Страница:
первый раз приезжали ко мне, - и он щупал материю, из которой был сшит
последний костюм Юджина, высказывал свое мнение о его галстуке или булавке,
или замечал, что обувь у него несколько не дотягивает до совершенства.
Колфакс ухаживал за своей "находкой", как ухаживают за чистокровным
рысаком. Он постоянно рассказывал Юджину всякие подробности из жизни
избранного общества, наставлял его насчет того, где бывать и что смотреть,
словно Юджин был совершенным невеждой.
- Кстати, когда мы в пятницу поедем к миссис Сэвидж, захватите с собой
тракстонский чемодан - вы видели их? Они сейчас в большой моде. А есть у
вас лондонское пальто? Обязательно заведите. В этих домах слуги все ваши
вещи пересмотрят и сделают соответствующее заключение. И не забудьте:
каждому по два доллара чаевых, а дворецкому - пять.
Этот тон был чрезвычайно неприятен Юджину, как неприятно было, что
Колфакс игнорирует Анджелу, но он не осмеливался возражать. Он видел, что
Колфакс изменчив в своих симпатиях, что он может так же возненавидеть, как
и полюбить, и что середины для него не существует: Сейчас Юджин был
любимцем.
Собираясь куда-нибудь на воскресенье, Колфакс говорил Юджину:
- Я пришлю за вами машину ровно в два (как будто у того не было своего
автомобиля). Смотрите же, будьте готовы.
В назначенный день ровно в два огромный синий лимузин Колфакса
подкатывал к дому, лакей Юджина выносил чемоданы, принадлежности для гольфа
и тенниса и всякие мелочи, которые могли понадобиться его хозяину, и машина
уезжала. Иногда Анджела оставалась дома, порою же, когда Юджину удавалось
это устроить, он брал ее с собой; но он убедился, что лучше соблюдать такт
и мириться с пренебрежением, выказываемым его жене. Он всячески старался
успокоить ее. Отчасти ему было жаль Анджелу, но, с другой стороны, он
чувствовал, что Колфакс в известной мере прав, делая между ними различие.
Анджела не совсем подходила к тому обществу, где стал вращаться Юджин. Люди
там были суше, дипломатичнее, чем Анджела, они лучше владели собой. Не по
ней были эти искусственные манеры и интонации, эта наигранность чувств, и
вряд ли она когда-нибудь их усвоит. На самом деле Анджела была не менее -
если не более - изящна и мила, чем многие представительницы "четырехсот
семейств", но она не обладала ни бойкостью ума, ни плоским и пошлым
самодовольством или развязной самоуверенностью тех, кто блистает в высшем
свете. А Юджин легко подражал их манерам, независимо от своих истинных
чувств.
- О, это не важно, - говорила в таких случаях Анджела. - Ведь ты так
поступаешь из деловых соображений.
Но все же это обижало ее, и даже очень. Анджела чувствовала себя в
таких случаях оплеванной. Но делать было нечего. Колфакс подбирал угодное
ему общество, ничем не стесняясь. Он считал, что Юджин годится для светской
жизни, а Анджела - нет, и, не задумываясь, подчеркивал это различие.
Таким образом, Юджин познакомился с интересным явлением в жизни
привилегированных кругов: он узнал, что здесь нередко принимают одного из
супругов, но не принимают другого, и это считается в порядке вещей.
- Это, кажется, Берквуд, - сказал однажды при нем некий молодой
щеголь, отзываясь об одном филадельфийце. - И зачем только его приглашают?
Жена у него очаровательная. Но сам он совершенно невозможен.
В другой раз в Нью-Йорке он был свидетелем того, как дочь хозяйки,
узнав о приходе дамы, муж которой сидел тут же за столом, спросила мать:
- Кто ее пригласил?
- Я, право, не знаю, - отвечала та. - Только не я. Вероятно, явилась
по собственному желанию.
- Надо же быть такой бесцеремонной! - пробормотала дочь.
Когда эта женщина вошла, Юджин понял, в чем дело. Она была некрасива и
неумело и безвкусно одета. Юджина поразило такое отношение, однако отчасти
он его понимал. Но ведь этого нельзя сказать об Анджеле. Она хороша собой,
стройна, изящна. Единственное, чего ей не хватает, это томно-пресыщенного
выражения. Ну что ж, очень жаль.
У себя дома и в своем кругу он старался вознаградить ее за это
приемами, которые раз от разу становились все более блестящими. Вначале,
когда они только приехали из Филадельфии, Юджин просто приглашал к обеду
несколько человек - обычно старых друзей, - так как еще не слишком был
уверен в себе и не знал, кто пожелает прийти и поздравить его с новыми
успехами. Он и сейчас не возгордился, сохранив теплое чувство к тем, кого
знал в молодости. Правда, теперь как-то само собой получалось, что он
сходился главным образом с богатыми, видными людьми. Но он по-прежнему
любил своих скромных друзей, которые были дороги ему и в память о минувших
днях, и просто сами по себе. Многие приходили занять денег - в прежние
времена Юджин часто завязывал дружбу с такими людьми, из которых выходят
вечные неудачники. Но главным образом их привлекала его слава.
Юджин был близко знаком с большинством своих выдающихся современников,
видных деятелей искусства и литературы, и в их обществе проводил много
приятных часов. За его столом можно было встретить художников, издателей,
оперных певиц, актеров и драматургов. Его видный пост, его квартира,
расположенная в таком прекрасном месте, и радушное гостеприимство - все это
завербовывало ему друзей. Он любил подчеркнуть, что нисколько не изменился,
что ценит людей простых, милых, безыскусных, что именно это и есть великие
люди, и сам не сознавал при этом, каким разборчивым стал в знакомствах. Его
тянуло к людям богатым, с именем, к людям красивым, сильным и одаренным, -
другие его уже не интересовали. Он их почти не замечал. Разве только, чтобы
пожалеть или подать милостыню.
Тому, кто никогда не знал перехода от бедности к роскоши, от
неприглядного серенького существования к изысканной светской жизни, трудно
и представить себе, до какой степени эти новые впечатления покоряют и
очаровывают неопытную душу, заново перекрашивая весь мир. Жизнь, кажется,
только и делает, что создает новые обольщения и совершенствует иллюзии.
