Страница:
был возмужавший, вполне независимый человек. Жизненный опыт закалил ее
сына, придал ему спокойствие и выдержку, говорившие о зрелости. Не стало
мальчика, который еще недавно нуждался в ее внимании и уходе. Перед нею был
мужчина, который сам мог бы ею руководить и который даже слегка подшучивал
над нею, как взрослый над ребенком.
- Ты так вырос, что я просто не узнаю тебя, - сказала она, когда он ее
обнял.
- Нет, мамочка, это ты становишься маленькой. Мне казалось раньше, что
я никогда не вырасту настолько, чтобы ты не могла взять меня за плечи и
потрясти. Но теперь это время ушло, правда?
- Да тебя и наказывать-то было не за что, - нежно сказала мать.
Миртл год тому назад вышла замуж за Фрэнка Бэнгса и уехала с мужем в
городок Оттамву, в штате Айова, где Бэнгс получил место управляющего
заводом, так что Юджину не удалось ее повидать. Зато он повидался с
Сильвией, теперь матерью двух детей. Ее муж был все тем же старательным,
консервативным чиновником, каким Юджин помнил его. Вновь посетив редакцию
"Морнинг Эппил", Юджин узнал, что Джон Саммерс недавно умер. В остальном
там ничего не изменилось. Всеми делами по-прежнему ведали Джонас Лайл и
Калеб Уильямс. Юджин был рад, когда настало время уезжать, и с чувством
большого облегчения сел в поезд, увозивший его в Чикаго.
И опять, как по приезде из Нью-Йорка и по возвращении из Блэквуда, в
нем болезненно заговорили воспоминания о Руби. Он был многим ей обязан. Его
первые впечатления в области искусства были в какой-то мере связаны с нею.
Все же у него не было желания навестить ее. Впрочем, может быть, и было? Он
задавал себе этот вопрос с грустью, так как продолжал любить ее, как любят
героиню пьесы или романа. Что-то трагическое было в судьбе этой девушки. Ее
жизнь, ее среда, ее преданная любовь - все это составляло как бы
законченную новеллу. Когда-нибудь, думал Юджин, он напишет о ней стихи. Ему
случалось писать неплохие стихи, хоть он никому их не показывал. Он писал
очень просто, но с чувством и получалось у него очень наглядно. Недостаток
его стихов заключался в том, что в них не было еще того благородства, какое
придают поэзии отстоявшиеся и отточенные мысли.
Юджин не пошел навестить свою бывшую подругу. Он уверял себя в свое
оправдание, что это было бы бестактно. Она, конечно, и не захотела бы
сейчас его видеть. Возможно, она старается забыть его. К тому же у него
есть обязанности перед Анджелой, это было бы нечестно по отношению к ней.
Тем не менее, когда поезд, выйдя из пределов Чикаго, устремился на восток,
он долго смотрел в ту сторону, где жила Руби, думая о том, как хорошо было
бы снова пережить те памятные мгновения.
В Нью-Йорке жизнь, казалось, сулила Юджину повторение прошлого года,
лишь с незначительными изменениями. Осенью он поселился вместе с Мак-Хью и
Смайтом. Их студия состояла из большой мастерской и трех спален. Они
решили, что хорошо уживутся вместе, и, как нечто временное, такое
сожительство пошло им на пользу. Критика, которой они подвергали друг
друга, содействовала их развитию, а кроме того, им было приятно вместе
обедать, вместе гулять, вместе посещать выставки. Они много и плодотворно
спорили, так как у каждого была на все своя точка зрения. Это напоминало
Юджину его совместную работу с Мэтьюзом и Хау.
Зимою рисунки Юджина впервые появились в "Харперс мэгэзин" - одном из
самых крупных периодических изданий того времени. Юджин отнес в этот журнал
несколько своих старых рисунков: они понравились, и ему обещали работу, как
только подвернется подходящий рассказ. И действительно, в скором времени
Юджин получил приглашение зайти в редакцию, где ему было поручено сделать
три рисунка за сто двадцать пять долларов. Он писал с натурщиц, прекрасно
справился с работой, и в журнале она понравилась. Товарищи поздравляли его
- они искренне восхищались его талантом. Он принял твердое решение
"покорить", как тогда выражались, журналы "Скрибнерс" и "Сенчури", и по
прошествии некоторого времени ему удалось получить у них заказы, хотя и
мелкие. В одном случае ему поручили проиллюстрировать стихотворение, в
другом - небольшой рассказ, нисколько не подходивший к его манере. Эта
работа не принесла Юджину удовлетворения, он чувствовал, что ни то, ни
другое нельзя назвать удачей. Ему хотелось либо получить для
иллюстрирования подходящий материал, либо поместить в этих журналах одну из
своих уличных сценок.
Не легко было создать себе прочную репутацию и обеспечить постоянный
заработок. Правда, о Юджине уже заговорили художники, но все же он не мог
считать себя сколько-нибудь значительной величиной в глазах публики или
заведующих художественными редакциями. Он по-прежнему оставался подающим
надежды начинающим художником. Он рос, но до признания было еще далеко.
Только один издатель склонен был оценить его по заслугам, но он
располагал очень небольшими средствами. Это был Ричард Уилер, редактор
"Крэфт", журнала совершенно безнадежного с коммерческой точки зрения, но
горячо откликавшегося на все вопросы искусства. Уилер был еще молодой
человек, энтузиаст, и, так как он восторгался работами Юджина, они быстро
сдружились.
Этой зимою Уилер познакомил Юджина с Мириэм Финч и Кристиной Чэннинг -
двумя женщинами, совершенно различными как по темпераменту, так и по
призванию, и каждая из них открыла перед ним совершенно особый мир.
Мириэм Финч была скульптором по профессии, а по темпераменту
принадлежала к тем натурам, у которых рассудок перевешивает чувство. Сама
неспособная к сильным переживаниям, она тем более ценила их у других. Весь
облик ее говорил о том, как много в женщине иной раз таится жизненных сил.
