Страница:
о вас и спрашивал себя, куда это вы могли запропаститься. Должен вам
сказать, что я переменил род занятий. "Труф" приказал долго жить, и я
занялся литографским делом. Я состою младшим компаньоном в одной фирме на
Бонд-стрит и работаю в ней управляющим. Буду очень рад, если вы как-нибудь
заглянете ко мне.
- Непременно зайду, - сказал Юджин.
- А теперь насчет ваших нервов, - продолжал Дьюла, когда они вошли в
ресторан. - У меня есть зять, с которым произошла такая же штука. Он и
сейчас все бегает по врачам. Я ему расскажу про вас. Вид у вас совсем
неплохой.
- Я чувствую себя значительно лучше, - сказал Юджин, - да, значительно
лучше, хотя мне пришлось довольно тяжко. Но я уверен, что снова вернусь к
жизни и буду теперь осторожнее. Я переутомился тогда с первыми картинами.
- Должен сказать, что в своем роде это были лучшие вещи, какие мне
когда-либо попадались у наших художников, - сказал Дьюла. - Если помните, я
был на обеих ваших выставках. Они были великолепны. А что же сталось с
вашими полотнами?
- Некоторые были проданы, остальные я сдал на хранение, - ответил
Юджин.
- Странно, - сказал Дьюла. - Я готов был биться об заклад, что они все
будут проданы. В них было столько нового и яркого. Вы должны крепко взять
себя в руки и больше не сдаваться. Вас ожидает большое будущее.
- Ну уж, право, не знаю, - пессимистически отозвался Юджин. -
Заслужить известность - конечно, вещь хорошая, но прожить на это, как вы
сами знаете, невозможно. На живопись у нас в Америке не слишком большой
спрос. Большинство моих работ остались непроданными. Любой бакалейщик,
переезжающий с места на место со своим фургоном, куда обеспеченнее самого
лучшего нашего художника.
- Ну, дело не так уж плохо, - с улыбкой заметил Дьюла. - Художник
все-таки не лавочник. У него совершенно иной взгляд на вещи. Духовно он
живет в другом мире. Да и материально можно устроиться совсем недурно, -
главное, прожить, а что вам еще нужно? Зато перед вами открыты все двери.
Художник пользуется тем, чего никогда не добиться лавочнику, - почетом; он
служит обществу мерилом всех достоинств - сейчас или в будущем. Если бы я
обладал вашим талантом, я никогда не стал бы завидовать мяснику или
булочнику. Ведь вас знает теперь каждый, во всяком случае каждый хороший
живописец. Вам остается только работать дальше и добиваться большего. А
зарабатывать мало ли чем можно.
- Чем, например? - спросил Юджин.
- Как чем? Пишите панно, займитесь стенной росписью. Я только на днях
говорил кому-то, что бостонская публичная библиотека совершила большую
ошибку, не поручив вам часть работы по росписи стен. Вы могли бы создать
для них прекрасные вещи.
- Вы, я вижу, еще верите в меня, - растроганно сказал Юджин.
После стольких тоскливых дней слова Дьюлы были подобны теплу,
исходящему от яркого пламени. Значит, его не забыли. Значит, он на что-то
годен.
- Помните Орена Бенедикта? Вы, кажется, знали его по Чикаго, не правда
ли? - спросил Дьюла.
- Конечно, - ответил Юджин. - Я работал вместе с ним.
- Он сейчас в газете "Уорлд", заведует художественным отделом, совсем
недавно перешел туда.
И когда Юджин удивился, заметив, что вот как меняются времена, Дьюла
вдруг добавил:
- А ведь это мысль! Вы говорите, что собираетесь расстаться с железной
дорогой. Почему бы вам не устроиться у Бенедикта и не поработать немного
тушью, чтобы набить руку? Это вам очень пригодилось бы. А он, я уверен, с
радостью возьмет вас.
Дьюла догадывался, что финансы Юджина в плохом состоянии, и хотел дать
ему возможность без большой затраты сил заняться работой, которая
постепенно привела бы его назад, к настоящей живописи. Он любил Юджина и
очень хотел помочь ему. С удовольствием вспоминал он, что первый поместил в
журнале цветную репродукцию его этюда.
- Мысль неплохая, - сказал Юджин, - я и сам подумывал заняться
чем-нибудь таким, если удастся. Я зайду к нему, может быть, даже сегодня.
Это было бы как раз то, что мне сейчас нужно, - небольшая практика, ведь я
совсем отстал.
- Хотите, я ему позвоню, - любезно предложил Дьюла. - Мы с ним большие
приятели. Он спрашивал на днях, не могу ли я рекомендовать ему одного или
двух действительно сильных художников. Обождите минутку.
Дьюла вышел, и Юджин откинулся на спинку стула. Возможно ли, что его
возвращение к жизни совершится так легко и просто? Ему мерещились всякие
трудности. И вот счастливый случай обещает избавить его от всех страданий.
- Он сказал: "Разумеется!" - воскликнул Дьюла, возвращаясь на свое
место. - "Пусть сейчас же зайдет". Советую вам сегодня же повидаться с ним.
Это будет самое лучшее. А когда устроитесь, навестите меня. Где вы сейчас
обитаете?
Юджин дал ему свой адрес.
- Ах, да, ведь вы женаты, - сказал Дьюла, когда Юджин сообщил ему, что
они с Анджелой занимают крохотную квартирку. - Как поживает миссис Витла? Я
ее помню, очаровательная женщина. А мы с миссис Дьюла снимаем квартиру на
площади Грэмерси. Вы не знали, что я женился? Да, представьте. Приходите к
нам с супругой. Вы нас очень обрадуете. Мы будем ждать вас к обеду, надо
только договориться о дне.
Юджин был очень доволен. Он думал о том, как рада будет Анджела. За
эти годы они совершенно отошли от общества художников. Юджин поспешил к
Бенедикту, и тот встретил его как старого приятеля. Они не были раньше
особенно близки, но всегда хорошо относились друг к другу. Бенедикт слышал
про болезнь Юджина.
- Вот что я вам скажу, - сказал он, когда кончился обмен приветствиями
и воспоминаниями, - много я платить не могу - пятьдесят долларов здесь
считается высоким окладом, а у меня сейчас только одно вакантное место на
двадцать пять долларов в неделю. Если хотите попробовать свои силы, вы
можете его получить. Временами у нас бывает гонка, но этого вы, кажется, не
боитесь. Когда я наведу здесь порядок, у меня, возможно, найдется для вас и
что-нибудь получше.
- Неважно, - весело отозвался Юджин, - я и этим доволен. (Он
действительно был очень доволен.) А что касается спешки, то это меня не
пугает. Даже приятно, для разнообразия.
