Страница:
В мае 2003 года на 85-м году жизни скончалась Н. А. Решетовская, автор шести мемуарных книг, многочисленных статей, очерков и интервью о своей драматической семейной жизни с первым мужем. После развода с А. И. и семилетнего союза с К. И. Семёновым, она, овдовев, оформила в самом конце 90-х брак со своим литературным помощником Н. В. Ледовских (он и стал её наследником), хотя никому и никогда о своих «других» замужествах не рассказывала. В сентябре 1981-го, прервав десятилетнюю паузу, А. И. написал ей из Вермонта, что испытывает тяжёлое чувство, ибо, имея материальные средства, лишён возможности, по советским условиям, ей помогать (деньги, которые он переводил на Внешторгбанк, неизменно возвращались обратно); он сообщал также, что открывает счёт на её имя для пожизненного пользования. С годами регулярная помощь наладилась, Н. А. более ни в чём не нуждалась. Солженицыны взяли на себя все затраты по лечению и уходу, когда прикованная к постели, она не могла более себя обслуживать; Н. Д. навещала её в больницах, сносилась с докторами, нанимала сиделок. В Рождество 1999-го А. И., впервые после возвращения в Россию, позвонил с поздравлениями, а месяц спустя Н. Д. привезла ей домой корзину роз и новую книгу писателя «Протеревши глаза», с надписью: «Наташе — к твоему 80-летию. Кое-что из давнего, памятного, Саня. 26. 2. 99». Журналистам, приходившим к ней «за подробностями», Н. А. говорила, что бывший муж обязательно захочет к ней вернуться и что она до сих пор любит его, и неизменно показывала ключ от своей квартиры на Ленинском проспекте, хранимый под подушкой и предназначенный «для Сани». Наверное она всё же понимала, что этого никогда не будет. Она тихо умерла во сне и, согласно завещанию, была похоронена рядом со своей матерью на Скорбященском кладбище в Рязани.
А в августе 2003-го в Троице-Лыкове собралась вся семья А. И. На большой фотографии — в его юбилейные дни она появилась во многих газетах — Солженицын, строгий и сосредоточенный, сидит, выпрямившись, меж двух ясноликих улыбчивых невесток, Нади и Кэролин, жён Ермолая и Игната. Стоят богатырской стати сыновья, все трое (редкая удача!), и возле них мать — стальная ось (а также пружина и душа), которая держит дом и работу. Здесь и ещё шестеро — тёща Катенька (Бабуля), и пятеро внуков: Татьяна, Екатерина, Дмитрий, Иван, Анна. Довелось Солженицыну испытать и это счастье — увидеть, подержать на руках, приласкать родных малышей, услышать от них дивные слова: «дед», «деда», «дедуля», «дедушка». Поздно став отцом, он всё наверстал, всё успел, представ для внуков и внучек классическим дедом с бородой, ещё даже не сплошь седой. Малыши знают, что дед пишет книги, и у них как у читателей Солженицына всё впереди.
Прожив вместе 33 года (именно столько исполнилось в 2003-м их союзу), А. И. и его жена были счастливы друг другом и сыновьями. «В семейной жизни хватало горьких моментов. До слез. Нет, Александр Исаевич никогда сознательно меня не обижал, ни меня, ни кого-то на моих глазах, — признавалась Н. Д. — Но порой мне казалось, что он несправедлив. Ведь сам к себе он всегда был очень требователен. Работал без отдыха, без выходных. Очень скромен в своих потребностях, вот уж пример для самоограничения, сквозь всю жизнь. И хотя он никогда не требовал от близких такого же самоограничения и такой же самоотверженности, но это подразумевалось. И временами мне казалось, что он слишком суров и требователен к сыновьям. Знаете, мать всегда вьётся над своими детьми, пытается их укрыть, чтобы им было мягче, теплее, вольготнее. Теперь-то вижу, что была неправа. Мальчики выросли крепкими людьми, и у них к отцу нежная любовь. И не осталось шрамов на тех местах, где, мне казалось, они могли быть… Детьми нас Бог благословил».
С этой оценкой был согласен и отец. «Трое наших сыновей, теперь уже все за 30, выросли целеустремлёнными, определившимися личностями — и, несмотря на детство их и юность в изгнании, — неотрывными от России». В 1973 году, когда родился Степан, А. И. благодарил жену за исполнение сказки. Теперь сказка обрела реальные контуры. Ермолай успешно трудился в международной консалтинговой фирме, работавшей в России, и жил со своей семьёй рядом с родителями, в Троице-Лыково. Игнат, пианист и дирижёр, руководил Филадельфийским камерным оркестром и гастролировал по всему миру, был женат и имел двоих детей. Степан пока был свободен от семейных уз, жил в Нью-Йорке, увлечённо занимался энергетикой и экологией, однако стремился переехать в Россию и найти работу по профессии; так сложилось, что он больше братьев вникал в дела и труды отца.
В интервью с П. Холенштайном для швейцарского еженедельника «Вельтвохе» (декабрь 2003 года), Солженицыну был задан вопрос: боится ли он умереть? Испытывает ли страх перед смертью? «Лишь в юности я боялся умереть: так рано, как умер мой отец (в 27 лет), — и не успеть осуществить литературных замыслов. От моих средних лет я утвердился в самом спокойном отношении к смерти. У меня нет никакого страха перед ней. По христианским воззрениям я ощущаю её как естественный, но вовсе не окончательный рубеж: при физической смерти духовная личность не прерывается, она лишь переходит в другую форму существования. А достигнув уже столь преклонного возраста, я не только не боюсь смерти, но уже готовно созрел к ней, предощущаю в ней даже облегчение».
