Май Карл. Верная Рука

   Слишком много здесь неясного. Во всяком случае, Вава-Деррик, похоже, существует не только в ее воображении. Но где его искать и кто он? Индеец, команч? Об этом как будто свидетельствует слово «вава», но почему Деррик? А при чем здесь миртовый венок? Неужели он был на ней в ту самую минуту, когда она потеряла разум? Если так, то это действительно белая женщина.
   Я двинулся в обратный путь, утешая себя надеждой, что во время ночного визита в лагерь мне удастся еще раз увидеться с Тибо-вете-Элен и получить более вразумительные сведения о ее прошлом. По дороге я раздумывал, как мне вести себя с моими спутниками — промолчать или рассказать об удивительной встрече? Можно ли считать обязательством слово, которое я дал сумасшедшей? С житейской точки зрения — нельзя, и не будет большого греха его нарушить. Но я всегда сдерживал свои обещания и к тому же, проведя столько лет среди индейцев, во многом перенял их правила поведения и взгляды. А они уверены, что душевная болезнь сродни святости. Значит, безумие этой женщины не снимает, а усиливает мою ответственность перед ней. Придя к такому выводу, я укрепился в мысли сохранить тайну и не нарушать обещания.
   Встреча с Тибо-вете-Элен задержала меня, и уже смеркалось, когда я, никем не замеченный, добрался до места нашей стоянки. Олд Шурхэнд ничего не сказал, только поднял на меня вопросительный взгляд, а Олд Уоббл явно обрадовался.
   — Наконец-то, наконец-то! — говорил он, дергаясь от возбуждения. — А я уже начал беспокоиться о вас, сэр!
   — Для беспокойства нет никаких причин, — ответил я, садясь на землю.
   — Стало быть, все спокойно. И ниггер там?
   — Негр, хотите вы сказать? Да, там.
   — Но, конечно, под надзором?
   — На сегодня во всем лагере осталось лишь двое взрослых мужчин, которые стерегут его, не отходя ни на шаг. Все прочие уехали за мясом. К ночи внимание сторожей ослабеет, и мы сможем легко осуществить наш замысел.
   — Так, так! С чего же мы начнем?
   — Дайте мне немного подумать, мистер Каттер.
   На самом деле у меня уже имелся готовый план действий, но разговаривать не хотелось, а объяснять ему причину моей задумчивости я не собирался. Из головы никак не шла загадочная индеанка. В эту минуту мой взгляд случайно упал на Шурхэнда — он сидел прямо передо мной, и багровый свет заката озарял его красивое, мужественное лицо, из-за необычного освещения оно казалось еще печальнее и строже. И вдруг я понял — так вот на кого была похожа безумная индеанка, Тибо-вете-Элен! Но не мерещится ли это мне? Всматриваясь в лицо Шурхэнда, я словно видел те же самые черты: такой же лоб, глаза, губы — но конечно, в мужском и более молодом варианте. Мне до сих пор еще никогда не приходилось испытывать такого потрясения; я сидел, боясь пошелохнуться. Но в следующий миг ко мне вернулось мое обычное хладнокровие, и я решил, что заблуждаюсь или обманут случайным сходством.
   Закат погас, и все окружающее потонуло во мраке. Теперь, уже не видя лица Шурхэнда, я окончательно успокоился и был рад, что не поддался минутному порыву и не рассказал о своей встрече с индеанкой. А ведь сделай я тогда это — и в ту же ночь один человек мог бы освободиться от груза, многие годы лежавшего у него на душе, а другой — вырваться из тьмы безумия. Но нам не дано знать наперед, что выходит из наших поступков.
   Довольно долго мы просидели в молчании. Наконец терпение старика истощилось, и он заговорил:
   — Что-то затянулись ваши размышления, сэр. Могу ли я предложить свою скромную помощь?
   — Не утруждайте себя, Олд Уоббл, — заметил Шурхэнд, относившийся к королю ковбоев с явной, хотя и сдержанной иронией. — Мистер Шеттерхэнд справится и без вашей помощи.
   — Справится, но когда! Вечер проходит, а нам нельзя терять времени.
   Я повернулся к Уобблу.
   — Потерпите еще немного, мистер Каттер. Пускай индейцы заснут.