Собственно говоря, все в жизни - иллюзия и обольщение, кроме разве той
первичной субстанции или принципа, который лежит в основе мироздания. Таким
обольщением является жизненная гармония для тех, кто знал в жизни одну лишь
борьбу, а людям, которые всегда жили в бедности, роскошь представляется
прекрасной мечтой. Юджин, благоговевший перед красотой и ценивший все то
изощренное и совершенное, что способен создать изобретательный ум человека,
всецело подпал под обаяние более утонченного мира, который теперь его
окружал и влиянию которого он незаметно для себя все больше поддавался. Он
необычайно быстро усваивал все новое, на чем останавливался его глаз или
что давало особенное удовлетворение его эмоциональной натуре. Ему уже
казалось, что он всегда жил этой жизнью избранных, неотъемлемыми атрибутами
которой были загородные дома, роскошные особняки, городские и загородные
клубы, дорогие отели, туристские гостиницы, автомобили, курорты, красивые
женщины, изысканные манеры, требовательный и тонкий вкус и общая
слаженность и гармония. Вот где был тот истинный рай, то воплощение
материального и духовного совершенства, о котором мечтал мир и к которому
он постоянно стремился, изнывая от тяжелого труда, беспорядка, убожества
мысли, душевного разлада, взаимного непонимания и всяческих неустройств,
представляющих удел человека на земле.
Здесь, казалось, не знали болезней, усталости, расшатанного здоровья,
превратностей судьбы. Все, что вызывает беспокойство, что вносит разлад,
все, что есть неприглядного в человеческом существовании, тщательно
скрывалось, и глаз видел только красоту, здоровье и силу. По мере того как
Юджин достигал новых ступеней благосостояния, его все больше поражало, с
какой готовностью и рвением сама жизнь как будто поощряет здесь пристрастие
к роскоши. Он увидел столько незнакомого и увлекательного для него как для
художника - великолепные загородные виллы, содержавшиеся в образцовом
порядке, загородные клубы, отели и приморские курорты на лоне неподражаемо
живописной природы. Он узнал, как безупречно организованы все виды спорта,
развлечений и путешествий для избранных, узнал, что есть тысячи людей,
которые этому посвящают всю жизнь. Правда, такая беззаботная жизнь была ему
не по карману, но он получил возможность проводить в этих удовольствиях
хотя бы свой досуг и мечтал о том, что когда-нибудь ему можно будет совсем
не работать. Он знал, что прогулки на яхте и в автомобиле, игра в гольф,
рыбная ловля, охота, теннис или поло являются единственным занятием многих
богачей и что среди них числятся даже рекордсмены. Карты, танцы, банкеты,
просто безделье - вот все, что, казалось, наполняло целые дни множества его
знакомых. Юджин мог только восхищаться такой жизнью, как мимолетным
зрелищем, но и это было неплохо, - раньше ему даже одним глазом нельзя было
на это взглянуть. Он начинал понимать, как организован мир, каких высот
достигает богатство, в каких пучинах тонет бедность. От унизительной
бедности до вершин благополучия - какое расстояние!
Анджела не поспевала за Юджином в этих его внутренних блужданиях.
Правда, она одевалась теперь только у лучших портних, покупала прелестные
шляпки и самую дорогую обувь, разъезжала в наемных экипажах и в автомобиле
своего мужа, но воспринимала она все иначе, нежели он. Эта жизнь
представлялась ей сном наяву, счастьем, нахлынувшим так внезапно и в таком
изобилии, что в долговечность его не верилось. Она не могла отрешиться от
мысли, что Юджин в сущности и не издатель, и не редактор, и не финансист, а
только художник и художником останется. Возможно, что его случайная
профессия даст ему богатство, и славу, и деньги, но когда-нибудь он все это
бросит и вернется к искусству. Свои сбережения он вкладывал в верные
предприятия, - по крайней мере ей они казались верными, - и эти ценные
бумаги, преимущественно такие, которые всегда можно было превратить в
наличность, представлялись ей надежным обеспечением на будущее, гарантией
душевного покоя. Но откладывали они немного. У них уходило на жизнь около
восьми тысяч в год, и расходы не только не уменьшались, а постоянно росли.
Юджин становился все более расточительным.
- Не слишком ли часто мы устраиваем приемы? - пыталась однажды
запротестовать Анджела.
Но он только беспечно отмахнулся, сказав:
- Мне нельзя иначе, раз я занимаю такой пост. Наши приемы создают мне
престиж. Люди в моем положении вынуждены это делать.
В конце концов у Юджина стали бывать действительно выдающиеся люди,
самые блестящие представители различных кругов и профессий. Они ели за его
столом, пили его вина, завидовали его богатству и мечтали занять его место.
Между тем Анджела и Юджин не только не сближались духовно, а,
наоборот, отдалялись друг от друга. Анджела ничего не забыла, она так и не
простила Юджину его ужасной измены и не верила, что он окончательно
излечился от своих гедонистических наклонностей. В их доме бывало много
красивых женщин, для которых Анджела устраивала то чай, то завтрак или
вечерний прием. С помощью Юджина затевались интересные вечера, так как ему
не стоило никакого труда собрать у себя талантливых музыкантов, актеров,
литераторов и художников. Среди его знакомых было много мужчин и женщин,
которые умели делать с присутствующих моментальные наброски карандашом или
углем, показывать фокусы, выступать с имитациями, петь, танцевать, играть,
декламировать, рассказывать смешные анекдоты. Он настаивал на том, чтобы
приглашения рассылались только признанным красавицам, так как ему не
доставляло никакого удовольствия смотреть на уродин, и, как ни странно,
находились десятки женщин, которые не только были необычайно красивы, но к
тому же и пели, танцевали, играли на сцене, сочиняли романсы, рассказы и
драмы. Почти все они были прекрасными собеседницами, их нетрудно было
развлекать, - вернее, они сами себя развлекали. Излюбленным номером Юджина,
по его собственному выражению, было втиснуть человек пятнадцать - двадцать
в три-четыре машины и в три утра, после званого вечера, отправиться в
загородный ресторан завтракать и любоваться восходом солнца. Такой пустяк,
как семьдесят пять долларов за автомобили или тридцать пять долларов за
завтрак, нисколько его не смущал. Какое это ни с чем не сравнимое
удовольствие - достать кошелек и вынуть четыре, пять или шесть
десятидолларовых бумажек, зная, что такой расход тебе нипочем: ведь будут
еще деньги, и из того же источника. Юджин мог в любое время послать к
кассиру за пятьюстами или тысячей долларов. Он всегда имел при себе от ста
пятидесяти до двухсот долларов наличными, не говоря уже о чековой книжке, и
чаще всего расплачивался чеками. Ему было приятно доказывать себе, что его
имя всем известно, и его действительно все знали.
