Драйзер Теодор. Гений

стала ему чужой, и скоро появится на свет ребенок. Какая развязка!
- И вы это твердо решили, Сюзанна? - печально спросил он, чувствуя,
как скорбь обволакивает его туманом.
- Я думаю, что так, пожалуй, лучше, Юджин, - уклончиво ответила она. -
Я знаю, это большое испытание. Но я буду вам верна. Обещаю вам, что чувства
мои не изменятся. Ведь мы можем подождать год, не правда ли? Как вы
думаете?
- Целый год не видеть вас, Сюзанна?
- Да, но он пройдет, Юджин.
- Целый год?
- Да, Юджин.
- В таком случае мне нечего прибавить, миссис Дэйл, - сказал он,
поворачиваясь к ее матери. Глаза его горели мрачным, зловещим огнем, в
сердце на мгновенье вспыхнула ненависть к Сюзанне. И она могла так
поступить с ним! Дать ему отставку, как он мысленно выразился. Что ж,
такова жизнь. - Вы победили, - продолжал он. - Это для меня страшный урок.
Да, любовь жестока. Я люблю Сюзанну. Она мне дороже жизни. Иногда я
сомневался, понимает ли она это.
Он повернулся к Сюзанне и впервые за все время ему показалось, что он
не прочел в ее глазах того понимания, какое находил всегда. Неужели судьба
и на этот раз солгала ему? Неужели он и тут ошибся и гонялся за прекрасным,
манящим призраком? Неужели эта любовь была западней, поставленной на его
пути, чтобы снова превратить его в ничто?
Ему вспомнилось предсказание астролога, что после перерыва в
семь-восемь лет его ждет второй период поражений и горя.
- О Сюзанна! - произнес он просто, голос его звучал трагически. - Вы
действительно любите меня?
- Да, Юджин, - ответила она.
- Правда?
- Да.
Он протянул ей руки, и она бросилась к нему, но никакие силы мира не
могли рассеять его тяжкие сомнения. Они отняли у поцелуя всю радость,
словно он видел во сне, что держит в своих объятиях совершенное создание, а
проснувшись, обнаружил, что обнимает пустоту. Словно жизнь, чтобы погубить
его, послала Иуду в образе девушки.
- Довольно, мистер Витла! - холодно сказала миссис Дэйл. - Не к чему
затягивать прощание. Расстанемся на год, а там посмотрим.
- Сюзанна, проводите меня до дверей, - попросил Юджин, и голос его
звучал скорбно, как отдаленный звон колокола.
- Нет, - вмешалась миссис Дэйл. - Там прислуга. Прошу вас проститься
здесь.
- Мама! - гневно и вызывающе воскликнула Сюзанна, расстроенная его
горем. - Не смей говорить таким тоном. Оставь нас одних, а не то я пойду с
ним и до дверей и дальше. Пожалуйста, уйди.
Миссис Дэйл вышла.
- Любовь моя! - воскликнул Юджин с глубоким отчаянием. - Я не могу
этому поверить. Не могу! Очевидно, здесь какая-то моя ошибка. Мне следовало
давным-давно увезти вас. Так вот каков конец! Год! Целый год! Да и год ли
только?
- Только год, - настаивала Сюзанна. - Верьте мне, один только год. И я
не изменю за это время. Вы знаете сами.
Он покачал головой, а Сюзанна, как бывало раньше, сжала его виски
ладонями. Она целовала его глаза, губы, волосы.
- Верьте мне, Юджин. Может быть, я сегодня кажусь вам холодной, но вы
не знаете, что я пережила. На каждом шагу какие-то ужасные затруднения.
Подождем год. Обещаю вам, что буду вашей! Клянусь! Только год. Разве мы не
можем подождать один год?
- Только год, - повторил он. - Только год! Я этому не верю. Кто знает,
что будет через год! О мое божество, моя радость, мой дивный цветок! Я не
перенесу этого. Это выше моих сил. Теперь я расплачиваюсь. Да, это
расплата.
