Май Карл. Верная Рука

   — Они и не собираются с ним встречаться.
   — Не собираются? Здесь, пожалуй, опять что-то не сходится!
   — Сходится, и очень точно. Все дело в том, что они давно уже с ним встретились.
   — Вот как! Значит, вы полагаете, что… что… — повторял он смущенно.
   — Продолжайте же, вы абсолютно правы!
   — Что он уехал вместе с ними?
   — Конечно.
   — Дьявол!
   — Где вы видели Тоби Спенсера?
   — На вокзале. Он и пятеро его дружков уже сидели в купе.
   — Они вас видели?
   — Да. И, похоже, они знают меня еще со вчерашнего вечера, потому что презрительно усмехнулись, увидев меня из окна.
   — Но один человек не только не усмехался по вашему адресу, но и вообще поостерегся выглядывать в окно.
   — Вы имеете в виду Генерала?
   — Да. Я абсолютно убежден, что он уехал вместе с ними, мистер Тресков.
   — Если бы это было так!
   — Так оно и есть. Можете не сомневаться.
   — Значит, поиски мои оказались тщетными, а я стоял в нескольких шагах от вагона, в котором он уезжал!
   — Вне всякого сомнения!
   — Какой конфуз! Я готов сам себе надавать оплеух!
   — Не стоит этого делать, это бессмысленно. К тому же оплеухи, которыми награждаешь себя сам, бывают, как правило, значительно слабее тех, что получаешь от других.
   — Вы еще и шутите! Однако ошибку еще можно исправить, если мы изменим наш план.
   — Каким образом?
   — Не поедем на пароходе, а сегодня же ночью отправимся на поезде в Сент-Луис.
   — Я бы не советовал этого делать.
   — Почему?
   — От поездки по железной дороге нам придется отказаться хотя бы из-за лошадей. Это во-первых. Кроме того, с нами еще нет Виннету, и я должен отправить за ним посыльного. И, в-третьих, может случиться так, что эти парни не уедут сразу же из Сент-Луиса, а по каким-нибудь причинам непременно задержатся там. В этом случае мы опередили бы их и просто не знали бы, куда двигаться дальше.
   — Это верно!
   — Не правда ли, вы с этим согласны? Мы могли бы испортить себе все дело. Поэтому тех, кого мы собираемся ловить, мы должны пропустить вперед себя. Тогда мы сможем уверенно идти по их следу. Согласны ли вы с моими рассуждениями, господа?
   — Да, — ответил Тресков.
   — Согласны мы или не согласны — какая разница! И вообще это не имеет никакого значения, — отозвался Дик Хаммердал, — но действовать надо в точности так, как вы сказали. Лучше уж следовать вашим указаниям, чем собственным глупым головам. Что скажешь на это, Пит Холберс, старый енот?
   — Если ты считаешь, любезный Дик, что ты болван, то я не возражаю.
   — Вот еще! Я же говорил про наши головы, а не про свою собственную.
   — Нет, Дик, здесь ты, к сожалению, был не прав. Как ты можешь говорить о голове, которая принадлежит не тебе, а, к примеру, мне? Я бы никогда не позволил себе назвать твою голову глупой, потому что ты сделал это за меня, а тебе, конечно же, виднее, дорогой Дик!
   — Дорогой я или не дорогой — какая разница! Но если ты будешь меня оскорблять, так я могу и перестать им быть. Скажите, мистер Шеттерхэнд, для нас двоих сегодня еще есть какая-нибудь работа или нет?
   — Пожалуй, нет. Приходите завтра с вашими лошадьми на пристань; это все, что я могу вам сейчас сказать. Да, чуть не забыл: вы ведь теперь, должно быть, остались совсем без денег?
   — Хотите дать нам взаймы, сэр?
   — С удовольствием.
   — Спасибо! Мы и сами готовы сделать то же самое. Я бы даже предоставил в ваше распоряжение весь этот кошелек и счел бы за честь, если бы вы согласились принять его в подарок.
