Драйзер Теодор. Гений

Ординатор должен был все время наблюдать за больной.
В этот тягостный час Юджина больше всего поражало невозмутимое,
будничное, чисто деловое отношение медицинского персонала ко всем этим
трагедиям, - в приюте было много рожениц. Мисс де Саль хлопотала вокруг
Анджелы с неизменно спокойной улыбкой на лице. Она взбивала подушки,
приводила в порядок постель, аккуратно задергивала оконные занавески и
выполняла еще тысячу всяких других мелких дел или же, остановившись перед
настольным или стенным зеркалом, поправляла свой кружевной чепчик и халат.
Она не обращала внимания ни на Юджина, ни на Миртл, когда та была в палате,
и с самым невозмутимым видом входила и выходила, разговаривала и шутила с
другими сестрами.
- Неужели нельзя как-нибудь облегчить ее муки? - в изнеможении спросил
ее Юджин. Нервы его были взвинчены до предела. - Ведь ей не вынести этого.
У нее не хватит сил.
Сестра спокойно покачала головой.
- Мы беспомощны в таких случаях. Никаких наркотиков мы ей дать не
можем - они задерживают процесс. Ничего, она потерпит. Через это проходят
все женщины.
"Все женщины!" - мысленно повторил Юджин. Боже мой! Неужели каждый
раз, когда на земле рождается ребенок, женщина подвергается подобной пытке?
На земном шаре около двух миллиардов человек - значит, два миллиарда раз
повторялся весь этот ужас? И сам он причинил столько страданий своей
матери? И Анджела? И каждый ребенок? Какую страшную ошибку совершила
Анджела, и как это бессмысленно, как глупо! Впрочем, сейчас об этом поздно
размышлять. Анджела страдает. Она ужасно мучается.
В палату заглянул доктор Уиллетс, ординатор, но, по-видимому, не нашел
никаких оснований для тревоги. Он кивнул мисс де Саль, которая вместе с ним
подошла к кровати, и кивок был явно успокоительный.
- По-моему, все идет нормально, - сказал он.
- Да, доктор, - сказала она.
Юджин был изумлен - как они могли так говорить? Ведь Анджела
невыносимо страдала.
- Я пойду на часок в корпус "А", - сказал ординатор. - Если будет
что-нибудь новое, дайте мне знать.
"Что может быть нового? - подумал Юджин. - Разве Анджеле может стать
еще хуже?" И вспомнил про рисунки в той книге. Неужели, мелькнуло у него,
необходимо будет прибегнуть к одному из тех страшных способов, о которых
там упоминается? Благодаря этим рисункам он представлял себе теперь весь
ужас возможного исхода.
Около полуночи наступила та перемена, которую Юджин ждал с таким
страхом и мучительным состраданием к Анджеле. Миртл не было. Она
договорилась с Юджином, что будет ждать его звонка. Анджела и раньше
стонала и то конвульсивно вытягивалась, то сгибалась пополам и бесцельно и
мучительно ворочалась с боку на бок, но теперь она вдруг подскочила на
кровати и снова упала, точно потеряв сознание. Это сопровождалось
пронзительным криком, за которым последовал еще и еще один. Юджин кинулся к
двери, но сестра предупредила его.
- Началось, - спокойно сказала она. Она направилась к телефону и
вызвала доктора Уиллетса. Теперь к ней присоединилась сестра из другой
палаты. Несмотря на то что лицо Анджелы побагровело и вены на нем вздулись,
обе сестры были по-прежнему спокойны. Юджин едва верил своим глазам, но он
сделал над собой огромное усилие, чтобы тоже казаться спокойным. Так вот
она, пытка деторождения!
Спустя несколько минут явился доктор Уиллетс - тоже спокойный,
энергичный, деловитый. На нем был черный костюм, поверх которого была
надета белая полотняная куртка, но он поспешно вышел из палаты, на ходу
снимая и пиджак и куртку, и вернулся в одной рубахе с засученными рукавами
и длинном белом фартуке - вроде тех, какие Юджин видел на мясниках. Подойдя
к Анджеле, он стал проделывать над нею какие-то манипуляции; он что-то
сказал при этом стоявшей рядом сестре, но Юджин не расслышал его слов.