Он взял ее голову в свои ладони и долго смотрел на нежное
очаровательное личико, на ее глаза, губы, щеки, волосы.
- А я думал... Я думал... - бормотал он.
Сюзанна молча гладила его волосы.
- Ну что ж, раз нужно, значит нужно, - сказал он.
Он направился к двери, но снова вернулся, еще раз обнял Сюзанну и, не
оглядываясь, вышел из комнаты. Миссис Дэйл ждала его в передней.
- Прощайте, миссис Дэйл, - угрюмо проговорил он.
- Прощайте, мистер Витла, - ответила она ледяным тоном. Но и она
чувствовала, сколько трагизма было в одержанной ею победе.
Юджин надел шляпу и вышел.
В черном октябрьском небе ярко горели мириады звезд. Нью-йоркская
гавань и бухта были залиты таким же волшебным светом, как и в ту ночь,
после бала в форте Уодсворт, когда Сюзанна вышла к нему на террасу. Юджину
вспомнились весенние запахи, чудесное ощущение молодости и любви, надежда,
которая зародилась тогда в его сердце. И вот, спустя каких-нибудь полгода,
все кончено. Не стало для него Сюзанны, ее ласкового голоса, ее цветущей
красоты, ее милого шепота, нежного прикосновения. Все кончено!

Увял цветок, чью сладость я вдыхал,
Где красота, что радовала взор?
Где та, кого я к сердцу прижимал?
Где голос, ласка, райских звуков хор?

Кончились прекрасные дни, когда они вместе катались верхом, вместе
обедали, вместе гуляли в лесу вблизи дожидавшейся их машины. Здесь он
впервые играл с нею в теннис. Недалеко отсюда они часто встречались тайком.
И вот ее нет, ушла.
Он приехал на машине, но сейчас ему хотелось пройтись пешком.
Проклятая штука жизнь! Все пошло прахом. Скоро у него не будет ни машины,
ни квартиры на Риверсайд-Драйв, ни места в издательстве - ничего.
- Боже мой, я не перенесу этого! - вырвалось у Юджина, и немного
спустя он повторил: - Я не перенесу этого! Не перенесу!
Доехав до Баттери, он отпустил шофера, приказав ему отвести машину в
гараж, а сам уныло побрел по темным коридорам улиц нижней части Нью-Йорка.
Вот Бродвей, где он так часто бывал с Колфаксом и Уинфилдом. Вот он,
могущественный финансовый мир Уолл-стрита, где он надеялся когда-нибудь
блистать. Эти высокие безмолвные здания, казалось, сторонились его. Далеко
в небе ярко горели звезды, холодные, живительные, но сейчас они ничего не
говорили ему. Как наладить жизнь? Что делать? Целый год! Нет, она никогда
не вернется, никогда! Все кончено. Растаяло в небе серебристое облачко.
Мираж рассеялся в пустоте. Высокий служебный пост, положение в обществе,
свой дом, любовь - куда это все девалось? Скоро он и сам будет сомневаться,
не приснилось ли ему все. К дьяволу! Будь проклята коварная судьба, которая
поиграла им лишь для того, чтобы погубить.
Оставшись одна, Сюзанна заперлась у себя в комнате. С каждой минутой
она все больнее ощущала весь ужас того, что произошло. Упорно глядя в пол,
она вспоминала лицо Юджина.
- О! - вырвалось у нее, и впервые за всю свою жизнь она почувствовала,
что могла бы разрыдаться от большого, настоящего горя. Но слез не было.
А на Риверсайд-Драйв другая женщина, одинокая, несчастная, с ужасом
думала о свалившейся на нее катастрофе. Что делать? Где найти спасение? О
боже, ее жизнь, ее ребенок! Как заставить Юджина понять? Если бы можно было
открыть ему глаза.

