Страница:
скрылась из виду. Так вот они, великие озера! Каковы же должны быть великие
моря - Атлантический, Тихий, Индийский океаны. О море! Когда-нибудь он,
быть может, попадет в Нью-Йорк и увидит там море. Но оно и здесь перед ним
- в миниатюре, и какое оно изумительное!
Однако человек не может жить праздно, проводя время в мечтаниях на
берегу озера, у паромов и витрин, если у него нет средств к существованию,
а у Юджина их не было. Покидая отчий дом, он твердо решил добиться
самостоятельности. Он хотел иметь заработок, на который можно было бы
кое-как жить. Он хотел иметь возможность написать домой, что неплохо
устроился. Прибыли его вещи, от матери пришло ласковое письмо и немного
денег, однако деньги он отослал обратно - всего лишь десять долларов, но он
не так думал начинать новую жизнь. Он считал, что должен жить на
собственные средства - во всяком случае он решил попытаться.
Прошло десять дней, капиталы Юджина сильно поубавились, - у него
оставался доллар семьдесят пять центов, - надо было браться за любую
работу. Нечего было сейчас и думать о месте художника или даже наборщика.
Наборщик должен быть членом профессионального союза, а потому приходилось
брать, что подвернется, - и он стал ходить из магазина в магазин, предлагая
свои услуги. Убогие мастерские, в которых он справлялся о работе, были до
того неприглядны, что Юджин внутренне морщился; но он подавил свою
брезгливость. Он готов был взяться за какой угодно труд, хотя бы приказчика
в булочной, кондитерской или мануфактурном магазине.
Однажды он зашел наугад в большую скобяную лавку. Человек, к которому
он обратился, посмотрел на него с любопытством.
- Я могу вам предложить работу по ремонту печей, - сказал он.
Юджин не понял его, но охотно согласился. Ему положили шесть долларов
в неделю, - на это все же можно было существовать. Юджина проводили на
чердак, находившийся в ведении двух верзил-рабочих, мастеров по сборке,
окраске и починке печей. Они сердито объяснили своему новому помощнику, что
он должен будет счищать ржавчину со старых печей, а также помогать собирать
их, красить и переносить на склад, - в этой лавке ремонтировались для
продажи старые печи, которые хозяин скупал у старьевщиков по всему городу.
Юджину была отведена низкая скамья у окошка, где ему полагалось чистить
ржавые печи, но он часто забывал о работе, глядя вниз, в переулок, где во
дворах густо росла зеленая трава. Город был для него полон чудес, он манил
его каждой мелочью. Когда мимо проходил тряпичник, выкрикивая: "Тряпки,
железо покупаю!" - или торговец овощами зазывал: "Вот помидоры, картошка,
молодая кукуруза, зеленый горошек!" - Юджин поднимал голову и
прислушивался: эта своеобразная музыка находила в нем живой отклик. В
Александрии ничего похожего не услышишь. Все это было так непривычно. И
Юджин представлял себе, как он стал бы делать наброски, и мысленно
зарисовывал белье, развешанное во дворе на веревках, девушек с корзинками и
тому подобное.
Однажды, когда ему казалось, что он усердно трудится (он работал в
лавке уже две недели), один из мастеров крикнул ему:
- Эй ты, там, пошевеливайся! Не за то тебе платят, чтобы ты в окно
глазел.
Юджин застыл на месте. Он и не заметил, что бездельничает.
- А вам что за дело? - сказал он обиженно и вызывающе. До сих пор он
считал, что работает с этими людьми, как равный, и вовсе не подчинен им.
- Я тебе покажу, дерзкий мальчишка! - отозвался мастер постарше,
грубый малый, вылитый Билл Сайкс из "Оливера Твиста". - Ты у меня узнаешь,
кто твой начальник. Живей, говорю, и не нахальничать!
Эта неожиданная вспышка звериной грубости поразила Юджина. Зверь, за
которым он наблюдал на расстоянии, как мог бы наблюдать художник, и который
интересовал его как явление, теперь показал себя.
- Убирайтесь вы к дьяволу! - крикнул Юджин, лишь наполовину сознавая,
какой опасности он себя подвергает.
- Что такое? - заорал мастер и кинулся на него.
Он оттолкнул Юджина к стене и хотел было пнуть носком своего тяжелого,
подбитого гвоздями башмака. Юджин схватил с пола железную ножку от печки.
Он был бледен как полотно.
- Лучше не пробуйте! - угрожающе сказал он, крепко зажав в руке
железную ножку.
- Брось, Джим, - сказал другой мастер, понимавший всю неуместность
такой вспышки. - Не тронь его. Гони его лучше вон, если он тебе не
нравится.
- В таком случае проваливай ко всем чертям! - сказал великодушный
начальник Юджина.
Все еще держа в руке печную ножку, Юджин подошел к гвоздю, на котором
висели его пиджак и шляпа. Боясь, что нападение может повториться, он
осторожно прошел мимо противника. Тот склонен был снова дать ему тумака в
наказание за упрямство, но воздержался.
- Много понимаешь о себе, щенок. Проснись, сонная харя! - сказал он,
когда Юджин направился к выходу.
Юноша тихонько проскользнул за дверь, чувствуя себя униженным и
опозоренным. Какая сцена! Его, Юджина Витла, чуть не пнули ногой, чуть не
вытолкали пинками вон, - и это на работе, за которую платят шесть долларов
в неделю! На секунду острая спазма сдавила ему горло, но постепенно
отлегло. Ему хотелось плакать, но он не мог. Он спустился вниз и подошел к
конторке - лицо и руки у него были измазаны краской.
- Я ухожу, - сказал он нанявшему его человеку.
- Ладно. А что случилось?
- Эта скотина мастер хотел ударить меня ногой, - объяснил Юджин.
- Да, они довольно наглые ребята, - согласился хозяин. - Я так и
думал, что вы с ними не поладите. Тут нужен человек покрепче вашего.
Получите.
Он выложил на стол три с половиной доллара. Юджин с удивлением
выслушал этот странный ответ. Он должен был поладить с этими людьми! А они
не обязаны ладить с ним? Так вот какую жестокость таит в себе большой
город!
Юджин вернулся домой, умылся и снова вышел на улицу, так как теперь не
время было сидеть без работы. Неделю спустя он нашел место агента в конторе
по продаже недвижимого имущества; он должен был узнавать и сообщать номера
пустующих домов и наклеивать на окна ярлычок с надписью: "Сдается". Это
приносило восемь долларов в неделю и открывало кой-какие перспективы.