   — Они уснут, а что потом? Как мы будем действовать?
   — Очень просто: я знаю палатку, в которой они держат Боба; мы подкрадемся к ней, обезвредим часовых…
   — То есть прикончим их? — деловито уточнил дотошный старик.
   — Зачем же? Вполне достаточно оглушить их.
   — Ну, этим вы занимайтесь сами! Такие номера не по моей части. Послушать вас, так все проще некуда: подкрались, оглушили…
   — И забрали пленника! — закончил я.
   — И это все?
   — Нет, еще сделать кое-что. Сходить к палатке вождя Вупа-Умуги и стащить его амулеты. Они висят там перед входом, на столбах.
   Олд Уоббл вытаращил на меня глаза.
   — Да-да. Не удивляйтесь. Это необходимо.
   — Тысяча чертей! Вот взбесится он, когда об этом узнает! Да для краснокожего такое — все равно что заживо помереть!
   — Не взбесится, — коротко ответил я.
   — Вы что, собираетесь их вернуть?
   — Да.
   — Сэр, что за бессмыслица!
   — Никакой бессмыслицы, мистер Каттер.
   — Ну-ну! Чем возвращать амулеты, лучше оставить их спокойно висеть, где висели.
   Мне пришлось сознаться, что на амулетах вождя я строю определенный план, и Уоббл очень заинтересовался:
   — Какое же применение вы нашли для этих штуковин?
   — Хочу остановить кровопролитие.
   — Дикарскими амулетами? Вы большой оригинал, мистер Шеттерхэнд! Может, объясните мне все толком?
   — Скажите, мистер Каттер, — начал я, — что произойдет, когда вождь узнает о пропаже?
   — Он придет в ужас, this is clear!
   — И пойдет на все, лишь бы снова завладеть ими. Так?
   — Само собой. Ради этого он будет готов на любые жертвы.
   — Вот именно. А потребуется от него совсем немного — без промедления заключить мир с апачами и оставить в покое Кровавого Лиса.
   — Мистер Шеттерхэнд, — восхищенно заявил старик, — вы большой чудак, но вместе с тем чертовски хитрый парень. Это я вам говорю! Он, как пить дать, согласится на ваши условия.
   — Вот и я так думаю.
   — Да, согласится; как ни жаль, а он вынужден будет это сделать.
   — Почему жаль?
   — Потому что я лишаюсь удовольствия — огромного, ни с чем не сравнимого удовольствия, сэр.
   — О чем вы, мистер Каттер?
   — О возможности преподать краснокожим хороший урок. Знаю, вы относитесь к ним по-другому, ну, а я повторяю: это мерзкие твари, вредители, и они должны исчезнуть с лица земли!
   — В вас опять заговорил не привыкший рассуждать ковбой, мистер Каттер, — заметил я. — И в том самом тоне, который раздражает меня, как вы уже могли заметить.
   — Оставьте свое раздражение при себе! — огрызнулся старик. — Будь вы ковбоем, так узнали бы, что всякий индеец — прирожденный конокрад. Ох, сколько я намучился с этими негодяями!
   — Похоже, не так уж сильно они вам навредили, вы благополучно дожили до глубокой старости.
   — Да, мучения пошли мне впрок, — скорбно подтвердил Олд Уоббл. — Тут я не спорю. И все-таки я ненавижу этих краснокожих ублюдков и радуюсь, когда мне удается истребить хоть нескольких из них — чем больше, тем лучше. Но не могу не признать, что ваша идея великолепна, хотя лично я жду от нее только неприятностей. Впрочем, одна маленькая надежда у меня еще осталась.
   — Какая надежда? — забеспокоился я. — Признайтесь, на что это вы надеетесь, мистер Каттер?
   — На то, что другие вожди команчей не пойдут на соглашение.
   — Да, они могут и заартачиться, особенно Нале Масиуф.
   — Этот тоже. Но я имел в виду молодого вождя Железное Сердце, или Большого Шибу.
   — Интересно, почему именно его?
   — Как раз из-за возраста. Его отец был верховным вождем племени, и теперь сын хочет занять такое же положение, но с ним соперничают другие вожди. А потеря Вупа-Умуги амулетов даст ему прекрасный повод вывести его из игры.
