Май Карл. Верная Рука

   — Вы можете двигаться, сэр? — спросил я, пока он осторожно поднимался на ноги. — Говорите скорее, прошу вас!
   Я видел его впервые, но сейчас не было времени разглядывать нового знакомого. Он потянулся всем своим могучим телом, потом нагнулся, взял нож у одного из оглушенных индейцев, и ответил так спокойно, как будто мы с ним беседовали, сидя где-нибудь у горящего камина, в уюте и безопасности:
   — Я смогу все, что вы потребуете от меня, сэр.
   — И плыть тоже?
   — Конечно. Куда?
   — На тот берег озера. Там нас ждут мои спутники.
   — Годится. Но давайте не будем откладывать это дело. Индейцы нагрянут сюда с минуты на минуту.
   И правда, в лагере команчей уже поднялся дикий шум. Невозможно даже описать ту невероятную смесь воинственных криков, злобного рева и растерянных возгласов, которая доносилась до наших ушей. Вскоре эта какофония сменилась громким плеском — команчи прыгали в воду и плыли к острову, чтобы расправиться с врагами. Надо немедленно удирать. Но куда делся Олд Уоббл?
   — Мистер Каттер! — позвал я, с трудом перекрикивая вопли разгневанных индейцев. — Мистер Каттер, где вы?
   Шурхэнд уже стоял на берегу, поглядывая на приближающихся противников. На мои выкрики он обернулся и спросил:
   — Каттер? Вы имеете в виду Олд Уоббла?
   — Да. Мы приплыли сюда вместе, чтобы спасти вас, но потом он куда-то исчез.
   — А другие белые с вами были?
   — Нет.
   — Ну, тогда не тревожьтесь. Я знаю старика; он всегда делает все по-своему.
   — Но он погибнет!
   — Не волнуйтесь! Этот старый пройдоха перехитрит самого дьявола. Будьте уверены — сейчас он в большей безопасности, чем мы с вами. Давайте-ка убираться отсюда. Все индейцы уже в воде, а плавают они хорошо. Живее, нам нельзя мешкать!
   Он схватил меня за руку и потащил с поляны, к линии прибрежных кустов. Действительно, картина открывалась впечатляющая. Все пространство между островом и ближним берегом озера было усеяно блестящими от воды черноволосыми головами, а воздух звенел от устрашающих воплей из десятков глоток. Тех, кто вырвался вперед, отделяло от нас меньше пятидесяти ярдов, и раздумывать было уже некогда.
   — Вы правы, — сказал я. — В воду! Следуйте за мной, и как можно быстрее.
   Мы бросились в озеро и поплыли, стараясь делать сравнительно редкие, но мощные толчки — так поступает каждый умелый пловец, когда ему нужно поберечь силы. Индейцы нас заметили, и многоголосый вой усилился. Началось состязание — кто первым догонит добычу.
   За себя я не волновался, зная, что могу дать сто очков вперед любому из них. Но Шурхэнд! Вестмен и знаменитый охотник, он был великолепным пловцом — в этом я уже успел убедиться. Однако дни, проведенные в плену, в вынужденной неподвижности, да еще с перетянутыми щиколотками и запястьями, не могли не сказаться на его состоянии. Пока что он держался отлично — плыл ровно и быстро, умело распределяя нагрузку на руки и на ноги. Я было уже успокоился, но вдруг заметил, что его движения потеряли прежнюю уверенность.
   — Вы устали, сэр? — спросил я, отфыркиваясь.
   — Нет, — ответил Шурхэнд, — но у меня, кажется, начинают неметь конечности. Все тело словно чужое.
   — Понятно. Это из-за веревок. До берега дотянете?
   — Надеюсь. Будь я в хорошей форме, меня не догнал бы ни один индеец, но когда так долго лежишь зашнурованным, кровь застаивается в жилах и утверждать наверняка, что дотяну, не берусь.
