Май Карл. Верная Рука

   — Да, и вас самого, и ваши средства и вправду уже невозможно выносить! Слушайте, скажите откровенно! Было ли в вашей жизни хоть что-нибудь доведенное до конца удачнее, чем этот самый визит? Только отвечайте как на духу! Ну? Я не хочу вас обидеть: кому не дано, тому не дано, но я думаю, что и здесь, под защитой, у вас опять ничего не выйдет!
   — Ч-черт! — воскликнул он. — Как я только это терплю! Как только я смогу…
   — Да-да. Вам всегда чего-то не хватает. Ни разу Вава Деррик не смог отправить вас куда-нибудь одного — вы были вынуждены все время позволять кому-то помогать вам!
   Его зрачки расширились, глаза с ненавистью глядели на меня. Он просто сверлил меня взглядом, но я не перестал улыбаться. Он рассвирепел и стал кричать:
   — Что тебе наплел тогда этот окаянный парень, мальчишка Бендер?
   Ах, значит, Бендер! Это имя начиналось на «Б». Я тут же подумал о буквах «Дж. Б», и «Е. Б», на могиле убитого отца Дитерико. Кто скрывался под именем Бендер? Так, конечно, я спросить не мог. Надо было действовать хитрее. И задать вопрос быстро, чтобы ошарашить его. Так я и сделал.
   — Тогда? Когда тогда?
   — Тогда, в Льяно-Эстакадо, у вас, когда он со своим бр…
   Он осекся, но я быстро продолжил его прерванную фразу:
   — …со своим братом подрался? Хау! Что он мне сказал тогда, я уже давно знал, и гораздо больше, чем он! У меня была возможность много раньше изучить дело отца Дитерико!
   — Ди-те-ри-ко?! — произнес он ошеломленно.
   — Да. Если вам сложно произнести это имя, можно также сказать Иквеципа, так его звали на родине, у моки.
   Сначала он онемел, потом его лицо стало быстро меняться: он сглотнул слюну, замялся в нерешительности, снова сглотнул, как будто в глотке у него застрял слишком большой кусок, и наконец издал громкий, чрезвычайно воинственный вопль и вслед за тем прорычал:
   — Собака, ты снова меня перехитрил! Ты должен, ты должен умереть! Получай!
   Он резко поднял ружье вверх и взвел курок. Кокс рванулся к нам, но он опоздал бы спасти меня от разъяренного проходимца, если бы я не помог себе сам. Я нагнулся вперед, чтобы ослабить поводья, сжал ногами бока коня и крикнул:
   — Чка, Хататитла, чка! — Выше, Молния, выше!
   Этой командой, которую вороной прекрасно понял, я хотел поправить свое положение как всадника со связанными руками. Жеребец изогнул тело, как кошка, и прыгнул… Я оказался совсем рядом с Тибо. Балансируя на одной ноге, второй и обеими руками я ударил его, и одновременно с выстрелом он просто-таки вытряхнулся из седла, потом его еще раз швырнуло дальше, и он описав в воздухе большую дугу, шлепнулся на землю.
   В этот момент у всех, кроме Виннету и самого Тибо, вырвались вопли ужаса, изумления или одобрения. Мой замечательный конь, совершив свой великолепный прыжок, не сделал больше ни шагу и стоял теперь так спокойно, как будто был весь отлит из бронзы. Я повернулся к шаману. Он собрался с последними силами и схватил свое выпавшее во время падения ружье. Кокс отреагировал мгновенно: выбил ружье у него из рук и сказал:
   — Я подержу его оружие, пока вы не отъедете подальше отсюда, сэр, иначе с вами случится несчастье! Я вам уже говорил, что не потерплю никаких военных действий против Олд Шеттерхэнда, особенно со смертельным исходом!
   — Да оставьте его! — в сердцах сказал я. — Ничего он мне не сделает. Помните, я вас предупреждал: увы, этот человек непроходимо глуп.
   — Убейте его, мистер Кокс! Он должен умереть! — взвыл Тибо.