Однако и годы, протекшие после 85-летнего юбилея, оказались полными активной жизни, ярких событий, творческих побед. Судьба не скупилась дарить Солженицыну новые впечатления, открывать перспективы, которые поначалу казались далёкими, выходящими за пределы его земного бытия. Но проходил год-другой, и всё свершалось — на его глазах, при его живом участии, с его внимательной и придирчивой реакцией. В мае 2004-го исполнилось десять лет с момента возвращения на Родину — и сколько людей за эти годы, вопреки клевете и наветам, смогли сказать ему, как они рады, что он здесь, в России. «Только наличие Солженицына дает нашей жизни последних десяти лет тот нравственный и культурный стержень, который, собственно, и называется Историческим Смыслом» — писал в «Труде» Ю. Кублановский. Ему вторил Л. Бородин: «Солженицын подобен крепости, которая держится несмотря ни на что. И это многим даёт силу, энергию, вселяет надежду». «Звезду Солженицына погасить невозможно, — утверждал В. Дашкевич. — Уверен, пройдёт много лет, но семена, посаженные Солженицыным, всё же прорастут, и люди осознают его место в ряду самых великих пророков Отечества».
В ноябре 2004 года в Троице-Лыкове состоялось вручение Солженицыну ордена святого Саввы Сербского 1-й степени — высшей награды Сербской Православной Церкви — «за сохранение памяти о миллионах пострадавших в России и заботу о сербском народе, за неустанное свидетельство истины добра, покаяния и примирения как единого пути спасения». Сербы не забыли пламенного выступления писателя весной 1999 года, в страшные дни Балканской трагедии, когда Россия пребывала в безволии и бессилии, а Указующий Гуманизм диктовал свою волю всему миру. Солженицын сказал тогда: «Мы вступили в эпоху, когда не будет закона — а просто сильная группа диктует. И довольно страшно, что Восточная Европа, которой всегда я так сочувствовал в её угнетении, в её неволе, — они одним хором во главе со своими лидерами говорят: бомбите, бомбите Югославию, бомбите! Они, только что освободившиеся… А Прибалтика… Сколько в их защиту мы выступали… А они одобряют: бомбите, бомбите. Вот это самое страшное — новая эпоха на земле…»
В 2004-м кинорежиссёр Глеб Панфилов приступил к экранизации романа «В круге первом». Солженицын сам написал сценарий, сам озвучил закадровый голос «от автора», общался со съёмочной группой на предварительных стадиях работы (Евгений Миронов, исполнитель роли Глеба Нержина, приезжал к писателю знакомиться и пытался «поймать» характерные черты своего героя), просматривал черновую версию фильма. В дни показа сериала по телевидению (зима 2006 года) по Москве были развешаны плакаты с портретами писателя, а зрители благодарили создателей фильма за близость к первоисточнику, за подлинность и достоверность. Роман и его экранизация были восприняты в аспекте вечных ценностей — как тема человеческого выбора, который совершают люди везде и всегда, и дали импульс широкому обсуждению. Эффект экранизации заключался не столько в высоких рейтингах, не столько в том, что после фильма люди бежали в книжные магазины и читали роман в метро, не столько даже в огромном количестве рецензий и разборов, сколько в общественном резонансе «Круга». История создания романа; атомный проект на Западе и в СССР; судьба «шарашек» и связанных с ними научных изысканий; реальные прототипы героев и их участь; образы Сталина и его приспешников; процессы десталинизации в СССР; сталинские «пятна» в современной России; демократия и её генетическая связь с тоталитарным прошлым страны; мир криминала и население сегодняшних тюрем — вот неполный перечень тем, которые обсуждались в печати и на телевидении в связи с показом фильма. История трёх дней 1949 года в марфинской шарашке вдруг поразила своей актуальностью. «Фильм настолько современный, что мне даже страшно», — признавалась Инна Чурикова, снявшаяся в картине. — Разве мы не выбираем, с кем нам быть — с жертвами или с палачами, с гонимыми или с гонителями? И разве Россия перестала считаться страной “рабов и господ”?»
Когда экранизация «В круге первом» получила приз телевизионной прессы как «телесобытие года» (ТЭФИ-2006) «За обращение к трагической теме отечественной истории и за экранное воплощение прозы Александра Солженицына», а сам Солженицын — ТЭФИ за лучший сценарий, попритихли самые злые голоса, привычно озабоченные вопросом: «Нужен ли Солженицын России? «Нужен!» — ответили учредители Национальной премии «Россиянин года», назвав его духовным лидером страны. «Нужен!» — сказала газета «Известия», учредитель премии «Известность», награждавшая тех, чьё мнение особенно важно читателям.
«Нужен!» — заявила и книжная пресса, в рекордном количестве пришедшая на пресс-конференцию, посвящённую выходу первых трёх книг Собрания сочинений Солженицына в 30 томах. «Начинаемое сейчас Собрание впервые полно включит всё написанное мной — во взрослой жизни, после юности. А продолжится печатание уже после моей смерти» — так начиналось предисловие «От автора». Последние прижизненные редакции, тексты, дотошно выверенные писателем и его бессменным редактором, — итоговое «эталонное издание», десятая часть большого пути, с финалом в 2010 году. Ещё на этапе переговоров с издательством «Время» Солженицын признался, что мечтает увидеть «Красное Колесо» в своей новой редакции. В ноябре 2006-го — в дни, когда исполнялось 70 лет замыслу «Красного Колеса», — он уже держал в руках увесистые свежеотпечатанные книжки в элегантном, цвета слоновой кости, переплёте: первый том — с рассказами и «Крохотками», седьмой и восьмой — с «Августом Четырнадцатого». Собрание сочинений вышло «пробным» трёхтысячным тиражом, который исчез со складов издательства к концу первого дня, и уральская типография немедленно выпустила второй тираж, обеспеченный заказами магазинов. Книжный рынок, вопреки скептикам, проголосовал заСолженицына.
Ещё в 1994-м А. И. сказал жене: «При моей жизни, а надеюсь, и после моей смерти, ты никогда сама не предложишь ни одному издательству ни одну мою книгу. Если мои книги будут нужны, то нас сами найдут и предложат». Теперь десятки издательств в России и за рубежом боролись за право печатать его книги. И всё же он даже не мечтал, что в России, при жизни, начнёт издаваться столь обширное собрание сочинений: это стало радостной неожиданностью. Он вернулся в Россию с 20 томами вермонтского издания, а сейчас набралось ещё десяток — и это без переписки (колоссальной!), набросков, черновиков, вариантов, незаконченных текстов.