Она не знала настоящей молодости, у нее не было ни одного настоящего
романа, но она не переставала предаваться романтическим грезам, с почти
безнадежной страстностью веря в их осуществление. Как-то вечером Уилер
предложил Юджину отправиться к ней в студию; ему хотелось знать, какое
впечатление она произведет на его юного друга. Мириэм, которой к моменту
этого знакомства минуло уже тридцать два года, была миниатюрная женщина с
гибким, как у кошки, телом и выразительными карими глазами. Ее изысканная
речь и манеры сразу обличали в ней артистическую натуру. В эту пору в ней
не оставалось уже и тени той нежной, расцветающей красоты, которая
составляет очарование восемнадцати лет, но она была по-своему интересна и
обаятельна. Волосы пушистым облачком обрамляли ее лицо, в быстром взгляде
карих глаз сквозили живой ум, отзывчивость и доброта. Ее губы имели
очертания лука Купидона, и улыбка их была пленительна. Желтоватый цвет ее
лица гармонировал с каштановыми волосами и платьем из светло-коричневого
бархата. Мириэм одевалась с благородной простотой, выделявшей ее среди
других. Она мало считалась с модой, но все ее туалеты были ей удивительно к
лицу; можно сказать, что, заказывая платья, она видела в себе как бы некое
художественное целое, гармонически сочетающее индивидуальные запросы с
требованиями, которые предъявляет окружающий мир.
Для такой натуры, как Юджин, всякое человеческое существо, наделенное
умом и тонким вкусом, тактом и душевным равновесием, обладало неизъяснимым
очарованием. Он тянулся к одаренным людям, как цветок тянется к свету. Он
находил радость в созерцании законченности и совершенства такого существа.
Независимость взглядов и убеждений покоряла его. Умение точно формулировать
свои мысли и приходить к определенным убедительным выводам было в его
глазах великим и завидным преимуществом. От таких людей он с радостью брал
все, что мог, пока не насыщался, а затем отворачивался от них. И только
когда у него снова просыпалась потребность в том, что они могли дать ему,
он снова готов был вернуться к ним, - но не раньше.
До сих пор все его знакомые подобного рода были мужчинами, - он не
знал ни одной сколько-нибудь выдающейся женщины. Начиная с Темпла Бойла и
Винсента Бирса, преподавателей класса живой натуры и класса иллюстрации в
Чикагском институте искусств, он встретил на своем жизненном пути Джерри
Мэтьюза, Митчела Голдфарба, Питера Мак-Хью, Дэвида Смайта и Джотема Блю - и
все эти люди с яркой индивидуальностью и ясными взглядами произвели на него
сильное впечатление. Теперь ему впервые предстояло встретиться с сильными,
незаурядными женщинами. Стелла Эплтон, Маргарет Дафф, Руби Кенни и Анджела
Блю были по-своему прелестны, но они не умели мыслить самостоятельно. Ни
одна из них не была устоявшейся личностью, способной к самовоспитанию и
самоконтролю, как Мириэм Финч. Последняя, не задумываясь, признала бы себя
стоящей выше любой из них или всех их вместе взятых - с точки зрения ума,
вкуса и таланта, хотя оценила бы по достоинству их красоту и признала бы за
ними их законное и необходимое место в обществе. Она изучала жизнь и любила
критически анализировать человеческие чувства, но в то же время страстно
тосковала именно по тому, чем обладали и Стелла, и Маргарет, и Руби, и даже
Анджела, завидуя их молодости, красоте, привлекательности, магнетическому
очарованию их лица и фигуры, способному вызвать в возлюбленном пылкую
страсть. Ей хотелось быть любимой горячо и красиво, но она была лишена
этого счастья.
Мисс Финч жила в одной квартире со своими родными, на восточном конце
Двадцать шестой улицы; ее студия была расположена на третьем этаже и
выходила окнами на север. Однако жизнь в лоне семьи не препятствовала
развитию ее утонченной индивидуальности, открывшей Юджину как бы новый мир.
В ее комнате, отделанной в серебристых, коричневых и серых тонах, в одном
углу стоял огромный канделябр, вышиною не менее пяти футов, а в другом -
великолепный резной ларь старинной фламандской работы. На письменном столе
с книжными полками темного орехового дерева теснились прелюбопытные издания
- "Марий эпикуреец" Пейтера, "Жены художников" Доде, "История моего сердца"
Ричарда Джефриса, "Aes Triplex"* Стивенсона, "Касида" Ричарда Бертона, "Дом
жизни" Россетти, "Так говорил Заратустра" Фридриха Ницше. Достаточно было
Юджину окинуть взглядом комнату и ее хозяйку, как ему стало ясно, что самое
присутствие здесь этих книг должно говорить за себя. Он с большим интересом
вертел их в руках, прочитывая наугад отдельные абзацы, рассматривал картины
на стенках, заглянул во все уголки мастерской, запечатлевая в памяти ее
достопримечательности. Он понимал, что это чрезвычайно важное для него
знакомство, и, чтобы закрепить его, старался произвести на хозяйку этой
чудесной студии как можно лучшее впечатление.
______________
* "Крепкая защита" (лат.).
Мириэм Финч с первого же взгляда заинтересовалась Юджином. В нем
угадывалось столько силы, любознательности и умения понимать и ценить, что
она не могла остаться к нему равнодушной. Что-то заставило ее мысленно
сравнивать его с зажженной лампой, отбрасывающей ровный ласковый свет. Не
успев познакомиться с хозяйкой студии, Юджин стал бродить по комнате,
рассматривая картины, бронзовые и терракотовые фигурки, расспрашивая, чье
это, кто рисовал, кто сделал.
- Ни об одной из этих книг я даже не слыхал, - откровенно признался
он, просмотрев ее небольшую, тщательно подобранную библиотечку.
- Тут есть замечательные вещи, - сказала она, подходя к нему.
Ей нравилось его простодушное признание, - словно потянуло свежим
ветерком. Ричард Уилер, приведший Юджина, нимало не обижался на то, что о
нем забыли. Он хотел, чтобы Мириэм Финч полностью насладилась его
"находкой".
- Знаете, - сказал Юджин, отрываясь от "Касиды" Бертона и глядя в
карие глаза Мириэм, - у меня от Нью-Йорка голова идет кругом. Это такой
замечательный город.
- Что вы имеете в виду? - спросила она.
- А то, что в нем столько всевозможных чудес. Я на днях видел лавку,
где полным-полно всяких старинных украшений, драгоценностей, невиданных
камней и одеяний. И, бог ты мой, чего там только нет! Такого количества
вещей я не видел за всю свою жизнь. Да взять хотя бы этот непритязательный
с виду дом в тихом переулке - и вдруг такая комната! Снаружи как будто
ничего особенного, а внутри - прямо дух захватывает, столько роскоши, такие
произведения искусства!
- Вы говорите об этой комнате? - спросила она.
- Ну, конечно, - ответил он.
- Прошу вас заметить, мистер Уилер, - сказала Мириэм, обращаясь к
своему молодому другу-редактору, - в первый раз в жизни меня обвиняют в
том, что я купаюсь в роскоши. Поэтому, когда будете писать обо мне, не
забудьте упомянуть об окружающей меня роскоши. Мне это нравится!
