Май Карл. Верная Рука

   — Но Нале Масиуф защищался?
   — Нет.
   — Уфф! Он должен был драться, я знаю: он не трус!
   — Но коварства ему не занимать. Я пригласил его на переговоры, причем мы условились быть оба без оружия. Он пришел, но имея при себе припрятанный нож. Когда мы с ним разговаривали, Нале Масиуф вдруг его выхватил, но я сбил вождя с ног и скрутил. Но он все еще плохо понимал, против кого вынашивал свои коварные замыслы. И тогда я взял его амулет и стал угрожать, что я сожгу тотем, а его самого повешу и сниму с его головы скальп. Тут он начал молить меня о пощаде, и я сохранил ему жизнь. Он и его воины были взяты в плен и заключены в оковы.
   — Где он сейчас?
   — Белые всадники отправились с ним на Рио-Пекос, где он будет отпущен на свободу, но лошадей и оружие ему и его воинам придется отдать.
   — Уфф, уфф, это все потому, что ты взял его амулет, иначе бы он не сдался!
   — А я и у тебя возьму амулет!
   По его лицу скользнула презрительная усмешка, и он ответил:
   — Тебе не удастся этого сделать.
   — Почему?
   — Потому что у меня при себе нет ни одного амулета. Вупа-Умуги владеет не одним амулетом, а многими, но он настолько умен, что никогда не берет их с собой в поход, где их легко можно потерять. Ты не получишь моих амулетов!
   — Я уже сказал, что я их у тебя возьму, а то, что сказал Олд Шеттерхэнд, всегда сбывается, и в этом ты еще убедишься. Однако вернемся к главной теме нашей дружеской беседы! Теперь, имея дело только с тобой, мы наполнили водой бурдюки и пошли по твоим следам. Ты считаешь себя умным, но оказался до такой степени глуп, что скакал вслед за Виннету, не отдавая себе отчета в том, что это вовсе не Большой Шиба. Вы теперь в западне, с трех сторон окружены кактусами, а с четвертой вас караулят апачи. Ну как, ты все еще хочешь драться?
   — Да.
   — Ну что же, попробуй! Но я знаю, что ты этого не сделаешь. Даже если окажетесь победителями, вы все равно погибнете, потому что у вас нет воды. Но победа для вас недостижима. Посмотри вокруг себя! Вам недостанет места, чтобы встать против нас широким фронтом, вы так стиснуты со всех сторон, что каждая наша пуля будет поражать нескольких ваших воинов. У нас есть вода, у вас же — нет. Мы сами и наши лошади свежи и полны сил, вас же мучает жажда, а ваши мустанги измотаны так, что того и гляди готовы пасть. Подумай хорошенько!
   — Мы все равно будем драться!
   — Нет. Я знаю, что осторожности тебе недостает, но ты же не безумец.
   Он опустил голову и замолчал. Прошло довольно много времени в полной тишине, наконец он поднял голову и с видимым усилием выдавил из себя вопрос:
   — Как вы с нами поступите, если мы сдадимся?
   — Мы сохраним вам жизнь.
   — А больше ничего?
   — Нет.
   — Но без лошадей и оружия мы ничего не значим и ничего не можем!
   — И тем не менее вы их отдадите, если мы этого потребуем. Оставляя вам жизнь, мы и так делаем для вас слишком много. Окажись вы победителями, вы поступили бы с нами хуже, мы все умерли бы у столба пыток.
   Он гневно сжал руки и воскликнул:
   — Какой злой дух привел тебя к Голубой воде! Не случись этого, и наш план, без сомнения, удался бы!
   — Это верно, но я думаю, что это не злой, а добрый дух привел меня тогда к Голубой воде. У вас нет ни малейшего шанса ускользнуть. Если вы не сдадитесь, вас ждет печальный конец. Ты должен это понять.
   — Нет, я этого не понимаю!
   — Тогда тебе придется расстаться со своей душой!
   — Пока что она со мной. Подумай о том, что у нас в руках Убийца индейцев, которого вы зовете Олд Уоббл!
