Страница:
если бы я могла умереть!"
Ни в Блэквуде, ни в Александрии Анджела ни единым словом не
обмолвилась об истинном положении вещей. Она рассказывала, что Юджину давно
надоела его коммерческая деятельность, и теперь, поскольку обстоятельства у
Колфакса сложились для него неблагоприятно, он рад на время вернуться к
своему искусству. Возможно, он тоже приедет, но он страшно занят. Так она
лгала всем. Но Миртл она писала подробно о своих надеждах, а главное, о
своих страхах.
У Юджина было несколько свиданий с Миртл. Она с детских лет питала к
нему нежность как к младшему брату. Многое в его характере было ей и сейчас
так же мило, как в те времена, когда они были детьми. Она разыскала Юджина
в его унылой комнате в Кингсбридже.
- Почему бы тебе не переехать к нам, Юджин? - начала она его
упрашивать. - У нас уютная квартира. Ты можешь взять себе большую комнату,
рядом с нашей спальней. Там из окна очень красивый вид. Фрэнк к тебе так
хорошо относится. Мы с ним слышали обо всем от Анджелы, и я считаю, что ты
не прав, но ты мой брат, и я хочу, чтобы ты переехал к нам. Все кончится
хорошо, вот увидишь. Бог рассудит вас. Мы с Фрэнком молимся за тебя. Ты
должен знать, что по нашему учению зла не существует. Ну, пожалуйста, - и
Миртл улыбнулась своей былой девичьей улыбкой. - Ну что ты торчишь здесь
один, взаперти? Разве тебе неприятно будет поселиться вместе со мной?
- Разумеется, мне было бы приятно жить у вас, Миртл, но сейчас это
невозможно. И я не хочу. Мне нужно подумать, надо побыть одному. Я еще не
решил, что делать дальше. Попробую вернуться к живописи. Денег у меня пока
хватит, а времени хоть отбавляй. Тут на холме есть несколько домов получше
- наверно, там найдется для меня комната с окнами на север, под студию. Но
все это нужно обдумать. Я еще и сам не знаю, что буду делать.
Между прочим, у него снова начались боли под ложечкой, - как тогда,
когда миссис Дэйл увезла Сюзанну в Канаду, и он испугался, что больше ее не
увидит. Это была настоящая физическая боль, резкая, как от удара ножа. Его
удивляло, что он может сейчас страдать от физической боли. Он чувствовал
также ломоту в глазах и в кончиках пальцев. Не странно ли это?
- Посоветуйся с кем-нибудь из наших лекарей, - говорила ему Миртл. -
Ведь ты ничем не рискуешь. Верить для этого не нужно. Хочешь, я куплю тебе
книгу, где все изложено, почитай ее. Увидишь, Юджин, ты и сам скажешь, что
в этом что-то есть. Ну вот, ты иронически улыбаешься, но я не могу тебе
сказать, сколько это дало мне. Ну просто очень, очень много. Я совсем не
та, что была пять лет назад, и Фрэнк тоже. Ведь ты знаешь, как я была
больна?
- Да, знаю.
- Так почему бы тебе не повидать миссис Джонс? Можешь ничего ей не
рассказывать, если не хочешь. Бывает, что она просто чудеса творит.
- Ну чем мне поможет твоя миссис Джонс? - с горечью отозвался Юджин, и
губы его скривились в едкую усмешку. - Может она меня излечить от
меланхолии? Сделать так, чтобы сердце у меня не болело? К чему все эти
разговоры? Просто надо скорей кончать всю эту музыку.
Он угрюмо отвел глаза.
- Миссис Джонс не может, зато бог может. Ах, Юджин, я прекрасно
понимаю, что у тебя на душе. Но я прошу тебя, сходи к ней. Ну что тебе
стоит? Завтра я принесу тебе книгу. Ты почитаешь ее, если я принесу?
- Ничего я читать не стану.
- Юджин, сделай это ради меня.
- Зачем, если я не верю? И не могу верить. Я слишком здравомыслящий
человек, чтобы придавать серьезное значение такому вздору.
- Как ты странно рассуждаешь, Юджин! Когда-нибудь ты другое скажешь. Я
знаю твои взгляды, но все-таки прочитай ее. Ну, пожалуйста! Мне бы не
следовало тебя упрашивать. Это совсем не так должно делаться, но я хочу,
чтобы ты хоть взглянул в нее. И сходи повидайся с миссис Джонс.
Юджин отказался. Из всех идиотских советов, какие могли быть ему
предложены, это был самый глупый. Христианская наука! Христианская
белиберда! Он и сам знал, что ему следует сделать. Совесть подсказывала
ему, что он должен забыть Сюзанну и вернуться к Анджеле в этот тяжелый для
нее час, вернуться к своему ребенку - по крайней мере на время. Но как
могущественно очарование красоты и любви! Дни, проведенные с Сюзанной в
окрестностях Нью-Йорка! Часы блаженства, когда она была так прекрасна! Как
превозмочь все это? Как забыть? Ведь она была так пленительна, так
необычайно хороша. Каждое воспоминание о ней отзывалось в сердце
невыносимой болью, и Юджин старался гнать от себя эти мысли, куда-то ходил,
что-то делал, просто метался по комнате, чтобы не думать. Какая жизнь!
Какой ад!
Если в ту пору в поле зрения Юджина попала "христианская наука", то
это объяснялось исключительно тем, что Миртл и ее муж были восторженными
последователями этой секты. Как в Лурде и в Сент-Анн де Бо-Пре паломникам
приходит на помощь надежда, жажда исцеления и фанатическая вера в
благотворное вмешательство какой-то высшей силы, так было и с Миртл,
которая исцелилась от серьезного и трудно поддающегося лечению недуга. У
нее была опухоль, нервная бессонница, несварение желудка и общее
расстройство пищеварения, и никакие усилия врачей не приносили облегчения.
Она тяжко страдала душой и телом, когда ей попало в руки руководство миссис
Эдди под названием "Наука и здоровье - с ключом к Священному писанию". И,
читая эту книгу, она вдруг избавилась от всех своих болезней, вернее, ею
овладела мысль, что она здорова, а немного спустя она и действительно
выздоровела. Она выбросила в мусорный ящик все свои порошки и микстуры,
которых у нее набралось изрядное количество, перестала обращаться к врачам,
принялась читать издания этой секты, зачастила в ее ближайшую церковь и
вскоре с головой ушла в дебри метафизических рассуждений о сущности земного
существования. Муж Миртл, очень ей преданный, тоже стал приверженцем этого
учения, ибо то, что хорошо для нее и могло излечить ее, рассуждал он,
достаточно хорошо и для него. Увлеченный высшим духовным смыслом
"христианской науки", он стал даже более рьяным последователем и ее
толкователем, чем сама Миртл.