Набирали силу все солженицынские начинания, предпринятые по возвращении. В мае 2007-го в десятый раз была вручена Литературная премия его имени. Завет учредителя — видеть истинные масштабы жизни, не пропускать достойных, не награждать пустых — жюри выполняло со всей возможной тщательностью и бережностью. Торжество под девизом «Похвала филологии» (лауреатами стали два выдающихся представителя этой отрасли литературы, С. Бочаров и А. Зализняк), проходило в новом здании библиотеки-фонда «Русское Зарубежье», открытие которого состоялось в сентябре 2005-го. Детище Солженицына обрело дом, отвечающий самым взыскательным требованиям архивохранения, с новейшим оборудованием, читальными и выставочными залами. Драгоценные свидетельства прошлого безопасно укрылись в мощных хранилищах, первоначальная коллекция пополнилась бесценными раритетами — рисунками А. Бенуа, письмами генерала А. Деникина, документами Белого движения, архивом русского философа В. Ильина. Н. Струве подарил коллекции рукописей и писем Бердяева, Цветаевой, Мережковского, Б. Зайцева. Призыв Солженицына к русской эмиграции продолжал работать.
2007-й стал годом юбилеев сначала Февральской, потом Октябрьской революций. По инициативе Солженицына общественное внимание было привлечено именно к Февралю 1917-го, трагически изменившего не только судьбу России, но и ход всемирной истории. А. И. надеялся, что память о Февральской революции, расчётливо преданная забвению и стёртая в народном сознании, хотя бы в 90-ю годовщину события сможет дать толчок осознанию случившегося. В февральских и мартовских номерах «Российской газеты», полумиллионным тиражом перепечатавшей статью Солженицына «Размышления над Февральской революцией» (она была опубликована ещё в 1980 – 1983 годах, при завершении «Марта Семнадцатого»), помещались материалы дискуссии, в которой приняли участие политики, историки, философы, студенты, журналисты, признавшие чрезвычайную историческую уместность в современной России этого острого публицистического текста. Отмечалось также, что солженицынская формула революции — хаос с невидимым стержнем— глубже всего проникает в таинственность всякой смуты как вихря, обладающего внутренней формой. Оказалось, что вопрос: чем стал Февраль для России — величественной вершиной демократии или трагическим срывом, духовно-омерзительной точкой падения, безумием элиты — остаётся актуальным. Как одна из великих тайн русской и мировой истории, он и сейчас определяет мировоззренческий выбор, пути реформирования страны, отношение к сильной и слабой власти, к централизму и к игре свободных сил, превращающей государство в груду обломков. Усвоить уроки Февраля 1917-го, помнить уроки 1991–1993 годов, ассоциировавших себя с Февралём Вторым, — значит, спасти Россию от Февраля Третьего, который стране уже не пережить. Серединныйпуть, о котором так вдохновенно писал Солженицын всю жизнь, большинством участников дискуссии был воспринят как единственно возможный для России XXI века. «Размышления…» Солженицына пришлись ко времени, попали в самую точку, а сам писатель был признан спорящими сторонами консолидирующей фигурой общенационального масштаба.
12 июня 2007 года, в празднование Дня России, в Кремле состоялось вручение А. И. Солженицыну Государственной премии РФ «За выдающиеся достижения в области гуманитарной деятельности». Писатель отнёсся к премии, присуждаемой высоким экспертным сообществом (до него такой премии был удостоен лишь Патриарх Алексий II), как к свидетельству признания страной трудов всей его жизни. «Миллионы людей связывают имя и творчество Александра Солженицына с судьбой самой России. Его научные исследования и выдающиеся литературные труды, фактически вся его жизнь отданы Отечеству», — сказал в своей речи президент, чьи усилия по восстановлению крепкого государства писатель, в свою очередь, смог высоко оценить. Награду за мужа, по болезни давно не выезжающего из дома, получала Н. Д. Солженицына. В Георгиевском зале Кремля (в этом зале русской славы А. И. никогда не бывал) с монитора, установленного на сцене, писатель обратился к присутствующим, и центральные телеканалы транслировали это видеопослание на всю страну.
В своем обращении Солженицын выражал надежду, что собранные им исторические материалы, сюжеты, картины жизни, прожитые Россией в смутные и жестокие времена, войдут в сознание и память соотечественников, и горький этот опыт отвратит российское общество от новых губительных срывов. После церемонии и приёма на Ивановской площади Кремля В. Путин навестил лауреата дома, в Троице-Лыково. «Особенно я хочу Вас поблагодарить за Вашу деятельность во благо России, — сказал президент во время личной встречи, длившейся около часа при закрытых дверях. — Вы и сегодня продолжаете свою деятельность, Вы никогда не колеблетесь в своих взглядах, а придерживаетесь их в своей жизни». «Многие шаги, которые мы делаем сегодня, во многом созвучны с тем, о чём писал Солженицын», — подчеркнул президент, общаясь с прессой.
И снова был шквал комментариев. Одни называли это событие иронией истории или поправкой к ней (экс-чекист вручает премию экс-жертве). Другие занервничали — Кремль и Солженицын разговаривают на одном языке, и это язык авторитаризма с примесью «устаревших» моральных ценностей. Третьи утверждали, что, взяв премию из рук власти, Солженицын доказал, что он не демократ и даже не диссидент в западном понимании термина. Четвёртые страшились «похолодания» на всех фронтах, особенно в свете испытания новых ракет. Пятые — что премия, врученная Солженицыну, идеологическая, национально ориентированная, постимперская. Шестые бесстрастно фиксировали тот факт, что спустя 37 лет после получения Нобелевской премии 88-летний писатель был, наконец, признан и на Родине. Седьмые этот факт радостно приветствовали, отчётливо чувствуя разницу времён: прежняя власть нарекла Солженицына зэком на букву «Щ», а потом ещё и предателем, нынешняя — догадалась назвать его «истинным гражданином России». О том, что половину премиальных средств писатель передал на нужды Института нейрохирургии имени Н. Н. Бурденко для лечения неимущих пациентов, упомянули единицы.