   И с этими словами он достал из сумки пузатый кожаный кошель и с глухим металлическим звоном бросил его на стол. Было ясно, что кошелек доверху наполнен золотом.
   — Если бы я согласился его принять, вы бы сами остались ни с чем, — сказал я.
   — Это не беда! Ведь у Пита Холберса в сумке точно такой же кожаный мешок. У нас все же хватило ума положить в бумажник только ценные бумаги. А несколько тысяч долларов мы обратили в золото, так что мы можем оплатить все, что необходимо. Ну, а теперь самым разумным будет выспаться как следует, потому что в пути отсюда до Канзас-Сити нам, пожалуй, особенно спать не придется. На пароходе вообще особенно не разоспишься.
   — Да, вы можете идти, больше нам пока обсуждать нечего.
   — Вот и хорошо! Пойдем, Пит Холберс, старый енот! Или ты хочешь посидеть еще?
   — Хм! Если я правильно понимаю, то пиво, которое здесь у матушки Тик бежит из бочки, — это не та жидкость, в которой мы с тобой сможем купаться там, в горах. Или оно тебе не по вкусу, любезный Дик?
   — По вкусу оно мне или не по вкусу — не имеет значения, но жидкость эта и вправду замечательная, и если ты хочешь остаться здесь еще на некоторое время, то я тебя в беде бросать не стану, тем более что я тебя затем и звал идти спать, чтобы ты отказался. Я и сам еще жажду как следует не утолил!
   И они остались, а мы с Тресковом тоже были не настолько жесткосердны, чтобы бросить их одних в этой уютной комнатке. Снова завязалась оживленная беседа, доставившая мне немало удовольствия. Как Тресков, так и бывший индейский агент успели немало рассказать о них, забыв, однако, упомянуть одно их интересное прозвище, а именно — «бутерброд наоборот». Как известно, в двойном бутерброде масло или другая вкусная начинка всегда находится внутри, между двумя кусками хлеба. Оба же наших героя, как уже не раз было сказано, имели обыкновение в бою стоять спиной друг к другу, прикрывая один другого от ударов противника. Вот за эту оригинальную «боевую стойку» их и прозвали «бутерброд наоборот».
   Я так или иначе собирался отправиться в Скалистые горы, поэтому встреча с ними пришлась мне очень кстати. Путешествие в компании неугомонного весельчака Хаммердала и деликатного Холберса гарантированно избавляло меня от скуки однообразного и утомительного перехода на Запад. К тому же оба они были куда более ловкими вестменами, чем, скажем, Олд Уоббл, Сэм Паркер или Джо Холи, так что я мог не опасаться за свое хорошее настроение в пути. Тресков, хотя и не был вестменом, но зато был в высшей степени порядочным, опытным и при этом скромным человеком. Так что из нас могла получиться совсем недурная компания.
   Матушка Тик нашла мне надежного посыльного, которого я и отправил за Виннету. Посыльный оказался парнем расторопным, и уже на следующее утро, когда я сидел за чашкой кофе, в салуне матушки Тик появился вождь апачей. Мне доставляло немалое удовольствие видеть, какими почтительными и восхищенными взглядами встречали Виннету присутствующие и как приветливо отнеслась к нему хозяйка, хотя он и попросил всего лишь стакан воды.
   Я рассказал ему последние новости и объяснил причины, которые заставили меня вызвать его сюда. Он сразу же узнал Трескова, не забыв, похоже, и про те ошибки, что были ими в тот раз допущены. Он сказал:
   — Сэм Файрган был вождем своих бледнолицых, поэтому Виннету с того момента, как ступил в тайник, во всем следовал его распоряжениям. Да и моего брата Шеттерхэнда с нами тогда не было. Теперь, когда мы разыщем Олд Шурхзнда, все будет по-другому; мы постараемся не совершать ошибок и не проливать так много крови. Какой путь избрал на этот раз Сэм Файрган?
   — Не знаю, но попробую выяснить это, когда зайду попрощаться с мистером Уоллесом.