   — А нам-то что за дело до этого?
   — Но он — наш заложник.
   — Подумаешь!
   — Он умрет, если вы причините зло кому-нибудь из наших!
   — Пусть умирает. Он попал в твои руки потому, что нарушил мой приказ, а кто нарушает мои приказы, перестает меня интересовать: он больше не мой человек.
   — Значит, ты не возражаешь против того, чтобы он умер?
   — Нет, против этого я возражаю.
   — Но ты же это только что сказал!
   — Ты меня неправильно понял. Я только имел в виду, что не стану приносить никаких жертв ради его спасения, но если вы его убьете, моя месть будет кровавой, в этом ты можешь быть уверен. Мне нечего больше тебе сказать.
   Я встал, и Виннету последовал моему примеру. Оба команча также поднялись. Апаначка посмотрел на нас, и я заметил странное, ни на что не похожее выражение в его глазах, в них не было ни гнева, ни озлобления. Я бы даже сказал, что во взгляде его было то, что можно назвать доброжелательностью, а если быть более точным, то это была доброжелательность, окрашенная уважением, однако он скрывал свои истинные мысли и чувства. Тем яснее мы понимали, сколько злобы, ненависти и какая жажда мести клокотали в груди Вупа-Умуги. Он долго молча боролся с собой и наконец словно в лихорадке, произнес:
   — Мы тоже готовы!
   — И вам нечего больше сказать?
   — Сейчас нет.
   — А попозже?
   — Я поговорю с моими воинами.
   — Тогда не теряй времени и делай это быстро! Наше терпение скоро истощится!
   — Хау! У нас есть еще возможности для спасения!
   — Ни одной.
   — Множество!
   — Но даже если бы их у вас имелась целая сотня, ни одной из них вы не смогли бы воспользоваться. Если у нас не останется ничего другого, мы подожжем кактусы.
   — Уфф! — испуганно воскликнул он.
   — Да, и будьте уверены, мы это сделаем, если не будет другого средства повлиять на вас.
   — Виннету и Олд Шеттерхэнд могут стать убийцами и поджигателями?
   — Оставь этот лицемерный пафос! По отношению к вам даже поджигатель выглядит борцом за справедливость. Итак, ставлю тебе условие: поговори со своими людьми и дай нам поскорее знать, что вы решили!
   — Ты это скоро узнаешь.
   С этими словами он повернулся и вместе с Апаначкой пошел прочь, но далеко не такой гордой поступью, которой шел сюда. Мы также возвратились к своим. Они с нетерпением ждали нас, горя желанием узнать, чего мы достигли в результате переговоров с вождями.
   Естественно, с этого момента мы не спускали глаз с команчей. Каким бы безумием с их стороны ни казалась попытка атаковать нас, мы тем не менее должны были считаться с этой возможностью и принять все необходимые меры предосторожности. В поле нашего зрения были только их передние ряды. Я сходил за своим вороным и, сев на него, отъехал в сторону на такое расстояние, что смог хорошо рассмотреть их с фланга. И тут я увидел, что на месте их осталось не более тридцати человек, остальные ускакали обратно в кактусы. Вернувшись, я поделился своими наблюдениями с Олд Шурхэндом.
   — Они хотят ножами пробить себе тропу через кактусы, — сказал он.
   — Я того же мнения. Но это им не удастся.
   — Конечно. Сухой кактус тверд, как камень, они только испортят ножи.
   — Но даже несмотря на это, мы не должны терять бдительности. Я еще понаблюдаю за ними.
   — Мой брат может, если хочет, это сделать, но
   никакой особой необходимости в этом нет. — Можно мне с вами, мистер Шеттерхэнд? — спросил Паркер.
   — Ничего против не имею.
   — А мне? — осведомился Холи.
   — Да, но больше — никому. Приведите лошадей!