Бенедикт на прощание дружески пожал ему руку. Он рад был заполучить
Юджина, так как знал, чего от него можно ожидать.
- Вот только мне едва ли удастся приступить к работе раньше
понедельника. Я должен предупредить об уходе за несколько дней. Можно будет
подождать?
- У меня нашлись бы для вас дела и раньше, но уж так и быть - в
понедельник так в понедельник, - ответил Бенедикт, и они тепло
распрощались.
Юджин поспешил домой. Ему не терпелось рассказать обо всем Анджеле -
ведь это намного скрасит их суровую жизнь. Конечно, не особенно приятно
снова начинать карьеру с газетного иллюстратора на жалованье в двадцать
пять долларов в неделю, но ничего не поделаешь, - это лучше, чем ничего. По
крайней мере это поставит его на ноги. Он был уверен, что в самом скором
времени добьется чего-нибудь получше. С работой он вполне справится, в этом
он не сомневался, а остальное пока неважно. Разве мало ударов было нанесено
его гордости? Все же это неизмеримо лучше, чем работать поденщиком. Он
быстро взбежал по лестнице в свою тесную квартирку и, увидев Анджелу у
плиты, крикнул:
- Ну, хватит с нас, кажется, железной дороги.
- Что случилось? - испугалась Анджела.
- Ничего не случилось, - ответил он. - Я нашел лучшую работу.
- Какую?
- Иллюстратором в "Уорлде".
- Когда же ты это придумал? - спросила она, просияв, так как их
тяжелое материальное положение страшно угнетало ее.
- Сегодня, и с понедельника уже приступаю к работе. Двадцать пять
долларов в неделю - это не то, что девять, неправда ли?
- Еще бы! - улыбнулась Анджела, и слезы радости брызнули у нее из
глаз.
Юджин понимал, чем были вызваны эти слезы. Он всячески хотел избежать
сейчас неприятных воспоминаний.
- Не плачь, - сказал он. - Все будет хорошо.
- О, я так надеюсь! - пробормотала Анджела, и когда она прижалась к
его груди, он ласково погладил ее по голове.
- Ну-ну, полно! Гляди веселей, слышишь? Теперь мы заживем на славу!
Анджела улыбнулась сквозь слезы и живо принялась накрывать на стол.
- Вот уж действительно хорошие новости, - смеясь, заговорила она
немного спустя. - Но мы все-таки еще долго будем тратить не больше, чем
сейчас. Надо отложить немного денег, чтобы снова не очутиться в таком
тяжелом положении.
- Об этом не может быть и речи, - весело отозвался Юджин, - если
только я еще не совсем забыл свое ремесло. - И он направился в крохотную
комнатку, которая служила ему и для работы, и для отдыха, и для приема
гостей, и, развернув газету, принялся насвистывать. Он был так взволнован,
что почти забыл про свои огорчения с Карлоттой и вообще про всякие любовные
дела. Он снова пойдет в гору и будет счастливо жить с Анджелой. Он станет
художником, или дельцом, или еще кем-нибудь. Взять, например, Хадсона
Дьюлу. У него своя литография и квартира на площади Грэмерси. Мог бы жить
так кто-либо из художников, которых знает он, Юджин? Едва ли. Надо будет об
этом подумать. Да и об искусстве вообще. Все это надо хорошенько взвесить.
Может быть, удастся получить место художественного редактора, заняться
литографским делом или еще чем-нибудь? Работая на железной дороге, Юджин не
раз подумывал о том, что из него вышел бы недурной начальник строительства,
если бы он мог целиком этому отдаться.
И Анджела задумалась над тем, что сулит ей перемена в их жизни. Бросит
ли Юджин свои дурные повадки? Хватит ли у него характера медленно, но верно
продвигаться в гору? Ведь он уже не мальчик. Пора бы ему позаботиться о
том, чтобы занять прочное место в жизни, если он вообще надеется
чего-нибудь достигнуть. Ее любовь к нему была уже не та, что раньше,
негодование и неприязнь отравляли ее временами, но все же Анджела знала,
что он нуждается в ее помощи. Бедный Юджин, если бы только судьба не
покарала его этой слабостью! Но, может быть, он преодолеет ее? - думала
Анджела.
Работа в художественном отделе газеты "Уорлд" ничем не отличалась от
той, какая у Юджина была лет десять назад в Чикаго. Но, несмотря на весь
его опыт, ему сейчас приходилось не легче, чем тогда, а пожалуй, даже и
труднее, так как работа не удовлетворяла его, и он чувствовал себя не на
месте. Теперь у него появилось желание найти что-нибудь такое, что
приносило бы ему вознаграждение в соответствии с его способностями. Сидеть
вместе с какими-то мальчишками (были там и люди одних с ним лет и старше
его, но не в этом дело) казалось ему унизительным. Он считал, что Бенедикт
мог бы отнестись с большим уважением к его таланту и не предлагать ему
такое маленькое жалованье. Но в то же время Юджин был благодарен и за это.
Он энергично принялся выполнять то, что ему поручали, и поражал своего
начальника быстротой, с какою разрабатывал каждую тему, проявляя при этом
необыкновенную изобретательность. На следующий же день он изумил Бенедикта
прекрасной фантазией на тему "Черная смерть" - рисунок должен был идти в
воскресном номере к статье об опасностях современных эпидемий. Мистер
Бенедикт сразу понял, что ему не удастся удержать Юджина на таком
жалованье. Он сделал большую ошибку, назначив ему для начала столь скромную
плату, но он боялся, что после серьезной болезни талант Юджина сильно
пострадал. Будучи новичком в газетном деле, Бенедикт не знал, как трудно
потом добиться повышения жалованья для своих подчиненных: чтобы исхлопотать
кому-нибудь прибавку в десять долларов, нужно было долго спорить и убеждать
заведующего финансовым отделом, а о том, чтобы удвоить или утроить оклад
(как в данном случае требовала справедливость), не могло быть и речи.
Раньше шести месяцев нельзя было и надеяться на прибавку - таковы были
твердые установки главной администрации, но в отношении Юджина это было,
конечно, смешно и несправедливо. И все же, поскольку Юджин был болен, он
мирился с этой работой, надеясь добиться лучших условий, как только к нему
вернутся силы и у него появятся некоторые сбережения.