Юджина это место вполне устраивало, но не прошло и трех месяцев, как
контора обанкротилась. Близилась осень, и надо было думать о зимнем костюме
и теплом пальто, но Юджин не писал родным о своих злоключениях. Что бы ни
было на самом деле, ему хотелось, чтобы они думали, будто он преуспевает.
Остроту и некоторую горечь его впечатлениям придавало зрелище роскоши,
подступавшей к нему с разных концов. Его восхищали такие улицы, как
Мичиган, Прери и Эшленд-авеню, а также бульвар Вашингтона, - районы,
застроенные прекрасными домами, каких Юджин до сих пор никогда не видел. Он
был поражен их великолепием, красотой окружающих газонов, зеркальными
окнами, блеском выездов и слуг. Впервые в жизни увидел он швейцаров в
богатой ливрее, стоящих у дверей. Он видел издали молодых девушек и женщин,
казавшихся ему чудом красоты и таких изысканных в своих нарядах, видел
молодых людей с горделивой осанкой. Должно быть, это и были представители
"общества", о которых постоянно писали в газетах. Юджин еще не умел
разбираться в этом. Красивая одежда и изысканная роскошь были для него
свидетельством высокого общественного положения. Впервые у него открылись
глаза, и он увидел бездонную пропасть между тем, что ждет новичка из
провинции, и теми благами, которыми располагает мир, - вернее, теми, что
щедро сыплются на немногих, стоящих на самом верху. Все это несколько
отрезвило, но и огорчило его. Жизнь была полна несправедливости.
В эти осенние дни, когда листва на деревьях стала бурой и
пронизывающий ветер гнал перед собой клубы дыма и тучи пыли, он убедился,
что город умеет быть жестоким. Навстречу попадались люди в потрепанной
одежде, угрюмые и изможденные, с запавшими глазами, из которых глядело
глубокое отчаяние. Очевидно, их довела до этого тяжелая жизнь. Если они
просили милостыню, - правда, к Юджину обращались редко, так как вид его
отнюдь не говорил о довольстве, - то обычно жаловались на жизненные
неудачи. Ведь так легко потерпеть крушение. Можно попросту умереть с
голоду, если не глядеть в оба, - город быстро научил этому Юджина.
В эти дни его грызла тоска. Юджин был не очень общителен и к тому же
склонен к самоанализу. Он не имел возможности обзавестись друзьями, по
крайней мере так он думал, и потому либо одиноко бродил вечерами по улицам,
наблюдая жизнь большого города, либо сидел дома в своей комнатушке. Миссис
Вудраф, его квартирная хозяйка, была добра и достаточно заботлива, но уже
не молода, - не о таком обществе мечтал Юджин. Он думал о девушках и о том,
как грустно, что нет ни одной, с кем можно было бы перемолвиться словом.
Стеллы нет - с этой мечтой покончено. Когда-то он встретит другую, похожую
на нее?
В конце месяца, в течение которого он вынужден был истратить часть
денег, присланных матерью для покупки в рассрочку костюма, Юджин, наконец,
устроился возчиком в прачечную, и эта работа, за которую платили десять
долларов в неделю, представлялась ему очень хорошей. Время от времени,
когда он чувствовал себя не слишком усталым, он брался за карандаш и делал
наброски, но все они казались ему бездарными. А потому он продолжал
работать в прачечной и развозить белье, тогда как ему следовало бы искать
места в какой-нибудь редакции или учиться живописи.
В ту зиму Миртл написала ему, что Стелла Эплтон уехала в Канзас, куда
перебрался ее отец, что мать хворает и просит Юджина хоть на неделю
приехать домой. Незадолго перед этим Юджин познакомился с одной
девушкой-шотландкой, по имени Маргарет Дафф, работавшей в той же прачечной;
он быстро сошелся с ней, и эта связь положила начало его отношениям с
женщинами. До этого он не знал женщин и с тем большей горячностью отдался
теперь переживаниям, которые пробудили в его характере новую черту, если не
порочную, то во всяком случае разрушительную и дезорганизующую. Он любил
женщин, любил красивые линии их тела, их внешнее очарование, а впоследствии
должен был полюбить и душевную красоту (он и сейчас ее любил, только
смутно, бессознательно), но его идеал женщины еще не был ему ясен. Маргарет
Дафф была непосредственна, добра и обладала некоторой грацией и
миловидностью. Вот, пожалуй, и все. Но, найдя для себя благоприятную почву,
чувственность Юджина стала быстро расти и за несколько недель почти целиком
завладела им. Он дня не мог прожить без этой девушки, а она охотно шла ему
навстречу, лишь бы их связь не слишком бросалась в глаза. Маргарет слегка
побаивалась родителей, но они, люди рабочие, рано ложились и спали крепко.
Они, по-видимому, ничего не имели против ее встреч с молодыми людьми. Юджин
был у нее не первый.
В продолжение трех месяцев страсть их была безудержна. Юджин проявлял
жадность, ненасытность, а девушка, хоть и более холодная, рада была угодить
возлюбленному. Ей льстил его пыл, жаркое пламя, которое она в нем зажгла;
вскоре, однако, она почувствовала утомление. Затем стала сказываться
разница натур, противоположность вкусов, взглядов, стремлений. Юджину в
сущности не о чем было говорить с Маргарет, он не мог найти в ней отклика
на свои более тонкие переживания. Она же не встречала в нем интереса к тем
пустякам, которые ее занимали, - к остротам, услышанным с эстрады, к
забавным замечаниям знакомых молодых людей и девушек. Маргарет умела
одеться, но во всем, что касалось искусства, литературы, социальных
проблем, была совершеннейшей невеждой, тогда как Юджин, при всей своей
молодости, горячо отзывался на все, что происходило в мире. Ему были близки
имена великих людей - Карлейля, Эмерсона, Торо, Уитмена, - дороги отзвуки
их великой славы. Он читал о гениальных философах, художниках,
композиторах, которые метеорами пронеслись по небу западного мира, и
размышлял. Его волновало смутное предчувствие, что и он призван совершить
нечто великое, и в своем юношеском энтузиазме он уже наполовину верил, что
это будет очень скоро. Он знал, что девушка, с которой он сошелся, не
удержит его надолго. Она увлекла его, но, увлеченный, он оставался
господином, критиком и судьей. У него не раз мелькала мысль, что она ему не
нужна, что он может найти кого-нибудь получше.