   Мы поскакали на юг и, достигнув того места, где кромка кактусовых зарослей резко сворачивала на восток, дальше поехали вдоль нее. Мы двигались в этом направлении уже больше часа, как вдруг увидели песчаную бухту, глубоко вдававшуюся в заросли кактусов. Углубившись в нее, мы ехали вперед до тех пор, пока она не кончилась тупиком. Я вытащил подзорную трубу и попытался с ее помощью отыскать команчей. И я обнаружил их в виде крошечных точек несколько выше нас, на севере. Мне не было видно, чем именно они занимались, видимо, как предполагал Олд Шурхэнд, пытались ножами пробить себе путь сквозь эту необозримую колючую чащу. Конечно, это было абсолютно невозможно. Мы развернулись и тем же путем двинулись обратно.
   Когда мы покинули песчаную бухту и вновь повернули на запад, мне вдруг показалось, что далеко на юге, у горизонта, происходит какое-то движение. Направив туда свою трубу, я понял, что не ошибся — это были всадники. Сосчитать их было пока что невозможно, но скоро я увидел, что их всего восемь и при них четыре вьючные лошади или, возможно, мула. Они двигались на северо-восток» и должны были, следовательно, пройти по внутренней кромке кактусовых зарослей, внешний фронт которого сторожили наши апачи. А что, если они заметят команчей и помогут им выбраться из кактусов? Конечно, это было маловероятно, но мне слишком часто приходилось быть свидетелем того, как какая-нибудь ничтожная причина превращала, казалось бы, еще минуту назад совершенно невероятное в свершившийся факт. И значит, надо было сделать так, чтобы заставить их изменить направление и переместиться на другую сторону кромки кактусовых зарослей.
   Как я заметил, из восьми всадников четверо были индейцы. К какому племени они принадлежали? Это следовало выяснить прежде, чем решать, что делать дальше. Мы двигались к югу, пока не оказались у них на пути, и стали ждать. Они нас также заметили и, остановившись на некоторое время, чтобы посовещаться, снова двинулись по направлению к нам.
   Лишь двое из них обратили на себя мое внимание -один был белый, другой — индеец. В волосах у индейца красовались орлиные перья, следовательно, это был вождь. Белый был чрезвычайно худ и высок ростом, лет примерно пятидесяти-шестидесяти. Его одежда являла собой совершенно фантастическое смешение различных атрибутов военной формы и обычного гражданского платья, в довершение ко всему на боку у него непонятно зачем болталась сабля. Когда они подъехали настолько близко, что мы смогли разглядеть их лица, то я увидел, что этот белый не внушает к себе особого доверия.
   Они остановились на некотором удалении от нас, белый сделал небрежный, можно сказать, даже презрительный жест рукой и, прикоснувшись ею к полям своей шляпы, сказал:
   — Привет, мальчики! Что это вы тут болтаетесь посреди пустыни?
   — Да вот выехали немножко прогуляться, — ответил я.
   — Прогуляться? Хорошенькое удовольствие! Если бы мне не нужно было позарез пересечь Льяно, я ни за что бы сюда не сунулся. А кто вы такие, собственно говоря?
   — Мы-то? Вы правильно нас назвали, мы — мальчики.
   — Ладно, пошутили и хватит!
   — Нет, отчего же, нам очень нравится быть мальчиками.
   — Ну хватит морочить мне голову! У меня нет времени на такую ерунду. Когда встречаешь кого-нибудь в Льяно, то надо знать, с кем имеешь дело.
   — Это верно.
   — Прекрасно. Вы попались мне на дороге, и значит… ну?
   — Нам вы также попались на дороге, значит… ну?
   — Послушайте, вы, похоже, довольно странный малый! Я вообще-то не очень привык спускать кому попало такие шуточки, но на этот раз, так уж и быть, сделаю исключение. Надеюсь, вы видите, что я офицер?
   — Возможно.
   — Вы когда-нибудь слышали о знаменитом Дугласе, я говорю о генерале Дугласе?
   — Нет.
   — Что? Нет?
   — Нет.
   — Так значит, вы абсолютно незнакомы с военной историей Соединенных Штатов.
   — И это тоже возможно.
   — Генерал Дуглас — это я!
   И он принял позу, в которой никак нельзя было представить настоящего генерала.
   — Отлично! Я рад, сэр!