Анджелу, конечно, радовала перемена в их жизни. Она так долго
страдала, так долго ничего не видела впереди, кроме новых невзгод и горя,
что для нее было большим утешением ходить по вторникам в банк (Юджин
получал жалованье в понедельник) и откладывать по десять долларов про
черный день. Они решили, что могут позволить себе тратить шесть долларов в
неделю на одежду (в которой оба очень нуждались) и на кое-какие
развлечения. Юджин иногда приглашал к обеду кого-нибудь из товарищей по
службе и, в свою очередь, получал приглашения вместе с Анджелой. Они уже
столько времени обходились без нового платья, без друзей, почти не бывали в
театре - нигде! Теперь в их жизни наметился поворот. А вскоре они стали
встречаться и с прежними знакомыми, тем более что у Юджина появилось
свободное время.
Прошло полгода, в течение которых Юджин тянул лямку в газете; и вот
опять, как прежде на железной дороге, им овладело беспокойство, и наконец
наступил момент, когда он почувствовал, что больше ни одной минуты не
выдержит такой жизни. Жалованье ему повысили сперва до тридцати пяти, а
затем до пятидесяти долларов, но работа казалась до ужаса скучной и с точки
зрения искусства насквозь фальшивой. Единственные ощутимые ее результаты
заключались в том, что впервые в жизни он получал твердый, хотя и скромный
оклад, которого вполне хватало на жизнь, да еще в том, что голова его была
всегда занята мыслями о работе и на размышления о себе не оставалось
времени. Он работал в огромной комнате с людьми, наделенными чрезвычайно
острым чувством юмора, предприимчивыми и смело предъявлявшими к жизни свои
требования. Они так же, как и Юджин, мечтали о роскоши и богатстве, с той
лишь разницей, что у них было больше веры в себя и зачастую больше той
уравновешенности, которую дает идеальное здоровье. Вначале они готовы были
заподозрить Юджина в зазнайстве, но постепенно полюбили его - все без
исключения. У него была такая подкупающая улыбка, и он больше чем кто-либо
умел ценить шутку, а это привлекало к нему всякого, кто мог рассказать
хороший анекдот.
"Это надо рассказать Витле", - то и дело слышалось в редакции, и Юджин
постоянно кого-нибудь выслушивал. Он приходил домой завтракать то с одним,
то с другим приятелем, а то и сразу с тремя или четырьмя, и скоро у Анджелы
появилась обязанность дважды, а иногда и трижды в неделю принимать у себя
друзей Юджина. Она часто протестовала, и из-за этого происходили ссоры, так
как у них не было горничной, и она считала, что Юджин перегружает этими
приемами их скромный бюджет. Она хотела, чтобы гости приходили, как
принято, по уговору и приглашению, но все чаще случалось так, что Юджин,
придя домой, весело кричал ей с порога, что с ним Ирвинг Нелсон, или Генри
Хейр, или Джордж Бирс, и только потом, улучив минуту, нервно спрашивал:
"Ничего, что я их привел?" Анджела в таких случаях отвечала: "Ну конечно,
милости прошу!", - но лишь в присутствии гостей. Когда же они оставались
одни, следовали упреки, и слезы, и категорические заявления, что она этого
не потерпит.
- Ну, ладно, я больше не буду, - виноватым голосом говорил Юджин. - Я
просто забыл.
Однако он хотел, чтобы Анджела наняла горничную и позволила ему
приглашать кого угодно. Ему было так приятно сознание, что он снова живет в
кругу друзей и что их становится все больше.
Когда Юджину окончательно надоела низкооплачиваемая работа в "Уорлде",
он узнал об одном деле, обещавшем гораздо большие возможности в смысле
карьеры. Ему не раз приходилось слышать то от одного, то от другого
знакомого, какую роль начинает играть искусство в области рекламы. Он
прочел несколько статей на эту тему в каком-то второстепенном журнале и
время от времени видел любопытные и подчас прекрасно выполненные серии
реклам, которые разные фирмы одна за другой стали помещать в периодических
изданиях с целью более широкого распространения какого-нибудь продукта.
Разглядывая их, Юджин думал, что мог бы создать хорошую серию реклам на
любую тему, и задавался вопросом, кто этим ведает. Однажды вечером,
возвращаясь с работы вместе с Бенедиктом, он заговорил с ним об этом.
- Видите ли, насколько мне известно, - сказал Бенедикт, - это дело с
огромным будущим. В Чикаго есть некий Салджерьян, американский сириец, - то
есть отец его был сирийцем, а сам он родился здесь, так вот он создал
колоссальное предприятие, снабжая крупные корпорации художественной
рекламой. Он выпустил, например, знаменитую серию "Молли Мэгайр",
рекламирующую жидкость для выведения пятен. Не думаю, чтобы он сам
непосредственно что-нибудь делал. Он приглашает для этой цели художников,
и, как я понимаю, на него работают наши крупнейшие силы. Он берет за такую
рекламу большие деньги. Этим делом занимаются также и некоторые рекламные
агентства. Одно из них я знаю. Компания "Саммерфилд" создала у себя
специально для этой цели большой художественный отдел. Там постоянно
работает от пятнадцати до восемнадцати художников, а иногда и больше.
По-моему, есть очень удачные работы. Помните, например, серию реклам
"Корно"?
Бенедикт имел в виду пищевой продукт, который некая фирма
рекомендовала американцам к завтраку, - она поместила в печати одну за
другой десять прекрасно выполненных и остроумных картинок.
- Помню, - ответил Юджин.
- Ну вот они как раз и выпущены компанией "Саммерфилд".
Юджин подумал, что это должно быть исключительно интересное дело.
Реклама интересовала его еще в те времена, когда он в Александрии работал
наборщиком. Мысль о том, чтобы заняться чем-нибудь подобным, завладела его
воображением. Это было самое новое из всего, с чем он сталкивался за
последнее время. Может быть, здесь таились и для него какие-то возможности.
Картины его оставались непроданными. Приступить к работе над новой серией
полотен у него не хватало духу. Если бы ему удалось заработать сперва
немного денег, тысяч десять, скажем, чтобы иметь шестьсот - семьсот
долларов годового дохода, он, пожалуй, рискнул бы заняться искусством.
Слишком уж он настрадался; бедность до такой степени страшила его, что
сейчас ему хотелось одного - добиться постоянного заработка или твердого
годового дохода.
Как раз в то время, когда Юджин упорно думал об этом, к нему заглянул
один художник, который раньше работал в "Уорлде", а теперь перешел в другую
газету. Это был молодой человек по имени Моргенбау - Адольф Моргенбау, -
очень полюбивший Юджина и восхищавшийся его талантом. Моргенбау горел
желанием сообщить Юджину важную новость: по дошедшим до него слухам, в
художественном отделе компании "Саммерфилд" намечается смена руководства.
