Драйзер Теодор. Гений

отношений, и, если он не возражал, обнимала его, целовала и всячески
хлопотала вокруг него, как будто ничего и не было. Юджин не мог понять
этого. Неужели она еще любит его! Ему казалось, что Анджела должна питать к
нему ненависть, ибо долгая разлука с Карлоттой и тяжелый упорный труд
отрезвили его, он начал понимать, какое жестокое, незаслуженное горе
причинил жене, и хотел искупить свою вину. Он не любил ее и считал, что
любовь уже никогда не вернется, но вполне готов был вести себя
благоразумно, приложить все старания к тому, чтобы побольше зарабатывать,
ходить с ней в театр, создать круг знакомых, возобновив и старые
знакомства, - словом, делать все, что, казалось ему, могло заменить Анджеле
его любовь. Мало-помалу он приходил к убеждению, что на свете не существует
честного и более или менее благополучного разрешения сердечных дел. У
большинства людей, насколько он мог судить, брачная жизнь складывалась
неудачно. Он не знал никого, кто не ошибся в выборе спутника жизни! Он,
вероятно, не более других. Пусть пока все идет, как идет. Сейчас ему нужно
постараться заработать немного денег и восстановить свою репутацию. Быть
может, когда-нибудь судьба улыбнется ему.
Материальное положение Юджина - еще до его ухода из газеты -
значительно улучшилось. Путем упорной экономии, позволяя себе только самые
необходимые расходы, Анджела сумела отложить свыше тысячи долларов, а затем
эта сумма возросла до трех тысяч. Теперь они немного ослабили узду, стали
лучше одеваться, бывали в гостях и регулярно принимали у себя. Их маленькая
квартирка, в которой они продолжали жить, не вмещала больше трех-четырех
человек гостей. Анджела считала даже, что хорошо принять она может только
двоих. Но это не мешало Юджину то и дело приглашать к себе кого-нибудь.
Постепенно возобновились некоторые старые связи, в том числе с Хадсоном
Дьюлой, Джерри Мэтьюзом (жившим теперь в Нью-Йорке), Вильямом Мак-Коннелом
и Филиппом Шотмейером. Мак-Хью и Смайта не было в городе: первый уехал на
этюды в Нова-Скотию, второй работал в Чикаго. Что же касается старого круга
знакомых из художественного мира, а также социалистов и радикалов, то Юджин
по возможности избегал их. Где были Мириэм Финч и Норма Уитмор, он понятия
не имел, зато о Кристине Чэннинг слышал очень часто - она выступала в
Большой опере, и он видел в газетах и на афишах ее портреты. У него
прибавилось и много новых знакомых, вроде Адольфа Моргенбау, -
преимущественно молодых художников-иллюстраторов, которые льнули к Юджину и
считали себя в некотором роде его учениками.
Время от времени приезжали родственники Анджелы, и среди них Дэвид
Блю, новоиспеченный младший лейтенант американской армии во всем блеске
своего офицерского положения и ранга. Бывали и приятельницы Анджелы, но они
очень мало интересовали Юджина: миссис Десмас, жена мебельного фабриканта
из Ривервуда, у которой они в свое время снимали комнаты; миссис Вертхайм,
жена мультимиллионера, с которым их познакомил мосье Шарль; миссис Линк,
когда-то приезжавшая вместе с Мариеттой в старую студию Юджина на
Вашингтон-сквер, а теперь жившая с мужем, армейским капитаном, в форте
Гамильтон в Бруклине, и, наконец, миссис Юргенс, соседка. Покуда они были
бедны, Анджела возобновляла знакомства осторожно, но когда у них завелись
деньги, она решила, что может несколько удовлетворить свое желание
развлечься и хоть отчасти скрасить свое одиночество. Она мечтала установить
крепкие связи в обществе ради Юджина, но не представляла себе, как за это
взяться.
Когда вопрос о поступлении Юджина в рекламное агентство Саммерфилда
окончательно решился, для Анджелы это было большим сюрпризом. Она была
рада, что если уж Юджину пришлось на время оставить высокое искусство,
условия его новой, практической деятельности складываются так благоприятно:
он будет сам начальником, а не подчиненным. Она давным-давно решила в душе,
что он никогда не добьется успеха в деловом мире, и теперь с любопытством,
хотя и без большой веры, наблюдала за тем, как он идет в гору. Надо
откладывать деньги - таков был ее девиз. Придется, конечно, переехать на
другую квартиру, однако не следует расходовать больше, чем необходимо. Она
все оттягивала переезд, пока Саммерфилд, заглянув к ним, не высказал по
этому поводу своего мнения дельца и коммерсанта.
