Страница:
Чувствовать, как обвиваются вокруг твоей шеи руки прелестной,
жизнерадостной восемнадцатилетней девушки - чем не рискнешь ради этого!
Закон общества гласил: одна жизнь - одна любовь. Может ли он согласиться с
этим? Может ли одна женщина удовлетворить его? Могла ли бы навсегда
удовлетворить его, скажем, Фрида, если бы она принадлежала ему? Он не
находил ответа. У него не было желания думать об этом. Но какое наслаждение
ходить по благоухающему саду! Ощущать розу у своих губ!
Анджела долго не замечала этого увлечения. Бедняжка! Привыкнув целиком
полагаться на условности, как она их понимала, она еще не догадывалась о
том, что мир полон злых козней и интриг, ловушек, силков, волчьих ям.
Жизненный путь добросовестной и преданной мужу жены должен быть прост и
легок. Она не должна страдать из-за неуверенности в его любви, из-за его
злосчастного характера, равнодушия или измены. Если она усердно работает, -
Анджела же работала не щадя себя, - если она старается быть хорошей женою,
экономной, услужливой, готовой в любую минуту жертвовать ради мужа своим
спокойствием, своими прихотями, желаниями и вкусами, то как не рассчитывать
на такое же отношение с его стороны? Анджела понятия не имела о двойной
морали, и если бы ей стали об этом говорить, она не поверила бы. Родители
внушили ей совершенно определенное представление о браке. Отец был верен ее
матери. Отец Юджина был верен своей жене - это не подлежало сомнению. Ее
зятья были верны ее сестрам, зятья Юджина были верны его сестрам. Как же
может Юджин не быть верен ей?
До сих пор, правда, у нее не было явных улик против него. Вполне
возможно, что он был и останется ей верен. Он так и сказал ей. Но как
объяснить его похождения до брака? Ужасно, что он способен был обмануть ее.
Она никогда не забудет этого. Он гений - это несомненно. Весь мир ждет его
слова. Он великий человек, которому подобает лишь общество великих людей,
но если это невозможно, у него вообще не должно быть желания с кем-либо
общаться. Смешно подумать, что он может волочиться за какими-то гусынями!
Размышляя, Анджела приходила к выводу, что должна сделать все от нее
зависящее, чтобы не допустить этого. Место Юджина, по ее мнению, было на
престоле величия, а ее место - на ступеньках у его ног, в качестве
преданного служки, размахивающего кадильницей славословий и восторгов.
Проходили дни, и Юджин еще много раз виделся с Фридой, иногда
невзначай, иногда преднамеренно. Как-то раз днем он сидел у сестры, когда
Фрида пришла туда по поручению своей приемной матери за какой-то выкройкой.
Она пробыла у них час с лишним, и Юджин раз десять улучил возможность
поцеловать ее. И долго еще после ее ухода его преследовало воспоминание об
ее прелестных глазах и улыбке. В другой раз, застав Фриду в сумерки близ
лодочной пристани, он увлек ее в чащу дикого винограда и целовал там без
помехи. Такие мимолетные тайные встречи происходили и в доме его родителей
и в его студии на сеновале, куда девушка несколько раз поднималась,
ссылаясь на его обещание нарисовать ее портрет. Анджеле это очень не
нравилось, но она ничего не могла поделать. Фрида проявляла в любви то
особенное терпение, которое свойственно в таких случаях женщинам и которого
мужчина никогда не поймет. Она выжидала своего часа, пока Юджин придет и
найдет ее, тогда как он, с присущей влюбленному мужчине ненасытностью, все
время жаждал ее видеть. Он ревновал ее, когда она отправлялась на невинные
прогулки со знакомыми молодыми людьми. То обстоятельство, что он не всегда
мог ее видеть, было для него огромным лишением, а его брак с Анджелой
казался ему катастрофой. Присутствие жены он теперь ощущал как помеху своей
любви к Фриде и смотрел на Анджелу почти с ненавистью. Зачем он на ней
женился? Если Фрида бывала поблизости, а он не имел возможности подойти к
ней, он провожал каждое ее движение тоскующим, жадным взглядом. Ее чарующая
красота причиняла ему страдание. А девушка и не догадывалась, какой
всепожирающий огонь она зажгла в нем.
Ничего неестественного не было в том, что они несколько раз,
совершенно случайно, вместе возвращались с почты. В порядке вещей было и
то, что мисс Анна Рот приглашала к обеду мистера Витла с женою и Юджина с
Анджелой. Однажды, когда Фрида была в гостях в доме Витла, Анджеле
показалось, что при ее появлении в гостиной девушка с какой-то странной
поспешностью отошла от Юджина. Однако уверенности у нее не было. Фрида и
раньше в ее присутствии позволяла себе с самым невинным лицом вертеться
около Юджина. "Уж не волочится ли за ней Юджин?" - подумала Анджела, но у
нее не было никаких доказательств. Она пробовала выследить их, но Юджин был
так ловок, а Фрида так осторожна, что ей это не удавалось. Тем не менее
перед отъездом из Александрии между супругами произошла сцена - со слезами,
истерикой и бурными излияниями, во время которой Анджела обвиняла Юджина в
ухаживании за Фридой, а он решительно отвергал ее обвинения.
- Если бы не мое уважение к твоим родным, - заявила она, - я
изобличила бы ее тут же, в твоем присутствии! И она не посмела бы отрицать!
- Да ты с ума сошла! - возражал Юджин. - Я в жизни не видел такой
ревнивой женщины! Боже мой! Неужели мне больше на женщин смотреть нельзя?
Эта девочка! Что же мне, уж и не говорить с ней?
- Говорить! Говорить! Знаю я, как ты с ней говоришь! Я это вижу! Я это
чувствую! Боже, почему ты дал мне мужа, который обманывает меня!
- Ах, перестань, пожалуйста! - рассердился Юджин. - Вечно ты
подглядываешь за мной! Я шагу не могу ступить без твоего надзора! Ты
думаешь, я не вижу? Ну что ж, следи, если тебе нравится! Много пользы это
тебе принесет! Только смотри, как бы я действительно не дал тебе повода для
ревности в самом скором времени! Надоело мне это!
- Нет, вы только послушайте, как он со мной разговаривает! -
простонала Анджела. - А мы всего год как женаты! Как ты только можешь,
Юджин! Неужели у тебя нет ни жалости, ни стыда? Да еще здесь, в доме твоих
родителей! О-о-о!
Эти истерики бесили Юджина. Он не понимал, как можно так вести себя.