"Юджин Витла! Юджин Витла! Еще бы! Замечательно милый человек!"
Или: "Это просто изумительно, как ему удалось так высоко взлететь!"
Или: "Я был вчера у Витлы. Смею вас уверить, что вы в жизни не видали
такой очаровательной квартиры! Просто чудо! Какой у них там замечательный
вид!"
Люди делились друг с другом впечатлениями о значительных лицах,
которых приглашал Юджин, о знаменитостях, которых можно встретить в его
доме, о красивых женщинах и о чудесной панораме, открывавшейся из его окон.
"А миссис Витла - какая милая женщина!"
Но во всех этих разговорах было немало пренебрежения и зависти, а в
отзывах о миссис Витла обычно недоставало тепла. Она не считалась такой
обаятельной личностью, как ее супруг, хотя мнения на этот счет расходились.
Те, кто искал в людях ум, лоск, остроумие, непринужденность обхождения,
превозносили Юджина и далеко не так симпатизировали Анджеле. Те же, кто
ценил в человеке положительность, искренность, постоянство и такие
безыскусственные добродетели, как преданность и трудолюбие, восхищались
Анджелой. Всем было ясно, что она - верная слуга своего мужа, что она перед
ним преклоняется.
"Очаровательная маленькая женщина, совсем в домашнем вкусе. Непонятно,
как он мог на ней жениться. Они так не похожи друг на друга. И все-таки
между ними, кажется, много общего. Странно, не правда ли?"
В те дни, когда Юджин приближался к вершине своего успеха, на его пути
снова появился Кенион С. Уинфилд, - Уинфилд, бывший сенатор штата Нью-Йорк,
президент Лонгайлендской компании недвижимых имуществ, основатель новых
поселков, скупщик земельных участков, финансист, художник, человек, близкий
Юджину по типу и темпераменту. В обществе много говорили о его
необыкновенных операциях с земельными участками. Высокого роста, худощавый,
с черными волосами и в меру крючковатым носом, Уинфилд был любезен, умен,
преисполнен чувства собственного достоинства и неиссякаемого оптимизма. В
свои сорок восемь лет он мог служить прекрасным примером светского
человека, обладающего инициативой, пылким воображением и организаторскими
способностями - вместе с изрядной долей хладнокровия и здравого смысла,
необходимых для того, чтобы удержаться на ногах в мире, где идет борьба не
на жизнь, а на смерть. Он не был великим человеком, но так близко подходил
под это определение, что многие обманывались на его счет. Его черные глаза,
глубоко сидевшие в орбитах, сверкали каким-то странным блеском, в них даже
чудился красноватый огонек. Бледный, с чуть впалыми щеками, он смахивал на
салонного Мефистофеля, но в нем не было ничего дьявольского в обычном
смысле этого слова, - в нем жила душа артиста, гибкая, изворотливая,
проницательная. Его система заключалась в том, чтобы, снискав расположение
людей с деньгами, вытягивать у них те огромные суммы, которые нужны были
ему для осуществления проектов, вернее, фантазий, рождавшихся у него
беспрестанно. Эти фантазии всегда значительно превосходили емкость его
бумажника: но в них было столько прелести, что люди увлекались и вместе с
Уинфилдом строили воздушные замки.
Уинфилд был прежде всего спекулянтом недвижимым имуществом, а затем -
мечтателем и прожектером. Прожекты его заключались в том, чтобы строить
близ города уютные поселки, где хорошенькие коттеджи, гладко вымощенные,
обсаженные тенистыми деревьями улицы, канализация, газ, электричество,
удобное железнодорожное сообщение, трамвай и прочие атрибуты цивилизации
создавали бы идеальные условия жизни для преуспевающих горожан. Такой
поселок должен был стать прибежищем для избранных, местом приятным и
спокойным, достаточно уединенным и в то же время неразрывно связанным с
сердцем Нью-Йорка - города, которым Уинфилд горячо восхищался. Он родился и
вырос в Бруклине и был политиком, оратором, страховым агентом, подрядчиком
и так далее. Ему удалось создать целый ряд пригородных поселков - Уинфилд,
Санисайд, Руритания, Вязы - на площади в сорок, пятьдесят, сто и двести
акров, которые с помощью "Ч.Д." (как он сокращенно именовал чужие деньги)
он разбил на кварталы, засадил деревьями, кое-где распланировал скверы и
проложил бетонные тротуары, закрепив единство своего архитектурного замысла
множеством ограничительных правил. Всякий, кто приезжал присмотреть себе
участок в одном из усовершенствованных поселков Уинфилда, неизменно
обнаруживал, что самый лучший участок, расположенный в центре всяческих
благоустройств по последнему слову науки и техники, отведен под
великолепный особняк, который мистер Кенион С. Уинфилд собирается строить
лично для себя. Надо ли говорить, что эти особняки так никогда и не были
построены. Покупателям рассказывали, что мистер Уинфилд объездил весь мир,
видел на своем веку много красивых мест, но выбрал Уинфилд, или Санисайд,
или Руританию, или Вязы, как единственный уголок на земном шаре, где он
желал бы провести остаток своих дней.
Когда Юджин встретился с Уинфилдом, тот строил планы создания нового
курорта Минета-Уотер на берегу залива Грейвсенд. Это был самый грандиозный
из всех его честолюбивых замыслов. Уинфилд пользовался поддержкой целого
ряда бруклинских политиков и финансистов, на глазах у которых он успешно
провел несколько мелких операций с участками в десять, двадцать и тридцать
акров, получив от трехсот до четырехсот процентов прибыли. Но, несмотря на
все эти удачи, дело подвигалось медленно. Сейчас у Уинфилда было триста или
четыреста тысяч долларов собственных денег, и это давало ему новое, доселе
незнакомое в финансовых делах чувство свободы, внушая мысль, что он может
достичь чего угодно. У него было множество всяких знакомых - адвокатов,
банковских служащих, врачей и коммерсантов, - представителей "беспечных
классов", как он их называл. Каждый имел немного свободных денег, которые
он мог вложить в какое-нибудь дело, и Уинфилду удавалось вовлечь в свои
спекуляции сотни состоятельных людей. Самые обширные его прожекты, однако,
не были еще осуществлены. Так, его воображению рисовалась целая система
товарных складов и транспортных контор на берегу Джамэйка-Бей, - эта идея
должна была принести ему миллионы. Он мечтал также создать великолепный
курорт, но проект этот был, собственно говоря, еще не вполне ему ясен.
