Страница:
казалось, что любовь должна идти своим естественным путем. Юджин не был
женат, он не знал, какую ответственность налагает брак, и никогда не
задавался мыслью о том, каких трудов стоило его родителям вырастить и
воспитать его. У него отсутствовал тот инстинкт, который все это подсказал
бы ему. Он не питал ни малейшей склонности к отцовству и не ведал того
естественного стремления, которое заставляет человека мечтать о домашнем
очаге и условиях, необходимых для создания семьи. Все мысли Юджина
сосредоточивались на любовном периоде - на сопровождающих его поцелуях,
ласках и объятиях. И чем больше Анджела противилась, упорно борясь сама с
собой, тем острее предвкушал он всю полноту предстоящего им счастья. Порой,
заглядывая в ее глаза, он замечал заволакивавшую их дымку, сулившую
неудержимый порыв. Он сидел рядом с нею, гладил ее руки, прикасался к ее
лицу, ласкал ее волосы, крепко прижимал ее к себе. Ей было трудно устоять
перед этим недвусмысленным нажимом и держать его на безопасном расстоянии,
так как она и сама жаждала восторгов любви.
В третий вечер своего пребывания в доме Блю Юджин, несмотря на все
возраставшее уважение к каждому члену этого семейства, довел Анджелу до
грани и, возможно, переступил бы вместе с нею заповедную черту, если бы, к
счастью, в нем не взяли верх чувства совершенно иного порядка, чувства,
вызванные бурным отчаянием Анджелы.
В этот день они купались в маленьком озере Оукуни, расположенном
неподалеку от дома.
После купания Юджин с Анджелой, Дэвидом и Мариеттой поехали
прокатиться. Стоял один из тех очаровательных вечеров, которые выдаются
иногда летом и красноречиво говорят о красоте и любви. Погода была такая
чудесная, такая теплая, в тени деревьев было так хорошо, что у Юджина
защемило сердце. Сейчас он молод, жизнь прекрасна, но какой-то она будет в
старости? Душу его словно терзало болезненное предчувствие надвигающейся
катастрофы.
Солнце уже село, когда они подъезжали к дому. Жужжали насекомые, то и
дело позвякивали колокольчики коров, свежий ветерок, предтеча близкого
вечера, овевал их лица, когда они проезжали лощину. Приближаясь к дому, они
завидели синий дымок, курившийся над кухней и возвещавший близость ужина.
Юджин в экстазе сжимал руку Анджелы.
Ему хотелось грезить, сидя с нею в гамаке, когда надвинутся глубокие
сумерки, и смотреть на окружающий мир. Повсюду жизнь била ключом. Старый
Джотем и Бенджамен вернулись с поля, и вскоре из кухни, где они умывались,
послышались их голоса и плеск воды. В конюшне нетерпеливо фыркали лошади в
предвкушении корма, где-то вдали мычала корова, хрюкали голодные свиньи.
Юджин вскинул голову, как будто стряхивал с себя какие-то чары, - кругом
царила такая идиллия, такая гармония.
За ужином он едва прикоснулся к еде, - все его внимание захватило
зрелище, которое представляла собою группа за столом. А после вечерней
трапезы он вместе со всей семьей сидел на лужайке, вдыхая аромат цветов,
глядя на звезды, мерцавшие сквозь деревья, и прислушиваясь к тому, что
говорили Джотем и миссис Блю, Сэмюэл, Бенджамен, Дэвид, Мариетта и изредка
Анджела. Чувствуя его настроение, его грусть, порожденную всем этим
очарованием, она тоже притихла и только прислушивалась к словам Юджина и
отца. Но когда она что-нибудь произносила, голос ее звучал мелодично.
Вскоре Джотем Блю встал и отправился спать, а за ним последовали один
за другим и остальные. Дэвид и Мариетта ушли в гостиную, потом встали
Сэмюэл с Бенджаменом. Каждый объяснял свой уход тем, что завтра предстоит
тяжелый день. Сэмюэл собирался тряхнуть стариной и помочь отцу в молотьбе.
Юджин взял Анджелу за руку и вместе с нею направился к палисаднику, где в
полном цвету стояли гортензии - белые, как снег, днем и бледно-серебристые
в темноте. Взяв ее лицо в ладони, Юджин вновь стал шептать ей о своей
любви.
- Сегодня у меня был необыкновенный день, - сказал он. - Жизнь здесь
так прекрасна. Какое чудесное, тихое место! А ты... ты... - Остальное
досказали его поцелуи.
Они долго стояли обнявшись, а затем вернулись в гостиную, и Анджела
зажгла лампу. Комната озарилась мягким желтым светом - достаточно ярким,
чтобы придать ей теплоту, подумал Юджин. Сперва они уселись рядом в двух
качалках, а потом пересели на диванчик, и Юджин обнял девушку. Перед ужином
Анджела переоделась в свободное кремовое домашнее платье. Юджин уговорил ее
вынуть шпильки из волос, чтобы он мог любоваться ее косами.
Истинная страсть молчалива. Юджин сидел, словно зачарованный, и
смотрел на девушку. Она прислонилась головой к его плечу и гладила его
волосы, а потом и совсем замерла, изнемогая от наплыва чувств. Он казался
ей юным богом, могучим, мужественным, прекрасным. Его ждет блестящее
будущее. Все эти годы она надеялась, что появится человек, который полюбит
ее по-настоящему, и вот у ее ног этот талантливый юноша. Он гладил ее руки,
шею, лицо, а потом, медленно обвив руками, прижался головой к ее груди.
Анджела была воспитана в строгих правилах добродетели, внушенных ей
родителями, и во всем считалась с мнением своих родных. Но сейчас ей трудно
было бороться. Сперва она позволила ему обнять себя, а потом покорилась и
более интимным ласкам. Сопротивление казалось совершенно невозможным, так
как он крепко прижимал ее к себе; она была вся во власти исходившей от него
магнетической силы. Когда же, наконец, она почувствовала его руки на своем
трепетном теле, она откинулась назад в порыве муки и наслаждения.
- Нет, нет, Юджин, не надо, - бормотала она. - Спаси меня от меня
самой! Спаси меня, Юджин!
Он посмотрел на нее. Ее побледневшее лицо было искажено страданием и
болезненной бледностью. Все ее тело безжизненно замерло в его объятиях. И
только горячие, влажные губы выдавали ее душевное смятение. Юджин не мог
сразу совладать с собой. Прежде чем отпустить ее, он нервными пальцами
художника провел по ее шее и груди.
Тогда Анджела, напрягая последние силы, высвободилась из его объятий и
опустилась на колени; платье ее расстегнулось у выреза.
- Не надо, Юджин, - взмолилась она. - Не надо! Подумай об отце, о
матери! Я всегда гордилась своей чистотой. Они верят мне. Умоляю тебя,
Юджин!