   Вскоре у него начало сводить мышцы рук. Судорога — самый коварный враг пловца, а в нашем положении она означала бы верную гибель.
   — Ложитесь на спину, — предложил я. — Дайте отдых рукам, двигайте только ногами.
   Шурхэнд последовал моему совету. Это принесло ему некоторое облегчение, но скорость наша тут же упала вдвое. Я тоже перевернулся на спину, чтобы видеть преследователей. Все они были хорошо видны, хотя и растянулись на большое расстояние, так что половина озера прямо-таки кишмя кишела разъяренными команчами. Самый проворный вырвался далеко вперед, и от нас его отделяло метров семьдесят.
   Шурхэнд поглядел в их сторону и сказал:
   — Так не пойдет, нам нужно прибавить ходу. Ну-ка, попробую снова…
   Он поплыл своим обычным стилем, но через минуту признался:
   — Не могу, руки отказывают. Плывите дальше, сэр, а я остаюсь.
   — Как это остаетесь? — опешил я. — И не думайте! Хотите пустить насмарку все мои труды? Ложитесь поперек, мне на спину, и я вас отлично довезу.
   — Но я тяжел!
   — Только не для меня.
   — Бросьте. Получится слишком медленно, и команчи схватят нас обоих.
   — Нет уж, придется им потерпеть. Прошу вас!
   Но уговорить Олд Шурхэнда оказалось не так-то просто. В конце концов, после просьб и уговоров, он уступил и позволил мне взять его на буксир. Плавание возобновилось, но, конечно, плыли мы теперь гораздо медленнее, чем было необходимо в такой ситуации. А индеец все приближался, не выказывая ни малейших признаков утомления, и было ясно, что он скоро нас догонит. Время от времени, на фоне далеких лагерных огней, я видел его силуэт над темной гладью озера. Глазам этого индейца можно было позавидовать — он ни разу не потерял нас из виду в кромешном мраке. Но ведь его товарищи остались далеко позади.
   Мы проделали уже три четверти пути, когда отважный команч, находившийся в тот момент метрах в двадцати, издал громкий боевой клич.
   — Он догоняет! — заметил Олд Шурхэнд. — Это все из-за меня. Вы замечательный пловец, но тащить на себе такой груз было бы не под силу и великану.
   — Чепуха! Несет вас вода — точнее говоря, нас обоих. Что же до индейца, то его я нисколько не опасаюсь.
   — Я тоже, — отозвался Олд Шурхэнд. — Если он нападет, ему не поздоровится. У меня нож, и к рукам понемногу возвращается чувствительность.
   — О нет. Предоставьте его мне. Все-таки я не был связан последние сутки.
   — Хотите убить его? Честно говоря, я предпочел бы не проливать кровь, если в этом не будет суровой необходимости.
   — Совершенно с вами согласен. Но я имею в виду совсем не кровопролитие. Я просто тресну его по голове и прихвачу с собой на берег в качестве трофея.
   — А вы справитесь с ним? Мне известен лишь один человек, способный на такое дело, — вестмен по имени Олд Шеттерхэнд. Я, например, не сумею оглушить индейца первым же ударом, хоть на силу и не жалуюсь.
   — Тут нужна не только сила, но и умение. Ну как, сможете вы пару минут продержаться на плаву?
   — О да, конечно! Вероятно, смогу даже плыть!
   — Вероятно! И собирались вступить в схватку со здоровенным индейцем? Да, Шурхэнд остается Шурхэндом.
   — Я вижу, сэр, вам хорошо знакомо мое имя. Позволено ли мне узнать ваше?
   — А я сейчас покажу вам, как меня зовут. Но сначала попробуйте поплыть.