Да, он беззастенчиво лгал ей насчет Фриды, но ведь Анджела ничего не знает
(он не сомневался в том, что она ничего не знает). Все эти придирки вызваны
исключительно подозрениями. А если она способна так вести себя на основании
одних только подозрений, то чего же следовало ожидать, случись ей узнать
правду?
Однако Анджела все еще способна была слезами вызвать в нем жалость и
раскаяние. При виде ее горя ему становилось стыдно за свое поведение -
вернее, его огорчало, что он не может справиться с собой. Подозрения
Анджелы положили конец его любовной идиллии. В глубине души он проклинал
тот день, когда женился на ней, так как образ Фриды неотступно стоял перед
ним и звал к любви, к страсти. В эти минуты жизнь казалась ему до ужаса
печальной. Все прекрасное, что человек ищет и находит в мире, волею
враждебного рока осуждено на гибель. Пепел истлевших роз - вот все, что
могла предложить ему жизнь. Плоды мертвого моря, рассыпающиеся в прах при
первом прикосновении! Ах, Фрида, Фрида! Ах, юность, юность! Неужели перед
его глазами вечно будет сиять, подобно Святому Граалю, недостижимый идеал
красоты? О жизнь! О смерть! Что же в конце концов лучше - пробуждение или
сон? Если бы он мог беспрепятственно любить Фриду, тогда стоило бы жить, а
без нее...
Несомненной слабостью Юджина было то, что в каждом из своих новых
увлечений он готов был видеть сущность и квинтэссенцию блаженства и,
загораясь восторженным чувством, внушал себе, что именно здесь и нигде
больше, именно в данном неповторимом образе заключен его идеал. Так он был
влюблен в Стеллу, Маргарет, в Руби, Анджелу, Кристину, а теперь - в Фриду.
И все же это ничему не научило его, разве только, что любовь -
восхитительнейшее чувство. Порою он задумывался, пытаясь постичь, почему
черты того или иного лица обладают таким волшебным очарованием. Поистине
магнетическая сила таится иной раз в завитке волос, в белизне или покатости
лба, в красивой форме носа или уха, в изгибе алых и свежих, как
распустившаяся роза, губ. А щеки, подбородок, глаза в сочетании со всем
этим, - откуда в них такие колдовские чары? Отдаваясь во власть этих чар,
он обрекал себя на трагедии, но он меньше всего думал об этом.
Весьма сомнительно, удавалось ли когда-нибудь человеческой воле самой
побороть ту или иную слабость, - и способна ли она на это. Человеческие
склонности - область чрезвычайно тонкая. Они заложены в самих клетках
организма, в химических свойствах этих клеток. Тот, кто углубляется в тайны
биологии, часто обнаруживает любопытные явления: некие формы
микроскопической животной жизни существуют как бы для того, чтобы стать
добычею других форм животной жизни, иными словами, в силу присущих им
химических и физических свойств обречены на гибель. Так, у Калькинса
читаем: "Некоторые простейшие, по-видимому, строго ограничены в выборе
пищи. Туфлевидная парамеция (Paramecium) и колоколообразная вортицелла
(Vorticella) питаются определенными видами бактерий, да и многие другие
микроорганизмы, питающиеся более мелкими простейшими, обнаруживают ярко
выраженное расположение лишь к определенным видам пищи. Я наблюдал за одним
из таких микроскопических созданий (Actinobulos), лежавшим совершенно
неподвижно, хотя сотни бактерий и мельчайших видов простейших натыкались на
него. Но едва возле него оказывалась бактерия известного типа (Halteria
grandinella), как оно выбрасывало вперед микроскопическую стрелу или
"трохоцисту", прикрепленную к довольно длинному жгуту. Стрела неизменно
попадала в цель, и после короткой борьбы жертва заглатывалась и пожиралась.
Результаты многочисленных опытов показывают, что этот якобы свободный выбор
пищи обусловлен неизбежным действием определенных законов химии и физики,
которым не может не подчиняться организм того или иного индивидуума, как
невозможно не подчиняться закону тяготения. Смертоносная стрела, о которой
говорилось выше, реагирует только на один вид добычи, и притом с такою же
непреодолимой силой, с какою железные опилки реагируют на притягательную
силу магнита".
Юджин ничего не знал об этих любопытных биологических опытах, но он
подозревал, что влечения такого рода сильнее человеческой воли. Порою он
думал, что должен бороться со своими инстинктами, а в другие минуты
спрашивал себя: зачем это нужно? Если в них заключалось для него высшее
благо и он, борясь с ними, терял его, - то что у него оставалось? Сознание
собственной безупречности? Но это ничего не говорило ни уму, ни сердцу.
Уважение сограждан? Но в большинстве своих сограждан он видел лишь гробы
повапленные, что пользы ему от их лицемерного уважения? Так что же
оставалось - справедливость по отношению к другим? Но других не касается
или не должно касаться естественное влечение, которое может возникнуть
между мужчиной и женщиной. Это их личное дело. Да и вообще-то в мире очень
мало справедливости. Что же до его жены - верно, он дал ей слово, но дал
его не по доброй воле. Как может человек клясться в верности до гроба и
сдержать слово, когда в самой природе торжествуют эгоизм, вероломство,
разрушительные силы и непостоянство? Подобно цинику Фальстафу, Юджин не раз
задавался вопросом: "Может ли честь приставить новую ногу?" или, как
лукавый Макиавелли, утверждал, что сила есть право. Он был убежден, что для
успеха в этом мире нужна не добродетель, а расчет, а сам меньше кого-либо
был способен на расчет. Конечно, в этих рассуждениях сказывалось
анархическое проявление его эгоизма, но он приводил в свою защиту тот
довод, что не он создал свой разум и свои чувства, как и все прочее. Однако
хуже всего было то, что он хитрил, уверяя себя, будто ничего не берет
силою, безоглядно. Он только принимает то, что дарит ему
судьба-искусительница.
Гипнотические состояния такого рода, подобно заразной болезни или
лихорадке, имеют свое течение, свое начало, кризис и конец. Утверждают,
будто любовь бессмертна, но это говорится не о плоти, не о лихорадке
желания. Брачный союз двух душ, для которого, как писал Шекспир, нет
никаких преград, это явление совсем другого порядка - здесь вопросы пола
играют ничтожную роль. Дружба Дамона и Фития, о которых говорит
древнегреческое предание, была союзом в лучшем смысле этого слова, хотя оба
они были мужчины. Точно так же возможен и духовный союз между мужчиной и
женщиной. И такой союз бессмертен, но лишь потому, что он отражает духовные
идеалы человечества. Все другое - мимолетная иллюзия, которая рассеивается,
как дым.