Он думал, на основании некоторых соображений, что Юджину небезынтересно
будет узнать об этом. Моргенбау всегда считал, что Юджину не место в
газете. Это не соответствовало ни его уму, ни призванию. Что-то
подсказывало молодому человеку, что Юджину предстоит блестящее будущее, и,
движимый этой догадкой, он хотел как-нибудь помочь ему и тем завоевать его
расположение.
- Мне нужно кое-что рассказать вам, мистер Витла, - сказал он.
- Выкладывайте, я слушаю вас, - улыбнулся Юджин.
- Вы пойдете завтракать?
- Непременно, пошли вместе!
Они отправились завтракать, и Моргенбау сообщил Юджину о том, что
слышал. Компания "Саммерфилд" только что уволила (а может быть, отпустила
или не сумела удержать) своего заведующего художественным отделом,
чрезвычайно способного человека, по имени Фримен, и теперь ищет ему
преемника.
- Почему бы вам не предложить свои услуги? - сказал в заключение
Моргенбау. - Вы вполне могли бы справиться с этой работой. То, что вы
сейчас делаете, как раз подошло бы для прекрасных реклам. И, кроме того, вы
умеете обращаться с людьми. Вас все любят, например, здесь, в газете, вся
молодежь любит вас. Почему бы вам не повидаться с мистером Саммерфилдом?
Его агентство помещается на Тридцать четвертой улице. Возможно, вы
окажетесь для него подходящим работником и получите в свое ведение целый
отдел.
Юджин смотрел на Моргенбау и спрашивал себя, что могло ему внушить
такую мысль. Он решил немедленно позвонить Дьюле и посоветоваться. Дьюла
ответил, что лично он Саммерфилда не знает, но что у них есть общие
знакомые.
- Вот что я вам посоветую, Юджин, - сказал он. - Повидайтесь с
Бейкером Бейтсом из компании "Сатина". Это на углу Бродвея и Четвертой
улицы. У нас крупные дела с этой фирмой, а у нее крупные дела с
Саммерфилдом. Я вам сейчас пришлю с рассыльным рекомендательное письмо,
которое вы захватите с собой, а затем позвоню Бейтсу, и он, вероятно,
согласится поговорить с Саммерфилдом. Конечно, он захочет раньше повидать
вас.
Юджин горячо поблагодарил и стал с нетерпением ждать письма. Он
попросил Бенедикта отпустить его и отправился к мистера Бейкеру Бейтсу.
Последний, достаточно наслышавшись о Юджине от Дьюлы, встретил его очень
приветливо. Дьюла рассказал ему, что у Юджина редкостный талант, что сейчас
он переживает тяжелый период, но тем не менее прекрасно справляется с
работой и будет еще лучше делать свое дело на новом месте, поскольку оно
больше ему подходит. На Бейтса произвела очень хорошее впечатление
внешность Юджина, так как тот давно сменил костюм "свободного художника" на
более солидный. Юджин показался ему человеком способным и, вне всякого
сомнения, очень приятным.
- Я поговорю с мистером Саммерфилдом, - сказал он, - но на вашем месте
я не стал бы возлагать на это слишком большие надежды. Он человек трудный,
и лучше всего не показывать вида, что вам очень хочется поступить к нему.
Надо сделать так, чтобы он сам обратился к вам. Подождем до завтра. Я
встречусь с ним по другому делу, а за завтраком расспрошу, что, и как, и
кого он имеет в виду на это место - если он имеет кого-нибудь в виду. Если
вакансия действительно открыта, я скажу ему про вас. А дальше видно будет.
Юджин расстался с ним, горячо поблагодарив. Он шел и думал, что Дьюла
всегда приносит ему счастье. Не кто иной, как Дьюла, в свое время поместил
в журнале его первое крупное произведение. Картинами, репродукции которых
печатались в его журнале, Юджин завоевал расположение мосье Шарля.
Благодаря Дьюле он получил свою теперешнюю работу. Уж не получит ли он, с
его легкой руки, и это место?
Возвращаясь в трамвае на работу, Юджин встретил косого парнишку.
Кто-то недавно сказал ему, что косоглазые мужчины приносят счастье, а
косоглазые женщины - несчастье. Трепет радостного предчувствия пробежал по
его телу. Ну, конечно, он получит работу у Саммерфилда и, если это
сбудется, окончательно уверует в приметы. Они и раньше оправдывались, но
это будет настоящей проверкой. Юджин с веселым видом уставился на мальчика,
а тот в ответ выпучил на него глаза и широко улыбнулся.
"Ну, все в порядке, - подумал Юджин. - Место за мной!"
Все же он не был в этом уверен.
"Рекламное агентство Саммерфилда", президентом которого был Дэниел К.
Саммерфилд, представляло собою нередко встречающееся в деловом мире явление
- некое выражение или даже воплощение одной недюжинной личности. Идеи,
темперамент и энергия мистера Дэниела К. Саммерфилда - вот в сущности чем
определялась и исчерпывалась деятельность его рекламного агентства. Правда,
этот человек содержал огромный штат - агенты по сбору объявлений,
составители реклам, финансовые работники, художники, стенографистки,
счетоводы и т.д., - но все они были в своем роде эманацией или излучением
личности Дэниела К. Саммерфилда. Это был подвижный человек маленького
роста, черноглазый и черноусый, с оливковым цветом лица и ровным рядом
красивых (хоть и смахивающих порой на волчьи) белых зубов, выдававших его
алчную, ненасытную натуру.
Мистер Саммерфилд поднялся к богатству - или по крайней мере
благосостоянию - из глубочайшей бедности, и при этом способом самым
элементарным: собственными усилиями. В штате, где он родился - в Алабаме -
семью его, те немногие, кому она была известна, причисляли к "белой голи".
Отец его был нерадивым полунищим хлопководом-арендатором, снимавшим с акра
разве что один бушель. Он плелся за тощим мулом, еле державшимся на ногах
от старости и усталости, по бороздам своего еще более тощего поля и вечно
жаловался на боль в груди. Его медленно точила чахотка, или это только так
казалось ему, - не важно, ибо суть дела от этого не меняется. Вдобавок он
страдал солитером, хотя этот паразитический возбудитель неизлечимой
усталости еще не был в те времена открыт и не получил еще имени.
Дэниел Кристофер, его старший сын, не получил почти никакого
образования, так как семи лет от роду был отдан на хлопчатобумажную
фабрику. И тем не менее очень скоро оказался главой и разумом своей семьи.