Саммерфилд высоко ставил художественное дарование Юджина. Он давно уже
собирался посмотреть его работы, и, когда Юджин сказал ему, что часть их
еще выставлена у братьев Потль, Джейкоба Бергмана и Анри Ларю, он решил
зайти туда, но все откладывал. Однажды вечером, после закрытия конторы,
Саммерфилд с Юджином ехали в поезде надземной железной дороги, и
Саммерфилд, будучи благодушно настроен, решил заехать к Юджину и посмотреть
его полотна. Юджину это было вовсе не по душе. Его огорчала необходимость
показать Саммерфилду их убогую квартирку. Он пытался уговорить его зайти
лучше к братьям Потль, где была выставлена одна из его картин, но
Саммерфилд об этом и слышать не желал.
- Мне не хотелось показывать вам мою квартиру, - извиняющимся тоном
сказал Юджин, когда они стали подниматься по лестнице пятиэтажного дома. -
Мы скоро отсюда переедем. Я поселился здесь, когда работал на железной
дороге.
Саммерфилд огляделся кругом. Это был бедный район; в двух кварталах от
дома проходил канал. Неподалеку, с восточной стороны, тянулись черные
угольные склады, а с северной простирался пустырь, к которому прилегал
железнодорожный парк.
- О, это не играет роли, - сказал он, по обыкновению подходя к вопросу
прямо и практично. - Мне-то все равно, но вам, Витла, не должно быть
безразлично, где вы живете. Я держусь того мнения, что деньги нужно
тратить, что каждый должен их тратить. Экономия ни к чему хорошему не
приводит. Раскошеливайся! - вот мое правило. Я давно уже пришел к этому.
Перебирайтесь отсюда поскорее, как только представится случай, и окружите
себя дельными людьми.
Юджин подумал, что легко это говорить человеку, который преуспевает и
которому все удается, но вместе с тем решил, что в этих словах есть доля
правды. Саммерфилд посмотрел картины. Они понравились ему, понравилась и
Анджела, хотя он не мог понять, как это Юджин выбрал себе такую жену. Она
производила впечатление тихой, домовитой женщины. А в Юджине было много от
богемы, хотя теперь, под воздействием Саммерфилда, он стал больше похож на
клубмена. Мягкую фетровую шляпу давно сменил жесткий котелок, а костюм был
самого что ни есть трезвого, делового покроя, благодаря чему Юджина можно
было принять скорее за молодого коммерсанта, чем за художника. Саммерфилд
пригласил к себе супругов на обед, но у них обедать отказался и отправился
домой.
В скором времени, следуя его совету, они перебрались на другую
квартиру. У них накопилось четыре тысячи долларов, и Анджела рассчитала,
что если Юджин и впредь будет получать такое жалованье, они могут увеличить
свои расходы до двух с половиной тысяч долларов в год, а то и до трех. Она
настаивала, чтобы Юджин откладывал ежегодно две тысячи, на тот случай, если
он когда-нибудь решит опять вернуться к искусству. В субботу, после его
работы, и в воскресные дни они занимались поисками и, наконец, нашли на
Западной стороне Сентрал-парка чудесную квартиру с окнами прямо в парк, в
которой им, судя по всему, будет удобно и жить и принимать гостей. В
квартире была большая столовая и гостиная, причем достаточно было вынести
стол, чтобы соединить обе комнаты в одну. Затем было три спальни, одну из
которых Анджела превратила в гардеробную, прекрасная ванная, удобная кухня
с просторной кладовой и квадратная передняя, которая могла служить
приемной. В доме было множество стенных шкафов, газ и электричество, лифт,
обслуживаемый лифтером в красивой ливрее, и телефонный коммутатор. Как
сильно отличалась эта квартира от той, откуда они выехали, где был длинный
темный коридор, крутые, неудобные лестницы, был, правда, газ, но телефона
не было. И район тут несравненно лучше. По улице то и дело сновали
автомобили, в парке гуляла солидная публика, особенно по воскресеньям, и
люди, с которыми здесь приходилось сталкиваться, относились к вам либо с
вежливым безразличием, либо с подобострастной предупредительностью.
