Май Карл. Верная Рука

   — Кто же были эти белые? — задумчиво спросил Тресков. — Во всяком случае, не трампы, они никак не могли оказаться здесь в этот час.
   Я нагнулся и заглянул в лицо убитому. Не знающая ошибок пуля Виннету попала ему в самую середину лба. Я сразу узнал его: это был один из бандитов Тоби Спенсера. Тресков тоже узнал его, вспомнил, что встречал этого типа в разных местах, в том числе и у матушки Тик в Джефферсон-Сити.
   Виннету, заметив на траве влажные следы, перевел глаза с убитого на меня и вскрикнул:
   — Уфф! Мой брат все же ранен пулей этого бледнолицего! Крови вытекло много. Это опасно?
   — Не знаю, — ответил я.
   — Колено задето?
   — Очевидно, нет, раз я могу стоять.
   — Это странное ранение. В положении, которое занимал мой брат, в него невозможно было попасть.
   — Да, мне это уже говорили. Пуля была шальная: она ударила в камень и, отскочив от него, попала мне в ногу.
   — Скверно! Пули, отлетающие рикошетом, причиняют много боли. Я должен сейчас же осмотреть рану моего брата.
   — Друг мой, только не сейчас. Мы должны немедленно покинуть это место.
   — Из-за этих шести бледнолицых?
   — Да. Наш костер разгорелся и хорошо виден с того берега. Если они вернутся, то теперь им будет гораздо удобнее стрелять по нам, ориентируясь на огонь.
   — Они не вернутся. Голос того бледнолицего, которого я догонял, дрожал от страха. Но мой брат прав: лучше нам принять меры предосторожности. А сначала я все же осмотрю его рану, мой брат потерял много крови, и потому мы не можем двигаться дальше, пока не перевяжем его. Пусть Хаммердал подбросит еще поленьев в костер — мне нужно как можно больше света. Остальным надо внимательно следить за тем, что происходит на том берегу, и стрелять в ответ на самый негромкий хруст.
   Осмотр раны дал сразу два результата — и положительный, и отрицательный. Положительный состоял в том, что ни коленный сустав, ни кость не были задеты, а отрицательный в том, что рана стала гнойной. Виннету взял свой нож, подержал его над пламенем и точным, ловким движением достал пулю из раны. Произошло это так быстро, что я даже не успел заметить самого движения, только почувствовал, как все тело прошил мгновенный укол острой боли. При свете костра мы рассмотрели пулю. С одной стороны она была расплющена и слегка поцарапана — явный след удара о камень по касательной. Камень забрал у пули по крайней мере половину ее силы, вот почему она не пробила мою ногу навылет, а только разорвала плоть. Но это было слабым утешением: такая рана предвещала лихорадку, резкие боли и весьма нескорое выздоровление, нельзя было исключать и гангрену. Фатальное невезение!
   Настроение у меня было просто отвратительное, единственное, что немножко порадовало, так это неожиданно обнаруженный во внутреннем кармане куртки чистый носовой платок. Перевязывая им мою ногу, Виннету говорил:
   — Мой брат научился переносить боль, как краснокожий воин. И как воину, я должен ему сказать прямо: если я в ближайшее время не найду читутлиши — траву, заживляющую раны, дело может обернуться плохо. Но по крайней мере здесь много травы денчу-татах, очищающей раны. Больше всего я надеюсь на то, что твоя крепкая природа и здоровая кровь не дадут этой ране одолеть тебя. Скажи, а может, ты и сейчас в силах ехать верхом?
   — Смогу. Знаешь, мне совсем не нравится играть роль немощного больного.
   — Конечно, лучше было бы не трогать сейчас тебя с места, но мы должны подумать о нашей безопасности. А ты смотри, чтобы у тебя не началось сильное кровотечение.