   — Точно, — подтвердил тот. — Его жизнь обещана Олд Уобблу.
   — Слава Богу! Иначе бы я его пристрелил, как только ружье вернулось бы ко мне. И даже невзирая на опасность быть пристреленным вами. Вы и представить себе не можете, насколько ловок этот негодяй, он и черта обставит! Виннету просто невинный ангел по сравнению с ним! Пристрелите его, пристрелите!
   — Можете быть уверены — ваше желание будет исполнено, — заявил Олд Уоббл. — Он или я! Для нас двоих на земле оставлено только одно место, и займу его я, а ему придется уступить. Я готов поклясться вам в этом всем, чем хотите!
   — Так сделайте же это скорее, иначе он удерет!
   Его скво, не обращавшая никакого внимания даже на выстрелы, тем временем, доскакав до кустов, отломила две ветки, скрестила их и положила себе на голову. Потом она направила лошадь к тому бродяге, который стоял ближе всех остальных, и сказала, показывая на свою голову:
   — Смотри, это мой myrtle wreath! ¹⁴⁹ Этот myrtle wreath мне подарил мой Вава Деррик!
   Тут бывший команч забыл обо мне и поспешил к ней в страхе от того, что она может выболтать один из его секретов. Он погрозил ей кулаком и прокричал:
   — Замолчи, безумная, прекрати свой бред!
   Затем обернулся к бродяге и пояснил:
   — Жена моя совершенно невменяема и несет всякую чепуху.
   Он убедил бродягу, но его замечание услышал и Апаначка. До сих пор молчавший, он подъехал к скво, как только услышал ее голос, и спросил:
   — Узнает ли меня моя пиа? Открыты ли ее глаза для сына?
   Команчи говорят «пиа», когда обращаются к матери.
   Она посмотрела на него, печально улыбаясь, и покачала головой. Однако Тибо-така тотчас же направился к Апаначке и прикрикнул на него:
   — Замолчи!
   — Она моя мать, — спокойно ответил Апаначка.
   — Теперь уже нет! Теперь вам друг до друга нет никакого дела.
   — Я — вождь команчей, и пусть белый, который обманул ее и меня, тут не приказывает. Я буду с ней говорить!
   — Я ее муж, и не разрешаю это!
   — Попробуй помешать мне, если сможешь.
   Тибо-така не посмел поднять руку на Апаначку, хотя тот и был связан; он повернулся к Олд Уобблу.
   — Помогите мне, мистер Каттер! Вы единственный человек, которому я доверяю. Он, мой бывший приемный сын, и есть тот, кто сделал мою жену безумной. Каждый раз, когда она его видит, ей становится хуже. Пусть он оставит ее в покое. Умоляю, помогите, сэр!
   Олд Уоббл досадовал на то, что Кокс объявил себя предводителем; сейчас ему представился удобный случай показать, что он тоже кое-что значит. Он воспользовался этой возможностью и сказал Апаначке повелительно:
   — Эй, что ты хочешь от нее, краснокожий! Ты же слышал, что ей до тебя нет дела. А ну-ка, проваливай отсюда!
   Апаначка, разумеется, не мог ему позволить разговаривать с собой в таком тоне. Он смерил старого ковбоя презрительным взглядом и спросил:
   — Это кто смеет так говорить со мной, главным вождем команчей из племени найини? Это лягушка квакает или ворона каркает? Я не вижу никого, кто бы мог помешать мне говорить с этой женщиной, которая была мне матерью!
   — Ого! Лягушка! Ворона! Выражайся полюбезней, малый, иначе мне придется поучить тебя, как нужно вести себя в присутствии короля ковбоев!
   Он протиснулся на лошади между Апаначкой и женщиной. Команч сделал один шаг назад и направил своего коня в другую сторону; старик последовал за ним. Апаначка проехал дальше, Олд Уоббл тоже. Так они дважды объехали Тибо-вете, таким образом, что она оставалась в самом центре, а путь к ней неизменно закрывал собой Каттер. При этом ни один из них не сводил с другого глаз.