- Дело ясное, - сказал Юджин, когда они разместились в новой квартире,
- мы начинаем новую жизнь.
Он отделал квартиру заново, в светлых, ярко-синих и голубых тонах,
обставил гостиную и столовую мебелью под розовое дерево, купил несколько
хороших картин, которые давно присмотрел на различных выставках, и повесил
их вперемежку со своими собственными, а стандартную люстру заменил
хрустальной. Книг у них накопилось как раз столько, чтобы заполнить
красивый белый шкаф. Для спальни была куплена мебель светлого клена и белые
эмалированные кровати, и вся квартира приняла элегантный и уютный вид. Они
приобрели рояль, а также столовый и кофейный сервизы из гавиландского
фарфора. Затем появились ковры, занавеси и портьеры, развешиванием которых
руководила Анджела. Итак, они обосновались на новом месте и зажили новой и
сравнительно приятной жизнью.
Анджела не простила Юджину его давнишние прегрешения, а тем более его
откровенную резкость в последнем памятном случае, но это вовсе не значило,
что она все время попрекала его прошлым. И теперь еще происходили иногда
сцены, так сказать, отголоски пронесшейся бури. Но денег у них было
достаточно, возобновились старые знакомства, и Анджела не намерена была
ссориться с мужем. Юджин был внимателен к ней. Он очень много работал.
Зачем же упрекать его? Вечером он садился у окна, выходившего в парк, и до
полуночи корпел над набросками и проектами реклам. К семи часам утра он
бывал уже одет, в восемь тридцать являлся в контору, в час или немного
позже шел завтракать и только к восьми или девяти вечера возвращался домой.
Иногда Анджела ворчала на него за это, порою бранила Саммерфилда, называя
его бездушным зверем, но разве могла она затевать ссоры, когда у них была
такая очаровательная квартира и Юджин так быстро продвигался? Ведь он
трудился столько же для себя, сколько и для нее. Ему лично ничего не было
нужно. Деньги его, по-видимому, совсем не интересовали. Он только работал и
работал. Ей даже делалось жаль его.
- Еще бы Саммерфилду не любить тебя! - сказала она однажды мужу
отчасти в виде комплимента, отчасти досадуя на Саммерфилда, так много
требовавшего от него. - Ему выгодно тебя держать. Я в жизни не видела,
чтобы человек столько работал! Неужели у тебя не бывает желания
передохнуть?
- Не беспокойся обо мне, Анджела, - отвечал он. - Я должен работать. И
я ничего не имею против. Это куда лучше, чем бродить по улицам и ломать
голову над тем, как быть дальше.
И он снова углублялся в работу. Анджела качала головой. Бедный Юджин!
Вот уж действительно кто заслуживает награды за упорный труд. К тому же он
опять стал таким милым, остепенился. Должно быть, это все возраст. Он еще,
может быть, станет великим человеком.

ГЛАВА XXXVI

Настало, однако, время, когда вечная гонка, интриги и постоянные ссоры
начали раздражать Юджина, и он почувствовал, что долго не выдержит такого
напряжения. В конце концов он по натуре был художником, а вовсе не
финансовым гением. Он был слишком нервным, слишком неуравновешенным
человеком. Надругательство над справедливостью, искренностью, красотой и
человеческими чувствами, происходившее на его глазах, сначала удивило его,
потом некоторое время забавляло и наконец стало возмущать.
Жизнь, с которой сорваны все покровы иллюзий и обмана, представляет
собой малопривлекательное зрелище. Беспощадный, неугомонный, придирчивый
характер Саммерфилда служил примером для всех его служащих, и напрасно было
бы ждать от них доброго отношения, справедливости или хотя бы элементарной
вежливости. Чуть ли не с первых дней Юджин убедился, что сослуживцы
(правда, не его подчиненные, а остальной персонал) смотрят на него как на
человека, который долго не продержится на своем месте. Его не любили - и
потому, что Саммерфилд проявлял к нему расположение, и за его манеры, так
резко отличавшиеся от принятых здесь. Правда, благоволение Саммерфилда
никогда не отражалось на его требовательности в деловых вопросах, но это не
спасало Юджина от общей неприязни. Были и такие, что невзлюбили его потому,
что он был настоящим художником, держался отчужденно и не мог скрыть своего
пренебрежения к ним.