Когда пришло время покинуть Александрию, к чему Юджин сам вначале
стремился, у него не было ни малейшего желания уезжать, наоборот,
предстоящая разлука причиняла ему страдания. Юджин видел, что любовь к нему
Фриды превращается в неразрешимую проблему. Он все больше приходил к
убеждению, что девушка не понимает и не может правильно разобраться ни в
своих чувствах к нему, ни в его чувствах к ней. Их взаимное влечение лишено
было той твердой опоры, которую дает сознание ответственности. Оно
принадлежало к тому неосязаемому и невещественному миру, который соткан из
солнечных лучей, сверкания воды, игры бликов в ярко освещенной комнате.
Юджин был бы неспособен во имя одной лишь прихоти сознательно совратить
девушку. Его чувства неизменно усложнялись более тонкими переживаниями:
исканием духовного родства, поклонением красоте, а также предвидением всех
мыслимых последствий, последствий не столько для себя, сколько для девушки,
хотя себя он тоже не забывал. Если девушка была еще неопытна, а он не мог
оказать ей покровительство, если он не мог жениться на ней или быть с ней
неразлучно и поддерживать ее материально (тайно или открыто), если он не
мог хранить их отношения в секрете от окружающего мира, - он склонен был
колебаться. Он не решался на опрометчивые шаги как ради нее, так и ради
самого себя. То обстоятельство, что он не мог жениться на Фриде, не мог
бежать с нею, поскольку был болен и материально не обеспечен, что он жил в
семейной обстановке, обязывавшей его вести себя осмотрительно, имело для
него огромное значение. Все же и здесь могла произойти трагедия. Если бы
Фрида по своей натуре была легкомысленна и своевольна; если бы Анджела не
была так бдительна, так болезненно ревнива и не обезоруживала его своей
беспомощностью; если бы мнение семьи и всего города не значило для него так
много; если бы он был здоров и располагал большими средствами, он,
вероятно, бросил бы Анджелу, увез бы Фриду куда-нибудь в Европу, - он
мечтал очутиться с ней в Париже - и впоследствии ему пришлось бы иметь дело
с разгневанным отцом, или же он постепенно пришел бы к заключению, что
прелести Фриды вовсе не являются смыслом и целью его существования. А
возможно, что случилось бы и то и другое. Джордж Рот, хоть и скромный
коммивояжер, был человек решительный. Он вполне способен был убить
соблазнителя дочери, нисколько не считаясь с его славой художника. Он
обожал Фриду, в которой видел живой образ своей покойной жены, и безусловно
был бы потрясен.
Однако ничего подобного случиться не могло, так как Юджин не был
склонен к опрометчивым поступкам. Он слишком много рассуждал. При известных
условиях он мог бы проявить безрассудную смелость, но только не в
теперешнем своем состоянии. Жизнь его не настолько была тягостна, чтобы
вынуждать его к действию. Так или иначе, он не видел выхода. А потому в
июне он вместе с Анджелой уехал в Блэквуд, внешне сохраняя полное
безразличие, но чувствуя себя так, словно вся жизнь его пошла прахом.
Естественно, что когда он очутился в Блэквуде, его охватило отвращение
ко всему окружающему. Тут не было Фриды. Александрия, раньше казавшаяся
скучнейшим в мире болотом, где люди не живут, а прозябают, вдруг стала
рисоваться ему земным раем. Маленькие озера, тихие улицы, площадь со
зданием суда, дом сестры, усадьба Фриды, родительский дом - все это он
видел теперь в романтическом свете, в том ореоле, который создается
чувством и который невозможен без иллюзий любви. Во всем и повсюду чудилось
ему лицо Фриды, ее фигура, ее взгляд. Для него теперь ничего не
существовало, кроме лучезарного образа девушки. Словно безотрадный,
пустынный пейзаж вдруг озарился мягким светом полночной луны.
А между тем Блэквуд был не менее красив, чем раньше, но только Юджин
не в состоянии был это видеть. Его отношение к Анджеле изменилось, а вместе
с ним изменилось и восприятие окружающего ее мира. Он отнюдь не считал, что
ненавидит Анджелу. Она была та же, что и прежде, в этом не могло быть
сомнений. Перемена была в нем самом. Он не мог одновременно без памяти
любить двух женщин. Правда, было время, когда он питал нежные чувства к
Анджеле и к Руби, к Анджеле и Кристине, но тогда им не владела такая
любовная лихорадка, какую он переживал сейчас. Он не мог изгнать из сердца
образ этой девушки. Минутами он чувствовал жалость к Анджеле. А иногда
ненавидел ее за то, что она навязывает ему свое общество, за то, что она,
как он говорил себе, ходит за ним по пятам. Боже милосердный! Если бы можно
было как-нибудь отделаться от нее, не причинив ей зла! Если бы можно было
высвободиться из этих тисков! Подумать только, что сейчас он мог быть с
Фридой, они вместе гуляли бы где-нибудь, катались бы на лодке, он сжимал бы
ее в своих объятиях! Никогда не забыть ему то утро, когда она впервые
пришла к нему в его студию на сеновале, а как обворожительна она была в тот
вечер, когда он впервые увидел ее в доме сестры. Что за отвратительная, в
общем, штука жизнь! И вот, сидел ли Юджин в гамаке на ферме Блю, или
качался на качелях, которые старый Джотем в свое время устроил для
кавалеров Мариетты, или с книгой в руках грезил в тени дома, повсюду он
ощущал тоску и одиночество, и у него была одна мечта - Фрида.
Тем временем здоровье его, как и следовало ожидать, нисколько не
улучшалось. Вместо того чтобы воздерживаться от плотских излишеств в своих
отношениях с Анджелой, он по-прежнему предавался им. Казалось, любовь к
Фриде должна была бы положить этому конец, но присутствие Анджелы, их до
некоторой степени вынужденная близость, ее настойчивые притязания снова и
снова разбивали тот защитный барьер, каким служила его неприязнь. Будь он
один, он вел бы целомудренный образ жизни до той минуты, пока его не
захватило бы какое-нибудь новое чувство. Но сейчас ему некуда было бежать -
ни от Анджелы, ни от самого себя, и их отношения, порою вызывавшие в нем
чуть ли не физическую тошноту, оставались прежними.
