Страница:
Миртл, взявшей на себя заботу о маленькой Анджеле, он несколько раз побывал
у миссис Джонс. Бессилие, проявленное "христианской наукой" в отношении
Анджелы, произвело на него не слишком выгодное впечатление, хотя Миртл и
постаралась найти какое-то благовидное объяснение этой явной неудаче. Юджин
пребывал в страшно подавленном состоянии, и Миртл снова уговорила его
обратиться к старой лекарке. Она уверяла, что миссис Джонс поможет ему
побороть болезненное уныние, и после свидания с ней он воспрянет.
- Возьми себя в руки, Юджин, - говорила она. - Иначе ничего ты не
добьешься. Ведь у тебя же талант. Ты рано хоронишь себя. Твоя жизнь только
еще начинается. Увидишь, к тебе вернутся силы и здоровье. Перестань же
горевать. Что ни случается, все к лучшему.
И он опять отправился к миссис Джонс, ругая себя за это, так как,
несмотря на пережитые потрясения, а может быть, именно благодаря им,
понимал, что никакая религия не может дать ему ответа на мучившие его
вопросы. Анджелу не удалось спасти. Почему же он должен быть спасен?
И все же метафизический стимул продолжал заявлять о себе - слишком
тяжело было страдать и не верить, что существует какое-то спасение. Иногда
он ненавидел Сюзанну за ее равнодушие. Пусть только они встретятся, и уж он
посчитается с ней. Он не станет больше унижаться до мольбы и уговоров.
Сюзанна сознательно заманила его в западню - она достаточно умна для этого!
- а потом с легким сердцем бросила. Разве так поступает человек с большой
душой? - спрашивал он себя. Разве та, о которой он мечтал, была бы способна
на это? О, эти часы, проведенные в Дэйлвью, их единственное мучительное
свидание в Канаде, эта ночь, когда она так самозабвенно танцевала с ним.
За три года Юджин изведал все причуды, все изломы, на какие только
способен больной, блуждающий в потемках разум. Он то готов был уверовать в
"христианскую науку", то опять убеждал себя, что миром правит дьявол -
этакий космический шут с повадками Гаргантюа и Бробдингнэга, грозящий
гибелью всему чистому и святому и с глумливой радостью взирающий на
свинство, и тупость, и душный, гадкий, прожорливый разврат. Мало-помалу его
бог - если для Юджина существовал бог - вновь превратился в двойственное
начало, или в сочетание добра и зла: с одной стороны, идеальное и
аскетически чистое добро, с другой - самое чудовищное и омерзительное зло.
Его бог - некоторое время во всяком случае - был богом бурь и всяких ужасов
и в то же время богом покоя и всяческого совершенства. Позднее он дошел до
состояния, которое можно было бы охарактеризовать не как отрицание бога, а
скорее как философское свободомыслие или скептицизм. Он пришел к выводу,
что не знает, чему верить. В жизни, очевидно, все дозволено и нет ничего
установленного. Быть может, жизнь - это только пестрый калейдоскоп, где все
уравновешено - взлеты и падения, горе и смех. Но хотя Юджин способен был
громче всех поносить жизнь - и в одиноких размышлениях и в страстных спорах
- он хорошо понимал, что действительность - и не только в лучшие свои
минуты, но и в худшие - исполнена красоты, поэзии и радости: и пусть он
старится, стонет и сетует, пусть повержен и разбит, жизнь, которую он и
любит и ненавидит, будет по-прежнему сиять. Он может бранить ее, ей до
этого нет дела. Он может погибнуть, может перестать существовать - с жизнью
этого не случится. Для жизни он ничто, - но сколько острой боли, сколько
радости почерпнул он в тайниках ее храма, в ее благостных иллюзиях.
Как ни странно, но когда в душе Юджина происходила эта ломка, он одно
время снова стал бывать у миссис Джонс, главным образом потому, что она
была ему симпатична. Он находил в ней какую-то теплоту, что-то материнское:
ее окружала атмосфера, напоминавшая ему родной дом в Александрии. Эта
женщина, вечно занятая мыслями о возвышенном, по примеру миссис Эдди
утверждавшая - на основе своей веры или понимания, как она говорила, -
единство вселенной (беззлобность, благость управляющих ею сил, отсутствие
страха, боли, недугов и даже смерти), до такой степени прониклась
уверенностью, что зла не существует (разве только в представлении
смертных), что порою почти убеждала в том и Юджина. Он подолгу рассуждал с
нею об этих предметах. Он шел к ней со своим горем, как ребенок к матери.
Мир, утверждала она вслед за миссис Эдди, - это чистый дух, а не
материя, и никакие ужасы действительности, как бы красноречивы они ни были,
не могли опровергнуть для нее этой истины, не противоречили в ее глазах
божественной гармонии. Бог добр. Все, что ни есть в мире, - это бог,
следовательно, все в мире добро, а остальное иллюзия. Ничего третьего не
существует. Судьба Юджина в этом смысле не отличается от многих других
человеческих трагедий.
- Возлюбленное чадо, - говорила она Юджину, - мы с вами сейчас дети
господни, и нам неизвестно, что ждет нас впереди; одно мы знаем, что, когда
он предстанет пред нами (она объяснила Юджину, что он - это вселенский дух
совершенства, который включает в себя и людей), мы уподобимся ему. Ибо мы
увидим его таким, каков он есть.
- И всякий, кто надеется на него, - очистится, ибо он чист.
Однажды она объяснила Юджину, что очищение отнюдь не требует от
человека безнадежной душевной борьбы и аскетического воздержания. Нет,
достаточно человеку уверовать в свое доброе начало, и эта вера укрепит его.
- Вы смеетесь надо мной, - сказала она ему как-то, - но я говорю вам,
что вы чадо божье. В вас теплится божественная искра. Настанет день, и она
разгорится ярким пламенем. Все остальное рассеется как дурной сон, потому
что оно лишено реальности.
В ее обращении с ним было что-то материнское, она даже пела ему
псалмы, и, как ни странно, ее тоненький голосок уже не раздражал его, а ее
духовная сила преображала ее и делала прекрасной в его глазах. Чудачества и
внешняя неприглядность миссис Джонс, а также то обстоятельство, что ее
квартира обставлена безвкусно, что у нее безобразная фигура - по его
понятиям во всяком случае, - что она неизвестно почему приписывает китам
духовную сущность, а клопов и прочих зловредных насекомых считает
порождением бренного разума, - все это нисколько не смущало его. В ее
рассуждениях о вселенной, как о духе, о вселенной, не знающей зла, было
что-то притягательное. Конечно, пяти чувств недостаточно для познания мира,
и за пределами их показаний он угадывал бездонные глубины чудес и
могущества. Так почему же заранее отклонить такое решение? Почему не
принять его, как вполне пригодное? В книге "Машина мироздания", которую
Юджин когда-то читал, говорилось, что мир планет бесконечно мал, что с
точки зрения беспредельности он вообще не идет в счет, хотя и кажется нам
необъятным. Почему же вместе с Карлейлем не признать, что этот мир
существует только в нашем восприятии и что поэтому он призрачен? Постепенно
мысли эти крепли и все больше овладевали Юджином.