   — Ваши рассуждения логичны, но в данном случае вас ждет разочарование. Я ведь уже говорил, что Большой Шиба мне многим обязан, если потолковать с ним серьезно, по душам, он, я думаю, пойдет мне навстречу.
   — Потолковать серьезно? Вы хотите припугнуть его?
   — Если потребуется, то да.
   — Чем же?
   — Ну, во-первых, нашими апачами.
   — Этим его не проймешь. Команчи и так воюют с апачами.
   — Тогда я выставлю аргументы морального порядка.
   — Да вы что? Неужели вы и вправду думаете, будто слово «мораль» хоть что-нибудь значит для краснокожего?
   — Уверен в этом.
   — Вы здорово ошибаетесь!
   — Как-никак, я выкурил с ним не только трубку мира, но и трубку дружбы. Вы полагаете, это не стоит принимать в расчет?
   — Трубку дружбы? Это меняет дело. Да, да. По их дикарским понятиям, теперь вы — братья и уже никогда не должны сражаться друг против друга.
   — Ну вот, видите. Если Большой Шиба мне откажет, все будут знать, что он нарушил древний обычай, преступил клятву; об этом станут говорить в каждом вигваме, у каждого лагерного костра. Сами понимаете, какие последствия ждут тогда молодого вождя.
   — Хм, пожалуй. Его заклеймят позором, как клятвопреступника, и уже никто, ни белый, ни индеец, не захочет курить его табак.
   — Совершенно верно. Поэтому я убежден, что он откажется от борьбы с нами — если не из добрых чувств, то хотя бы вняв голосу рассудка. Не так ли, мистер Каттер?
   — Похоже, что так. Значит, все мои надежды окончательно идут прахом… Хотя нет — у меня есть еще один шанс: а вдруг вам не удастся стащить эти чертовы амулеты!
   — На это лучше не надейтесь. Так или иначе, я их заполучу.
   — Не будьте так самоуверенны, сэр! Заранее никогда не знаешь, на каком месте споткнется твоя лошадь.
   — Здесь никаких неожиданностей не предвидится, да и обстановку я изучил. Имеется только одно препятствие, которое способно помешать мне добыть амулеты, только одно, о многоуважаемый мистер Каттер!
   Старик опешил.
   — Что это вам вздумалось так ко мне обращаться?
   — Просто вы и есть то самое препятствие, сэр. Если вам опять придет на ум какая-нибудь затея вроде вчерашней, мы наверняка потерпим неудачу. Ну а если нет — все будет в порядке.
   — На этот счет не беспокойтесь, — обиженно сказал Уоббл. — Я буду делать то, что вы велите.
   — Вы уверены, мистер Каттер? Я спрашиваю еще раз: вы действительно в этом уверены?
   — Да, черт подери! А то вы потом опять начнете читать мне мораль перед всеми ребятами, а я этого совсем не хочу, this is clear!
   — Вы меня чрезвычайно обяжете, если сделаете, как сказали. Тогда я смогу быть спокоен за судьбу нашего предприятия.
   — Ладно, ладно. Но вот послушайте-ка, мистер Шеттерхэнд — вы такой хитрец и всезнайка, а позабыли об одном очень важном пункте, от которого зависит успех.
   — Но вы-то вспомнили о нем, сэр?
   — Вспомнил, хотя, к сожалению, только сейчас.
   — Что же это за пункт, мистер Каттер?
   — Лошадь! — выпалил старик.
   — Лошадь? Какая лошадь?
   — Та, которая повезет вашего ниггера… то есть негра. На чем ему ехать отсюда? Или он побежит рядом с вами, держась за стремя?
   — Ах, вот вы о чем. Да, забыть о такой вещи мог бы только самый зеленый новичок.
   — Нам надо было взять еще одну лошадь! — торжествующе заявил Олд Уоббл.
   — Нет, сэр. Все остальные, кроме тех, на которых мы приехали, недостаточно выносливы. Ни одна из них не выдержала бы дороги в оба конца, а отдыхать нам некогда! Мы возьмем лошадь здесь.
   — У краснокожих?
   — Конечно. Ведь манежей в прерии нет, и получить коня напрокат тут негде.
