Май Карл. Верная Рука

   — Где он?
   — Там, возле кустов.
   — Связанный?
   — Да, — ответил ему один из пастухов.
   В то время пока остальные забирали у убитых мексиканцев оружие и делили его между собой, Бизоний Лоб, Медвежье Сердце и Карья возвратились к тому месту, где лежал граф. Его осмотрели на этот раз повнимательнее, и оказалось, что вождь апачей прав: Альфонсо был жив, только потерял сознание от полученного удара.
   За все это время Бизоний Лоб ни разу даже не взглянул на сестру. По-прежнему не глядя на нее, он обратился к вождю апачей:
   — Позаботится ли мой брат о том, чтобы никто не получил доступа к истоку этого ручья?
   — Да, — ответил тот.
   — В таком случае, я скоро вернусь.
   И он снова отправился в пещеру. Когда он был уже там, факел как раз догорал. Он зажег новый и подошел к лежавшему на полу немцу. Хельмерс лежал теперь не в том положении, в котором он его здесь оставил. Индеец обхватил пальцами его руку чуть выше запястья и, к своей неописуемой радости, ощутил слабое биение пульса. Бизоний Лоб подхватил товарища на руки и как можно осторожнее вынес его из пещеры. В тот момент, когда он опускал Хельмерса на траву, его окружили бравые вакерос ⁷⁸. Несмотря на краткий срок пребывания Хельмерса на асиенде, они успели полюбить этого благородного и сильного человека и были искренне опечалены известием о его гибели. Вождь апачей положил ладонь на дуло своего ружья, упертого в землю торцевой стороной приклада, и сказал:
   — Если мой белый брат умрет — горе его убийце! Хищные птицы леса разорвут на куски его тело. Это сказал Сос-Ин-Лиетт, вождь апачей!
   — Пусть мой брат вместе со мной вершит суд над убийцей! — сказал ему Бизоний Лоб.
   Вождь апачей склонился над раненым и осмотрел его голову.
   — Удар булавы, — сказал он. — Возможно, пробит череп. Нужно устроить носилки на двух лошадях, чтобы довезти его до асиенды. А я пока отправлюсь на поиски травы орегано, которая исцеляет раны и не дает проникнуть в них лихорадке.
   Когда пастухи ушли сооружать носилки для раненого, а Медвежье Сердце отправился искать целебную траву, Бизоний Лоб и его сестра остались вдвоем.
   — Ты гневаешься на меня? — тихо спросила Карья.
   Он не взглянул на нее, но ответил:
   — Великий Дух отвернулся от дочери миштеков!
   — Он покинул ее лишь на короткое время! — сказала она.
   — Но за это короткое время случилось много печального. Граф обещал сделать тебя своей женой?
   — Да.
   — И ты ему поверила?
   — Да. Он дал мне бумагу с письменным обещанием.
   — А-а! И эта бумага еще у тебя?
   — Она лежит в моей комнате на асиенде.
   — Ты дашь ее своему брату?
   — Возьми!.. Ты простишь меня? — робко спросила она.
   — Я прощу тебя, если ты будешь послушной.
   — Я буду послушной. Что я должна делать?
   — Об этом ты узнаешь позже. А сейчас ты сядешь на коня и вернешься на асиенду, чтобы прислать сюда ко мне всех индейцев, которые называют себя детьми миштеков. Ты скажешь им, что Бизоний Лоб, их вождь, нуждается в них. Пусть бросят все дела и явятся сюда.
   — Я отправляюсь немедленно!
   С этими словами Карья вскочила в седло и унеслась прочь.
   Вождь заметил, что к графу Альфонсо вернулось сознание. Он посмотрел на него презрительным взглядом и сказал:
   — Пусть бледнолицый не ждет пощады. Он солгал.
   — О какой лжи ты говоришь?
   — Ты утверждал, что мексиканцы ждут тебя за холмом.
   — Я сказал правду! Они последовали за мной без моего разрешения!