- Непременно, я так и сделаю.
- Обязательно. И о произведениях искусства тоже.
- Разумеется, и о произведениях искусства тоже, - сказал Уилер.
Юджин улыбнулся. Ему нравилась живость Мириэм.
- Я знаю, что вы хотите сказать, - заметила она. - Я испытывала то же
в Париже. Заходишь в маленький домишко, самый обыкновенный с виду, и
наталкиваешься на изумительные вещи - груды прелестных нарядов, всякая
старина, драгоценности. Где это я читала такую статью?
- Надеюсь, не в "Крэфт?" - сказал Уилер.
- Нет, не думаю. Кажется, в "Харперс базар".
- Какая гадость! - воскликнул Уилер. - "Харперс базар", - нашли что
читать!
- Но ведь это как раз ваша тема. Почему бы вам не написать об этом в
своем журнале?
- Обязательно напишу, - пообещал он.
Юджин подошел к роялю, стал перебирать кипу нот. И опять наткнулся на
незнакомые ему и, очевидно, выдающиеся вещи - "Арабский танец" Грига, "Es
war ein Traum"* Лассена, "Элегия" Массне, "Нимфы и пастушки" Перселя, -
вещи, самые названия которых говорили о чем-то ярком и красивом. Глюк,
Сгамбатти, Россини, Чайковский, итальянец Скарлатти... Юджину стало ясно,
как мало он знает музыку.
______________
* "То был сон" (нем.).
- Сыграйте что-нибудь, - попросил он, и Мириэм с улыбкой подошла к
роялю.
- Вы знаете романс "Es war ein Traum"? - спросила она.
- Нет, - сказал он.
- Очаровательная вещь, - сказал Уилер. - Спойте!
Юджин и раньше предполагал, что Мириэм поет, но это богатство красок в
ее голосе было для него неожиданностью. Голос был не сильный, но приятный и
теплый, и его вполне хватило для тех вещей, которые она бралась петь. Она
подбирала для себя музыку так же, как туалеты, - сообразуясь со своей
индивидуальностью. Лирические, исполненные поэзии интонации спетого ею
романса произвели на Юджина огромное впечатление. Он был в восторге.
- Вы прекрасно поете! - воскликнул он, придвигая свой стул к самому
роялю и глядя ей в глаза.
Она поблагодарила его быстрой улыбкой.
- Если вы будете и дальше говорить мне комплименты, я готова петь для
вас, сколько хотите.
- Я ужасно люблю музыку, - сказал он. - Ничего в ней не понимаю, но
вот такие вещи мне особенно нравятся.
- Вам нравится то, что действительно хорошо. Мне это понятно. Я и сама
все это люблю.
Он был польщен и благодарен ей. Она спела "Соловья", "Элегию",
"Последнюю весну" - все незнакомые Юджину вещи, но он понимал, что это
музыка, которая свидетельствует об изощренном понимании, изысканном вкусе и
подлинно артистическом темпераменте. И Руби играла на рояле, и Анджела -
последняя даже очень недурно, но он был убежден, что ни та, ни другая
понятия не имели об этих вещах. Руби наигрывала популярные песенки, Анджела
же предпочитала избитые мелодии, красивые, но слишком уж приевшиеся. А этой
женщине не было дела до вкусов широкой публики - она далеко опередила их.
Юджину захотелось доставить удовольствие своей новой знакомой, обворожить
ее. Он придвинулся поближе и, улыбаясь, смотрел на нее, а она отвечала на
его улыбку. Как и многим другим, ей нравились его лицо, рот, глаза, волосы.
"Какой он милый", - подумала она, проводив Юджина. А он ушел от нее с
ощущением, что это выдающаяся, исключительная женщина.
Хотя Мириэм, по-видимому, нисколько не считалась со своей семьей,
последняя оказала на ее жизнь немалое влияние. Родители ее были типичными
представителями Среднего Запада, у которых права и требования такой
изысканной натуры, как их дочь, не находили ни сочувствия, ни понимания. С
тех пор как Мириэм еще шестнадцатилетней девочкой обнаружила склонность к
искусству, родители стали ревниво оберегать ее от тлетворного, как они
считали, влияния артистической среды. Когда из Огайо она переехала в
Нью-Йорк, мать последовала за нею и, пока девушка училась в художественной
школе, была при ней неотлучно и повсюду сопровождала ее. Затем, решив, что
для Мириэм полезно побывать за границей, она отправилась туда вместе с нею.
Вся жизнь молодой художницы протекала под самым пристальным наблюдением.
Мать была с нею, когда она жила в Париже в Латинском квартале, мать не
отходила от нее, когда она осматривала художественные галереи и дворцы
Рима. И на развалинах Помпеи и Геркуланума, и в Лондоне, и в Берлине -
повсюду ее сопровождала мать, маленькая сорокапятилетняя женщина с железной
волей. Она была убеждена, будто знает точно, что именно необходимо для ее
дочери, и ей до некоторой степени удавалось внушить это и Мириэм, пока у
той постепенно не появились собственные взгляды и вкусы. И тогда между
матерью и дочерью начались трения.
В душе девушки родилась смутная догадка, сменившаяся затем ясным
сознанием, что ее жизнь зажата в тиски. Ее постоянно предостерегали от
общения с тем или иным человеком, ей рисовали опасности, какие сулит
молодому, неопытному существу жизнь беспечной богемы. О браке с каким-либо
заурядным художником ей нельзя было даже и думать. Лепка с натуры, особенно
с обнаженных натурщиков, первое время приводила ее мать в ужас. Она
настояла на том, чтобы присутствовать на этих сеансах, и дочь считала, что
иначе и быть не может. Но, наконец, вечный контроль матери, ее взгляды, ее
интеллектуальное давление стали раздражать дочь, и тогда между ними
произошел открытый разрыв. Это была одна из тех размолвок между отцами и
детьми, которые могут стать настоящей трагедией для консервативных
родителей. И сердце миссис Финч было разбито.
К сожалению, для самой Мириэм разрыв произошел с большим опозданием;
лучшая пора ее жизни уже миновала. Из-за неусыпного надзора матери она
упустила свою молодость, как раз то время, когда ей следовало бы
пользоваться полной свободой. Она утратила любовь нескольких почитателей,
которые добивались ее руки, когда ей было восемнадцать, девятнадцать,
двадцать лет, но не выдержали критики ее взыскательной мамаши. А в двадцать
восемь лет, когда произошел разрыв, самый восхитительный период для любви
миновал, и Мириэм стала ощущать неудовлетворенность и тоскливое
разочарование.