Естественно, что такие мысли неизбежно должны были убить страсть, как
пресыщение неизбежно должно было породить такие мысли. Маргарет постепенно
охладевала к Юджину. Ее злило его высокомерие, его порой надменный тон. Они
ссорились из-за пустяков. Как-то вечером он с обычной заносчивостью
заметил, что ей следовало бы сделать то-то и то-то.
- Брось, пожалуйста, командовать, - сказала она. - Ты всегда со мной
разговариваешь, будто я твоя собственность!
- Так оно и есть, - сказал он шутя.
- Ты так думаешь! - вспыхнула она. - Найдутся и другие.
- Ну и отправляйся к ним, когда тебе будет угодно. Я не возражаю.
Его тон задел ее за живое, хотя Юджин сказал это больше в шутку, чем
всерьез, и в действительности ничего такого обидного не имел в виду.
- Мне сейчас угодно! Незачем ходить ко мне, раз ты этого не хочешь.
Обойдусь и без тебя.
Она вызывающе вскинула голову.
- Не дури, Маргарет, - сказал он, поняв, какое вызвал озлобление. - Ты
вовсе этого не думаешь.
- Не думаю? А вот посмотрим!
Она отошла в противоположный угол. Он последовал за нею, но ее гнев
снова пробудил в нем раздражение.
- Впрочем, как хочешь, - сказал он, постояв в нерешительности. - Я
пойду, пожалуй.
Она ничего не ответила, ни о чем не просила, ничего не предлагала.
Юджин пошел за шляпой и пальто.
- Хочешь поцеловать меня на прощание? - спросил он вернувшись.
- Нет - холодно ответила она.
- Покойной ночи, - сказал он.
- Покойной ночи, - равнодушно отозвалась она.
Они так и не помирились окончательно, хотя отношения их и продолжались
еще некоторое время.
Связь с этой девушкой возбудила в Юджине почти неудержимый интерес к
женщинам. Большинство мужчин втайне гордятся своими любовными успехами, и
всякое доказательство умения покорить женщину, увлечь и удержать ее рождает
в них уверенность и смелость, которой порой не хватает тем, кто не
избалован подобными победами.
Для Юджина это была первая победа такого рода, и она доставила ему
огромное удовлетворение. Он чувствовал больше уверенности в себе и совсем
не испытывал стыда. Что знали, размышлял он, глупые мальчики в Александрии
о той жизни, какую он ведет здесь? Он, Юджин, живет в Чикаго. Это
совершенно иной мир. Он стал мужчиной, человеком независимым, с
установившейся индивидуальностью, представляющей интерес для других.
Маргарет Дафф говорила ему много лестного о его особе. Она восхищалась его
внешностью, манерами, его вкусом. Он испытал, что значит обладать женщиной.
Все это вскружило голову Юджину, и даже то, что ему так бесцеремонно была
дана отставка, не произвело на него никакого впечатления, - ведь он был
готов ее принять. Теперь он стал тяготиться своей работой, так как десять
долларов в неделю не могли удовлетворить уважающего себя молодого человека,
особенно если он задался целью при первой же возможности вступить в новую
связь, вроде только что оборвавшейся. Юджин решил искать место получше.
И вот однажды женщина, которой он доставлял белье на Уоррен-авеню,
остановила его вопросом:
- Сколько вы, возчики, получаете в неделю?
- Я получаю десять долларов, - сказал Юджин. - Но некоторые, возможно,
зарабатывают больше.
- Из вас вышел бы хороший инкассатор, - предложила она. Это была
рослая женщина, с виду простая, но проницательная и прямая. - Хотели бы вы
перейти на такую работу?
Юджину давно опротивело развозить белье. Рабочий день был убийственно
длинный. В субботу, например, он кончал в час ночи.
- Еще бы не хотеть! - воскликнул он. - Я не знаю, что это за
должность, но в моей теперешней веселого мало.
- Мой муж служит управляющим в компании "Дешевая мебель", - продолжала
женщина. - Там нужны хорошие инкассаторы. Сейчас у них, кажется, есть
вакантное место. Хотите, я поговорю с ним?
Юджин обрадовался и поблагодарил ее. Вот уж действительно как с неба
свалилось! Ему очень хотелось узнать, сколько получает такой инкассатор, но
он решил, что спрашивать неудобно. Однако женщина, по-видимому, угадала его
мысли.
- Если он вас возьмет, вы будете, вероятно, получать для начала
долларов четырнадцать, - сказала она.
Юджин был в восторге. Вот это действительно шаг вперед! На четыре
доллара больше! При таком жалованье он мог бы одеться и иметь свободные
деньги. Он мог бы учиться живописи. Его мечты росли и множились. Да, можно
пробить себе дорогу, стоит только захотеть. Добросовестность, с какою он
обслуживал клиентов прачечной, получила должную награду. А дальнейшие труды
на новом поприще принесут ему, возможно, и больший успех. Ведь он еще так
молод.
К тому времени он уже проработал в прачечной полгода. И вот полтора
месяца спустя на его имя пришло письмо от мистера Генри Митчли,
управляющего компанией "Дешевая мебель", с просьбой зайти к нему на дом в
любой вечер после восьми. "Мне порекомендовала вас моя жена", - сообщал он
в заключение.
Юджин отправился по адресу в тот же день, и там его встретил и
внимательно оглядел худощавый, подвижный, обходительный до слащавости
человек лет сорока, который задал ему множество вопросов относительно его
родителей, работы, получаемого жалованья и так далее. Наконец он сказал:
- Мне нужен дельный молодой человек. Для солидного, честного и
трудолюбивого работника у нас очень хорошее место. Моя жена хвалит вас, и я
готов вас испробовать. Я могу предложить вам должность на четырнадцать
долларов. Зайдите ко мне в следующий понедельник.
Юджин поблагодарил его. По совету мистера Митчли, он решил за неделю
предупредить управляющего прачечной о своем уходе. Он рассказал Маргарет о
своих планах, и она, по-видимому, была рада за него. Управляющий расстался
с ним не без сожаления, так как Юджин работал добросовестно. За неделю он
помог ввести в дело нового человека, взятого на его место, и в понедельник
явился к мистеру Митчли.
Последний радушно встретил Юджина, так как угадывал в нем энергичного
и способного работника. Он объяснил ему несложные обязанности инкассатора,
которые заключались в том, чтобы взыскивать с клиентов текущие взносы за
проданные им в рассрочку товары - часы, серебро, ковры и прочее, что
составляло в среднем от семидесяти пяти до ста двадцати пяти долларов в
день.