   — Слушайте-ка, Каттер! — крикнул Кокс. — Дайте отцу и сыну самим разобраться в этом деле! Вас это не касается!
   — Меня просили о помощи, — отвечал старик.
   — Вы тут главный или я?
   — Я, потому что я вас нанял!
   — И вы верите, что вам удастся мне помешать?
   — Еще как верю! Уж краснокожего, да еще и связанного, я удержу в узде!
   — Связанного? Хау! Подумайте об Олд Шеттерхэнде и этом чужаке! А вас с этим краснокожим и равнять нечего.
   — Он может попробовать!
   — Well! Как хотите! Меня это больше не касается!
   Теперь глаза всех были направлены на двух соперников, которые все еще ездили кругами, Олд Уоббл — по внутреннему, а Апаначка — по внешнему. Тибо-вете, как сомнамбула, застыла в центре. Тибо-така внимательно наблюдал за их маневрами: он был больше всех заинтересован в исходе этой весьма необычной дуэли. Апаначка через некоторое время поинтересовался:
   — Может быть, Олд Уоббл наконец пропустит меня к этой скво?
   — Нет! — заявил старик.
   — Так я заставлю его сделать это!
   — Попробуй!
   — Я не пощажу старого убийцу индейцев!
   — И я тебя!
   — Уфф! Оставляю скво тебе.
   Он развернул своего коня и сделал вид, будто собирается покинуть круг.
   Насколько я знал Апаначку, это была уловка; он пытался отвлечь внимание старика хотя бы на одно мгновение. Приближался финал дуэли. Олд Уоббл позволил себя обмануть. Повернувшись к Коксу, он прокричал самодовольно:
   — Ну, кто был прав? Чтобы Фред Каттер позволил краснокожему победить себя! Такого никогда не было и не будет!
   — Осторожно! Берегись! — Это выкрикнули трампы.
   Старик обернулся и увидел, что лошадь Апаначки мощными прыжками движется на него. Он громко закричал от страха, но увернуться уже не успел. Прошло всего несколько секунд, и все было кончено. О прыжках моего Хататитла на Западе сочинялись легенды, этот тип прыжка даже получил особое название — Force-and-adroit ¹⁵⁰, Апаначка применил другой, более смелый. Он издал резкий вопль атакующего команча, подлетел к старику и взмыл над его лошадью так легко и плавно, как будто в седле вовсе не было всадника. Он рисковал жизнью, не забывайте, что он все еще был привязан к лошади и руками и ногами. Прыжок удался прекрасно. Но как только его конь коснулся копытами земли, Апаначка едва не полетел с него вниз головой, но быстро развернулся и направил коня вперед. Тот пролетел еще несколько футов и остановился. Я перевел дух…
   А что же Олд Уоббл? Его, как пушечным ядром, вышибло из седла; лошадь его упала, перекатилась несколько раз с боку на бок и вскочила невредимой. Он же остался лежать на земле без сознания. Начались суета и неразбериха. Для побега момента лучше не придумаешь, и, конечно, нам удалось бы скрыться, но без имущества. Поэтому мы остались.
   Кокс встал на колени рядом со стариком и осмотрел его. Тот был жив и очнулся от обморока очень скоро. Но когда он, попытавшись встать, попробовал было опереться о землю, то сделать этого не смог. Его пришлось поднимать, и когда Уоббл, дрожа и покачиваясь, встал на ноги, то оказалось, что он способен двигать только одной рукой — другая плетью повисла вдоль тела. Старик был сломлен. И куда девалась вся его боевая удаль? Теперь эта была просто ходячая развалина.
   — Разве я вас не предупреждал? — спросил Кокс. -Вот вам результат! Что значит ваш титул короля ковбоев, когда вы в ваши девяносто лет имеете противником Апаначку!
   — Застрелите его, застрелите немедленно! Этот проклятый парень меня надул! — рассвирепел старик.
   — Зачем же нам в него стрелять?
   — Я приказываю! Слышите вы, я приказываю! Ну, долго я еще буду ждать?