   — Но ты позвал их на помощь! До этого ты еще мог рассчитывать на снисхождение, но теперь забудь о нем!
   Он с презрением отвернулся от графа и больше не удостоил его ни единым взглядом. Вскоре возвратился Медвежье Сердце, приложил к ране на голове немца истолченную в густую кашицу траву и перевязал рану.
   И пастухи к тому времени тоже справились со своей работой. Из сучьев, веток и одеял, оставшихся от убитых разбойников, они соорудили удобные мягкие носилки и прикрепили их к седлам двух стоящих рядом лошадей. На носилки осторожно положили Хельмерса.
   — А что будет с графом? — спросил один из пастухов.
   — Он мой! — ответил Бизоний Лоб. — Отвезите Громовую Стрелу на асиенду. Медвежье Сердце останется со мной!
   Процессия двинулась в путь. Оба вождя некоторое время стояли молча; затем Бизоний Лоб освободил от ремней ноги пленника, чтобы тот мог встать. После этого индеец привязал графа за руки к хвосту своего коня и сказал, обращаясь к вождю апачей:
   — Пусть мой брат следует за мной!
   Мало сказать, что графу нелегко было следовать за обоими всадниками: это был, пожалуй, самый мучительный путь в его жизни.
   Дорогу указывал Бизоний Лоб. Он направился сначала вдоль крутого склона горы, а затем началось медленное восхождение на нее. Примерно через час они достигли высокогорного плато и углубились в густой девственный лес. Среди лесной чащи, окруженные со всех сторон труднопроходимыми зарослями кустарника, стояли развалины древнего ацтекского храма. Он состоял целиком из усеченной каменной пирамиды, окруженной на почтительном расстоянии по периметру высокой каменной стеной.
   В одном из внутренних дворов вокруг пирамиды когда-то образовалась глубокая лужа, со временем разросшаяся до размеров небольшого озерца, в котором скапливалась лесная влага. К этому водоему вождь миштеков и вел сейчас своего друга-индейца и пленного графа.
   К самому берегу этого маленького озера подступали высокие деревья. Здесь оба вождя слезли с коней. Бизоний Лоб присел в высокую траву и жестом пригласил вождя апачей занять место рядом с ним. Согласно индейскому обычаю, они некоторое время сидели молча; затем вождь миштеков спросил:
   — Полюбился ли твоему брату охотник по имени Громовая Стрела?
   — Он полюбился мне! — отвечал вождь апачей.
   — Этот бледнолицый хотел убить его.
   — Он — убийца, ведь наш друг, возможно, умрет.
   — Чего заслуживает убийца?
   — Смерти!
   — Так пусть же она настигнет его!
   Снова прошло некоторое время в угрюмом молчании. Затем Бизоний Лоб продолжал:
   — Знает ли мой брат народ миштеков?
   — Я знаю его, — кивнул Медвежье Сердце.
   — Он был богатейшим народом Мексики.
   — Да, он обладал богатством, которого никто не мог измерить, — согласился вождь апачей.
   — Знает ли мой брат, где теперь эти сокровища?
   — Этого я не знаю.
   — Умеет ли вождь апачей хранить молчание?
   — Его уста молчаливы, как горные скалы!
   — Так пусть он знает, что Бизоний Лоб стал хранителем этих сокровищ.
   — Мой брат Бизоний Лоб может уничтожить их. В золоте живет злой дух. Если бы земля состояла из золота, Медвежье Сердце предпочел бы умереть!
   — Мой брат обладает мудростью древних вождей. Но другие любят золото. Этот граф хотел завладеть сокровищами миштеков.
   — Вот как!
   — Он привел с собой восемнадцать воров, чтобы ограбить пещеру королевских сокровищ.
   — Кто указал ему путь к сокровищам?
   — Карья, дочь миштеков.
   — Карья, сестра вождя?!