   — Я сражался при Булл-Ран! [Автор упоминает о важнейших сражениях гражданской войны: 1861-1865 гг. в США. В сражениях при Булл-Ран (они называются также битвами при Манассасе) 21 июля 1861 года и 29-30 августа 1862 года победили южане; при Геттисберге (1 марта 1863 года) произошло кровопролитное сражение с большими потерями с обеих
   сторон, в результате которого южане отступили со своих позиций; при Чаттанунге — имеется в виду Форт-Гаттерас — укрепление южан на островке близ побережья Северной Каролины; во время гражданской войны значительных военных столкновений там не было. Еще одно упомянутое сражение связано с именем известного борца за свободу негров Джона Брауна (1800-1829): 16 октября 1859 года его насчитывавший всего 16 человек отряд захватил правительственный арсенал в Харпере-Фарри, но был окружен и почти полностью истреблен правительственными войсками.]
   — Это делает вам честь.
   — При Геттисбурге, Харпер-Ферри, Чаттануге и еще в двадцати местах. И всегда был победителем. Вы мне верите?
   При этих словах он ударил рукой по сабле так, что она зазвенела.
   — Почему бы нет? — ответил я.
   — Well! Ничего иного я вам и не рекомендую! Сейчас я пересекаю Льяно. Эти белые — мои слуги, а индейцы — проводники. Их предводителя зовут Мба. Он — вождь шикасавов ⁵⁰.
   Один палец этого вождя имел в моих глазах больше цены, чем весь так называемый генерал целиком. Я спросил его:
   — Не выкопали ли случайно шикасавы топор войны против какого-либо племени?
   — Нет, — ответил он.
   — Ни против команчей, ни против апачей?
   — Нет.
   — Значит, Мба, вождь дружественного племени, будет сейчас сильно удивлен. Выше, с той стороны кактусов, находится Виннету, вождь апачей, который, окружив со своими воинами Вупа-Умуги и его людей, хочет вынудить их сдаться. Ты хочешь посмотреть на это?
   — Я еду туда! — ответил он, сверкнув глазами.
   — Виннету? — переспросил Генерал. — Я должен на него посмотреть. Естественно, мы туда поедем! А кто вы будете, сэр?
   — Я из партии Виннету, и зовут меня Олд Шеттерхэнд.
   Выкатив удивленные глаза, он посмотрел на меня совсем иначе, чем до этого, и сказал:
   — Много о вас слышал, сэр. Рад с вами познакомиться. Вот вам моя рука, рука боевого генерала!
   Я дал ему свою, очень довольный тем, что они добровольно поехали с нами. В дороге Мба молчал, но я читал по его лицу, что встречу с нами он считает за честь. Дуглас же говорил за двоих. Он хотел знать все мыслимые и немыслимые подробности столкновения апачей с команчами, и я предоставил ему ровно столько информации, сколько счел необходимым, потому что вид у него был плутоватый. Когда среди прочих героев своей истории я упомянул Олд Шурхэнда, он пришел в явное замешательство, определенно их что-то связывало. Я решил не спускать с него глаз.
   Когда мы подъехали к нашим апачам, они были немало удивлены тем, что мы привели с собой целое общество, найденное к тому же посреди пустыни, но еще больше тем, что эти люди решились предпринять такую поездку, хотя их вьючные лошади и были нагружены изрядным запасом воды. Я назвал имена. Виннету дружески приветствовал Мба, с Генералом же поздоровался довольно сухо. Олд Шурхэнд посмотрел на последнего с большим изумлением; его удивила внешность этого человека, однако, похоже, он все же не был с ним знаком. Напротив, в глазах мнимого генерала, когда он посмотрел на Олд Шурхэнда, застыл почти панический страх, и он успокоился не раньше, чем понял, что тот обходится с ним как с совершенно незнакомым человеком. Это еще больше укрепило меня в мысли, что с этим типом надо держать ухо востро. Оказавшись вне его поля зрения, я сразу же задал Олд Шурхэнду вопрос:
   — Вам знаком этот самозваный генерал, сэр?