Все родные его жены - а их было немало как на ферме Блю, так и в
округе - были в восторге от приезда Юджина. Блестящий успех его первой
выставки, о которой писали газеты, и то, что его популярность нисколько не
пошатнулась после второй, - мосье Шарль сообщал, что вскоре в Париже
состоится выставка его картин, - все это еще больше укрепило престиж Юджина
в глазах всей семьи.
Сама Анджела чувствовала себя в этой обстановке королевой; что же до
Юджина, то ему предоставлялась привилегия всех гениев: он мог делать все,
что ему заблагорассудится. Юджин был в центре внимания, впрочем, внешне это
ни в чем не проявлялось, так как его четыре зятя - почтенные граждане
Запада - ничем не обнаруживали, что считают его необыкновенным человеком.
Он не принадлежал к знакомому им типу людей, - он не был ни банкиром, ни
адвокатом, ни хлеботорговцем, ни агентом по продаже недвижимого имущества,
но тем не менее они гордились им. Он был не такой, как все, но держал себя
естественно, добродушно, скромно и склонен был выказывать гораздо больше
интереса к их делам, чем испытывал в действительности. Часами он выслушивал
подробнейшие отчеты об их деятельности, вникал в их политические,
финансовые, хозяйственные и общественные интересы. Мир представлялся Юджину
пестрой смесью характеров и нравов - его всегда интересовало, как живут
другие люди. Он любил хороший анекдот и хотя сам редко рассказывал - был
прекрасным слушателем. Глаза его блестели, и все лицо светилось от
удовольствия, которое доставлял ему забавный рассказ.
Несмотря на все это, на внимание, каким он был окружен, на сердечный
прием, который ему оказывали родные Анджелы, и на то, что интерес к
искусству в нем отнюдь не угас (в парижской выставке нашел свое завершение
лишь первый, юношеский период его творчества), - Юджин остро ощущал, что
катится под гору. С ним происходило что-то неладное, это было несомненно.
Дела его шли все хуже и хуже. Правда, он мог еще надеяться на продажу
нескольких картин (в Нью-Йорке не нашлось ни одного покупателя на его
парижские этюды), но уверенности в этом не было никакой. Поездка на родину
обошлась им в двести долларов из капитала в тысячу семьсот, и предстояли
еще расходы осенью, если состоится его поездка в Чикаго. На полторы тысячи
долларов он и года не проживет, этого едва ли хватит больше чем на шесть
месяцев, а между тем ни писать при теперешнем своем состоянии, ни давать
иллюстрации для журналов он был не в силах. Необходимо было возможно скорее
продать несколько картин, - в противном случае он мог очутиться в очень
тяжелом положении.
Между тем Анджела, исполненная самых радужных надежд, внушенных ей их
пребыванием в Нью-Йорке и Париже, снова начала находить радость в жизни,
так как, по ее мнению, она в конце концов научилась справляться с Юджином.
Возможно, что у него и наклевывался легкий флирт с Фридой (ничего
серьезного быть не могло, иначе это от нее бы не укрылось), но ей удалось
пресечь его в самом начале. Правда, Юджин был раздражителен, однако
причиной этому были скорее всего сцены, которые она ему устраивала. Этим
бурным вспышкам чувств, далеко не всегда преднамеренным, она придавала
большое значение. Надо же заставить Юджина понять, что он женатый человек,
что он не может заглядываться на девушек и волочиться за ними, как раньше.
Анджела прекрасно сознавала, что Юджин несравненно моложе ее по
темпераменту, что в нем еще много мальчишеского и это может оказаться для
нее источником великих неприятностей, где бы они ни жили. Но если она будет
следить за ним, если будет настойчиво требовать от него внимания, тогда все
обойдется само собой. К тому же она отдавала должное его прекрасным
качествам - красивой внешности, приветливым манерам, славе, таланту. Разве
не приятно, бывая в обществе, называть себя "миссис Юджин Витла" и видеть,
как оглядываются те, кому имя Юджина знакомо? Его друзья - это не простые
обыватели, им восхищались большие люди, известные художники, да и
обыкновенные, заурядные люди без всяких претензий, считали его милым,
тактичным, способнейшим и достойнейшим человеком. В общем, он всюду
пользовался симпатией. Чего же еще можно было желать?
Анджела и не догадывалась об истинных чувствах Юджина. Жалость,
сознание, что он несправедлив к жене, крепко засевшее в голове болезненное
представление, что в мире царит несправедливость, желание по возможности
щадить Анджелу - в крайнем случае обманывать, но отнюдь не оскорблять - все
это вынуждало Юджина постоянно притворяться, будто он любит ее, делать вид,
что ему с ней очень хорошо, и приписывать все свои настроения только потере
работоспособности. Анджела была плохая отгадчица мыслей, да и переживания
Юджина были иногда слишком сложны, чтобы она могла их понять. Она жила в
воображаемом раю и, в сущности, строила свой дом на дремлющем вулкане.
Юджин не поправлялся, и к осени в нем укрепилось убеждение, что самое
лучшее для него - перебраться в Чикаго. Там, очевидно, вернется к нему
утраченное здоровье. Блэквуд ему осточертел. Тенистая лужайка потеряла для
него всякую прелесть. Маленькое озеро, речка, поля - все, что так восхищало
его когда-то, теперь ему вконец прискучило. Правда, беседы со старым
Джотемом, этим добрым и принципиальным, неизменно дружелюбным ко всем и
всему человеком, по-прежнему доставляли ему удовольствие, а Мариетта
развлекала его своим добродушным остроумием и неожиданной
наблюдательностью. Но он не мог удовлетвориться разговорами с нормальными,
трезвыми, уравновешенными людьми, пусть даже достойными и
доброжелательными. Простая жизнь и будничные дела начинали вызывать в нем
раздражение. Его тянуло в Лондон, в Париж, тянуло приняться за дела.
Безделье становилось невыносимым. Не важно, что он не в состоянии работать.
Он чувствовал, что должен попытаться. Эта оторванность от жизни действовала
на него ужасающе.
Шесть месяцев прожил Юджин в Чикаго и за это время не написал ни одной
картины, которая удовлетворила бы его, которую он не "замучил" бы
бесконечными переделками. Затем последовали три месяца в горах штата
Тенниси, куда они поехали, потому что кто-то рассказал ему про
чудодейственный источник в живописной долине, где весна изумительно хороша,
а жизнь необычайно дешева. Четыре летних месяца они провели в горах на юге
Кентукки, где царила вечная прохлада, а после этого пять месяцев в Билокси,
в штате Миссисипи, на берегу Мексиканского залива, так как кто-то
жизнерадостной восемнадцатилетней девушки - чем не рискнешь ради этого!