Газеты пестрели его объявлениями, его плакаты с названиями новых поселков
были расклеены по всему Лонг-Айленду.
Юджин впервые познакомился с Уинфилдом, когда работал у Саммерфилда, а
на этот раз они встретились в доме некоего В.В.Уилибрэнда на северном
побережье Лонг-Айленда, близ Хемпстеда. Юджин отправился туда однажды в
субботу вечером по приглашению миссис Уилибрэнд, с которой познакомился
где-то на балу. Ей понравилась его веселая, оживленная манера держаться, и
она позвала его к себе. Уинфилд также заехал туда на своей машине.
- Да, да, я вас хорошо помню, - любезно сказал Уинфилд. - Мне
рассказывали, что вы работаете в "Юнайтед мэгэзинс", - одном из наиболее
процветающих наших издательств. Я хорошо знаю мистера Колфакса. У нас
как-то вышел о вас разговор с Саммерфилдом. Занятный человек и, между
прочим, необыкновенно способный. Вы тогда изготовили ему серию реклам для
сахарозаводчиков, или их готовили под вашим руководством. Признаюсь, я
позаимствовал идею ваших рисунков, когда рекламировал Руританию. Может
быть, заметили? Вы, однако, преуспели с тех пор. Я пытался тогда разъяснить
Саммерфилду, что в вашем лице он приобрел исключительного работника, но он
и слушать не хотел. Этот человек живет только для себя, он не понимает, что
значит работать с кем-нибудь на равных основаниях.
Юджин улыбнулся при воспоминании о Саммерфилде.
- Да, способный человек, - просто сказал он. - Я многим обязан ему.
Это понравилось Уинфилду. Он ждал, что его собеседник будет ругать
Саммерфилда. Его приятно поразило добродушие Юджина и его умное,
выразительное лицо. Он подумал, что если ему понадобится рекламировать
какой-нибудь из своих крупных проектов, он обратится к Витле или к тому,
кто делал эскизы для сахарозаводчиков, - вот кто даст ему правильную идею.
Родство душ - странное явление. Оно легко соединяет людей помимо их
сознания и воли. Несколько минут спустя Юджин и Уинфилд уже сидели рядом на
веранде, смотрели на простиравшийся перед ними зеленый лес, на широкую
лагуну, испещренную белыми парусами, на видневшийся вдали берег
Коннектикута и беседовали - в самых общих чертах - о сделках с
недвижимостью, о ценах на землю и о том, какие результаты дают финансовые
операции в этой области. Юджин нравился Уинфилду, а тот с интересом
разглядывал бледное лицо собеседника, его тонкие, очень белые руки и серый
костюм из мягкой шерсти. Вид этого человека вполне соответствовал его
репутации, вернее даже превосходил ее. Юджин видел и Руританию и Вязы. Не
бог весть что, конечно, но все-таки, пожалуй, недурны. Как раз то, что
требуется для людей среднего достатка, - подумал он тогда.
- Вам, вероятно, доставляет удовольствие работать над планом нового
поселка? - заметил Юджин во время беседы. - Взять девственный кусок земли и
превратить его в улицы и дома, должно быть, страшно увлекательная штука.
Планировать улицы и делать наброски домов применительно к той или другой
категории застройщиков - это как раз по мне. Я иногда жалею, что не родился
архитектором.
- Да, это большое удовольствие, - ответил Уинфилд. - Если бы работа
состояла только в этом! Но, к сожалению, главное - финансовая сторона.
Нужно добывать деньги для приобретения земли и на благоустройство. Если
благоустройство не ограничивается самым необходимым, оно стоит очень
дорого. И, в сущности говоря, вы не можете ожидать больших прибылей с
помещенного капитала, пока строительство не доведено до конца. А когда вы
все закончили, опять нужно ждать. Если вы застроили участки, остерегайтесь
сдавать дома внаем; как только вы это сделаете, вам уже не удастся продать
их, как новые. Кроме того, благоустройство на уровне современных требований
вызывает увеличение налогов. Опять же, если вы продали участок и покупателю
почему-либо не нравится ваш план, он может построить дом, который уничтожит
эффект всего целого. Ведь никто вам не позволит обусловить в контракте все
архитектурные особенности; вы можете только предусмотреть минимальную
сумму, которая должна быть израсходована на дом и материалы, из которых он
будет строиться. Понятия о красоте у всех разные, тем более что вкусы со
временем меняются. А иногда целый город, вроде, скажем, Нью-Йорка, может
вдруг прийти к заключению, что он хочет расти на запад, тогда как вы все
расчеты построили на том, что он будет расти на восток. Тут приходится, как
видите, многое принимать в соображение.
- Все это звучит убедительно, - сказал Юджин. - Но не кажется ли вам,
что если правильный замысел правильно преподнести, то это привлечет как раз
тех людей, какие вам нужны? Разве в самом замысле не содержатся все
условия?
- Да, да, это так, - не задумываясь, ответил Уинфилд. - Если посвятить
делу достаточно внимания, то можно добиться своего. Беда лишь в том, что
тут легко перемудрить. Мне случалось видеть, что попытки достигнуть
совершенства ровно ни к чему не приводили. Люди со вкусом, традициями и
деньгами не селятся, как правило, в новых пригородах. Обычно приходится
иметь дело с теми, кто разбогател недавно. Немало также людей среднего
достатка готовы до крайности напрячься, лишь бы жить в лучших условиях, но
они далеко не всегда знают, что им нужно. Итак, если у человека есть
деньги, это еще вовсе не значит, что у него достаточно вкуса и что он в
состоянии схватить вашу мысль; а если у него есть вкус, то у него нет
денег. Он и рад бы следовать вашим советам, но не имеет возможности.
Человек в моем положении - это художник, учитель, духовник и финансист в
одном лице. Когда пускаешься в серьезные операции с недвижимостью,
приходится быть и тем, и другим, и третьим. Мне часто везло, но бывали и
неудачи. Поселок Уинфилд - одна из крупнейших неудач. Мне сейчас и думать о
нем противно.