   — Хм! Занятная идея! Украсть лошадь у индейцев! Но это очень рискованно, мистер Шеттерхэнд. А что, если она тоже окажется не слишком резвой?
   — Не беспокойтесь, мистер Каттер. Я уже присмотрел одну, и она нам вполне подойдет.
   — О, вы даже успели выбрать подходящую?
   — Да, и это великолепное животное. Она привязана отдельно от табуна, рядом с палаткой Вупа-Умуги. Думаю, обычно на ней ездит сам вождь. Лошадь очень хороша, и ему, наверно, не хотелось рисковать ею в долгом и опасном походе в Льяно. Поэтому он оставил ее дома.
   — Так негр поедет на ней?
   — Нет, на ней поеду я, а он на моей.
   — Well, но тогда возникает еще одно затруднение.
   — Как, опять?
   — Да, на этот раз последнее. Допустим, все у нас прошло удачно: вы оглушили часовых, мы вытаскиваем из вигвама негра, забираем амулеты вождя, и все это так незаметно, что ни одна живая душа ничего не заподозрила. Но с лошадью дело без шума не обойдется. Это я знаю наверняка.
   — Я тоже это знаю.
   — Индейская скотина, никогда не носившая на себе белого человека, и близко вас к себе не подпустит.
   — Подпустит.
   — А если вы все-таки изловчитесь и заберетесь на нее, она не будет вас слушаться.
   — Будет.
   — Ого! Вы так уверены в своих силах? В таком случае вас можно сравнить лишь с одним наездником, лучшим в мире.
   — Кто же этот джентльмен?
   — Это… это… Не сочтите за хвастовство, но это не кто иной, как Олд Уоббл, он же король ковбоев.
   Я улыбнулся.
   — Да! — продолжал старик. — Это я! Вам кажется, хватил лишку? Но тем не менее это так. Известно вам, что значит получить прозвище короля ковбоев? Да то, что нет такой лошади, от которой я не добился бы всего, чего захочу! Можете ли вы сказать о себе то же самое?
   — К чему это, мистер Каттер? Слова немногого стоят.
   — Что ж, вы правы. За мужчину должны говорить его дела. Я давно уже слышал, да и видел, что вы неплохой наездник, ну, а теперь…
   — Охотно верю, что вы это слышали, но видеть пока не могли, — вставил я.
   — Как это не мог видеть? За последние дни у меня было достаточно возможностей посмотреть на вас в седле.
   — Тогда я правил своим собственным конем, а сегодня сяду на чужого.
   — Пошли вам Бог удачу! Надеюсь, что этот конь не увезет вас, а заодно и нас прямиком в пекло!
   — Не тревожьтесь, мистер Каттер. В тот миг, когда я окажусь на нем, вы уже будете далеко.
   — Где именно? О чем это вы?
   — Часовых мы оглушим, но через какое-то время они придут в себя, — объяснил я. — Да и поймать лошадь вряд ли можно совсем бесшумно. В общем, не исключено, что в лагере поднимется тревога и за нами устроят погоню. Преследователями будут юноши и подростки, но оружие-то у них все-таки есть. А шальная пуля разит не хуже прицельной. Поэтому нам не стоит тут задерживаться после того, как сделаем все, что наметили.
   — Конечно, и я так думаю.
   — Значит, поступим следующим образом: как только выручим пленника и завладеем амулетами, вы трое должны быстро покинуть долину. Вы, мистер Каттер, поведете негра, чтобы он не оступился в темноте, а мистер Шурхэнд понесет амулеты. Возвращайтесь сюда, садитесь на коней и уезжайте.
   — Боб на вашем жеребце?
   — Да.
   — А парень сумеет удержаться в седле? Насколько я помню, ваш конь никого чужого и близко не подпустит.
   — Они с Бобом старые знакомые.
   — Ладно, пускай так. Ну а вы?
   — Я подожду, пока вы не окажетесь в безопасности, потом изловлю лошадь Вупа-Умуги и поскачу следом.