   И мы покинули оказавшееся столь роковым для меня место на берегу Беличьего ручья. Примерно час ехали вдоль ручья, потом снова остановились и развели костер. Индейские вожди наломали сучьев смолистых деревьев и зажгли их — получились отличные факелы. Держа их высоко над головой, они отправились на поиски целебной травы для своего друга и брата — Олд Шеттерхэнда.
   Дик Хаммердал остался возле меня. Его маленькие добрые глаза глядели на меня с такой нежностью и заботой, что уже одно это врачевало. Подкладывая поленья в костер, он ворчал:
   — Чертовы выдумки, эти ружья! Особенно когда из них вылетают пули. — Потом спросил: — Вам очень больно, мистер Шеттерхэнд? — и голос его при этом дрогнул, как будто его самого в этот миг что-то ударило.
   — Уже почти не больно, — ответил я.
   — Остается надеяться, что все обойдется.
   — К сожалению, на это рассчитывать не приходится: рана должна пройти какой-то цикл, ну, как бы сказать попроще — выболеть, что ли, иначе выздоровление не начнется.
   — Боль! Какое жуткое слово. И как я хотел бы забрать хотя бы часть ее у вас. Я, конечно, здесь не единственный, кто так думает. Не правда ли, Пит Холберс, старый енот?
   — Хм, — ответил долговязый. — Я был бы не прочь, если бы обо мне так же заботились, пусть даже для этого надо быть раненым.
   — Вот как! Почему же в таком случае не ты попал под пулю малого с того берега? Ты мог бы стать тогда не только раненым, но даже и жертвой.
   — Откуда мне все знать заранее? А ты — толстый грубиян, и больше ничего!
   — Ладно, не злись! Я ведь уже говорил тебе, что предпочел бы сам перенести любую боль, лишь бы ты не желал ее себе.
   — В конце концов надо узнать и мое мнение. Я ведь переживаю за мистера Шеттерхэнда.
   — Я переживаю или ты, какая разница! Ведь мы оба готовы разделить его боль — вот что важно. Ну, a от себя я могу добавить: если я поймаю этого парня, который стреляет так, что пуля у него крутится, как блоха на веревочке, не знаю, соберет ли он потом все свои двенадцать костей!
   — Двести сорок пять, дорогой Дик, — поправил его я.
   — Почему так много?
   — Потому что именно столько их у каждого человека.
   — Тем лучше. Значит, тем дольше он будет их искать, чтобы собрать все вместе. Я свои пока не пересчитывал, но неужели и правда под моей кожей торчит столько костей? Я же их не чувствую. Ну, ладно. Сколько бы их там ни было, а уж этот криворукий малый с того берега все их у себя пересчитает! Интересно, кто это был?
   — Очень может быть, что сам Тоби Спенсер.
   — Нечего сказать, прекрасный стрелок!
   — Раньше он лучше стрелял. Была у нас с ним одна история, в итоге которой он получил пулю от меня. Случилось это у матушки Тик в Джефферсон-Сити. Пуля попала ему в руку, и в этом мне повезло, иначе не сидеть бы сейчас с вами у этого костра. Но на этот раз он, конечно, сплоховал. Целиться надо лучше, если руки дрожат, когда спускаешь курок! Вот у Виннету выстрел так выстрел: с колена и в темноте, но точно в лоб! Кстати, трампы сделают большие глаза, когда увидят мертвеца на нашей стоянке.
   — Well! Это не то что кстати, а в самую точку! — сказал Дик Хаммердал. — Уж тогда-то они точно решат, что здесь произошла драка из-за бонансы.
   — Возможно, вы и правы. Но из-за этой истории ч бонансой я в общем-то и был ранен.
   — Ну да!
   — Шум, которым сопровождалось рытье ямы, выдал нас этим людям.
   — Хм. Этого я не мог предусмотреть. Я так понял -это упрек?
   — Нет. Что случилось, то случилось. Но, кажется, возвращаются вожди.
   Да, они в самом деле возвращались. Виннету, улыбаясь, сказал мне:
   — Мой брат Шеттерхэнд может радоваться. Мы нашли читутлиши и много денчу-татах. Теперь твое выздоровление пойдет быстрее, а может, даже вообще без боли.