- В таком деле, как наше, у служащих обычно берут залог, - пояснил
мистер Митчли, - но мы обходимся без этих новшеств. Мне кажется, я всегда
отличу честного человека. К тому же у нас существует контроль. И если у
человека дурные наклонности, с нами он не больно разживется.
Юджин никогда особенно не задумывался над тем, что значит быть
честным. Дома ему не отказывали в небольших карманных деньгах, а служа в
газете, он достаточно зарабатывал на свои нужды. С другой стороны, в его
кругу быть честным считалось чем-то обязательным, само собой разумеющимся.
Кто не был честен, попадал в тюрьму. Он отлично помнил один прискорбный
случай в Александрии, когда его знакомого арестовали за то, что он забрался
ночью в какой-то магазин. На Юджина это происшествие произвело огромное
впечатление. Впоследствии он немало думал об этих вопросах, но так ни до
чего и не додумался. Он знал, что от него могут в любую минуту потребовать
отчета в сумме, предоставленной в его распоряжение, и был готов к этому.
Его заработка, считал он, должно хватать на жизнь, тем более что ему не
нужно никого содержать. Он в сущности легко скользил по поверхности жизни,
и честность его оставалась неиспытанной.
Юджин взял приготовленные для него счета и стал добросовестно обходить
дом за домом. Одни клиенты платили с готовностью, и он выдавал им расписки,
другие просили об отсрочке или совсем отказывались платить, ссылаясь на
какие-то недоразумения с компанией. Нередко выяснялось, что люди, которых
он разыскивал, съехали, не оставив адреса и захватив с собой неоплаченные
вещи. В таких случаях он был обязан, как объяснил ему мистер Митчли,
расспросить о них соседей.
Юджин сразу понял, что эта служба по нем. Пребывание на свежем
воздухе, всегда в движении, сравнительная простота обязанностей - все
нравилось ему. Эти обязанности заводили его в незнакомые части города и
сталкивали с незнакомыми дотоле типами и характерами. Если работа возчика -
необходимость ездить от дома к дому - действовала на него освежающе, то и
новая его служба была в таком же роде. Он наблюдал сценки, которые могли в
будущем послужить ему прекрасным материалом для картин. Темные массивы
фабрик, высящиеся в светлом небе; широкое железнодорожное полотно,
скрещивающиеся, переплетающиеся пути под дождем, под снегом, на ярком
солнце; гигантские черные трубы, устремленные навстречу утренним или
вечерним облакам. Особенно нравились ему эти трубы под вечер, когда они
рельефно выделялись на фоне красного или тускло-фиолетового заката.
"Изумительно!" - восклицал он про себя и думал о том, как будет поклоняться
мир ему, Юджину, если он когда-нибудь создаст такие же великие
произведения, как Гюстав Доре. Он восхищался грандиозным воображением этого
мастера. Юджин никогда не представлял себя пишущим маслом, акварелью или
мелом, - только тушью, и притом большими, грубыми пятнами черного и белого.
Вот как нужно писать. Вот чем достигается сила впечатления.
Но он еще не мог создавать образы. Он мог только мыслить ими.
Больше всего восхищала его река Чикаго, ее черная, невероятно грязная
вода, которую тяжело вспенивали пыхтящие буксиры, ее берега, где
выстроились огромные красные элеваторы, черные желоба для погрузки угля и
отливающие яркой желтизной склады лесных материалов. Вот где были настоящие
краски, настоящая жизнь - вот что следовало писать. И другой пейзаж:
приземистые, исхлестанные дождем сиротливые коттеджи, их серые унылые ряды
на фоне голой прерии и одинокое корявое деревце где-нибудь сбоку. Он брал
первый попавшийся конверт и силился запечатлеть главное, - передать
ощущение, как он выражался, - но у него ничего не выходило. Все, что он
рисовал, казалось ему жалким и шаблонным, - одни ничего не говорящие линии
и безжизненные, тяжеловесные массы. Как достигали великие художники
естественности и простоты рисунка? - спрашивал себя Юджин.
Юджин добросовестно работал - собирал взносы по счетам, сдавал
собранные деньги - и уже успел кое-что скопить для себя. Маргарет была для
него теперь далеким прошлым. Квартирная хозяйка Юджина, миссис Вудраф,
уехала к дочери в Сидейлию, штат Миссури, и он перебрался в другой дом,
поприличнее, на Двадцать первой улице, в восточной части города. Перед
домом на лужайке в пятьдесят квадратных футов росло дерево, это-то и
привлекло Юджина. Его новая комната, как и первая, стоила недорого, и он
жил в семье. Он договорился платить двадцать центов за каждый завтрак, обед
или ужин, который будет получать от хозяев, и, таким образом, расходовал на
питание всего пять долларов в неделю. Из остальных девяти он тратил
какие-то суммы на одежду, проезд и развлечения - на последние почти ничего.
Как только у него появились кое-какие сбережения, он стал подумывать о том,
чтобы наведаться в Институт искусств, который представлялся ему дорогой к
успеху, и узнать условия поступления на вечерние курсы по рисунку. Юджин
слышал, что плата там умеренная, всего пятнадцать долларов в семестр, и
решил туда зачислиться, если к поступающим не предъявляют слишком строгих
требований. Он постепенно приходил к убеждению, что рожден быть художником
и рано или поздно им будет.
Старое здание Института искусств на углу Мичиган-авеню и Монро-стрит,
еще до переезда Института в нынешнее внушительное помещение, являло образец
изящества, которого так не хватает большинству общественных зданий того
времени. Большое, шестиэтажное, из бурого песчаника, оно, помимо залов для
выставок и классов, вмещало ряд рабочих студий отдельных художников,
скульпторов и преподавателей музыки. Курсы были утренние и вечерние, и они
уже в то время привлекали немало учащихся. Красота, таящаяся в искусстве,
до некоторой степени расшевелила западного американца. Так мало красоты
было в жизни этого народа, а между тем какой славы достигли те, кто сумел
проявить себя на этом поприще и жил в этой изысканной атмосфере. Уехать в
Париж! Поучиться там в какой-нибудь прославленной мастерской! Или в Мюнхен,
Рим! Познакомиться с художественными сокровищами Европы, с жизнью
артистических кварталов, - одно это чего стоило! В груди многих
неискушенных юношей и девушек горело поистине непреодолимое желание
вырваться из болота будничной жизни, воспринять вкусы и нравы, присущие -
как тогда считали - служителям искусства, усвоить их отчасти изысканные,
отчасти небрежные манеры; поселиться в студии, пользоваться известной
свободой, недоступной для простых смертных, - вот что надо делать, к чему
стремиться. Разумеется, некоторая роль во всем этом отводилась и самому
моря - Атлантический, Тихий, Индийский океаны. О море! Когда-нибудь он,
быть может, попадет в Нью-Йорк и увидит там море. Но оно и здесь перед ним
- в миниатюре, и какое оно изумительное!