Он стал бывать в обществе. Случайная встреча с мосье Шарлем, который
долго тряс ему руку и расспрашивал, где он живет и что делает, воскресила в
Юджине былое влечение к искусству. Мосье Шарль стал горячо убеждать его
снова устроить выставку своих картин, каких бы то ни было.
- Вы! - воскликнул он сердечно, но и с некоторой долей негодования,
так как Юджин был для него прежде всего художником, и притом очень крупным.
- Вы, Юджин Витла, - редактор, издатель! Вы, перед кем через несколько лет,
стоит вам только пожелать, склонились бы все ценители искусства! Вы,
который мог бы, отдав этому всю жизнь, сделать для американского искусства
больше, чем любой известный мне мастер! Вы тратите свое время на
заведование художественными отделами, на редакторскую возню, на
издательское дело! Да неужели вам не совестно? Но и сейчас еще не поздно. А
ну, давайте-ка устроим выставку! Что вы скажете, если я предложу приурочить
ее к разгару сезона, - я имею в виду январь или февраль, а? В эту пору все
интересуются искусством. Я предоставлю в ваше распоряжение самый большой
зал. Ну, как вы думаете?
Он весь горел чисто французским энтузиазмом, он повелевал, вдохновлял,
настаивал.
- Если только у меня что-нибудь выйдет, - негромко ответил Юджин,
разводя руками, и в уголках его рта обозначились горькие складки презрения
к себе. - Возможно, что время мое уже ушло.
- Ваше время ушло! Ваше время ушло! Какой вздор! И вы говорите мне
подобные вещи? "Если у меня что-нибудь выйдет!" Нет, я отказываюсь иметь с
вами дело! Вы, с вашими бархатными тонами, с вашими смелыми линиями! Нет,
это невозможно, немыслимо!
С пафосом чистокровного галла он воздел руки, закатил глаза, брови у
него полезли на лоб. Затем он пожал плечами и стал ждать признаков
оживления на лице Юджина.
- Ну что ж, - сказал тот, выслушав его. - Но только я ничего не
обещаю. Посмотрим. - И он сообщил ему свой адрес.
И опять эта встреча дала толчок Юджину. Мосье Шарль, которому известно
было мнение о нем знатоков и который в свое время успешно распродал все его
картины, смотрел на них как на прибыльный товар, если не в Америке, то за
границей, и надеялся в качестве импресарио талантливого художника
заработать немало денег и славы.
Надо продвигать на рынок американских художников - кто-нибудь из них
должен выдвинуться, так почему не Витла? Этот человек действительно
заслуживает поддержки.
И Юджин стал писать, быстро, нервно, вдохновенно, все, что ни
попадалось ему на глаза, временами чувствуя, что былая его сила навсегда
утрачена. Он снял комнату окнами на север, неподалеку от дома, где жила
Миртл, и здесь пробовал писать портреты - Миртл с мужем, Миртл с маленькой
Анджелой, создавая классически простые композиции. Затем он стал подбирать
натуру на улице - чернорабочие, прачки, пропойцы, все характерные типы.
Случалось, он уничтожал свои картины, но в общем работа подвигалась. Им
овладело лихорадочное желание изобразить жизнь такой, какой он видел ее,
запечатлеть ее с портретной точностью, со всеми ее странностями и
причудами, с ее бессмысленностью и жестокостью. Он часто писал толпу, ее
неустойчивые, изменчивые настроения. Парадокс, который представляет собой
опустившийся пропойца - живой труп - среди бьющей ключом жизни, на время
завладел его воображением. Он видел в этом свой собственный протест,
судорожное цепляние за жизнь, обвинение, брошенное в лицо природе, и это
подхлестывало его. Полотно это было впоследствии продано за восемнадцать
тысяч долларов - рекордная цифра.
А тем временем Сюзанна - его утраченная мечта - путешествовала с
матерью за границей. Она побывала в Англии, Шотландии, Франции, Египте,
Италии и Греции.
Жестокая буря, которую вызвало ее внезапное и в сущности безотчетное
увлечение, не прошла для нее даром. А теперь она была так потрясена
катастрофами, которые эта буря обрушила на голову Юджина, что не знала, что
делать и что думать. Она была еще слишком молода и по-прежнему далека от
жизни. Сильная телом и духом, она по-прежнему жила мечтами и впечатлениями
минуты - ее философские и нравственные представления еще не устоялись.
Миссис Дэйл, опасаясь новой вспышки упрямства, которая могла разрушить все
ее тонкие расчеты, старалась воздействовать на дочь то лаской, то
упорством, то хитростью, как угодно, лишь бы избежать какого-нибудь
внезапного порыва и опасного пробуждения прошлого.
Тревога не покидала ее ни на минуту. Как поладить с Сюзанной? Всякое
ее желание, любой каприз или причуда, касавшиеся туалетов, развлечений,
путешествий, знакомств, исполнялись немедленно. Не хочется ли ей поехать
туда-то, увидеть то-то, встретиться с тем-то и тем-то? И Сюзанна, прекрасно
понимавшая, какими мотивами руководствуется мать, и вместе с тем
встревоженная страданиями и бедами, которые она навлекла на Юджина, не
могла решить, правильно ли она тогда поступила. Сомнения одолевали ее.
Но больше всего ее смущала мысль, действительно ли она любила Юджина?
Не было ли это мимолетным увлечением? Не было ли это злой шуткой, которую
сыграла с ней бунтующая кровь, между тем как о духовной близости между ними
не могло быть и речи? На самом ли деле Юджин единственный человек, с
которым она могла бы быть счастлива? Не слишком ли он склонен к обожанию,
не слишком ли своенравен, не слишком ли опрометчив и безрассуден в своих
стремлениях? Действительно ли он такой одаренный человек, как она себе
представляла? Не кончилось ли бы дело тем, что она вскоре разлюбила бы его,
а может быть, даже и возненавидела? Могли бы они быть долго и по-настоящему
счастливы? Или ей был бы скорее по душе человек с твердым характером, более
крутой и равнодушный - человек, которым она восхищалась бы и за которого
вынуждена была бы бороться? Не такой, что обожал бы ее и нуждался в ее
сочувствии, а сильный, смелый, решительный, разве не это в конце концов ее
идеал? И разве можно сказать про Юджина, что он отвечает ее идеалу? Эти
вопросы и еще много других не переставали терзать ее.
Как ни странно, жизнь полна таких трагических парадоксов. Как часто
горячность характера и крови приводит нас к грубым ошибкам, против которых
протестует наш разум, все наши жизненные обстоятельства и общественные
условности. Одно дело - мечты человека, другое - его способность
осуществить их. Известны, правда, случаи блистательных побед и, напротив,
блистательных поражений. Блистательное поражение потерпел Абеляр,
блистательную победу одержал Наполеон, возведенный на трон в Париже. Но как
ничтожно число побед по сравнению с числом поражений!