Большинство служащих представлялись ему жалкими марионетками - вторым,
третьим или четвертым изданием Саммерфилда или копией с него. Все они
подражали властным замашкам и резкому тону хозяина. Словно дети, повторяли
они его язвительные замечания и остроты и, верные его системе, выжимали из
своих подчиненных последние соки. Юджин был в достаточной степени
философом, чтобы относиться к этому с известным юмором. Но ведь в конце
концов его положение зависело от его работы и достигнутых результатов, и
ему было крайне обидно, что он не мог ни от кого ждать не только услуги, но
даже простой учтивости. Не проходило дня, чтоб заведующие другими отделами
не врывались в его кабинет с требованием немедленной сдачи того или другого
заказа. Художники жаловались на низкую оплату, а управляющий конторой
кричал о перерасходах и уверял, что если Юджин кое-что и делает для
повышения качества работы и быстроты ее выполнения, то уж слишком он
расточителен. Другие бранили его в глаза и жаловались патрону, что
некоторые рекламы разработаны отвратительно, что тот или иной заказ
задерживается, что Юджин слишком медлителен и ни с чем не хочет считаться.
Саммерфилд, следивший за Юджином, знал, что во всем этом очень мало правды,
но он слишком любил натравливать служащих друг на друга и разжигать
страсти, считая, что дело от этого только выигрывает, - и не находил нужным
вмешиваться. Вскоре Юджина стали обвинять в том, что он систематически
задерживает заказы, что у него в отделе некомпетентные люди (это, кстати,
соответствовало истине), что он слишком медленно работает и вообще ведет
себя свободным художником. Юджин сносил все спокойно, так как хорошо помнил
свою недавнюю бедность, но он твердо решил рано или поздно дать бой. Он уже
не был - вернее, не хотел быть - вялым, малодушным мечтателем, как
когда-то. Он задумал дать отпор своим врагам, - и начал осуществлять это
решение.
- Помните, Витла, - сказал ему как-то Саммерфилд, - в этом отделе за
все спросится с вас. За все неудачи отвечать будете вы. Не допускайте
промахов. Не позволяйте никому клеветать на вас. И не вздумайте бегать ко
мне с жалобами. От меня вы помощи не получите.
Столько бездушия было в этой программе, что против нее хотелось
бороться. Теперь, думал он, жизнь его закалила, и он стал совсем другим
человеком, он тоже, если придется, не пожалеет и не даст спуску.
- Провались они все к дьяволу! - крикнул он однажды Саммерфилду после
страшного скандала по поводу задержки заказа, когда какой-то служащий,
настроенный против него, пытался его очернить. - Все, что здесь сейчас
утверждали, - ложь! Я работаю не хуже, а лучше других. Этот тип, - указал
он на своего противника, - просто подкапывается под меня. В следующий раз,
когда он явится ко мне в кабинет и начнет разнюхивать, я выгоню его вон! Он
бессовестный враль, и вы это отлично знаете. Все это выдумка с начала до
конца, вы прекрасно это понимаете.
- Молодец, Витла! - похвалил его Саммерфилд, восхищенный тем, что
Юджин оказался способен на такой отпор. - Вы начинаете просыпаться! Теперь
вы далеко пойдете. Вы человек неглупый, но если вы будете с этой сворой
миндальничать, она вас живьем сожрет. И я не смогу вам ничем помочь. Все
они ни черта не стоят. Я здесь ни одному человеку не верю, будь они все
прокляты!
Так бывало не раз. Юджин усмехался про себя. Удастся ли ему
когда-нибудь свыкнуться с этой обстановкой? Сумеет ли он ужиться с этими
жалкими, наглыми щенками, которые так и норовят вцепиться вам в икры?
Очевидно, Саммерфилда такие работники устраивают, но ему они не по душе.
Может быть, это и в самом деле остроумнейшая система руководства, но он,
Юджин, держится иного мнения. Для него это своего рода отражение взглядов и
темперамента мистера Дэниела К. Саммерфилда - и только. Человеческая
натура, надо полагать, лучше.