В течение четырех лет он работал на фабрике, а потом благодаря своей
исключительной смышлености получил место в типографии викхемской газеты
"Юнион", где так понравился своему тугодуму-хозяину, что в конце концов
сделался главным мастером наборной, а затем и управляющим. В то время он
ничего еще не понимал ни в типографском, ни в издательском деле, но тот
сказать, что я переменил род занятий. "Труф" приказал долго жить, и я
занялся литографским делом. Я состою младшим компаньоном в одной фирме на
Бонд-стрит и работаю в ней управляющим. Буду очень рад, если вы как-нибудь
заглянете ко мне.
- Непременно зайду, - сказал Юджин.
- А теперь насчет ваших нервов, - продолжал Дьюла, когда они вошли в
ресторан. - У меня есть зять, с которым произошла такая же штука. Он и
сейчас все бегает по врачам. Я ему расскажу про вас. Вид у вас совсем
неплохой.
- Я чувствую себя значительно лучше, - сказал Юджин, - да, значительно
лучше, хотя мне пришлось довольно тяжко. Но я уверен, что снова вернусь к
жизни и буду теперь осторожнее. Я переутомился тогда с первыми картинами.
- Должен сказать, что в своем роде это были лучшие вещи, какие мне
когда-либо попадались у наших художников, - сказал Дьюла. - Если помните, я
был на обеих ваших выставках. Они были великолепны. А что же сталось с
вашими полотнами?
- Некоторые были проданы, остальные я сдал на хранение, - ответил
Юджин.
- Странно, - сказал Дьюла. - Я готов был биться об заклад, что они все
будут проданы. В них было столько нового и яркого. Вы должны крепко взять
себя в руки и больше не сдаваться. Вас ожидает большое будущее.
- Ну уж, право, не знаю, - пессимистически отозвался Юджин. -
Заслужить известность - конечно, вещь хорошая, но прожить на это, как вы
сами знаете, невозможно. На живопись у нас в Америке не слишком большой
спрос. Большинство моих работ остались непроданными. Любой бакалейщик,
переезжающий с места на место со своим фургоном, куда обеспеченнее самого
лучшего нашего художника.
- Ну, дело не так уж плохо, - с улыбкой заметил Дьюла. - Художник
все-таки не лавочник. У него совершенно иной взгляд на вещи. Духовно он
живет в другом мире. Да и материально можно устроиться совсем недурно, -
главное, прожить, а что вам еще нужно? Зато перед вами открыты все двери.
Художник пользуется тем, чего никогда не добиться лавочнику, - почетом; он
служит обществу мерилом всех достоинств - сейчас или в будущем. Если бы я
обладал вашим талантом, я никогда не стал бы завидовать мяснику или
булочнику. Ведь вас знает теперь каждый, во всяком случае каждый хороший
живописец. Вам остается только работать дальше и добиваться большего. А
зарабатывать мало ли чем можно.
- Чем, например? - спросил Юджин.
- Как чем? Пишите панно, займитесь стенной росписью. Я только на днях
говорил кому-то, что бостонская публичная библиотека совершила большую
ошибку, не поручив вам часть работы по росписи стен. Вы могли бы создать
для них прекрасные вещи.
- Вы, я вижу, еще верите в меня, - растроганно сказал Юджин.
После стольких тоскливых дней слова Дьюлы были подобны теплу,
исходящему от яркого пламени. Значит, его не забыли. Значит, он на что-то
годен.
- Помните Орена Бенедикта? Вы, кажется, знали его по Чикаго, не правда
ли? - спросил Дьюла.
- Конечно, - ответил Юджин. - Я работал вместе с ним.
- Он сейчас в газете "Уорлд", заведует художественным отделом, совсем
недавно перешел туда.
И когда Юджин удивился, заметив, что вот как меняются времена, Дьюла
вдруг добавил:
- А ведь это мысль! Вы говорите, что собираетесь расстаться с железной
дорогой. Почему бы вам не устроиться у Бенедикта и не поработать немного
тушью, чтобы набить руку? Это вам очень пригодилось бы. А он, я уверен, с
радостью возьмет вас.
Дьюла догадывался, что финансы Юджина в плохом состоянии, и хотел дать
ему возможность без большой затраты сил заняться работой, которая
постепенно привела бы его назад, к настоящей живописи. Он любил Юджина и
очень хотел помочь ему. С удовольствием вспоминал он, что первый поместил в
журнале цветную репродукцию его этюда.
- Мысль неплохая, - сказал Юджин, - я и сам подумывал заняться
чем-нибудь таким, если удастся. Я зайду к нему, может быть, даже сегодня.
Это было бы как раз то, что мне сейчас нужно, - небольшая практика, ведь я
совсем отстал.
- Хотите, я ему позвоню, - любезно предложил Дьюла. - Мы с ним большие
приятели. Он спрашивал на днях, не могу ли я рекомендовать ему одного или
двух действительно сильных художников. Обождите минутку.
Дьюла вышел, и Юджин откинулся на спинку стула. Возможно ли, что его
возвращение к жизни совершится так легко и просто? Ему мерещились всякие
трудности. И вот счастливый случай обещает избавить его от всех страданий.
- Он сказал: "Разумеется!" - воскликнул Дьюла, возвращаясь на свое
место. - "Пусть сейчас же зайдет". Советую вам сегодня же повидаться с ним.
Это будет самое лучшее. А когда устроитесь, навестите меня. Где вы сейчас
обитаете?
Юджин дал ему свой адрес.
- Ах, да, ведь вы женаты, - сказал Дьюла, когда Юджин сообщил ему, что
они с Анджелой занимают крохотную квартирку. - Как поживает миссис Витла? Я
ее помню, очаровательная женщина. А мы с миссис Дьюла снимаем квартиру на
площади Грэмерси. Вы не знали, что я женился? Да, представьте. Приходите к
нам с супругой. Вы нас очень обрадуете. Мы будем ждать вас к обеду, надо
только договориться о дне.
Юджин был очень доволен. Он думал о том, как рада будет Анджела. За
эти годы они совершенно отошли от общества художников. Юджин поспешил к
Бенедикту, и тот встретил его как старого приятеля. Они не были раньше
особенно близки, но всегда хорошо относились друг к другу. Бенедикт слышал
про болезнь Юджина.
- Вот что я вам скажу, - сказал он, когда кончился обмен приветствиями
и воспоминаниями, - много я платить не могу - пятьдесят долларов здесь
считается высоким окладом, а у меня сейчас только одно вакантное место на
двадцать пять долларов в неделю. Если хотите попробовать свои силы, вы
можете его получить. Временами у нас бывает гонка, но этого вы, кажется, не
боитесь. Когда я наведу здесь порядок, у меня, возможно, найдется для вас и
что-нибудь получше.
- Неважно, - весело отозвался Юджин, - я и этим доволен. (Он
действительно был очень доволен.) А что касается спешки, то это меня не
пугает. Даже приятно, для разнообразия.