ГЛАВА XXIII

После разговора с Колфаксом и принятого Сюзанной решения, в сущности
равносильного полному отказу, Юджин занялся ликвидацией своих служебных и
семейных дел. Все это было нелегко. По совету Колфакса, он сказал
сотрудникам, что уезжает за границу по издательским делам, и при этом в
самом ближайшем времени: он материально заинтересован в другом предприятии,
о чем они, возможно, слышали или догадываются, и потому, вполне вероятно,
не вернется в издательство или разве только на короткий срок. Юджин
держался спокойно и уверенно, и никто не подозревал, что значит для него
этот уход. Все это было для служащих большим сюрпризом. Они остались под
впечатлением, что Юджина ждет еще более высокое положение - теперь он,
очевидно, целиком посвятит себя собственному делу.
Анджеле он заявил, что они должны расстаться. Он не допускал в этом
вопросе ни малейшей неясности. Пусть она знает, как обстоит дело. Службу он
потерял, с Сюзанной соединится не скоро. И он требовал, чтобы Анджела ушла
от него, или он сам уйдет. Он советовал ей поехать на время в Висконсин,
или в Европу, или куда бы то ни было, предоставив ему самому выпутываться
из своих затруднений. Он ей, собственно, сейчас не нужен. Она может
обойтись без него. Существуют сиделки, к помощи которых она может
обратиться, существуют санатории для беременных и родильные дома. Он готов
за все платить. Юджин что угодно готов был сделать, чтобы больше не жить с
Анджелой. Один ее вид, при той гложущей тоске, какую он испытывал, служил
бы для него вечным укором, вечным напоминанием о пережитом позоре. Нет, они
должны расстаться, и, может быть, кто знает, Сюзанна еще найдет в себе
достаточно отваги и решимости, чтобы прийти к нему. Так должно быть. А
вдруг Анджела умрет. Да, эта жестокая мысль приходила ему в голову. Она
умрет, и тогда... тогда... О том, что ребенок может остаться в живых, даже
если Анджела умрет, он не задумывался. Эта мысль не укладывалась у него в
голове. Ребенок был для него лишь отвлеченным понятием.
Юджин снял комнату в большом доме в районе Кингсбридж, где ни один
человек не знал его и где он вряд ли мог встретить знакомых, и стены ее
стали свидетелями безотрадного зрелища. Это было зрелище человека, чья
жизнь пошла прахом, в чьих чувствах, представлениях, наклонностях и
восприятиях царил хаос, - человека, пережившего страшное разочарование,
павшего под тяжестью судьбы. Будь Юджин лет на десять - пятнадцать старше,
это состояние могло бы привести к самоубийству. Будь у него несколько иной
характер, оно могло бы толкнуть его на убийство, на любое преступление. А
он только погрузился в полную апатию и, вспоминая о своих рухнувших
надеждах, думал о том, где-то теперь Сюзанна, что делает Анджела, что
говорят и думают о нем люди, как собрать осколки своей разбитой жизни и
что-нибудь слепить из них.
Единственным спасением для него оказалось желание работать - оно
вернулось не сразу, но все же постепенно стало заявлять о себе. Необходимо
было чем-то заняться, хотя бы той же живописью. В таком состоянии нечего
было и думать рыскать по Нью-Йорку в поисках службы. "Синее море" ничего не
могло ему дать. А работать он должен, чтобы содержать Анджелу, чтобы не
оказаться перед ней последним негодяем. Ибо, размышляя о своем отношении к
ней в свете случившегося, Юджин начал понимать, что вел себя очень
некрасиво. Она глубоко чуждый ему человек, но разве можно ставить это ей в
вину? Во всяком случае, сейчас необходимо придумать, чем заняться, чем жить
и вообще что делать дальше.