   Опыт удался — руки уже его слушались, кровообращение восстановилось. Это было, наверное, очень занятное зрелище: двое белых людей преспокойно беседуют посреди озера, ночью, под звездным небом, не обращая внимания на толпу завывающих команчей, которые изо всех сил стараются их догнать. Последние минуты, разговаривая, мы почти не двигались с места, и наш преследователь быстро сокращал разрыв. Мы вновь услышали пронзительный боевой клич.
   — Итак, сэр, доверьте его моим заботам. Отдыхайте и наблюдайте, если угодно, — сказал я и, повернувшись, поплыл навстречу индейцу.
   Увидев, что враг переходит в контратаку, он на мгновение остановился и крикнул:
   — Я — Вупа-Умуги, вождь команчей. Мой нож напьется кровью двух белых собак! — И над водой блеснуло длинное лезвие.
   Ах, вот кто это! Какая удача. До сих пор темнота не давала мне разглядеть его черты.
   — Я — Олд Шеттерхэнд, — отозвался я. — Тот самый, который от тебя не уйдет. Поймай меня, попробуй!
   — Олд Шеттерхэнд! — Шурхэнд и команч выкрикнули эти слова в одну и ту же секунду с одинаковым изумлением. Впрочем, индеец тут же прибавил:
   — Сейчас ты сдохнешь, шелудивый койот!
   И он нырнул. Расчет вождя был ясен, но я не собирался ждать, пока он приблизится и, неожиданно всплыв сзади или сбоку, нанесет мне смертельный удар ножом. Поэтому я поступил точно так же — нырнул, причем постарался уйти на большую глубину, чем мой противник. Чистая вода, подобно бриллианту, обладает свойством захватывать и сохранять дневной свет, что позволяет опытному ныряльщику, находясь у самого дна, видеть предметы столь же отчетливо, как на воздухе. Этот эффект особенно заметен вечером или ночью. Итак, я опустился на пять-шесть ярдов и глянул вверх. Ага, вот и вождь. Он плыл недалеко от поверхности, заранее отведя руку с ножом для мгновенного удара. Меня он не разглядел, и я рванулся вперед, так что вынырнули мы одновременно. Я находился чуть позади, и мой кулак тут же обрушился на его голову. Вождь обмяк, выронив нож, и я схватил его за волосы, чтобы он не утонул.
   — Действительно, Шеттерхэнд! Доказательство вполне убедительное! ²³ — смеясь, выкрикнул Олд Шурхэнд, когда я поплыл к нему, таща за собой оглушенного индейца.
   — Да, сэр, это я. Извините, что представляюсь вам в необычайной обстановке и не совсем так, как принято в порядочном обществе.
   — Ну, эта оплошность допущена с обеих сторон, — с улыбкой промолвил Шурхэнд. — Но вы не поверите, сэр, до чего я рад и…
   — И так далее и тому подобное, — прервал я его, наперекор всем правилам хорошего тона. — Простите, сэр, но сейчас нам не до обмена любезностями. Поболтаем утром. А пока мне было бы приятнее всего узнать, что вы уже можете владеть руками.
   — Кажется, еще не совсем.
   — А вы попробуйте понемножку! Сами видите — вождь что-то разленился, и мне придется везти его на себе. Ну, поплыли!
   И произошла удивительная вещь — Шурхэнд сумел двигаться без посторонней помощи! Сейчас, когда уже не требовалось чрезмерное напряжение, мускулы больше не отказывались служить телу, кровообращение в конечностях бывшего пленника восстановилось, и судороги не повторялись. Мы плыли не спеша и без приключений достигли берега. Здесь вождь — он все еще не пришел в сознание — был незамедлительно связан. Нас окружили друзья.
   Предприятие вполне удалось — я освободил Олд Шурхэнда и взял в плен предводителя команчей. Но радость моя была омрачена потерей Олд Уоббла. Где он, что с ним?
   Шурхэнд наотрез отказывался верить в его смерть.