Те, кто хоть сколько-нибудь знаком с "христианской наукой", знают, что
основной ее догмат гласит: бог - это принцип, а не личность, воспринимаемая
нашими чувствами (свидетельство которых иллюзорно), а человек - его образ и
подобие (в духовном смысле). Человек, стало быть, не бог и не частица бога,
он - божественное помышление и, следовательно, исполнен гармонии и
всяческих совершенств. Для людей, не склонных к метафизике, все это лишено
всякого смысла, но для тех, кто к ней расположен, здесь заключено некое
откровение. Материя представляется им лишь искусным сочетанием иллюзий,
претерпевших эволюцию или нет, не суть важно, но непременно возникших из
ничего и во всяком случае лишенных какой бы то ни было видимой и осязаемой
основы. Сами по себе, вне той веры и значения, какое приписывает им тот,
кто сам только дух, эти иллюзии - ничто. Стоит в них усомниться, и они
рассеиваются, как мираж.
Для Юджина, пребывавшего в состоянии крайней угнетенности, - он стал
угрюм, мрачен, разочарован и всюду видел действие злых, разрушительных сил,
- это учение могло бы представить известный интерес, если бы он захотел с
ним ознакомиться. Юджин принадлежал к типу людей, с детства склонных к
метафизике. Всю свою жизнь он не переставал размышлять о загадках бытия,
читал Спенсера, Канта, Спинозу, а главным образом таких авторов, как
Дарвин, Гексли, Тиндаль, лорд Эвербери, Альфред Рассел Уоллес, - в
последнее же время сэра Оливера Лоджа и Вильямса Крукса, - пытаясь уяснить
себе на основе индуктивного, материалистического метода, что такое жизнь.
Углубляясь в такие произведения, как "Сверхдуша" Эмерсона, "Размышления"
Марка Аврелия и диалоги Платона, он, казалось, различал в них проблески
истины. Бог есть дух, думал он, как Христос сказал женщине у колодца в
Самарии, но только большой вопрос, занимается ли он делами земли, где
столько взаимной вражды и страданий. Сам Юджин этому не верил, во всяком
случае он сильно сомневался в этом. Его всегда глубоко трогала Нагорная
проповедь - отношение Христа к мирским невзгодам, а также пламенная вера
древних пророков, утверждавших, что бог есть бог, нет бога, кроме единого,
и что он покарает всякое беззаконие. Покарает или не покарает, думал Юджин,
это еще под большим сомнением. Понятие греха всегда было для Юджина
загадкой, особенно первородного греха. Возможно ли, чтобы еще до появления
человека на земле существовали какие-то законы? И какие же? Был ли среди
них, например, закон о браке, о неком духовном союзе, который,
следовательно, старше самой жизни? Предусматривали ли эти законы такое
явление, как воровство? Но как можно говорить о воровстве вне всякой связи
с жизнью? Где было воровство, когда не было человека? Или оно появилось на
земле вместе с человеком? Смешно! Очевидно, здесь действуют законы другого
порядка, вроде тех, какие проявляются в химии и физике. Один профессор,
крупный социолог, читавший лекции в каком-то колледже, говорил Юджину, что
в таких понятиях, как успех, неудача, грех, лицемерие, он видит лишь
производные первичных инстинктов, вроде инстинкта самосохранения или
размножения. Помимо этого ничего не существует. Абсолютная мораль? Чепуха!
Таких вещей не бывает.
Этот крайний скептицизм не мог не увлечь Юджина. Он всегда был склонен
к сомнению. Как уже говорилось, жизнь под его скальпелем распадалась на
отдельные элементы, но собрать их потом воедино он не умел - из-за неумения
последовательно мыслить. Вот, скажем, люди толкуют о святости брака, но
ведь брак тоже результат какой-то эволюции! Это было ему хорошо известно.
Однажды он прочитал чей-то двухтомный трактат под заглавием "История
человеческого брака" - или что-то в этом роде. В нем говорилось, что
животные спариваются лишь на тот срок, какой нужен, чтобы вырастить
детенышей, то есть довести их до того возраста, когда они сами смогут о
себе заботиться. И разве не это лежит в основе современного брака? В той же
книге, помнится, сказано: брак только потому стал считаться священным и
нерасторжимым, что человеку надо много времени для воспитания своего
потомства - так много, что пока дети станут на ноги, родители успевают
благополучно состариться. А тогда зачем разводиться?
Но производить на свет детей обязанность каждого.
Вот в том-то и дело! Вот тут-то и начинались для Юджина все его
мучения. Отсюда вырастала проблема домашнего очага. Дети! Воспроизведение
рода! Впрягайтесь в колесницу эволюции! Так неужели же всякий, кто этого не
делает, осужден? Он навлекает на себя гнев своего племени? А сколько есть
мужчин и женщин, которые не имеют детей, не могут их иметь! Тысячи и
тысячи, и те, кто имеет детей, осуждает тех, кто не имеет. Юджин знал, что
преобладающая в Америке точка зрения заключается в том, что человек должен
производить на свет и воспитывать детей, - точка зрения практическая и
консервативная. Взять хотя бы его отца. Но разве не находятся хитрецы,
которые пользуются этим в своих целях: они переносят свои фабрики туда, где
инстинкт размножения особенно силен, чтобы за бесценок нанимать детей на
работу; и ничего с этими людьми не случается, - а может быть случается?
Миртл не переставала упрашивать брата познакомиться с новым
толкованием священного писания, утверждая, что оно рассеет все его земные
горести, ибо оно учит, что в мире существует только чистый дух, не
доступный человеческому разуму. Если ему лучше разойтись с Анджелой,
говорила Миртл, то так оно и будет; а если нет - то этому не бывать. Но в
чем бы ни заключалась истина, к нему вернутся счастье и душевный покой. Он
должен поступать правильно ("ищите прежде всего царствия божьего"), а
остальное приложится.
Вначале Юджина ужасно раздражали эти разговоры, но потом он втянулся в
них. За завтраком и за обедом шли нескончаемые увещания и уговоры. Бэнгс и
Миртл приводили бесконечные доводы в пользу "науки", а несколько раз Юджин
даже сопровождал их в церковь, где по средам верующие рассказывали о
чудесах, объектами или очевидцами которых были сами. Рассказы эти казались
Юджину мало правдоподобными. Пока дело ограничивалось повествованиями о
недугах, которые можно в известной мере считать плодом больного
воображения, он готов был объяснить эти случаи мнимого исцеления
результатом религиозной восторженности. Но когда оказывалось, что эти
мнимые больные излечились от рака, туберкулеза, прогрессивного паралича,
зоба, костных заболеваний и грыжи, он не столько готов был счесть их
лжецами, так как они не производили такого впечатления, сколько склонен был
думать, что они заблуждаются. Как могли эти люди, - или их учения, одним
словом, что бы там ни было, - вылечить рак? Бог ты мой!