   — Нет, — ответил он.
   — И вы никогда с ним раньше не встречались?
   — Нет. Я вижу его первый раз.
   — Поройтесь-ка хорошенько в памяти, может, все-таки что-то, связанное с ним, припомните?
   — У меня нет необходимости это делать, дело обстоит именно таким образом. Но почему вы меня об этом спрашиваете?
   — Похоже на то, что он имеет к вам какое-то отношение.
   — Почему?
   — Он испугался, когда я назвал ваше имя.
   — Вероятно, вам это просто показалось!
   — Нет, это проявилось очень отчетливо. Кроме того, и посмотрел он на вас тоже весьма испуганно.
   — В самом деле?
   — Да. Было весьма заметно, что его сильно беспокоило, узнаете вы его или нет.
   — Хм! Мне известна ваша наблюдательность, мистер Шеттерхэнд, но в данном случае вы ошибаетесь. Я никогда не имел никаких дел с этим Дугласом.
   — Но, судя по его поведению, он-то с вами их имел. Я продолжу свои наблюдения за ним.
   — О, займитесь этим, сэр! И вы увидите, что я был прав.
   Солнце палило немилосердно, уже минул полдень, но мы так и не получили никакого ответа от команчей. И вдруг мы заметили в их рядах некоторое оживление, из которого можно было понять, что они снова собрались все вместе. Вупа-Умуги наконец осознал полную невозможность пробить путь сквозь толщу кактусов и вернулся назад. Теперь ему не оставалось ничего другого, как еще раз пойти на переговоры с нами. И в самом деле, вскоре мы увидели, что к нам приближается один из команчей, который издалека крикнул, что оба вождя хотят еще раз с нами поговорить. Мы выразили согласие на это и пошли к тому же месту, где беседовали с ними в первый раз. Однако, перед тем как идти, я залез в свою седельную сумку и достал оттуда амулеты, добытые мной в Заячьей долине и сунул их во внутренний карман моей охотничьей куртки.
   Мы едва успели сесть, когда появились Вупа-Умуги и Апаначка. Они заняли свои прежние места напротив нас и постарались сделать вид, что у них нет ровно никаких причин для беспокойства. Но, несмотря на все их актерские ухищрения, глядя на них, нетрудно было понять, что их гнетет какая-то тяжелая забота. И в то же время в направленных на нас глазах Апаначки не было враждебности, чего никак нельзя было сказать о глазах Вупа-Умуги — его тяжелый взгляд источал ненависть и злобу.
   На сей раз Вупа-Умуги не заставил себя долго ждать. После короткого молчания он спросил:
   — Остался ли Олд Шеттерхэнд при том же мнении, которое у него было во время наших прошлых переговоров?
   — Да, — ответил я.
   — Я поговорил с моими воинами, и мы хотим сделать тебе предложение.
   — Готов его выслушать.
   — Мы решили закопать топор войны и выкурить с вами трубку мира.
   — Прекрасно! Я вижу, что к тебе вернулся разум. Но разум должен тебе подсказать и то, что твое предложение может быть принято нами лишь при определенных условиях.
   — Уфф! Вы хотите поставить нам условия?
   — Естественно!
   — Никаких условий мы не примем!
   — Ну да! Уж не считаешь ли ты, что после всего, что произошло, и учитывая то, что нам были известны намерения, что явились основой ваших действий, тебе достаточно сказать, что ты предлагаешь нам мир, чтобы иметь возможность удалиться отсюда победителем? Это такая наглость, что мне очень хочется приказать нашим воинам, чтобы они немедленно перестреляли вас всех. И я это сделаю, если ты еще хоть раз посмеешь предложить мне подобные глупости. Будь внимателен!
   Я высказал ему все это столь жестким тоном, что он не выдержал и опустил глаза. Потом, гораздо менее уверенно, спросил:
   — Каковы ваши условия?
   — Это я уже говорил, но ладно, напомню. Мы подарим вам жизнь и свободу, но заберем у вас лошадей и ружья. Прочее оружие можете оставить при себе.