- Моя давнишняя мечта - разработать проект приморского курорта или
дачного поселка, - задумчиво сказал Юджин. - Мне пришлось за свою жизнь
побывать на двух-трех заграничных курортах. И я убедился, что у нас ни один
последний костюм Юджина, высказывал свое мнение о его галстуке или булавке,
или замечал, что обувь у него несколько не дотягивает до совершенства.
Колфакс ухаживал за своей "находкой", как ухаживают за чистокровным
рысаком. Он постоянно рассказывал Юджину всякие подробности из жизни
избранного общества, наставлял его насчет того, где бывать и что смотреть,
словно Юджин был совершенным невеждой.
- Кстати, когда мы в пятницу поедем к миссис Сэвидж, захватите с собой
тракстонский чемодан - вы видели их? Они сейчас в большой моде. А есть у
вас лондонское пальто? Обязательно заведите. В этих домах слуги все ваши
вещи пересмотрят и сделают соответствующее заключение. И не забудьте:
каждому по два доллара чаевых, а дворецкому - пять.
Этот тон был чрезвычайно неприятен Юджину, как неприятно было, что
Колфакс игнорирует Анджелу, но он не осмеливался возражать. Он видел, что
Колфакс изменчив в своих симпатиях, что он может так же возненавидеть, как
и полюбить, и что середины для него не существует: Сейчас Юджин был
любимцем.
Собираясь куда-нибудь на воскресенье, Колфакс говорил Юджину:
- Я пришлю за вами машину ровно в два (как будто у того не было своего
автомобиля). Смотрите же, будьте готовы.
В назначенный день ровно в два огромный синий лимузин Колфакса
подкатывал к дому, лакей Юджина выносил чемоданы, принадлежности для гольфа
и тенниса и всякие мелочи, которые могли понадобиться его хозяину, и машина
уезжала. Иногда Анджела оставалась дома, порою же, когда Юджину удавалось
это устроить, он брал ее с собой; но он убедился, что лучше соблюдать такт
и мириться с пренебрежением, выказываемым его жене. Он всячески старался
успокоить ее. Отчасти ему было жаль Анджелу, но, с другой стороны, он
чувствовал, что Колфакс в известной мере прав, делая между ними различие.
Анджела не совсем подходила к тому обществу, где стал вращаться Юджин. Люди
там были суше, дипломатичнее, чем Анджела, они лучше владели собой. Не по
ней были эти искусственные манеры и интонации, эта наигранность чувств, и
вряд ли она когда-нибудь их усвоит. На самом деле Анджела была не менее -
если не более - изящна и мила, чем многие представительницы "четырехсот
семейств", но она не обладала ни бойкостью ума, ни плоским и пошлым
самодовольством или развязной самоуверенностью тех, кто блистает в высшем
свете. А Юджин легко подражал их манерам, независимо от своих истинных
чувств.
- О, это не важно, - говорила в таких случаях Анджела. - Ведь ты так
поступаешь из деловых соображений.
Но все же это обижало ее, и даже очень. Анджела чувствовала себя в
таких случаях оплеванной. Но делать было нечего. Колфакс подбирал угодное
ему общество, ничем не стесняясь. Он считал, что Юджин годится для светской
жизни, а Анджела - нет, и, не задумываясь, подчеркивал это различие.
Таким образом, Юджин познакомился с интересным явлением в жизни
привилегированных кругов: он узнал, что здесь нередко принимают одного из
супругов, но не принимают другого, и это считается в порядке вещей.
- Это, кажется, Берквуд, - сказал однажды при нем некий молодой
щеголь, отзываясь об одном филадельфийце. - И зачем только его приглашают?
Жена у него очаровательная. Но сам он совершенно невозможен.
В другой раз в Нью-Йорке он был свидетелем того, как дочь хозяйки,
узнав о приходе дамы, муж которой сидел тут же за столом, спросила мать:
- Кто ее пригласил?
- Я, право, не знаю, - отвечала та. - Только не я. Вероятно, явилась
по собственному желанию.
- Надо же быть такой бесцеремонной! - пробормотала дочь.
Когда эта женщина вошла, Юджин понял, в чем дело. Она была некрасива и
неумело и безвкусно одета. Юджина поразило такое отношение, однако отчасти
он его понимал. Но ведь этого нельзя сказать об Анджеле. Она хороша собой,
стройна, изящна. Единственное, чего ей не хватает, это томно-пресыщенного
выражения. Ну что ж, очень жаль.
У себя дома и в своем кругу он старался вознаградить ее за это
приемами, которые раз от разу становились все более блестящими. Вначале,
когда они только приехали из Филадельфии, Юджин просто приглашал к обеду
несколько человек - обычно старых друзей, - так как еще не слишком был
уверен в себе и не знал, кто пожелает прийти и поздравить его с новыми
успехами. Он и сейчас не возгордился, сохранив теплое чувство к тем, кого
знал в молодости. Правда, теперь как-то само собой получалось, что он
сходился главным образом с богатыми, видными людьми. Но он по-прежнему
любил своих скромных друзей, которые были дороги ему и в память о минувших
днях, и просто сами по себе. Многие приходили занять денег - в прежние
времена Юджин часто завязывал дружбу с такими людьми, из которых выходят
вечные неудачники. Но главным образом их привлекала его слава.
Юджин был близко знаком с большинством своих выдающихся современников,
видных деятелей искусства и литературы, и в их обществе проводил много
приятных часов. За его столом можно было встретить художников, издателей,
оперных певиц, актеров и драматургов. Его видный пост, его квартира,
расположенная в таком прекрасном месте, и радушное гостеприимство - все это
завербовывало ему друзей. Он любил подчеркнуть, что нисколько не изменился,
что ценит людей простых, милых, безыскусных, что именно это и есть великие
люди, и сам не сознавал при этом, каким разборчивым стал в знакомствах. Его
тянуло к людям богатым, с именем, к людям красивым, сильным и одаренным, -
другие его уже не интересовали. Он их почти не замечал. Разве только, чтобы
пожалеть или подать милостыню.
Тому, кто никогда не знал перехода от бедности к роскоши, от
неприглядного серенького существования к изысканной светской жизни, трудно
и представить себе, до какой степени эти новые впечатления покоряют и
очаровывают неопытную душу, заново перекрашивая весь мир. Жизнь, кажется,
только и делает, что создает новые обольщения и совершенствует иллюзии.