У них было много разговоров на эту тему, были бурные сцены, так как
для Анджелы рушилось все, что представляло какую-то цену в жизни, но,
несмотря на ее плачевное положение, они расстались. Наступил ноябрь месяц,
и так как домовладелец прослышал о финансовых затруднениях своего жильца,
вернее, о постигших его неудачах, Юджину удалось расторгнуть арендный
договор, истекавший только через несколько лет, и отказаться от квартиры.
Анджела, совершенно обезумевшая от горя, не знала, где искать помощи. Она
попала в одно из тех унизительных положений, которые заставляют человека
бежать общества себе подобных. В отчаянии она бросилась к сестре Юджина,
Миртл, которая сперва намеревалась скрыть от мужа это позорное и
трагическое происшествие в своей семье, но потом все ему рассказала и
вместе с ним стала думать, что делать. Фрэнк Бэнгс, как человек
практического склада и к тому же убежденный приверженец "христианской
науки" (он стал им с тех пор, как у Миртл каким-то чудом исчезла
беспокоившая ее опухоль), попытался применить и здесь основной догмат этого
учения - догмат о господстве добра.
- Не горюй, Миртл, - сказал он жене, которая, несмотря на свою веру,
была потрясена и испугана несчастьями, свалившимися на голову брата. - Это
только лишний раз показывает, как способен заблуждаться человеческий ум.
То, о чем ты рассказываешь, как будто и серьезно, но в глазах господа это
ничто. Уверяю тебя, все окончится благополучно, если мы будем в это верить.
Анджеле лучше всего лечь в родильный дом - сейчас или когда придет время. Я
надеюсь, что нам удастся убедить Юджина поступить по справедливости.
Они уговорили Анджелу искать совета и помощи в учении миссис Эдди.
Сама же Миртл отправилась к своей знакомой лекарке и попросила ее
употребить все свое влияние или свои познания, чтобы наставить ее брата на
путь истины. Та ответила, что это невозможно, пока на то не будет желания
самого Юджина, но обещала молиться за него. Вот если бы удалось уговорить
его обратиться к ней по доброй воле, в поисках духовного руководства или
божественной помощи, тогда другое дело. Несмотря на заблуждения Юджина - а
в глазах Миртл они были чудовищны, - ее вера не позволяла ей укорять его. К
тому же, он был ее любимый брат, Юджин - незаурядный человек, рассказывала
она миссис Джонс, но он всегда был со странностями. Она готова допустить,
что он и Анджела не были идеальной парой. Но ведь "христианская наука" все
может исправить.
Анджела переживала мучительные дни, пока ее вещи упаковывались и
увозились на склад, на хранение. Эти обломки прошлого были ей бесконечно
дороги, как напоминание о былом величии, как символ жизненных благ и
видного положения в обществе. С болью в сердце перебирала она вещи Юджина -
его картины, трости, трубки, его одежду - и горько зарыдала, когда ей
попался под руку красивый шелковый халат, в котором он обычно отдыхал дома,
- так живо вспомнились ей былые, счастливые дни. И сейчас у Анджелы иногда
прорывался ее холодный жесткий тон, и снова ею овладевал прежний властный
дух - но ненадолго. Она потерпела поражение и прекрасно это сознавала. Все
рухнуло. В ее ушах раздавался гул холодного, грозного моря.
Сюзанне одно время действительно казалось, что она любит Юджина.