   — Да, — печально ответил Бизоний Лоб. — Ее душа была во тьме, потому что она поверила этому бледнолицему лжецу. Он обещал сделать ее своей женой; но он собирался покинуть ее, как только получит сокровища.
   — Он — предатель!
   — Чего заслуживает предатель?
   — Смерти!
   — А чего заслуживает предатель, который еще и убийца?
   — Двойной смерти!
   — Мой брат сказал справедливые слова.
   Снова возникла тягостная пауза. Два этих вождя олицетворяли сейчас собой грозный и неумолимый суд, который выносит приговоры, не подлежащие обжалованию. Бизоний Лоб мог бы решить участь Альфонсо и один, но он взял с собой вождя апачей, чтобы удовлетворить его жажду мести справедливым приговором. Оба они вершили сейчас так называемый суд прерии, которого так страшились преступники Дикого Запада.
   Они говорили на языке апачей, которого Альфонсо не понимал; однако он не сомневался, что сейчас решается его участь. Он дрожал от страха, думая о крокодилах, которых упоминал Бизоний Лоб. На берегу озерца всего в нескольких шагах от того места, где сидели сейчас его судьи, стоял старый кедр с наклонным стволом ⁷⁹, верхушка которого находилась в нескольких метрах над поверхностью воды. При виде этого дерева, которому суждено было стать местом его пытки, у графа потемнело в глазах.
   Снова заговорил Бизоний Лоб:
   — Знает ли мой брат, где таится двойная смерть?
   — Пусть вождь миштеков скажет мне это!
   — Там!
   И он указал рукой на озеро. А вождь апачей, словно зная все заранее, спросил:
   — Там, где живут крокодилы?
   — Да, и ты их сейчас увидишь.
   Он подошел к воде, простер вперед руку и крикнул:
   — Йим-ета! — придите!
   Ответом на его зов стал шум и плеск воды; девять или десять крокодилов, оставляя за собой лучами расходящиеся в стороны и назад волны, устремились к берегу. Приблизившись, они высунули из воды свои мерзкие, пахнущие мускусом головы. Тела этих громадных чудовищ достигали в длину не менее четырнадцати футов и были похожи на старые, покрытые мхом и тиной корявые стволы деревьев. Когда же они разевали и с шумом захлопывали свои ужасные пасти, показывая, как они голодны, то взгляду человека представали целые ряды острых, как бритва, зубов, которые никогда не выпускали однажды схваченную добычу.
   Страшный вопль раздался над озером. Это кричал граф Альфонсо.
   Оба вождя бросили в его сторону презрительный взгляд. Индейцы ничем не выдают своих страданий даже под пыткой, полагая, что тот, кто хотя бы единым словом или стоном даст волю своим чувствам, никогда уже не попадет в «Страну Вечной Охоты» — индейский рай. Поэтому уже с детских лет они привыкают стойко переносить любую боль, и именно за неумение молча переносить боль и страдания индейцы чаще всего презирают белых людей.
   — Видишь их? — сказал Бизоний Лоб, обращаясь к вождю апачей. — Каждое из этих животных прожило на свете не менее десяти раз по десять лет. А теперь посмотри на эти лассо, которые принадлежали убитым мексиканцам!
   — Я понял моего брата, — коротко ответил вождь апачей.
   — Как высоко, по-твоему, может выпрыгнуть из воды крокодил?
   — На четыре фута от поверхности воды, если глубина озера больше, чем длина его тела от носа до кончика хвоста.
   — А если он сможет оттолкнуться от дна хвостом?
   — Тогда — вдвое выше!
   — Ну что ж, это озеро достаточно глубокое. Значит, ноги этого человека должны находиться на расстоянии четырех футов от поверхности воды. Кто полезет на дерево — ты или я?
   — Позволь мне сделать это! — сказал вождь апачей.