Собственно говоря, все в жизни - иллюзия и обольщение, кроме разве той
первичной субстанции или принципа, который лежит в основе мироздания. Таким
обольщением является жизненная гармония для тех, кто знал в жизни одну лишь
борьбу, а людям, которые всегда жили в бедности, роскошь представляется
прекрасной мечтой. Юджин, благоговевший перед красотой и ценивший все то
изощренное и совершенное, что способен создать изобретательный ум человека,
всецело подпал под обаяние более утонченного мира, который теперь его
окружал и влиянию которого он незаметно для себя все больше поддавался. Он
необычайно быстро усваивал все новое, на чем останавливался его глаз или
что давало особенное удовлетворение его эмоциональной натуре. Ему уже
казалось, что он всегда жил этой жизнью избранных, неотъемлемыми атрибутами
которой были загородные дома, роскошные особняки, городские и загородные
клубы, дорогие отели, туристские гостиницы, автомобили, курорты, красивые
женщины, изысканные манеры, требовательный и тонкий вкус и общая
слаженность и гармония. Вот где был тот истинный рай, то воплощение
материального и духовного совершенства, о котором мечтал мир и к которому
он постоянно стремился, изнывая от тяжелого труда, беспорядка, убожества
мысли, душевного разлада, взаимного непонимания и всяческих неустройств,
представляющих удел человека на земле.
Здесь, казалось, не знали болезней, усталости, расшатанного здоровья,
превратностей судьбы. Все, что вызывает беспокойство, что вносит разлад,
все, что есть неприглядного в человеческом существовании, тщательно
скрывалось, и глаз видел только красоту, здоровье и силу. По мере того как
Юджин достигал новых ступеней благосостояния, его все больше поражало, с
какой готовностью и рвением сама жизнь как будто поощряет здесь пристрастие
к роскоши. Он увидел столько незнакомого и увлекательного для него как для
художника - великолепные загородные виллы, содержавшиеся в образцовом
порядке, загородные клубы, отели и приморские курорты на лоне неподражаемо
живописной природы. Он узнал, как безупречно организованы все виды спорта,
развлечений и путешествий для избранных, узнал, что есть тысячи людей,
которые этому посвящают всю жизнь. Правда, такая беззаботная жизнь была ему
не по карману, но он получил возможность проводить в этих удовольствиях
хотя бы свой досуг и мечтал о том, что когда-нибудь ему можно будет совсем
не работать. Он знал, что прогулки на яхте и в автомобиле, игра в гольф,
рыбная ловля, охота, теннис или поло являются единственным занятием многих
богачей и что среди них числятся даже рекордсмены. Карты, танцы, банкеты,
просто безделье - вот все, что, казалось, наполняло целые дни множества его
знакомых. Юджин мог только восхищаться такой жизнью, как мимолетным
зрелищем, но и это было неплохо, - раньше ему даже одним глазом нельзя было
на это взглянуть. Он начинал понимать, как организован мир, каких высот
достигает богатство, в каких пучинах тонет бедность. От унизительной
бедности до вершин благополучия - какое расстояние!
Анджела не поспевала за Юджином в этих его внутренних блужданиях.
Правда, она одевалась теперь только у лучших портних, покупала прелестные
шляпки и самую дорогую обувь, разъезжала в наемных экипажах и в автомобиле
своего мужа, но воспринимала она все иначе, нежели он. Эта жизнь
представлялась ей сном наяву, счастьем, нахлынувшим так внезапно и в таком
изобилии, что в долговечность его не верилось. Она не могла отрешиться от
мысли, что Юджин в сущности и не издатель, и не редактор, и не финансист, а
только художник и художником останется. Возможно, что его случайная
профессия даст ему богатство, и славу, и деньги, но когда-нибудь он все это
бросит и вернется к искусству. Свои сбережения он вкладывал в верные
предприятия, - по крайней мере ей они казались верными, - и эти ценные
бумаги, преимущественно такие, которые всегда можно было превратить в
наличность, представлялись ей надежным обеспечением на будущее, гарантией
душевного покоя. Но откладывали они немного. У них уходило на жизнь около
восьми тысяч в год, и расходы не только не уменьшались, а постоянно росли.
Юджин становился все более расточительным.
- Не слишком ли часто мы устраиваем приемы? - пыталась однажды
запротестовать Анджела.
Но он только беспечно отмахнулся, сказав:
- Мне нельзя иначе, раз я занимаю такой пост. Наши приемы создают мне
престиж. Люди в моем положении вынуждены это делать.
В конце концов у Юджина стали бывать действительно выдающиеся люди,
самые блестящие представители различных кругов и профессий. Они ели за его
столом, пили его вина, завидовали его богатству и мечтали занять его место.
Между тем Анджела и Юджин не только не сближались духовно, а,
наоборот, отдалялись друг от друга. Анджела ничего не забыла, она так и не
простила Юджину его ужасной измены и не верила, что он окончательно
излечился от своих гедонистических наклонностей. В их доме бывало много
красивых женщин, для которых Анджела устраивала то чай, то завтрак или
вечерний прием. С помощью Юджина затевались интересные вечера, так как ему
не стоило никакого труда собрать у себя талантливых музыкантов, актеров,
литераторов и художников. Среди его знакомых было много мужчин и женщин,
которые умели делать с присутствующих моментальные наброски карандашом или
углем, показывать фокусы, выступать с имитациями, петь, танцевать, играть,
декламировать, рассказывать смешные анекдоты. Он настаивал на том, чтобы
приглашения рассылались только признанным красавицам, так как ему не
доставляло никакого удовольствия смотреть на уродин, и, как ни странно,
находились десятки женщин, которые не только были необычайно красивы, но к
тому же и пели, танцевали, играли на сцене, сочиняли романсы, рассказы и
драмы. Почти все они были прекрасными собеседницами, их нетрудно было
развлекать, - вернее, они сами себя развлекали. Излюбленным номером Юджина,
по его собственному выражению, было втиснуть человек пятнадцать - двадцать
в три-четыре машины и в три утра, после званого вечера, отправиться в
загородный ресторан завтракать и любоваться восходом солнца. Такой пустяк,
как семьдесят пять долларов за автомобили или тридцать пять долларов за
завтрак, нисколько его не смущал. Какое это ни с чем не сравнимое
удовольствие - достать кошелек и вынуть четыре, пять или шесть
десятидолларовых бумажек, зная, что такой расход тебе нипочем: ведь будут
еще деньги, и из того же источника. Юджин мог в любое время послать к
кассиру за пятьюстами или тысячей долларов. Он всегда имел при себе от ста
пятидесяти до двухсот долларов наличными, не говоря уже о чековой книжке, и
чаще всего расплачивался чеками. Ему было приятно доказывать себе, что его
имя всем известно, и его действительно все знали.