…После операции на сонной артерии в феврале 2007-го А. И. постепенно оправился (а перед тем была угроза обширного инсульта), но ходить мог с превеликим трудом; восприняв это обстоятельство как данность, пересел в инвалидное кресло. Правая рука была в рабочем состоянии, а левая уже пятый год бездействовала, со всеми вытекавшими отсюда неудобствами для обыденной жизни. Но, казалось, обыденность не слишком волновала его; как и прежде, он часами сидел за своим письменным столом у окна, где стопками, захватывая и широкий подоконник, лежали исписанные листки из разных работ, коробочки с карандашами и ручками, блокноты, всякие необходимые мелочи. Здесь, у себя, А. И. пребывал в счастливой рабочей стихии и был властелином своей жизни. На фотографиях, которыми иллюстрировалось его интервью в «Шпигеле» в июле 2007-го (перепечатки в «Профиле» и «Известиях» с потрясающим читательским резонансом), было видно, как изменился А. И. за последние годы. Но сказать про него: «старик» или «старец» — не повернулся бы язык. Лицо аскета, пустынножителя, молельника, сжигаемого внутренним огнём. Взгляд стоика, завораживающий страстным, тревожным вопрошанием. Суровость и непреклонность, которые вмиг могут растаять, и тогда засияет лучезарная улыбка, и раздастся удивительный, чуть глуховатый смех, какого нет ни у кого в мире. Раненый воин— с горячей нежностью называла его новое состояние Аля, боевая подруга, любовь. Бывают люди, как намоленные храмы…
Солженицын не раз говорил, ссылаясь на русскую пословицу, что умирает не старый, а поспелый. То есть тот, кто уже сделал всё, что было написано ему на роду. Но чудится (и так ведь бывало уже не раз!), что судьба А. И., при всей своей беспредельной щедрости на вызовы и испытания, при всей огромности им содеянного, что-то очень большое, важное держит про запас, раскидывает карты, готовит сюрпризы и не отпускает своего избранника на покой. И ему придется, как встарь, отгадывать, каковы новые цели и куда надлежит двигаться — быть может, опять по лезвию ножа — вплоть до последних решений судьбы. Пусть бы только она замешкалась, повременила, притормозила свой неумолимый ход…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
А в августе 2003-го в Троице-Лыкове собралась вся семья А. И. На большой фотографии — в его юбилейные дни она появилась во многих газетах — Солженицын, строгий и сосредоточенный, сидит, выпрямившись, меж двух ясноликих улыбчивых невесток, Нади и Кэролин, жён Ермолая и Игната. Стоят богатырской стати сыновья, все трое (редкая удача!), и возле них мать — стальная ось (а также пружина и душа), которая держит дом и работу. Здесь и ещё шестеро — тёща Катенька (Бабуля), и пятеро внуков: Татьяна, Екатерина, Дмитрий, Иван, Анна. Довелось Солженицыну испытать и это счастье — увидеть, подержать на руках, приласкать родных малышей, услышать от них дивные слова: «дед», «деда», «дедуля», «дедушка». Поздно став отцом, он всё наверстал, всё успел, представ для внуков и внучек классическим дедом с бородой, ещё даже не сплошь седой. Малыши знают, что дед пишет книги, и у них как у читателей Солженицына всё впереди.
Прожив вместе 33 года (именно столько исполнилось в 2003-м их союзу), А. И. и его жена были счастливы друг другом и сыновьями. «В семейной жизни хватало горьких моментов. До слез. Нет, Александр Исаевич никогда сознательно меня не обижал, ни меня, ни кого-то на моих глазах, — признавалась Н. Д. — Но порой мне казалось, что он несправедлив. Ведь сам к себе он всегда был очень требователен. Работал без отдыха, без выходных. Очень скромен в своих потребностях, вот уж пример для самоограничения, сквозь всю жизнь. И хотя он никогда не требовал от близких такого же самоограничения и такой же самоотверженности, но это подразумевалось. И временами мне казалось, что он слишком суров и требователен к сыновьям. Знаете, мать всегда вьётся над своими детьми, пытается их укрыть, чтобы им было мягче, теплее, вольготнее. Теперь-то вижу, что была неправа. Мальчики выросли крепкими людьми, и у них к отцу нежная любовь. И не осталось шрамов на тех местах, где, мне казалось, они могли быть… Детьми нас Бог благословил».
С этой оценкой был согласен и отец. «Трое наших сыновей, теперь уже все за 30, выросли целеустремлёнными, определившимися личностями — и, несмотря на детство их и юность в изгнании, — неотрывными от России». В 1973 году, когда родился Степан, А. И. благодарил жену за исполнение сказки. Теперь сказка обрела реальные контуры. Ермолай успешно трудился в международной консалтинговой фирме, работавшей в России, и жил со своей семьёй рядом с родителями, в Троице-Лыково. Игнат, пианист и дирижёр, руководил Филадельфийским камерным оркестром и гастролировал по всему миру, был женат и имел двоих детей. Степан пока был свободен от семейных уз, жил в Нью-Йорке, увлечённо занимался энергетикой и экологией, однако стремился переехать в Россию и найти работу по профессии; так сложилось, что он больше братьев вникал в дела и труды отца.
В интервью с П. Холенштайном для швейцарского еженедельника «Вельтвохе» (декабрь 2003 года), Солженицыну был задан вопрос: боится ли он умереть? Испытывает ли страх перед смертью? «Лишь в юности я боялся умереть: так рано, как умер мой отец (в 27 лет), — и не успеть осуществить литературных замыслов. От моих средних лет я утвердился в самом спокойном отношении к смерти. У меня нет никакого страха перед ней. По христианским воззрениям я ощущаю её как естественный, но вовсе не окончательный рубеж: при физической смерти духовная личность не прерывается, она лишь переходит в другую форму существования. А достигнув уже столь преклонного возраста, я не только не боюсь смерти, но уже готовно созрел к ней, предощущаю в ней даже облегчение».