Он гладил ее волосы и лицо и смотрел ей в глаза так, как, должно быть,
смотрел Абеляр на Элоизу.
- О, я знаю, знаю! - вдруг воскликнула Анджела прерывающимся голосом.
- Я нисколько не лучше всякой другой. Я так долго, так долго ждала! Но я не
должна этого делать, Юджин. Не должна! Помоги мне, Юджин!
Юджин стал смутно догадываться: у этой девушки никогда не было
возлюбленного. Чем это объяснить? - подумал он. Ведь она так хороша. Он
встал, готовый уже схватить ее на руки и унести к себе в комнату, но
остановился в раздумье. Как она трогательно беспомощна! Что ж, разве он так
уж жесток? Неужели он не в состоянии проявить благородство? Ее отец и мать
приняли его как родного... Перед глазами встали Джотем и миссис Блю, братья
и сестры Анджелы, с обожанием смотревшие на сестру. Он не сводил с девушки
глаз, - слишком заманчива была добыча, - чувствуя, что теряет власть над
собой. Все же он взял себя в руки.
- Встань, Анджела, - сказал он наконец с усилием, в упор глядя на
девушку. - А теперь уходи, - продолжал он, когда она встала. - Уходи сейчас
же, а то я не отвечаю за себя. Ты видишь, я стараюсь совладать с собой.
Пожалуйста, уходи.
Она медлила и смотрела на него со страхом и сожалением.
- О, прости меня, Юджин!
- Ты меня прости, - сказал он. - Это я виноват. А теперь уходи,
родная. Ты не знаешь, как это трудно, ты иди, чтоб мне не было так тяжело.
Она направилась к двери, а он тоскующим, горячим взглядом проводил ее
до порога. Когда она тихо затворила за собою дверь, он прошел к себе в
комнату и сел. Все его тело, казалось, было налито свинцом, он чувствовал
себя совершенно разбитым. Ошеломленный, он стал перебирать в памяти все
случившееся в последние минуты. Потом вышел и постоял немного под открытым
небом прислушиваясь. Квакали лягушки, в траве что-то шуршало, словно там
копошились жуки. Чуть слышно крякнула утка, где-то совсем неподалеку
звенела колокольчиком пасшаяся у ручья корова. Он увидел на головой Большую
Медведицу, ярко горел Сириус, в беспредельной вышине раскинулся Млечный
Путь.
"Что такое жизнь? - спрашивал себя Юджин. - Что такое человеческое
тело? Откуда эти пароксизмы страсти? Мы томимся лихорадкой желания, а потом
сгораем, и жизнь кончена".
В голове его рождались обрывки стихов и вставали видения, которые так
и просились на бумагу. И все время перед его мысленным взором, как на
экране кинематографа, проносился образ Анджелы, какой он видел ее недавно,
когда прижимал к себе и когда она стояла перед ним на коленях. Сегодня он
заглянул ей в душу. Он держал ее в своих объятиях. Он по доброй воле
отказался от наслаждения, которое она могла ему дать. Что бы там ни было,
он не совершил зла. Он и впредь не совершит его.
Трудно сказать, в какую сторону изменилось отношение Юджина к Анджеле
под влиянием этой памятной ночи, если оно вообще сколько-нибудь изменилось.
Он, пожалуй, проникся к ней еще более глубокой симпатией, обнаружив в ней
то, что было для него естественным человеческим чувством. Его умиляло и ее
откровенное признание в своей слабости, в своей неспособности защитить
себя, и то, что он нашел в себе силу поступить великодушно. Он знал теперь,
что может обладать ею, когда захочет, но, успокоившись, принял решение
оставаться великодушным до конца и не настаивать. Он может подождать.
Что же касается Анджелы, то когда она пришла в себя и добралась до
своей комнаты в противоположном конце дома, которую делила с Мариеттой, ее
душевное состояние заслуживало сожаления. Она так привыкла думать о себе
как о достойной, целомудренной девушке. В характере Анджелы была некоторая
доля пуританского ханжества; это могло привести ее к невеселому
существованию старой девы, если бы на ее пути не появился Юджин, не
признававший никаких условностей и старозаветных взглядов, или не
понимавший их, или относившийся к ним с полным безразличием, - Юджин,
чуждый соображений материального благополучия, не задумывавшийся над
разницей в возрасте. Этот человек овладел всеми ее помыслами, он отдал ей
свою любовь. Он явился для нее глашатаем взглядов, чуждых ее миру, и сам
стал для нее непререкаемым законом. Он не был похож на других мужчин, это
ей было ясно. Он стоял выше. Возможно, что он, как художник, и неспособен
будет много зарабатывать, зато он может дать ей нечто более заманчивое.
Слава, прекрасные картины, интересные знакомства - разве все это не важнее,
чем деньги? Анджела не была избалована большими достатками, и сколько бы
Юджин ни зарабатывал, ей бы хватило. По его мнению, брак требовал много
денег, она же ради Юджина готова была на любые трудности.
Сцена в гостиной, развенчавшая Анджелу в собственных глазах, не только
поставила под сомнение ее несокрушимую добродетель, но и заставила ее
трепетать за любовь Юджина. Будет ли он так же предан ей теперь, после
того, как она разрешила ему ласки, позволительные лишь на брачном ложе? Не
сочтет ли он ее легкомысленным, порочным созданием, дожидающимся лишь
удобного случая, чтобы уступить? Она сознавала, что утратила в ту минуту
всякое представление о том, что хорошо и что дурно. Она позабыла и отца, с
его строгими принципами, и мать, с ее понятиями о порядочности и
добродетели, и своих братьев и сестер, чистых душою и не тревоживших себя
сложными вопросами. Теперь она запятнана; хотя ничего непоправимого не
произошло, она все же чувствовала себя опозоренной. Воспитанная в полном
подчинении условностям, она терзалась угрызениями совести, и сердце ее
разрывалось от горя.
Анджела вышла за дверь, опустилась на влажную от предрассветной росы
траву и задумалась. Было прохладно, всюду царил покой, но только не в ее
душе. Стиснув лицо руками и чувствуя, как горят щеки, она спрашивала себя,
что думает о ней Юджин? Что сказали бы отец и мать? При одной мысли об этом
она в отчаянии заломила руки. Наконец она вернулась в дом, в надежде
уснуть. Нельзя сказать, чтобы Анджела не ощущала радости и красоты
пережитого ею эпизода. Но мысль о том, что, по ее убеждению, ей надлежало
чувствовать, и о том, как все это отразится на ее будущем, не давала ей
покоя. Удержать Юджина после того, что случилось, казалось ей очень сложным
делом. Сможет ли она смотреть на него по-прежнему с гордо поднятой головой?