   — На это я пойти не могу!
   — Хорошо, тогда мы готовы начать сражение.
   Я сделал вид, что собираюсь уходить, и он поспешил сказать:
   — Стой, подожди еще немного! Ты действительно так уверен в своей победе?
   — Вполне.
   — Но мы будем драться!
   — Вам это не поможет. Нам известно, что в этом случае произойдет, и я не советовал бы тебе себя обманывать. Если будет бой, никто из вас в живых не останется.
   — Но вы тоже потеряете много людей!
   — Едва ли! Достаточно будет одного моего волшебного ружья, чтобы держать вас всех на расстоянии. Оно посылает пули так далеко, что никакое из ваших ружей не сможет нас достать.
   — Подумай об Олд Уоббле, ведь он у нас в руках!
   — Я о нем думаю.
   — Он будет первым из тех, кто умрет.
   — Но не последним, вы все отправитесь за ним. Если прольется его кровь, пощады вам не будет.
   — Уфф! Олд Шеттерхэнд считает, что с Вупа-Умуги он сможет поступить так же, как с Нале Масиуфом?
   — Да, я так считаю.
   — Ты смог его победить только потому, что взял его амулеты.
   — А разве я тебе не сказал, что добуду также и твои?
   — Ты так сказал, но ты их не получишь.
   — Хау! Нет ничего легче, чем сделать это. Я знаю, где ты их оставил.
   — Где?
   — В Каам-Кулано.
   — Уфф!
   — Они висели перед твоей палаткой, а около нее стояла другая, в которой находился связанный негр.
   — Уфф! От кого Олд Шеттерхэнд узнал это?
   — Я об этом не только узнал, но и видел своими собственными глазами. Угадай, что я сейчас сделаю?
   Я встал, вытащил нож, и, нарезав сухих кактусов, сложил их в кучу, после чего обернулся к Вупа-Умуги:
   — Я прискакал в Каам-Кулано из Альчезе-чи.
   — Уфф!
   — И управился там с тремя делами.
   — Какими?
   — Негр…
   — Это неправда!
   — Твой любимый молодой конь…
   — Я в это не верю!
   — И твои амулеты…
   — Все это ложь… просто большая ложь!
   — Олд Шеттерхэнд никогда не лжет. Гляди!
   Я расстегнул свою охотничью куртку, вынул амулеты и положил их на кучу сухих кактусов. Когда вождь -увидел это, его глаза, казалось, начали вылезать из орбит. Он страшно напрягся, и я понял, что в следующее мгновение он может на меня прыгнуть. Быстро выхватив револьвер, я направил его на него, закричал:
   — Сидеть! Я обещал тебе безопасность и возвращение в твой вигвам и сдержу слово, но эти амулеты теперь принадлежат мне, и, как только ты попытаешься ими снова завладеть, я тебя пристрелю без малейшей жалости!
   Он как-то сразу обмяк и простонал:
   — Это… мои… амулеты… это они… мои амулеты!
   — Да, это они, и ты наконец-то начинаешь понимать, что Олд Шеттерхэнд всегда знает, что говорит. Я дал тебе слово обойтись с тобой так же, как с Нале Масиуфом. Отвечай быстро: согласны ли вы сдаться на тех условиях, которые тебе известны?
   — Нет… этого… мы… не сделаем.
   — В таком случае я сначала сожгу твои амулеты, затем возьму у тебя скальп, а потом повешу тебя самого. Хуг!
   Я вынул спички, зажег одну из них и немного подержал около кактусов, которые тотчас же загорелись.
   — Подожди! Мои амулеты, мои амулеты! — завопил в сильном страхе вождь. — Мы сдаемся, мы сдаемся!
   Я все еще держал перед ним револьвер, и он не решился покинуть свое место. Я погасил огонь и, держа в руке еще одну спичку, сказал ему строгим тоном:
   — Слушай, что я тебе сейчас скажу! Я убил огонь, потому что ты обещал мне, что вы сдадитесь. Не вздумай нарушить свое обещание! Если ты хоть чуть-чуть уклонишься от данного слова, я зажгу его опять и погашу не раньше, чем все амулеты полностью сгорят. Эти мои слова имеют ту же силу, как если бы я произнес их, держа в руках трубку клятвы!