Он не мог смотреть - ему было страшно.
Когда раздался четвертый или пятый конвульсивный крик роженицы, в
палату вошел еще один врач, молодой человек, одних лет с Уиллетсом, так же
одетый, и стал с ним рядом. Юджин никогда раньше его не видал.
- Без щипцов не обойтись? - спросил он.
- Не знаю, - ответил Уиллетс. - Доктор Ламберт будет сам принимать. Он
должен быть здесь с минуты на минуту.
В коридоре послышались шаги, и в палату вошел главный хирург. Он еще
внизу снял шубу и меховые перчатки и остался в обыкновенном костюме. Но,
как только он посмотрел на Анджелу, послушал ее сердце и пощупал виски, он
вышел и вскоре вернулся, как и другие, в фартуке и без пиджака. Рукава его
были засучены, хотя он пока еще ничего не делал, а только следил за
действиями ординатора, у которого руки были в крови.
- Почему они не дадут ей хлороформа? - обратился Юджин, на которого
никто не обращал внимания, к мисс де Саль.
Но та едва ли расслышала его слова и только покачала головой. Она
быстро исполняла приказания своего высокого начальства - врачей.
- Советую вам выйти отсюда, - сказал доктор Ламберт, подходя к Юджину.
- Вам здесь нечего делать. Помочь вы ничем не в состоянии, а помешать
можете.
Юджин вышел и в страшной тревоге стал шагать из одного конца коридора
в другой. В голове проносились воспоминания обо всем, что он пережил с
Анджелой, обо всех этих долгих годах треволнений и борьбы. Вдруг он подумал
о Миртл и решил позвонить ей, - она сказала, что непременно хочет приехать.
Но потом решил, что не нужно. Ничем она тут не поможет. Так же внезапно
мелькнула у него мысль о миссис Джонс. Миртл могла бы попросить ее заочно
помочь Анджеле. Что угодно, что угодно - какой это ужас, что она должна так
мучиться.
- Миртл, - сильно нервничая, сказал он, когда та подошла к телефону, -
говорит Юджин. Анджела страдает невообразимо. Роды начались. Ты не могла бы
попросить миссис Джонс помочь ей? Это ужас какой-то!
- Разумеется, Юджин. И я сама сейчас приеду. Не мучай себя напрасно.
Он повесил трубку и снова стал ходить по коридору. До его слуха
доносились неясные слова и заглушенные крики. Сестра - не мисс де Саль, а
другая - вышла и завела в палату каталку.
- Ее будут оперировать? - спросил он дрожащими губами. - Я ее муж.
- Кажется, нет. Впрочем, не знаю. Доктор Ламберг хочет перевезти ее в
операционную на всякий случай.
Немного спустя каталку с Анджелой вывезли к лифту, которым соединялись
этажи. Лицо ее было чем-то прикрыто, к тому же вокруг нее было много людей,
и Юджин не мог хорошенько разглядеть, в каком она состоянии; его только
удивило, почему она лежит так неподвижно, но сестра сказала ему, что ей
дали легкую дозу опия, рассчитанную на кратковременное действие, чтобы это
не могло помешать операции, если таковая понадобится. Юджин тупо молчал,
пораженный ужасом. Потом он стоял в коридоре за дверью операционной, боясь
войти. Ему вспомнились слова главного хирурга, а кроме того, какую пользу
мог он принести своим присутствием? Он дошел до самого конца тускло
освещенного коридора и там остановился в задумчивости, глядя в окно, за
которым кружила метель. Вдали виднелся ярко освещенный поезд, золотой змеей
извивавшийся по высокой эстакаде. Слышны были гудки автомобилей, пешеходы с
трудом брели по снегу. Как все запутано в жизни, думал Юджин. Совсем еще
недавно он желал смерти Анджелы, а сейчас... Боже мой, опять она стонет! Он
понесет заслуженную кару за свои подлые мысли. Да, несомненно, это расплата
за грехи, за все его ужасное легкомыслие! Час возмездия наступил. Какой
трагедией оказалась его жизнь! Каким банкротством! Жгучие слезы выступили у
него на глазах, губы задрожали. Его вдруг охватила страшная жалость - не к
себе, а к Анджеле. Но он подавил ее. Нет, черт возьми, он не будет плакать!