Сможет ли и дальше сдерживать его порывы? Под влиянием этих мыслей Анджела
провела почти бессонную ночь. А наутро она встала расстроенная и бледная,
но более влюбленная, чем когда-либо. Этот чудесный юноша открыл ей
совершенно новый мир, исполненный яркого драматизма.
Перед завтраком они встретились на лужайке. На Анджеле было белое
полотняное платье, она выглядела прозрачно-бледной и хрупкой, и глаза ее,
обведенные темными кругами, показывали, какие тяжелые мысли тревожат ее.
Юджин ласково взял ее за руку.
- Полно себя мучить, - сказал он. - Я все знаю. Тебе не из-за чего
терзаться.
И он нежно улыбнулся ей.
- Ах, Юджин, я перестаю себя понимать, - скорбным голосом сказала она.
- Я думала, что я выше этого.
- Никто из нас не выше этого, - просто ответил он. - Мы иногда только
воображаем себя выше. Для меня ты все такая же. Напрасно ты себя упрекаешь.
- Правда? - обрадованно спросила она.
- Разумеется, - ответил он. - В любви нет ничего постыдного. Наоборот,
в ней все прекрасно. Почему я должен думать о тебе хуже, чем раньше?
- Потому что порядочные девушки так не поступают. При моем воспитании
я должна была бы понимать, что хорошо, а что дурно, и так и вести себя.
- Все это предрассудки, которые внушены тебе воспитанием. Ты думаешь,
что это нехорошо. Но почему? Только потому, что так сказали тебе отец и
мать. Разве не правда?
- Нет, не только потому. Все считают, что это нехорошо. Библия учит
нас этому. Всякий отвернется от меня, как только узнает, какая я.
- Постой, постой, - сказал Юджин. Вступая с нею в спор, он, в
сущности, пытался разрешить то, что было загадкой и для него самого. -
Оставим в покое Библию, так как я в Библию не верю, - во всяком случае не
считаю ее законом для человеческого поведения. Но ведь если даже все
считают что-либо дурным, это еще не значит, что оно действительно дурно. Не
правда ли?
Он отказывался признать понятие "все" верным отражением управляющих
миром принципов.
- Конечно, - протянула Анджела с сомнением в голосе.
- Послушай, - продолжал Юджин, - в Турции Магомета считают святым
пророком. Но разве отсюда следует, что это действительно так?
- Нет.
- Вот видишь! Точно так же нет ничего дурного в том, что было вчера
вечером, хотя бы все здесь в доме и считали это дурным. Не правда ли?
- Да, пожалуй, - растерянно ответила Анджела.
Она говорила наугад. Ей трудно было с ним спорить. Его доводы были
слишком тонки и казались неопровержимыми, а между тем внутренний голос
подсказывал ей совсем другое.
- Ведь ты, собственно говоря, думаешь о том, как отнесутся к тебе
люди. Ты говоришь, что они отвернутся от тебя. Но это уже вопрос
практический. Твой отец, возможно, выгнал бы тебя из дому...
- Я думаю, что он именно так и поступил бы, - ответила Анджела, не
понимавшая, какое у ее отца большое сердце.
- А я думаю, что нет, - сказал Юджин. - Впрочем, это никакого
отношения к делу не имеет. Ни один мужчина, возможно, не захочет на тебе
жениться, но это опять-таки вопрос чисто практический. И ты едва ли станешь
утверждать, что это может служить мерилом того, что хорошо и что дурно, не
так ли?
Рассуждения Юджина ни к чему не вели. Он и сам не больше кого-либо
другого знал, что здесь хорошо, а что дурно. Он говорил скорее для того,
чтобы убедить самого себя, но вместе с тем достаточно логично, чтобы
посеять смятение в душе Анджелы.
- Я, право, не знаю, - неуверенно сказала она.
- По мнению людей, хорошо то, - продолжал он наставительно, - что
согласуется с истиной. Но кто же знает, что такое истина? Никто тебе этого
не скажет. Ты можешь действовать разумно или неразумно лишь с точки зрения
твоего личного благополучия. Если именно это тебя мучает, - а я знаю, что
это так, - могу тебя заверить, что ничего дурного с тобой не случилось и
ничто не угрожает твоему благополучию. Я бы сказал даже, что наоборот, так
как теперь я еще больше люблю тебя.
Анджела дивилась тонкости его рассуждений. Она далеко не была уверена
в том, что он не прав. Значит, ее страхи были неосновательны? Ведь она и
так впустую растратила свои лучшие годы.
- Как ты можешь так говорить? - возразила она в ответ на его уверения,
что теперь он любит ее еще больше.
- Очень просто, - ответил он. - Я ближе узнал тебя. Меня восхищает
твоя прямота. Ты прелесть, никто с тобой не сравнится. Ты прекрасна вся.
И он пустился в подробности.
- Перестань, Юджин, - взмолилась она, прикладывая палец к губам. Кровь
снова отхлынула от ее лица. - Пожалуйста, не надо.
- Хорошо, не буду, - сказал он. - Но, право же, ты прелесть. Хочешь,
посидим в гамаке.
- Нет, я пойду приготовлю завтрак. Тебе пора что-нибудь поесть.
Он сполна наслаждался своими привилегиями гостя, так как в доме почти
никого не было - Джотем, Сэмюэл, Бенджамен и Дэвид ушли в поле. Миссис Блю
была занята шитьем, а Мариетта отправилась куда-то по соседству проведать
подругу. Анджела - как в свое время Руби - стала хлопотать, готовя завтрак
для Юджина. Она замесила тесто для бисквитов, поджарила свиной грудинки и
начистила целую корзинку свежесобранной ежевики.
- Мне нравится твой молодой человек, - сказала ей мать, входя в кухню.
- Он выглядит добрым малым. Но смотри, не испорти его. Если начнешь слишком
баловать, потом пожалеешь.
- А ты разве не баловала папу? - спросила Анджела, подумав о том
внимании, каким был окружен в семье ее отец.
- Твой отец человек долга, - ответила миссис Блю. - Его не грех и
побаловать. Этим его не испортишь.
- Может быть, и Юджин такой же, - сказала дочь, переворачивая на
сковородке ломтики грудинки.
Мать улыбнулась. Все ее дочери были счастливы в браке. Возможно, что
брак Анджелы окажется даже самым удачным. Ее жених, вне всякого сомнения,
на голову выше всех остальных ее зятьев. Все же она нашла нужным заметить,
что осторожность не мешает.
Анджела задумалась. Если бы только мать знала! Или отец! Бог ты мой!
Но Юджин такой милый. Ей хотелось прислуживать ему, баловать его. Если бы
она могла быть с ним вечно и никогда больше не разлучаться!
"Только бы он женился на мне!" - вздохнула она. Это было самое высшее
счастье, какого она могла ждать в жизни.