Нельзя сказать, однако, что Сюзанна пришла к выводу, будто она никогда
не любила Юджина. Отнюдь нет. Хотя миссис Дэйл прибегала к хитрейшим
маневрам, чтобы окружить дочь более молодыми и более достойными ее внимания
мужчинами, Сюзанне, по натуре склонной к самоанализу и трезвой
наблюдательности, не скоро предстояло вновь попасться на удочку любви, если
считать, что однажды это с нею уже случилось. Она, казалось, дала себе
обещание отныне внимательнее изучать мужчин и, не отвергая их ухаживаний,
выжидала какого-нибудь шага со стороны Юджина или кого-либо другого,
который заставил бы ее принять решение. В Сюзанне пробудился интерес к той
странной и опасной силе, какой была ее красота: она знала теперь, что она
действительно красива, и часто заглядывалась на себя в зеркало, любуясь
искусно положенным локоном, линией подбородка, щеки или плеча. О, как она
вознаградит Юджина за все его мучения, если когда-нибудь вернется к нему!
Но сбудется ли это? Может ли она к нему вернуться? К тому времени он,
пожалуй, образумится и только презрительно пожмет плечами и высокомерно
усмехнется при встрече с ней. Потому что, нет сомнения, Юджин замечательный
человек, и скоро его звезда снова засияет. А тогда - что он подумает о ней,
о ее молчании, вероломстве, ее нравственной трусости?
"В конце концов, что я такое? - говорила она себе. - Но как высоко он
вознес меня, как восхищался мной, как пылал! Нет, конечно, он
необыкновенный человек!"
Развязка этого романа - вернее, то, что можно назвать развязкой, -
наступила лишь два годя спустя. К тому времени взгляды Сюзанны стали более
трезвыми, она развилась интеллектуально, сделалась более хладнокровной -
хотя, пожалуй, не более холодной - и более критически смотрела на
окружающее. Мужчины что-то уж очень пылко восхищались ее красотой. После
Юджина их страстные заверения и клятвы в вечной любви не производили на нее
большого впечатления.
И вот однажды в Нью-Йорке на Пятой авеню произошла встреча. Сюзанна
поехала с матерью за покупками, но как-то случилось, что они на минуту
потеряли друг друга. Юджин в ту пору уже окончательно пришел в себя. Время
залечило его раны, но разве лишь чуть затуманило в его сердце образ чудной,
неувядаемой красоты. Не раз задумывался он над тем, что он сделал бы, если
бы снова увидел Сюзанну, что сказал бы ей? Улыбнулся бы, поклонился? И если
бы в глазах ее прочел ответный блеск, опять воспылал к ней любовью? Или он
нашел бы ее изменившейся, холодной и безразличной? Может быть, он и сам
отнесся бы к ней с насмешливым безразличием? Потом у него, вероятно, было
бы тяжело на душе, но он отплатил бы ей. Если она действительно любила его,
то пусть вдвойне страдает от того, что была глупой, безвольной куклой в
руках матери. Он не мог знать, что Сюзанна слышала о смерти его жены и о
рождении ребенка и что она написала ему пять писем и все уничтожила, из
страха перед его упреками, равнодушием и презрением.
Она слышала, что он снова достиг славы, так как выставка состоялась и
вызвала одобрительные отклики. Его талант признавался всеми. Особенно
восторгались художники. Они считали, что он несколько причудлив и
эксцентричен, но что это большое дарование. Мосье Шарль подал одному
крупную финансисту идею поручить Юджину стенную роспись его банка,
строившегося в финансовом центре Нью-Йорка. И Юджин написал для него девять
больших панно, в которых с глубокой выразительностью передал свое
восприятие жизни. Большие, сверкающие красками фрески его работы можно было
увидеть и в Вашингтоне - в трех крупных общественных зданиях, - и в
капитолиях* трех различных штатов; Юджин запечатлел в них свои смелые мечты
о красоте, какой еще не бывало в мире. В каждой его работе мелькал один и
тот же образ - лицо, рука, овал щеки, глаз. И если вы когда-то знали
прежнюю Сюзанну, вам нетрудно было угадать, кто этот неуловимый призрак,
который витал перед художником.
______________
* Здания, в которых заседают конгрессы штатов.
Но, несмотря на это, он теперь ненавидел ее - так по крайней мере ему
казалось. Разум его попрал прекрасный образ, который когда-то так
боготворил. Он ненавидел - и все же любил ее. Жизнь, любовь сыграли с ним
отвратительную шутку - они затмили его разум, а потом насмеялись над
безумцем. Нет, никогда уже любовь не будет владеть им. И все же женская
красота оставалась для него сильнейшим соблазном, разница была лишь в том,
что теперь он не поддавался ему.
И вот однажды пути их скрестились.
Он едва узнал ее, так неожиданна была встреча и так мгновенна. Он
только что вышел из ювелирного магазина на Пятой авеню возле Сорок второй
улицы, где купил маленькой Анджеле колечко ко дню рождения и увидел
Сюзанну, переходившую улицу на перекрестке. Глаза этой девушки, беглый
взгляд, молниеносное воспоминание о чем-то прекрасном...
Юджин остановился - возможно ли...
"Он даже не узнает меня, - подумала Сюзанна, - а может быть, он меня
ненавидит. Боже мой - ведь только пять лет прошло..."
"Как будто она, - подумал он, - а может быть, и нет. Но если даже и
она, пусть убирается к дьяволу!"
Жесткие складки залегли в углах его рта.
"Я сделаю вид, будто не заметил ее, лучшего она не заслуживает, -
решил он. - Она никогда не узнает, что я ее люблю".
И так они разошлись, чтобы больше не встречаться, - и оба жаждали
любви, оба отвергали ее, оба схоронили глубоко в сердце призрак утраченной
красоты.
Метафизика часто служит нам желанным прибежищем в поисках душевного
равновесия и моральной опоры, хотя не всегда это так, и все зависит от
того, к чему склоняют человека его симпатии и жизненный опыт. Жизнь на
каждом повороте теряется в неведомом, и в памяти остаются лишь важнейшие
вехи на пройденном пути, а потом и они исчезают. Может показаться странным,
что Юджин, разбитый физически и нравственно, на какое-то время заблудился в
тумане религиозных измышлений, но такие вещи бывают с людьми, которых
сильно потрепало бурей. В религии они ищут спасения от самих себя, от своих
сомнений и отчаяния.
Если бы меня спросили, что такое религия, я бы сказал, что это
примочка, накладываемая человеком на душевные раны, что это раковина, куда
он заползает, чтобы укрыться от неизбежного, вечно изменчивого,
беспредельного. Все мы ищем чего-то безусловного и создаем его себе, если
не находим. Религия как будто дает жизни некий постоянный адрес, этикетку,
но это лишь самообман. И снова мы возвращаемся к таким извечным проблемам,
как время, пространство и безграничный разум - но чей? Ибо это - то самое,
во что мы неизбежно упираемся и куда относим все, что нам не надо познать.