   Конечно, не нашлось никого, кто бы его послушался. Он бушевал, кричал во все горло еще некоторое время, пока на него не рявкнул Кокс:
   — Или успокойтесь, или мы бросим вас здесь и поскачем дальше! Вы ревели как дикий зверь! Возьмите себя в руки! Надо посмотреть, что с вами случилось!
   Олд Уоббл понял, что Кокс прав, и позволил снять с себя свою видавшую виды куртку, что не прошло для него безболезненно. Никто из трампов ничего не понимал в медицине. И Кокс в весьма, правда, своеобразной манере, но обратился за помощью к нам.
   — Слушайте, негодяи, есть среди вас кто-нибудь, кто разбирается в ранах и тому подобном?
   — Наш домашний и придворный лекарь — Виннету, — ответил Дик Хаммердал. — Если вы позвоните в ночной колокольчик, он тотчас появится.
   Но на этот раз Дик ошибался: когда апача попросили осмотреть руку, он объявил:
   — Виннету не учился лечить убийц. Почему даже сейчас, когда требуется наша помощь, он назвал нас негодяями? Почему он не делал этого раньше? Старый ковбой привык делать только то, что хочет, и то, что ему нравится. Но это не нравится другим. Виннету все сказал! Хуг!
   — Он тоже человек! — воскликнул Кокс.
   Странно это прозвучало в устах предводителя диких скитальцев прерии, весьма странно… Виннету, конечно, ничего ему не ответил. Когда он заявляет, что все сказал, это означает, что он для себя все уже решил и бесполезно требовать от него каких-то еще слов. Вмешался Дик Хаммердал:
   — Вы хотите сказать, что среди вас есть человек? Я думаю, что мы тоже не дикие звери, которых можно поймать, если захочется, или застрелить! Мы люди! А будут ли с нами обращаться как с людьми?
   — Хм! Это совсем другое!
   — Другое или нет — какая разница! Даже если и другое! Освободите нас и отдайте наши вещи, тогда мы сможем залечить этого старика так, что вы не нарадуетесь на него. Впрочем, на земле нет другого существа, у которого бы все так же просто соединялось в теле: он состоит из кожи и костей. Стащите с него кусок его шкуры и оберните вокруг переломанной кости, все равно у него останется еще целая гора кожи для новых переломов. Ты ничего не имеешь возразить на это, Пит Холберс, старый енот?
   — Хм, — сказал долговязый. — Я бы не стал ему завидовать сейчас, дорогой Дик.
   Каттер стонал и жалобно скулил. Острые края кости мучили его каждый раз, когда он двигал рукой, врезаясь в рану. Кокс подошел к нему, но очень быстро отошел обратно и сказал мне:
   — Я услышал от Олд Уоббла, что вы тоже немного смыслите в хирургии. Займитесь этим!
   — Это его желание?
   — Да.
   — И вы полагаете, что я выполню его? Вы мне настолько доверяете?
   — Да. Может быть, он вспомнит об этом позже и позволит вам уйти.
   — Мило! Да он, оказывается, добрейший и милосерднейший из людей. «Может быть», именно, «может быть, позволит»! Какая наглость с моей стороны — пытаться уйти от него. Как же такая мысль вообще могла прийти мне в голову! А вы не подумали о том, что мы все могли бы убежать, если бы захотели? Вы действительно верите, что мы — овечки, которые безропотно тащатся туда, куда их ведут пастухи, и которым можно в любой момент приставить нож к горлу? А если я скажу, что помогу старику только после того, как вы нас освободите?
   — То мы, конечно, на это не согласимся!
   — А если я потребую только, чтобы меня не убивали и обращались нормально со мной и моими друзьями?
   — Может быть. Об этом я с ним поговорю!
   — Может быть! Опять «может быть». И мне Стараться за это «может быть»? Не слишком ли мала ваша оценка моих услуг?
   — Well! Так я пойду и спрошу?
   — Спросите.