Слишком велико было магическое обаяние его личности, и она не в силах была
ему противостоять. В Юджине чувствовалось что-то глубоко враждебное
общепринятым мнениям. Если при первом, поверхностном, взгляде он казался
агнцем, послушным рабом узаконенных чувств и представлений, то на самом
деле, в своем презрении к утвердившимся традициям, это был неукротимый
волк. Он ни во что не ставил отстоявшиеся формы жизни, ее раз и навсегда
заведенный порядок. Заглядывая глубже, он видел в ней не материальную ее
сущность, а духовную - или, скажем, нематериальную; в материальном же
усматривал лишь тень духовного. Какое дело могущественным силам жизни до
того, сохранится ли та или иная система, за которую цепляются люди,
поднимая вокруг этого такую возню и шум? Да ровно никакого! Однажды,
побывав в морге, где он видел человеческие тела, которым суждено было
превратиться как бы в химическое месиво, он сказал себе, что смешно даже
предполагать будто человеческая жизнь что-нибудь значит для тех сил,
которые вызывают такие превращения. Тут действуют непреодолимые законы
химии и физики, иногда допускающие кое-какую прихотливую игру теней, но
лишь как нечто временное, преходящее. Однако, пока эта игра длится, как она
прекрасна!
Нечего и говорить, что Сюзанна была крайне подавлена всем случившимся,
так как она не в меньшей мере, чем Юджин, способна была страдать. Но она
дала слово ждать и решила сдержать обещание, хотя один раз и нарушила его.
Ей шел двадцатый год - Юджину вскоре должно было сравняться сорок.
Независимо от ее желания, жизнь могла еще залечить ее раны. Что же касается
Юджина, то, по мере того как шло время, его боль только усиливалась. Миссис
Дэйл вместе с Сюзанной и остальными детьми отправилась за границу. Она
гостила у людей, которые ничего не знали об увлечении Сюзанны и едва ли
могли узнать, - в крайнем случае могли лишь что-то предполагать. Если бы
что и выплыло наружу, - а такую возможность она допускала, - миссис Дэйл
решила заявить, что у Юджина были недостойные виды на ее дочь, но что ей
удалось быстро разгадать его планы и расстроить их, почти без ведома
Сюзанны. Это звучало в достаточной степени правдоподобно.
Что теперь делать? Как жить дальше? Эта мысль постоянно грызла Юджина.
Поселиться где-нибудь в глухом переулке, в какой-нибудь конуре, где бы им с
Анджелой, если бы он решил не расходиться с нею, можно было за небольшие
деньги любоваться красивым видом из окна? Ни за что! Примириться с мыслью,
что Сюзанна потеряна для него по меньшей мере на год, что ее отняли у него
так неожиданно и грубо? Нет, это невозможно! Признать, что совершил ошибку,
- хотя он еще не видел, в чем она состояла, - проявить раскаяние и
постараться кое-как наладить прежнюю жизнь? Ни в коем случае! Ему не в чем
было раскаиваться. У него не было ни малейшей охоты возвращаться к Анджеле.
Она ему опротивела, - вернее, опротивело состояние скованности всякими
запретами и предрассудками, с которыми он вынужден был мириться столько
лет. Юджину претила мысль, что ему, вопреки его желанию, навязывают
ребенка. Он на это не пойдет. Незачем ей было ставить себя в такое
положение. Нет, лучше смерть. Его жизнь застрахована в ее пользу, он
выплатил по полису около восемнадцати тысяч долларов - в случае его смерти
она получит эту сумму. И он желал смерти. Пусть это будет в ее глазах
искуплением за жестокие удары, которые судьба нанесла ей, но жить с ней
дальше он не согласен. Ни за что! Не важно, будет у нее ребенок или нет!
Остаться с ней, в их квартире, после того памятного вечера, - да разве это
возможно? Ведь ему пришлось бы делать вид, будто ничего не произошло, будто
ничего не изменилось в его отношениях с Сюзанной. Да и она, может быть, еще
вернется к нему. Может быть! Может быть! О, какое глумление - бросить его
таким образом, когда она могла прийти к нему, должна была прийти. О,
сколько яда в смертоносных стрелах судьбы!
И вот наступил день, когда их мебель была отправлена на склад, и
Анджела временно поселилась у Миртл, а затем настал и тот тяжелый час,
когда она уехала из Нью-Йорка в Расин, где жила с мужем ее сестра Мариетта.