Однако потребность в религии не является чем-то постоянно присущим
человеку, как, впрочем, и остальное в жизни. Стоит ему выздороветь, и душа
его оказывается во власти прежних иллюзий. В жизнь Юджина снова вошли
женщины - а как вы думали? - быть может, привлеченные его грустью и
одиночеством, когда, надломленный пережитой трагедией, он стал снова
показываться в обществе. Но теперь он принимал их внимание скорее
скептически, хотя и не всегда оставался к нему равнодушен. Женщины, которых
он встречал у знакомых, зрелые матроны и юные девушки, мечтали
заинтересовать его и не хотели и слышать об отказе. Тут были и актрисы, и
художницы, и бездарные поэтессы, певицы из варьете, журналистки и просто
бездельницы. Задушевные беседы, переписка и встречи иногда приводили и к
более интимным отношениям, которые кончались так же, как и все предыдущие.
Так, значит, Юджин не изменился? Да нет, не слишком. Он только закалил свои
чувства и разум, закалил для жизни и работы. Снова бывали в его жизни
бурные сцены, слезы расставания, отречения, холодные встречи, - но где-то
за всем этим, под крылышком у Миртл, жила маленькая Анджела - его опора и
утешение.
Для всякого постороннего взгляда Юджин был теперь художником,
язычником до мозга костей, который читал Библию ради красот стиля, а
Шопенгауэра, Ницше, Спинозу и Джемса - ради тех жизненных тайн, которые они
ему приоткрывали. В своей дочурке он видел обаятельное существо и в то же
время предмет, достойный изучения. Он с любовью и интересом наблюдал за
девочкой, в которой уже различал кое-что свое и кое-что Анджелино, гадая,
что из всего этого получится. Какая она будет, когда вырастет? Будет ли
искусство что-нибудь значить для нее? Она казалась ему такой смелой,
веселой, своенравной.
- Дочка у тебя изрядный тиран, - говорила ему Миртл.
И он с улыбкой отвечал:
- Ничего не поделаешь, попробую как-нибудь с этим справиться.
Он тешил себя мыслью, что если он и маленькая Анджела со временем
поймут друг друга и если она не слишком рано выйдет замуж, он постарается
создать для нее прекрасный дом. А может быть, и ее муж согласится жить с
ним под одной крышей.
Последняя сцена нашей повести приводит читателя в студию в Монтклере,
где обосновался Юджин и где Миртл, переселившаяся к нему вместе с мужем,
вела его хозяйство, а маленькая Анджела не давала ему скучать. Однажды
поздно вечером Юджин сидел у камина, углубившись в книгу, как вдруг
прочитанная фраза или отрывок привели ему на память одно место в
примечательных главах "О непознаваемом" из работы Спенсера "Факты и
комментарии", и он встал, чтобы разыскать его. Порывшись, он нашел нужный
том и с удовлетворением прочитал эти строки, настолько созвучные его
собственным взглядом и настроениям. И поскольку отрывок этот так пришелся
по душе Юджину, я приведу его здесь:
"Если от нас скрыта сущность вещей, воспринимаемых нашими чувствами,
то тайны мироздания еще более нам недоступны, ибо если первые могут
считаться - и действительно считаются - объяснимыми либо в свете гипотезы о
сотворении мира, либо в свете учения об эволюции, то ко вторым это
неприменимо. Как верующий, так и скептик должны сойтись на том, что
пространство извечно и никем не создано, и что оно, наоборот,
предшествовало сотворению мира, буде такое действительно имело место.
Следовательно, если бы мы и проникли в тайну бытия, это не разрешило бы для
нас многих других, еще более недоступных и темных загадок. То, что мыслится
нами как предшествовавшее всякому творению и всякой эволюции, ставит нас
перед загадками, которые еще меньше поддаются нашему познанию, чем явления
мира видимого и осязаемого. Мысль о мире, который, будучи исследован со
всех сторон и, казалось бы, до конца, таит в себе неисследованную область,
по сравнению с которой часть, доступная нашему воображению, бесконечно
мала, - мысль о пространстве, по сравнению с которым наша неизмеримая
звездная система сжимается до ничтожных размеров, - эта мысль так
грандиозна, что наш ум не вмещает ее. За последние годы представление о
бесконечном пространстве, не имеющем ни начала, ни причины, - пространстве,
которое всегда существовало и будет существовать, вызывает во мне чувство,
подобное страху".
"Вот это, - мысленно произнес Юджин, оглядываясь, так как ему
послышался легкий шорох за дверью, - вот это поистине самое ясное
утверждение ограниченности человеческого познания, какое мне приходилось
встречать".
И тут он увидел на пороге маленькую Анджелу в широкой пижаме, немного
похожей на костюм Пьеро, и улыбнулся, так как шалости и уловки этой
своенравной молодой особы были ему хорошо знакомы.
- Ты зачем сюда пришла? - спросил он с напускной строгостью. - Тебе
давно пора спать. Вот узнает тетя Миртл, попадет тебе!
- Мне не спится, папочка, - ответила ему маленькая плутовка, которой
очень хотелось еще немного посидеть с ним у камина, и она быстро побежала к
нему через комнату, чтобы приласкаться. - Подними меня, папочка!
- Знаю я, как тебе не спится, жулик ты этакий! Просто хочешь, чтобы я
укачал тебя на руках. А ну-ка, живей в постельку!
- Ой нет, папочка!
- Ну уж ладно, иди сюда, - и, взяв ее на руки, Юджин снова уселся у
камина. - А теперь изволь спать, или я сейчас же отнесу тебя в кроватку.
Девочка свернулась клубочком, положив ему на руку золотистую головку.
А он смотрел на это личико и думал о том, как бурно было ее появление на
свет.
- Мой цветочек! - сказал он. - Милая моя крошка!
Она не отозвалась. Немного погодя он уложил ее, сонную, в постель,
тщательно подоткнул одеяльце, а затем вернулся к себе и вышел на побуревшую
лужайку. Ноябрьский ветер шелестел в безжизненно повисших и почерневших
листьях деревьев. Над головой мерцали звезды - величественный пояс Ориона,
таинственные созвездия обеих Медведиц и та далекая туманность, которую
именуют Млечным Путем.
"Где во всем этом - в бесконечности материи - Анджела? - подумал он и
провел рукою по волосам. - И где будет то, из чего состою я? Как хаотична,
но как прекрасна жизнь! Сколько в ней разнообразия, сколько нежности и
суровости. Она словно яркая симфония!"
Он глядел в сверкающую бездну пространства, и прекрасные образы
рождались в его душе.
"Как хорошо сегодня шумит ветер", - подумал Юджин.