Однако человек не может жить праздно, проводя время в мечтаниях на
берегу озера, у паромов и витрин, если у него нет средств к существованию,
а у Юджина их не было. Покидая отчий дом, он твердо решил добиться
самостоятельности. Он хотел иметь заработок, на который можно было бы
кое-как жить. Он хотел иметь возможность написать домой, что неплохо
устроился. Прибыли его вещи, от матери пришло ласковое письмо и немного
денег, однако деньги он отослал обратно - всего лишь десять долларов, но он
не так думал начинать новую жизнь. Он считал, что должен жить на
собственные средства - во всяком случае он решил попытаться.
Прошло десять дней, капиталы Юджина сильно поубавились, - у него
оставался доллар семьдесят пять центов, - надо было браться за любую
работу. Нечего было сейчас и думать о месте художника или даже наборщика.
Наборщик должен быть членом профессионального союза, а потому приходилось
брать, что подвернется, - и он стал ходить из магазина в магазин, предлагая
свои услуги. Убогие мастерские, в которых он справлялся о работе, были до
того неприглядны, что Юджин внутренне морщился; но он подавил свою
брезгливость. Он готов был взяться за какой угодно труд, хотя бы приказчика
в булочной, кондитерской или мануфактурном магазине.
Однажды он зашел наугад в большую скобяную лавку. Человек, к которому
он обратился, посмотрел на него с любопытством.
- Я могу вам предложить работу по ремонту печей, - сказал он.
Юджин не понял его, но охотно согласился. Ему положили шесть долларов
в неделю, - на это все же можно было существовать. Юджина проводили на
чердак, находившийся в ведении двух верзил-рабочих, мастеров по сборке,
окраске и починке печей. Они сердито объяснили своему новому помощнику, что
он должен будет счищать ржавчину со старых печей, а также помогать собирать
их, красить и переносить на склад, - в этой лавке ремонтировались для
продажи старые печи, которые хозяин скупал у старьевщиков по всему городу.
Юджину была отведена низкая скамья у окошка, где ему полагалось чистить
ржавые печи, но он часто забывал о работе, глядя вниз, в переулок, где во
дворах густо росла зеленая трава. Город был для него полон чудес, он манил
его каждой мелочью. Когда мимо проходил тряпичник, выкрикивая: "Тряпки,
железо покупаю!" - или торговец овощами зазывал: "Вот помидоры, картошка,
молодая кукуруза, зеленый горошек!" - Юджин поднимал голову и
прислушивался: эта своеобразная музыка находила в нем живой отклик. В
Александрии ничего похожего не услышишь. Все это было так непривычно. И
Юджин представлял себе, как он стал бы делать наброски, и мысленно
зарисовывал белье, развешанное во дворе на веревках, девушек с корзинками и
тому подобное.
Однажды, когда ему казалось, что он усердно трудится (он работал в
лавке уже две недели), один из мастеров крикнул ему:
- Эй ты, там, пошевеливайся! Не за то тебе платят, чтобы ты в окно
глазел.
Юджин застыл на месте. Он и не заметил, что бездельничает.
- А вам что за дело? - сказал он обиженно и вызывающе. До сих пор он
считал, что работает с этими людьми, как равный, и вовсе не подчинен им.
- Я тебе покажу, дерзкий мальчишка! - отозвался мастер постарше,
грубый малый, вылитый Билл Сайкс из "Оливера Твиста". - Ты у меня узнаешь,
кто твой начальник. Живей, говорю, и не нахальничать!
Эта неожиданная вспышка звериной грубости поразила Юджина. Зверь, за
которым он наблюдал на расстоянии, как мог бы наблюдать художник, и который
интересовал его как явление, теперь показал себя.
- Убирайтесь вы к дьяволу! - крикнул Юджин, лишь наполовину сознавая,
какой опасности он себя подвергает.
- Что такое? - заорал мастер и кинулся на него.
Он оттолкнул Юджина к стене и хотел было пнуть носком своего тяжелого,
подбитого гвоздями башмака. Юджин схватил с пола железную ножку от печки.
Он был бледен как полотно.
- Лучше не пробуйте! - угрожающе сказал он, крепко зажав в руке
железную ножку.
- Брось, Джим, - сказал другой мастер, понимавший всю неуместность
такой вспышки. - Не тронь его. Гони его лучше вон, если он тебе не
нравится.
- В таком случае проваливай ко всем чертям! - сказал великодушный
начальник Юджина.
Все еще держа в руке печную ножку, Юджин подошел к гвоздю, на котором
висели его пиджак и шляпа. Боясь, что нападение может повториться, он
осторожно прошел мимо противника. Тот склонен был снова дать ему тумака в
наказание за упрямство, но воздержался.
- Много понимаешь о себе, щенок. Проснись, сонная харя! - сказал он,
когда Юджин направился к выходу.
Юноша тихонько проскользнул за дверь, чувствуя себя униженным и
опозоренным. Какая сцена! Его, Юджина Витла, чуть не пнули ногой, чуть не
вытолкали пинками вон, - и это на работе, за которую платят шесть долларов
в неделю! На секунду острая спазма сдавила ему горло, но постепенно
отлегло. Ему хотелось плакать, но он не мог. Он спустился вниз и подошел к
конторке - лицо и руки у него были измазаны краской.
- Я ухожу, - сказал он нанявшему его человеку.
- Ладно. А что случилось?
- Эта скотина мастер хотел ударить меня ногой, - объяснил Юджин.
- Да, они довольно наглые ребята, - согласился хозяин. - Я так и
думал, что вы с ними не поладите. Тут нужен человек покрепче вашего.
Получите.
Он выложил на стол три с половиной доллара. Юджин с удивлением
выслушал этот странный ответ. Он должен был поладить с этими людьми! А они
не обязаны ладить с ним? Так вот какую жестокость таит в себе большой
город!
Юджин вернулся домой, умылся и снова вышел на улицу, так как теперь не
время было сидеть без работы. Неделю спустя он нашел место агента в конторе
по продаже недвижимого имущества; он должен был узнавать и сообщать номера
пустующих домов и наклеивать на окна ярлычок с надписью: "Сдается". Это
приносило восемь долларов в неделю и открывало кой-какие перспективы.