Удивительно, как жизненная удача заживляет старые раны, прикрывает
трещины словно густым плющом и создает иллюзию безмятежного счастья там,
где притаились страдания и душевная усталость. Так было и у Анджелы с
Юджином, - они снова жили вместе, к ним стали постепенно возвращаться
старые друзья, и внешне они были так счастливы, будто никакая буря не
проносилась над ними и не омрачала их благополучного плавания. Несмотря на
все неприятности, Юджин очень увлекался работой. Ему льстила роль главы
отдела, где трудилось два десятка человек, приятно было сидеть за своим
красивым письменным столом, слышать подобострастное обращение подчиненных и
получать время от времени приглашения от Саммерфилда, который по-прежнему к
нему благоволил. Работа была трудная, но зато она приносила ему больше
материальных благ, чем любое его прежнее занятие. Анджела, казалось, тоже
успокоилась - впервые за много лет ей не надо было думать о деньгах, муж ее
снова становился на ноги. Старые друзья заходили все чаще, появились и
новые. Им были теперь доступны летние и зимние поездки на взморье и обеды с
тремя-четырьмя приглашенными. Они наняли горничную. Обед под личным
наблюдением Анджелы подавался с большой помпой. Ей было лестно слышать то,
что говорилось о Юджине в ее присутствии; в художественных кругах, с
которыми они теперь опять соприкасались, считали, что успехом своих реклам
Саммерфилд в значительной мере обязан таланту ее мужа. Юджину не стыдно
было теперь сказать, где он работает, - он получал хороший оклад и
заведовал целым отделом. Некоторые его рекламы имели шумный успех и
принесли рекламодателям огромные барыши. Сначала знатоки, а вслед за ними и
широкая публика стали интересоваться, кто автор этих удачных работ.
За все шесть лет своего существования агентство Саммерфилда не могло
похвастать такими успехами. А сейчас они столь быстро следовали один за
другим, что это открывало новую страницу в истории фирмы. Саммерфилд, как
стали поговаривать в конторе, начал коситься на Юджина, так как не в его
характере было терпеть рядом человека, который затмевал его. Тем более что
Юджин, имея на пять тысяч долларов сбережений в двух банках, обстановку,
стоившую не менее двух с половиной тысяч, да еще страховой полис в десять
тысяч долларов на имя Анджелы, держал себя весьма независимо. Он уже не
боялся за будущее.
Это замечала Анджела. Это замечал и Саммерфилд. Он находил, что Юджин
слишком уж явно подчеркивает свое превосходство художника. У него
выработался резкий, повелительный, чуть ли не диктаторский тон. Сколько
Саммерфилд ни старался, ему так и не удавалось подавить его. Наоборот, он
окреп, возмужал и развился. Этот тощий, бледный художник в мягкой фетровой
шляпе приобрел солидность, и теперь в своем котелке, щегольском костюме и
галстуке с булавкой по последней моде, с экзотическим перстнем на среднем
пальце больше походил на дельца, чем на художника.
Характер Юджина в общем мало изменился, но кое-какие перемены были уже
налицо, - в нем не осталось и следа прежней робости. Он начинал понимать,
что обладает весьма разносторонними способностями, и это сознание давало
ему все больше уверенности в себе. Пять тысяч долларов сбережений, к
которым ежемесячно прибавлялось долларов двести или триста, плюс
нараставшие на них четыре процента годовых, внушали ему веру в свои силы.
Юджин позволял себе теперь подшучивать над самим Саммерфилдом, так как не
сомневался, что всегда найдет место в каком-нибудь другом рекламном
агентстве. Ему однажды передали, что компания "Альфред Кукмэн" (где его
патрон когда-то проходил курс обучения) намеревается предложить ему работу
и что компания "Твайн-Кембл", самое крупное из существующих рекламных
агентств, тоже интересуется им. Художники его отдела, в большинстве своем
люди очень ему преданные, так как он успешно руководил ими и добился для
них лучшей оплаты, всячески раздували его славу. Они готовы были приписать
его заслугам все успехи фирмы Саммерфилда, хотя это далеко не
соответствовало истине.
Целый ряд оригинальных замыслов, возможно даже большинство, исходил от
Юджина, но наброски просматривал и "доводил" Саммерфилд, обрабатывал отдел
текстов, проверяли заказчики и так далее до тех пор, пока не вносились те
существенные изменения, которые и приводили наконец к успеху. Безусловно,
во всем этом большая заслуга принадлежала Юджину. Его замыслы вдохновляли и
заражали других. Он оживил деятельность компании "Саммерфилд" уже самим
своим появлением, но он был отнюдь не единственным, на ком зиждилась
работа, и отлично понимал это сам.