Что пользы от слез? Анджеле они не помогут.
Нахлынули было мысли о Сюзанне, о миссис Дэйл, о Колфаксе, но он
поспешил отогнать их. Если бы они видели его сейчас! Снова послышался
приглушенный крик, и Юджин поспешил назад, к дверям операционной. Он больше
не в силах был терпеть.
Но он не вошел. Он стоял, напряженно прислушиваясь, и до его слуха
донеслись звуки, какие издает человек, который хрипит и задыхается. Неужели
это Анджела?
"Низкие щипцы!" - голос принадлежал доктору Ламберту.
"Высокие щипцы!" - это был тот же голос. Затем послышался стук
металлического предмета о дно таза.
"Боюсь, что мы таким образом ничего не добьемся, - раздался опять
голос доктора Ламберта. - Придется резать, хоть и очень не хотелось бы".
Из операционной вышла сестра, чтобы посмотреть нет ли поблизости
Юджина.
- Вы бы лучше спустились в приемную, мистер Витла, - сказала она. - Ее
очень скоро вынесут отсюда, теперь уже недолго.
- Нет, я хочу сам быть при операции, - сказал он неожиданно для
себя...
Он вошел в зал, посреди которого на операционном столе лежала Анджела.
С потолка низко спускался электрический канделябр с шестью яркими
лампочками. У изголовья Анджелы стоял доктор Уиллетс, дававший наркоз.
Справа стоял доктор Ламберт, не обративший на Юджина никакого внимания; на
руках у него были залитые кровью резиновые перчатки, он держал скальпель.
Одна из двух сестер священнодействовала у дальнего конца операционного
стола, где на отдельном столике были аккуратно разложены инструменты, губки
и бинты. Мисс де Саль находилась слева. Она раскладывала на столе возле
Анджелы куски марли. Рядом с нею и против доктора Ламберта стоял еще один
хирург, которого Юджин раньше не видал. Из груди Анджелы вырывалось тяжелое
хрипение. Она, по-видимому, была без сознания. Ее лицо скрывали куски марли
и какая-то резиновая воронка.
У Юджина ногти вонзились в ладони. Значит, все-таки операция! -
подумал он. Кесарево сечение. Очевидно, они не могут извлечь ребенка, даже
убив его. Семьдесят пять процентов таких операций, говорилось в книге,
кончается благополучно; но эта статистика относилась только к
зарегистрированным случаям, а сколько незарегистрированных? Действительно
ли доктор Ламберт такой великий хирург? Выдержит ли Анджела эфир, с ее
слабым сердцем?
Юджин стоял и наблюдал за всей этой сценой. Доктор Ламберт быстро
вымыл руки и взял маленький блестящий скальпель, сверкавший, как ярко
начищенное серебро. Руки старого врача в резиновых перчатках казались в
электрическом свете голубовато-белыми. Обнаженное тело Анджелы было совсем
восковым. Доктор Ламберт склонился над нею.
- Старайтесь по мере возможности поддерживать правильное дыхание, -
сказал он своему младшему коллеге. - Если она очнется, дайте ей эфиру. А
вы, доктор, присмотрите за артериями.
Он сделал легкий надрез в нижней половине живота, и Юджин увидел, как
в том месте, которого коснулся нож, брызнули струйки крови. Разрез выглядел
совсем небольшим. Сестра губкой снимала кровь, едва только она выступала.
Затем хирург сделал второй надрез, и тогда показалась ткань, выстилающая
изнутри мышцы живота и защищающая кишечник.