Так продолжал он упорствовать в своем неверии и отказывался читать
книгу, пока однажды в среду вечером от нечего делать не забрел в Четвертую
церковь последователей "христианской науки". Кто-то из сидевших в одном с
ним ряду поднялся и произнес следующую речь:
"Я хочу свидетельствовать перед вами о любви и милости, которую явил
мне господь бог, так как совсем недавно я был поражен неизлечимым недугом и
чувствовал себя пропащим человеком.
Я вырос в семье, где с библией не расставались ни днем, ни ночью -
отец мой закоснелый пресвитерианец, - и до того меня всем этим пичкали, до
того мне опротивело наблюдать на каждом шагу и даже на примере моих
ближайших родичей, как слово у этих святош всегда расходится с делом, что я
решил про себя: ладно, не стану ни в чем им перечить, пока живу в отцовском
доме и ем отцовский хлеб. Зато уж, как вырвусь на волю, буду делать, что
хочу. Так я прожил до семнадцати лет, а затем перебрался на жительство в
большой город Цинциннати. Но едва только оказался на воле и сбросил с себя,
словно ненужную ветошь, все мое религиозное воспитание и решил зажить
по-своему, пустился я во все тяжкие и стал выпивать, хотя, по правде
говоря, не видел в вине большой радости, и так и не сделался пьяницей".
Юджин улыбнулся.
"Поигрывал я и в карты, однако опять-таки не втянулся, не стал
игроком. Но была у меня лютая страсть к женскому полу, и тут уж я заранее
прошу вашего прощения и думаю, что вы меня простите, потому что есть,
верно, и среди вас такие, кому мой рассказ может пойти на пользу.
Скажу вам одно: женщины были для меня величайшим соблазном. Вожделение
владело всеми моими помыслами. Меня обуяла жестокая похоть. И так был во
мне силен голос плоти, что я не мог увидеть хорошенькую женщину, чтобы -
как сказано в писании - не пожелать ее. Так я жил в грехе и беззаконии, но
тут господь посетил меня. Я заболел водянкой, воспалением почек и
прогрессивным параличом. И после того, как пролечился пять лет и истратил
все свое имущество на врачей и всякое лечение, мои близкие однажды отнесли
меня, совсем больного, в Первую церковь последователей христианской науки в
городе Чикаго. А до этого я всегда обращался за помощью к обыкновенным
врачам.
Если среди присутствующих есть такие, кто переживает то же, что
пережил я, пусть услышат меня.
Ибо я хочу сказать вам, что я стал здоровым человеком - и не только
физически или морально, нет, я окреп и духом, насколько мне говорит мой
слабый разум. Я прошел шестимесячный курс лечения у одной женщины в Чикаго
и вот стою перед вами - здоровый человек. Господь есть добро!".
С этими словами он сел.
Пока он говорил, Юджин внимательно изучал его лицо. Это был высокий
худощавый блондин с рыжеватой бородкой. Лицо свежее, румяное, с правильными
чертами, голубые глаза смотрят уверенно и спокойно. И вообще от него веет
здоровьем, энергией и бодростью. Голос у него звучный, ясный, его,
по-видимому, хорошо слышат даже в задних рядах. Человек этот одет в новый,
если и не изысканный, костюм, - хорошо сшитый и безукоризненно на нем
сидящий. Это не бродяга, не какая-нибудь подозрительная личность, а человек
с солидной профессией, может быть чертежник или инженер. Что-то в его
судьбе напомнило Юджину его собственную. Правда, он не знал всех этих
болезней, но разве совершенная женская красота не будила в нем
любострастных желаний? Однако можно ли ему верить? Ну, неужели же он врет!
Смешно! Или сам заблуждается? Кто этот человек? Слишком он сильный,
рассудительный, энергичный, слишком ясно и здраво мыслит, чтобы ошибаться
или лгать. И все же... А вдруг этот незнакомец послан ему какой-то
неведомой попечительной силой, его добрым гением, который еще не совсем от
него отступился? Возможно ли это? Странное, но доброе предчувствие посетило
его - как и в тот день, когда он увидел чернобородого господина в вагоне,
отправляясь на зов Сюзанны; как и в тех случаях, когда таинственные силы
раскладывали у него на дороге старые подковы, предвещающие удачу. В
задумчивости вернулся он домой и в тот вечер впервые серьезно уселся за
книгу "Наука и здоровье", подаренную ему сестрою.
Тот, кто когда-либо пытался читать эту своеобразную, а по мнению
многих и весьма примечательную книгу, знает, что внешне - это нагромождение
чудовищных противоречий и метафизической галиматьи. Уже одного утверждения
в предисловии, будто после потопа люди стали болеть и чаще и серьезнее, чем
раньше, достаточно, чтобы ошеломить каждого, кто привык полагаться на науки
с их материалистическим обоснованием. И когда Юджин, едва приступив к
чтению, наткнулся на эту нелепость, он весь вскипел. Ну что, в самом деле,
за охота болтать глупости! Ведь всем известно, что никакого потопа не было.
Так зачем же выдавать басню за факт? Это раздражало его, хотя в известном
смысле казалось даже забавным. И тут же он набрел на другое, невнятное и по
существу противоречивое место, где шла речь о материи и духе. Миссис Эдди
утверждала, что свидетельству наших чувств нельзя верить, а сама то и дело
на них ссылалась и для иллюстрации своих мыслей приводила аллегории,
основанные на чувственном опыте. Юджин не раз бросал книгу, так его
раздражали постоянные ссылки на Библию. Библия не была для него
авторитетным источником. Да и самое понятие христианства не внушало ему
почтения, так же как и человеку, свидетельствовавшему в церкви. Можно ли
серьезно уверять, будто сотворенные Христом чудеса происходят и в наше
время? А как же показания этого человека? Разве в его словах не
чувствовалась глубокая искренность, подлинное волнение того, кто грешил и
раскаялся?
Вскоре, однако, отдельные мысли, рассеянные тут и там, а также
спиритуалистическое толкование христианства в целом пробудили в Юджине
интерес к этой книге. Особенно одно место привлекло его внимание, - ведь он
никогда не чуждался метафизики.