Бенедикт на прощание дружески пожал ему руку. Он рад был заполучить
Юджина, так как знал, чего от него можно ожидать.
- Вот только мне едва ли удастся приступить к работе раньше
понедельника. Я должен предупредить об уходе за несколько дней. Можно будет
подождать?
- У меня нашлись бы для вас дела и раньше, но уж так и быть - в
понедельник так в понедельник, - ответил Бенедикт, и они тепло
распрощались.
Юджин поспешил домой. Ему не терпелось рассказать обо всем Анджеле -
ведь это намного скрасит их суровую жизнь. Конечно, не особенно приятно
снова начинать карьеру с газетного иллюстратора на жалованье в двадцать
пять долларов в неделю, но ничего не поделаешь, - это лучше, чем ничего. По
крайней мере это поставит его на ноги. Он был уверен, что в самом скором
времени добьется чего-нибудь получше. С работой он вполне справится, в этом
он не сомневался, а остальное пока неважно. Разве мало ударов было нанесено
его гордости? Все же это неизмеримо лучше, чем работать поденщиком. Он
быстро взбежал по лестнице в свою тесную квартирку и, увидев Анджелу у
плиты, крикнул:
- Ну, хватит с нас, кажется, железной дороги.
- Что случилось? - испугалась Анджела.
- Ничего не случилось, - ответил он. - Я нашел лучшую работу.
- Какую?
- Иллюстратором в "Уорлде".
- Когда же ты это придумал? - спросила она, просияв, так как их
тяжелое материальное положение страшно угнетало ее.
- Сегодня, и с понедельника уже приступаю к работе. Двадцать пять
долларов в неделю - это не то, что девять, неправда ли?
- Еще бы! - улыбнулась Анджела, и слезы радости брызнули у нее из
глаз.
Юджин понимал, чем были вызваны эти слезы. Он всячески хотел избежать
сейчас неприятных воспоминаний.
- Не плачь, - сказал он. - Все будет хорошо.
- О, я так надеюсь! - пробормотала Анджела, и когда она прижалась к
его груди, он ласково погладил ее по голове.
- Ну-ну, полно! Гляди веселей, слышишь? Теперь мы заживем на славу!
Анджела улыбнулась сквозь слезы и живо принялась накрывать на стол.
- Вот уж действительно хорошие новости, - смеясь, заговорила она
немного спустя. - Но мы все-таки еще долго будем тратить не больше, чем
сейчас. Надо отложить немного денег, чтобы снова не очутиться в таком
тяжелом положении.
- Об этом не может быть и речи, - весело отозвался Юджин, - если
только я еще не совсем забыл свое ремесло. - И он направился в крохотную
комнатку, которая служила ему и для работы, и для отдыха, и для приема
гостей, и, развернув газету, принялся насвистывать. Он был так взволнован,
что почти забыл про свои огорчения с Карлоттой и вообще про всякие любовные
дела. Он снова пойдет в гору и будет счастливо жить с Анджелой. Он станет
художником, или дельцом, или еще кем-нибудь. Взять, например, Хадсона
Дьюлу. У него своя литография и квартира на площади Грэмерси. Мог бы жить
так кто-либо из художников, которых знает он, Юджин? Едва ли. Надо будет об
этом подумать. Да и об искусстве вообще. Все это надо хорошенько взвесить.
Может быть, удастся получить место художественного редактора, заняться
литографским делом или еще чем-нибудь? Работая на железной дороге, Юджин не
раз подумывал о том, что из него вышел бы недурной начальник строительства,
если бы он мог целиком этому отдаться.
И Анджела задумалась над тем, что сулит ей перемена в их жизни. Бросит
ли Юджин свои дурные повадки? Хватит ли у него характера медленно, но верно
продвигаться в гору? Ведь он уже не мальчик. Пора бы ему позаботиться о
том, чтобы занять прочное место в жизни, если он вообще надеется
чего-нибудь достигнуть. Ее любовь к нему была уже не та, что раньше,
негодование и неприязнь отравляли ее временами, но все же Анджела знала,
что он нуждается в ее помощи. Бедный Юджин, если бы только судьба не
покарала его этой слабостью! Но, может быть, он преодолеет ее? - думала
Анджела.
Работа в художественном отделе газеты "Уорлд" ничем не отличалась от
той, какая у Юджина была лет десять назад в Чикаго. Но, несмотря на весь
его опыт, ему сейчас приходилось не легче, чем тогда, а пожалуй, даже и
труднее, так как работа не удовлетворяла его, и он чувствовал себя не на
месте. Теперь у него появилось желание найти что-нибудь такое, что
приносило бы ему вознаграждение в соответствии с его способностями. Сидеть
вместе с какими-то мальчишками (были там и люди одних с ним лет и старше
его, но не в этом дело) казалось ему унизительным. Он считал, что Бенедикт
мог бы отнестись с большим уважением к его таланту и не предлагать ему
такое маленькое жалованье. Но в то же время Юджин был благодарен и за это.
Он энергично принялся выполнять то, что ему поручали, и поражал своего
начальника быстротой, с какою разрабатывал каждую тему, проявляя при этом
необыкновенную изобретательность. На следующий же день он изумил Бенедикта
прекрасной фантазией на тему "Черная смерть" - рисунок должен был идти в
воскресном номере к статье об опасностях современных эпидемий. Мистер
Бенедикт сразу понял, что ему не удастся удержать Юджина на таком
жалованье. Он сделал большую ошибку, назначив ему для начала столь скромную
плату, но он боялся, что после серьезной болезни талант Юджина сильно
пострадал. Будучи новичком в газетном деле, Бенедикт не знал, как трудно
потом добиться повышения жалованья для своих подчиненных: чтобы исхлопотать
кому-нибудь прибавку в десять долларов, нужно было долго спорить и убеждать
заведующего финансовым отделом, а о том, чтобы удвоить или утроить оклад
(как в данном случае требовала справедливость), не могло быть и речи.
Раньше шести месяцев нельзя было и надеяться на прибавку - таковы были
твердые установки главной администрации, но в отношении Юджина это было,
конечно, смешно и несправедливо. И все же, поскольку Юджин был болен, он
мирился с этой работой, надеясь добиться лучших условий, как только к нему
вернутся силы и у него появятся некоторые сбережения.