   — О Господи! Мистер Шеттерхэнд, я предупреждаю вас в последний раз: одумайтесь! Взгляните на вещи здраво: вы остаетесь посреди вражеского лагеря. Лошадь вождя постарается удрать от вас; придется ее ловить, а когда вы запрыгнете ей на спину, она начнет вертеть задом, лягаться и брыкаться, чтобы вас скинуть. Прикиньте время, которое потребуется на укрощение этой зверюги, и кутерьму, которая поднимется в лагере! Все индейские мальчишки проснутся, выбегут из вигвамов и откроют пальбу. Да вас изрешетят, прежде чем вы повернете ее мордой к выходу из долины!
   — Я повторяю, мистер Каттер: эта лошадь повезет меня.
   — О да, повезет, вот только куда и как? Она будет скакать взад-вперед, потом забежит в табун, и все другие лошади тут же начнут лягаться и кусаться, потом станет носиться между палатками, наконец повалится на землю и будет кататься по ней, пока не сломает вам шею и сама не покалечится, и тогда…
   — Хватит, сэр, довольно! — перебил я. — Даю вам слово, что из всех столь ярко описанных вами событий не произойдет ни одного. Вы слышите — ни одного!
   — Что ж, прекрасно, — проговорил Уоббл, глубоко уязвленный моим равнодушием к его аргументам. — Хотите поступать по-своему — поступайте, но вы наживете беду, я это предчувствую. В лучшем случае вы отделаетесь переломами ног и ребер, да еще парочкой вывихов. Кто не слушает добрых советов, тому нельзя помочь, this is clear!
   — Помощь мне не нужна. Единственное, о чем я вас попрошу, это возвращаться той же дорогой, по какой мы сюда приехали. Иначе я могу потерять вас в темноте.
   Тут в разговор вступил молчавший до сей поры Олд Шурхэнд.
   — Я почему-то совершенно не беспокоюсь за вас, мистер Шеттерхэнд, — заметил он. — Дело, конечно, очень опасное, но я знаю, что вы не взялись бы за него, если бы не были уверены в успехе. Так что, думаю, все пройдет как надо. Но мне хотелось бы, если вы не против, внести одно предложение.
   — Буду вам только признателен, — ответил я.
   — Скажите, какой длины вся долина?
   — За полчаса быстрой ходьбы ее можно пересечь.
   — А сколько времени нужно, чтобы дойти отсюда до ее начала?
   — Еще четверть часа.
   — Лошади, наверное, находятся в дальнем конце ее, в тупике?
   — Да.
   — Значит, исполнив все, что следует, нам придется еще почти час добираться до наших лошадей. Не слишком ли много времени потребует это от нас?
   — Хм. Можно сберечь время, если подвести их к самому устью долины.
   — Вот это я и хотел предложить вам, сэр.
   — Благодарю и безоговорочно соглашаюсь. Ну а теперь, джентльмены, нам пора. Одиннадцатый час, и население лагеря, вероятно, уже отправилось на покой. Возражений нет? Тогда вперед!
   Мы забросили за спины ружья, взяли лошадей под уздцы и двинулись к вигвамам команчей. Перед входом в долину я остановил моих спутников, а сам прошел еще несколько десятков шагов и, поднявшись по склону, огляделся и прислушался. Но поблизости все было тихо, в лагере команчей ни звука, ни огонька. Убедившись, что индейцы действительно спят, я вернулся к моим друзьям. Мы привязали конец к дереву и тихо проскользнули в долину, навстречу предприятию, которое лично для меня должно было, по мнению Олд Уоббла, завершиться бесславным и горестным стратегическим поражением.
   Звезды давали как раз столько света, сколько нам требовалось, ни больше и ни меньше. Мы держались левой стороны долины, днем, идя по правому склону, я успел изучить ее во всех подробностях. Да и кустарник здесь был гуще и доходил почти до вигвамов, что позволяло нам избежать немедленного обнаружения — в том случае, если кто-нибудь из команчей еще не заснул. Очутившись на одной линии с вигвамами, мы легли на землю и поползли к тому из них, где находился Боб. Движение наше было очень медленным, его вдобавок сильно затрудняли винтовки. Но они могли понадобиться для обороны, и оставлять их снаружи, при лошадях, было бы рискованно. Если в лагере начнется тревога, то одними револьверами не обойтись.