   Оба индейца встали и подошли к графу. Они связали ему руки за спиной и, сложив лассо вдвое, так что разорвать его теперь было бы совершенно невозможно, пропустили его под мышками Альфонсо. К этому лассо прикрепили еще два таких же, и вождь апачей, взяв их концы в руку, приготовился лезть вверх по наклонному стволу дерева.
   Только теперь граф до конца осознал, что Бизоний Лоб говорил абсолютно серьезно, когда сулил ему многократную смерть. Крупные капли холодного пота выступили на лбу у Альфонсо, а в ушах его появился какой-то непонятный шум, похожий на свист ветра.
   — Пощадите, пощадите! — взмолился он.
   Индейцы продолжали свои приготовления, не обращая на пленника никакого внимания,
   — Пощадите! — повторял граф. — Я сделаю все, что вы скажете, только не вывешивайте меня на съедение этим тварям!
   Но и эта мольба осталась без ответа. Бизоний Лоб схватил графа за шиворот и потащил к дереву.
   — Не делайте этого, умоляю вас! Я отдам вам все — мой титул, мои владения, всю Родриганду. Я откажусь от всего, что у меня есть, только оставьте мне жизнь!
   Наконец вождь миштеков ответил ему:
   — Что нам твоя Родриганда? Что нам твое графство и твои владения? Ты видел, что я равнодушен к бесценным сокровищам миштеков, и предлагаешь мне свое жалкое состояние! Останься графом и умри! Погляди на этих животных: им никогда еще не доводилось лакомиться белым графом. Ты будешь четыре или пять дней висеть над водой на этом дереве и всякий раз поджимать ноги, когда крокодилы начнут выскакивать из озера, чтобы схватить тебя; но когда ты устанешь и ослабнешь, они изловчатся и отгрызут тебе их. Тогда ты истечешь кровью и умрешь. А когда твое тело сгниет, оно упадет в воду, и крокодилы сожрут твои останки. Вот такая смерть суждена белому графу, задумавшему обмануть презренную индеанку!
   — Пощадите, пощадите! — снова взмолился охваченный смертельным ужасом граф.
   — Пощадить? А помнил ли ты о пощаде, когда убивал булавой нашего брата? Помнил ли ты о ней, когда отдавал меня в руки разбойников? Где было твое милосердие, когда ты убивал сердце в груди юной индеанки? И разве на этом кончаются твои злодеяния! Вахконта ⁸⁰ запретил человеку знать обо всем на свете; я не знаю твоей прежней жизни. Но тот, кто совершает столько зла сейчас, тот совершал его и раньше. Мы мстим за твои прежние дела и за то горе, что причинил нам. Тебя сожрут крокодилы, но ты сам еще хуже этих животных. Вахконта создал их, чтобы поедать мясо, а человека он сотворил для того, чтобы он жил в добре. В твоей душе больше зла, чем в душах этих чудовищ!
   И он подтолкнул графа ближе к воде. Альфонсо сопротивлялся, насколько хватало сил. Ноги его оставались свободными, и он отчаянно упирался ими в землю. Тогда вождь миштеков обвил вокруг его ног и затянул кожаный ремень. Теперь граф был уже абсолютно беспомощен.
   — Помилуйте! Пощадите! — стонал и скулил Альфонсо.
   Все было тщетно. Могучий вождь миштеков поднял его на руки и понес к дереву, а вождь апачей стал карабкаться вверх по наклонному стволу, зажав зубами концы обоих лассо. Добравшись почти до верхушки дерева, он привязал ремни за прочный сук и начал тянуть графа наверх вдоль ствола. Бизоний Лоб подталкивал графа снизу.
   — Отпустите, отпустите меня! — кричал приговоренный к страшной смерти. — Я буду служить и повиноваться вам, как самый ничтожный из ваших слуг!
   — Слуги есть у графа; у свободного индейца их не было и нет! — прозвучало ему в ответ.