И он тихонько вернулся в дом и запер дверь.
у миссис Джонс. Бессилие, проявленное "христианской наукой" в отношении
Анджелы, произвело на него не слишком выгодное впечатление, хотя Миртл и
постаралась найти какое-то благовидное объяснение этой явной неудаче. Юджин
пребывал в страшно подавленном состоянии, и Миртл снова уговорила его
обратиться к старой лекарке. Она уверяла, что миссис Джонс поможет ему
побороть болезненное уныние, и после свидания с ней он воспрянет.
- Возьми себя в руки, Юджин, - говорила она. - Иначе ничего ты не
добьешься. Ведь у тебя же талант. Ты рано хоронишь себя. Твоя жизнь только
еще начинается. Увидишь, к тебе вернутся силы и здоровье. Перестань же
горевать. Что ни случается, все к лучшему.
И он опять отправился к миссис Джонс, ругая себя за это, так как,
несмотря на пережитые потрясения, а может быть, именно благодаря им,
понимал, что никакая религия не может дать ему ответа на мучившие его
вопросы. Анджелу не удалось спасти. Почему же он должен быть спасен?
И все же метафизический стимул продолжал заявлять о себе - слишком
тяжело было страдать и не верить, что существует какое-то спасение. Иногда
он ненавидел Сюзанну за ее равнодушие. Пусть только они встретятся, и уж он
посчитается с ней. Он не станет больше унижаться до мольбы и уговоров.
Сюзанна сознательно заманила его в западню - она достаточно умна для этого!
- а потом с легким сердцем бросила. Разве так поступает человек с большой
душой? - спрашивал он себя. Разве та, о которой он мечтал, была бы способна
на это? О, эти часы, проведенные в Дэйлвью, их единственное мучительное
свидание в Канаде, эта ночь, когда она так самозабвенно танцевала с ним.
За три года Юджин изведал все причуды, все изломы, на какие только
способен больной, блуждающий в потемках разум. Он то готов был уверовать в
"христианскую науку", то опять убеждал себя, что миром правит дьявол -
этакий космический шут с повадками Гаргантюа и Бробдингнэга, грозящий
гибелью всему чистому и святому и с глумливой радостью взирающий на
свинство, и тупость, и душный, гадкий, прожорливый разврат. Мало-помалу его
бог - если для Юджина существовал бог - вновь превратился в двойственное
начало, или в сочетание добра и зла: с одной стороны, идеальное и
аскетически чистое добро, с другой - самое чудовищное и омерзительное зло.
Его бог - некоторое время во всяком случае - был богом бурь и всяких ужасов
и в то же время богом покоя и всяческого совершенства. Позднее он дошел до
состояния, которое можно было бы охарактеризовать не как отрицание бога, а
скорее как философское свободомыслие или скептицизм. Он пришел к выводу,
что не знает, чему верить. В жизни, очевидно, все дозволено и нет ничего
установленного. Быть может, жизнь - это только пестрый калейдоскоп, где все
уравновешено - взлеты и падения, горе и смех. Но хотя Юджин способен был
громче всех поносить жизнь - и в одиноких размышлениях и в страстных спорах
- он хорошо понимал, что действительность - и не только в лучшие свои
минуты, но и в худшие - исполнена красоты, поэзии и радости: и пусть он
старится, стонет и сетует, пусть повержен и разбит, жизнь, которую он и
любит и ненавидит, будет по-прежнему сиять. Он может бранить ее, ей до
этого нет дела. Он может погибнуть, может перестать существовать - с жизнью
этого не случится. Для жизни он ничто, - но сколько острой боли, сколько
радости почерпнул он в тайниках ее храма, в ее благостных иллюзиях.
Как ни странно, но когда в душе Юджина происходила эта ломка, он одно
время снова стал бывать у миссис Джонс, главным образом потому, что она
была ему симпатична. Он находил в ней какую-то теплоту, что-то материнское:
ее окружала атмосфера, напоминавшая ему родной дом в Александрии. Эта
женщина, вечно занятая мыслями о возвышенном, по примеру миссис Эдди
утверждавшая - на основе своей веры или понимания, как она говорила, -
единство вселенной (беззлобность, благость управляющих ею сил, отсутствие
страха, боли, недугов и даже смерти), до такой степени прониклась
уверенностью, что зла не существует (разве только в представлении
смертных), что порою почти убеждала в том и Юджина. Он подолгу рассуждал с
нею об этих предметах. Он шел к ней со своим горем, как ребенок к матери.
Мир, утверждала она вслед за миссис Эдди, - это чистый дух, а не
материя, и никакие ужасы действительности, как бы красноречивы они ни были,
не могли опровергнуть для нее этой истины, не противоречили в ее глазах
божественной гармонии. Бог добр. Все, что ни есть в мире, - это бог,
следовательно, все в мире добро, а остальное иллюзия. Ничего третьего не
существует. Судьба Юджина в этом смысле не отличается от многих других
человеческих трагедий.
- Возлюбленное чадо, - говорила она Юджину, - мы с вами сейчас дети
господни, и нам неизвестно, что ждет нас впереди; одно мы знаем, что, когда
он предстанет пред нами (она объяснила Юджину, что он - это вселенский дух
совершенства, который включает в себя и людей), мы уподобимся ему. Ибо мы
увидим его таким, каков он есть.
- И всякий, кто надеется на него, - очистится, ибо он чист.
Однажды она объяснила Юджину, что очищение отнюдь не требует от
человека безнадежной душевной борьбы и аскетического воздержания. Нет,
достаточно человеку уверовать в свое доброе начало, и эта вера укрепит его.
- Вы смеетесь надо мной, - сказала она ему как-то, - но я говорю вам,
что вы чадо божье. В вас теплится божественная искра. Настанет день, и она
разгорится ярким пламенем. Все остальное рассеется как дурной сон, потому
что оно лишено реальности.
В ее обращении с ним было что-то материнское, она даже пела ему
псалмы, и, как ни странно, ее тоненький голосок уже не раздражал его, а ее
духовная сила преображала ее и делала прекрасной в его глазах. Чудачества и
внешняя неприглядность миссис Джонс, а также то обстоятельство, что ее
квартира обставлена безвкусно, что у нее безобразная фигура - по его
понятиям во всяком случае, - что она неизвестно почему приписывает китам
духовную сущность, а клопов и прочих зловредных насекомых считает
порождением бренного разума, - все это нисколько не смущало его. В ее
рассуждениях о вселенной, как о духе, о вселенной, не знающей зла, было
что-то притягательное. Конечно, пяти чувств недостаточно для познания мира,
и за пределами их показаний он угадывал бездонные глубины чудес и
могущества. Так почему же заранее отклонить такое решение? Почему не
принять его, как вполне пригодное? В книге "Машина мироздания", которую
Юджин когда-то читал, говорилось, что мир планет бесконечно мал, что с
точки зрения беспредельности он вообще не идет в счет, хотя и кажется нам
необъятным. Почему же вместе с Карлейлем не признать, что этот мир
существует только в нашем восприятии и что поэтому он призрачен? Постепенно
мысли эти крепли и все больше овладевали Юджином.