   Шурхэнд полз впереди. Когда нас отделяло от цели всего лишь несколько шагов, он замер на месте, дожидаясь меня, и шепнул:
   — Вы видите часовых? Вон они, лежат у входа и дрыхнут. Вам помочь? Хотя, думаю, ваши кулаки более привычны к драке, чем мои.
   — Я справлюсь. Побудьте здесь, а как услышите два глухих удара, можете идти к палатке.
   Тихонько подкравшись вплотную, я увидел обоих команчей — они крепко спали. Схватив одного за глотку, я стукнул его в висок; он даже глаз не открыл, только дернулся и обмяк у меня в руках. Так же гладко получилось все и со вторым. Через минуту рядом со мной стояли Шурхэнд и Олд Уоббл.
   — Посидите с ними, джентльмены, — попросил я. — И посматривайте, чтобы ни тот, ни другой не вздумал шуметь, пока я буду в вигваме.
   — Шуметь? — удивился старик. — Они же оглушены!
   — Да, но надолго ли? Я боялся проломить им черепа и потому бил несильно. Если кто-то из них очнется, пригрозите ему ножом.
   С этими словами я откинул входной полог и шагнул в вигвам. Внутри было темно, и слышалось только глубокое дыхание спящего человека.
   — Боб! — позвал я.
   Никакого ответа. Я нащупал в кромешном мраке чью-то ногу и подергал за нее.
   — Эй, Боб! — на этот раз спящий заворочался.
   — Боб, это ты?
   — Кто?.. Что?.. Где?.. — пробормотал сонный голос. Но говорил он по-английски, значит, я не ошибся адресом.
   — Боб, проснись скорее и слушай меня! Ты один?
   — Да, Боб один, совсем один. А кто это?
   Тут я вспомнил, что этот славный парень всегда изъясняется о себе в третьем лице — «массер Боб»; к тем же, кого считал выше себя, он обращался «масса», как это принято среди негров американского Юга.
   — Говори как можно тише. Я пришел освободить тебя.
   — О-ох! Освободить Боба! Массер Боб станет свободным, взаправду свободным?
   — Да, взаправду, — прошептал я.
   — Но кто вы?
   — Ты знаешь меня и будешь рад услышать мое имя. Но смотри, не завопи на радостях, не то нам конец.
   — Боб будет вести себя тихо, так тихо, что никто не проснется. Это вы, масса Лие?
   — Нет, не угадал.
   — Тогда… тогда масса Шеттерхэнд!
   — Верно, это я.
   — У-у-ух! — трудно описать всю ту богатую гамму чувств, которую негр ухитрился вложить в этот долгий стон облегчения. Он сжал зубы, но от возбуждения так взбрыкнул ногами, что я еле успел отодвинуться в сторону. Боб был очень сильным парнем, и его пинок мог сравниться с ударом лошадиного копыта.
   — Уймись! — велел я. — Радоваться будешь, когда мы выберемся отсюда. Твои ступни связаны, это я уже понял. А как по части всего остального?
   — Они привязали руки Боба к шестам своего дома, — шепотом сообщил негр. — И еще обвязали ремень вокруг тела.
   — Как с тобой обращались?
   — Плохо, масса. Очень плохо. Боб получил много тумаков.
   — Но хотя бы кормили?
   — Боб все время голодал.
   — Ладно, полежи минутку спокойно, пока я развяжу тебя. Ремни нам понадобятся.
   — А их здесь еще много, — ответил Боб. — Они висят тут рядом, наверху.
   — Well! Они пригодятся для твоих сторожей. Скажи мне, сумеешь ли ты сладить с моим конем? Он стоит неподалеку, чтобы увезти тебя отсюда.
   — Жеребец Хататитла? О, мы с ним друзья! — с энтузиазмом отозвался Боб.
   — Вот и прекрасно. А теперь хватит разговоров, нужно спешить. Как ты попал в плен, расскажешь потом.
   Я перерезал его путы. Он поднялся, потянулся всем своим сильным телом и снова тихонько застонал — то ли от боли в онемевших членах, то ли от радости.
   — Где ремни, о которых ты говорил? Давай их сюда.