   Из воды показались кошмарные чудовища. Озерцо не могло им дать достаточно пищи. Они голодали уже многие месяцы, если не годы. И теперь, почуяв добычу, пришли в возбуждение, оголодав, они иногда бросались друг на друга: у одного крокодила недоставало ноги, а у других были выдраны из тела целые куски кожи и мяса. И теперь они сгрудились под нависавшим над водой деревом, сплетясь в омерзительный живой клубок. Вода кипела и пенилась под резкими ударами их могучих хвостов; в их маленьких злобных глазках пылали алчные огоньки, а их широко раскрытые пасти захлопывались с таким лязгом и стуком, как будто кто-то ударял одну о другую две толстые доски. Клубок, в который сплелись эти десять чудовищ, напоминал теперь своим видом какого-то мерзкого дракона о десяти головах и хвостах.
   Обреченный на смерть граф, увидев это, затрепетал от ужаса.
   — Отпустите меня, вы, безжалостные чудовища! — вопил он.
   — Я прошу моего брата тянуть сильнее!
   Эти слова Бизоньего Лба, обращенные к вождю апачей, были ему единственным ответом.
   — Так будьте же вы прокляты навеки! — визгливо прокричал граф, тщетно ища налившимися кровью глазами спасения вокруг себя.
   — Достаточно! — сказал вождь миштеков, опытным взглядом сравнивая расстояние от ствола дерева до воды с длиной ременных лассо. — Пусть мой брат обовьет лассо вокруг ствола и завяжет крепкий узел!
   Вождь апачей выполнил его распоряжение. Теперь Бизоний Лоб держался одной рукой за дерево, а другой удерживал пленника, что требовало, несомненно, огромной физической силы. Если бы дерево не было таким могучим, его ствол мог бы обломиться под тяжестью трех человек. И вот наступил решающий момент. Альфонсо видел и чувствовал это и завопил, собрав последние силы:
   — Люди вы или дьяволы?
   — Люди, карающие дьявола, — спокойно ответил вождь миштеков. — Ступай!
   Ужасный крик прокатился над озером и стих в чаще леса. Индеец разжал руку, державшую Альфонсо, и столкнул его со ствола вниз. Пролетев несколько метров по воздуху, граф теперь раскачивался над водой, словно маятник, и всякий раз, когда он пролетал над ее поверхностью в низшей точке, из озера взмывали вверх жуткие крокодильи пасти, готовые вцепиться ему в ноги.
   — Вот так хорошо. Мы можем спускаться!
   И оба индейца проделали по наклонному стволу обратный путь вниз. Они стояли на берегу и смотрели на болтающегося между небом и водой графа, пока колебания постепенно не затихли и граф не повис вертикально над озером.
   Глазомер и на этот раз не подвел вождя миштеков: Альфонсо висел над водой так, что выскакивающие из нее крокодилы могли достать только до его ступней. Поэтому всякий раз, когда на него нацеливалась разинутая пасть, он поджимал ноги. Конец его был предрешен и неизбежен, это был всего лишь вопрос времени. Граф много грешил в своей жизни, но эта казнь и сопровождавший ее кошмар могли бы, пожалуй, уравновесить многие, если не все его грехи.
   — Дело сделано. Мы можем уходить, — сказал вождь апачей, которому тоже было не по себе.
   — Я последую за моим братом, — согласился Бизоний Лоб.
   Они прыгнули в седла и поскакали прочь, долго еще преследуемые душераздирающими криками графа.
   Теперь они могли ехать быстрее, чем в гору, когда к лошадиному хвосту был привязан граф. Когда они спустились с горы и добрались до ручья, там их поджидало уже немалое число индейцев. Все они принадлежали к народу миштеков и были посланы сюда Карьей. Их вождь обратился к вождю апачей:
   — Я благодарю моего брата за то, что он помог мне осудить и покарать преступного бледнолицего. А теперь пусть мой брат возвратится на асиенду и осмотрит рану Громовой Стрелы. Я смогу последовать за ним только завтра, потому что здесь меня ждет еще немало работы.