   Он довольно долго разговаривал с Олд Уобблом, потом сообщил:
   — Он упрям. Настаивает на том, что вы должны умереть. И ради этого вытерпит любую боль. Очень он вас ненавидит.
   Это было сказано слишком сильно для моих друзей. Такого вынести они не могли и выразили свое негодование весьма бурно.
   — Я ничего не могу поделать! — оправдывался Кокс. — После такого ответа вы, конечно, не будете им заниматься, мистер Шеттерхэнд?
   — Почему же? Вы тут недавно сказали, что он тоже человек. Это не так. Но я-то точно человек и вести ceбя буду по-человечески. Я постараюсь отбросить все прочие мысли и видеть в нем только страдальца. А то, что вы во всем этом также играете одну бесконечную роль, то печальную, то смешную, это вам самому скоро станет ясно.
   — Вы что-то затеяли?
   — Я или кто-то другой — какая разница, как любит выражаться наш друг Хаммердал. Я имею в виду только то, что для каждого человека однажды бьет час расплаты за грехи его. И с вами это тоже случится! Идемте!
   Мои товарищи хотели меня удержать, а больше всех Тресков. Я не возражал им, просто вообще никак не отвечал. Меня отвязали от лошади и подвели к Каттеру. Тот закрыл глаза, чтобы не видеть меня. Руки мне, конечно, развязали. Перелом был двойной, опасный сам по себе, а Каттеру в его возрасте нечего было и надеяться на то, что кости срастутся.
   — Мы должны как можно быстрее уехать отсюда, -заявил я. — Ему необходима вода. Река рядом. Он вполне может сам держаться в седле, даже несмотря на руку.
   Каттер ответил бранью и поклялся жестоко отомстить Апаначке.
   — Вы не очень-то рассчитывайте на этих людей! — прервал я его. — Неужели вам недостает разума, чтобы осознать, что вы сами виноваты в том, что произошло?
   — Нет, вот как раз на это и не хватает, — ответил он зло.
   — Если бы вы не указывали команчу, что ему следует делать, ему бы не было нужды вас опрокидывать.
   — Поэтому я и сломал руку?
   — Именно. Следовательно, и в этом повинны тоже вы сами.
   — Я что-то ничего не понял. Объясните все толком, без этих ваших дурацких колкостей!
   — Ваша рука была бы в целости, если бы вы не взяли мое ружье.
   — Какая здесь связь?
   — Когда вы падали с лошади, ружье висело у вас на плече. При ударе о землю ваша рука попала между двумя ружьями, отсюда и двойной перелом. Если бы вы не так рьяно заботились о моем имуществе, встали бы с земли невредимым.
   — Вы говорите это только для того, чтобы разозлить меня! Хау!
   — Нет, это правда, и мне совершенно все равно, верите ли вы в нее или нет.
   — Я верю, во что хочу, а не в то, что вам нравится! Теперь вас снова свяжут, и мы поедем к реке. Будь проклят этот чужак со своей женщиной! Если бы не они, всего этого бы не произошло. Должно быть, это предостережение, которое послал нам сам Бог, — лучше, мол, обходить его людей стороной!
   Даже теперь этот человек был способен богохульствовать! Я охотно позволил себя связать, хотя и лишился при этом великолепной возможности для побега. Когда я стоял около Олд Уоббла, поблизости лежало мое ружье, и мой вороной ждал меня. На все ушло бы с полминуты, не больше: вскочить с ружьем на коня и ускакать. Но что потом? Я, конечно, постарался бы освободить своих товарищей ночью. Но тогда трампы тоже не хлопали бы ушами. Сейчас же, напротив, у них не было ни малейших подозрений, и это облегчало Кольма Пуши наше освобождение нынешней ночью. Поэтому я и не стал бежать.
   Апаначка стоял около скво и пытался заговорить с ней, но без какого-либо заметного успеха. Тибо наблюдал за ними с едва сдерживаемой яростью, хотя и не осмеливался мешать команчу. Думаю, это ему подсказывал опыт общения со мной. Даже когда я подъехал к ним, он ничего не сказал, но подошел ближе. Я прислушался; Апаначка пытался добиться от женщины самых простых слов, но все напрасно.