   Первым делом нужно было помочь Трескову сделать необходимые покупки. В оружии он разбирался плохо, и ему, конечно же, всучили бы какую-нибудь красивую с виду, но совершенно никудышную винтовку. И даже мне нелегко оказалось углядеть, что порох, который нам поначалу предложили, состоит как минимум на двадцать процентов из древесной золы.
   Уладив дела с покупками, я отправился к банкиру Уоллесу, чтобы сказать ему, что я собираюсь покинуть город. О Генерале и событиях последнего вечера я ему ничего говорить не стал, поскольку не видел в этом особой необходимости. Да и вообще всегда лучше промолчать, чем сказать то, чего говорить нельзя или даже просто не обязательно. Под конец я задал ему еще один вопрос:
   — Вам ведь известно, сэр, что в поездке в Форт-Террел Олд Шурхэнда сопровождал Апаначка, молодой вождь команчей?
   — Да, он рассказал мне об этом, — ответил Уоллес.
   — А куда дальше направился этот индеец? Где он расстался с Олд Шурхэндом?
   — Из Форт-Террела они вместе доехали до Рио-Пекос, где Апаначка и распрощался с ним, чтобы возвратиться к своему племени.
   — Отлично! А не знаете ли вы, какой маршрут избрал теперь Олд Шурхэнд?
   — Он отплыл на корабле до Топика, а дальше намеревался подняться верхом вдоль Репабликан-Ривер.
   — Так я и думал. А что у него за конь?
   — Тот самый, которого ему подарили вы, сэр.
   — Превосходно. В таком случае надеюсь скоро отыскать его следы.
   — Пожалуй, я мог бы дать вам для этого один ориентир. Когда будете в Топике, отыщите салун Питера Лебруна. Олд Шурхэнд знаком с хозяином и наверняка заглянул туда. А примерно в двух днях конного перехода вверх по правому берегу Репабликан-Ривер расположена одна крупная ферма с обширными земельными угодьями. Владелец фермы держит большие табуны лошадей и стада коров. Зовут его Феннер, и всякий раз, когда Олд Шурхэнд оказывался в тех краях, он неизменно наведывался к этому фермеру. Больше я вам, к сожалению, помочь ничем не могу, мистер Шеттерхэнд.
   — Да в этом и нет необходимости. Того, что вы сообщили мне, более чем достаточно. Можете не сомневаться, что я разыщу моего друга Шурхэнда, как если бы вы обрисовали в подробностях каждый шаг предстоящего мне пути.
   И, распрощавшись с Уоллесом, я покинул его дом.
   Когда пришло время отправляться на пристань, я попросил у матушки Тик счет. И это оказалось непростительной ошибкой с моей стороны: хозяйка обиделась чуть ли не до слез, заявив мне, что считает для себя оскорбительным брать деньги за предоставившуюся ей возможность видеть у себя Олд Шеттерхэнда. Я, со своей стороны, возразил, что могу считать себя гостем лишь там, куда меня приглашали, и что мой характер не позволяет мне принимать в подарок что-либо, за что ей самой приходится платить. Она признала мои возражения резонными и тут же предложила мне в высшей степени необычную сделку:
   — Хорошо! Раз уж вы непременно хотите со мной расплатиться, а я не хочу брать с вас деньги, то дайте мне нечто такое, что деньгами не является!
   — Что именно?
   — Нечто такое, что для меня дороже всяких денег и что я могла бы хранить как святыню до конца моих дней: я прошу подарить мне прядь ваших волос!
   Я буквально опешил от неожиданности.
   — Прядь?.. Прядь? Мою прядь? Я не ослышался? Верно ли я вас понял, матушка Тик?
   — Да, да, сэр! Я прошу у вас прядь с вашей головы.