Однако и годы, протекшие после 85-летнего юбилея, оказались полными активной жизни, ярких событий, творческих побед. Судьба не скупилась дарить Солженицыну новые впечатления, открывать перспективы, которые поначалу казались далёкими, выходящими за пределы его земного бытия. Но проходил год-другой, и всё свершалось — на его глазах, при его живом участии, с его внимательной и придирчивой реакцией. В мае 2004-го исполнилось десять лет с момента возвращения на Родину — и сколько людей за эти годы, вопреки клевете и наветам, смогли сказать ему, как они рады, что он здесь, в России. «Только наличие Солженицына дает нашей жизни последних десяти лет тот нравственный и культурный стержень, который, собственно, и называется Историческим Смыслом» — писал в «Труде» Ю. Кублановский. Ему вторил Л. Бородин: «Солженицын подобен крепости, которая держится несмотря ни на что. И это многим даёт силу, энергию, вселяет надежду». «Звезду Солженицына погасить невозможно, — утверждал В. Дашкевич. — Уверен, пройдёт много лет, но семена, посаженные Солженицыным, всё же прорастут, и люди осознают его место в ряду самых великих пророков Отечества».
В ноябре 2004 года в Троице-Лыкове состоялось вручение Солженицыну ордена святого Саввы Сербского 1-й степени — высшей награды Сербской Православной Церкви — «за сохранение памяти о миллионах пострадавших в России и заботу о сербском народе, за неустанное свидетельство истины добра, покаяния и примирения как единого пути спасения». Сербы не забыли пламенного выступления писателя весной 1999 года, в страшные дни Балканской трагедии, когда Россия пребывала в безволии и бессилии, а Указующий Гуманизм диктовал свою волю всему миру. Солженицын сказал тогда: «Мы вступили в эпоху, когда не будет закона — а просто сильная группа диктует. И довольно страшно, что Восточная Европа, которой всегда я так сочувствовал в её угнетении, в её неволе, — они одним хором во главе со своими лидерами говорят: бомбите, бомбите Югославию, бомбите! Они, только что освободившиеся… А Прибалтика… Сколько в их защиту мы выступали… А они одобряют: бомбите, бомбите. Вот это самое страшное — новая эпоха на земле…»
В 2004-м кинорежиссёр Глеб Панфилов приступил к экранизации романа «В круге первом». Солженицын сам написал сценарий, сам озвучил закадровый голос «от автора», общался со съёмочной группой на предварительных стадиях работы (Евгений Миронов, исполнитель роли Глеба Нержина, приезжал к писателю знакомиться и пытался «поймать» характерные черты своего героя), просматривал черновую версию фильма. В дни показа сериала по телевидению (зима 2006 года) по Москве были развешаны плакаты с портретами писателя, а зрители благодарили создателей фильма за близость к первоисточнику, за подлинность и достоверность. Роман и его экранизация были восприняты в аспекте вечных ценностей — как тема человеческого выбора, который совершают люди везде и всегда, и дали импульс широкому обсуждению. Эффект экранизации заключался не столько в высоких рейтингах, не столько в том, что после фильма люди бежали в книжные магазины и читали роман в метро, не столько даже в огромном количестве рецензий и разборов, сколько в общественном резонансе «Круга». История создания романа; атомный проект на Западе и в СССР; судьба «шарашек» и связанных с ними научных изысканий; реальные прототипы героев и их участь; образы Сталина и его приспешников; процессы десталинизации в СССР; сталинские «пятна» в современной России; демократия и её генетическая связь с тоталитарным прошлым страны; мир криминала и население сегодняшних тюрем — вот неполный перечень тем, которые обсуждались в печати и на телевидении в связи с показом фильма. История трёх дней 1949 года в марфинской шарашке вдруг поразила своей актуальностью. «Фильм настолько современный, что мне даже страшно», — признавалась Инна Чурикова, снявшаяся в картине. — Разве мы не выбираем, с кем нам быть — с жертвами или с палачами, с гонимыми или с гонителями? И разве Россия перестала считаться страной “рабов и господ”?»
Когда экранизация «В круге первом» получила приз телевизионной прессы как «телесобытие года» (ТЭФИ-2006) «За обращение к трагической теме отечественной истории и за экранное воплощение прозы Александра Солженицына», а сам Солженицын — ТЭФИ за лучший сценарий, попритихли самые злые голоса, привычно озабоченные вопросом: «Нужен ли Солженицын России? «Нужен!» — ответили учредители Национальной премии «Россиянин года», назвав его духовным лидером страны. «Нужен!» — сказала газета «Известия», учредитель премии «Известность», награждавшая тех, чьё мнение особенно важно читателям.
«Нужен!» — заявила и книжная пресса, в рекордном количестве пришедшая на пресс-конференцию, посвящённую выходу первых трёх книг Собрания сочинений Солженицына в 30 томах. «Начинаемое сейчас Собрание впервые полно включит всё написанное мной — во взрослой жизни, после юности. А продолжится печатание уже после моей смерти» — так начиналось предисловие «От автора». Последние прижизненные редакции, тексты, дотошно выверенные писателем и его бессменным редактором, — итоговое «эталонное издание», десятая часть большого пути, с финалом в 2010 году. Ещё на этапе переговоров с издательством «Время» Солженицын признался, что мечтает увидеть «Красное Колесо» в своей новой редакции. В ноябре 2006-го — в дни, когда исполнялось 70 лет замыслу «Красного Колеса», — он уже держал в руках увесистые свежеотпечатанные книжки в элегантном, цвета слоновой кости, переплёте: первый том — с рассказами и «Крохотками», седьмой и восьмой — с «Августом Четырнадцатого». Собрание сочинений вышло «пробным» трёхтысячным тиражом, который исчез со складов издательства к концу первого дня, и уральская типография немедленно выпустила второй тираж, обеспеченный заказами магазинов. Книжный рынок, вопреки скептикам, проголосовал заСолженицына.