   — Твой дух ушел и не хочет возвращаться! — с болью сказал он. — Сын не может говорить со своей матерью — она его не понимает!
   — Позволь я попробую воззвать к ее душе! -предложил я, подойдя к ней с другой стороны.
   — Нет, нет! — крикнул Тибо. — Олд Шеттерхэнд не должен с ней говорить, я этого не разрешаю.
   — Вы это разрешите, — сказал я ему. — Апаначка, последи за ним. Как он только шевельнется, прыгай через него так же, как в прошлый раз, и сломай ему ногу! А я помогу!
   — Мой брат Шеттерхэнд может на меня рассчитывать, — ответил Апаначка. — Он может говорить со скво, а если белый шаман попробует шевельнуть рукой, тут же окажется трупом под ногами коня!
   Он занял позицию около Тибо, и я почувствовал себя гораздо увереннее.
   — Была ли ты сегодня в Каам-Кулано? — спросил я женщину.
   Она покачала головой и посмотрела на меня пустыми глазами. Я почувствовал, как отчаяние перехватает дыхание у меня в горле, но, прогнав его от себя, продолжил:
   — Есть ли у тебя «нина та-а-упа» — муж?
   Она снова покачала головой.
   — Где твой «то-ац» — сын?
   Ответом было все то же покачивание.
   — Видела ли ты свою «икокхе» — старшую сестру?
   Никакой осмысленной реакции. Мне стало ясно, что она равнодушна к вопросам из жизни команчей. Я попробовал зайти с другого конца:
   — Знаешь ли ты Вава Иквеципа?
   — Ик-ве-ц-па, — тихо прошептала она.
   — Да. Ик-ве-ци-па, — повторил я, четко произнося каждый слог.
   Тогда она ответила, как будто сквозь сон, но все же:
   — Иквеципа мой вава.
   Значит, мои предположения оказались верны: она была сестра падре.
   — Знаешь ли ты Техуа? Те-хуа!
   — Техуа была моя «икокхе» — старшая сестра.
   — Кто такая Токбела? Ток-бе-ла!
   — Токбела — это «нуу» — это я.
   Она стала внимательнее. Слова, донесшиеся в затуманенное сознание Тибо-вете из детства и юности, потревожили какие-то образы в ее памяти. Душа безумной заметалась, силясь вырваться из-под тяжелого гнета больного разума, но тщетно: выхода из мрака она не нашла. И все же взгляд ее глаз больше не был пустым; постепенно он становился все более живым. Теперь мы уже могли добраться и до здравого смысла. Время было дорого, я и спросил то, что было для меня сегодня самым важным:
   — Знаешь ли ты мистера Бендера?
   — Бендер-Бендер-Бендер, — повторила она за мной, и некое робкое пока подобие улыбки появилось на ее лице.
   — Или миссис Бендер?
   — Бендер-Бендер! — повторила она, и в ее глазах промелькнула искра света, улыбка стала по-настоящему милой, голос — ясным.
   — Может быть, ты знаешь Токбелу Бендер?
   — Токбела Бендер — это не я!
   Теперь она смотрела только на меня, и уже вполне осмысленно.
   — А кто такая Техуа Бендер?
   Она радостно всплеснула руками и сложила их на груди, как будто неожиданно нашла что-то давно потерянное, и ответила:
   — Техуа — миссис Бендер, конечно, миссис Бендер!
   — Были ли у миссис Бендер дети?
   — Двое!
   — Девочки?
   — Оба мальчики. Токбела носила их на руках.
   — Как звали этих двоих мальчиков?
   — Да, у них были имена — их звали Лео и Фред.
   — Какого они были роста?
   — Фред — такой, а Лео — такой!