Юджина это место вполне устраивало, но не прошло и трех месяцев, как
контора обанкротилась. Близилась осень, и надо было думать о зимнем костюме
и теплом пальто, но Юджин не писал родным о своих злоключениях. Что бы ни
было на самом деле, ему хотелось, чтобы они думали, будто он преуспевает.
Остроту и некоторую горечь его впечатлениям придавало зрелище роскоши,
подступавшей к нему с разных концов. Его восхищали такие улицы, как
Мичиган, Прери и Эшленд-авеню, а также бульвар Вашингтона, - районы,
застроенные прекрасными домами, каких Юджин до сих пор никогда не видел. Он
был поражен их великолепием, красотой окружающих газонов, зеркальными
окнами, блеском выездов и слуг. Впервые в жизни увидел он швейцаров в
богатой ливрее, стоящих у дверей. Он видел издали молодых девушек и женщин,
казавшихся ему чудом красоты и таких изысканных в своих нарядах, видел
молодых людей с горделивой осанкой. Должно быть, это и были представители
"общества", о которых постоянно писали в газетах. Юджин еще не умел
разбираться в этом. Красивая одежда и изысканная роскошь были для него
свидетельством высокого общественного положения. Впервые у него открылись
глаза, и он увидел бездонную пропасть между тем, что ждет новичка из
провинции, и теми благами, которыми располагает мир, - вернее, теми, что
щедро сыплются на немногих, стоящих на самом верху. Все это несколько
отрезвило, но и огорчило его. Жизнь была полна несправедливости.
В эти осенние дни, когда листва на деревьях стала бурой и
пронизывающий ветер гнал перед собой клубы дыма и тучи пыли, он убедился,
что город умеет быть жестоким. Навстречу попадались люди в потрепанной
одежде, угрюмые и изможденные, с запавшими глазами, из которых глядело
глубокое отчаяние. Очевидно, их довела до этого тяжелая жизнь. Если они
просили милостыню, - правда, к Юджину обращались редко, так как вид его
отнюдь не говорил о довольстве, - то обычно жаловались на жизненные
неудачи. Ведь так легко потерпеть крушение. Можно попросту умереть с
голоду, если не глядеть в оба, - город быстро научил этому Юджина.
В эти дни его грызла тоска. Юджин был не очень общителен и к тому же
склонен к самоанализу. Он не имел возможности обзавестись друзьями, по
крайней мере так он думал, и потому либо одиноко бродил вечерами по улицам,
наблюдая жизнь большого города, либо сидел дома в своей комнатушке. Миссис
Вудраф, его квартирная хозяйка, была добра и достаточно заботлива, но уже
не молода, - не о таком обществе мечтал Юджин. Он думал о девушках и о том,
как грустно, что нет ни одной, с кем можно было бы перемолвиться словом.
Стеллы нет - с этой мечтой покончено. Когда-то он встретит другую, похожую
на нее?
В конце месяца, в течение которого он вынужден был истратить часть
денег, присланных матерью для покупки в рассрочку костюма, Юджин, наконец,
устроился возчиком в прачечную, и эта работа, за которую платили десять
долларов в неделю, представлялась ему очень хорошей. Время от времени,
когда он чувствовал себя не слишком усталым, он брался за карандаш и делал
наброски, но все они казались ему бездарными. А потому он продолжал
работать в прачечной и развозить белье, тогда как ему следовало бы искать
места в какой-нибудь редакции или учиться живописи.
В ту зиму Миртл написала ему, что Стелла Эплтон уехала в Канзас, куда
перебрался ее отец, что мать хворает и просит Юджина хоть на неделю
приехать домой. Незадолго перед этим Юджин познакомился с одной
девушкой-шотландкой, по имени Маргарет Дафф, работавшей в той же прачечной;
он быстро сошелся с ней, и эта связь положила начало его отношениям с
женщинами. До этого он не знал женщин и с тем большей горячностью отдался
теперь переживаниям, которые пробудили в его характере новую черту, если не
порочную, то во всяком случае разрушительную и дезорганизующую. Он любил
женщин, любил красивые линии их тела, их внешнее очарование, а впоследствии
должен был полюбить и душевную красоту (он и сейчас ее любил, только
смутно, бессознательно), но его идеал женщины еще не был ему ясен. Маргарет
Дафф была непосредственна, добра и обладала некоторой грацией и
миловидностью. Вот, пожалуй, и все. Но, найдя для себя благоприятную почву,
чувственность Юджина стала быстро расти и за несколько недель почти целиком
завладела им. Он дня не мог прожить без этой девушки, а она охотно шла ему
навстречу, лишь бы их связь не слишком бросалась в глаза. Маргарет слегка
побаивалась родителей, но они, люди рабочие, рано ложились и спали крепко.
Они, по-видимому, ничего не имели против ее встреч с молодыми людьми. Юджин
был у нее не первый.
В продолжение трех месяцев страсть их была безудержна. Юджин проявлял
жадность, ненасытность, а девушка, хоть и более холодная, рада была угодить
возлюбленному. Ей льстил его пыл, жаркое пламя, которое она в нем зажгла;
вскоре, однако, она почувствовала утомление. Затем стала сказываться
разница натур, противоположность вкусов, взглядов, стремлений. Юджину в
сущности не о чем было говорить с Маргарет, он не мог найти в ней отклика
на свои более тонкие переживания. Она же не встречала в нем интереса к тем
пустякам, которые ее занимали, - к остротам, услышанным с эстрады, к
забавным замечаниям знакомых молодых людей и девушек. Маргарет умела
одеться, но во всем, что касалось искусства, литературы, социальных
проблем, была совершеннейшей невеждой, тогда как Юджин, при всей своей
молодости, горячо отзывался на все, что происходило в мире. Ему были близки
имена великих людей - Карлейля, Эмерсона, Торо, Уитмена, - дороги отзвуки
их великой славы. Он читал о гениальных философах, художниках,
композиторах, которые метеорами пронеслись по небу западного мира, и
размышлял. Его волновало смутное предчувствие, что и он призван совершить
нечто великое, и в своем юношеском энтузиазме он уже наполовину верил, что
это будет очень скоро. Он знал, что девушка, с которой он сошелся, не
удержит его надолго. Она увлекла его, но, увлеченный, он оставался
господином, критиком и судьей. У него не раз мелькала мысль, что она ему не
нужна, что он может найти кого-нибудь получше.
Естественно, что такие мысли неизбежно должны были убить страсть, как
пресыщение неизбежно должно было породить такие мысли. Маргарет постепенно
охладевала к Юджину. Ее злило его высокомерие, его порой надменный тон. Они
ссорились из-за пустяков. Как-то вечером он с обычной заносчивостью
заметил, что ей следовало бы сделать то-то и то-то.