   Я был очень рад. Во-первых, еще одному проявлению дружеских чувств Виннету ко мне. Во-вторых, я знал целебную силу этих растений не понаслышке.
   Виннету снял с меня уже полностью пропитавшуюся кровью повязку и тщательно промыл рану. Потом, размяв до кашицеобразного состояния широкий лист, сделал из него своего рода пластырь, который пропитал свежим соком денчу-татах. Это растение, так же как и Chelidonium, принадлежит к семейству маковых, только вместо желто-красного молочка в его стеблях течет жидкий белый сок. Когда несколько пластырей покрыли мою рану и кожу вокруг нее, я испытал чувство, подобное тому, как если бы к ноге приложили много льда. Одновременно вся боль как бы сконцентрировалась в одной точке и пронзила всего меня, словно ударом тока. Но я собрал все свои силы, чтобы изобразить на лице некое подобие улыбки. Виннету, однако, этими жалкими гримасами не проведешь. Он внимательно посмотрел на меня и сказал:
   — Я знаю, что мой брат Шеттерхэнд сейчас испытывает боль, как у столба пыток. И если он прикрывает ее улыбкой, значит, мог бы рассмеяться и у настоящего столба. Хуг!
   Эта болезненная процедура была повторена еще дважды, и с каждым разом боль становилась все мучительнее. После этого апач покапал на мою рану прозрачным соком читутлиши, потом приложил к ней зеленые тонкие стебли и крепко замотал ногу. Трава, которую индейцы называют читутлиши, принадлежит к семейству подорожниковых, и у нас она не встречается. Но у меня в доме растут оба этих растения, которые действительно творят чудеса, найдены они на западе Соединенных Штатов. Кроме них, в качестве лекарственного средства индейцы используют еще траву шис-интех-тси, что в переводе означает «индейская трава», которую они называют подарком Великого Духа его краснокожим сыновьям, потому что она растет только там, где живут они, и тянется за ними с востока на запад, а исчезнет только вместе с ними. Виннету как-то в разговоре со мной сказал об этой траве так: «В день, когда умрет последний индеец, исчезнет и последний лист шис-интех-тси на земле и никогда больше не появится».
   Было вполне вероятно, что люди Тоби Спенсера уже вернулись и исподтишка наблюдают за нами. Мы приняли необходимые меры предосторожности, выставили караул, от которого я, как раненый, был освобожден. Несмотря на не отпускавшую пока боль, спал я крепко до самого утра, а проснулся оттого, что почувствовал, как меня тормошат. Мы поели и двинулись дальше.
   Теперь нужно было разузнать поточнее, кто были эти шестеро белых, от которых мы теперь скрывались. Мы перешли ручей, но не ехали, а шли очень медленно, это делалось для того, чтобы сберечь мои силы. Время от времени Виннету пускал свою лошадь галопом и отрывался от нас далеко вперед, чтобы разведать следы. И вскоре он обнаружил их. Они шли в том же направлении, которому следовали в общем и мы. Все стало ясно: Тоби Спенсер тоже хотел попасть в парк Сент-Луис.
   Прерия постепенно сужалась и сужалась, и вот вокруг нас были уже предгорья Скалистых гор. Теперь нужно было отыскать одну старую тропу, называемую в этих краях Континентальной, которая, много раз изгибаясь и петляя, вела через перевал. Сейчас, я думаю, эта тропа, пожалуй, уже совершенно заросла, и это, конечно, очень грустно, но что поделаешь — исчезла сама потребность в ней, а тогда для путешественников вроде нас она была путеводной нитью.
   Почва делалась все более сухой и твердой, потом пошли камни, и читать следы становилось все труднее. Скоро они совсем пропали, однако мы то и дело снова натыкались на них, что лишний раз доказывало: те, кого мы преследовали, тоже искали Континентальную тропу.