Анджелу, конечно, радовала перемена в их жизни. Она так долго
страдала, так долго ничего не видела впереди, кроме новых невзгод и горя,
что для нее было большим утешением ходить по вторникам в банк (Юджин
получал жалованье в понедельник) и откладывать по десять долларов про
черный день. Они решили, что могут позволить себе тратить шесть долларов в
неделю на одежду (в которой оба очень нуждались) и на кое-какие
развлечения. Юджин иногда приглашал к обеду кого-нибудь из товарищей по
службе и, в свою очередь, получал приглашения вместе с Анджелой. Они уже
столько времени обходились без нового платья, без друзей, почти не бывали в
театре - нигде! Теперь в их жизни наметился поворот. А вскоре они стали
встречаться и с прежними знакомыми, тем более что у Юджина появилось
свободное время.
Прошло полгода, в течение которых Юджин тянул лямку в газете; и вот
опять, как прежде на железной дороге, им овладело беспокойство, и наконец
наступил момент, когда он почувствовал, что больше ни одной минуты не
выдержит такой жизни. Жалованье ему повысили сперва до тридцати пяти, а
затем до пятидесяти долларов, но работа казалась до ужаса скучной и с точки
зрения искусства насквозь фальшивой. Единственные ощутимые ее результаты
заключались в том, что впервые в жизни он получал твердый, хотя и скромный
оклад, которого вполне хватало на жизнь, да еще в том, что голова его была
всегда занята мыслями о работе и на размышления о себе не оставалось
времени. Он работал в огромной комнате с людьми, наделенными чрезвычайно
острым чувством юмора, предприимчивыми и смело предъявлявшими к жизни свои
требования. Они так же, как и Юджин, мечтали о роскоши и богатстве, с той
лишь разницей, что у них было больше веры в себя и зачастую больше той
уравновешенности, которую дает идеальное здоровье. Вначале они готовы были
заподозрить Юджина в зазнайстве, но постепенно полюбили его - все без
исключения. У него была такая подкупающая улыбка, и он больше чем кто-либо
умел ценить шутку, а это привлекало к нему всякого, кто мог рассказать
хороший анекдот.
"Это надо рассказать Витле", - то и дело слышалось в редакции, и Юджин
постоянно кого-нибудь выслушивал. Он приходил домой завтракать то с одним,
то с другим приятелем, а то и сразу с тремя или четырьмя, и скоро у Анджелы
появилась обязанность дважды, а иногда и трижды в неделю принимать у себя
друзей Юджина. Она часто протестовала, и из-за этого происходили ссоры, так
как у них не было горничной, и она считала, что Юджин перегружает этими
приемами их скромный бюджет. Она хотела, чтобы гости приходили, как
принято, по уговору и приглашению, но все чаще случалось так, что Юджин,
придя домой, весело кричал ей с порога, что с ним Ирвинг Нелсон, или Генри
Хейр, или Джордж Бирс, и только потом, улучив минуту, нервно спрашивал:
"Ничего, что я их привел?" Анджела в таких случаях отвечала: "Ну конечно,
милости прошу!", - но лишь в присутствии гостей. Когда же они оставались
одни, следовали упреки, и слезы, и категорические заявления, что она этого
не потерпит.
- Ну, ладно, я больше не буду, - виноватым голосом говорил Юджин. - Я
просто забыл.
Однако он хотел, чтобы Анджела наняла горничную и позволила ему
приглашать кого угодно. Ему было так приятно сознание, что он снова живет в
кругу друзей и что их становится все больше.
Когда Юджину окончательно надоела низкооплачиваемая работа в "Уорлде",
он узнал об одном деле, обещавшем гораздо большие возможности в смысле
карьеры. Ему не раз приходилось слышать то от одного, то от другого
знакомого, какую роль начинает играть искусство в области рекламы. Он
прочел несколько статей на эту тему в каком-то второстепенном журнале и
время от времени видел любопытные и подчас прекрасно выполненные серии
реклам, которые разные фирмы одна за другой стали помещать в периодических
изданиях с целью более широкого распространения какого-нибудь продукта.
Разглядывая их, Юджин думал, что мог бы создать хорошую серию реклам на
любую тему, и задавался вопросом, кто этим ведает. Однажды вечером,
возвращаясь с работы вместе с Бенедиктом, он заговорил с ним об этом.
- Видите ли, насколько мне известно, - сказал Бенедикт, - это дело с
огромным будущим. В Чикаго есть некий Салджерьян, американский сириец, - то
есть отец его был сирийцем, а сам он родился здесь, так вот он создал
колоссальное предприятие, снабжая крупные корпорации художественной
рекламой. Он выпустил, например, знаменитую серию "Молли Мэгайр",
рекламирующую жидкость для выведения пятен. Не думаю, чтобы он сам
непосредственно что-нибудь делал. Он приглашает для этой цели художников,
и, как я понимаю, на него работают наши крупнейшие силы. Он берет за такую
рекламу большие деньги. Этим делом занимаются также и некоторые рекламные
агентства. Одно из них я знаю. Компания "Саммерфилд" создала у себя
специально для этой цели большой художественный отдел. Там постоянно
работает от пятнадцати до восемнадцати художников, а иногда и больше.
По-моему, есть очень удачные работы. Помните, например, серию реклам
"Корно"?
Бенедикт имел в виду пищевой продукт, который некая фирма
рекомендовала американцам к завтраку, - она поместила в печати одну за
другой десять прекрасно выполненных и остроумных картинок.
- Помню, - ответил Юджин.
- Ну вот они как раз и выпущены компанией "Саммерфилд".
Юджин подумал, что это должно быть исключительно интересное дело.
Реклама интересовала его еще в те времена, когда он в Александрии работал
наборщиком. Мысль о том, чтобы заняться чем-нибудь подобным, завладела его
воображением. Это было самое новое из всего, с чем он сталкивался за
последнее время. Может быть, здесь таились и для него какие-то возможности.
Картины его оставались непроданными. Приступить к работе над новой серией
полотен у него не хватало духу. Если бы ему удалось заработать сперва
немного денег, тысяч десять, скажем, чтобы иметь шестьсот - семьсот
долларов годового дохода, он, пожалуй, рискнул бы заняться искусством.
Слишком уж он настрадался; бедность до такой степени страшила его, что
сейчас ему хотелось одного - добиться постоянного заработка или твердого
годового дохода.
Как раз в то время, когда Юджин упорно думал об этом, к нему заглянул
один художник, который раньше работал в "Уорлде", а теперь перешел в другую
газету. Это был молодой человек по имени Моргенбау - Адольф Моргенбау, -
очень полюбивший Юджина и восхищавшийся его талантом. Моргенбау горел
желанием сообщить Юджину важную новость: по дошедшим до него слухам, в
художественном отделе компании "Саммерфилд" намечается смена руководства.