Закон общества гласил: одна жизнь - одна любовь. Может ли он согласиться с
этим? Может ли одна женщина удовлетворить его? Могла ли бы навсегда
удовлетворить его, скажем, Фрида, если бы она принадлежала ему? Он не
находил ответа. У него не было желания думать об этом. Но какое наслаждение
ходить по благоухающему саду! Ощущать розу у своих губ!
Анджела долго не замечала этого увлечения. Бедняжка! Привыкнув целиком
полагаться на условности, как она их понимала, она еще не догадывалась о
том, что мир полон злых козней и интриг, ловушек, силков, волчьих ям.
Жизненный путь добросовестной и преданной мужу жены должен быть прост и
легок. Она не должна страдать из-за неуверенности в его любви, из-за его
злосчастного характера, равнодушия или измены. Если она усердно работает, -
Анджела же работала не щадя себя, - если она старается быть хорошей женою,
экономной, услужливой, готовой в любую минуту жертвовать ради мужа своим
спокойствием, своими прихотями, желаниями и вкусами, то как не рассчитывать
на такое же отношение с его стороны? Анджела понятия не имела о двойной
морали, и если бы ей стали об этом говорить, она не поверила бы. Родители
внушили ей совершенно определенное представление о браке. Отец был верен ее
матери. Отец Юджина был верен своей жене - это не подлежало сомнению. Ее
зятья были верны ее сестрам, зятья Юджина были верны его сестрам. Как же
может Юджин не быть верен ей?
До сих пор, правда, у нее не было явных улик против него. Вполне
возможно, что он был и останется ей верен. Он так и сказал ей. Но как
объяснить его похождения до брака? Ужасно, что он способен был обмануть ее.
Она никогда не забудет этого. Он гений - это несомненно. Весь мир ждет его
слова. Он великий человек, которому подобает лишь общество великих людей,
но если это невозможно, у него вообще не должно быть желания с кем-либо
общаться. Смешно подумать, что он может волочиться за какими-то гусынями!
Размышляя, Анджела приходила к выводу, что должна сделать все от нее
зависящее, чтобы не допустить этого. Место Юджина, по ее мнению, было на
престоле величия, а ее место - на ступеньках у его ног, в качестве
преданного служки, размахивающего кадильницей славословий и восторгов.
Проходили дни, и Юджин еще много раз виделся с Фридой, иногда
невзначай, иногда преднамеренно. Как-то раз днем он сидел у сестры, когда
Фрида пришла туда по поручению своей приемной матери за какой-то выкройкой.
Она пробыла у них час с лишним, и Юджин раз десять улучил возможность
поцеловать ее. И долго еще после ее ухода его преследовало воспоминание об
ее прелестных глазах и улыбке. В другой раз, застав Фриду в сумерки близ
лодочной пристани, он увлек ее в чащу дикого винограда и целовал там без
помехи. Такие мимолетные тайные встречи происходили и в доме его родителей
и в его студии на сеновале, куда девушка несколько раз поднималась,
ссылаясь на его обещание нарисовать ее портрет. Анджеле это очень не
нравилось, но она ничего не могла поделать. Фрида проявляла в любви то
особенное терпение, которое свойственно в таких случаях женщинам и которого
мужчина никогда не поймет. Она выжидала своего часа, пока Юджин придет и
найдет ее, тогда как он, с присущей влюбленному мужчине ненасытностью, все
время жаждал ее видеть. Он ревновал ее, когда она отправлялась на невинные
прогулки со знакомыми молодыми людьми. То обстоятельство, что он не всегда
мог ее видеть, было для него огромным лишением, а его брак с Анджелой
казался ему катастрофой. Присутствие жены он теперь ощущал как помеху своей
любви к Фриде и смотрел на Анджелу почти с ненавистью. Зачем он на ней
женился? Если Фрида бывала поблизости, а он не имел возможности подойти к
ней, он провожал каждое ее движение тоскующим, жадным взглядом. Ее чарующая
красота причиняла ему страдание. А девушка и не догадывалась, какой
всепожирающий огонь она зажгла в нем.
Ничего неестественного не было в том, что они несколько раз,
совершенно случайно, вместе возвращались с почты. В порядке вещей было и
то, что мисс Анна Рот приглашала к обеду мистера Витла с женою и Юджина с
Анджелой. Однажды, когда Фрида была в гостях в доме Витла, Анджеле
показалось, что при ее появлении в гостиной девушка с какой-то странной
поспешностью отошла от Юджина. Однако уверенности у нее не было. Фрида и
раньше в ее присутствии позволяла себе с самым невинным лицом вертеться
около Юджина. "Уж не волочится ли за ней Юджин?" - подумала Анджела, но у
нее не было никаких доказательств. Она пробовала выследить их, но Юджин был
так ловок, а Фрида так осторожна, что ей это не удавалось. Тем не менее
перед отъездом из Александрии между супругами произошла сцена - со слезами,
истерикой и бурными излияниями, во время которой Анджела обвиняла Юджина в
ухаживании за Фридой, а он решительно отвергал ее обвинения.
- Если бы не мое уважение к твоим родным, - заявила она, - я
изобличила бы ее тут же, в твоем присутствии! И она не посмела бы отрицать!
- Да ты с ума сошла! - возражал Юджин. - Я в жизни не видел такой
ревнивой женщины! Боже мой! Неужели мне больше на женщин смотреть нельзя?
Эта девочка! Что же мне, уж и не говорить с ней?
- Говорить! Говорить! Знаю я, как ты с ней говоришь! Я это вижу! Я это
чувствую! Боже, почему ты дал мне мужа, который обманывает меня!
- Ах, перестань, пожалуйста! - рассердился Юджин. - Вечно ты
подглядываешь за мной! Я шагу не могу ступить без твоего надзора! Ты
думаешь, я не вижу? Ну что ж, следи, если тебе нравится! Много пользы это
тебе принесет! Только смотри, как бы я действительно не дал тебе повода для
ревности в самом скором времени! Надоело мне это!
- Нет, вы только послушайте, как он со мной разговаривает! -
простонала Анджела. - А мы всего год как женаты! Как ты только можешь,
Юджин! Неужели у тебя нет ни жалости, ни стыда? Да еще здесь, в доме твоих
родителей! О-о-о!
Эти истерики бесили Юджина. Он не понимал, как можно так вести себя.