   Медвежье Сердце тотчас же отправился на асиенду. Вождь миштеков подозвал к себе собравшихся индейцев, и те образовали вокруг него кольцо, чтобы выслушать его распоряжения. Он строго оглядел их и начал говорить:
   — Мы все — сыновья народа, обреченного на вымирание. Бледнолицые несут нам смерть и гибель. Они зарились на наши сокровища, но не получили их. Ваши отцы помогли моим предкам спрятать эти сокровища, и никто из них не выдал места, где таятся эти богатства. Сумеете ли и вы хранить тайну так же стойко, как они?
   Индейцы утвердительно склонили головы, а старейший среди них ответил за всех:
   — Будь проклят навеки тот язык, который смог бы выдать бледнолицым тайну сокровищ!
   — Я верю вам. Я знал, где спрятаны сокровища, но их нашел один бледнолицый. Ему удалось обнаружить лишь часть из них, и эту часть теперь необходимо спрятать в другом месте. Хотите ли вы помочь мне?
   — Мы поможем!
   — Тогда поклянитесь душами ваших отцов, ваших братьев и ваших детей, что никому и никогда не выдадите местонахождение нового тайника и сами никогда не прикоснетесь к сокровищам!
   — Мы клянемся! — прозвучало со всех сторон.
   — Тогда сначала позаботьтесь о своих лошадях, а потом возвращайтесь ко мне!
   После того, как лошадям дали возможность попастись вволю, индейцы один за другим скрылись в недрах горы, где с этой минуты закипела невидимая миру работа. Лишь один из них остался снаружи, на страже.
   Работа продолжалась весь день и всю ночь. И лишь когда наступило утро следующего дня, индейцы стали по очереди покидать пещеру. Каждый из них нес с собой небольшую часть драгоценного груза, из этих частей складывалась общая куча. Это были те самородки и украшения, которые отобрал для себя Хельмерс.
   — Так! — сказал Бизоний Лоб, оглядев принесенное. — Заверните все это в одеяла и погрузите на лошадь. Это будет подарок миштеков одному-единственному бледнолицему, которому я позволил увидеть сокровища индейских королей. Пусть наш дар принесет ему счастье!
   Когда драгоценности были погружены на вьючную лошадь, которую они вчера привели сюда вместе с немцем, вождь миштеков снова возвратился в пещеру. Ее первое отделение, в котором успели побывать Хельмерс и граф Альфонсо, было теперь совершенно пусто. Оглядевшись еще раз по сторонам, Бизоний Лоб отошел в угол пещеры, где на земле лежал бикфордов шнур. Он поднес к нему горящий факел и быстро выбежал из пещеры.
   Индейцы во главе со своим вождем, отступив на почтительное расстояние от горы, ждали. Прошло несколько минут. Раздался грохот, и земля содрогнулась у них под ногами. Из трещины на склоне горы повалил черный дым; земля у ее подножия стала медленно оседать и вдруг в один миг с раскатистым гулом рухнула куда-то вниз, увлекая за собой камни и мощные обломки скал, которые теперь надежно замуровали вход в пещеру. Ручей вспенился и закипел, стиснутый каменными завалами, но вскоре успокоился, найдя обходной путь и вернувшись немного ниже по течению в свое привычное русло. Отныне доступ к сокровищам миштекских королей был закрыт.
   — Протяните друг другу руки и поклянитесь еще раз, что будете молчать до самой смерти! — приказал вождь своим людям.
   Они произнесли слова клятвы, и по выражению их суровых лиц стало видно, что они скорее умрут, чем нарушат этот торжественный обет. Бросив последний взгляд на гору, которой за два прошедших дня довелось стать безмолвной свидетельницей поистине драматических событий, индейцы молча сели в седла и поскакали прочь.