   Я должен здесь упомянуть, что несколько раз останавливался у ручьев — охладить свою рану, но делал это очень быстро, чтобы не задерживать своих товарищей.
   Как описать то впечатление, которое переживает всякий путник, въезжающий в область Скалистых гор? Мне кажется, найти слова, которые бы полностью и совершенно точно передавали это впечатление, попросту невозможно. Но я попробую описать то, что испытывали мы. Горы начинаются еще в прерии и уходят в даль, в бесконечность, глаз теряет покой в поисках вершины, но — тщетны эти поиски! Человек начинает ощущать себя былинкой в бескрайнем пространстве, Агасфером ¹⁵⁵, вопиющим в полной тишине и не получающим никакого ответа. А навстречу медленно опускается мерцающий, серебристо-жемчужный шлейф тумана. Он обволакивает и завораживает, притягивая скрытой за этим мерцанием тайной, но едва приблизишься к тому месту, за которым, как казалось, откроется что-то очень редкое, как именно в этом месте туман вдруг рассеивается, исчезает, перебираясь все выше и выше. И наконец, словно наигравшись с незваными гостями в прятки, неведомый хозяин гор убирает тающую приманку и открывает нам свои владения на фоне бездонного синего неба во всем их ослепительном великолепии.
   Наверное, именно оттого, что так долго шли как бы с завязанными глазами, мы испытывали теперь такое глубокое восхищение увиденным: глаз наконец обрел опору, а окружающая природа — краски и образы, и они казались нам не просто прекрасными, а совершенными.
   Во второй половине дня мы достигли леса, в котором начиналась Континентальная тропа. И скоро углубились в него. Царственные ели стояли по обе стороны тропы, были позади и впереди нас. На одном из поворотов из-за вековых стволов навстречу нам выехал всадник. Это был молодой парень, довольно легко одетый, в сомбреро. В Колорадо все обожают носить сомбреро.
   — Good day ¹⁵⁶, джентльмены! — приветствовал нас он. — Могу я узнать, куда вы следуете?
   — Поднимаемся в горы, — ответил я.
   — Как далеко вы собираетесь идти?
   — Мы сами еще не знаем. Но будем идти, пока не стемнеет и мы не найдем подходящее для лагеря место.
   — Среди вас есть белые и краснокожие. Вы позволите мне узнать ваши имена?
   — Зачем?
   — Мне нужна помощь, и поэтому я хотел бы знать, к кому я могу за ней обратиться.
   — Вам повезло, вы встретили порядочных людей. Меня зовут Олд Шеттерхэнд, а…
   — Олд Шеттерхэнд? — недоверчиво переспросил он. — А я слышал, он убит.
   — Убит? Интересно, от кого же вы это слышали?
   — От того, кто вчера ночью стрелял в него.
   — Вот как! И где сейчас этот малый?
   — У нас.
   — Это где?
   — Не очень далеко, сэр. Мой отец держит единственную в этих местах кузницу на Континентальной тропе, и до сих пор дела у нас шли неплохо, но сейчас я не поручусь, что с ним все в порядке: люди, которые в вас стреляли, хозяйничают в нашем доме, как бандиты. Хорошо еще, что сестре удалось спрятаться, когда они подъехали. Было это часа четыре назад. Сначала эти парни потребовали, чтобы отец подковал их лошадей, но платить отказались, а отца заперли в подполе. Потом стали все в доме переворачивать вверх дном — искали еду и выпивку. Нашли, но от этого еще больше озверели: расшвыряли по полу все наши запасы, а бутылки бросали, даже не допив их содержимого. Мне удалось сбежать. Я хочу спуститься в долину, там мои братья сейчас ловят рыбу.
   — А вы не запомнили, как зовут бандитов?
   — Одного они называли Спенсером, к другому обращались «Генерал».
   — Well! Вам не нужно спускаться в долину. Мы вам поможем.