Она решила, что только на прощание, под строжайшим секретом, откроется
сестре. Юджин проводил ее на вокзал, хотя у него не было ни малейшего
желания присутствовать при ее отъезде. Анджела, однако, не оставляла
надежды, что время принесет с собою примирение. Если она сможет его
дождаться, если возьмет себя в руки, с честью выйдет из предстоящего
испытания и не умрет и не даст Юджину развода, он, быть может, образумится
и решит, что она стоит хотя бы того, чтобы жить с нею под одной крышей.
Ребенок может способствовать этому - немыслимо, чтобы это событие оставило
его равнодушным. Он не может не прийти ей на помощь в такое время. Она
твердила себе, что с радостью пройдет через все пытки, если только это
вернет ей Юджина. Ее ребенок - какой прием ждет его! Нежеланный,
отвергнутый еще до рождения! Как поступит с ним Юджин, если она умрет? Быть
не может, чтобы он бросил его на произвол судьбы. По-своему, с грустью и
тревогой, она уже начинала привязываться к ребенку.
- Скажи мне только одно, - обратилась она к Юджину однажды, когда они
то ссорились, то строили планы, как дальше жить. - Если у меня родится
ребенок, и я... я умру, - ты ведь не бросишь его на произвол судьбы? Ты
позаботишься о нем, правда?
- Конечно, позабочусь, - ответил он. - Это тебя не должно тревожить.
Не такой уж я отъявленный негодяй. Я не хотел ребенка, верно, ты навязала
мне его. Но, конечно, я о нем позабочусь. И я совсем не хочу, чтобы ты
умирала, ты это знаешь.
Если только она останется в живых, размышляла Анджела, она готова
снова пройти вместе с Юджином через все испытания бедности и нужды, только
бы видеть его образумившимся, положительным человеком, хотя бы и не слишком
преуспевающим. Ребенок поможет этому, наверняка поможет. Ведь у Юджина
никогда не было детей. Пусть ему сейчас неприятна мысль о ребенке, но с его
появлением все может измениться. Только бы ей остаться в живых. Трудно ей
будет, ведь она уже не молода.
Тем временем она советовалась с юристом, врачом и гадалкой, с
астрологом и с лекаркой, рекомендованной ей Миртл; это было бессмысленное,
смешное сочетание, но Анджела совсем растерялась, а в бурю всякая гавань
сулит спасение.
Врач сказал Анджеле, что ее мышцы утратили свою упругость, но он
надеется, что при соблюдении известного режима все кончится благополучно.
Астролог открыл ей, что это испытание предназначено им звездами, - скорее
даже ее мужу, который, по-видимому, уцелеет после всех потрясений и еще
преуспеет в жизни. Что же касается самой Анджелы, - и тут астролог покачал
головой, - о, разумеется, и для нее все кончится благополучно. Он лгал. У
гадалки она спросила, женится ли Юджин на Сюзанне, и была счастлива
услышать, что эта девушка никогда не войдет в его жизнь. Гадалка,
разряженная, увешанная драгоценностями, была страшна, как смертный грех, -
Анджела долго ждала ее в приемной среди других посетительниц, которых
привели сюда различные горести - сердечные заботы, потеря денег, ревность,
опасности родов. Миссис Джонс объяснила Анджеле, что все на свете есть
проявление божественного духа, всемогущего и всеобъемлющего добра, и что
зла, следовательно, нет, а есть только иллюзии зла. Оно имеет власть лишь
над теми, кто в него верит, утешала она Анджелу, но лишено всякого значения
и смысла для того, кто сознает себя совершенным и неугасимым отражением
божественной идеи. Бог - это принцип. Достаточно уяснить себе это, а также
что человек - неотъемлемая его часть, и зло рассеивается подобно дурному
сну, чем в сущности оно и является. Зло лишено всякой реальности. По их
учению, уверяла она Анджелу, никакое зло не может ее коснуться. Бог есть
любовь.