   И даже несмотря на полученное подтверждение, я не мог отделаться от мысли, что это не более чем шутка. Вот уж действительно удивила! Вообще говоря, у меня на голове целые заросли, настоящий девственный лес! Меня, к примеру, можно было взять за волосы, что я неоднократно и позволял с собой проделывать, и оторвать от земли, не причиняя мне при этом ни малейшей боли. И под стать общей густоте моей шевелюры была толщина и прочность каждого отдельного волоса. Когда однажды, еще в ученические годы, я доверил их ножницам одного лейпцигского парикмахера, то уже после первых попыток справиться с ними он воскликнул в полном изумлении: «Да это же не волосы! Это щетина!» И вот теперь матушка Тик надумала просить у меня «прядь»! Она бы еще сказала «локон»! Приняв мое удивление за молчаливое согласие, хозяйка побежала за ножницами.
   — Так вы позволите? — спросила она, вскоре вернувшись и уже выискивая глазами место на моей голове, откуда и предстояло извлечь эту самую прядь.
   — Ну, если вы это серьезно, матушка Тик, то так и быть, берите!
   Я наклонил голову, и алчущая моих волос старушка — а ей было уже за шестьдесят — запустила в них свои пальцы. Найдя самый непроходимый участок леса, она погрузила концы ножниц в подлесок… шрр! Звук был такой, словно резали стеклянные нити. Хозяйка с видом победителя продемонстрировала мне добытую ею «прядь» и сказала:
   — Сердечное вам спасибо, мистер Шеттерхэнд! Я положу эту прядь в медальон и буду показывать каждому моему гостю, который пожелает ее увидеть.
   Ее лицо просто сияло от удовольствия, а вот мне стало не слишком весело, когда я увидел, что она держала в руке. Нет, это была совсем даже не прядь, а толстый пучок волос, из которого получилась бы добрая кисть для маляра! И она еще говорит про какой-то медальон! Даже если бы она запихнула этот пучок в большую консервную банку, то там уже не осталось бы места ни для чего другого! Я с испугом схватился рукой за то место на голове, где погуляли ее ножницы, и обнаружил там совершенно голую площадку размером с большую серебряную монету. Ах, негодница! Я поскорее нахлобучил на голову шляпу и дал себе торжественную клятву никому больше не делать подобных подарков — ни матушкам, ни тетушкам и ни сестрицам!
   После такой ощутимой потери расставание с бойкой хозяйкой далось мне легче, чем я ожидал вначале, и, оказавшись на борту парохода, я устроился подальше от посторонних глаз, занявшись планиметрическими исследованиями на предмет того, скольких движений ножниц хватило бы, чтобы превратить голову лихого вестмена в лысину обывателя.
   Корабль, принявший нас на борт, оказался вовсе не тем плавучим дворцом, какой представляешь себе, когда речь заходит о плавании по Миссисипи или Миссури, а неповоротливым пакетботом, едва продвигавшимся вперед с помощью натужно пыхтящей машины. Мы целых пять дней плыли до Топика, где я по совету Уоллеса заглянул в кабачок Питера Лебруна, чтобы навести справки про Олд Шурхэнда. Оказалось, что тот был здесь всего три дня назад. Там же мы купили хорошего коня для Трескова. Оттуда путь наш лежал по «волнистой» прерии вдоль Репабликан-Ривер. Местность на востоке Канзаса очень холмистая и похожа на внезапно застывшее бурное море, отчего и получила название «волнистой прерии».
   К вечеру следующего дня мы добрались до фермы Феннера. Дорогу к ней узнать было несложно. На обширных пастбищах мы встретили множество ковбоев, охранявших стада. Феннер оказался приветливым человеком и радушным хозяином, который, правда, сначала недоверчиво оглядел нашу компанию, но потом, услыхав имя Олд Шурхэнда, пригласил всех нас быть его гостями.
   — Прошу вас не удивляться, господа, что я не сразу пригласил вас к себе, — сказал Феннер, — сюда, должен признаться, заглядывают очень разные люди. Только позавчера у меня гостили семь человек. Я гостеприимно оставил их у себя на ферме, а утром вместе с ними исчезли семь моих лучших лошадей. Я послал за ними погоню, однако настичь их так и не удалось — слишком велик был отрыв.