"Юджин Витла! Юджин Витла! Еще бы! Замечательно милый человек!"
Или: "Это просто изумительно, как ему удалось так высоко взлететь!"
Или: "Я был вчера у Витлы. Смею вас уверить, что вы в жизни не видали
такой очаровательной квартиры! Просто чудо! Какой у них там замечательный
вид!"
Люди делились друг с другом впечатлениями о значительных лицах,
которых приглашал Юджин, о знаменитостях, которых можно встретить в его
доме, о красивых женщинах и о чудесной панораме, открывавшейся из его окон.
"А миссис Витла - какая милая женщина!"
Но во всех этих разговорах было немало пренебрежения и зависти, а в
отзывах о миссис Витла обычно недоставало тепла. Она не считалась такой
обаятельной личностью, как ее супруг, хотя мнения на этот счет расходились.
Те, кто искал в людях ум, лоск, остроумие, непринужденность обхождения,
превозносили Юджина и далеко не так симпатизировали Анджеле. Те же, кто
ценил в человеке положительность, искренность, постоянство и такие
безыскусственные добродетели, как преданность и трудолюбие, восхищались
Анджелой. Всем было ясно, что она - верная слуга своего мужа, что она перед
ним преклоняется.
"Очаровательная маленькая женщина, совсем в домашнем вкусе. Непонятно,
как он мог на ней жениться. Они так не похожи друг на друга. И все-таки
между ними, кажется, много общего. Странно, не правда ли?"
В те дни, когда Юджин приближался к вершине своего успеха, на его пути
снова появился Кенион С. Уинфилд, - Уинфилд, бывший сенатор штата Нью-Йорк,
президент Лонгайлендской компании недвижимых имуществ, основатель новых
поселков, скупщик земельных участков, финансист, художник, человек, близкий
Юджину по типу и темпераменту. В обществе много говорили о его
необыкновенных операциях с земельными участками. Высокого роста, худощавый,
с черными волосами и в меру крючковатым носом, Уинфилд был любезен, умен,
преисполнен чувства собственного достоинства и неиссякаемого оптимизма. В
свои сорок восемь лет он мог служить прекрасным примером светского
человека, обладающего инициативой, пылким воображением и организаторскими
способностями - вместе с изрядной долей хладнокровия и здравого смысла,
необходимых для того, чтобы удержаться на ногах в мире, где идет борьба не
на жизнь, а на смерть. Он не был великим человеком, но так близко подходил
под это определение, что многие обманывались на его счет. Его черные глаза,
глубоко сидевшие в орбитах, сверкали каким-то странным блеском, в них даже
чудился красноватый огонек. Бледный, с чуть впалыми щеками, он смахивал на
салонного Мефистофеля, но в нем не было ничего дьявольского в обычном
смысле этого слова, - в нем жила душа артиста, гибкая, изворотливая,
проницательная. Его система заключалась в том, чтобы, снискав расположение
людей с деньгами, вытягивать у них те огромные суммы, которые нужны были
ему для осуществления проектов, вернее, фантазий, рождавшихся у него
беспрестанно. Эти фантазии всегда значительно превосходили емкость его
бумажника: но в них было столько прелести, что люди увлекались и вместе с
Уинфилдом строили воздушные замки.
Уинфилд был прежде всего спекулянтом недвижимым имуществом, а затем -
мечтателем и прожектером. Прожекты его заключались в том, чтобы строить
близ города уютные поселки, где хорошенькие коттеджи, гладко вымощенные,
обсаженные тенистыми деревьями улицы, канализация, газ, электричество,
удобное железнодорожное сообщение, трамвай и прочие атрибуты цивилизации
создавали бы идеальные условия жизни для преуспевающих горожан. Такой
поселок должен был стать прибежищем для избранных, местом приятным и
спокойным, достаточно уединенным и в то же время неразрывно связанным с
сердцем Нью-Йорка - города, которым Уинфилд горячо восхищался. Он родился и
вырос в Бруклине и был политиком, оратором, страховым агентом, подрядчиком
и так далее. Ему удалось создать целый ряд пригородных поселков - Уинфилд,
Санисайд, Руритания, Вязы - на площади в сорок, пятьдесят, сто и двести
акров, которые с помощью "Ч.Д." (как он сокращенно именовал чужие деньги)
он разбил на кварталы, засадил деревьями, кое-где распланировал скверы и
проложил бетонные тротуары, закрепив единство своего архитектурного замысла
множеством ограничительных правил. Всякий, кто приезжал присмотреть себе
участок в одном из усовершенствованных поселков Уинфилда, неизменно
обнаруживал, что самый лучший участок, расположенный в центре всяческих
благоустройств по последнему слову науки и техники, отведен под
великолепный особняк, который мистер Кенион С. Уинфилд собирается строить
лично для себя. Надо ли говорить, что эти особняки так никогда и не были
построены. Покупателям рассказывали, что мистер Уинфилд объездил весь мир,
видел на своем веку много красивых мест, но выбрал Уинфилд, или Санисайд,
или Руританию, или Вязы, как единственный уголок на земном шаре, где он
желал бы провести остаток своих дней.
Когда Юджин встретился с Уинфилдом, тот строил планы создания нового
курорта Минета-Уотер на берегу залива Грейвсенд. Это был самый грандиозный
из всех его честолюбивых замыслов. Уинфилд пользовался поддержкой целого
ряда бруклинских политиков и финансистов, на глазах у которых он успешно
провел несколько мелких операций с участками в десять, двадцать и тридцать
акров, получив от трехсот до четырехсот процентов прибыли. Но, несмотря на
все эти удачи, дело подвигалось медленно. Сейчас у Уинфилда было триста или
четыреста тысяч долларов собственных денег, и это давало ему новое, доселе
незнакомое в финансовых делах чувство свободы, внушая мысль, что он может
достичь чего угодно. У него было множество всяких знакомых - адвокатов,
банковских служащих, врачей и коммерсантов, - представителей "беспечных
классов", как он их называл. Каждый имел немного свободных денег, которые
он мог вложить в какое-нибудь дело, и Уинфилду удавалось вовлечь в свои
спекуляции сотни состоятельных людей. Самые обширные его прожекты, однако,
не были еще осуществлены. Так, его воображению рисовалась целая система
товарных складов и транспортных контор на берегу Джамэйка-Бей, - эта идея
должна была принести ему миллионы. Он мечтал также создать великолепный
курорт, но проект этот был, собственно говоря, еще не вполне ему ясен.