- Брось, пожалуйста, командовать, - сказала она. - Ты всегда со мной
разговариваешь, будто я твоя собственность!
- Так оно и есть, - сказал он шутя.
- Ты так думаешь! - вспыхнула она. - Найдутся и другие.
- Ну и отправляйся к ним, когда тебе будет угодно. Я не возражаю.
Его тон задел ее за живое, хотя Юджин сказал это больше в шутку, чем
всерьез, и в действительности ничего такого обидного не имел в виду.
- Мне сейчас угодно! Незачем ходить ко мне, раз ты этого не хочешь.
Обойдусь и без тебя.
Она вызывающе вскинула голову.
- Не дури, Маргарет, - сказал он, поняв, какое вызвал озлобление. - Ты
вовсе этого не думаешь.
- Не думаю? А вот посмотрим!
Она отошла в противоположный угол. Он последовал за нею, но ее гнев
снова пробудил в нем раздражение.
- Впрочем, как хочешь, - сказал он, постояв в нерешительности. - Я
пойду, пожалуй.
Она ничего не ответила, ни о чем не просила, ничего не предлагала.
Юджин пошел за шляпой и пальто.
- Хочешь поцеловать меня на прощание? - спросил он вернувшись.
- Нет - холодно ответила она.
- Покойной ночи, - сказал он.
- Покойной ночи, - равнодушно отозвалась она.
Они так и не помирились окончательно, хотя отношения их и продолжались
еще некоторое время.
Связь с этой девушкой возбудила в Юджине почти неудержимый интерес к
женщинам. Большинство мужчин втайне гордятся своими любовными успехами, и
всякое доказательство умения покорить женщину, увлечь и удержать ее рождает
в них уверенность и смелость, которой порой не хватает тем, кто не
избалован подобными победами.
Для Юджина это была первая победа такого рода, и она доставила ему
огромное удовлетворение. Он чувствовал больше уверенности в себе и совсем
не испытывал стыда. Что знали, размышлял он, глупые мальчики в Александрии
о той жизни, какую он ведет здесь? Он, Юджин, живет в Чикаго. Это
совершенно иной мир. Он стал мужчиной, человеком независимым, с
установившейся индивидуальностью, представляющей интерес для других.
Маргарет Дафф говорила ему много лестного о его особе. Она восхищалась его
внешностью, манерами, его вкусом. Он испытал, что значит обладать женщиной.
Все это вскружило голову Юджину, и даже то, что ему так бесцеремонно была
дана отставка, не произвело на него никакого впечатления, - ведь он был
готов ее принять. Теперь он стал тяготиться своей работой, так как десять
долларов в неделю не могли удовлетворить уважающего себя молодого человека,
особенно если он задался целью при первой же возможности вступить в новую
связь, вроде только что оборвавшейся. Юджин решил искать место получше.
И вот однажды женщина, которой он доставлял белье на Уоррен-авеню,
остановила его вопросом:
- Сколько вы, возчики, получаете в неделю?
- Я получаю десять долларов, - сказал Юджин. - Но некоторые, возможно,
зарабатывают больше.
- Из вас вышел бы хороший инкассатор, - предложила она. Это была
рослая женщина, с виду простая, но проницательная и прямая. - Хотели бы вы
перейти на такую работу?
Юджину давно опротивело развозить белье. Рабочий день был убийственно
длинный. В субботу, например, он кончал в час ночи.
- Еще бы не хотеть! - воскликнул он. - Я не знаю, что это за
должность, но в моей теперешней веселого мало.
- Мой муж служит управляющим в компании "Дешевая мебель", - продолжала
женщина. - Там нужны хорошие инкассаторы. Сейчас у них, кажется, есть
вакантное место. Хотите, я поговорю с ним?
Юджин обрадовался и поблагодарил ее. Вот уж действительно как с неба
свалилось! Ему очень хотелось узнать, сколько получает такой инкассатор, но
он решил, что спрашивать неудобно. Однако женщина, по-видимому, угадала его
мысли.
- Если он вас возьмет, вы будете, вероятно, получать для начала
долларов четырнадцать, - сказала она.
Юджин был в восторге. Вот это действительно шаг вперед! На четыре
доллара больше! При таком жалованье он мог бы одеться и иметь свободные
деньги. Он мог бы учиться живописи. Его мечты росли и множились. Да, можно
пробить себе дорогу, стоит только захотеть. Добросовестность, с какою он
обслуживал клиентов прачечной, получила должную награду. А дальнейшие труды
на новом поприще принесут ему, возможно, и больший успех. Ведь он еще так
молод.
К тому времени он уже проработал в прачечной полгода. И вот полтора
месяца спустя на его имя пришло письмо от мистера Генри Митчли,
управляющего компанией "Дешевая мебель", с просьбой зайти к нему на дом в
любой вечер после восьми. "Мне порекомендовала вас моя жена", - сообщал он
в заключение.
Юджин отправился по адресу в тот же день, и там его встретил и
внимательно оглядел худощавый, подвижный, обходительный до слащавости
человек лет сорока, который задал ему множество вопросов относительно его
родителей, работы, получаемого жалованья и так далее. Наконец он сказал:
- Мне нужен дельный молодой человек. Для солидного, честного и
трудолюбивого работника у нас очень хорошее место. Моя жена хвалит вас, и я
готов вас испробовать. Я могу предложить вам должность на четырнадцать
долларов. Зайдите ко мне в следующий понедельник.
Юджин поблагодарил его. По совету мистера Митчли, он решил за неделю
предупредить управляющего прачечной о своем уходе. Он рассказал Маргарет о
своих планах, и она, по-видимому, была рада за него. Управляющий расстался
с ним не без сожаления, так как Юджин работал добросовестно. За неделю он
помог ввести в дело нового человека, взятого на его место, и в понедельник
явился к мистеру Митчли.
Последний радушно встретил Юджина, так как угадывал в нем энергичного
и способного работника. Он объяснил ему несложные обязанности инкассатора,
которые заключались в том, чтобы взыскивать с клиентов текущие взносы за
проданные им в рассрочку товары - часы, серебро, ковры и прочее, что
составляло в среднем от семидесяти пяти до ста двадцати пяти долларов в
день.
- В таком деле, как наше, у служащих обычно берут залог, - пояснил
мистер Митчли, - но мы обходимся без этих новшеств. Мне кажется, я всегда
отличу честного человека. К тому же у нас существует контроль. И если у
человека дурные наклонности, с нами он не больно разживется.