   И он поехал с нами. Вскоре лес поредел, а потом и совсем кончился по правую сторону тропы. У последних деревьев мы придержали лошадей… На расстоянии примерно ружейного выстрела от нас стоял дом, это и была кузница. Перед окнами были привязаны лошади, а сколько именно, мы не могли сосчитать. Возле дома людей не было видно.
   Виннету вопросительно посмотрел на меня и, прочитав в моих глазах ответ, сказал:
   — Мы застанем их врасплох! Пустим лошадей в галоп, ворвемся в дом и «Руки вверх!». Мистер Тресков останется у двери снаружи дома с лошадьми. Вперед!
   Через полминуты мои товарищи уже спрыгивали с лошадей возле дома. У меня это получилось гораздо медленнее, и в дом я вошел последним. Он состоял из двух частей — самой кузницы и жилых комнат. Когда я вошел в жилую часть, все бандиты стояли с поднятыми руками. Голос Виннету скомандовал: «Стоять! Кто опустит руки, тут же получит пулю в лоб. Шако Матто, забери к них все ружья. Хаммердал, снимите оружие с их поясов!»
   Когда это было сделано, апач приказал бандитам сесть вдоль стены и разрешил опустить руки, не забыв напомнить, что того, кто шевельнется, ждет пуля.
   В тесной комнате, из-за спин товарищей я сразу не мог разглядеть лиц бандитов. Но тут Апаначка и Холберс подвинулись и пропустили меня вперед.
   — Тысяча чертей! Олд Шеттерхэнд!
   Кричал Спенсер. Раньше, во времена матушки Тик, он не знал моего имени, но вчера, когда стрелял в меня, видно, ему меня назвали.
   — Да, мертвые иногда оживают. Вы плохо целитесь, — сказал я.
   — Целюсь?.. Я?..
   — Не прикидывайтесь невинной овечкой. Это вам не поможет. Будьте любезны вспомнить те слова, которыми вы проводили меня, когда в последний раз мы виделись у матушки Тик в Джефферсон-Сити.
   — Я… не… знаю… уже… — пробормотал он.
   — Я помогу вам освежить память. Тогда вы сказали: «До встречи. Посмотрим, как ты тогда будешь держать голову, собака!» Вот и настал час нашей встречи. Так кто же из нас держит голову высоко — так, как должен держать ее человек?
   Он ничего не ответил и весь как-то обмяк. Лицо его при этом стало очень сильно походить на морду побитого бульдога.
   — Но сейчас, разумеется, счет будет уже другой. Речь теперь у нас пойдет не только о той пирушке и разбитом стекле. Вы ранили меня, а кровь стоит крови.
   — Не я стрелял в вас, — заявил он нагло.
   Я направил на него револьвер и сказал:
   — К стене! Если вы еще раз солжете, я стреляю. Вы меня поняли?
   — Нет… да… нет… Да, да, да, да! — кричал он тем громче, чем ближе придвигался ствол моего револьвера к его голове. Последнее «да!» прозвучало просто страшно.
   — За вашу подлость вчера заплатил своей жизнью ваш товарищ. А вы теперь хотите приписать ему рану, которой я обязан вам?
   — Мы квиты! — процедил он сквозь зубы.
   — Как это «квиты»?
   — Я повредил себе руку.
   И он показал мне рану на своей правой руке.
   — Кто в этом виноват?
   — Вы! Кто же еще?
   — Но и тогда вы первым захотели стрелять в меня, но я прицелился раньше вас — вот как было дело. Кто или что заставило вас тогда стрелять?
   Он молчал.
   — Где Генерал? (Дугласа не было в комнате.)
   — Этого я не знаю.
   — Нет, вы знаете это!
   — Он не сказал, куда идет.
   — Значит, он уехал отсюда?
   — Да.
   — Когда?
   — Незадолго до того, как вы пришли.
   — Я не верю вам ни на грош. И как только буду иметь доказательства того, что вы лжете, моя пуля не заставит себя ждать.