Юджин, кажется, век не расстался бы с этим гостеприимным домом. Он
видел, что старый Джотем охотно беседует с ним. Старик живо интересовался
вопросами внутренней и внешней политики, знал понаслышке о многих
выдающихся, интересных людях и, по-видимому, был в курсе мировых событий. У
Юджина создалось впечатление, что и сам он человек исключительный, но
старый Джотем с добродушной усмешкой отмахнулся от подобного мнения.
- Я простой фермер, - сказал он. - Самым большим делом своей жизни я
считаю то, что я воспитал хороших детей. Из мальчиков, я знаю, выйдут
дельные люди.
Юджину впервые стало понятно, что значит быть отцом и продолжать жить
в своих детях, но он не стал задумываться над этим. Он был слишком молод,
слишком жизнерадостен, слишком жадно стремился к разнообразию в жизни, а
потому истинный смысл этого чувства еще ускользал от него.
Но вот наступило воскресенье, и нужно было уезжать. Юджин пробыл на
ферме девять дней - на два дня больше, чем предполагал. А теперь ему
предстояло проститься с Анджелой, которая стала ему так близка и слушалась
его, как ребенок. Прощай, идиллическая жизнь на лоне природы! Когда-то еще
увидит он такого почтенного патриарха, как Джотем Блю, чистого душою,
доброго, умного - этого землепашца, стоящего во весь рост на своем
кукурузном поле, гордого тем, что он хороший отец, не стыдящегося бедности,
не боящегося ни старости, ни смерти? Юджин чувствовал, как обогатилась его
душа. Словно он посидел у ног мудрого пророка. Прощайте, великолепные поля,
голубые холмы, тенистая аллея густых вязов и белые, красные и синие цветы
вокруг дома. Как сладко спалось ему в его опрятной комнатке! С какою
радостью прислушивался он к голосам птиц - лесной горлинки и сладкогласного
дрозда! Он слышал неумолчное журчанье ручья, бежавшего по своему
каменистому ложу. Свиньи, коровы, лошади - как все это было ему по душе!
Ему вспоминалась "Элегия" Грея, "Покинутое селение" и "Путник" Гольдсмита.
Как напоминал этот уголок места, воспетые поэтами.
Когда наступило время отъезда и Юджин шел с Анджелой через лужайку,
он, не переставая, твердил ей, как ему больно покидать ее. Дэвид запряг
гнедую кобылку и дожидался их в конце аллеи.
- Радость моя, - со вздохом сказал Юджин, - я до тех пор не узнаю
счастья, пока ты не станешь моей.
- Я буду ждать, - вздохнула Анджела, хотя в действительности ей
хотелось крикнуть: "О, возьми, возьми меня с собой!"
Когда он уехал, она машинально вернулась к своим обязанностям,
чувствуя, что все утратило для нее свою радость, свой блеск. Без яркого
воображения Юджина, обладавшего способностью озарять все вокруг, жизнь
стала казаться ей тусклой.
А Юджин ехал по дороге и мысленно прощался с каждой пядью этой
прекрасной земли - с пшеничным полем и живописным ручейком, с озером Оукуни
и с идиллическим домиком семейства Блю.
Он говорил себе: "Никогда в жизни я не узнаю ничего более прекрасного.
Анджела в моих объятиях в этой маленькой простенькой гостиной! Боже мой!
Ведь человек живет всего каких-нибудь семьдесят лет и из них не более
десяти или пятнадцати бывает по-настоящему молод".
Юджин увез в душе не только значительно окрепшее чувство к Анджеле,
что объяснялось их несколько изменившимися отношениями, но и растущее
чувство уважения к ее семье. Какая внушительная фигура старый Джотем, как
добра и прямодушна его жена! Юджин думал об их безукоризненном отношении к
детям и друг к другу, о почетном положении, которое по праву принадлежит им
в обществе. Другого наблюдателя могла бы оттолкнуть ограниченность и
мизерность их существования. Но Юджин и сам был слишком мало знаком с
роскошью, чтобы относиться с презрением к невзыскательной простоте такой
жизни. Он нашел здесь прелесть самобытности, поэзию юности, ее честолюбивых
устремлений и счастливых надежд. Сыновья Блю, стойкие и независимые,
несомненно займут в жизни то место, какое они себе наметили. Мариетта, эта
очаровательная девушка, удачно выйдет замуж. Сэмюэл уже и теперь быстро
продвигается по службе в железнодорожной компании. Бенджамен готовится
стать юристом, а Дэвида собираются послать в Вест-Пойнт*. Эти люди
нравились ему своим естественным благородством. И все они обращались с ним,
как с человеком, который со временем станет мужем Анджелы. К концу
пребывания в их доме он так сроднился с семьей, словно знал ее всю жизнь.
______________
* Военная академия.
Прежде чем вернуться в Нью-Йорк, Юджин побывал в Чикаго, где повидался
с Хау и Мэтьюзом, продолжавшими корпеть на старой службе, и заехал на
несколько дней в Александрию. Отец его был все так же погружен в свои дела.
Он по-прежнему сам доставлял клиентам швейные машины, и его тележка бодро
колесила по бесконечным проселкам, как и в ранние дни его карьеры. На этот
раз Юджин не без сожаления подумал о том, как бесплодно отец прожил свою
жизнь, но он не мог не восхищаться его терпением и трудолюбием. А на юркого
агента по продаже швейных машин немалое впечатление произвели успехи сына,
и он добросовестно старался проявить интерес к искусству. Как-то вечером,
когда они вместе возвращались домой с почты, мистер Витла обратил внимание
сына на какую-то уличную сценку и посоветовал зарисовать ее. Юджин подумал,
что эта новоявленная любовь отца к живописи всецело вызвана его успехами.
Отец, конечно, и раньше все это наблюдал, но считал пустяками, не
заслуживающими внимания, пока не увидел рисунков сына, напечатанных в
столичных журналах.
- Если тебя интересуют деревенские виды, ты мог бы нарисовать мельницу
Кука, ту, что около водопада. Это одно из самых красивых мест, какие мне
встречались, - сказал он как-то вечером сыну, стараясь показать, какое
внимание он проявляет к его работе.
Юджин знал этот уголок. Он действительно был красив: живописная речка,
катившая свои прозрачные воды у подножья отвесной сорокафутовой скалы из
красного песчаника, падала здесь с высоты пятнадцати футов на серые мшистые
камни. Место это находилось у самой дороги, на которой царило большое
оживление, и было со всех сторон защищено густыми деревьями. Юджин еще в
детстве восхищался этим чудесным тихим уголком.
- Да, там очень живописно, - ответил он. - Надо будет как-нибудь
заглянуть туда.
Витла-старший почувствовал прилив гордости. Его сын оказывал ему
честь, прислушиваясь к его советам.