Тогда-то она и настояла на полной и коренной перестройке своей личной
жизни. Через посредство комиссионеров ей удалось получить заказы на копии с
некоторых наиболее удачных ее работ. Публике нравилась ее статуэтка
"Танцовщица", изображавшая Карменситу, прославленную балерину того времени,
в одном из ее наиболее эффектных танцев, и комиссионер продал восемнадцать
статуэток по сто семьдесят пять долларов. На долю Мириэм пришлось по сто
долларов с каждой. Другая статуэтка - бронзовая, вышиной не более шести
дюймов, под названием "Сон" - была распродана в количестве двадцати
экземпляров по сто пятьдесят долларов каждый, и на нее находились все новые
покупатели. Был спрос и на статуэтку "Ветер", изображавшую фигуру
съежившегося от холода человека. Все это давало Мириэм надежду зарабатывать
от трех до четырех тысяч в год.
Тогда Мириэм потребовала от матери, чтобы ей было предоставлено право
иметь свою студию, уходить и приходить, когда вздумается, принимать у себя
своих знакомых, и женщин и мужчин, и занимать их так, как ей нравится. Она
воспротивилась контролю в какой бы то ни было форме, заранее отвергла чье
бы то ни было право обсуждать ее действия и категорически заявила, что
будет жить по-своему, не отдавая никому отчета. Осуществляя все это,
завоевывая себе свободу, она с горечью думала о том, что ее лучшая пора
ушла безвозвратно, что у нее не хватило ни ума, ни силы воли отстоять себя
тогда, когда это было ей всего нужнее. А теперь ей уже и поздно и трудно
меняться. Но ничего не поделаешь!
Кое-что из всего этого Юджин угадал уже при первом знакомстве с
Мириэм. Ему открылось все своеобразие ее темперамента и взглядов и то, что
можно было бы назвать ее обманутыми надеждами в области чувства. Она жадно
тянулась к жизни; Юджин находил это странным, - так щедро, казалось, она
была взыскана судьбой; потом, когда они стали большими друзьями, он
заставил ее разговориться, и многое стало ему ясно.
Прошло три месяца, - это было еще до его знакомства с Кристиной
Чэннинг, - и между Юджином и мисс Финч установились самые чистые, самые
здоровые отношения, какие только могли у него быть с женщиной. У Юджина
вошло в привычку раз, а то и два в неделю заходить к Мириэм. Он начал
понимать ее жизненные устремления, которые носили отвлеченно-эстетический
характер и были, в сущности, далеки от всякой чувственности. Ее идеал
возлюбленного отчасти определился под влиянием греческой поэзии и
скульптуры - Адонис, Персей - и тех юношей средневековья, которых
изображали на своих полотнах Милле, Берн-Джонс, Данте Габриель Россетти и
Форд Мэдокс Браун. Она мечтала о юноше прекрасно сложенном, с классическими
чертами лица; он должен быть умным, мужественным и утонченным. Это был
трудно достижимый идеал, в особенности для женщины, перешагнувшей за
тридцать лет, но почему не помечтать?
Несмотря на то, что Мириэм по возможности окружала себя талантливой
молодежью - молодыми людьми и девушками, - она еще не встретила предмета
своих мечтаний. Не раз ей казалось, что она нашла его, но вскоре
приходилось сознаваться, что надежды ее снова потерпели крушение. Все
молодые люди, которых она знала, склонны были влюбляться в женщин моложе
себя, часто в тех интересных девушек, с которыми она сама их знакомила. Не
легко видеть, как твой идеал отворачивается от тебя, своего духовного
двойника, увлеченный плотским очарованием, которое столь быстротечно. Но
именно так складывалась ее судьба, и порой Мириэм была готова поддаться
отчаянию. К тому времени, как она встретилась с Юджином, она уже почти
убедила себя, что ей не суждено узнать любовь, и теперь не обольщалась
надеждой, что он влюбится в нее. И все же он завладел ее воображением, и
она порой мечтательно любовалась его интересным лицом и фигурой. Она
говорила себе, что если этот человек кого-либо полюбит, то любовь его будет
яркой и прекрасной.
Чем ближе они узнавали друг друга, тем больше старалась Мириэм
выказывать молодому художнику свое расположение. Двери ее студии всегда
были открыты для него. Мириэм была хорошо осведомлена по части выставок,
знаменитостей, всяких движений в религии, искусстве, науке, политике и
литературе. Она проявляла интерес к социализму и верила в необходимость
восстановления справедливости на земле. Юджину казалось, что он разделяет
ее взгляды, но жизнь интересовала его больше как зрелище, и он сознавал,
что уделяет мало внимания этим вопросам. Она посещала с ним выставки,
знакомила его с разными людьми, гордясь тем, что находится в обществе
такого одаренного юноши. Ей доставляло удовольствие видеть, как его всюду
охотно принимают. Юджин на всех производил самое выгодное впечатление, а в
особенности на начинающих писателей, поэтов и музыкантов. Он был весел и
остроумен, быстро осваивался в любом обществе и чувствовал себя со всеми
легко и непринужденно. Он старался быть объективным и справедливым в своих
суждениях, но по молодости о многом судил пристрастно. Он ценил дружбу
Мириэм, но не стремился придать их отношениям более интимный характер.
Юджин знал, что добиться ее любви можно только честным предложением руки и
сердца, а для этого он недостаточно любил ее. К тому же он чувствовал себя
связанным с Анджелой, да и возраст Мириэм, как ни странно, казался ему
препятствием к браку. Юджин бесконечно восхищался Мириэм, дружба с нею
помогла ему создать себе идеал женщины, но он был не настолько увлечен,
чтобы домогаться ее любви.
Зато в Кристине Чэннинг, с которой он вскоре познакомился, он нашел не
только женщину с более пылким темпераментом и словно созданную для любви,
но и не менее яркую артистическую натуру. Кристина Чэннинг была певицей.
Она жила в Нью-Йорке с матерью, но последняя не подавляла самостоятельности
своей дочери, как миссис Финч, хотя Кристина еще не вышла из того возраста,
когда мать может и должна оказывать на дочь известное влияние. Кристине
было двадцать семь лет, она не достигла еще славы, которая впоследствии
выпала на ее долю, но была полна той веры в свои силы, которая рано или
поздно ведет к успеху. Пока что она усердно училась то у одного, то у
другого преподавателя и уже имела на своем счету несколько романов. Правда,
ни один из них не был достаточно серьезным, чтобы отвлечь ее от избранной
карьеры, но она накопила изрядный жизненный опыт, не избежав обычной участи
всех неискушенных дебютанток, постепенно узнающих, как устроен мир и что
нужно делать для достижения успеха.