Ещё в 1994-м А. И. сказал жене: «При моей жизни, а надеюсь, и после моей смерти, ты никогда сама не предложишь ни одному издательству ни одну мою книгу. Если мои книги будут нужны, то нас сами найдут и предложат». Теперь десятки издательств в России и за рубежом боролись за право печатать его книги. И всё же он даже не мечтал, что в России, при жизни, начнёт издаваться столь обширное собрание сочинений: это стало радостной неожиданностью. Он вернулся в Россию с 20 томами вермонтского издания, а сейчас набралось ещё десяток — и это без переписки (колоссальной!), набросков, черновиков, вариантов, незаконченных текстов.
Набирали силу все солженицынские начинания, предпринятые по возвращении. В мае 2007-го в десятый раз была вручена Литературная премия его имени. Завет учредителя — видеть истинные масштабы жизни, не пропускать достойных, не награждать пустых — жюри выполняло со всей возможной тщательностью и бережностью. Торжество под девизом «Похвала филологии» (лауреатами стали два выдающихся представителя этой отрасли литературы, С. Бочаров и А. Зализняк), проходило в новом здании библиотеки-фонда «Русское Зарубежье», открытие которого состоялось в сентябре 2005-го. Детище Солженицына обрело дом, отвечающий самым взыскательным требованиям архивохранения, с новейшим оборудованием, читальными и выставочными залами. Драгоценные свидетельства прошлого безопасно укрылись в мощных хранилищах, первоначальная коллекция пополнилась бесценными раритетами — рисунками А. Бенуа, письмами генерала А. Деникина, документами Белого движения, архивом русского философа В. Ильина. Н. Струве подарил коллекции рукописей и писем Бердяева, Цветаевой, Мережковского, Б. Зайцева. Призыв Солженицына к русской эмиграции продолжал работать.
2007-й стал годом юбилеев сначала Февральской, потом Октябрьской революций. По инициативе Солженицына общественное внимание было привлечено именно к Февралю 1917-го, трагически изменившего не только судьбу России, но и ход всемирной истории. А. И. надеялся, что память о Февральской революции, расчётливо преданная забвению и стёртая в народном сознании, хотя бы в 90-ю годовщину события сможет дать толчок осознанию случившегося. В февральских и мартовских номерах «Российской газеты», полумиллионным тиражом перепечатавшей статью Солженицына «Размышления над Февральской революцией» (она была опубликована ещё в 1980 – 1983 годах, при завершении «Марта Семнадцатого»), помещались материалы дискуссии, в которой приняли участие политики, историки, философы, студенты, журналисты, признавшие чрезвычайную историческую уместность в современной России этого острого публицистического текста. Отмечалось также, что солженицынская формула революции — хаос с невидимым стержнем— глубже всего проникает в таинственность всякой смуты как вихря, обладающего внутренней формой. Оказалось, что вопрос: чем стал Февраль для России — величественной вершиной демократии или трагическим срывом, духовно-омерзительной точкой падения, безумием элиты — остаётся актуальным. Как одна из великих тайн русской и мировой истории, он и сейчас определяет мировоззренческий выбор, пути реформирования страны, отношение к сильной и слабой власти, к централизму и к игре свободных сил, превращающей государство в груду обломков. Усвоить уроки Февраля 1917-го, помнить уроки 1991–1993 годов, ассоциировавших себя с Февралём Вторым, — значит, спасти Россию от Февраля Третьего, который стране уже не пережить. Серединныйпуть, о котором так вдохновенно писал Солженицын всю жизнь, большинством участников дискуссии был воспринят как единственно возможный для России XXI века. «Размышления…» Солженицына пришлись ко времени, попали в самую точку, а сам писатель был признан спорящими сторонами консолидирующей фигурой общенационального масштаба.
12 июня 2007 года, в празднование Дня России, в Кремле состоялось вручение А. И. Солженицыну Государственной премии РФ «За выдающиеся достижения в области гуманитарной деятельности». Писатель отнёсся к премии, присуждаемой высоким экспертным сообществом (до него такой премии был удостоен лишь Патриарх Алексий II), как к свидетельству признания страной трудов всей его жизни. «Миллионы людей связывают имя и творчество Александра Солженицына с судьбой самой России. Его научные исследования и выдающиеся литературные труды, фактически вся его жизнь отданы Отечеству», — сказал в своей речи президент, чьи усилия по восстановлению крепкого государства писатель, в свою очередь, смог высоко оценить. Награду за мужа, по болезни давно не выезжающего из дома, получала Н. Д. Солженицына. В Георгиевском зале Кремля (в этом зале русской славы А. И. никогда не бывал) с монитора, установленного на сцене, писатель обратился к присутствующим, и центральные телеканалы транслировали это видеопослание на всю страну.
В своем обращении Солженицын выражал надежду, что собранные им исторические материалы, сюжеты, картины жизни, прожитые Россией в смутные и жестокие времена, войдут в сознание и память соотечественников, и горький этот опыт отвратит российское общество от новых губительных срывов. После церемонии и приёма на Ивановской площади Кремля В. Путин навестил лауреата дома, в Троице-Лыково. «Особенно я хочу Вас поблагодарить за Вашу деятельность во благо России, — сказал президент во время личной встречи, длившейся около часа при закрытых дверях. — Вы и сегодня продолжаете свою деятельность, Вы никогда не колеблетесь в своих взглядах, а придерживаетесь их в своей жизни». «Многие шаги, которые мы делаем сегодня, во многом созвучны с тем, о чём писал Солженицын», — подчеркнул президент, общаясь с прессой.
И снова был шквал комментариев. Одни называли это событие иронией истории или поправкой к ней (экс-чекист вручает премию экс-жертве). Другие занервничали — Кремль и Солженицын разговаривают на одном языке, и это язык авторитаризма с примесью «устаревших» моральных ценностей. Третьи утверждали, что, взяв премию из рук власти, Солженицын доказал, что он не демократ и даже не диссидент в западном понимании термина. Четвёртые страшились «похолодания» на всех фронтах, особенно в свете испытания новых ракет. Пятые — что премия, врученная Солженицыну, идеологическая, национально ориентированная, постимперская. Шестые бесстрастно фиксировали тот факт, что спустя 37 лет после получения Нобелевской премии 88-летний писатель был, наконец, признан и на Родине. Седьмые этот факт радостно приветствовали, отчётливо чувствуя разницу времён: прежняя власть нарекла Солженицына зэком на букву «Щ», а потом ещё и предателем, нынешняя — догадалась назвать его «истинным гражданином России». О том, что половину премиальных средств писатель передал на нужды Института нейрохирургии имени Н. Н. Бурденко для лечения неимущих пациентов, упомянули единицы.