   Когда вождь апачей вернулся с горы Эль-Репаро, где он оставил своего друга, на асиенду, ее обитатели пребывали в глубокой печали. После того, как туда еще раньше привезли тяжело раненного Хельмерса, старый Арбельес тотчас же послал своего лучшего наездника за врачом в Монклову. Увидев слезающего с коня вождя апачей, асьендеро поспешил ему навстречу, чтобы узнать о последних событиях. При этом, в соответствии с индейским обычаем, старик обращался к нему на «ты».
   — Ты приехал один? А где же Текальто?
   — Он пока остался у горы Эль-Репаро.
   — А что он там делает?
   — Этого он мне не сказал.
   — Я слышал, что он велел собрать своих воинов. Зачем?
   — Я не спрашивал его об этом.
   — А где граф Альфонсо?
   — Этого я не скажу.
   Асьендеро отступил на шаг назад и с недовольным видом пробормотал:
   — Он мне не сказал — я его не спрашивал — этого я не скажу! Не слишком-то любезные ответы!
   Медвежье Сердце поднял руку, призывая старика к спокойствию, и сказал:
   — Мой брат не должен спрашивать меня о вещах, о которых я не могу говорить. Вождь апачей любит дела, а не слова.
   — И все же хотелось бы знать, что произошло там, у горы! — не унимался старик.
   — Дочь миштеков расскажет тебе об этом.
   — Она тоже молчит!
   — Значит, вернется Бизоний Лоб и расскажет тебе обо всем. А теперь пусть мой брат отведет меня к Громовой Стреле, чтобы я мог осмотреть его рану.
   — Идем!
   Войдя в комнату Хельмерса, они увидели у его ложа обеих скорбно молчащих девушек. Больной не спал, беспокойно метаясь по постели. Его, несомненно, мучили сильные боли, но он не открывал глаза и, стиснув зубы, молчал. Когда Медвежье Сердце дотронулся до его головы рукой, лицо раненого исказилось гримасой боли, но он и на этот раз не издал ни звука.
   — Как он? — спросил асьендеро.
   — Он не умрет, — ответил индеец. — Нужно регулярно менять повязку с целебной травой.
   — Завтра приедет врач.
   — Трава орегано умнее врача! Есть ли у моего брата среди его вакерос хороший наездник и охотник?
   — Мой лучший охотник и стрелок — это старый Франсиско.
   — Пусть его разыщут и дадут ему хорошую лошадь.
   — Зачем?
   — Он поедет со мной.
   — Куда?
   — К команчам.
   — К команчам? О Боже, что вам от них нужно?
   — Разве мой брат не знает команчей? Мы отбили у них пленников и убили много их воинов. Они придут, чтобы отомстить.
   — На асиенду?
   — Да.
   — Так далеко!
   — Краснокожий не замечает расстояния, когда хочет отомстить и взять скальп своего врага. Команчи обязательно придут.
   — Не лучше ли будет, если ты останешься здесь, а мы выставим часовых?
   — Вождь апачей предпочитает видеть все своими глазами, а не глазами других людей. Громовая Стрела, мой белый брат, собирался выехать навстречу команчам. Но теперь он болен, и я сделаю это вместо него.
   — Ну тогда поезжайте с Богом! Я сейчас же велю позвать Франсиско.
   Через четверть часа названный вакеро был на месте. Узнав, о чем идет речь, он с радостью выразил свою готовность сопровождать вождя апачей в опасном путешествии. Они быстро запаслись всем необходимым и отправились в путь.
   Мексиканские лошади отличаются большой выносливостью и резвостью. И теперь они, как ветер, несли Медвежье Сердце и Франсиско на север. Еще до наступления вечера они достигли того места, где, возвращаясь из драматической поездки в Форте-дель-Кваделупе, стояли ночным лагерем вместе с обеими дамами. Не устраивая привала, они на сей раз продолжали следовать той же дорогой, которой в тот раз возвращались домой.
   Уже начинало смеркаться, когда вождь апачей вдруг остановил коня и стал вглядываться в землю. Франсиско присоединился к нему.
   — Что это? — спросил старый вакеро. — Ведь это же следы!