Да, он беззастенчиво лгал ей насчет Фриды, но ведь Анджела ничего не знает
(он не сомневался в том, что она ничего не знает). Все эти придирки вызваны
исключительно подозрениями. А если она способна так вести себя на основании
одних только подозрений, то чего же следовало ожидать, случись ей узнать
правду?
Однако Анджела все еще способна была слезами вызвать в нем жалость и
раскаяние. При виде ее горя ему становилось стыдно за свое поведение -
вернее, его огорчало, что он не может справиться с собой. Подозрения
Анджелы положили конец его любовной идиллии. В глубине души он проклинал
тот день, когда женился на ней, так как образ Фриды неотступно стоял перед
ним и звал к любви, к страсти. В эти минуты жизнь казалась ему до ужаса
печальной. Все прекрасное, что человек ищет и находит в мире, волею
враждебного рока осуждено на гибель. Пепел истлевших роз - вот все, что
могла предложить ему жизнь. Плоды мертвого моря, рассыпающиеся в прах при
первом прикосновении! Ах, Фрида, Фрида! Ах, юность, юность! Неужели перед
его глазами вечно будет сиять, подобно Святому Граалю, недостижимый идеал
красоты? О жизнь! О смерть! Что же в конце концов лучше - пробуждение или
сон? Если бы он мог беспрепятственно любить Фриду, тогда стоило бы жить, а
без нее...
Несомненной слабостью Юджина было то, что в каждом из своих новых
увлечений он готов был видеть сущность и квинтэссенцию блаженства и,
загораясь восторженным чувством, внушал себе, что именно здесь и нигде
больше, именно в данном неповторимом образе заключен его идеал. Так он был
влюблен в Стеллу, Маргарет, в Руби, Анджелу, Кристину, а теперь - в Фриду.
И все же это ничему не научило его, разве только, что любовь -
восхитительнейшее чувство. Порою он задумывался, пытаясь постичь, почему
черты того или иного лица обладают таким волшебным очарованием. Поистине
магнетическая сила таится иной раз в завитке волос, в белизне или покатости
лба, в красивой форме носа или уха, в изгибе алых и свежих, как
распустившаяся роза, губ. А щеки, подбородок, глаза в сочетании со всем
этим, - откуда в них такие колдовские чары? Отдаваясь во власть этих чар,
он обрекал себя на трагедии, но он меньше всего думал об этом.
Весьма сомнительно, удавалось ли когда-нибудь человеческой воле самой
побороть ту или иную слабость, - и способна ли она на это. Человеческие
склонности - область чрезвычайно тонкая. Они заложены в самих клетках
организма, в химических свойствах этих клеток. Тот, кто углубляется в тайны
биологии, часто обнаруживает любопытные явления: некие формы
микроскопической животной жизни существуют как бы для того, чтобы стать
добычею других форм животной жизни, иными словами, в силу присущих им
химических и физических свойств обречены на гибель. Так, у Калькинса
читаем: "Некоторые простейшие, по-видимому, строго ограничены в выборе
пищи. Туфлевидная парамеция (Paramecium) и колоколообразная вортицелла
(Vorticella) питаются определенными видами бактерий, да и многие другие
микроорганизмы, питающиеся более мелкими простейшими, обнаруживают ярко
выраженное расположение лишь к определенным видам пищи. Я наблюдал за одним
из таких микроскопических созданий (Actinobulos), лежавшим совершенно
неподвижно, хотя сотни бактерий и мельчайших видов простейших натыкались на
него. Но едва возле него оказывалась бактерия известного типа (Halteria
grandinella), как оно выбрасывало вперед микроскопическую стрелу или
"трохоцисту", прикрепленную к довольно длинному жгуту. Стрела неизменно
попадала в цель, и после короткой борьбы жертва заглатывалась и пожиралась.
Результаты многочисленных опытов показывают, что этот якобы свободный выбор
пищи обусловлен неизбежным действием определенных законов химии и физики,
которым не может не подчиняться организм того или иного индивидуума, как
невозможно не подчиняться закону тяготения. Смертоносная стрела, о которой
говорилось выше, реагирует только на один вид добычи, и притом с такою же
непреодолимой силой, с какою железные опилки реагируют на притягательную
силу магнита".
Юджин ничего не знал об этих любопытных биологических опытах, но он
подозревал, что влечения такого рода сильнее человеческой воли. Порою он
думал, что должен бороться со своими инстинктами, а в другие минуты
спрашивал себя: зачем это нужно? Если в них заключалось для него высшее
благо и он, борясь с ними, терял его, - то что у него оставалось? Сознание
собственной безупречности? Но это ничего не говорило ни уму, ни сердцу.
Уважение сограждан? Но в большинстве своих сограждан он видел лишь гробы
повапленные, что пользы ему от их лицемерного уважения? Так что же
оставалось - справедливость по отношению к другим? Но других не касается
или не должно касаться естественное влечение, которое может возникнуть
между мужчиной и женщиной. Это их личное дело. Да и вообще-то в мире очень
мало справедливости. Что же до его жены - верно, он дал ей слово, но дал
его не по доброй воле. Как может человек клясться в верности до гроба и
сдержать слово, когда в самой природе торжествуют эгоизм, вероломство,
разрушительные силы и непостоянство? Подобно цинику Фальстафу, Юджин не раз
задавался вопросом: "Может ли честь приставить новую ногу?" или, как
лукавый Макиавелли, утверждал, что сила есть право. Он был убежден, что для
успеха в этом мире нужна не добродетель, а расчет, а сам меньше кого-либо
был способен на расчет. Конечно, в этих рассуждениях сказывалось
анархическое проявление его эгоизма, но он приводил в свою защиту тот
довод, что не он создал свой разум и свои чувства, как и все прочее. Однако
хуже всего было то, что он хитрил, уверяя себя, будто ничего не берет
силою, безоглядно. Он только принимает то, что дарит ему
судьба-искусительница.
Гипнотические состояния такого рода, подобно заразной болезни или
лихорадке, имеют свое течение, свое начало, кризис и конец. Утверждают,
будто любовь бессмертна, но это говорится не о плоти, не о лихорадке
желания. Брачный союз двух душ, для которого, как писал Шекспир, нет
никаких преград, это явление совсем другого порядка - здесь вопросы пола
играют ничтожную роль. Дружба Дамона и Фития, о которых говорит
древнегреческое предание, была союзом в лучшем смысле этого слова, хотя оба
они были мужчины. Точно так же возможен и духовный союз между мужчиной и
женщиной. И такой союз бессмертен, но лишь потому, что он отражает духовные
идеалы человечества. Все другое - мимолетная иллюзия, которая рассеивается,
как дым.