Он стал бывать в обществе. Случайная встреча с мосье Шарлем, который
долго тряс ему руку и расспрашивал, где он живет и что делает, воскресила в
Юджине былое влечение к искусству. Мосье Шарль стал горячо убеждать его
снова устроить выставку своих картин, каких бы то ни было.
- Вы! - воскликнул он сердечно, но и с некоторой долей негодования,
так как Юджин был для него прежде всего художником, и притом очень крупным.
- Вы, Юджин Витла, - редактор, издатель! Вы, перед кем через несколько лет,
стоит вам только пожелать, склонились бы все ценители искусства! Вы,
который мог бы, отдав этому всю жизнь, сделать для американского искусства
больше, чем любой известный мне мастер! Вы тратите свое время на
заведование художественными отделами, на редакторскую возню, на
издательское дело! Да неужели вам не совестно? Но и сейчас еще не поздно. А
ну, давайте-ка устроим выставку! Что вы скажете, если я предложу приурочить
ее к разгару сезона, - я имею в виду январь или февраль, а? В эту пору все
интересуются искусством. Я предоставлю в ваше распоряжение самый большой
зал. Ну, как вы думаете?
Он весь горел чисто французским энтузиазмом, он повелевал, вдохновлял,
настаивал.
- Если только у меня что-нибудь выйдет, - негромко ответил Юджин,
разводя руками, и в уголках его рта обозначились горькие складки презрения
к себе. - Возможно, что время мое уже ушло.
- Ваше время ушло! Ваше время ушло! Какой вздор! И вы говорите мне
подобные вещи? "Если у меня что-нибудь выйдет!" Нет, я отказываюсь иметь с
вами дело! Вы, с вашими бархатными тонами, с вашими смелыми линиями! Нет,
это невозможно, немыслимо!
С пафосом чистокровного галла он воздел руки, закатил глаза, брови у
него полезли на лоб. Затем он пожал плечами и стал ждать признаков
оживления на лице Юджина.
- Ну что ж, - сказал тот, выслушав его. - Но только я ничего не
обещаю. Посмотрим. - И он сообщил ему свой адрес.
И опять эта встреча дала толчок Юджину. Мосье Шарль, которому известно
было мнение о нем знатоков и который в свое время успешно распродал все его
картины, смотрел на них как на прибыльный товар, если не в Америке, то за
границей, и надеялся в качестве импресарио талантливого художника
заработать немало денег и славы.
Надо продвигать на рынок американских художников - кто-нибудь из них
должен выдвинуться, так почему не Витла? Этот человек действительно
заслуживает поддержки.
И Юджин стал писать, быстро, нервно, вдохновенно, все, что ни
попадалось ему на глаза, временами чувствуя, что былая его сила навсегда
утрачена. Он снял комнату окнами на север, неподалеку от дома, где жила
Миртл, и здесь пробовал писать портреты - Миртл с мужем, Миртл с маленькой
Анджелой, создавая классически простые композиции. Затем он стал подбирать
натуру на улице - чернорабочие, прачки, пропойцы, все характерные типы.
Случалось, он уничтожал свои картины, но в общем работа подвигалась. Им
овладело лихорадочное желание изобразить жизнь такой, какой он видел ее,
запечатлеть ее с портретной точностью, со всеми ее странностями и
причудами, с ее бессмысленностью и жестокостью. Он часто писал толпу, ее
неустойчивые, изменчивые настроения. Парадокс, который представляет собой
опустившийся пропойца - живой труп - среди бьющей ключом жизни, на время
завладел его воображением. Он видел в этом свой собственный протест,
судорожное цепляние за жизнь, обвинение, брошенное в лицо природе, и это
подхлестывало его. Полотно это было впоследствии продано за восемнадцать
тысяч долларов - рекордная цифра.
А тем временем Сюзанна - его утраченная мечта - путешествовала с
матерью за границей. Она побывала в Англии, Шотландии, Франции, Египте,
Италии и Греции.
Жестокая буря, которую вызвало ее внезапное и в сущности безотчетное
увлечение, не прошла для нее даром. А теперь она была так потрясена
катастрофами, которые эта буря обрушила на голову Юджина, что не знала, что
делать и что думать. Она была еще слишком молода и по-прежнему далека от
жизни. Сильная телом и духом, она по-прежнему жила мечтами и впечатлениями
минуты - ее философские и нравственные представления еще не устоялись.
Миссис Дэйл, опасаясь новой вспышки упрямства, которая могла разрушить все
ее тонкие расчеты, старалась воздействовать на дочь то лаской, то
упорством, то хитростью, как угодно, лишь бы избежать какого-нибудь
внезапного порыва и опасного пробуждения прошлого.
Тревога не покидала ее ни на минуту. Как поладить с Сюзанной? Всякое
ее желание, любой каприз или причуда, касавшиеся туалетов, развлечений,
путешествий, знакомств, исполнялись немедленно. Не хочется ли ей поехать
туда-то, увидеть то-то, встретиться с тем-то и тем-то? И Сюзанна, прекрасно
понимавшая, какими мотивами руководствуется мать, и вместе с тем
встревоженная страданиями и бедами, которые она навлекла на Юджина, не
могла решить, правильно ли она тогда поступила. Сомнения одолевали ее.
Но больше всего ее смущала мысль, действительно ли она любила Юджина?
Не было ли это мимолетным увлечением? Не было ли это злой шуткой, которую
сыграла с ней бунтующая кровь, между тем как о духовной близости между ними
не могло быть и речи? На самом ли деле Юджин единственный человек, с
которым она могла бы быть счастлива? Не слишком ли он склонен к обожанию,
не слишком ли своенравен, не слишком ли опрометчив и безрассуден в своих
стремлениях? Действительно ли он такой одаренный человек, как она себе
представляла? Не кончилось ли бы дело тем, что она вскоре разлюбила бы его,
а может быть, даже и возненавидела? Могли бы они быть долго и по-настоящему
счастливы? Или ей был бы скорее по душе человек с твердым характером, более
крутой и равнодушный - человек, которым она восхищалась бы и за которого
вынуждена была бы бороться? Не такой, что обожал бы ее и нуждался в ее
сочувствии, а сильный, смелый, решительный, разве не это в конце концов ее
идеал? И разве можно сказать про Юджина, что он отвечает ее идеалу? Эти
вопросы и еще много других не переставали терзать ее.
Как ни странно, жизнь полна таких трагических парадоксов. Как часто
горячность характера и крови приводит нас к грубым ошибкам, против которых
протестует наш разум, все наши жизненные обстоятельства и общественные
условности. Одно дело - мечты человека, другое - его способность
осуществить их. Известны, правда, случаи блистательных побед и, напротив,
блистательных поражений. Блистательное поражение потерпел Абеляр,
блистательную победу одержал Наполеон, возведенный на трон в Париже. Но как
ничтожно число побед по сравнению с числом поражений!