   Он говорил:
   — Вам следовало бы получше узнать старика, джентльмены, прежде чем начинать его оплакивать. Такого проныру не погубят ни огонь, ни вода, и пуля для него еще не отлита. Держу пари, он сидит сейчас где-нибудь в укромном месте и посмеивается над нашими страхами. Свет не видывал другого подобного хитреца; он уцелеет и среди извержения вулкана, да при этом еще бифштекс себе на ужин поджарит! Ничуть не удивлюсь, если он сейчас объявится, и не один, а с какой-нибудь добычей.
   — Если только он сам не стал ею, — резко ответил я. Равнодушие Олд Шурхэнда к судьбе старика удивляло и раздражало меня.
   — Ну, если он попал в плен, проблемы не будет. Обменяем его на вождя.
   — Так вы не собираетесь казнить индейца? — осведомился я, вспомнив эпизод с Паркером.
   — Боже упаси! Изображать палача — не мое хобби. Лично мне благодарить его не за что, но если со стариком не случилось ничего плохого, то и вождя, думаю, следует отпустить.
   — Совершенно согласен с вами, сэр. Но смотрите, сюда спешат наши краснокожие друзья!
   Большинство команчей давно прекратило преследование и вернулось в своей лагерь, но некоторые, самые упорные, решили плыть до конца. Сейчас они были уже недалеко от берега, и на черном зеркале озера отчетливо вырисовывались их головы. Но теперь положение изменилось, и убедить в этом индейцев оказалось совсем нетрудно. После пары предупредительных залпов им не осталось ничего другого, как лечь на обратный курс. Враг был отбит, и спутники наперебой начали осаждать меня вопросами о приключениях на острове и во время обратного пути. Пришлось рассказывать, хотя на душе у меня было скверно.
   Но прежде, чем я добрался до конца, наше внимание привлек громкий шорох и топот в зарослях. Казалось, там пробирается какое-то крупное животное или даже несколько. Мы замерли, прислушиваясь, и тут в предрассветном сумраке раздался знакомый насмешливый голос:
   — Пригнись-ка пониже, краснокожий, а то ветки оставят тебя без носа, ясное дело!
   — Ну вот и Олд Уоббл, — спокойно заметил Олд Шурхэнд. — Видите, джентльмены, я был прав. Посмотрим, сбылось ли мое пророчество полностью.
   Мы вскочили на ноги. Кусты раздвинулись, и появился живой и невредимый Уоббл, ведущий под уздцы лошадь с сидящим на ней связанным индейцем. Еще две лошади шли следом, тяжело нагруженные объемистыми мешками и вьюками. Целый караван!
   — Вот я и вернулся! — приветствовал нас Уоббл. — Да заодно и прихватил кое-что, для нас нелишнее. О, вы уже здесь, мистер Шурхэнд! Сердечно рад вас видеть. Я так и думал, что мистер Шеттерхэнд сумеет освободить вас и без моей помощи.
   — Где вы пропадали, мистер Каттер? — спросил я, стараясь говорить строгим тоном. — Мы так беспокоились о вас!
   — Беспокоились? Обо мне? Желал бы я знать, какая беда может случиться с Фредом Каттером! Слава Богу, я сам могу позаботиться о себе, да и не только о себе, как вы сейчас увидите.
   — Но на острове вас не было!
   — Конечно, нет. Я и думать забыл про остров.
   — Это почему же?