Он думал, на основании некоторых соображений, что Юджину небезынтересно
будет узнать об этом. Моргенбау всегда считал, что Юджину не место в
газете. Это не соответствовало ни его уму, ни призванию. Что-то
подсказывало молодому человеку, что Юджину предстоит блестящее будущее, и,
движимый этой догадкой, он хотел как-нибудь помочь ему и тем завоевать его
расположение.
- Мне нужно кое-что рассказать вам, мистер Витла, - сказал он.
- Выкладывайте, я слушаю вас, - улыбнулся Юджин.
- Вы пойдете завтракать?
- Непременно, пошли вместе!
Они отправились завтракать, и Моргенбау сообщил Юджину о том, что
слышал. Компания "Саммерфилд" только что уволила (а может быть, отпустила
или не сумела удержать) своего заведующего художественным отделом,
чрезвычайно способного человека, по имени Фримен, и теперь ищет ему
преемника.
- Почему бы вам не предложить свои услуги? - сказал в заключение
Моргенбау. - Вы вполне могли бы справиться с этой работой. То, что вы
сейчас делаете, как раз подошло бы для прекрасных реклам. И, кроме того, вы
умеете обращаться с людьми. Вас все любят, например, здесь, в газете, вся
молодежь любит вас. Почему бы вам не повидаться с мистером Саммерфилдом?
Его агентство помещается на Тридцать четвертой улице. Возможно, вы
окажетесь для него подходящим работником и получите в свое ведение целый
отдел.
Юджин смотрел на Моргенбау и спрашивал себя, что могло ему внушить
такую мысль. Он решил немедленно позвонить Дьюле и посоветоваться. Дьюла
ответил, что лично он Саммерфилда не знает, но что у них есть общие
знакомые.
- Вот что я вам посоветую, Юджин, - сказал он. - Повидайтесь с
Бейкером Бейтсом из компании "Сатина". Это на углу Бродвея и Четвертой
улицы. У нас крупные дела с этой фирмой, а у нее крупные дела с
Саммерфилдом. Я вам сейчас пришлю с рассыльным рекомендательное письмо,
которое вы захватите с собой, а затем позвоню Бейтсу, и он, вероятно,
согласится поговорить с Саммерфилдом. Конечно, он захочет раньше повидать
вас.
Юджин горячо поблагодарил и стал с нетерпением ждать письма. Он
попросил Бенедикта отпустить его и отправился к мистера Бейкеру Бейтсу.
Последний, достаточно наслышавшись о Юджине от Дьюлы, встретил его очень
приветливо. Дьюла рассказал ему, что у Юджина редкостный талант, что сейчас
он переживает тяжелый период, но тем не менее прекрасно справляется с
работой и будет еще лучше делать свое дело на новом месте, поскольку оно
больше ему подходит. На Бейтса произвела очень хорошее впечатление
внешность Юджина, так как тот давно сменил костюм "свободного художника" на
более солидный. Юджин показался ему человеком способным и, вне всякого
сомнения, очень приятным.
- Я поговорю с мистером Саммерфилдом, - сказал он, - но на вашем месте
я не стал бы возлагать на это слишком большие надежды. Он человек трудный,
и лучше всего не показывать вида, что вам очень хочется поступить к нему.
Надо сделать так, чтобы он сам обратился к вам. Подождем до завтра. Я
встречусь с ним по другому делу, а за завтраком расспрошу, что, и как, и
кого он имеет в виду на это место - если он имеет кого-нибудь в виду. Если
вакансия действительно открыта, я скажу ему про вас. А дальше видно будет.
Юджин расстался с ним, горячо поблагодарив. Он шел и думал, что Дьюла
всегда приносит ему счастье. Не кто иной, как Дьюла, в свое время поместил
в журнале его первое крупное произведение. Картинами, репродукции которых
печатались в его журнале, Юджин завоевал расположение мосье Шарля.
Благодаря Дьюле он получил свою теперешнюю работу. Уж не получит ли он, с
его легкой руки, и это место?
Возвращаясь в трамвае на работу, Юджин встретил косого парнишку.
Кто-то недавно сказал ему, что косоглазые мужчины приносят счастье, а
косоглазые женщины - несчастье. Трепет радостного предчувствия пробежал по
его телу. Ну, конечно, он получит работу у Саммерфилда и, если это
сбудется, окончательно уверует в приметы. Они и раньше оправдывались, но
это будет настоящей проверкой. Юджин с веселым видом уставился на мальчика,
а тот в ответ выпучил на него глаза и широко улыбнулся.
"Ну, все в порядке, - подумал Юджин. - Место за мной!"
Все же он не был в этом уверен.
"Рекламное агентство Саммерфилда", президентом которого был Дэниел К.
Саммерфилд, представляло собою нередко встречающееся в деловом мире явление
- некое выражение или даже воплощение одной недюжинной личности. Идеи,
темперамент и энергия мистера Дэниела К. Саммерфилда - вот в сущности чем
определялась и исчерпывалась деятельность его рекламного агентства. Правда,
этот человек содержал огромный штат - агенты по сбору объявлений,
составители реклам, финансовые работники, художники, стенографистки,
счетоводы и т.д., - но все они были в своем роде эманацией или излучением
личности Дэниела К. Саммерфилда. Это был подвижный человек маленького
роста, черноглазый и черноусый, с оливковым цветом лица и ровным рядом
красивых (хоть и смахивающих порой на волчьи) белых зубов, выдававших его
алчную, ненасытную натуру.
Мистер Саммерфилд поднялся к богатству - или по крайней мере
благосостоянию - из глубочайшей бедности, и при этом способом самым
элементарным: собственными усилиями. В штате, где он родился - в Алабаме -
семью его, те немногие, кому она была известна, причисляли к "белой голи".
Отец его был нерадивым полунищим хлопководом-арендатором, снимавшим с акра
разве что один бушель. Он плелся за тощим мулом, еле державшимся на ногах
от старости и усталости, по бороздам своего еще более тощего поля и вечно
жаловался на боль в груди. Его медленно точила чахотка, или это только так
казалось ему, - не важно, ибо суть дела от этого не меняется. Вдобавок он
страдал солитером, хотя этот паразитический возбудитель неизлечимой
усталости еще не был в те времена открыт и не получил еще имени.
Дэниел Кристофер, его старший сын, не получил почти никакого
образования, так как семи лет от роду был отдан на хлопчатобумажную
фабрику. И тем не менее очень скоро оказался главой и разумом своей семьи.
В течение четырех лет он работал на фабрике, а потом благодаря своей
исключительной смышлености получил место в типографии викхемской газеты
"Юнион", где так понравился своему тугодуму-хозяину, что в конце концов
сделался главным мастером наборной, а затем и управляющим. В то время он
ничего еще не понимал ни в типографском, ни в издательском деле, но тот