"Осознай на миг, что мы живем и мыслим лишь в духе и что ни в нас, ни
вокруг нас нет ничего материального, - и тело твое избавится от боли. Если
ты страдаешь от мнимого недуга, он сразу оставит тебя. Там, где плоть
подчинена духу в любви, самые печали станут радостью".
"Бог есть дух, - вспомнил Юджин слова Иисуса. - И поклоняющиеся должны
поклоняться ему в духе и истине!"
"Недуг твой оставит тебя. И самые печали станут радостями".
"Печали? Какие же печали? - думал Юджин. - Ведь не любовные же!
Очевидно, это означает конец земной любви; ведь и она преходяща".
Продолжая читать, он обнаружил, что последователи "христианской науки"
верят в непорочное зачатие девы Марии, и это тоже поразило его, как ужасная
нелепость. Они верили также, что люди в конце концов откажутся от брака,
как от бренной иллюзии самосотворения и продолжения рода, а вместе с этим
отпадет и рождение детей; дематериализация человеческого тела, возвращение
его к духовной сущности, которой чужды грех, болезни, разложение и смерть,
также входило в их символ веры. Юджину подобные утверждения представлялись
вопиющей нелепицей, но в то же время это отвечало его ощущению присутствия
в жизни какой-то тайны и общему метафизическому направлению его ума.
Надо сказать, что темперамент Юджина - его склонность к самоанализу и
сильная впечатлительность, - а также отчаяние, когда он, словно утопающий
за соломинку, хватался за все, что сулило облегчение его горю, чувству
безнадежности и полного крушения, немало способствовали тому, что он
занялся изучением этой довольно-таки фантастической теории бытия. Он много
слышал о "христианской науке", знал, что ее последователи строят церкви,
что их число растет, особенно в Нью-Йорке, - что они трубят повсюду, будто
освободились от власти зла. А так как у Юджина не было ни дела, ни
развлечений, и ничто не уводило его от мыслей о самом себе, то все эти
любопытные утверждения, естественно, должны были заинтересовать его.
Юджину было известно, как из первоисточника, так и из книг других
мыслителей, что Карлейль говорил: "Материя сама по себе, внешний
материальный мир - это либо ничто, либо продукт человеческого воображения"
("Дневник Карлейля", из его биографии, написанной Фрудом), и что, по учению
Канта, вселенная существует только в нашем восприятии или сознании и
представляет собою всего лишь мысль. С другой стороны, Марк Аврелий учил в
своих "Размышлениях", что душа вселенной полна любви и милосердия, что в
ней нет зла и что она не подвластна злу. В свое время эти слова поразили
Юджина; они выражали точку зрения диаметрально противоположную его
собственному взгляду на вселенную, дух которой представлялся ему коварным,
жестоким и злобным. Его удивляло, что человек, который стал римским
императором, мог думать иначе. В Нагорной проповеди Юджин видел
прекраснодушные рассуждения мечтателя, не знающего действительности. И все
же заповедь: "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа
истребляют и где воры подкапывают и крадут", - всегда изумляла его своей
красотой, и он считал ее глубоко верной: "Ибо где сокровище ваше, там будет
сердце ваше". Ките сказал: "Красота - это истина, а истина - это красота".
А еще кто-то утверждал: "Истина - это то, что существует".
"А что существует?" - спрашивал себя Юджин. И сам себе отвечал:
"Красота", - так как жизнь, при всех ее ужасах, прекрасна.
Только людям со склонностью к метафизике или с религиозным складом ума
было бы интересно проследить тот медленный и так и не завершившийся
процесс, который можно было бы назвать "обращением" Юджина и который
тянулся долгие месяцы, когда Анджела гостила в Расине и после, когда она,
вернувшись по настоянию Миртл в Нью-Йорк, поселилась в родильном приюте,
куда ее определил Юджин. В эти бездны отваживается заглянуть только самый
бесстрашный ум, и Юджин измерил всю их глубину. Он подолгу беседовал с
Миртл и ее мужем на всевозможные темы, житейские и отвлеченные. (Все это
уже не имело никакого отношения к Анджеле: Юджин прямо говорил, что не
любит ее и к ней не вернется и что он не представляет себе жизни без
Сюзанны.) Он набрасывался на философские и религиозные книги и читал и
перечитывал их, так как никакого другого дела у него не было. Он читал или
перечитывал "Историю евреев" Кента, "Пол и характер" Вейнингера, "Механизм
мироздания" Карла Снайдера, "Героев духа" Мэззи, "Бхагавадгиту" в переводе
Джонсона, очерк Эмерсона "Сверхдуша", "Науку и еврейские предания", а также
"Науку и христианские предания" Гексли. Юджин обнаружил в этих трудах
любопытные факты, относящиеся к религии, которых он раньше не знал, или,
может быть, забыл, а именно, что евреи - едва ли не единственная раса или
нация, давшая миру непрерывный ряд религиозных мыслителей и пророков; что
идеалом их с начала до конца был единый бог, или божество, сперва
племенное, а потом и всеобщее, чье содержание и значение расширялось и
росло, пока не было отождествлено со вселенной, не стало самой вселенной,
руководящим началом и вместе с тем единым богом, вера в которого, в его
способность исцелять, созидать и разрушать никогда не умирала.
В Ветхом завете много об этом говорилось, в сущности только об этом и
говорилось. Юджин с удивлением узнал, что древние пророки на заре истории
мало чем отличались от неистовствующих дервишей, - они доводили себя до
полного исступления, судорожно извиваясь, катались по земле, кололи себя
ножами, как это и сейчас делают фанатики-персы, празднуя десятый месяц
года, и прибегали к самым странным приемам, чтобы поддержать в себе
фанатический пыл, - что, однако, не мешало им проявлять своеобразное
величие духа. Они часто посещали храмы, повсюду выделяясь своим диким видом
и странным одеянием. Пророк Исайя в течение трех лет не носил никакой
одежды (Исайя, 22, 21); Иеремия (согласно Мэззи) ходил по улицам Иерусалима
с деревянным ярмом на шее и восклицал: "Так преклонит Иуда главу свою под
иго вавилонское" (Иеремия, 27, 2); Зедекия же, надев на себя железные рога,
подобные оленьим, явился к королю Ахаву со словами: "Сим избодешь сириян"
(Книга Царств 1, 22, 11). Его почитали безумцем, потому что он вел себя как
безумец. Елисей явился в лагерь к грубому вояке полководцу Иую и, разбив у
него на голове сосуд с маслом, воскликнул: "Так повелел бог Израиля - я
помазал тебя на царство над его избранным народом", - после чего открыл
дверь и убежал. Все эти эпизоды, какими бы дикими они ни казались, не
Ни в Блэквуде, ни в Александрии Анджела ни единым словом не
обмолвилась об истинном положении вещей. Она рассказывала, что Юджину давно
надоела его коммерческая деятельность, и теперь, поскольку обстоятельства у
Колфакса сложились для него неблагоприятно, он рад на время вернуться к
своему искусству. Возможно, он тоже приедет, но он страшно занят. Так она
лгала всем. Но Миртл она писала подробно о своих надеждах, а главное, о
своих страхах.