   И я снова наставил на него свой револьвер. Такие жестокие, грубые люди, как правило, не обладают мужеством. Владей он собой хоть чуть-чуть в эти минуты, он, безусловно, смог бы догадаться, что я, конечно же, не буду стрелять в него, даже если его ложь будет доказана. Но трусость заставила его выдавить из себя признание:
   — Он пошел за сыном кузнеца. Сразу же, как только парень ушел.
   — Зачем?
   — Испугался, что тот позовет кого-нибудь на помощь.
   — Пешком?
   — Нет, верхом.
   — В какую сторону он направился?
   — Этого мы не заметили.
   — Well! Я думаю, это скоро выяснится.
   И я вышел, чтобы проинструктировать Трескова на случай, если Генерал вернется. Возле него стоял сын кузнеца. К нему подошла девушка, которой мы раньше не видели.
   Я спросил:
   — Кто это?
   — Моя сестра, — ответил он.
   — Которая спряталась от бандитов?
   — Да.
   — Я должен задать ей несколько вопросов. Где вы прятались, мисс?
   — В лесу.
   — Неужели все это время?
   — Нет, не все. Сначала я спряталась за домом. Потом, когда увидела, что брат уезжает, пошла за ним. А скоро появился человек, которого эти негодяи называли Генералом, вывел свою лошадь и сел в седло. Тут он заметил меня и поскакал в мою сторону. Я побежала и уже у самого леса он догнал меня.
   — А дальше? — спросил я, когда она сделала паузу, чтобы перевести дыхание — видимо, вместе с воспоминанием об этой погоне к ней вернулось и ее тогдашнее состояние.
   — К дому подъехали какие-то всадники.
   — Это были мы. Он видел нас?
   — Да. Мне показалось, он сильно испугался и разозлился — судя по тому, как сильно и страшно выругался.
   — Как вы думаете: он узнал нас?
   — Думаю, узнал.
   — А вы не припомните: когда он выругался, он не называл никаких имен?
   — Называл. Это были имена Олд Шеттерхэнда и Виннету.
   Значит, узнал! Досадно!
   — Что он сделал потом?
   — Ускакал.
   — Не сказав больше ничего?
   — Он дал мне поручение.
   — К кому?
   — К Олд Шеттерхэнду.
   — Это я. Так что вы должны мне сообщить?
   — Это… Это… — замялась девушка, — это может показаться вам оскорбительным, сэр.
   — Я прошу вас, мисс, не думайте об этом. Пожалуйста, постарайтесь передать мне как можно точнее то, что он говорил, лучше если слово в слово.
   — Он назвал вас самым большим мерзавцем на свете. Он сказал, что ничего не пожалеет ради того, чтобы отомстить вам.
   — Это все?
   — Больше он ничего не говорил. А когда назвал вас мерзавцем, меня, признаться, охватил ужас, сэр, может быть, я что-то и забыла.
   — Теперь вы можете быть спокойны, я от вас скоро уеду.
   Я снова вошел в дом; юноша вместе со мной.
   — Ну как, узнали, где Генерал? — со злой иронией выкрикнул мне навстречу Тоби Спенсер.
   — Да, — ответил я.
   — Где же?
   — Сбежал.
   — Это точно. — Он радостно оживился.
   — Да. В отличие от вас я говорю правду с первого раза.
   — Слава Богу, что это так! Человек чересчур честный, как вы, никогда не найдет Генерала.
   — Сегодня нет, а дальше видно будет. Вас же я поймал.
   — Хау! Вы же сами нас и отпустите!
   — Почему вы так думаете?
   — Отпустите, никуда не денетесь… Из страха перед ним.
   — Что? Перед этим трусом, который удрал, как только завидел нас?
   — Он еще отомстит вам за нас.
   — Вряд ли это у него получится. К тому же, думаю, он просто-таки рад, что наконец отделался от вашей компании.
   — Ложь!
   — Он передал мне через дочь кузнеца, что и пальцем не шевельнет, даже если я всех повешу.