   — Честно говоря, мистер Шеттерхэнд, я был просто ослом. Думал, что чудо как хорошо плаваю и ныряю; но как поглядел на вас, то понял, что ошибался. Дорогу в один конец я с грехом пополам выдержал, но плыть обратно! Снова терять штаны, да еще когда тебя настигают индейцы! Нет, решил я, это не по мне. Уж если тонуть, так хоть с целой шкурой. В общем, когда вы нырнули, я остался висеть под плотом, предоставив события их естественному ходу. Вскоре поднялся невероятный крик, и команчи с того берега посыпались в озеро, как желуди с дуба, так что плот закачало на волнах. Лагерь мигом опустел; в погоне за вами приняли участие даже табунщики. Но за лошадьми надо присматривать, иначе они разбегутся. Это дело поручили вон тому парню. Я тихонько подгреб к берегу, выполз из-под моего плавучего шалаша, подкрался к бедолаге-краснокожему и треснул его по макушке. Он сразу «прилег отдохнуть», даже не спросив у меня разрешения. Я связал его, а потом вспомнил, что нам не мешало бы запастись провиантом, раз мы с вами хотим отправиться — ах да, молчу, молчу… В общем, сбегал я на пастбище, изловил трех крепких лошадок — одну для пленника, двух для поклажи. Кстати и седла рядом нашлись. Я торопился и даже побаивался, что не успею закончить дело до возвращения хозяев, но все обошлось. Набил вьюки сушеным мясом, и в путь! Когда участники неудачной погони за мистером Шеттерхэндом начали вылезать на берег, мы были уже далеко. И вот я опять вместе с вами, джентльмены. Как распорядиться добытым мясом, я знаю и даже могу поделиться своими мыслями. Ну а что до этого парня, то о его дальнейшей судьбе пусть поломает голову кто-нибудь другой; я — пас.
   — Отпустим его завтра на все четыре стороны, — предложил Олд Шурхэнд.
   — Ничего не имею против. Сюда он приехал верхом, но обратно пусть добирается на своих двоих! О, да вот и его доблестный вождь! А он здесь как очутился?
   — Его взял в плен мистер Шеттерхэнд, — ответил Сэм Паркер.
   — На острове?
   — Нет, на озере, прямо в воде.
   — Итак, морская битва. Потом расскажете мне, как происходило это сражение. Его вы тоже собираетесь отпустить, мистер Шеттерхэнд?
   — Да.
   — Жаль! Ему куда больше пристало бы висеть на суку, чем ходить по земле. Во всяком случае, освобождайте его не прежде, чем команчи вернут оружие мистера Шурхэнда и все прочие вещи, которые успели у него отобрать. Так-то, сэр! Я никогда не был другом индейцев. По мне, так ни один краснокожий не годится ни на что путное. А когда относишься к ним по-хорошему, они считают это признаком слабости. Если бы этот команч потонул в озере вместе с сотней своих головорезов, то все остальное человечество только выиграло бы, this is clear!

Глава II
В ОАЗИСЕ

   Эта пустыня раскинулась между Индейской территорией ²⁴ и штатами американского Юго-Запада — Техасом, Аризоной и Нью-Мексико. Со всех сторон ее замыкают горные системы: Сьерра-Мадре, Сьерра-Гвадалупе, Озарк и Гуальпе. Где-то там, высоко в горах, берут начало большие реки — Рио-Пекос, Колорадо, Ред-Ривер, Брасос и Тринидад, но их воды обходят стороной огромную песчаную чащу, прозванную «Сахарой Соединенных Штатов».
   Бескрайние равнины раскаленного песка чередуются здесь с нагромождениями голых скал, на которых не в силах укорениться даже самые выносливые и неприхотливые растения. Нигде — ни деревца, ни былинки, лишь камень да песок. Испепеляющий дневной зной резко, почти без сумерек, сменяется холодной ночью. Пейзаж не разнообразят ни барханы, ни русла высохших рек, и ни один колодец не манит путника живительной влагой. Всюду, куда ни кинь взгляд, однообразная, выжженная равнина, и единственный признак жизни, словно ненароком забытый природой в этом царстве смерти, — редкие, усеянные колючками пучки бизоньей травы, в которых и не сразу распознаешь живое растение. Недвижные, серые, без намека на листву, они не радуют глаз. Иногда в самых неожиданных местах попадаются кактусы — поодиночке или целыми группами. Выглядят они более привлекательно, но горе лошади, чей всадник будет столь неосторожен, что в поисках тени направит ее в эти заросли! Почти невидимые острые иглы, тонкие, как волос, и твердые, как сталь, уже через несколько минут изранят ноги несчастного животного так, что после этого владельцу останется только пристрелить внезапно охромевшую лошадь или бросить ее умирать от жажды под палящими лучами солнца.