На миссис Витла, как и на ее муже, начинал уже сказываться налет
времени. Морщинки в уголках ее глаз стали глубже, резче обозначились
складки на лбу. В первый вечер, увидев Юджина, она затрепетала: перед нею
женат, он не знал, какую ответственность налагает брак, и никогда не
задавался мыслью о том, каких трудов стоило его родителям вырастить и
воспитать его. У него отсутствовал тот инстинкт, который все это подсказал
бы ему. Он не питал ни малейшей склонности к отцовству и не ведал того
естественного стремления, которое заставляет человека мечтать о домашнем
очаге и условиях, необходимых для создания семьи. Все мысли Юджина
сосредоточивались на любовном периоде - на сопровождающих его поцелуях,
ласках и объятиях. И чем больше Анджела противилась, упорно борясь сама с
собой, тем острее предвкушал он всю полноту предстоящего им счастья. Порой,
заглядывая в ее глаза, он замечал заволакивавшую их дымку, сулившую
неудержимый порыв. Он сидел рядом с нею, гладил ее руки, прикасался к ее
лицу, ласкал ее волосы, крепко прижимал ее к себе. Ей было трудно устоять
перед этим недвусмысленным нажимом и держать его на безопасном расстоянии,
так как она и сама жаждала восторгов любви.
В третий вечер своего пребывания в доме Блю Юджин, несмотря на все
возраставшее уважение к каждому члену этого семейства, довел Анджелу до
грани и, возможно, переступил бы вместе с нею заповедную черту, если бы, к
счастью, в нем не взяли верх чувства совершенно иного порядка, чувства,
вызванные бурным отчаянием Анджелы.
В этот день они купались в маленьком озере Оукуни, расположенном
неподалеку от дома.
После купания Юджин с Анджелой, Дэвидом и Мариеттой поехали
прокатиться. Стоял один из тех очаровательных вечеров, которые выдаются
иногда летом и красноречиво говорят о красоте и любви. Погода была такая
чудесная, такая теплая, в тени деревьев было так хорошо, что у Юджина
защемило сердце. Сейчас он молод, жизнь прекрасна, но какой-то она будет в
старости? Душу его словно терзало болезненное предчувствие надвигающейся
катастрофы.
Солнце уже село, когда они подъезжали к дому. Жужжали насекомые, то и
дело позвякивали колокольчики коров, свежий ветерок, предтеча близкого
вечера, овевал их лица, когда они проезжали лощину. Приближаясь к дому, они
завидели синий дымок, курившийся над кухней и возвещавший близость ужина.
Юджин в экстазе сжимал руку Анджелы.
Ему хотелось грезить, сидя с нею в гамаке, когда надвинутся глубокие
сумерки, и смотреть на окружающий мир. Повсюду жизнь била ключом. Старый
Джотем и Бенджамен вернулись с поля, и вскоре из кухни, где они умывались,
послышались их голоса и плеск воды. В конюшне нетерпеливо фыркали лошади в
предвкушении корма, где-то вдали мычала корова, хрюкали голодные свиньи.
Юджин вскинул голову, как будто стряхивал с себя какие-то чары, - кругом
царила такая идиллия, такая гармония.
За ужином он едва прикоснулся к еде, - все его внимание захватило
зрелище, которое представляла собою группа за столом. А после вечерней
трапезы он вместе со всей семьей сидел на лужайке, вдыхая аромат цветов,
глядя на звезды, мерцавшие сквозь деревья, и прислушиваясь к тому, что
говорили Джотем и миссис Блю, Сэмюэл, Бенджамен, Дэвид, Мариетта и изредка
Анджела. Чувствуя его настроение, его грусть, порожденную всем этим
очарованием, она тоже притихла и только прислушивалась к словам Юджина и
отца. Но когда она что-нибудь произносила, голос ее звучал мелодично.
Вскоре Джотем Блю встал и отправился спать, а за ним последовали один
за другим и остальные. Дэвид и Мариетта ушли в гостиную, потом встали
Сэмюэл с Бенджаменом. Каждый объяснял свой уход тем, что завтра предстоит
тяжелый день. Сэмюэл собирался тряхнуть стариной и помочь отцу в молотьбе.
Юджин взял Анджелу за руку и вместе с нею направился к палисаднику, где в
полном цвету стояли гортензии - белые, как снег, днем и бледно-серебристые
в темноте. Взяв ее лицо в ладони, Юджин вновь стал шептать ей о своей
любви.
- Сегодня у меня был необыкновенный день, - сказал он. - Жизнь здесь
так прекрасна. Какое чудесное, тихое место! А ты... ты... - Остальное
досказали его поцелуи.
Они долго стояли обнявшись, а затем вернулись в гостиную, и Анджела
зажгла лампу. Комната озарилась мягким желтым светом - достаточно ярким,
чтобы придать ей теплоту, подумал Юджин. Сперва они уселись рядом в двух
качалках, а потом пересели на диванчик, и Юджин обнял девушку. Перед ужином
Анджела переоделась в свободное кремовое домашнее платье. Юджин уговорил ее
вынуть шпильки из волос, чтобы он мог любоваться ее косами.
Истинная страсть молчалива. Юджин сидел, словно зачарованный, и
смотрел на девушку. Она прислонилась головой к его плечу и гладила его
волосы, а потом и совсем замерла, изнемогая от наплыва чувств. Он казался
ей юным богом, могучим, мужественным, прекрасным. Его ждет блестящее
будущее. Все эти годы она надеялась, что появится человек, который полюбит
ее по-настоящему, и вот у ее ног этот талантливый юноша. Он гладил ее руки,
шею, лицо, а потом, медленно обвив руками, прижался головой к ее груди.
Анджела была воспитана в строгих правилах добродетели, внушенных ей
родителями, и во всем считалась с мнением своих родных. Но сейчас ей трудно
было бороться. Сперва она позволила ему обнять себя, а потом покорилась и
более интимным ласкам. Сопротивление казалось совершенно невозможным, так
как он крепко прижимал ее к себе; она была вся во власти исходившей от него
магнетической силы. Когда же, наконец, она почувствовала его руки на своем
трепетном теле, она откинулась назад в порыве муки и наслаждения.
- Нет, нет, Юджин, не надо, - бормотала она. - Спаси меня от меня
самой! Спаси меня, Юджин!
Он посмотрел на нее. Ее побледневшее лицо было искажено страданием и
болезненной бледностью. Все ее тело безжизненно замерло в его объятиях. И
только горячие, влажные губы выдавали ее душевное смятение. Юджин не мог
сразу совладать с собой. Прежде чем отпустить ее, он нервными пальцами
художника провел по ее шее и груди.
Тогда Анджела, напрягая последние силы, высвободилась из его объятий и
опустилась на колени; платье ее расстегнулось у выреза.
- Не надо, Юджин, - взмолилась она. - Не надо! Подумай об отце, о
матери! Я всегда гордилась своей чистотой. Они верят мне. Умоляю тебя,
Юджин!