Когда пришло время покинуть Александрию, к чему Юджин сам вначале
стремился, у него не было ни малейшего желания уезжать, наоборот,
предстоящая разлука причиняла ему страдания. Юджин видел, что любовь к нему
Фриды превращается в неразрешимую проблему. Он все больше приходил к
убеждению, что девушка не понимает и не может правильно разобраться ни в
своих чувствах к нему, ни в его чувствах к ней. Их взаимное влечение лишено
было той твердой опоры, которую дает сознание ответственности. Оно
принадлежало к тому неосязаемому и невещественному миру, который соткан из
солнечных лучей, сверкания воды, игры бликов в ярко освещенной комнате.
Юджин был бы неспособен во имя одной лишь прихоти сознательно совратить
девушку. Его чувства неизменно усложнялись более тонкими переживаниями:
исканием духовного родства, поклонением красоте, а также предвидением всех
мыслимых последствий, последствий не столько для себя, сколько для девушки,
хотя себя он тоже не забывал. Если девушка была еще неопытна, а он не мог
оказать ей покровительство, если он не мог жениться на ней или быть с ней
неразлучно и поддерживать ее материально (тайно или открыто), если он не
мог хранить их отношения в секрете от окружающего мира, - он склонен был
колебаться. Он не решался на опрометчивые шаги как ради нее, так и ради
самого себя. То обстоятельство, что он не мог жениться на Фриде, не мог
бежать с нею, поскольку был болен и материально не обеспечен, что он жил в
семейной обстановке, обязывавшей его вести себя осмотрительно, имело для
него огромное значение. Все же и здесь могла произойти трагедия. Если бы
Фрида по своей натуре была легкомысленна и своевольна; если бы Анджела не
была так бдительна, так болезненно ревнива и не обезоруживала его своей
беспомощностью; если бы мнение семьи и всего города не значило для него так
много; если бы он был здоров и располагал большими средствами, он,
вероятно, бросил бы Анджелу, увез бы Фриду куда-нибудь в Европу, - он
мечтал очутиться с ней в Париже - и впоследствии ему пришлось бы иметь дело
с разгневанным отцом, или же он постепенно пришел бы к заключению, что
прелести Фриды вовсе не являются смыслом и целью его существования. А
возможно, что случилось бы и то и другое. Джордж Рот, хоть и скромный
коммивояжер, был человек решительный. Он вполне способен был убить
соблазнителя дочери, нисколько не считаясь с его славой художника. Он
обожал Фриду, в которой видел живой образ своей покойной жены, и безусловно
был бы потрясен.
Однако ничего подобного случиться не могло, так как Юджин не был
склонен к опрометчивым поступкам. Он слишком много рассуждал. При известных
условиях он мог бы проявить безрассудную смелость, но только не в
теперешнем своем состоянии. Жизнь его не настолько была тягостна, чтобы
вынуждать его к действию. Так или иначе, он не видел выхода. А потому в
июне он вместе с Анджелой уехал в Блэквуд, внешне сохраняя полное
безразличие, но чувствуя себя так, словно вся жизнь его пошла прахом.
Естественно, что когда он очутился в Блэквуде, его охватило отвращение
ко всему окружающему. Тут не было Фриды. Александрия, раньше казавшаяся
скучнейшим в мире болотом, где люди не живут, а прозябают, вдруг стала
рисоваться ему земным раем. Маленькие озера, тихие улицы, площадь со
зданием суда, дом сестры, усадьба Фриды, родительский дом - все это он
видел теперь в романтическом свете, в том ореоле, который создается
чувством и который невозможен без иллюзий любви. Во всем и повсюду чудилось
ему лицо Фриды, ее фигура, ее взгляд. Для него теперь ничего не
существовало, кроме лучезарного образа девушки. Словно безотрадный,
пустынный пейзаж вдруг озарился мягким светом полночной луны.
А между тем Блэквуд был не менее красив, чем раньше, но только Юджин
не в состоянии был это видеть. Его отношение к Анджеле изменилось, а вместе
с ним изменилось и восприятие окружающего ее мира. Он отнюдь не считал, что
ненавидит Анджелу. Она была та же, что и прежде, в этом не могло быть
сомнений. Перемена была в нем самом. Он не мог одновременно без памяти
любить двух женщин. Правда, было время, когда он питал нежные чувства к
Анджеле и к Руби, к Анджеле и Кристине, но тогда им не владела такая
любовная лихорадка, какую он переживал сейчас. Он не мог изгнать из сердца
образ этой девушки. Минутами он чувствовал жалость к Анджеле. А иногда
ненавидел ее за то, что она навязывает ему свое общество, за то, что она,
как он говорил себе, ходит за ним по пятам. Боже милосердный! Если бы можно
было как-нибудь отделаться от нее, не причинив ей зла! Если бы можно было
высвободиться из этих тисков! Подумать только, что сейчас он мог быть с
Фридой, они вместе гуляли бы где-нибудь, катались бы на лодке, он сжимал бы
ее в своих объятиях! Никогда не забыть ему то утро, когда она впервые
пришла к нему в его студию на сеновале, а как обворожительна она была в тот
вечер, когда он впервые увидел ее в доме сестры. Что за отвратительная, в
общем, штука жизнь! И вот, сидел ли Юджин в гамаке на ферме Блю, или
качался на качелях, которые старый Джотем в свое время устроил для
кавалеров Мариетты, или с книгой в руках грезил в тени дома, повсюду он
ощущал тоску и одиночество, и у него была одна мечта - Фрида.
Тем временем здоровье его, как и следовало ожидать, нисколько не
улучшалось. Вместо того чтобы воздерживаться от плотских излишеств в своих
отношениях с Анджелой, он по-прежнему предавался им. Казалось, любовь к
Фриде должна была бы положить этому конец, но присутствие Анджелы, их до
некоторой степени вынужденная близость, ее настойчивые притязания снова и
снова разбивали тот защитный барьер, каким служила его неприязнь. Будь он
один, он вел бы целомудренный образ жизни до той минуты, пока его не
захватило бы какое-нибудь новое чувство. Но сейчас ему некуда было бежать -
ни от Анджелы, ни от самого себя, и их отношения, порою вызывавшие в нем
чуть ли не физическую тошноту, оставались прежними.