   Боб протянул мне пучок тонких сыромятных ремней, и мы вдвоем вынырнули из палатки. Он, по-видимому, сразу же сообразил, что Олд Шурхэнд и Олд Уоббл прибыли вместе со мной и бояться их не надо. Но, разглядев в темноте оглушенных команчей, Боб произнес:
   — А, вот они, эти индейские собаки, которые все время били массера Боба и пинали его ногами! Масса Шеттерхэнд накажет их?
   — Да. А пока мы их свяжем.
   — О, о! Боб хочет сделать это сам! Да так, что ремни дойдут им до костей!
   И негр, набросившись на своих мучителей, мгновенно скрутил их ремнями, да с таким усердием, что от боли оба индейца пришли в себя. Но это было уже неважно. Мы запихнули им во рты кляпы (на которые употребили куски их собственных рубашек), затащили в вигвам и бросили там, удостоверившись, что они не смогут ни позвать на помощь, ни освободиться своими силами.
   Первая часть нашего предприятия завершилась вполне успешно, теперь нужно было завладеть амулетами. Велев Бобу и старику ждать, мы с Шурхэндом прокрались к вигваму вождя. Здесь все было спокойно, и мы без помех вывернули из земли оба шеста с реликвиями предков Вупа-Умуги. Вернувшись с этой добычей к нашим товарищам, мы сняли амулеты с шестов и нанизали их на ремень, чтобы было удобней нести.
   — У нас все готово, — проговорил Олд Уоббл. — Ну а вам, мистер Шеттерхэнд, остается самая трудная задача. Поверьте, мне действительно не по себе. Далеко отсюда лошадь вождя?
   — Нет. Я сейчас видел ее — она лежит в траве за его вигвамом.
   — А можно нам взглянуть на нее?
   — Хотите узнать, как она себя поведет, заметив чужих?
   — Да.
   — Хорошо, пошли. Думаю, это ничем нам не грозит. Только не подходите слишком близко, а то будет много шума.
   Мы беззвучно двинулись вперед. Когда между нами и лошадью осталось всего около двадцати шагов, она подняла голову и фыркнула; еще три шага — и вскочила, отбежала в сторону, натянув лассо, и угрожающе взбрыкнула задними ногами.
   — Отойдите назад, сэр, — прошептал я. — Видите, она уже готова заржать. Это животное вышколено на совесть.
   — Вышколено! — пробормотал Уоббл. — Черт бы побрал такую школу, где коней учат ломать кости всякому белому человеку. И вы хотите попытать счастья с этой бестией?
   — Да.
   — Да еще в такой темноте!
   — Вы полагаете, что мне следует дождаться дня?
   — Бросьте шутить, дело очень серьезное. Я чертовски боюсь за вас. Послушайтесь доброго совета: вам лучше…
   Тут Олд Шурхэнд прервал старика, не дав ему закончить очередное, заведомо бесполезное поучение:
   — Довольно разговоров, сэр. Нам нужно уходить. Возьмите за руку Боба и ведите его, а я понесу амулеты. Скорее, вперед!
   — Ладно, ладно, — отозвался Олд Уоббл. — Уже иду и веду негра… Но хотелось бы мне посмотреть, чем тут все кончится! Как бы то ни было, я сделал все, что мог, а теперь умываю руки!
   Они скрылись в ночи, и я мог приступать к исполнению задуманного. Конечно, мне и в голову не приходило действовать так, как предполагал Олд Уоббл — это значило бы попусту рисковать жизнью. Лошадь была выдрессирована на индейский манер, то есть привыкла шарахаться от каждого белого. Если бы я, не зная об этом, все-таки сумел каким-нибудь чудом вспрыгнуть на нее, животное действительно принялось бы яростно обороняться, ржать, кататься по земле — словом, проделывать то, о чем со знанием дела предупреждал меня старик. В придачу ко всему на ней не было ни седла, ни уздечки — вообще никакой сбруи, только лассо, привязывавшее ее к вбитому в землю колышку. Значит, я мог бы рассчитывать только на силу собственных ног, стараясь, как говорят кавалеристы, удержать лошадь в шенкелях ³². Но какой в этом смысл, если я все равно не сумею заставить ее скакать в нужном направлении? Укрощение коня требует времени, и весь лагерь всполошится задолго до того, как я добьюсь хоть малейшего успеха.