У Юджина было несколько свиданий с Миртл. Она с детских лет питала к
нему нежность как к младшему брату. Многое в его характере было ей и сейчас
так же мило, как в те времена, когда они были детьми. Она разыскала Юджина
в его унылой комнате в Кингсбридже.
- Почему бы тебе не переехать к нам, Юджин? - начала она его
упрашивать. - У нас уютная квартира. Ты можешь взять себе большую комнату,
рядом с нашей спальней. Там из окна очень красивый вид. Фрэнк к тебе так
хорошо относится. Мы с ним слышали обо всем от Анджелы, и я считаю, что ты
не прав, но ты мой брат, и я хочу, чтобы ты переехал к нам. Все кончится
хорошо, вот увидишь. Бог рассудит вас. Мы с Фрэнком молимся за тебя. Ты
должен знать, что по нашему учению зла не существует. Ну, пожалуйста, - и
Миртл улыбнулась своей былой девичьей улыбкой. - Ну что ты торчишь здесь
один, взаперти? Разве тебе неприятно будет поселиться вместе со мной?
- Разумеется, мне было бы приятно жить у вас, Миртл, но сейчас это
невозможно. И я не хочу. Мне нужно подумать, надо побыть одному. Я еще не
решил, что делать дальше. Попробую вернуться к живописи. Денег у меня пока
хватит, а времени хоть отбавляй. Тут на холме есть несколько домов получше
- наверно, там найдется для меня комната с окнами на север, под студию. Но
все это нужно обдумать. Я еще и сам не знаю, что буду делать.
Между прочим, у него снова начались боли под ложечкой, - как тогда,
когда миссис Дэйл увезла Сюзанну в Канаду, и он испугался, что больше ее не
увидит. Это была настоящая физическая боль, резкая, как от удара ножа. Его
удивляло, что он может сейчас страдать от физической боли. Он чувствовал
также ломоту в глазах и в кончиках пальцев. Не странно ли это?
- Посоветуйся с кем-нибудь из наших лекарей, - говорила ему Миртл. -
Ведь ты ничем не рискуешь. Верить для этого не нужно. Хочешь, я куплю тебе
книгу, где все изложено, почитай ее. Увидишь, Юджин, ты и сам скажешь, что
в этом что-то есть. Ну вот, ты иронически улыбаешься, но я не могу тебе
сказать, сколько это дало мне. Ну просто очень, очень много. Я совсем не
та, что была пять лет назад, и Фрэнк тоже. Ведь ты знаешь, как я была
больна?
- Да, знаю.
- Так почему бы тебе не повидать миссис Джонс? Можешь ничего ей не
рассказывать, если не хочешь. Бывает, что она просто чудеса творит.
- Ну чем мне поможет твоя миссис Джонс? - с горечью отозвался Юджин, и
губы его скривились в едкую усмешку. - Может она меня излечить от
меланхолии? Сделать так, чтобы сердце у меня не болело? К чему все эти
разговоры? Просто надо скорей кончать всю эту музыку.
Он угрюмо отвел глаза.
- Миссис Джонс не может, зато бог может. Ах, Юджин, я прекрасно
понимаю, что у тебя на душе. Но я прошу тебя, сходи к ней. Ну что тебе
стоит? Завтра я принесу тебе книгу. Ты почитаешь ее, если я принесу?
- Ничего я читать не стану.
- Юджин, сделай это ради меня.
- Зачем, если я не верю? И не могу верить. Я слишком здравомыслящий
человек, чтобы придавать серьезное значение такому вздору.
- Как ты странно рассуждаешь, Юджин! Когда-нибудь ты другое скажешь. Я
знаю твои взгляды, но все-таки прочитай ее. Ну, пожалуйста! Мне бы не
следовало тебя упрашивать. Это совсем не так должно делаться, но я хочу,
чтобы ты хоть взглянул в нее. И сходи повидайся с миссис Джонс.
Юджин отказался. Из всех идиотских советов, какие могли быть ему
предложены, это был самый глупый. Христианская наука! Христианская
белиберда! Он и сам знал, что ему следует сделать. Совесть подсказывала
ему, что он должен забыть Сюзанну и вернуться к Анджеле в этот тяжелый для
нее час, вернуться к своему ребенку - по крайней мере на время. Но как
могущественно очарование красоты и любви! Дни, проведенные с Сюзанной в
окрестностях Нью-Йорка! Часы блаженства, когда она была так прекрасна! Как
превозмочь все это? Как забыть? Ведь она была так пленительна, так
необычайно хороша. Каждое воспоминание о ней отзывалось в сердце
невыносимой болью, и Юджин старался гнать от себя эти мысли, куда-то ходил,
что-то делал, просто метался по комнате, чтобы не думать. Какая жизнь!
Какой ад!
Если в ту пору в поле зрения Юджина попала "христианская наука", то
это объяснялось исключительно тем, что Миртл и ее муж были восторженными
последователями этой секты. Как в Лурде и в Сент-Анн де Бо-Пре паломникам
приходит на помощь надежда, жажда исцеления и фанатическая вера в
благотворное вмешательство какой-то высшей силы, так было и с Миртл,
которая исцелилась от серьезного и трудно поддающегося лечению недуга. У
нее была опухоль, нервная бессонница, несварение желудка и общее
расстройство пищеварения, и никакие усилия врачей не приносили облегчения.
Она тяжко страдала душой и телом, когда ей попало в руки руководство миссис
Эдди под названием "Наука и здоровье - с ключом к Священному писанию". И,
читая эту книгу, она вдруг избавилась от всех своих болезней, вернее, ею
овладела мысль, что она здорова, а немного спустя она и действительно
выздоровела. Она выбросила в мусорный ящик все свои порошки и микстуры,
которых у нее набралось изрядное количество, перестала обращаться к врачам,
принялась читать издания этой секты, зачастила в ее ближайшую церковь и
вскоре с головой ушла в дебри метафизических рассуждений о сущности земного
существования. Муж Миртл, очень ей преданный, тоже стал приверженцем этого
учения, ибо то, что хорошо для нее и могло излечить ее, рассуждал он,
достаточно хорошо и для него. Увлеченный высшим духовным смыслом
"христианской науки", он стал даже более рьяным последователем и ее
толкователем, чем сама Миртл.