Все родные его жены - а их было немало как на ферме Блю, так и в
округе - были в восторге от приезда Юджина. Блестящий успех его первой
выставки, о которой писали газеты, и то, что его популярность нисколько не
пошатнулась после второй, - мосье Шарль сообщал, что вскоре в Париже
состоится выставка его картин, - все это еще больше укрепило престиж Юджина
в глазах всей семьи.
Сама Анджела чувствовала себя в этой обстановке королевой; что же до
Юджина, то ему предоставлялась привилегия всех гениев: он мог делать все,
что ему заблагорассудится. Юджин был в центре внимания, впрочем, внешне это
ни в чем не проявлялось, так как его четыре зятя - почтенные граждане
Запада - ничем не обнаруживали, что считают его необыкновенным человеком.
Он не принадлежал к знакомому им типу людей, - он не был ни банкиром, ни
адвокатом, ни хлеботорговцем, ни агентом по продаже недвижимого имущества,
но тем не менее они гордились им. Он был не такой, как все, но держал себя
естественно, добродушно, скромно и склонен был выказывать гораздо больше
интереса к их делам, чем испытывал в действительности. Часами он выслушивал
подробнейшие отчеты об их деятельности, вникал в их политические,
финансовые, хозяйственные и общественные интересы. Мир представлялся Юджину
пестрой смесью характеров и нравов - его всегда интересовало, как живут
другие люди. Он любил хороший анекдот и хотя сам редко рассказывал - был
прекрасным слушателем. Глаза его блестели, и все лицо светилось от
удовольствия, которое доставлял ему забавный рассказ.
Несмотря на все это, на внимание, каким он был окружен, на сердечный
прием, который ему оказывали родные Анджелы, и на то, что интерес к
искусству в нем отнюдь не угас (в парижской выставке нашел свое завершение
лишь первый, юношеский период его творчества), - Юджин остро ощущал, что
катится под гору. С ним происходило что-то неладное, это было несомненно.
Дела его шли все хуже и хуже. Правда, он мог еще надеяться на продажу
нескольких картин (в Нью-Йорке не нашлось ни одного покупателя на его
парижские этюды), но уверенности в этом не было никакой. Поездка на родину
обошлась им в двести долларов из капитала в тысячу семьсот, и предстояли
еще расходы осенью, если состоится его поездка в Чикаго. На полторы тысячи
долларов он и года не проживет, этого едва ли хватит больше чем на шесть
месяцев, а между тем ни писать при теперешнем своем состоянии, ни давать
иллюстрации для журналов он был не в силах. Необходимо было возможно скорее
продать несколько картин, - в противном случае он мог очутиться в очень
тяжелом положении.
Между тем Анджела, исполненная самых радужных надежд, внушенных ей их
пребыванием в Нью-Йорке и Париже, снова начала находить радость в жизни,
так как, по ее мнению, она в конце концов научилась справляться с Юджином.
Возможно, что у него и наклевывался легкий флирт с Фридой (ничего
серьезного быть не могло, иначе это от нее бы не укрылось), но ей удалось
пресечь его в самом начале. Правда, Юджин был раздражителен, однако
причиной этому были скорее всего сцены, которые она ему устраивала. Этим
бурным вспышкам чувств, далеко не всегда преднамеренным, она придавала
большое значение. Надо же заставить Юджина понять, что он женатый человек,
что он не может заглядываться на девушек и волочиться за ними, как раньше.
Анджела прекрасно сознавала, что Юджин несравненно моложе ее по
темпераменту, что в нем еще много мальчишеского и это может оказаться для
нее источником великих неприятностей, где бы они ни жили. Но если она будет
следить за ним, если будет настойчиво требовать от него внимания, тогда все
обойдется само собой. К тому же она отдавала должное его прекрасным
качествам - красивой внешности, приветливым манерам, славе, таланту. Разве
не приятно, бывая в обществе, называть себя "миссис Юджин Витла" и видеть,
как оглядываются те, кому имя Юджина знакомо? Его друзья - это не простые
обыватели, им восхищались большие люди, известные художники, да и
обыкновенные, заурядные люди без всяких претензий, считали его милым,
тактичным, способнейшим и достойнейшим человеком. В общем, он всюду
пользовался симпатией. Чего же еще можно было желать?
Анджела и не догадывалась об истинных чувствах Юджина. Жалость,
сознание, что он несправедлив к жене, крепко засевшее в голове болезненное
представление, что в мире царит несправедливость, желание по возможности
щадить Анджелу - в крайнем случае обманывать, но отнюдь не оскорблять - все
это вынуждало Юджина постоянно притворяться, будто он любит ее, делать вид,
что ему с ней очень хорошо, и приписывать все свои настроения только потере
работоспособности. Анджела была плохая отгадчица мыслей, да и переживания
Юджина были иногда слишком сложны, чтобы она могла их понять. Она жила в
воображаемом раю и, в сущности, строила свой дом на дремлющем вулкане.
Юджин не поправлялся, и к осени в нем укрепилось убеждение, что самое
лучшее для него - перебраться в Чикаго. Там, очевидно, вернется к нему
утраченное здоровье. Блэквуд ему осточертел. Тенистая лужайка потеряла для
него всякую прелесть. Маленькое озеро, речка, поля - все, что так восхищало
его когда-то, теперь ему вконец прискучило. Правда, беседы со старым
Джотемом, этим добрым и принципиальным, неизменно дружелюбным ко всем и
всему человеком, по-прежнему доставляли ему удовольствие, а Мариетта
развлекала его своим добродушным остроумием и неожиданной
наблюдательностью. Но он не мог удовлетвориться разговорами с нормальными,
трезвыми, уравновешенными людьми, пусть даже достойными и
доброжелательными. Простая жизнь и будничные дела начинали вызывать в нем
раздражение. Его тянуло в Лондон, в Париж, тянуло приняться за дела.
Безделье становилось невыносимым. Не важно, что он не в состоянии работать.
Он чувствовал, что должен попытаться. Эта оторванность от жизни действовала
на него ужасающе.
Шесть месяцев прожил Юджин в Чикаго и за это время не написал ни одной
картины, которая удовлетворила бы его, которую он не "замучил" бы
бесконечными переделками. Затем последовали три месяца в горах штата
Тенниси, куда они поехали, потому что кто-то рассказал ему про
чудодейственный источник в живописной долине, где весна изумительно хороша,
а жизнь необычайно дешева. Четыре летних месяца они провели в горах на юге
Кентукки, где царила вечная прохлада, а после этого пять месяцев в Билокси,
в штате Миссисипи, на берегу Мексиканского залива, так как кто-то