки),
а первым секретарем сделать сына Сталина - Василия или, "на худой конец,
Лаврентия Берия, тоже грузина, как-никак".
А потом, в начале 1956 года, случился роковой ХХ съезд партии.
Потрясенная Грузия узнала, что Анастас Микоян выступил с разоблачением
культа личности Вождя.
И тогда Грузия стала ждать печальную дату - 5 марта, чтобы еще раз
убедиться: великая катастрофа случилась. Наступило 5 марта. Все газеты были
раскуплены. Люди передавали их друг другу и возмущенно качали головами:
"Вах! Вах! Ны одын слова нэ напысалы про дэн смэрты Важдя!". Как будто
Сталина и не существовало! Это было невыносимо, и население Грузии,
ососбенно молодежь, взорвалась.
Придя утром 6 марта на занятия в школу, я обнаружил учеников и учителей
во главе с директором, на улице перед школой. Никто, похоже, не собирался
заходить в здание. Завхоз молча с мрачным видом выносил со склада портреты
Вождей - Ленина, Сталина, Маленкова, Молотова ... Хрущев и Анастас Микоян
были тут же с гневом отвергнуты и затоптаны школьниками. Мы намеревались
идти с портретами и лозунгом: "Ленин-Сталин!" к Дому правительства. Это
решение возникло как-то внезапно и сразу во всех головах одновременно. Никто
даже ничего не обсуждал.
Старшеклассники остановили пару грузовиков, и мы быстро залезли в
кузов. Ехать было куда интереснее, чем идти. Оказалось, что мы со своей
школьной идеей были неодиноки - по дороге было много таких грузовиков со
школьниками. Было достаточно и пеших демонстрантов. Подъезжая к центру
города - улице Руставели, где и находился Дом правительства, - мы
выкрикивали наши лозунги и боролись с попытками некоторых двоечников
крикнуть нецензурщину в адрес строгих учителей.
Возле Дома правительства нас всех встретил какой-то дядя и, махая
руками, торжественно пообещал, что завтра газеты напечатают про Сталина все,
что надо. И удовлетворенные демонстранты разъехались: завтра напишут,
наконец, что 5 марта три года назад умер Сталин!
8 марта было устроено грандиозное представление на центральной площади
города - площади Ленина. Но мы помнили, как называлась раньше эта площадь.
Люди мрачно шутили, что в Москве даже Институт Стали переименован в Институт
Лени ...
На площади по кругу разъезжала черная открытая машина "ЗиС", в которой
находились актеры, наряженные как Ленин и Сталин. Это был тбилисский
народный обычай - на всех демонстрациях и торжественных мероприятиях два
актера, любимые народом, наряженные в вождей, ездили по площади на "ЗиСе" с
одной и той же мизансценой. Стоящий "Сталин" широким жестом показывал
сидящему "Ленину" на ликующий народ вокруг. "Ленин" одобрительно улыбался,
похлопывая "Сталина" по талии и жал ему руку. Толпа ликовала.
Кстати, тот дядя, у Дома правительства, сдержал свое слово - тбилисские