   — Я не верю этому!
   — Мне все равно, верите вы или нет. Однако нам надо поговорить и о другом. Где хозяин дома?
   — Внизу, в подполе, — ответил вместо Спенсера юноша и показал на люк в полу.
   — Вы заперли его силой? — обратился я опять к Спенсеру.
   — Да. Они его повалили, а я заткнул ему рот.
   — Выпустите его!
   На это требование Спенсер сначала было вновь попробовал солгать, сказав, что ключ от люка у него забрали, но, увидев, что моя рука вновь потянулась к револьверу, отдал мне ключ.
   Весь пол в комнате был усыпан осколками бутылок и посуды и разным другим мусором. И это безобразие было первым, что увидел вышедший из подпола кузнец. Это был высокий, мускулистый человек, его лицо в ссадинах и кровоподтеках, с резко очерченными скулами казалось мужественным. Я представил, сколько нужно было усилий, чтобы связать такого молодца. Он обратился почему-то сразу именно ко мне:
   — Кто выпустил меня?
   — Мы.
   — Как зовут вас?
   — Олд Шеттерхэнд.
   — Это имя я слышал не раз. Оно принадлежит знаменитому вестмену.
   — Я рад, что мое имя так известно.
   — Но с вами индейцы. Им можно верить?
   — Они заслуживают доверия в высшей степени. Это знаменитые вожди, и они защищают всех обиженных и угнетенных.
   — Well! Вы появились в нужное время в нужном месте. Но разве это не ужасно, что белого человека освобождают краснокожие?
   — Я верю им, потому что хорошо их знаю.
   — Но вы, вероятно, не знаете, насколько бывают подлы эти плуты.
   — Мне известно, что такое человеческая низость, но я не возьмусь утверждать, что этого качества лишены представители какой-то одной расы. Ваши непрошеные гости — белые, но на этих подлецах пробы ставить негде. Мы еще должны с ними посчитаться.
   — И как велик ваш счет к ним?
   — Достаточно велик. Малый с лицом побитого бульдога, который вчера был здесь, стрелял в меня, чтобы убить.
   — Слава Богу!
   — Что-что? Если я вас правильно понял, вы благодарите Бога за то, что на меня было совершено покушение?
   — Да. А почему бы мне этого не сделать?
   — Ну, знаете, это уж слишком! Или это у вас такая манера шутить?
   — Нет, я не шучу. Я благодарю Бога дважды — в первый раз за то, что вы не убиты. И во второй раз за то, что в вас стреляли, потому, что теперь вы получили моральное право расправиться с этим человеком.
   — Его пуля попала мне в ногу. Я ранен, и довольно серьезно.
   — Слава Богу!
   — Как? Опять вы благодарите Бога!
   — Да в третий раз.
   — За что же теперь?
   — За то, что вы ранены.
   — Послушайте, вы, конечно, большой оригинал, но не кажется ли вам, что и оригинальность имеет пределы?
   — Это уж как получится. Меня радует то, что, раз пролилась ваша кровь, вы имеете право распоряжаться теперь его жизнью по своей воле.
   — А что же в таком случае, по-вашему, должно радовать меня самого?
   — Сознание того, что негодяй будет уничтожен.
   — И вы полагаете, что это смягчит мою боль, вылечит мою рану?
   — Но вы же не хотите все спустить ему с рук? Как вы собираетесь его наказывать?
   — Об этом я еще не думал.
   — Вот-вот, не думали, и это подсказывает мне, как в данном случае следует поступить. Нам нужно собрать свой суд — суд прерии, на котором и определить наказание для него.
   — В этом я с вами, пожалуй, согласен. Позволите ли вы мне участвовать в этом суде?
   — Вы не только имеете на это право, но просто обязаны войти в него.
   — Да уж, имею. И ручаюсь, когда дело дойдет до меня, я вобью последний гвоздь в обвинение. А когда вы предполагаете созвать этот суд?