- Я не хочу делать слишком большой разрез, - спокойно сказал хирург,
словно разговаривая сам с собой. - А то с этими внутренностями потом
большая возня. Приподымите слегка края, доктор. Очень хорошо. Губку, мисс
Вуд. А теперь, если мы сделаем еще один надрез здесь...
Он снова стал орудовать своим инструментом, совсем как добросовестный
столяр или плотник. Потом бросил нож в таз с водою на столике мисс Вуд и,
просунув пальцы в кровоточащую рану, к которой сестра все время
прикладывала губку, что-то обнажил. Что это? Сердце у Юджина судорожно
заколотилось. Доктор Ламберт просовывал пальцы все глубже - сперва средний,
затем также и указательный, - приговаривая при этом:
- Что-то я ножку не нахожу. А ну-ка, еще поищем. Ага, вот она!
- Разрешите, доктор, слегка подвинуть головку?
Это говорил молодой врач, находившийся слева от доктора Ламберта.
- Осторожнее только! Осторожнее! Она пригнута почти к самому кончику.
Ну, теперь я ее держу. Тише, доктор, не забывайте о последе.
Из жуткой раны появилось что-то залитое кровью, что-то странное -
крохотная ступня, ножка, тельце, голова...
"Боже мой, какой ужас!" - мысленно произнес Юджин, и снова слезы
выступили у него на глазах.
- Послед, доктор... Следите за брюшиной, мисс Вуд. Ребенок жив, все в
порядке. Как пульс больной, мисс де Саль?
- Слабоват, доктор.
- Поменьше эфиру в таком случае. Ну, теперь можно все укладывать на
место. Губку. Придется, Уиллетс, потом наложить швы. Боюсь, что само не
заживет. Некоторые хирурги придерживаются другого мнения, но я не верю в
возможность самопроизвольного заживления у нее. Наложим по крайней мере три
или четыре шва.
Они работали, как плотники, как столяры, как электромонтеры. Анджела,
казалось, была для них не более как манекен. И все же в их медленных,
уверенных движениях чувствовалась напряженность и торопливость. "Тише едешь
- дальше будешь", - вдруг всплыла в памяти Юджина старая поговорка. Он
наблюдал за тем, что разыгрывалось у него на глазах, и ему казалось, что
все это сон, кошмарный сон, или потрясающая картина, вроде знаменитого
полотна Рембрандта "Ночной дозор". Молодой хирург - тот, которого Юджин не
знал, - высоко поднял какой-то предмет фиолетового цвета, держа его за
ножку, точно освежеванного кролика; Юджин с ужасом сообразил, что это его
ребенок, - ребенок Анджелы, - тот самый, из-за которого здесь вели такую
отчаянную борьбу, терпели такие страшные мучения. Это было чудовище, игра
природы, нечто немыслимое, бесформенное. Юджин не хотел верить своим
глазам; он увидел, как доктор шлепнул ребенка по спине и с любопытством
разглядывает его. И в этот момент послышался слабый крик, - нет, в сущности
даже не крик, а чуть слышный странный звук.
- Она страшно маленькая, но я думаю, что с ней все в порядке. - Голос
принадлежал доктору Уиллетсу, он говорил о ребенке. О ребенке Анджелы.
Теперь его держала сестра. Они только что резали Анджелу. А сейчас они
зашивают рану. То, что происходило здесь, не имело отношения к жизни, - это
был жуткий бред. Юджину казалось, что он потерял рассудок, что он очутился
во власти злых духов.
- Ну, доктор, я думаю, хватит. Прикройте ее, мисс де Саль. Теперь
можно увозить.
Они еще долго занимались Анджелой - накладывали повязку, снимали
прибор, через который подавался эфир, потом уложили ее на спину, обмыли,
переложили на носилки и выкатили из операционной. Она лежала без сознания,
еще под действием эфира, и стонала.
Юджину невыносимо было слышать ее мучительное, тяжелое дыхание.