Он гладил ее волосы и лицо и смотрел ей в глаза так, как, должно быть,
смотрел Абеляр на Элоизу.
- О, я знаю, знаю! - вдруг воскликнула Анджела прерывающимся голосом.
- Я нисколько не лучше всякой другой. Я так долго, так долго ждала! Но я не
должна этого делать, Юджин. Не должна! Помоги мне, Юджин!
Юджин стал смутно догадываться: у этой девушки никогда не было
возлюбленного. Чем это объяснить? - подумал он. Ведь она так хороша. Он
встал, готовый уже схватить ее на руки и унести к себе в комнату, но
остановился в раздумье. Как она трогательно беспомощна! Что ж, разве он так
уж жесток? Неужели он не в состоянии проявить благородство? Ее отец и мать
приняли его как родного... Перед глазами встали Джотем и миссис Блю, братья
и сестры Анджелы, с обожанием смотревшие на сестру. Он не сводил с девушки
глаз, - слишком заманчива была добыча, - чувствуя, что теряет власть над
собой. Все же он взял себя в руки.
- Встань, Анджела, - сказал он наконец с усилием, в упор глядя на
девушку. - А теперь уходи, - продолжал он, когда она встала. - Уходи сейчас
же, а то я не отвечаю за себя. Ты видишь, я стараюсь совладать с собой.
Пожалуйста, уходи.
Она медлила и смотрела на него со страхом и сожалением.
- О, прости меня, Юджин!
- Ты меня прости, - сказал он. - Это я виноват. А теперь уходи,
родная. Ты не знаешь, как это трудно, ты иди, чтоб мне не было так тяжело.
Она направилась к двери, а он тоскующим, горячим взглядом проводил ее
до порога. Когда она тихо затворила за собою дверь, он прошел к себе в
комнату и сел. Все его тело, казалось, было налито свинцом, он чувствовал
себя совершенно разбитым. Ошеломленный, он стал перебирать в памяти все
случившееся в последние минуты. Потом вышел и постоял немного под открытым
небом прислушиваясь. Квакали лягушки, в траве что-то шуршало, словно там
копошились жуки. Чуть слышно крякнула утка, где-то совсем неподалеку
звенела колокольчиком пасшаяся у ручья корова. Он увидел на головой Большую
Медведицу, ярко горел Сириус, в беспредельной вышине раскинулся Млечный
Путь.
"Что такое жизнь? - спрашивал себя Юджин. - Что такое человеческое
тело? Откуда эти пароксизмы страсти? Мы томимся лихорадкой желания, а потом
сгораем, и жизнь кончена".
В голове его рождались обрывки стихов и вставали видения, которые так
и просились на бумагу. И все время перед его мысленным взором, как на
экране кинематографа, проносился образ Анджелы, какой он видел ее недавно,
когда прижимал к себе и когда она стояла перед ним на коленях. Сегодня он
заглянул ей в душу. Он держал ее в своих объятиях. Он по доброй воле
отказался от наслаждения, которое она могла ему дать. Что бы там ни было,
он не совершил зла. Он и впредь не совершит его.
Трудно сказать, в какую сторону изменилось отношение Юджина к Анджеле
под влиянием этой памятной ночи, если оно вообще сколько-нибудь изменилось.
Он, пожалуй, проникся к ней еще более глубокой симпатией, обнаружив в ней
то, что было для него естественным человеческим чувством. Его умиляло и ее
откровенное признание в своей слабости, в своей неспособности защитить
себя, и то, что он нашел в себе силу поступить великодушно. Он знал теперь,
что может обладать ею, когда захочет, но, успокоившись, принял решение
оставаться великодушным до конца и не настаивать. Он может подождать.
Что же касается Анджелы, то когда она пришла в себя и добралась до
своей комнаты в противоположном конце дома, которую делила с Мариеттой, ее
душевное состояние заслуживало сожаления. Она так привыкла думать о себе
как о достойной, целомудренной девушке. В характере Анджелы была некоторая
доля пуританского ханжества; это могло привести ее к невеселому
существованию старой девы, если бы на ее пути не появился Юджин, не
признававший никаких условностей и старозаветных взглядов, или не
понимавший их, или относившийся к ним с полным безразличием, - Юджин,
чуждый соображений материального благополучия, не задумывавшийся над
разницей в возрасте. Этот человек овладел всеми ее помыслами, он отдал ей
свою любовь. Он явился для нее глашатаем взглядов, чуждых ее миру, и сам
стал для нее непререкаемым законом. Он не был похож на других мужчин, это
ей было ясно. Он стоял выше. Возможно, что он, как художник, и неспособен
будет много зарабатывать, зато он может дать ей нечто более заманчивое.
Слава, прекрасные картины, интересные знакомства - разве все это не важнее,
чем деньги? Анджела не была избалована большими достатками, и сколько бы
Юджин ни зарабатывал, ей бы хватило. По его мнению, брак требовал много
денег, она же ради Юджина готова была на любые трудности.
Сцена в гостиной, развенчавшая Анджелу в собственных глазах, не только
поставила под сомнение ее несокрушимую добродетель, но и заставила ее
трепетать за любовь Юджина. Будет ли он так же предан ей теперь, после
того, как она разрешила ему ласки, позволительные лишь на брачном ложе? Не
сочтет ли он ее легкомысленным, порочным созданием, дожидающимся лишь
удобного случая, чтобы уступить? Она сознавала, что утратила в ту минуту
всякое представление о том, что хорошо и что дурно. Она позабыла и отца, с
его строгими принципами, и мать, с ее понятиями о порядочности и
добродетели, и своих братьев и сестер, чистых душою и не тревоживших себя
сложными вопросами. Теперь она запятнана; хотя ничего непоправимого не
произошло, она все же чувствовала себя опозоренной. Воспитанная в полном
подчинении условностям, она терзалась угрызениями совести, и сердце ее
разрывалось от горя.
Анджела вышла за дверь, опустилась на влажную от предрассветной росы
траву и задумалась. Было прохладно, всюду царил покой, но только не в ее
душе. Стиснув лицо руками и чувствуя, как горят щеки, она спрашивала себя,
что думает о ней Юджин? Что сказали бы отец и мать? При одной мысли об этом
она в отчаянии заломила руки. Наконец она вернулась в дом, в надежде
уснуть. Нельзя сказать, чтобы Анджела не ощущала радости и красоты
пережитого ею эпизода. Но мысль о том, что, по ее убеждению, ей надлежало
чувствовать, и о том, как все это отразится на ее будущем, не давала ей
покоя. Удержать Юджина после того, что случилось, казалось ей очень сложным
делом. Сможет ли она смотреть на него по-прежнему с гордо поднятой головой?
Сможет ли и дальше сдерживать его порывы? Под влиянием этих мыслей Анджела
провела почти бессонную ночь. А наутро она встала расстроенная и бледная,
но более влюбленная, чем когда-либо. Этот чудесный юноша открыл ей
совершенно новый мир, исполненный яркого драматизма.