Те, кто хоть сколько-нибудь знаком с "христианской наукой", знают, что
основной ее догмат гласит: бог - это принцип, а не личность, воспринимаемая
нашими чувствами (свидетельство которых иллюзорно), а человек - его образ и
подобие (в духовном смысле). Человек, стало быть, не бог и не частица бога,
он - божественное помышление и, следовательно, исполнен гармонии и
всяческих совершенств. Для людей, не склонных к метафизике, все это лишено
всякого смысла, но для тех, кто к ней расположен, здесь заключено некое
откровение. Материя представляется им лишь искусным сочетанием иллюзий,
претерпевших эволюцию или нет, не суть важно, но непременно возникших из
ничего и во всяком случае лишенных какой бы то ни было видимой и осязаемой
основы. Сами по себе, вне той веры и значения, какое приписывает им тот,
кто сам только дух, эти иллюзии - ничто. Стоит в них усомниться, и они
рассеиваются, как мираж.
Для Юджина, пребывавшего в состоянии крайней угнетенности, - он стал
угрюм, мрачен, разочарован и всюду видел действие злых, разрушительных сил,
- это учение могло бы представить известный интерес, если бы он захотел с
ним ознакомиться. Юджин принадлежал к типу людей, с детства склонных к
метафизике. Всю свою жизнь он не переставал размышлять о загадках бытия,
читал Спенсера, Канта, Спинозу, а главным образом таких авторов, как
Дарвин, Гексли, Тиндаль, лорд Эвербери, Альфред Рассел Уоллес, - в
последнее же время сэра Оливера Лоджа и Вильямса Крукса, - пытаясь уяснить
себе на основе индуктивного, материалистического метода, что такое жизнь.
Углубляясь в такие произведения, как "Сверхдуша" Эмерсона, "Размышления"
Марка Аврелия и диалоги Платона, он, казалось, различал в них проблески
истины. Бог есть дух, думал он, как Христос сказал женщине у колодца в
Самарии, но только большой вопрос, занимается ли он делами земли, где
столько взаимной вражды и страданий. Сам Юджин этому не верил, во всяком
случае он сильно сомневался в этом. Его всегда глубоко трогала Нагорная
проповедь - отношение Христа к мирским невзгодам, а также пламенная вера
древних пророков, утверждавших, что бог есть бог, нет бога, кроме единого,
и что он покарает всякое беззаконие. Покарает или не покарает, думал Юджин,
это еще под большим сомнением. Понятие греха всегда было для Юджина
загадкой, особенно первородного греха. Возможно ли, чтобы еще до появления
человека на земле существовали какие-то законы? И какие же? Был ли среди
них, например, закон о браке, о неком духовном союзе, который,
следовательно, старше самой жизни? Предусматривали ли эти законы такое
явление, как воровство? Но как можно говорить о воровстве вне всякой связи
с жизнью? Где было воровство, когда не было человека? Или оно появилось на
земле вместе с человеком? Смешно! Очевидно, здесь действуют законы другого
порядка, вроде тех, какие проявляются в химии и физике. Один профессор,
крупный социолог, читавший лекции в каком-то колледже, говорил Юджину, что
в таких понятиях, как успех, неудача, грех, лицемерие, он видит лишь
производные первичных инстинктов, вроде инстинкта самосохранения или
размножения. Помимо этого ничего не существует. Абсолютная мораль? Чепуха!
Таких вещей не бывает.
Этот крайний скептицизм не мог не увлечь Юджина. Он всегда был склонен
к сомнению. Как уже говорилось, жизнь под его скальпелем распадалась на
отдельные элементы, но собрать их потом воедино он не умел - из-за неумения
последовательно мыслить. Вот, скажем, люди толкуют о святости брака, но
ведь брак тоже результат какой-то эволюции! Это было ему хорошо известно.
Однажды он прочитал чей-то двухтомный трактат под заглавием "История
человеческого брака" - или что-то в этом роде. В нем говорилось, что
животные спариваются лишь на тот срок, какой нужен, чтобы вырастить
детенышей, то есть довести их до того возраста, когда они сами смогут о
себе заботиться. И разве не это лежит в основе современного брака? В той же
книге, помнится, сказано: брак только потому стал считаться священным и
нерасторжимым, что человеку надо много времени для воспитания своего
потомства - так много, что пока дети станут на ноги, родители успевают
благополучно состариться. А тогда зачем разводиться?
Но производить на свет детей обязанность каждого.
Вот в том-то и дело! Вот тут-то и начинались для Юджина все его
мучения. Отсюда вырастала проблема домашнего очага. Дети! Воспроизведение
рода! Впрягайтесь в колесницу эволюции! Так неужели же всякий, кто этого не
делает, осужден? Он навлекает на себя гнев своего племени? А сколько есть
мужчин и женщин, которые не имеют детей, не могут их иметь! Тысячи и
тысячи, и те, кто имеет детей, осуждает тех, кто не имеет. Юджин знал, что
преобладающая в Америке точка зрения заключается в том, что человек должен
производить на свет и воспитывать детей, - точка зрения практическая и
консервативная. Взять хотя бы его отца. Но разве не находятся хитрецы,
которые пользуются этим в своих целях: они переносят свои фабрики туда, где
инстинкт размножения особенно силен, чтобы за бесценок нанимать детей на
работу; и ничего с этими людьми не случается, - а может быть случается?
Миртл не переставала упрашивать брата познакомиться с новым
толкованием священного писания, утверждая, что оно рассеет все его земные
горести, ибо оно учит, что в мире существует только чистый дух, не
доступный человеческому разуму. Если ему лучше разойтись с Анджелой,
говорила Миртл, то так оно и будет; а если нет - то этому не бывать. Но в
чем бы ни заключалась истина, к нему вернутся счастье и душевный покой. Он
должен поступать правильно ("ищите прежде всего царствия божьего"), а
остальное приложится.
Вначале Юджина ужасно раздражали эти разговоры, но потом он втянулся в
них. За завтраком и за обедом шли нескончаемые увещания и уговоры. Бэнгс и
Миртл приводили бесконечные доводы в пользу "науки", а несколько раз Юджин
даже сопровождал их в церковь, где по средам верующие рассказывали о
чудесах, объектами или очевидцами которых были сами. Рассказы эти казались
Юджину мало правдоподобными. Пока дело ограничивалось повествованиями о
недугах, которые можно в известной мере считать плодом больного
воображения, он готов был объяснить эти случаи мнимого исцеления
результатом религиозной восторженности. Но когда оказывалось, что эти
мнимые больные излечились от рака, туберкулеза, прогрессивного паралича,
зоба, костных заболеваний и грыжи, он не столько готов был счесть их
лжецами, так как они не производили такого впечатления, сколько склонен был
думать, что они заблуждаются. Как могли эти люди, - или их учения, одним
словом, что бы там ни было, - вылечить рак? Бог ты мой!