Нельзя сказать, однако, что Сюзанна пришла к выводу, будто она никогда
не любила Юджина. Отнюдь нет. Хотя миссис Дэйл прибегала к хитрейшим
маневрам, чтобы окружить дочь более молодыми и более достойными ее внимания
мужчинами, Сюзанне, по натуре склонной к самоанализу и трезвой
наблюдательности, не скоро предстояло вновь попасться на удочку любви, если
считать, что однажды это с нею уже случилось. Она, казалось, дала себе
обещание отныне внимательнее изучать мужчин и, не отвергая их ухаживаний,
выжидала какого-нибудь шага со стороны Юджина или кого-либо другого,
который заставил бы ее принять решение. В Сюзанне пробудился интерес к той
странной и опасной силе, какой была ее красота: она знала теперь, что она
действительно красива, и часто заглядывалась на себя в зеркало, любуясь
искусно положенным локоном, линией подбородка, щеки или плеча. О, как она
вознаградит Юджина за все его мучения, если когда-нибудь вернется к нему!
Но сбудется ли это? Может ли она к нему вернуться? К тому времени он,
пожалуй, образумится и только презрительно пожмет плечами и высокомерно
усмехнется при встрече с ней. Потому что, нет сомнения, Юджин замечательный
человек, и скоро его звезда снова засияет. А тогда - что он подумает о ней,
о ее молчании, вероломстве, ее нравственной трусости?
"В конце концов, что я такое? - говорила она себе. - Но как высоко он
вознес меня, как восхищался мной, как пылал! Нет, конечно, он
необыкновенный человек!"
Развязка этого романа - вернее, то, что можно назвать развязкой, -
наступила лишь два годя спустя. К тому времени взгляды Сюзанны стали более
трезвыми, она развилась интеллектуально, сделалась более хладнокровной -
хотя, пожалуй, не более холодной - и более критически смотрела на
окружающее. Мужчины что-то уж очень пылко восхищались ее красотой. После
Юджина их страстные заверения и клятвы в вечной любви не производили на нее
большого впечатления.
И вот однажды в Нью-Йорке на Пятой авеню произошла встреча. Сюзанна
поехала с матерью за покупками, но как-то случилось, что они на минуту
потеряли друг друга. Юджин в ту пору уже окончательно пришел в себя. Время
залечило его раны, но разве лишь чуть затуманило в его сердце образ чудной,
неувядаемой красоты. Не раз задумывался он над тем, что он сделал бы, если
бы снова увидел Сюзанну, что сказал бы ей? Улыбнулся бы, поклонился? И если
бы в глазах ее прочел ответный блеск, опять воспылал к ней любовью? Или он
нашел бы ее изменившейся, холодной и безразличной? Может быть, он и сам
отнесся бы к ней с насмешливым безразличием? Потом у него, вероятно, было
бы тяжело на душе, но он отплатил бы ей. Если она действительно любила его,
то пусть вдвойне страдает от того, что была глупой, безвольной куклой в
руках матери. Он не мог знать, что Сюзанна слышала о смерти его жены и о
рождении ребенка и что она написала ему пять писем и все уничтожила, из
страха перед его упреками, равнодушием и презрением.
Она слышала, что он снова достиг славы, так как выставка состоялась и
вызвала одобрительные отклики. Его талант признавался всеми. Особенно
восторгались художники. Они считали, что он несколько причудлив и
эксцентричен, но что это большое дарование. Мосье Шарль подал одному
крупную финансисту идею поручить Юджину стенную роспись его банка,
строившегося в финансовом центре Нью-Йорка. И Юджин написал для него девять
больших панно, в которых с глубокой выразительностью передал свое
восприятие жизни. Большие, сверкающие красками фрески его работы можно было
увидеть и в Вашингтоне - в трех крупных общественных зданиях, - и в
капитолиях* трех различных штатов; Юджин запечатлел в них свои смелые мечты
о красоте, какой еще не бывало в мире. В каждой его работе мелькал один и
тот же образ - лицо, рука, овал щеки, глаз. И если вы когда-то знали
прежнюю Сюзанну, вам нетрудно было угадать, кто этот неуловимый призрак,
который витал перед художником.
______________
* Здания, в которых заседают конгрессы штатов.
Но, несмотря на это, он теперь ненавидел ее - так по крайней мере ему
казалось. Разум его попрал прекрасный образ, который когда-то так
боготворил. Он ненавидел - и все же любил ее. Жизнь, любовь сыграли с ним
отвратительную шутку - они затмили его разум, а потом насмеялись над
безумцем. Нет, никогда уже любовь не будет владеть им. И все же женская
красота оставалась для него сильнейшим соблазном, разница была лишь в том,
что теперь он не поддавался ему.
И вот однажды пути их скрестились.
Он едва узнал ее, так неожиданна была встреча и так мгновенна. Он
только что вышел из ювелирного магазина на Пятой авеню возле Сорок второй
улицы, где купил маленькой Анджеле колечко ко дню рождения и увидел
Сюзанну, переходившую улицу на перекрестке. Глаза этой девушки, беглый
взгляд, молниеносное воспоминание о чем-то прекрасном...
Юджин остановился - возможно ли...
"Он даже не узнает меня, - подумала Сюзанна, - а может быть, он меня
ненавидит. Боже мой - ведь только пять лет прошло..."
"Как будто она, - подумал он, - а может быть, и нет. Но если даже и
она, пусть убирается к дьяволу!"
Жесткие складки залегли в углах его рта.
"Я сделаю вид, будто не заметил ее, лучшего она не заслуживает, -
решил он. - Она никогда не узнает, что я ее люблю".
И так они разошлись, чтобы больше не встречаться, - и оба жаждали
любви, оба отвергали ее, оба схоронили глубоко в сердце призрак утраченной
красоты.
Метафизика часто служит нам желанным прибежищем в поисках душевного
равновесия и моральной опоры, хотя не всегда это так, и все зависит от
того, к чему склоняют человека его симпатии и жизненный опыт. Жизнь на
каждом повороте теряется в неведомом, и в памяти остаются лишь важнейшие
вехи на пройденном пути, а потом и они исчезают. Может показаться странным,
что Юджин, разбитый физически и нравственно, на какое-то время заблудился в
тумане религиозных измышлений, но такие вещи бывают с людьми, которых
сильно потрепало бурей. В религии они ищут спасения от самих себя, от своих
сомнений и отчаяния.
Если бы меня спросили, что такое религия, я бы сказал, что это
примочка, накладываемая человеком на душевные раны, что это раковина, куда
он заползает, чтобы укрыться от неизбежного, вечно изменчивого,
беспредельного. Все мы ищем чего-то безусловного и создаем его себе, если
не находим. Религия как будто дает жизни некий постоянный адрес, этикетку,
но это лишь самообман. И снова мы возвращаемся к таким извечным проблемам,
как время, пространство и безграничный разум - но чей? Ибо это - то самое,
во что мы неизбежно упираемся и куда относим все, что нам не надо познать.