Юрист, выслушав возбужденный рассказ Анджелы о безнравственном
поведении Юджина, сообщил ей, что по законам штата Нью-Йорк, где все эти
проступки были совершены, она может претендовать лишь на самую
незначительную часть состояния своего мужа, если у него таковое имеется.
Что касается развода, то эта процедура потребует минимум двух лет. Он лишь
в том случае рекомендовал бы ей судиться, если бы ей удалось доказать, что
муж ее располагает большими средствами, в противном случае игра не стоит
свеч. И он взял с нее двадцать пять долларов за совет.

ГЛАВА XXIV

Если человек долго жил в определенной среде, медленно и верно создавая
себе известные взгляды, привычки и правила поведения; если при этом он
достиг видного положения в обществе и слово его было законом для других;
если он изведал, что значит полная свобода действий, познал то легкое и
беззаботное ко всему отношение, какое дает богатство, роскошь и почет, то
внезапная потеря средств, страх перед общественным мнением, вечная боязнь
публичного унижения и позора становятся для него пыткой, мучительнее
которой трудно что-либо вообразить. Это для него пора сурового испытания.
Кто восседает среди великих мира и взирает на жизнь, управляемую некоей
высшей силой, избравшей его своим сверкающим орудием, тот понятия не имеет
о чувствах человека, низвергнутого с высоты, лишенного прежних почестей и
благ, пребывающего во мраке, среди праха былого величия, и грустно
размышляющего о минувшей славе. В этом заключена трагедия, недоступная
пониманию обыкновенного человека. Ветхозаветные пророки знали это - они не
переставали возвещать судьбу тех, кто, увлеченный своими безумствами, сошел
с пути праведного и чья участь, волею благодетельной, но карающей силы,
должна была стать примером для других. "Так сказал господь: - Ты восстал
против бога всевышнего, и перед тобой были выставлены взятые из храма
сосуды его, и ты, и военачальники твои, и жены, и наложницы пили вино из
них, и ты восславлял богов, сотворенных из золота, серебра, меди, железа,
дерева и камня... Дни твоего царствования сочтены, и царству твоему конец.
Деяния твои были положены на чашу весов, и веса их оказалось недостаточно.
И царство твое будет поделено между мидянами и персами".
Судьба Юджина могла бы в известной мере служить образцом этого
призрачного торжества справедливости. Его царству, пусть и утлому, и на
самом деле пришел конец. В нашей общественной жизни слишком сильны слепые
инстинкты, и мы почти бессознательно бросаемся прочь от всего, что
противоречит традициям, обычаям, предвзятым взглядам и целям, которым, по
своей близорукости, придаем большое значение. Кто из нас не бежит от
человека, за какие-то деяния осужденного той частью общества, мнением
которой мы почему-то дорожим? Пусть он высоко держит голову и ведет себя
безупречно - если на него упала хотя бы тень подозрения, все отворачиваются
от него, друзья, родные, деловые знакомые - словом, все общество в целом.
"Нечистый!" - несется вопль. "Нечистый, нечистый!" И хоть бы сами мы были
ничтожествами в душе, хоть бы сами были гробами повапленными, мы вместе с
другими бежим прочь. Но этим мы лишь подтверждаем превосходство тех мудрых
сил, которые ведут человека к предназначенной цели, не позволяя его
развращенности, его рабской подражательности замутить их светлый приговор.
Анджела поехала в Блэквуд повидать отца, который был уже совсем стар и
немощен, а потом - в Александрию навестить мать Юджина, здоровье которой
тоже сильно пошатнулось.
"...Я все еще не теряю надежды, что ты одумаешься, - писала она
Юджину. - Пиши мне время от времени, если будет желание. Ведь это тебя
ровно ни к чему не обязывает. От нескольких слов, которые ты мне черкнешь,
ничто не изменится, а я так одинока. Ах, Юджин, если бы я могла умереть -