Казалось невероятным, чтобы эти звуки могли исходить из груди Анджелы -
словно кричала ее душа. И ребенок тоже кричал - здоровым детским криком.
"Боже мой, что за пытка!" - думал Юджин. Подумать только, что это
должно было случиться. Угроза смерти, хирургический нож, бессознательное
состояние, боль - выживет ли Анджела после всего этого? Будет ли она жить?
А он стал отцом.
Он повернул голову и увидел неимоверно крохотную девочку, которую
сестра держала на каком-то одеяльце или подушке. Она что-то делала с нею -
обтирала маслом. Ребенок был розовый, как и всякий ребенок.
- Радость-то какая, а? - сказала сестра, чтобы немного утешить его. Ей
хотелось вернуть Юджина к действительности. У него был совсем безумный вид.
Юджин не спускал глаз с ребенка. Странное овладело им чувство... Он
испытывал глубокое волнение - неудержимое, щекочущее, щемящее. Он
прикоснулся к ребенку. Он посмотрел на его ручонки, на личико. Какое-то
сходство с Анджелой. Да, несомненно. Это его ребенок. Это ребенок Анджелы.
Выживет ли она? Исправится ли он? Боже мой, и надо же было такому бремени
свалиться на него именно сейчас, но ведь это его ребенок. Как мог он
думать... Бедная крошка! Если Анджела умрет... Если Анджела умрет, то от
всей ее долгой, трагической борьбы у него останется во всем мире только это
- его маленькая дочка. Если Анджела умрет... А на смену ей пришло вот это.
Для какой цели? Чтобы светить ему в жизни? Чтобы придать ему сил? Чтобы
сделать его лучше, честнее? Он не находил ответа. Он только чувствовал, что
невольно проникается нежностью к ребенку. Дитя, рожденное бурей. Но
Анджела, которая так близка ему сейчас, выживет ли она, увидит ли его? Вот
она лежит без сознания, неподвижная, страшно изрезанная. Доктор Ламберт,
собиравшийся уходить, подошел, чтобы еще раз посмотреть на нее.
- Как вы думаете, доктор, будет она жить? - спросил его Юджин
прерывающимся от волнения голосом.
- Трудно сказать, - ответил тот с чрезвычайно озабоченным видом. -
Трудно сказать. Сил у нее не так уж много. Слабое сердце и плохие почки -
это скверная комбинация. Как бы там ни было, у нас был один только выход, и
мы должны были им воспользоваться. Я рад, что удалось спасти ребенка.
Сестра о нем позаботится, будет сделано все, что нужно.
Он вышел из больницы, как рабочий уходит после работы к себе домой,
как дай бог каждому из нас уходить, исполнив свое дело. Юджин подошел к
Анджеле. Как он сожалел сейчас о тех долгих годах взаимного недоверия,
которые привели к этому. Ему было стыдно за себя, стыдно за жизнь, за всю
эту путаницу, которую она порождает. Анджела казалась такой маленькой,
бледной, изможденной... Да, всему виной он. Это он привел ее на
операционный стол своей ложью, своим непостоянством, своим неустойчивым
характером. С известной точки зрения это попросту убийство, тем более что
сердце его смягчилось лишь в самую последнюю минуту. Но жизнь и его не
слишком миловала. Да, да... О, дьявольщина! Будь оно все проклято! Только
бы Анджела выздоровела, - он постарается исправиться. Да, непременно. Не
ему бы говорить такие вещи, но он постарается. Право же, любовь не стоит
тех жертв, каких она требует. Бог с ней, с любовью, бог с ней! Он проживет
и без нее. Альфред Рассел Уоллес прав, - есть неведомые нам таинственные
силы. Где-то есть бог. Он царит над миром. Недаром же существуют эти
могущественные темные силы. Только бы Анджела не умерла, - он исправится,
он будет вести себя иначе. Да, да, он станет совсем другим.
Он всмотрелся в лицо Анджелы; она показалась ему такой слабой и
бледной, что он подумал: "Нет, она не выживет".