Так продолжал он упорствовать в своем неверии и отказывался читать
книгу, пока однажды в среду вечером от нечего делать не забрел в Четвертую
церковь последователей "христианской науки". Кто-то из сидевших в одном с
ним ряду поднялся и произнес следующую речь:
"Я хочу свидетельствовать перед вами о любви и милости, которую явил
мне господь бог, так как совсем недавно я был поражен неизлечимым недугом и
чувствовал себя пропащим человеком.
Я вырос в семье, где с библией не расставались ни днем, ни ночью -
отец мой закоснелый пресвитерианец, - и до того меня всем этим пичкали, до
того мне опротивело наблюдать на каждом шагу и даже на примере моих
ближайших родичей, как слово у этих святош всегда расходится с делом, что я
решил про себя: ладно, не стану ни в чем им перечить, пока живу в отцовском
доме и ем отцовский хлеб. Зато уж, как вырвусь на волю, буду делать, что
хочу. Так я прожил до семнадцати лет, а затем перебрался на жительство в
большой город Цинциннати. Но едва только оказался на воле и сбросил с себя,
словно ненужную ветошь, все мое религиозное воспитание и решил зажить
по-своему, пустился я во все тяжкие и стал выпивать, хотя, по правде
говоря, не видел в вине большой радости, и так и не сделался пьяницей".
Юджин улыбнулся.
"Поигрывал я и в карты, однако опять-таки не втянулся, не стал
игроком. Но была у меня лютая страсть к женскому полу, и тут уж я заранее
прошу вашего прощения и думаю, что вы меня простите, потому что есть,
верно, и среди вас такие, кому мой рассказ может пойти на пользу.
Скажу вам одно: женщины были для меня величайшим соблазном. Вожделение
владело всеми моими помыслами. Меня обуяла жестокая похоть. И так был во
мне силен голос плоти, что я не мог увидеть хорошенькую женщину, чтобы -
как сказано в писании - не пожелать ее. Так я жил в грехе и беззаконии, но
тут господь посетил меня. Я заболел водянкой, воспалением почек и
прогрессивным параличом. И после того, как пролечился пять лет и истратил
все свое имущество на врачей и всякое лечение, мои близкие однажды отнесли
меня, совсем больного, в Первую церковь последователей христианской науки в
городе Чикаго. А до этого я всегда обращался за помощью к обыкновенным
врачам.
Если среди присутствующих есть такие, кто переживает то же, что
пережил я, пусть услышат меня.
Ибо я хочу сказать вам, что я стал здоровым человеком - и не только
физически или морально, нет, я окреп и духом, насколько мне говорит мой
слабый разум. Я прошел шестимесячный курс лечения у одной женщины в Чикаго
и вот стою перед вами - здоровый человек. Господь есть добро!".
С этими словами он сел.
Пока он говорил, Юджин внимательно изучал его лицо. Это был высокий
худощавый блондин с рыжеватой бородкой. Лицо свежее, румяное, с правильными
чертами, голубые глаза смотрят уверенно и спокойно. И вообще от него веет
здоровьем, энергией и бодростью. Голос у него звучный, ясный, его,
по-видимому, хорошо слышат даже в задних рядах. Человек этот одет в новый,
если и не изысканный, костюм, - хорошо сшитый и безукоризненно на нем
сидящий. Это не бродяга, не какая-нибудь подозрительная личность, а человек
с солидной профессией, может быть чертежник или инженер. Что-то в его
судьбе напомнило Юджину его собственную. Правда, он не знал всех этих
болезней, но разве совершенная женская красота не будила в нем
любострастных желаний? Однако можно ли ему верить? Ну, неужели же он врет!
Смешно! Или сам заблуждается? Кто этот человек? Слишком он сильный,
рассудительный, энергичный, слишком ясно и здраво мыслит, чтобы ошибаться
или лгать. И все же... А вдруг этот незнакомец послан ему какой-то
неведомой попечительной силой, его добрым гением, который еще не совсем от
него отступился? Возможно ли это? Странное, но доброе предчувствие посетило
его - как и в тот день, когда он увидел чернобородого господина в вагоне,
отправляясь на зов Сюзанны; как и в тех случаях, когда таинственные силы
раскладывали у него на дороге старые подковы, предвещающие удачу. В
задумчивости вернулся он домой и в тот вечер впервые серьезно уселся за
книгу "Наука и здоровье", подаренную ему сестрою.
Тот, кто когда-либо пытался читать эту своеобразную, а по мнению
многих и весьма примечательную книгу, знает, что внешне - это нагромождение
чудовищных противоречий и метафизической галиматьи. Уже одного утверждения
в предисловии, будто после потопа люди стали болеть и чаще и серьезнее, чем
раньше, достаточно, чтобы ошеломить каждого, кто привык полагаться на науки
с их материалистическим обоснованием. И когда Юджин, едва приступив к
чтению, наткнулся на эту нелепость, он весь вскипел. Ну что, в самом деле,
за охота болтать глупости! Ведь всем известно, что никакого потопа не было.
Так зачем же выдавать басню за факт? Это раздражало его, хотя в известном
смысле казалось даже забавным. И тут же он набрел на другое, невнятное и по
существу противоречивое место, где шла речь о материи и духе. Миссис Эдди
утверждала, что свидетельству наших чувств нельзя верить, а сама то и дело
на них ссылалась и для иллюстрации своих мыслей приводила аллегории,
основанные на чувственном опыте. Юджин не раз бросал книгу, так его
раздражали постоянные ссылки на Библию. Библия не была для него
авторитетным источником. Да и самое понятие христианства не внушало ему
почтения, так же как и человеку, свидетельствовавшему в церкви. Можно ли
серьезно уверять, будто сотворенные Христом чудеса происходят и в наше
время? А как же показания этого человека? Разве в его словах не
чувствовалась глубокая искренность, подлинное волнение того, кто грешил и
раскаялся?
Вскоре, однако, отдельные мысли, рассеянные тут и там, а также
спиритуалистическое толкование христианства в целом пробудили в Юджине
интерес к этой книге. Особенно одно место привлекло его внимание, - ведь он
никогда не чуждался метафизики.