   Я попросил Феннера описать внешность этих семерых, и у нас не осталось никаких сомнений насчет того, что это были Генерал с Тоби Спенсером и пятью его дружками. Хозяин сказал нам, что Олд Шурхзнд провел на ферме одну ночь, и мы решили поступить так же, тем более, что нам нужно набраться сил перед возможной погоней за негодяями.
   И поскольку мы предпочли остаться под открытым небом, из дома были вынесены во двор стол и стулья. И теперь мы обедали на свежем воздухе возле дома. Неподалеку паслись наши расседланные лошади, а еще дальше сновали туда и обратно ковбои, собиравшие стада на ночь. С левой стороны к дому приближался на несущейся во весь опор лошади всадник, за которым развевалось на ветру некоторое подобие белой гривы, и я тут же узнал в нем Олд Уоббла, вряд ли существовал в природе другой такой же человек.
   — А, вон он скачет! — сказал Феннер. — Сейчас, господа, вы познакомитесь с одним в высшей степени интересным человеком. В прежние годы его называли «королем ковбоев».
   — Хау! — подал голос Виннету.
   — Этот человек служит у вас на ферме, мистер Феннер? — спросил я.
   — Нет, он появился здесь сегодня в полдень с небольшой компанией вестменов, они разбили лагерь вон там, на опушке, чтобы завтра ехать дальше. Между прочим, ему уже далеко за девяносто лет, а он все еще сидит на коне, как юноша. Смотрите-ка, вот и он!
   Не обращая на нас никакого внимания, всадник подлетел к нам почти вплотную и только теперь, собравшись спрыгнуть с коня, окинул нас пристальным взглядом и воскликнул:
   — Тысяча чертей! Олд Шеттерхэнд и Виннету! Мистер Феннер, эти парни сегодня остаются у вас?
   — Да, а в чем дело? — удивленно ответил Феннер.
   — Тогда мы уезжаем. Рядом с такими мерзавцами нет места порядочным людям. Прощайте!
   Он круто повернул коня и помчался прочь. Для хозяина полной неожиданностью оказалось не только странное поведение старика, но и имена, которые он назвал.
   — Так вы и есть Олд Шеттерхэнд, сэр? А этот краснокожий джентльмен — Виннету, вождь апачей?
   — Да, мистер Феннер, это мы.
   — Почему же вы мне об этом сразу не сказали? Я бы и встретил вас совершенно иначе!
   — Мы такие же люди, как и все, и не можем претендовать на большее, чем все остальные!
   — Возможно, вы и правы. Но то, какой прием я вам устрою, это уже мое дело. Пойду скажу жене, какие у нее сегодня гости!
   И он ушел в дом. А взгляд Виннету был по-прежнему устремлен туда, где развевалась на скаку седая грива Олд Уоббла.
   — Его взгляд был полон гнева и мести, — сказал Виннету. — Олд Уоббл сказал, что уходит, но еще этой же ночью вернется. Виннету и его белые братья будут очень осторожны!
   Мы еще не покончили с едой, когда на пороге дома вновь появился Феннер. Он сдвинул в один край стола мясо, хлеб, тарелки — в общем все, что стояло перед нами, и сказал:
   — Прошу вас, господа, сделать маленькую паузу! Жена сейчас накрывает для вас в доме другой стол. Пожалуйста, не возражайте и доставьте мне удовольствие показать вам, какими дорогими гостями вы для меня являетесь!
   Спорить было бесполезно. Он говорил от чистого сердца, и нам пришлось подчиниться. Когда жена хозяина позвала нас в дом, мы увидели там стол, заставленный самыми изысканными угощениями, какие только можно найти на ферме, расположенной в двух днях пути от ближайшего города. И трапеза началась сначала — так сказать, в исправленном и дополненном варианте. За едой мы объяснили хозяину странное на первый взгляд поведение Олд Уоббла, рассказав о краже ружей и понесенном им за это наказании. И все же хозяин никак не мог понять гнева «короля ковбоев». По его мнению, Олд Уоббл должен был благодарить нас за проявленную в отношении него мягкость; ведь он практически ушел от ответа, хотя и участвовал в краже, проведя Генерала в дом Кровавого Лиса.