- Едем ко мне домой, - просила его Миртл, которая только что приехала.
- Здесь мы все равно ничего не можем сделать. Сестра говорит, что она
придет в себя только через несколько часов. А ребенок в надежных руках.
Ребенок, ребенок! Он забыл про ребенка, забыл о существовании Миртл.
Он думал только о той долгой, мрачной трагедии, какой была его жизнь, о
том, сколько зла он причинил.
- Ну, едем, - устало ответил он.
Близилось утро. Они вышли, сели в такси и поехали к Миртл. Но,
несмотря на страшную усталость, Юджин почти не спал. Он, словно в горячке,
метался с боку на бок.
Он встал рано, ему не терпелось поехать в больницу и узнать, как
Анджела и как ребенок.

ГЛАВА XXVIII

Состояние Анджелы, вдобавок к сердечной слабости, осложнилось еще тем,
что в самый момент родов у нее сделалась так называемая эклампсия, особый
вид нервного расстройства, сопровождаемого конвульсиями. Установлено (во
всяком случае, таковы были статистические данные того времени), что в одном
случае из пятисот роды осложняются подобными симптомами, уносящими
новорожденную жизнь. В половине случаев погибает также и мать, каковы бы ни
были меры, принятые самыми опытными хирургами. На возможность этой болезни
указывают известные изменения в почках, хотя вызывается она не ими. Пока
Юджин во время родов находился в коридоре, он был избавлен от страшного
зрелища, - Анджела лежала, уставившись в пространство, рот ее скривился в
страшной гримасе, она вся изогнулась, руки ей свело, скрюченные пальцы
медленно шевелились, вызывая представление о механической фигуре, у которой
кончается завод. За этим последовало беспамятство и столбняк, и если бы
ребенок не был немедленно удален из чрева, и мать и младенец погибли бы в
страшных муках. Но и сейчас у Анджелы не было сил бороться за жизнь. Она
ненадолго пришла в себя, и у нее началась сильнейшая рвота, а потом снова
погрузилась в беспамятство, сопровождавшееся бредом. Она называла имя
Юджина. Ей мерещилось, очевидно, что она в Блэквуде, и она просила его
приехать. Он держал ее руку в своей и плакал, так как знал, что ему ничем
уже не загладить своей вины. Каким он был зверем!
Он закусил губу и невидящими глазами уставился в окно. Однажды у него
вырвалось: "Эх, и дрянь же я, пропащий человек! Лучше бы мне умереть!"
Весь день и большую части ночи Анджела провела в беспамятстве. В два
часа пополуночи она пришла в себя и попросила показать ей ребенка. Сестра
принесла его. Юджин взял ее за руку. Ребенка положили с ней рядом, и она
заплакала от радости, но плач ее был тихий, еле слышный. Юджин тоже
разрыдался.
- Девочка? - спросила она.
- Да, - ответил Юджин и немного спустя добавил: - Анджела, я должен
тебе сказать... Прости меня. Мне стыдно. Я хочу, чтобы ты поправилась. Я
буду совсем другой, правда.
Но даже произнося эти слова, он подсознательно думал о том, может ли
он измениться. Не будет ли опять все по-прежнему, если она выздоровеет, а
может быть, даже и хуже?
Она погладила его руку.
- Не плачь, Юджин, - сказала она. - Все будет хорошо. Я поправлюсь. И
мы оба будем вести себя иначе. Я и сама не меньше виновата, чем ты. Я была
слишком строга.
Она стала перебирать его пальцы, а он задыхался от слез. Что-то больно
сдавило ему горло.
- Прости меня. Прости меня, - выговорил он с трудом.
Через некоторое время ребенка унесли, и у Анджелы снова начался бред.
Она страшно ослабела - до такой степени, что не могла уже говорить, хотя
вскоре и пришла в сознание. Она пыталась что-то сказать знаками. И Юджин, и
сестра, и Миртл поняли ее. Ребенка! Его принесли, и сестра держала его
перед нею; Анджела улыбнулась слабой, печальной улыбкой и перевела взгляд
на Юджина.