Артистическое дарование мисс Чэннинг не нашло своего выражения в
сына, придал ему спокойствие и выдержку, говорившие о зрелости. Не стало
мальчика, который еще недавно нуждался в ее внимании и уходе. Перед нею был
мужчина, который сам мог бы ею руководить и который даже слегка подшучивал
над нею, как взрослый над ребенком.
- Ты так вырос, что я просто не узнаю тебя, - сказала она, когда он ее
обнял.
- Нет, мамочка, это ты становишься маленькой. Мне казалось раньше, что
я никогда не вырасту настолько, чтобы ты не могла взять меня за плечи и
потрясти. Но теперь это время ушло, правда?
- Да тебя и наказывать-то было не за что, - нежно сказала мать.
Миртл год тому назад вышла замуж за Фрэнка Бэнгса и уехала с мужем в
городок Оттамву, в штате Айова, где Бэнгс получил место управляющего
заводом, так что Юджину не удалось ее повидать. Зато он повидался с
Сильвией, теперь матерью двух детей. Ее муж был все тем же старательным,
консервативным чиновником, каким Юджин помнил его. Вновь посетив редакцию
"Морнинг Эппил", Юджин узнал, что Джон Саммерс недавно умер. В остальном
там ничего не изменилось. Всеми делами по-прежнему ведали Джонас Лайл и
Калеб Уильямс. Юджин был рад, когда настало время уезжать, и с чувством
большого облегчения сел в поезд, увозивший его в Чикаго.
И опять, как по приезде из Нью-Йорка и по возвращении из Блэквуда, в
нем болезненно заговорили воспоминания о Руби. Он был многим ей обязан. Его
первые впечатления в области искусства были в какой-то мере связаны с нею.
Все же у него не было желания навестить ее. Впрочем, может быть, и было? Он
задавал себе этот вопрос с грустью, так как продолжал любить ее, как любят
героиню пьесы или романа. Что-то трагическое было в судьбе этой девушки. Ее
жизнь, ее среда, ее преданная любовь - все это составляло как бы
законченную новеллу. Когда-нибудь, думал Юджин, он напишет о ней стихи. Ему
случалось писать неплохие стихи, хоть он никому их не показывал. Он писал
очень просто, но с чувством и получалось у него очень наглядно. Недостаток
его стихов заключался в том, что в них не было еще того благородства, какое
придают поэзии отстоявшиеся и отточенные мысли.
Юджин не пошел навестить свою бывшую подругу. Он уверял себя в свое
оправдание, что это было бы бестактно. Она, конечно, и не захотела бы
сейчас его видеть. Возможно, она старается забыть его. К тому же у него
есть обязанности перед Анджелой, это было бы нечестно по отношению к ней.
Тем не менее, когда поезд, выйдя из пределов Чикаго, устремился на восток,
он долго смотрел в ту сторону, где жила Руби, думая о том, как хорошо было
бы снова пережить те памятные мгновения.
В Нью-Йорке жизнь, казалось, сулила Юджину повторение прошлого года,
лишь с незначительными изменениями. Осенью он поселился вместе с Мак-Хью и
Смайтом. Их студия состояла из большой мастерской и трех спален. Они
решили, что хорошо уживутся вместе, и, как нечто временное, такое
сожительство пошло им на пользу. Критика, которой они подвергали друг
друга, содействовала их развитию, а кроме того, им было приятно вместе
обедать, вместе гулять, вместе посещать выставки. Они много и плодотворно
спорили, так как у каждого была на все своя точка зрения. Это напоминало
Юджину его совместную работу с Мэтьюзом и Хау.
Зимою рисунки Юджина впервые появились в "Харперс мэгэзин" - одном из
самых крупных периодических изданий того времени. Юджин отнес в этот журнал
несколько своих старых рисунков: они понравились, и ему обещали работу, как
только подвернется подходящий рассказ. И действительно, в скором времени
Юджин получил приглашение зайти в редакцию, где ему было поручено сделать
три рисунка за сто двадцать пять долларов. Он писал с натурщиц, прекрасно
справился с работой, и в журнале она понравилась. Товарищи поздравляли его
- они искренне восхищались его талантом. Он принял твердое решение
"покорить", как тогда выражались, журналы "Скрибнерс" и "Сенчури", и по
прошествии некоторого времени ему удалось получить у них заказы, хотя и
мелкие. В одном случае ему поручили проиллюстрировать стихотворение, в
другом - небольшой рассказ, нисколько не подходивший к его манере. Эта
работа не принесла Юджину удовлетворения, он чувствовал, что ни то, ни
другое нельзя назвать удачей. Ему хотелось либо получить для
иллюстрирования подходящий материал, либо поместить в этих журналах одну из
своих уличных сценок.
Не легко было создать себе прочную репутацию и обеспечить постоянный
заработок. Правда, о Юджине уже заговорили художники, но все же он не мог
считать себя сколько-нибудь значительной величиной в глазах публики или
заведующих художественными редакциями. Он по-прежнему оставался подающим
надежды начинающим художником. Он рос, но до признания было еще далеко.
Только один издатель склонен был оценить его по заслугам, но он
располагал очень небольшими средствами. Это был Ричард Уилер, редактор
"Крэфт", журнала совершенно безнадежного с коммерческой точки зрения, но
горячо откликавшегося на все вопросы искусства. Уилер был еще молодой
человек, энтузиаст, и, так как он восторгался работами Юджина, они быстро
сдружились.
Этой зимою Уилер познакомил Юджина с Мириэм Финч и Кристиной Чэннинг -
двумя женщинами, совершенно различными как по темпераменту, так и по
призванию, и каждая из них открыла перед ним совершенно особый мир.
Мириэм Финч была скульптором по профессии, а по темпераменту
принадлежала к тем натурам, у которых рассудок перевешивает чувство. Сама
неспособная к сильным переживаниям, она тем более ценила их у других. Весь
облик ее говорил о том, как много в женщине иной раз таится жизненных сил.
Она не знала настоящей молодости, у нее не было ни одного настоящего
романа, но она не переставала предаваться романтическим грезам, с почти
безнадежной страстностью веря в их осуществление. Как-то вечером Уилер
предложил Юджину отправиться к ней в студию; ему хотелось знать, какое
впечатление она произведет на его юного друга. Мириэм, которой к моменту
этого знакомства минуло уже тридцать два года, была миниатюрная женщина с
гибким, как у кошки, телом и выразительными карими глазами. Ее изысканная
речь и манеры сразу обличали в ней артистическую натуру. В эту пору в ней
не оставалось уже и тени той нежной, расцветающей красоты, которая
составляет очарование восемнадцати лет, но она была по-своему интересна и
обаятельна. Волосы пушистым облачком обрамляли ее лицо, в быстром взгляде
карих глаз сквозили живой ум, отзывчивость и доброта. Ее губы имели
очертания лука Купидона, и улыбка их была пленительна. Желтоватый цвет ее
лица гармонировал с каштановыми волосами и платьем из светло-коричневого
бархата. Мириэм одевалась с благородной простотой, выделявшей ее среди
других. Она мало считалась с модой, но все ее туалеты были ей удивительно к
лицу; можно сказать, что, заказывая платья, она видела в себе как бы некое
художественное целое, гармонически сочетающее индивидуальные запросы с
требованиями, которые предъявляет окружающий мир.