Однако потребность в религии не является чем-то постоянно присущим
человеку, как, впрочем, и остальное в жизни. Стоит ему выздороветь, и душа
его оказывается во власти прежних иллюзий. В жизнь Юджина снова вошли
женщины - а как вы думали? - быть может, привлеченные его грустью и
одиночеством, когда, надломленный пережитой трагедией, он стал снова
показываться в обществе. Но теперь он принимал их внимание скорее
скептически, хотя и не всегда оставался к нему равнодушен. Женщины, которых
он встречал у знакомых, зрелые матроны и юные девушки, мечтали
заинтересовать его и не хотели и слышать об отказе. Тут были и актрисы, и
художницы, и бездарные поэтессы, певицы из варьете, журналистки и просто
бездельницы. Задушевные беседы, переписка и встречи иногда приводили и к
более интимным отношениям, которые кончались так же, как и все предыдущие.
Так, значит, Юджин не изменился? Да нет, не слишком. Он только закалил свои
чувства и разум, закалил для жизни и работы. Снова бывали в его жизни
бурные сцены, слезы расставания, отречения, холодные встречи, - но где-то
за всем этим, под крылышком у Миртл, жила маленькая Анджела - его опора и
утешение.
Для всякого постороннего взгляда Юджин был теперь художником,
язычником до мозга костей, который читал Библию ради красот стиля, а
Шопенгауэра, Ницше, Спинозу и Джемса - ради тех жизненных тайн, которые они
ему приоткрывали. В своей дочурке он видел обаятельное существо и в то же
время предмет, достойный изучения. Он с любовью и интересом наблюдал за
девочкой, в которой уже различал кое-что свое и кое-что Анджелино, гадая,
что из всего этого получится. Какая она будет, когда вырастет? Будет ли
искусство что-нибудь значить для нее? Она казалась ему такой смелой,
веселой, своенравной.
- Дочка у тебя изрядный тиран, - говорила ему Миртл.
И он с улыбкой отвечал:
- Ничего не поделаешь, попробую как-нибудь с этим справиться.
Он тешил себя мыслью, что если он и маленькая Анджела со временем
поймут друг друга и если она не слишком рано выйдет замуж, он постарается
создать для нее прекрасный дом. А может быть, и ее муж согласится жить с
ним под одной крышей.
Последняя сцена нашей повести приводит читателя в студию в Монтклере,
где обосновался Юджин и где Миртл, переселившаяся к нему вместе с мужем,
вела его хозяйство, а маленькая Анджела не давала ему скучать. Однажды
поздно вечером Юджин сидел у камина, углубившись в книгу, как вдруг
прочитанная фраза или отрывок привели ему на память одно место в
примечательных главах "О непознаваемом" из работы Спенсера "Факты и
комментарии", и он встал, чтобы разыскать его. Порывшись, он нашел нужный
том и с удовлетворением прочитал эти строки, настолько созвучные его
собственным взглядом и настроениям. И поскольку отрывок этот так пришелся
по душе Юджину, я приведу его здесь:
"Если от нас скрыта сущность вещей, воспринимаемых нашими чувствами,
то тайны мироздания еще более нам недоступны, ибо если первые могут
считаться - и действительно считаются - объяснимыми либо в свете гипотезы о
сотворении мира, либо в свете учения об эволюции, то ко вторым это
неприменимо. Как верующий, так и скептик должны сойтись на том, что
пространство извечно и никем не создано, и что оно, наоборот,
предшествовало сотворению мира, буде такое действительно имело место.
Следовательно, если бы мы и проникли в тайну бытия, это не разрешило бы для
нас многих других, еще более недоступных и темных загадок. То, что мыслится
нами как предшествовавшее всякому творению и всякой эволюции, ставит нас
перед загадками, которые еще меньше поддаются нашему познанию, чем явления
мира видимого и осязаемого. Мысль о мире, который, будучи исследован со
всех сторон и, казалось бы, до конца, таит в себе неисследованную область,
по сравнению с которой часть, доступная нашему воображению, бесконечно
мала, - мысль о пространстве, по сравнению с которым наша неизмеримая
звездная система сжимается до ничтожных размеров, - эта мысль так
грандиозна, что наш ум не вмещает ее. За последние годы представление о
бесконечном пространстве, не имеющем ни начала, ни причины, - пространстве,
которое всегда существовало и будет существовать, вызывает во мне чувство,
подобное страху".
"Вот это, - мысленно произнес Юджин, оглядываясь, так как ему
послышался легкий шорох за дверью, - вот это поистине самое ясное
утверждение ограниченности человеческого познания, какое мне приходилось
встречать".
И тут он увидел на пороге маленькую Анджелу в широкой пижаме, немного
похожей на костюм Пьеро, и улыбнулся, так как шалости и уловки этой
своенравной молодой особы были ему хорошо знакомы.
- Ты зачем сюда пришла? - спросил он с напускной строгостью. - Тебе
давно пора спать. Вот узнает тетя Миртл, попадет тебе!
- Мне не спится, папочка, - ответила ему маленькая плутовка, которой
очень хотелось еще немного посидеть с ним у камина, и она быстро побежала к
нему через комнату, чтобы приласкаться. - Подними меня, папочка!
- Знаю я, как тебе не спится, жулик ты этакий! Просто хочешь, чтобы я
укачал тебя на руках. А ну-ка, живей в постельку!
- Ой нет, папочка!
- Ну уж ладно, иди сюда, - и, взяв ее на руки, Юджин снова уселся у
камина. - А теперь изволь спать, или я сейчас же отнесу тебя в кроватку.
Девочка свернулась клубочком, положив ему на руку золотистую головку.
А он смотрел на это личико и думал о том, как бурно было ее появление на
свет.
- Мой цветочек! - сказал он. - Милая моя крошка!
Она не отозвалась. Немного погодя он уложил ее, сонную, в постель,
тщательно подоткнул одеяльце, а затем вернулся к себе и вышел на побуревшую
лужайку. Ноябрьский ветер шелестел в безжизненно повисших и почерневших
листьях деревьев. Над головой мерцали звезды - величественный пояс Ориона,
таинственные созвездия обеих Медведиц и та далекая туманность, которую
именуют Млечным Путем.
"Где во всем этом - в бесконечности материи - Анджела? - подумал он и
провел рукою по волосам. - И где будет то, из чего состою я? Как хаотична,
но как прекрасна жизнь! Сколько в ней разнообразия, сколько нежности и
суровости. Она словно яркая симфония!"
Он глядел в сверкающую бездну пространства, и прекрасные образы
рождались в его душе.
"Как хорошо сегодня шумит ветер", - подумал Юджин.
И он тихонько вернулся в дом и запер дверь.