   Она показала рукой, какого роста были дети. Мои расспросы привели к результату даже большему, чем я надеялся сначала. Я перехватил взгляд Тибо, которого Апаначка держал в постоянном напряжении; этот взгляд был прикован ко мне, в нем сквозила плохо скрываемая ярость, как у кровожадного разбойника, который намеревается вот-вот наброситься на жертву. Но мне до этого не было никакого дела. Память возвращалась к Тибо-вете, и если я это использую не мешкая и с толком, то смогу уже сегодня узнать все, что требуется для того, чтобы пролить свет на жизнь Апаначки и Олд Шурхэнда. Получилось так, словно именно меня призвала судьба, чтобы возник этот самый свет. Но только я наклонился к женщине, чтобы задать ей новый вопрос, как мне помешали. Двое трампов принесли мои ружья — «медвежий бой» и штуцер. Один из них сказал:
   — Олд Уоббл хочет, чтобы вы тащили сами свое несчастливое оружие, которое ломает людям кости. Мы повесим ружья вам на спину.
   — Нет уж, лучше я сам это сделаю. Освободите мне руки! Потом вы сможете их снова связать.
   Они сделали, как я просил. Оба ружья вернулись ко мне! И это примирило меня с тем, что наша со скво беседа была так некстати прервана. Трампы забирались на лошадей, и значит, любые расспросы будут исключены. Но, хотя это время еще не наступило, от дальнейшей беседы пришлось отказаться, потому что, пока я надевал ружье, лицо бедной женщины снова стало совершенно потухшим.
   Мне захотелось понаблюдать за тем, как Апаначка теперь будет вести себя с Тибо-така и Тибо-вете, но он сам подъехал ко мне и спросил:
   — Белый шаман отделится от трампов?
   — Вполне вероятно.
   — И он возьмет скво с собой?
   — Да, конечно!
   — Уфф! Значит, она не сможет поехать с нами?
   — Нет.
   — Почему нет?
   — Апаначка должен сначала сказать, почему он хочет, чтобы скво осталась с нами.
   — Потому что она моя мать.
   — Но это не так — она тебе вовсе не мать, — сказал я как можно мягче.
   — Если бы она не была мне матерью, то не любила бы меня так сильно и не обращалась бы со мной, как с сыном.
   — Хорошо! Но разве принято у воинов-команчей, тем более — вождей, брать с собой женщин и матерей, когда им предстоит трудный и дальний поход и они заранее знают, что впереди их ждет много опасностей?
   — Нет.
   — Почему тогда Апаначка хочет взять эту женщину с собой? Я предполагаю, что у него есть какие-то особые причины для этого. Не так ли?
   — Есть только одна причина: она не должна оставаться с бледнолицым, который выдавал себя за краснокожего воина и многие годы обманывал найини.
   — Он ее не отдаст.
   — Мы заставим его сделать это!
   — Это невозможно. Апаначка забыл, что он в плену.
   — Но это ненадолго!
   — Можем ли мы сообщить это трампам? И потерпят ли они сами рядом с собой женщину, даже на короткое время?
   — Нет. А куда направляется белый шаман со скво? Что он хочет с ней сделать? Если мы ее отпустим с ним, я никогда больше не увижу ту, которую считаю своей матерью.
   — Апаначка ошибается. Он увидит ее.
   — Когда?
   — Может быть, очень скоро. Мой брат Апаначка должен обо всем подумать заранее. Белый шаман её не отдаст, трампы ее не возьмут, и нам она будет только мешать, когда обнаружит, что среди нас ее мужа нет и что мы к тому же пленники. Если Тибо-така увезет ее с собой, всего этого не будет и ты увидишься с ней очень скоро.
   — Дальняя поездка трудна для нее!
   — С нами, может быть, ей придется ехать еще дальше!
   — И Тибо-така не будет с ней приветлив!
   — Как не был и тогда, в Каам-Кулано. Ведь она к этому привыкла. Впрочем, ее дух теперь редко бывает с ней, и она просто не заметит, что он с ней неприветлив. Кажется, он предпринял далекое путешествие, преследуя вполне определенную цель, положение требует от него осторожности и внимательности, и он, следовательно, не причинит ей вреда. Мой брат Апаначка должен позволить ей ехать с ним! Это лучший совет, который я могу дать!