Для такой натуры, как Юджин, всякое человеческое существо, наделенное
умом и тонким вкусом, тактом и душевным равновесием, обладало неизъяснимым
очарованием. Он тянулся к одаренным людям, как цветок тянется к свету. Он
находил радость в созерцании законченности и совершенства такого существа.
Независимость взглядов и убеждений покоряла его. Умение точно формулировать
свои мысли и приходить к определенным убедительным выводам было в его
глазах великим и завидным преимуществом. От таких людей он с радостью брал
все, что мог, пока не насыщался, а затем отворачивался от них. И только
когда у него снова просыпалась потребность в том, что они могли дать ему,
он снова готов был вернуться к ним, - но не раньше.
До сих пор все его знакомые подобного рода были мужчинами, - он не
знал ни одной сколько-нибудь выдающейся женщины. Начиная с Темпла Бойла и
Винсента Бирса, преподавателей класса живой натуры и класса иллюстрации в
Чикагском институте искусств, он встретил на своем жизненном пути Джерри
Мэтьюза, Митчела Голдфарба, Питера Мак-Хью, Дэвида Смайта и Джотема Блю - и
все эти люди с яркой индивидуальностью и ясными взглядами произвели на него
сильное впечатление. Теперь ему впервые предстояло встретиться с сильными,
незаурядными женщинами. Стелла Эплтон, Маргарет Дафф, Руби Кенни и Анджела
Блю были по-своему прелестны, но они не умели мыслить самостоятельно. Ни
одна из них не была устоявшейся личностью, способной к самовоспитанию и
самоконтролю, как Мириэм Финч. Последняя, не задумываясь, признала бы себя
стоящей выше любой из них или всех их вместе взятых - с точки зрения ума,
вкуса и таланта, хотя оценила бы по достоинству их красоту и признала бы за
ними их законное и необходимое место в обществе. Она изучала жизнь и любила
критически анализировать человеческие чувства, но в то же время страстно
тосковала именно по тому, чем обладали и Стелла, и Маргарет, и Руби, и даже
Анджела, завидуя их молодости, красоте, привлекательности, магнетическому
очарованию их лица и фигуры, способному вызвать в возлюбленном пылкую
страсть. Ей хотелось быть любимой горячо и красиво, но она была лишена
этого счастья.
Мисс Финч жила в одной квартире со своими родными, на восточном конце
Двадцать шестой улицы; ее студия была расположена на третьем этаже и
выходила окнами на север. Однако жизнь в лоне семьи не препятствовала
развитию ее утонченной индивидуальности, открывшей Юджину как бы новый мир.
В ее комнате, отделанной в серебристых, коричневых и серых тонах, в одном
углу стоял огромный канделябр, вышиною не менее пяти футов, а в другом -
великолепный резной ларь старинной фламандской работы. На письменном столе
с книжными полками темного орехового дерева теснились прелюбопытные издания
- "Марий эпикуреец" Пейтера, "Жены художников" Доде, "История моего сердца"
Ричарда Джефриса, "Aes Triplex"* Стивенсона, "Касида" Ричарда Бертона, "Дом
жизни" Россетти, "Так говорил Заратустра" Фридриха Ницше. Достаточно было
Юджину окинуть взглядом комнату и ее хозяйку, как ему стало ясно, что самое
присутствие здесь этих книг должно говорить за себя. Он с большим интересом
вертел их в руках, прочитывая наугад отдельные абзацы, рассматривал картины
на стенках, заглянул во все уголки мастерской, запечатлевая в памяти ее
достопримечательности. Он понимал, что это чрезвычайно важное для него
знакомство, и, чтобы закрепить его, старался произвести на хозяйку этой
чудесной студии как можно лучшее впечатление.
______________
* "Крепкая защита" (лат.).
Мириэм Финч с первого же взгляда заинтересовалась Юджином. В нем
угадывалось столько силы, любознательности и умения понимать и ценить, что
она не могла остаться к нему равнодушной. Что-то заставило ее мысленно
сравнивать его с зажженной лампой, отбрасывающей ровный ласковый свет. Не
успев познакомиться с хозяйкой студии, Юджин стал бродить по комнате,
рассматривая картины, бронзовые и терракотовые фигурки, расспрашивая, чье
это, кто рисовал, кто сделал.
- Ни об одной из этих книг я даже не слыхал, - откровенно признался
он, просмотрев ее небольшую, тщательно подобранную библиотечку.
- Тут есть замечательные вещи, - сказала она, подходя к нему.
Ей нравилось его простодушное признание, - словно потянуло свежим
ветерком. Ричард Уилер, приведший Юджина, нимало не обижался на то, что о
нем забыли. Он хотел, чтобы Мириэм Финч полностью насладилась его
"находкой".
- Знаете, - сказал Юджин, отрываясь от "Касиды" Бертона и глядя в
карие глаза Мириэм, - у меня от Нью-Йорка голова идет кругом. Это такой
замечательный город.
- Что вы имеете в виду? - спросила она.
- А то, что в нем столько всевозможных чудес. Я на днях видел лавку,
где полным-полно всяких старинных украшений, драгоценностей, невиданных
камней и одеяний. И, бог ты мой, чего там только нет! Такого количества
вещей я не видел за всю свою жизнь. Да взять хотя бы этот непритязательный
с виду дом в тихом переулке - и вдруг такая комната! Снаружи как будто
ничего особенного, а внутри - прямо дух захватывает, столько роскоши, такие
произведения искусства!
- Вы говорите об этой комнате? - спросила она.
- Ну, конечно, - ответил он.
- Прошу вас заметить, мистер Уилер, - сказала Мириэм, обращаясь к
своему молодому другу-редактору, - в первый раз в жизни меня обвиняют в
том, что я купаюсь в роскоши. Поэтому, когда будете писать обо мне, не
забудьте упомянуть об окружающей меня роскоши. Мне это нравится!
- Непременно, я так и сделаю.