Юджин отнюдь не страдал самомнением и чванством - просто он стал
увереннее в себе, спокойнее, добродушнее, его уже не так легко было вывести
из равновесия; но и это раздражало Саммерфилда. Ему нужен был человек,
который бы его боялся, и, понимая, что Юджин может от него ускользнуть,
когда окончательно встанет на ноги, он стал подумывать, как бы помешать его
неожиданному бегству или дискредитировать его, чтобы он ничего не выгадал
при уходе. Ни тот, ни другой не выказывали открытой неприязни друг к другу
и ничем не обнаруживали своих истинных чувств, но, тем не менее, дело
обстояло так. То, что Саммерфилд задумал, было не легко осуществить, тем
более в отношении Юджина. Последний постепенно завоевывал популярность в
деловых кругах и держался все более и более независимо. Рекламодатели -
крупные фабриканты, которым случалось знакомиться с ним, проявляли к нему
большой интерес. Они, конечно, еще не знали ему истинную цену, но угадывали
в его таланте большую силу. Один из них, видный финансист (бывший сенатор
Кенион С. Уинфилд из Бруклина), занимавшийся операциями с недвижимым
имуществом, встретил как-то Юджина в кабинете у Саммерфилда и позже, когда
они отправились вдвоем завтракать, спросил:
- У вас тут служит один очень интересный человек, - Витла, кажется.
Откуда он?
- Откуда-то с Запада, - уклончиво ответил Саммерфилд. - Право, толком
не знаю. У меня перебывало столько заведующих художественным отделом, что я
всех не упомню.
Уинфилд уловил в тоне собеседника нотку враждебности и пренебрежения к
своему подчиненному.
- Он показался мне очень способным человеком, - заметил он,
намереваясь кончить на этом разговор.
- Да, да, он способный, - отозвался Саммерфилд. - Но, как и у всех
художников, у него ветер в голове. Это самый ненадежный народ на свете. На
них нельзя ни в чем положиться. Сегодня он клад, а завтра - глядишь, ничего
не стоит. С ними прямо, как с детьми, приходится возиться. Такой,
случается, встанет с левой ноги и уже ни на что не способен.
Уинфилд подумал, что в этом есть доля правды. Художники, как правило,
никуда не годятся в деловом отношении.
Все же он сохранил о Юджине приятное воспоминание.
В том же духе Саммерфилд отзывался о Юджине и в конторе и в других
местах. В беседах с подчиненными он начал поговаривать, что Юджин, в
сущности, не справляется со своим делом и что придется, видно, с ним
расстаться. Это, конечно, очень печально, но все художники, даже лучшие из
них, хороши лишь до поры до времени и скоро выдыхаются. Он и сам, мол, не
может понять, чем это объяснить, но это факт. Ни один из них еще не
оправдал его надежд. Таким путем Саммерфилд хотел подчеркнуть собственные
неисчерпаемые способности и доказать, что Юджин не такая уж крупная фигура.
Все, кто хоть сколько-нибудь знал Юджина, не верили этому. Однако
сотрудникам конторы стало ясно, что Юджина ждет отставка. Он был слишком
талантлив, слишком любил повелевать, и все понимали, что такому сотруднику
не ужиться в предприятии, где существует полное единовластие. Это брожение
умов сильно мешало работе. Кое-кто из сотрудников Юджина склонен был
перейти на сторону неприятеля.
Время шло. Резко изменившееся отношение Саммерфилда не мешало Юджину
все больше вырастать в собственных глазах. Он еще не потерял головы, однако
день ото дня становился все увереннее в себе. Работа с художниками помогла
ему возобновить прежние связи с такими людьми, как Луи Диза, мосье Шарль,
Люк Севирас и многие другие. Все они знали теперь, что он делает, и
удивлялись, почему он не возвращается к настоящей живописи. Мосье Шарль
негодовал. "Это большая ошибка с его стороны", - говорил он. Он всегда
утверждал, что дезертирство Витлы - незаменимая потеря для американского
искусства. Как ни странно, но одна из картин Юджина была продана весной,
уже после его поступления к Саммерфилду, и еще одна - зимою того же года.
За каждую он получил по двести пятьдесят долларов, причем одна была продана
братьями Потль, а другая Джейкобом Бергманом. Эти сделки и полученные от