Перед завтраком они встретились на лужайке. На Анджеле было белое
полотняное платье, она выглядела прозрачно-бледной и хрупкой, и глаза ее,
обведенные темными кругами, показывали, какие тяжелые мысли тревожат ее.
Юджин ласково взял ее за руку.
- Полно себя мучить, - сказал он. - Я все знаю. Тебе не из-за чего
терзаться.
И он нежно улыбнулся ей.
- Ах, Юджин, я перестаю себя понимать, - скорбным голосом сказала она.
- Я думала, что я выше этого.
- Никто из нас не выше этого, - просто ответил он. - Мы иногда только
воображаем себя выше. Для меня ты все такая же. Напрасно ты себя упрекаешь.
- Правда? - обрадованно спросила она.
- Разумеется, - ответил он. - В любви нет ничего постыдного. Наоборот,
в ней все прекрасно. Почему я должен думать о тебе хуже, чем раньше?
- Потому что порядочные девушки так не поступают. При моем воспитании
я должна была бы понимать, что хорошо, а что дурно, и так и вести себя.
- Все это предрассудки, которые внушены тебе воспитанием. Ты думаешь,
что это нехорошо. Но почему? Только потому, что так сказали тебе отец и
мать. Разве не правда?
- Нет, не только потому. Все считают, что это нехорошо. Библия учит
нас этому. Всякий отвернется от меня, как только узнает, какая я.
- Постой, постой, - сказал Юджин. Вступая с нею в спор, он, в
сущности, пытался разрешить то, что было загадкой и для него самого. -
Оставим в покое Библию, так как я в Библию не верю, - во всяком случае не
считаю ее законом для человеческого поведения. Но ведь если даже все
считают что-либо дурным, это еще не значит, что оно действительно дурно. Не
правда ли?
Он отказывался признать понятие "все" верным отражением управляющих
миром принципов.
- Конечно, - протянула Анджела с сомнением в голосе.
- Послушай, - продолжал Юджин, - в Турции Магомета считают святым
пророком. Но разве отсюда следует, что это действительно так?
- Нет.
- Вот видишь! Точно так же нет ничего дурного в том, что было вчера
вечером, хотя бы все здесь в доме и считали это дурным. Не правда ли?
- Да, пожалуй, - растерянно ответила Анджела.
Она говорила наугад. Ей трудно было с ним спорить. Его доводы были
слишком тонки и казались неопровержимыми, а между тем внутренний голос
подсказывал ей совсем другое.
- Ведь ты, собственно говоря, думаешь о том, как отнесутся к тебе
люди. Ты говоришь, что они отвернутся от тебя. Но это уже вопрос
практический. Твой отец, возможно, выгнал бы тебя из дому...
- Я думаю, что он именно так и поступил бы, - ответила Анджела, не
понимавшая, какое у ее отца большое сердце.
- А я думаю, что нет, - сказал Юджин. - Впрочем, это никакого
отношения к делу не имеет. Ни один мужчина, возможно, не захочет на тебе
жениться, но это опять-таки вопрос чисто практический. И ты едва ли станешь
утверждать, что это может служить мерилом того, что хорошо и что дурно, не
так ли?
Рассуждения Юджина ни к чему не вели. Он и сам не больше кого-либо
другого знал, что здесь хорошо, а что дурно. Он говорил скорее для того,
чтобы убедить самого себя, но вместе с тем достаточно логично, чтобы
посеять смятение в душе Анджелы.
- Я, право, не знаю, - неуверенно сказала она.
- По мнению людей, хорошо то, - продолжал он наставительно, - что
согласуется с истиной. Но кто же знает, что такое истина? Никто тебе этого
не скажет. Ты можешь действовать разумно или неразумно лишь с точки зрения
твоего личного благополучия. Если именно это тебя мучает, - а я знаю, что
это так, - могу тебя заверить, что ничего дурного с тобой не случилось и
ничто не угрожает твоему благополучию. Я бы сказал даже, что наоборот, так
как теперь я еще больше люблю тебя.
Анджела дивилась тонкости его рассуждений. Она далеко не была уверена
в том, что он не прав. Значит, ее страхи были неосновательны? Ведь она и
так впустую растратила свои лучшие годы.
- Как ты можешь так говорить? - возразила она в ответ на его уверения,
что теперь он любит ее еще больше.
- Очень просто, - ответил он. - Я ближе узнал тебя. Меня восхищает
твоя прямота. Ты прелесть, никто с тобой не сравнится. Ты прекрасна вся.
И он пустился в подробности.
- Перестань, Юджин, - взмолилась она, прикладывая палец к губам. Кровь
снова отхлынула от ее лица. - Пожалуйста, не надо.
- Хорошо, не буду, - сказал он. - Но, право же, ты прелесть. Хочешь,
посидим в гамаке.
- Нет, я пойду приготовлю завтрак. Тебе пора что-нибудь поесть.
Он сполна наслаждался своими привилегиями гостя, так как в доме почти
никого не было - Джотем, Сэмюэл, Бенджамен и Дэвид ушли в поле. Миссис Блю
была занята шитьем, а Мариетта отправилась куда-то по соседству проведать
подругу. Анджела - как в свое время Руби - стала хлопотать, готовя завтрак
для Юджина. Она замесила тесто для бисквитов, поджарила свиной грудинки и
начистила целую корзинку свежесобранной ежевики.
- Мне нравится твой молодой человек, - сказала ей мать, входя в кухню.
- Он выглядит добрым малым. Но смотри, не испорти его. Если начнешь слишком
баловать, потом пожалеешь.
- А ты разве не баловала папу? - спросила Анджела, подумав о том
внимании, каким был окружен в семье ее отец.
- Твой отец человек долга, - ответила миссис Блю. - Его не грех и
побаловать. Этим его не испортишь.
- Может быть, и Юджин такой же, - сказала дочь, переворачивая на
сковородке ломтики грудинки.
Мать улыбнулась. Все ее дочери были счастливы в браке. Возможно, что
брак Анджелы окажется даже самым удачным. Ее жених, вне всякого сомнения,
на голову выше всех остальных ее зятьев. Все же она нашла нужным заметить,
что осторожность не мешает.
Анджела задумалась. Если бы только мать знала! Или отец! Бог ты мой!
Но Юджин такой милый. Ей хотелось прислуживать ему, баловать его. Если бы
она могла быть с ним вечно и никогда больше не разлучаться!
"Только бы он женился на мне!" - вздохнула она. Это было самое высшее
счастье, какого она могла ждать в жизни.