- Будь спокойна, я позабочусь о ней, - сказал он, склонившись над
кроватью.
Мысленно он произнес клятву. Он станет порядочным человеком - отныне и
до конца своих дней он будет чист. Ребенка снова положили рядом с Анджелой,
но она уже не в силах была двигаться. Она все больше и больше слабела и
вскоре скончалась.
Юджин сидел возле нее, обхватив голову руками. Итак, его желание
исполнилось. Анджела умерла. Он получил хороший урок - вот что значит идти
наперекор совести, здоровому инстинкту, непреложным законам жизни. Он
просидел так целый час, не внимая просьбам Миртл, пытавшейся увести его.
- Прошу тебя, Юджин! - молила она. - Пожалуйста, пойдем!
- Нет, нет! - отвечал он. - Ну, куда я пойду? Мне и здесь хорошо.
Наконец он все-таки встал и пошел за нею, недоуменно размышляя о том,
как устроить теперь свою жизнь, кто будет заботиться об... об...
"Анджела?" - пришло ему в голову имя. Конечно, он назовет ее Анджелой.
Он слышал, как кто-то сказал в разговоре, что у нее будут золотистые
волосы.
Пусть концом этой истории послужит нам повесть о философских
блужданиях и сомнениях ее героя и о постепенном его возврате в русло
обычной жизни, обычной в том смысле, как это понимает художник. Никогда
уже, говорил себе Юджин, не будет он тем сентиментальным и увлекающимся
глупцом, которому воображение рисует совершенство, едва он увидит красивую
женщину. И все же был период, когда у них с Сюзанной - если б она внезапно
вернулась - могли возобновиться прежние отношения, а может быть, и более
пылкие. И это несмотря на владевшее им уныние и на его умозрительный
интерес к "христианской науке", как к возможному средству исцеления,
несмотря на угнетавшее его сознание своей вины перед Анджелой, своей
жестокости, граничащей с убийством. Былая страсть по-прежнему терзала его
сердце. Правда, он должен был теперь заботиться о маленькой Анджеле,
которая стала для него источником радости и в известной мере отвлекала его
от мыслей о себе. Ему нужно было восстановить свое материальное
благополучие; он нес ответственность перед некоей абстракцией, именуемой
общественным мнением, которое олицетворялось для него теми, кто знал его
или кого он знал. И тем не менее в нем жила все та же старая боль, - и
сознание, что ничто уже не мешает ему вступить в новый брак или построить
свою жизнь на началах свободной любви, о которой когда-то грезила Сюзанна,
рождало в нем безрассудные мечты. Сюзанна, Сюзанна! Его преследовало ее
лицо, ее глаза, каждый ее жест. Не Анджела, несмотря на весь трагизм ее
смерти, а Сюзанна. Он часто думал об Анджеле - о ее последних часах в
больнице, о ее прощальном повелительном взгляде, говорившем: "Позаботься о
ребенке!", и тогда горло его сжималось, словно схваченное сильной рукой, и
к глазам подступали слезы. Но даже в эти минуты он не переставал
чувствовать, что какие-то неведомые силы влекут его к Сюзанне, и только к
ней. Сюзанна, Сюзанна! Ее волосы, ее улыбка, весь ее образ стал для него
воплощением романтической мечты, которая была уже так близка и которая
сейчас, когда Сюзанны не было с ним и разлуке их не предвиделось конца,
сияла таким ярким светом, какого действительность, несомненно, была бы
лишена.
"Из вещества такого ж, как и сон, мы созданы, и жизнь на сон похожа, и
наша жизнь лишь сном окружена"*. Да, мы так же призрачны, как наши сны, и
вся наша неугомонная тряская действительность соткана из тех же грез и
снов. Ничто в мире так не радует и не мучит нас, ничто так не дорого нам,
как наши сны.
______________
* Шекспир, "Буря".

В ту первую весну и лето, когда Юджин поселился вместе с Бэнгсом и