   Но все же находились и находятся люди, которые осмеливаются пересекать эти наводящие ужас места. Здесь не встретишь никаких дорог — ни на север, к Санта-Фе и Форт-Юниону, ни через горы к Эль-Пасо или вниз, на юг, к прериям и лесам Техаса. Впрочем, «дорога» в этой пустыне означает совсем не то, что привык понимать под этим словом европеец или уроженец восточных штатов. Это просто тропа, проложенная в песках безвестными путниками — золотоискателями, охотниками, индейцами. Временами она раздваивается, петляет, становится то уже, то шире; иногда на ней заметны следы колес — значит, здесь проезжали фургоны переселенцев или какого-нибудь отважного торговца, не побоявшегося рискнуть своими товарами (рисковать собственной жизнью — дело на Западе слишком обычное, чтобы о нем стоило говорить). В зависимости от конечной цели путешествия каждый волен уклониться от основного пути, ориентируясь по каким-то известным лишь ему признакам и приметам. А чтобы сделать тот или иной удобный маршрут всеобщим достоянием, было принято негласное правило — обозначать его колышками, вбитыми через определенные промежутки в твердую, как камень, землю.
   Но все же пустыня собирает богатый урожай жертв. Число их, в пересчете на квадратную милю, намного превышает соответствующие показатели для африканской Сахары или великих азиатских пустынь — Гоби и Такла-Макан. Выбеленные солнцем скелеты людей и животных, остатки фургонов, упряжи и прочего снаряжения раскиданы вдоль дорог, являя собой наглядную летопись разыгравшихся здесь трагедий. А в бездонной синеве неба парят стервятники. За много десятков миль замечают они любое движение на земле и терпеливо следуют за каждым живым существом в твердой уверенности, что рано или поздно оно непременно станет их добычей.
   Эту пустыню именуют по-разному, но наиболее употребительны два названия — английское Стэйкед-Плейнз и испанское Льяно-Эстакадо. Оба они обязаны своим возникновением тем самым колышкам, которые указывают человеку путь среди бескрайних песчаных просторов ²⁵.
   Примерно так писал я в одной из моих прежних книг, задавшись целью показать суровый нрав пустыни Льяно-Эстакадо. Но оказалось, что я ошибся, утверждая, будто вся эта пустыня состоит лишь сплошь из камня и песка. В самом центре ее имелся небольшой оазис, находившийся в единоличном владении Кровавого Лиса — человека, о котором сообщалось в найденной мною записке Виннету.
   Кровавый Лис… Само имя — свидетельство необычной судьбы. Он был еще ребенком, когда очутился в пустыне вместе с караваном переселенцев. Вскоре на караван напали бандиты, они перебили всех, в том числе и родителей нашего героя. Через несколько часов к месту побоища подъехал некий скотовод по имени Хельмерс — проследив за поведением грифов, он заподозрил неладное. Среди множества трупов ему попался на глаза окровавленный мальчик. На голове у него была глубокая рана, но он еще подавал признаки жизни. Хельмерс, как умел, перевязал раненого и отвез его на свое ранчо.
   Хороший уход спас ребенка, но пережитое потрясение не прошло для него бесследно. Мальчик начисто забыл все, что знал до момента нападения. Даже собственное имя изгладилось из его памяти. Но в первые дни, когда к нему еще не вернулось сознание, он часто в бреду произносил слово «Фокс». Хельмерс решил, что несчастный ребенок зовет своих погибших родителей, а Фокс ²⁶ — его фамилия. Так малыша стали звать. А обстоятельства их встречи закрепили за найденышем кличку «Кровавый». Скоро эти два слова соединились в одно прозвище — «Кровавый Лис».