Газеты пестрели его объявлениями, его плакаты с названиями новых поселков
были расклеены по всему Лонг-Айленду.
Юджин впервые познакомился с Уинфилдом, когда работал у Саммерфилда, а
на этот раз они встретились в доме некоего В.В.Уилибрэнда на северном
побережье Лонг-Айленда, близ Хемпстеда. Юджин отправился туда однажды в
субботу вечером по приглашению миссис Уилибрэнд, с которой познакомился
где-то на балу. Ей понравилась его веселая, оживленная манера держаться, и
она позвала его к себе. Уинфилд также заехал туда на своей машине.
- Да, да, я вас хорошо помню, - любезно сказал Уинфилд. - Мне
рассказывали, что вы работаете в "Юнайтед мэгэзинс", - одном из наиболее
процветающих наших издательств. Я хорошо знаю мистера Колфакса. У нас
как-то вышел о вас разговор с Саммерфилдом. Занятный человек и, между
прочим, необыкновенно способный. Вы тогда изготовили ему серию реклам для
сахарозаводчиков, или их готовили под вашим руководством. Признаюсь, я
позаимствовал идею ваших рисунков, когда рекламировал Руританию. Может
быть, заметили? Вы, однако, преуспели с тех пор. Я пытался тогда разъяснить
Саммерфилду, что в вашем лице он приобрел исключительного работника, но он
и слушать не хотел. Этот человек живет только для себя, он не понимает, что
значит работать с кем-нибудь на равных основаниях.
Юджин улыбнулся при воспоминании о Саммерфилде.
- Да, способный человек, - просто сказал он. - Я многим обязан ему.
Это понравилось Уинфилду. Он ждал, что его собеседник будет ругать
Саммерфилда. Его приятно поразило добродушие Юджина и его умное,
выразительное лицо. Он подумал, что если ему понадобится рекламировать
какой-нибудь из своих крупных проектов, он обратится к Витле или к тому,
кто делал эскизы для сахарозаводчиков, - вот кто даст ему правильную идею.
Родство душ - странное явление. Оно легко соединяет людей помимо их
сознания и воли. Несколько минут спустя Юджин и Уинфилд уже сидели рядом на
веранде, смотрели на простиравшийся перед ними зеленый лес, на широкую
лагуну, испещренную белыми парусами, на видневшийся вдали берег
Коннектикута и беседовали - в самых общих чертах - о сделках с
недвижимостью, о ценах на землю и о том, какие результаты дают финансовые
операции в этой области. Юджин нравился Уинфилду, а тот с интересом
разглядывал бледное лицо собеседника, его тонкие, очень белые руки и серый
костюм из мягкой шерсти. Вид этого человека вполне соответствовал его
репутации, вернее даже превосходил ее. Юджин видел и Руританию и Вязы. Не
бог весть что, конечно, но все-таки, пожалуй, недурны. Как раз то, что
требуется для людей среднего достатка, - подумал он тогда.
- Вам, вероятно, доставляет удовольствие работать над планом нового
поселка? - заметил Юджин во время беседы. - Взять девственный кусок земли и
превратить его в улицы и дома, должно быть, страшно увлекательная штука.
Планировать улицы и делать наброски домов применительно к той или другой
категории застройщиков - это как раз по мне. Я иногда жалею, что не родился
архитектором.
- Да, это большое удовольствие, - ответил Уинфилд. - Если бы работа
состояла только в этом! Но, к сожалению, главное - финансовая сторона.
Нужно добывать деньги для приобретения земли и на благоустройство. Если
благоустройство не ограничивается самым необходимым, оно стоит очень
дорого. И, в сущности говоря, вы не можете ожидать больших прибылей с
помещенного капитала, пока строительство не доведено до конца. А когда вы
все закончили, опять нужно ждать. Если вы застроили участки, остерегайтесь
сдавать дома внаем; как только вы это сделаете, вам уже не удастся продать
их, как новые. Кроме того, благоустройство на уровне современных требований
вызывает увеличение налогов. Опять же, если вы продали участок и покупателю
почему-либо не нравится ваш план, он может построить дом, который уничтожит
эффект всего целого. Ведь никто вам не позволит обусловить в контракте все
архитектурные особенности; вы можете только предусмотреть минимальную
сумму, которая должна быть израсходована на дом и материалы, из которых он
будет строиться. Понятия о красоте у всех разные, тем более что вкусы со
временем меняются. А иногда целый город, вроде, скажем, Нью-Йорка, может
вдруг прийти к заключению, что он хочет расти на запад, тогда как вы все
расчеты построили на том, что он будет расти на восток. Тут приходится, как
видите, многое принимать в соображение.
- Все это звучит убедительно, - сказал Юджин. - Но не кажется ли вам,
что если правильный замысел правильно преподнести, то это привлечет как раз
тех людей, какие вам нужны? Разве в самом замысле не содержатся все
условия?
- Да, да, это так, - не задумываясь, ответил Уинфилд. - Если посвятить
делу достаточно внимания, то можно добиться своего. Беда лишь в том, что
тут легко перемудрить. Мне случалось видеть, что попытки достигнуть
совершенства ровно ни к чему не приводили. Люди со вкусом, традициями и
деньгами не селятся, как правило, в новых пригородах. Обычно приходится
иметь дело с теми, кто разбогател недавно. Немало также людей среднего
достатка готовы до крайности напрячься, лишь бы жить в лучших условиях, но
они далеко не всегда знают, что им нужно. Итак, если у человека есть
деньги, это еще вовсе не значит, что у него достаточно вкуса и что он в
состоянии схватить вашу мысль; а если у него есть вкус, то у него нет
денег. Он и рад бы следовать вашим советам, но не имеет возможности.
Человек в моем положении - это художник, учитель, духовник и финансист в
одном лице. Когда пускаешься в серьезные операции с недвижимостью,
приходится быть и тем, и другим, и третьим. Мне часто везло, но бывали и
неудачи. Поселок Уинфилд - одна из крупнейших неудач. Мне сейчас и думать о
нем противно.
- Моя давнишняя мечта - разработать проект приморского курорта или
дачного поселка, - задумчиво сказал Юджин. - Мне пришлось за свою жизнь
побывать на двух-трех заграничных курортах. И я убедился, что у нас ни один