   Вскоре уже стало смеркаться. Мы беспокоились за своих лошадей и поделились нашими опасениями с Феннером, который в ответ предложил нам следующее:
   — Если вы не хотите оставлять их на улице из-за Олд Уоббла и его компании, то у меня за домом есть навес, под которым вы можете привязать их. О воде и корме я позабочусь сам. Навес, правда, закрыт лишь с трех сторон, но, не беспокойтесь, я поставлю там надежного сторожа.
   — Не беспокойтесь, в этом мы привыкли полагаться на самих себя, — ответил я. — Так что лучше мы устроим поочередное дежурство: сначала Пит Холберс, за ним Дик Хаммердал, потом я, а последним — Виннету. По два часа.
   — Что ж, воля ваша! А спать вы будете неподалеку в другой комнате, где можете не опасаться коварного нападения ни с какой стороны. Кроме того, на лугах вокруг дома много ковбоев, которые тоже будут начеку.
   Все эти меры предосторожности были приняты только потому, что мы привыкли быть настороже даже там, где другие чувствовали себя в безопасности. Нападения со стороны Олд Уоббла и его дружков ожидать вряд ли приходилось, тем более что вскоре один из ковбоев сообщил нам об их отъезде.
   Итак, лошадей поставили под навес, и Пит Холберс первым отправился заступать в караул. Мы же по-прежнему оставались в доме и беседовали, сидя за столом. Мы пока что не ощущали особой усталости, а Феннер не давал нам покоя, требуя от нас одну историю за другой. Рассказы о наших похождениях он мог слушать без конца, но особое удовольствие ему и его жене доставляла та забавная манера, в какой толстяк Хаммердал описывал отдельные эпизоды своей бурной и переменчивой жизни.
   Через два часа он отправился на улицу сменить Пита Холберса на сторожевом посту. Тот сказал нам, что его смена прошла спокойно, и ничего подозрительного услышать или увидеть ему не довелось. Прошло еще около часа. Я как раз рассказывал один забавный эпизод в палатке лапландца и видел перед собой только смеющиеся лица моих слушателей, как вдруг Виннету схватил меня за ворот и с такой силой дернул в сторону, что я чуть не свалился со стула.
   — Ружье! — крикнул он, указывая рукой на окно.
   Почти одновременно с его словами грянул выстрел. Пуля вдребезги разнесла оконное стекло и вонзилась сзади меня в один из деревянных столбов, поддерживающих потолок. Она предназначалась явно мне и непременно разнесла бы мою голову, если бы не реакция Виннету. В следующую секунду я уже бежал к выходу, держа в руке мой верный штуцер. Остальные спешили за мной.
   Осторожность предписывала мне не открывать дверь полностью, чтобы не стать мишенью для повторного выстрела. Поэтому я лишь немного приоткрыл ее и выглянул наружу. За дверью никого не было. Тогда я распахнул ее до конца и выскочил во двор. Феннер и мои спутники выбежали следом. Мы остановились и прислушались.
   И вдруг услышали за домом топот и храп лошадей, а вслед за этим раздался голос Дика Хаммердала:
   — На помощь! Лошади, лошади!
   Мы обогнули сперва один, затем другой угол дома и тут заметили двоих незнакомых людей, боровшихся с лошадьми, которые никак не хотели позволить им увести себя. Через мгновение мимо нас пытались проскочить и скрыться два всадника.
   — Стой! Слезай! — закричал Феннер.
   Он сорвал со стены свою двустволку и теперь целился из нее в этих всадников. Громыхнули два выстрела, и оба наездника свалились с лошадей. А те двое, что безуспешно сражались с лошадьми, теперь оставили их и бросились бежать. Мы сделали им вслед несколько выстрелов.