   — Мы сдаемся, сдаемся! — уверял он, дрожа от страха. — Я получу мои амулеты обратно?
   — Да.
   — Как скоро?
   — В тот момент, когда мы вам снова дадим свободу, не раньше. До тех самых пор мы будем с вами хорошо обращаться, но уничтожим немедленно, если вы сделаете попытку освободиться сами. От тебя я требую следующее: ты остаешься у нас, отдаешь нам оружие и будешь связан. Согласен?
   — Я сделаю это, но не потому, что ты меня убедил, а только из-за того, что у тебя в руках мои амулеты!
   — Апаначка возвратится обратно к вашим воинам и сообщит им о нашем решении. Они сложат вот здесь, где мы сейчас стоим, свое оружие и по одному подойдут к воинам, которые свяжут им руки. Ответь как вождь: они сделают это?
   — Сделают, потому что амулеты их вождя для них столь же священны, как и их собственные.
   — Отлично! Они страдают от жажды и сейчас получат воду, потом мы напоим их лошадей и покинем это место, чтобы отправиться туда, где больше воды. Если вы будете послушны и хорошо себя поведете, то мы откажемся от излишней строгости в обращении с вами, вернем лошадей, оружие всем или, по крайней мере, некоторым из вас. Как видишь, с тобой я готов обойтись мягче, чем с Нале Масиуфом. Ты понял?
   — Да. Я вынужден пойти на это, чтобы спасти мои амулеты, а с ними — душу!
   — Тогда Апаначка может идти. Даю ему четверть часа, если по истечении этого времени команчи не начнут один за другим сдавать оружие, твои амулеты будут сожжены.
   Юный вождь поднялся со своего места и, шагнув ко мне, сказал:
   — Я много слышал об Олд Шеттерхэнде. Он — самый великий из всех бледнолицых. Никто не в состоянии противостоять его уму и силе, это мы знаем по себе. Апаначка был его врагом, но он рад познакомиться с ним и, если останется жив, станет навсегда его другом!
   — Останется жив? Но жизнь тебе уже подарили!
   Тогда он ответил, гордо выпрямившись:
   — Апаначка не ребенок и не баба, а воин, и он не допустит, чтобы кто-то дарил ему жизнь!
   — Что ты хочешь этим сказать? Что намерен теперь делать?
   — Это ты узнаешь, но не сейчас, а немного позже.
   — Ты собираешься оказать нам сопротивление?
   — Нет. Я твой пленник, как и остальные воины команчей, и не буду ни сопротивляться, ни пытаться бежать. Но Олд Шеттерхэнд и Олд Шурхэнд никогда не смогут сказать обо мне, что я обязан жизнью страху другого вождя за свои амулеты. Апаначка знает, что такое честь и гордость мужчины!
   Он повернулся и не спеша пошел прочь.
   — Уфф! — сорвалось с губ Виннету.
   В его голосе звучало нескрываемое восхищение. Если молчаливый апач не смог на этот раз сдержать обуревавшие его чувства, значит, для этого имелся весьма серьезный повод. Мои глаза также не отрываясь следили за этим храбрым юным воином, буквально с первого взгляда обратившим на себя мое внимание, поведение которого говорило о далеко не ординарном образе мыслей. Я, как и Виннету, догадывался о его намерениях.
   Вупа-Умуги также поднялся, медленно и тяжело, будто на плечи его вдруг лег тяжелый груз. И тот упрек, который он, безусловно, должен был себе сделать за то, что он, верховный вождь найини-команчей, был вынужден сдаться без малейшего сопротивления своим врагам, людям, которых он сам собирался уничтожить, также стал для него тяжким грузом, от которого он едва ли сможет избавиться до конца жизни. Пошатываясь, он шел между нами, когда мы возвращались к своим людям после того, как я снова спрятал у себя его амулеты. Там он безропотно дал себя связать.