…После операции на сонной артерии в феврале 2007-го А. И. постепенно оправился (а перед тем была угроза обширного инсульта), но ходить мог с превеликим трудом; восприняв это обстоятельство как данность, пересел в инвалидное кресло. Правая рука была в рабочем состоянии, а левая уже пятый год бездействовала, со всеми вытекавшими отсюда неудобствами для обыденной жизни. Но, казалось, обыденность не слишком волновала его; как и прежде, он часами сидел за своим письменным столом у окна, где стопками, захватывая и широкий подоконник, лежали исписанные листки из разных работ, коробочки с карандашами и ручками, блокноты, всякие необходимые мелочи. Здесь, у себя, А. И. пребывал в счастливой рабочей стихии и был властелином своей жизни. На фотографиях, которыми иллюстрировалось его интервью в «Шпигеле» в июле 2007-го (перепечатки в «Профиле» и «Известиях» с потрясающим читательским резонансом), было видно, как изменился А. И. за последние годы. Но сказать про него: «старик» или «старец» — не повернулся бы язык. Лицо аскета, пустынножителя, молельника, сжигаемого внутренним огнём. Взгляд стоика, завораживающий страстным, тревожным вопрошанием. Суровость и непреклонность, которые вмиг могут растаять, и тогда засияет лучезарная улыбка, и раздастся удивительный, чуть глуховатый смех, какого нет ни у кого в мире. Раненый воин— с горячей нежностью называла его новое состояние Аля, боевая подруга, любовь. Бывают люди, как намоленные храмы…
Солженицын не раз говорил, ссылаясь на русскую пословицу, что умирает не старый, а поспелый. То есть тот, кто уже сделал всё, что было написано ему на роду. Но чудится (и так ведь бывало уже не раз!), что судьба А. И., при всей своей беспредельной щедрости на вызовы и испытания, при всей огромности им содеянного, что-то очень большое, важное держит про запас, раскидывает карты, готовит сюрпризы и не отпускает своего избранника на покой. И ему придется, как встарь, отгадывать, каковы новые цели и куда надлежит двигаться — быть может, опять по лезвию ножа — вплоть до последних решений судьбы. Пусть бы только она замешкалась, повременила, притормозила свой неумолимый ход…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
ЧЕЛОВЕК СЧАСТЛИВЫЙ
Самые проницательные и художественно одарённые современники Солженицына, восхищаясь им как
писателем, не скрывали своего потрясения от знакомства с Солженицыным-
человеком. Первой, кажется, разглядела его особую природу Анна Ахматова. «Све-то-но-сец!.. Мы и забыли, что такие люди бывают… Поразительный человек… Огромный человек…» Ещё не были написаны «Архипелаг», «Красное Колесо», не случилось второго ареста и изгнания, но Ахматова всё угадала.
О том же писал и Твардовский. Поэтическим чутьём он проник в тайну немилосердной, необъятной зависти многих к Солженицыну: ему не прощают не только таланта и успеха, ему не прощают иной природы личности. «Он — мера. Я знаю писателей, которые отмечают его заслуги, достоинства, но признать его не могут, боятся. В свете Солженицына они принимают свои естественные масштабы».
«Я представляю его величиной формата Достоевского!!» — восхищался Солженицыным Михаил Бахтин, знавший толк в Достоевском. «Его вера — горами двигает… Рядом с ним невозможна никакая фальшь, никакая подделка, никакое “кокетство”», — признавался отец Александр Шмеман, опалённый «сплошным огнём» Солженицына на фоне «привычной болтовни о Христе». «Он несёт в себе до предела наполненный и безостановочно кипящий, бурлящий, дымящий сосуд».
«Вот, значит, какими Ты создал нас, Господи! Почему Ты дал нам так упасть, так умалиться и почему лишь одному вернул изначальный образ?» — воскликнул однажды Юрий Нагибин, выразив солидарное ощущение многих соотечественников, свидетелей драмы Солженицына-изгнанника. Об огромном человеке, который «перерос литературу и сам стал героической действительностью ХХ века», не раз говорил и Евгений Евтушенко. Таких высказываний десятки, а по всему миру — многие сотни.
Можно задаться вопросом: как бы повела себя Ахматова — проживи она дольше — в тех ситуациях, когда от Солженицына отворачивались его бывшие сторонники, гроздьями отпадали друзья? Неужели присоединилась бы к хору ненавистников и зачислила светоносцав разряд «чёрных крыл»? Представить это — невозможно. Не только потому, что мудрая, несравненная Анна Андреевна знала толк в людях и словами не разбрасывалась. Она никогда бы не сомкнулась с вандалами по присущему ей чувству красоты, по безошибочному ощущению Судьбы, которая сама знает, кому посылать хулы, а кому хвалы, кого прославлять в веках, а кого предавать забвению. Ахматова обязательно защитила бы человека Солженицынаот лжецов, как защищали его — по долгу дружбы, по обязанности правды — великие люди жестокой эпохи: Маршак, Чуковский, Твардовский, Ростропович. Судьба заботилась, чтобы и в самые глухие времена перед её избранником не все пути добра были закрыты, и вовремя посылала ему верных соратников, надёжных сподвижников.
Как страстно бросилась защищать жильцаСолженицына («Я — хозяйка дома, где жил Солженицын. Это обязывает. К правде») от хулы своего друга Давида Самойлова, нежная, героическая Лидия Чуковская, унаследовавшая от отца благородную и восторженную любовь к А. И.: «Я никогда не видела человека, в такой степени умеющего сочетать полную независимость от чужого с полным уважением к чужому. Он покорял окружающих, но не угнетал их… Пока он беззвучно жил за моей тонкой стеной, я чувствовала себя и свой дом и свой образ жизни под защитой сверхмощного танка. Казалось, меня не от чего и не от кого спасать, но пока горел свет у него в окне, я знала: со мной ничего не случится. И каждому человеку желаю я встретить своих предполагаемых и ожидаемых убийц с таким величием и надменностью, с какой А. И. при мне встретил своих».