"Осознай на миг, что мы живем и мыслим лишь в духе и что ни в нас, ни
вокруг нас нет ничего материального, - и тело твое избавится от боли. Если
ты страдаешь от мнимого недуга, он сразу оставит тебя. Там, где плоть
подчинена духу в любви, самые печали станут радостью".
"Бог есть дух, - вспомнил Юджин слова Иисуса. - И поклоняющиеся должны
поклоняться ему в духе и истине!"
"Недуг твой оставит тебя. И самые печали станут радостями".
"Печали? Какие же печали? - думал Юджин. - Ведь не любовные же!
Очевидно, это означает конец земной любви; ведь и она преходяща".
Продолжая читать, он обнаружил, что последователи "христианской науки"
верят в непорочное зачатие девы Марии, и это тоже поразило его, как ужасная
нелепость. Они верили также, что люди в конце концов откажутся от брака,
как от бренной иллюзии самосотворения и продолжения рода, а вместе с этим
отпадет и рождение детей; дематериализация человеческого тела, возвращение
его к духовной сущности, которой чужды грех, болезни, разложение и смерть,
также входило в их символ веры. Юджину подобные утверждения представлялись
вопиющей нелепицей, но в то же время это отвечало его ощущению присутствия
в жизни какой-то тайны и общему метафизическому направлению его ума.
Надо сказать, что темперамент Юджина - его склонность к самоанализу и
сильная впечатлительность, - а также отчаяние, когда он, словно утопающий
за соломинку, хватался за все, что сулило облегчение его горю, чувству
безнадежности и полного крушения, немало способствовали тому, что он
занялся изучением этой довольно-таки фантастической теории бытия. Он много
слышал о "христианской науке", знал, что ее последователи строят церкви,
что их число растет, особенно в Нью-Йорке, - что они трубят повсюду, будто
освободились от власти зла. А так как у Юджина не было ни дела, ни
развлечений, и ничто не уводило его от мыслей о самом себе, то все эти
любопытные утверждения, естественно, должны были заинтересовать его.
Юджину было известно, как из первоисточника, так и из книг других
мыслителей, что Карлейль говорил: "Материя сама по себе, внешний
материальный мир - это либо ничто, либо продукт человеческого воображения"
("Дневник Карлейля", из его биографии, написанной Фрудом), и что, по учению
Канта, вселенная существует только в нашем восприятии или сознании и
представляет собою всего лишь мысль. С другой стороны, Марк Аврелий учил в
своих "Размышлениях", что душа вселенной полна любви и милосердия, что в
ней нет зла и что она не подвластна злу. В свое время эти слова поразили
Юджина; они выражали точку зрения диаметрально противоположную его
собственному взгляду на вселенную, дух которой представлялся ему коварным,
жестоким и злобным. Его удивляло, что человек, который стал римским
императором, мог думать иначе. В Нагорной проповеди Юджин видел
прекраснодушные рассуждения мечтателя, не знающего действительности. И все
же заповедь: "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа
истребляют и где воры подкапывают и крадут", - всегда изумляла его своей
красотой, и он считал ее глубоко верной: "Ибо где сокровище ваше, там будет
сердце ваше". Ките сказал: "Красота - это истина, а истина - это красота".
А еще кто-то утверждал: "Истина - это то, что существует".
"А что существует?" - спрашивал себя Юджин. И сам себе отвечал:
"Красота", - так как жизнь, при всех ее ужасах, прекрасна.
Только людям со склонностью к метафизике или с религиозным складом ума
было бы интересно проследить тот медленный и так и не завершившийся
процесс, который можно было бы назвать "обращением" Юджина и который
тянулся долгие месяцы, когда Анджела гостила в Расине и после, когда она,
вернувшись по настоянию Миртл в Нью-Йорк, поселилась в родильном приюте,
куда ее определил Юджин. В эти бездны отваживается заглянуть только самый
бесстрашный ум, и Юджин измерил всю их глубину. Он подолгу беседовал с
Миртл и ее мужем на всевозможные темы, житейские и отвлеченные. (Все это
уже не имело никакого отношения к Анджеле: Юджин прямо говорил, что не
любит ее и к ней не вернется и что он не представляет себе жизни без
Сюзанны.) Он набрасывался на философские и религиозные книги и читал и
перечитывал их, так как никакого другого дела у него не было. Он читал или
перечитывал "Историю евреев" Кента, "Пол и характер" Вейнингера, "Механизм
мироздания" Карла Снайдера, "Героев духа" Мэззи, "Бхагавадгиту" в переводе
Джонсона, очерк Эмерсона "Сверхдуша", "Науку и еврейские предания", а также
"Науку и христианские предания" Гексли. Юджин обнаружил в этих трудах
любопытные факты, относящиеся к религии, которых он раньше не знал, или,
может быть, забыл, а именно, что евреи - едва ли не единственная раса или
нация, давшая миру непрерывный ряд религиозных мыслителей и пророков; что
идеалом их с начала до конца был единый бог, или божество, сперва
племенное, а потом и всеобщее, чье содержание и значение расширялось и
росло, пока не было отождествлено со вселенной, не стало самой вселенной,
руководящим началом и вместе с тем единым богом, вера в которого, в его
способность исцелять, созидать и разрушать никогда не умирала.
В Ветхом завете много об этом говорилось, в сущности только об этом и
говорилось. Юджин с удивлением узнал, что древние пророки на заре истории
мало чем отличались от неистовствующих дервишей, - они доводили себя до
полного исступления, судорожно извиваясь, катались по земле, кололи себя
ножами, как это и сейчас делают фанатики-персы, празднуя десятый месяц
года, и прибегали к самым странным приемам, чтобы поддержать в себе
фанатический пыл, - что, однако, не мешало им проявлять своеобразное
величие духа. Они часто посещали храмы, повсюду выделяясь своим диким видом
и странным одеянием. Пророк Исайя в течение трех лет не носил никакой
одежды (Исайя, 22, 21); Иеремия (согласно Мэззи) ходил по улицам Иерусалима
с деревянным ярмом на шее и восклицал: "Так преклонит Иуда главу свою под
иго вавилонское" (Иеремия, 27, 2); Зедекия же, надев на себя железные рога,
подобные оленьим, явился к королю Ахаву со словами: "Сим избодешь сириян"
(Книга Царств 1, 22, 11). Его почитали безумцем, потому что он вел себя как
безумец. Елисей явился в лагерь к грубому вояке полководцу Иую и, разбив у
него на голове сосуд с маслом, воскликнул: "Так повелел бог Израиля - я
помазал тебя на царство над его избранным народом", - после чего открыл
дверь и убежал. Все эти эпизоды, какими бы дикими они ни казались, не