Юджин, кажется, век не расстался бы с этим гостеприимным домом. Он
видел, что старый Джотем охотно беседует с ним. Старик живо интересовался
вопросами внутренней и внешней политики, знал понаслышке о многих
выдающихся, интересных людях и, по-видимому, был в курсе мировых событий. У
Юджина создалось впечатление, что и сам он человек исключительный, но
старый Джотем с добродушной усмешкой отмахнулся от подобного мнения.
- Я простой фермер, - сказал он. - Самым большим делом своей жизни я
считаю то, что я воспитал хороших детей. Из мальчиков, я знаю, выйдут
дельные люди.
Юджину впервые стало понятно, что значит быть отцом и продолжать жить
в своих детях, но он не стал задумываться над этим. Он был слишком молод,
слишком жизнерадостен, слишком жадно стремился к разнообразию в жизни, а
потому истинный смысл этого чувства еще ускользал от него.
Но вот наступило воскресенье, и нужно было уезжать. Юджин пробыл на
ферме девять дней - на два дня больше, чем предполагал. А теперь ему
предстояло проститься с Анджелой, которая стала ему так близка и слушалась
его, как ребенок. Прощай, идиллическая жизнь на лоне природы! Когда-то еще
увидит он такого почтенного патриарха, как Джотем Блю, чистого душою,
доброго, умного - этого землепашца, стоящего во весь рост на своем
кукурузном поле, гордого тем, что он хороший отец, не стыдящегося бедности,
не боящегося ни старости, ни смерти? Юджин чувствовал, как обогатилась его
душа. Словно он посидел у ног мудрого пророка. Прощайте, великолепные поля,
голубые холмы, тенистая аллея густых вязов и белые, красные и синие цветы
вокруг дома. Как сладко спалось ему в его опрятной комнатке! С какою
радостью прислушивался он к голосам птиц - лесной горлинки и сладкогласного
дрозда! Он слышал неумолчное журчанье ручья, бежавшего по своему
каменистому ложу. Свиньи, коровы, лошади - как все это было ему по душе!
Ему вспоминалась "Элегия" Грея, "Покинутое селение" и "Путник" Гольдсмита.
Как напоминал этот уголок места, воспетые поэтами.
Когда наступило время отъезда и Юджин шел с Анджелой через лужайку,
он, не переставая, твердил ей, как ему больно покидать ее. Дэвид запряг
гнедую кобылку и дожидался их в конце аллеи.
- Радость моя, - со вздохом сказал Юджин, - я до тех пор не узнаю
счастья, пока ты не станешь моей.
- Я буду ждать, - вздохнула Анджела, хотя в действительности ей
хотелось крикнуть: "О, возьми, возьми меня с собой!"
Когда он уехал, она машинально вернулась к своим обязанностям,
чувствуя, что все утратило для нее свою радость, свой блеск. Без яркого
воображения Юджина, обладавшего способностью озарять все вокруг, жизнь
стала казаться ей тусклой.
А Юджин ехал по дороге и мысленно прощался с каждой пядью этой
прекрасной земли - с пшеничным полем и живописным ручейком, с озером Оукуни
и с идиллическим домиком семейства Блю.
Он говорил себе: "Никогда в жизни я не узнаю ничего более прекрасного.
Анджела в моих объятиях в этой маленькой простенькой гостиной! Боже мой!
Ведь человек живет всего каких-нибудь семьдесят лет и из них не более
десяти или пятнадцати бывает по-настоящему молод".
Юджин увез в душе не только значительно окрепшее чувство к Анджеле,
что объяснялось их несколько изменившимися отношениями, но и растущее
чувство уважения к ее семье. Какая внушительная фигура старый Джотем, как
добра и прямодушна его жена! Юджин думал об их безукоризненном отношении к
детям и друг к другу, о почетном положении, которое по праву принадлежит им
в обществе. Другого наблюдателя могла бы оттолкнуть ограниченность и
мизерность их существования. Но Юджин и сам был слишком мало знаком с
роскошью, чтобы относиться с презрением к невзыскательной простоте такой
жизни. Он нашел здесь прелесть самобытности, поэзию юности, ее честолюбивых
устремлений и счастливых надежд. Сыновья Блю, стойкие и независимые,
несомненно займут в жизни то место, какое они себе наметили. Мариетта, эта
очаровательная девушка, удачно выйдет замуж. Сэмюэл уже и теперь быстро
продвигается по службе в железнодорожной компании. Бенджамен готовится
стать юристом, а Дэвида собираются послать в Вест-Пойнт*. Эти люди
нравились ему своим естественным благородством. И все они обращались с ним,
как с человеком, который со временем станет мужем Анджелы. К концу
пребывания в их доме он так сроднился с семьей, словно знал ее всю жизнь.
______________
* Военная академия.
Прежде чем вернуться в Нью-Йорк, Юджин побывал в Чикаго, где повидался
с Хау и Мэтьюзом, продолжавшими корпеть на старой службе, и заехал на
несколько дней в Александрию. Отец его был все так же погружен в свои дела.
Он по-прежнему сам доставлял клиентам швейные машины, и его тележка бодро
колесила по бесконечным проселкам, как и в ранние дни его карьеры. На этот
раз Юджин не без сожаления подумал о том, как бесплодно отец прожил свою
жизнь, но он не мог не восхищаться его терпением и трудолюбием. А на юркого
агента по продаже швейных машин немалое впечатление произвели успехи сына,
и он добросовестно старался проявить интерес к искусству. Как-то вечером,
когда они вместе возвращались домой с почты, мистер Витла обратил внимание
сына на какую-то уличную сценку и посоветовал зарисовать ее. Юджин подумал,
что эта новоявленная любовь отца к живописи всецело вызвана его успехами.
Отец, конечно, и раньше все это наблюдал, но считал пустяками, не
заслуживающими внимания, пока не увидел рисунков сына, напечатанных в
столичных журналах.
- Если тебя интересуют деревенские виды, ты мог бы нарисовать мельницу
Кука, ту, что около водопада. Это одно из самых красивых мест, какие мне
встречались, - сказал он как-то вечером сыну, стараясь показать, какое
внимание он проявляет к его работе.
Юджин знал этот уголок. Он действительно был красив: живописная речка,
катившая свои прозрачные воды у подножья отвесной сорокафутовой скалы из
красного песчаника, падала здесь с высоты пятнадцати футов на серые мшистые
камни. Место это находилось у самой дороги, на которой царило большое
оживление, и было со всех сторон защищено густыми деревьями. Юджин еще в
детстве восхищался этим чудесным тихим уголком.
- Да, там очень живописно, - ответил он. - Надо будет как-нибудь
заглянуть туда.
Витла-старший почувствовал прилив гордости. Его сын оказывал ему
честь, прислушиваясь к его советам.
На миссис Витла, как и на ее муже, начинал уже сказываться налет
времени. Морщинки в уголках ее глаз стали глубже, резче обозначились
складки на лбу. В первый вечер, увидев Юджина, она затрепетала: перед нею