- Обязательно. И о произведениях искусства тоже.
- Разумеется, и о произведениях искусства тоже, - сказал Уилер.
Юджин улыбнулся. Ему нравилась живость Мириэм.
- Я знаю, что вы хотите сказать, - заметила она. - Я испытывала то же
в Париже. Заходишь в маленький домишко, самый обыкновенный с виду, и
наталкиваешься на изумительные вещи - груды прелестных нарядов, всякая
старина, драгоценности. Где это я читала такую статью?
- Надеюсь, не в "Крэфт?" - сказал Уилер.
- Нет, не думаю. Кажется, в "Харперс базар".
- Какая гадость! - воскликнул Уилер. - "Харперс базар", - нашли что
читать!
- Но ведь это как раз ваша тема. Почему бы вам не написать об этом в
своем журнале?
- Обязательно напишу, - пообещал он.
Юджин подошел к роялю, стал перебирать кипу нот. И опять наткнулся на
незнакомые ему и, очевидно, выдающиеся вещи - "Арабский танец" Грига, "Es
war ein Traum"* Лассена, "Элегия" Массне, "Нимфы и пастушки" Перселя, -
вещи, самые названия которых говорили о чем-то ярком и красивом. Глюк,
Сгамбатти, Россини, Чайковский, итальянец Скарлатти... Юджину стало ясно,
как мало он знает музыку.
______________
* "То был сон" (нем.).
- Сыграйте что-нибудь, - попросил он, и Мириэм с улыбкой подошла к
роялю.
- Вы знаете романс "Es war ein Traum"? - спросила она.
- Нет, - сказал он.
- Очаровательная вещь, - сказал Уилер. - Спойте!
Юджин и раньше предполагал, что Мириэм поет, но это богатство красок в
ее голосе было для него неожиданностью. Голос был не сильный, но приятный и
теплый, и его вполне хватило для тех вещей, которые она бралась петь. Она
подбирала для себя музыку так же, как туалеты, - сообразуясь со своей
индивидуальностью. Лирические, исполненные поэзии интонации спетого ею
романса произвели на Юджина огромное впечатление. Он был в восторге.
- Вы прекрасно поете! - воскликнул он, придвигая свой стул к самому
роялю и глядя ей в глаза.
Она поблагодарила его быстрой улыбкой.
- Если вы будете и дальше говорить мне комплименты, я готова петь для
вас, сколько хотите.
- Я ужасно люблю музыку, - сказал он. - Ничего в ней не понимаю, но
вот такие вещи мне особенно нравятся.
- Вам нравится то, что действительно хорошо. Мне это понятно. Я и сама
все это люблю.
Он был польщен и благодарен ей. Она спела "Соловья", "Элегию",
"Последнюю весну" - все незнакомые Юджину вещи, но он понимал, что это
музыка, которая свидетельствует об изощренном понимании, изысканном вкусе и
подлинно артистическом темпераменте. И Руби играла на рояле, и Анджела -
последняя даже очень недурно, но он был убежден, что ни та, ни другая
понятия не имели об этих вещах. Руби наигрывала популярные песенки, Анджела
же предпочитала избитые мелодии, красивые, но слишком уж приевшиеся. А этой
женщине не было дела до вкусов широкой публики - она далеко опередила их.
Юджину захотелось доставить удовольствие своей новой знакомой, обворожить
ее. Он придвинулся поближе и, улыбаясь, смотрел на нее, а она отвечала на
его улыбку. Как и многим другим, ей нравились его лицо, рот, глаза, волосы.
"Какой он милый", - подумала она, проводив Юджина. А он ушел от нее с
ощущением, что это выдающаяся, исключительная женщина.
Хотя Мириэм, по-видимому, нисколько не считалась со своей семьей,
последняя оказала на ее жизнь немалое влияние. Родители ее были типичными
представителями Среднего Запада, у которых права и требования такой
изысканной натуры, как их дочь, не находили ни сочувствия, ни понимания. С
тех пор как Мириэм еще шестнадцатилетней девочкой обнаружила склонность к
искусству, родители стали ревниво оберегать ее от тлетворного, как они
считали, влияния артистической среды. Когда из Огайо она переехала в
Нью-Йорк, мать последовала за нею и, пока девушка училась в художественной
школе, была при ней неотлучно и повсюду сопровождала ее. Затем, решив, что
для Мириэм полезно побывать за границей, она отправилась туда вместе с нею.
Вся жизнь молодой художницы протекала под самым пристальным наблюдением.
Мать была с нею, когда она жила в Париже в Латинском квартале, мать не
отходила от нее, когда она осматривала художественные галереи и дворцы
Рима. И на развалинах Помпеи и Геркуланума, и в Лондоне, и в Берлине -
повсюду ее сопровождала мать, маленькая сорокапятилетняя женщина с железной
волей. Она была убеждена, будто знает точно, что именно необходимо для ее
дочери, и ей до некоторой степени удавалось внушить это и Мириэм, пока у
той постепенно не появились собственные взгляды и вкусы. И тогда между
матерью и дочерью начались трения.
В душе девушки родилась смутная догадка, сменившаяся затем ясным
сознанием, что ее жизнь зажата в тиски. Ее постоянно предостерегали от
общения с тем или иным человеком, ей рисовали опасности, какие сулит
молодому, неопытному существу жизнь беспечной богемы. О браке с каким-либо
заурядным художником ей нельзя было даже и думать. Лепка с натуры, особенно
с обнаженных натурщиков, первое время приводила ее мать в ужас. Она
настояла на том, чтобы присутствовать на этих сеансах, и дочь считала, что
иначе и быть не может. Но, наконец, вечный контроль матери, ее взгляды, ее
интеллектуальное давление стали раздражать дочь, и тогда между ними
произошел открытый разрыв. Это была одна из тех размолвок между отцами и
детьми, которые могут стать настоящей трагедией для консервативных
родителей. И сердце миссис Финч было разбито.
К сожалению, для самой Мириэм разрыв произошел с большим опозданием;
лучшая пора ее жизни уже миновала. Из-за неусыпного надзора матери она
упустила свою молодость, как раз то время, когда ей следовало бы
пользоваться полной свободой. Она утратила любовь нескольких почитателей,
которые добивались ее руки, когда ей было восемнадцать, девятнадцать,
двадцать лет, но не выдержали критики ее взыскательной мамаши. А в двадцать
восемь лет, когда произошел разрыв, самый восхитительный период для любви
миновал, и Мириэм стала ощущать неудовлетворенность и тоскливое
разочарование.