   Мальчик постепенно окреп и начал быстро развиваться, хотя вся его прошлая жизнь оставалась для него тайной за семью печатями. Однако он хорошо помнил момент нападения бандитов, помнил и человека, нанесшего ему роковой удар, и мог точно описать его внешность. Но вспомнить какое-нибудь более раннее событие или объяснить, откуда он знает фамилию Фокс, сирота не мог, сколько ни старался. Впрочем, Хельмерс и не прилагал особых усилий к тому, чтобы выяснить, каково происхождение своего питомца. Куда больше забот ему доставлял упрямый нрав мальчика. Его так и не удалось приучить к оседлой жизни. Ранчо Хельмерса располагалось у северной границы Льяно-Эстакадо, и с того дня, как маленький Фокс научился держаться в седле, он начал совершать вылазки в пустыню, каждый раз забираясь все дальше и дальше. Фермерское хозяйство его нисколько не интересовало, и никакие уговоры не действовали. Однажды, когда мальчик вернулся с очередной чересчур затянувшейся экскурсии, приемный отец рассердился не на шутку. Но его гнев нисколько не испугал Кровавого Лиса: глядя прямо в глаза Хельмерсу, он произнес:
   — Всех моих родных убили «стервятники Льяно», и я должен отомстить им. Я истреблю их всех, до последнего, а для этого мне нужно знать пустыню.
   В голосе подростка звучала такая решимость, что Хельмерс не нашел слов для возражения. Подумав, он рассудил за благо не препятствовать желанию «лисенка», а воспитать из него мужчину, действительно способного постоять за себя и внушать уважение к себе даже «стервятникам». С этих пор Кровавый Лис получил полную свободу действий, мог уходить, куда ему вздумается, и приходить, когда захочет. Его искусство в обращении с конем и оружием возрастало день ото дня и со временем достигло таких высот, что он удостоился похвалы самого Виннету (об их знакомстве я еще расскажу). Говорил Лис мало, поскольку из-за потери памяти был вынужден заново осваивать обыкновенную речь. Это вызывало удивление, однако немецкий язык давался ему даже легче, чем английский. Хельмерс, уроженец Германии, сразу отметил эту особенность, проливавшую некоторый свет на происхождение мальчика.
   Но кто такие «стервятники Льяно-Эстакадо»? Гораздо чаще этот сброд определяли другим, более прозаическим словом «стрелочники». Как я уже говорил, дороги в пустыне издавна отмечались небольшими колышками — благодаря им даже неопытный путник мог определить верное направление и, по крайней мере, избегал опасности заблудиться в безводных песках. Но по дорогам ездят разные люди, в том числе и те, кто не в ладу с законом. Личности подобного сорта давно облюбовали эти края, поскольку здесь можно было не опасаться встречи с представителями власти. Немало осужденных преступников бежало сюда и из восточных штатов. Терять им было нечего, единственным средством существования для них становился обыкновенный разбой. Пустыня предоставляла для этого все возможности. Оборудовав себе тайные убежища на подступах к Льяно-Эстакадо, бандиты следили за дорогами и всегда могли рассчитывать на легкую добычу в виде путников, отважившихся пересечь пески. Грабили, как правило, уже убитых.
   Нередко, чтобы гарантировать успех, один из негодяев нанимался к ничего не подозревающим путешественникам в качестве проводника. При этом он заранее размечал «ложную дорогу» — вбивал в землю несколько новых колышков. Взяв неверное направление, несчастные путешественники вскоре попадали в засаду или просто погибали от жажды, заблудившись в пустыне. В обоих случаях все их имущество доставалось бандитам. Этот нехитрый прием стоил жизни сотням людей, а «стервятники Льяно» получили благодаря ему новое прозвище — «стрелочники».