Юджин никогда особенно не задумывался над тем, что значит быть
честным. Дома ему не отказывали в небольших карманных деньгах, а служа в
газете, он достаточно зарабатывал на свои нужды. С другой стороны, в его
кругу быть честным считалось чем-то обязательным, само собой разумеющимся.
Кто не был честен, попадал в тюрьму. Он отлично помнил один прискорбный
случай в Александрии, когда его знакомого арестовали за то, что он забрался
ночью в какой-то магазин. На Юджина это происшествие произвело огромное
впечатление. Впоследствии он немало думал об этих вопросах, но так ни до
чего и не додумался. Он знал, что от него могут в любую минуту потребовать
отчета в сумме, предоставленной в его распоряжение, и был готов к этому.
Его заработка, считал он, должно хватать на жизнь, тем более что ему не
нужно никого содержать. Он в сущности легко скользил по поверхности жизни,
и честность его оставалась неиспытанной.
Юджин взял приготовленные для него счета и стал добросовестно обходить
дом за домом. Одни клиенты платили с готовностью, и он выдавал им расписки,
другие просили об отсрочке или совсем отказывались платить, ссылаясь на
какие-то недоразумения с компанией. Нередко выяснялось, что люди, которых
он разыскивал, съехали, не оставив адреса и захватив с собой неоплаченные
вещи. В таких случаях он был обязан, как объяснил ему мистер Митчли,
расспросить о них соседей.
Юджин сразу понял, что эта служба по нем. Пребывание на свежем
воздухе, всегда в движении, сравнительная простота обязанностей - все
нравилось ему. Эти обязанности заводили его в незнакомые части города и
сталкивали с незнакомыми дотоле типами и характерами. Если работа возчика -
необходимость ездить от дома к дому - действовала на него освежающе, то и
новая его служба была в таком же роде. Он наблюдал сценки, которые могли в
будущем послужить ему прекрасным материалом для картин. Темные массивы
фабрик, высящиеся в светлом небе; широкое железнодорожное полотно,
скрещивающиеся, переплетающиеся пути под дождем, под снегом, на ярком
солнце; гигантские черные трубы, устремленные навстречу утренним или
вечерним облакам. Особенно нравились ему эти трубы под вечер, когда они
рельефно выделялись на фоне красного или тускло-фиолетового заката.
"Изумительно!" - восклицал он про себя и думал о том, как будет поклоняться
мир ему, Юджину, если он когда-нибудь создаст такие же великие
произведения, как Гюстав Доре. Он восхищался грандиозным воображением этого
мастера. Юджин никогда не представлял себя пишущим маслом, акварелью или
мелом, - только тушью, и притом большими, грубыми пятнами черного и белого.
Вот как нужно писать. Вот чем достигается сила впечатления.
Но он еще не мог создавать образы. Он мог только мыслить ими.
Больше всего восхищала его река Чикаго, ее черная, невероятно грязная
вода, которую тяжело вспенивали пыхтящие буксиры, ее берега, где
выстроились огромные красные элеваторы, черные желоба для погрузки угля и
отливающие яркой желтизной склады лесных материалов. Вот где были настоящие
краски, настоящая жизнь - вот что следовало писать. И другой пейзаж:
приземистые, исхлестанные дождем сиротливые коттеджи, их серые унылые ряды
на фоне голой прерии и одинокое корявое деревце где-нибудь сбоку. Он брал
первый попавшийся конверт и силился запечатлеть главное, - передать
ощущение, как он выражался, - но у него ничего не выходило. Все, что он
рисовал, казалось ему жалким и шаблонным, - одни ничего не говорящие линии
и безжизненные, тяжеловесные массы. Как достигали великие художники
естественности и простоты рисунка? - спрашивал себя Юджин.
Юджин добросовестно работал - собирал взносы по счетам, сдавал
собранные деньги - и уже успел кое-что скопить для себя. Маргарет была для
него теперь далеким прошлым. Квартирная хозяйка Юджина, миссис Вудраф,
уехала к дочери в Сидейлию, штат Миссури, и он перебрался в другой дом,
поприличнее, на Двадцать первой улице, в восточной части города. Перед
домом на лужайке в пятьдесят квадратных футов росло дерево, это-то и
привлекло Юджина. Его новая комната, как и первая, стоила недорого, и он
жил в семье. Он договорился платить двадцать центов за каждый завтрак, обед
или ужин, который будет получать от хозяев, и, таким образом, расходовал на
питание всего пять долларов в неделю. Из остальных девяти он тратил
какие-то суммы на одежду, проезд и развлечения - на последние почти ничего.
Как только у него появились кое-какие сбережения, он стал подумывать о том,
чтобы наведаться в Институт искусств, который представлялся ему дорогой к
успеху, и узнать условия поступления на вечерние курсы по рисунку. Юджин
слышал, что плата там умеренная, всего пятнадцать долларов в семестр, и
решил туда зачислиться, если к поступающим не предъявляют слишком строгих
требований. Он постепенно приходил к убеждению, что рожден быть художником
и рано или поздно им будет.
Старое здание Института искусств на углу Мичиган-авеню и Монро-стрит,
еще до переезда Института в нынешнее внушительное помещение, являло образец
изящества, которого так не хватает большинству общественных зданий того
времени. Большое, шестиэтажное, из бурого песчаника, оно, помимо залов для
выставок и классов, вмещало ряд рабочих студий отдельных художников,
скульпторов и преподавателей музыки. Курсы были утренние и вечерние, и они
уже в то время привлекали немало учащихся. Красота, таящаяся в искусстве,
до некоторой степени расшевелила западного американца. Так мало красоты
было в жизни этого народа, а между тем какой славы достигли те, кто сумел
проявить себя на этом поприще и жил в этой изысканной атмосфере. Уехать в
Париж! Поучиться там в какой-нибудь прославленной мастерской! Или в Мюнхен,
Рим! Познакомиться с художественными сокровищами Европы, с жизнью
артистических кварталов, - одно это чего стоило! В груди многих
неискушенных юношей и девушек горело поистине непреодолимое желание
вырваться из болота будничной жизни, воспринять вкусы и нравы, присущие -
как тогда считали - служителям искусства, усвоить их отчасти изысканные,
отчасти небрежные манеры; поселиться в студии, пользоваться известной
свободой, недоступной для простых смертных, - вот что надо делать, к чему
стремиться. Разумеется, некоторая роль во всем этом отводилась и самому