Слово супермен, прозвучавшее в устах хулителя издёвкой, Чуковская развернула в метафору жизненного подвига. Сверхмощь, сверхсила, сверхволя, сверхчесть. Взвалил на себя работу, которую должны были выполнить два-три поколения литераторов. И работу, которую должны были сделать коллективы академических историков. И работу, которую должны были провести крупные правозащитные организации, благотворительные фонды, целые институты… Однако всё, что он делал, мог делать только он один. В этом — феномен и счастье его судьбы и творчества.
«Меня своим появлением в мире и присутствием в моей жизни он одарил несравненно», — писала Л. К. Чуковская, «хозяйка дома, где жил Солженицын». Но то же самое писали люди, никогда не знавшие его лично. «Солженицын оказал на меня колоссальное влияние. Я очень благодарен Александру Исаевичу, считаю его единственным великим человеком в современной России, человеком, судьба и нравственный подвиг которого, может быть, так же оправдывает наше проклятое время, как подвиг царя-мученика искупил и оправдал позор “революции” и гражданской войны. Главное, что среди всеобщего оскотинения и подлости он на самом делепоказал, что можно жить иначе. Я уже задумывался, а зачем это всё? Ничего нет: нет любви, нет совести, нет нравственного долга. А Солженицын мне, совсем молодому и неопытному человеку, дал
О том же писал и Твардовский. Поэтическим чутьём он проник в тайну немилосердной, необъятной зависти многих к Солженицыну: ему не прощают не только таланта и успеха, ему не прощают иной природы личности. «Он — мера. Я знаю писателей, которые отмечают его заслуги, достоинства, но признать его не могут, боятся. В свете Солженицына они принимают свои естественные масштабы».
«Я представляю его величиной формата Достоевского!!» — восхищался Солженицыным Михаил Бахтин, знавший толк в Достоевском. «Его вера — горами двигает… Рядом с ним невозможна никакая фальшь, никакая подделка, никакое “кокетство”», — признавался отец Александр Шмеман, опалённый «сплошным огнём» Солженицына на фоне «привычной болтовни о Христе». «Он несёт в себе до предела наполненный и безостановочно кипящий, бурлящий, дымящий сосуд».
«Вот, значит, какими Ты создал нас, Господи! Почему Ты дал нам так упасть, так умалиться и почему лишь одному вернул изначальный образ?» — воскликнул однажды Юрий Нагибин, выразив солидарное ощущение многих соотечественников, свидетелей драмы Солженицына-изгнанника. Об огромном человеке, который «перерос литературу и сам стал героической действительностью ХХ века», не раз говорил и Евгений Евтушенко. Таких высказываний десятки, а по всему миру — многие сотни.
Можно задаться вопросом: как бы повела себя Ахматова — проживи она дольше — в тех ситуациях, когда от Солженицына отворачивались его бывшие сторонники, гроздьями отпадали друзья? Неужели присоединилась бы к хору ненавистников и зачислила светоносцав разряд «чёрных крыл»? Представить это — невозможно. Не только потому, что мудрая, несравненная Анна Андреевна знала толк в людях и словами не разбрасывалась. Она никогда бы не сомкнулась с вандалами по присущему ей чувству красоты, по безошибочному ощущению Судьбы, которая сама знает, кому посылать хулы, а кому хвалы, кого прославлять в веках, а кого предавать забвению. Ахматова обязательно защитила бы человека Солженицынаот лжецов, как защищали его — по долгу дружбы, по обязанности правды — великие люди жестокой эпохи: Маршак, Чуковский, Твардовский, Ростропович. Судьба заботилась, чтобы и в самые глухие времена перед её избранником не все пути добра были закрыты, и вовремя посылала ему верных соратников, надёжных сподвижников.
Как страстно бросилась защищать жильцаСолженицына («Я — хозяйка дома, где жил Солженицын. Это обязывает. К правде») от хулы своего друга Давида Самойлова, нежная, героическая Лидия Чуковская, унаследовавшая от отца благородную и восторженную любовь к А. И.: «Я никогда не видела человека, в такой степени умеющего сочетать полную независимость от чужого с полным уважением к чужому. Он покорял окружающих, но не угнетал их… Пока он беззвучно жил за моей тонкой стеной, я чувствовала себя и свой дом и свой образ жизни под защитой сверхмощного танка. Казалось, меня не от чего и не от кого спасать, но пока горел свет у него в окне, я знала: со мной ничего не случится. И каждому человеку желаю я встретить своих предполагаемых и ожидаемых убийц с таким величием и надменностью, с какой А. И. при мне встретил своих».
Слово супермен, прозвучавшее в устах хулителя издёвкой, Чуковская развернула в метафору жизненного подвига. Сверхмощь, сверхсила, сверхволя, сверхчесть. Взвалил на себя работу, которую должны были выполнить два-три поколения литераторов. И работу, которую должны были сделать коллективы академических историков. И работу, которую должны были провести крупные правозащитные организации, благотворительные фонды, целые институты… Однако всё, что он делал, мог делать только он один. В этом — феномен и счастье его судьбы и творчества.
«Меня своим появлением в мире и присутствием в моей жизни он одарил несравненно», — писала Л. К. Чуковская, «хозяйка дома, где жил Солженицын». Но то же самое писали люди, никогда не знавшие его лично. «Солженицын оказал на меня колоссальное влияние. Я очень благодарен Александру Исаевичу, считаю его единственным великим человеком в современной России, человеком, судьба и нравственный подвиг которого, может быть, так же оправдывает наше проклятое время, как подвиг царя-мученика искупил и оправдал позор “революции” и гражданской войны. Главное, что среди всеобщего оскотинения и подлости он на самом делепоказал, что можно жить иначе. Я уже задумывался, а зачем это всё? Ничего нет: нет любви, нет совести, нет нравственного долга. А Солженицын мне, совсем молодому и неопытному человеку, дал