   — Вот так, вот так! — снова раздался голос Дика Хаммердала. — Угостите их хорошенько свинцом! А потом скорее ко мне, а то этот негодяй ни за что не хочет лежать смирно!
   Мы поспешили на этот зов и увидели его сидящим верхом на каком-то человеке, который отчаянно сопротивлялся и которого Дик всеми силами старался удержать в лежачем положении. Этим человеком оказался… Олд Уоббл! Разумеется, его тотчас же скрутили.
   — Да расскажите же, как все произошло! — обратился я к толстяку Хаммердалу, который теперь стоял передо мной, шумно переводя дыхание. Он ответил:
   — Как произошло, это неважно; но я лежал под навесом рядом с лошадьми. И тут мне показалось, что за стенкой кто-то тихонько разговаривает. Я вышел из-под навеса и прислушался. Потом у дома раздался выстрел, и я увидел бегущего человека с винтовкой в руке. Несмотря на темноту, седые волосы были видны отчетливо; я узнал Олд Уоббла, бросился на него, повалил на землю и стал звать на помощь. А его дружки прятались за стеной и теперь заскочили под навес, чтобы угнать наших лошадей. Ваши с Виннету жеребцы и моя кобыла никак не хотели уходить отсюда; а вот лошади Пита Холберса и мистера Трескова оказались не такими резвыми. Двое разбойников вскочили на них и уже собирались улизнуть, когда подоспели вы и сняли их с лошадей своими выстрелами. Вот так все и было. Что делать с этим «королем ковбоев», которого лучше бы назвать «королем жуликов»?
   — Отведите его в дом! Я буду следом за вами!
   На наши выстрелы прискакали ковбои мистера Феннера, с которыми вместе я и отвел лошадей обратно под навес. Ковбои остались сторожить их. Мы осмотрелись вокруг — воры сбежали, и только двое из них, кого наповал сразили выстрелы мистера Феннера, остались лежать на земле.
   Когда я вошел в комнату, то увидел Олд Уоббла, привязанного к тому самому столбу, в который недавно вонзилась его пуля. Старик и не думал принимать покаянный вид, а прямо и дерзко смотрел мне в лицо. Как добр и обходителен был я с ним раньше, испытывая уважение к его более чем почтенному возрасту! Теперь же я испытывал отвращение к этому человеку. Когда я появился, разговор как раз шел о наказании, которого заслуживает старик, потому что Пит Холберс сказал:
   — Он не только вор, но и бандит; его надо повесить!
   — Он стрелял в Олд Шеттерхэнда, — возразил Виннету, — значит, тому и решать, что делать со стариком.
   — Да, он мой. Я займусь им сам! — поддержал я вождя апачей. — Ночь он проведет здесь, у столба, а утром я объявлю приговор.
   — Объяви сейчас! — процедил сквозь зубы преступник. — Пусти мне пулю в лоб, чтоб потом тебе, божьему пастырю, похныкать и помолиться о моей заблудшей душе!
   Я молча отвернулся от него. Феннер вышел из комнаты, чтобы снарядить своих ковбоев в погоню за ворами. Они всю ночь прочесывали окрестности фермы, но так никого и не нашли. Можно себе представить, что спать нам почти не пришлось; едва забрезжило утро, как мы были уже на ногах. Олд Уоббл держался бодро; казалось, что ночь, проведенная у столба, ничуть не повлияла на его самочувствие. Когда мы завтракали, он смотрел на нас спокойно, словно совесть его и не была ничем отягощена, а он сам был с нами в приятельских отношениях. Это настолько возмутило Феннера, что он не удержался и воскликнул:
   — Такой наглости мне еще в жизни не приходилось видеть! Каждый раз, когда этот человек появлялся у меня, я относился к нему в высшей степени почтительно из уважения к его годам; а теперь и я — за то, чтобы с ним обошлись по законам прерии. Конокрады и убийцы заслуживают виселицы. Пусть он наконец успокоится в могиле, в которой давно уже стоит одной ногой!