Тогда-то она и настояла на полной и коренной перестройке своей личной
жизни. Через посредство комиссионеров ей удалось получить заказы на копии с
некоторых наиболее удачных ее работ. Публике нравилась ее статуэтка
"Танцовщица", изображавшая Карменситу, прославленную балерину того времени,
в одном из ее наиболее эффектных танцев, и комиссионер продал восемнадцать
статуэток по сто семьдесят пять долларов. На долю Мириэм пришлось по сто
долларов с каждой. Другая статуэтка - бронзовая, вышиной не более шести
дюймов, под названием "Сон" - была распродана в количестве двадцати
экземпляров по сто пятьдесят долларов каждый, и на нее находились все новые
покупатели. Был спрос и на статуэтку "Ветер", изображавшую фигуру
съежившегося от холода человека. Все это давало Мириэм надежду зарабатывать
от трех до четырех тысяч в год.
Тогда Мириэм потребовала от матери, чтобы ей было предоставлено право
иметь свою студию, уходить и приходить, когда вздумается, принимать у себя
своих знакомых, и женщин и мужчин, и занимать их так, как ей нравится. Она
воспротивилась контролю в какой бы то ни было форме, заранее отвергла чье
бы то ни было право обсуждать ее действия и категорически заявила, что
будет жить по-своему, не отдавая никому отчета. Осуществляя все это,
завоевывая себе свободу, она с горечью думала о том, что ее лучшая пора
ушла безвозвратно, что у нее не хватило ни ума, ни силы воли отстоять себя
тогда, когда это было ей всего нужнее. А теперь ей уже и поздно и трудно
меняться. Но ничего не поделаешь!
Кое-что из всего этого Юджин угадал уже при первом знакомстве с
Мириэм. Ему открылось все своеобразие ее темперамента и взглядов и то, что
можно было бы назвать ее обманутыми надеждами в области чувства. Она жадно
тянулась к жизни; Юджин находил это странным, - так щедро, казалось, она
была взыскана судьбой; потом, когда они стали большими друзьями, он
заставил ее разговориться, и многое стало ему ясно.
Прошло три месяца, - это было еще до его знакомства с Кристиной
Чэннинг, - и между Юджином и мисс Финч установились самые чистые, самые
здоровые отношения, какие только могли у него быть с женщиной. У Юджина
вошло в привычку раз, а то и два в неделю заходить к Мириэм. Он начал
понимать ее жизненные устремления, которые носили отвлеченно-эстетический
характер и были, в сущности, далеки от всякой чувственности. Ее идеал
возлюбленного отчасти определился под влиянием греческой поэзии и
скульптуры - Адонис, Персей - и тех юношей средневековья, которых
изображали на своих полотнах Милле, Берн-Джонс, Данте Габриель Россетти и
Форд Мэдокс Браун. Она мечтала о юноше прекрасно сложенном, с классическими
чертами лица; он должен быть умным, мужественным и утонченным. Это был
трудно достижимый идеал, в особенности для женщины, перешагнувшей за
тридцать лет, но почему не помечтать?
Несмотря на то, что Мириэм по возможности окружала себя талантливой
молодежью - молодыми людьми и девушками, - она еще не встретила предмета
своих мечтаний. Не раз ей казалось, что она нашла его, но вскоре
приходилось сознаваться, что надежды ее снова потерпели крушение. Все
молодые люди, которых она знала, склонны были влюбляться в женщин моложе
себя, часто в тех интересных девушек, с которыми она сама их знакомила. Не
легко видеть, как твой идеал отворачивается от тебя, своего духовного
двойника, увлеченный плотским очарованием, которое столь быстротечно. Но
именно так складывалась ее судьба, и порой Мириэм была готова поддаться
отчаянию. К тому времени, как она встретилась с Юджином, она уже почти
убедила себя, что ей не суждено узнать любовь, и теперь не обольщалась
надеждой, что он влюбится в нее. И все же он завладел ее воображением, и
она порой мечтательно любовалась его интересным лицом и фигурой. Она
говорила себе, что если этот человек кого-либо полюбит, то любовь его будет
яркой и прекрасной.
Чем ближе они узнавали друг друга, тем больше старалась Мириэм
выказывать молодому художнику свое расположение. Двери ее студии всегда
были открыты для него. Мириэм была хорошо осведомлена по части выставок,
знаменитостей, всяких движений в религии, искусстве, науке, политике и
литературе. Она проявляла интерес к социализму и верила в необходимость
восстановления справедливости на земле. Юджину казалось, что он разделяет
ее взгляды, но жизнь интересовала его больше как зрелище, и он сознавал,
что уделяет мало внимания этим вопросам. Она посещала с ним выставки,
знакомила его с разными людьми, гордясь тем, что находится в обществе
такого одаренного юноши. Ей доставляло удовольствие видеть, как его всюду
охотно принимают. Юджин на всех производил самое выгодное впечатление, а в
особенности на начинающих писателей, поэтов и музыкантов. Он был весел и
остроумен, быстро осваивался в любом обществе и чувствовал себя со всеми
легко и непринужденно. Он старался быть объективным и справедливым в своих
суждениях, но по молодости о многом судил пристрастно. Он ценил дружбу
Мириэм, но не стремился придать их отношениям более интимный характер.
Юджин знал, что добиться ее любви можно только честным предложением руки и
сердца, а для этого он недостаточно любил ее. К тому же он чувствовал себя
связанным с Анджелой, да и возраст Мириэм, как ни странно, казался ему
препятствием к браку. Юджин бесконечно восхищался Мириэм, дружба с нею
помогла ему создать себе идеал женщины, но он был не настолько увлечен,
чтобы домогаться ее любви.
Зато в Кристине Чэннинг, с которой он вскоре познакомился, он нашел не
только женщину с более пылким темпераментом и словно созданную для любви,
но и не менее яркую артистическую натуру. Кристина Чэннинг была певицей.
Она жила в Нью-Йорке с матерью, но последняя не подавляла самостоятельности
своей дочери, как миссис Финч, хотя Кристина еще не вышла из того возраста,
когда мать может и должна оказывать на дочь известное влияние. Кристине
было двадцать семь лет, она не достигла еще славы, которая впоследствии
выпала на ее долю, но была полна той веры в свои силы, которая рано или
поздно ведет к успеху. Пока что она усердно училась то у одного, то у
другого преподавателя и уже имела на своем счету несколько романов. Правда,
ни один из них не был достаточно серьезным, чтобы отвлечь ее от избранной
карьеры, но она накопила изрядный жизненный опыт, не избежав обычной участи
всех неискушенных дебютанток, постепенно узнающих, как устроен мир и что
нужно делать для достижения успеха.
Артистическое дарование мисс Чэннинг не нашло своего выражения в