Страница:
она не думает о браке с ним, что сейчас она вообще ни за кого не выйдет
замуж. Очевидно, ей просто хотелось быть любимой, хотя бы недолго.
Наступил май, концертные выступления Кристины кончились, да и уроки
пения не связывали ее больше с Нью-Йорком. В течение зимы она то и дело
уезжала и приезжала - Питтсбург, Буффало, Чикаго, Сент-Пол, - а сейчас,
после года тяжелой работы, вместе с матерью на несколько недель уехала в
Хагерстаун, предполагая потом отправиться в Флоризель.
"Если бы ты был здесь! - писала она Юджину в начале июня. - Месяц
светит к нам в сад, розы в цвету. Какие дивные запахи, какая роса!
Некоторые окна открываются вровень с травой, и я пою, пою, пою!"
Ему хотелось бросить все и помчаться на ее зов, но он воздержался, так
как она сообщала, что через две недели уезжает в горы. У него был заказ на
серию рисунков для одного журнала, его очень торопили, и он решил сначала
закончить работу.
В последних числах июня он отправился в Голубые горы, в южной части
штата Пенсильвания, где был расположен Флоризель. Он, собственно,
рассчитывал на приглашение Чэннингов, но Кристина предупредила его, что
будет безопаснее и удобнее, если он остановится в одном из близлежащих
отелей. Их было несколько на склонах прилегающих гор, причем плата
колебалась от пяти до десяти долларов в день. Хотя это были для него
большие деньги, Юджин все же решил поехать. Ему хотелось увидеть эту
удивительную девушку, узнать, чем объяснялось ее желание быть с ним вместе
в горах.
У него было около восьмисот долларов в сберегательной кассе, и он взял
из них триста на поездку. Он захватил с собой для Кристины изящно
переплетенный экземпляр Вийона, которого она любила, и несколько томиков
новых стихов. Овеянные грустью, они гармонировали с владевшими им в
последнее время настроениями, - в них говорилось о тщете жизни, о ее
неизбывной скорби, хотя и превозносилась ее совершенная красота.
К этому времени Юджин окончательно пришел к заключению, что никакой
загробной жизни нет, что нет ничего, кроме слепой и темной силы, бесцельно
играющей человеком, - тогда как раньше он безотчетно верил в провидение и
задумывался над вопросом, существует ли ад. Книги служили ему проводниками
по торным дорогам и извилистым тропинкам логики и философии. За последнее
время он много читал и учился мыслить. Он одолел "Основные начала" Спенсера
- книгу, которая буквально перевернула все его взгляды и надолго выбила его
из привычной колеи. От Спенсера он вернулся назад - к Марку Аврелию,
Эпиктету, Спинозе и Шопенгауэру, к мудрецам, которые разнесли в прах все
его собственные теории и заставили его задуматься над тем, что же такое
жизнь. После чтения таких книг он долго бродил по улицам, размышляя о
неисповедимых целях природы, о распаде вещества и о том, что человеческие
мысли не более постоянны, чем облака в небе. Философские теории возникают и
исчезают, формы правления приходят и уходят, человеческие расы нарождаются
и вымирают. Однажды он зашел в Музей естественных наук и увидел гигантские
остовы доисторических животных, обитавших на земле, как известно, два, три,
пять миллионов лет назад. Юджин с удивлением думал о тех силах, которые
вызвали их к жизни лишь для того, чтобы потом с такою безучастностью обречь
на вымирание. Природа казалась необычайно расточительной в многообразии
своих творений, но вместе с тем абсолютно равнодушной к сохранению их.
Юджин приходил к выводу, что и сам он всего лишь пустая раковина, слабый
отголосок, гонимый ветром листок, не имеющий в сущности никакого значения,
и это сознание причиняло ему в то время невероятные муки, грозя сокрушить
его эгоизм, подавить всю его гордость мыслящего существа. Он бродил по
городу, ошеломленный, обиженный, расстроенный, словно заблудившийся
ребенок, но мысль его продолжала упорно работать.
А потом на сцене появились Дарвин, Гексли, Тиндаль, Лэббок, целая
плеяда английских мыслителей, которые, подтверждая первоначальные выводы
других философов, открыли ему красоту, закономерность, многообразие форм и
идей в методах природы, и он был зачарован. Он все еще продолжал читать
стихи, а также книги и статьи по естествознанию, но по-прежнему оставался
мрачен. Жизнь все так же казалась ему игрой темных, бесцельно мятущихся
сил.
То, какие выводы он делал из этого для себя, было весьма характерно
для него - человека ярко индивидуалистического склада. Мысль, что красота
расцветает лишь ненадолго, чтобы затем исчезнуть, вызывала в нем грусть.
Мысль, что жизнь длится лишь семьдесят лет, после чего наступает неизбежный
конец, приводила его в ужас. Он и Анджела, думал Юджин, лишь случайные
знакомые, связанные неким избирательным сродством, и им не суждено больше
встретиться в вечности. Он и Кристина, он и Руби, он и кто бы то ни было
другой могли провести вместе всего лишь несколько ярких часов, после чего
наступало великое безмолвие, распад, конец всему. Эти мысли, с одной
стороны, причиняли боль, с другой - вызывали в нем еще более сильное
желание изведать жизнь и любовь, пока он жив. Если бы еще можно было всегда
находить забвение в объятиях любимой!
В таком настроении он добрался до Флоризеля, проведя целую ночь в
дороге, и Кристина, которая и сама временами склонна была поразмышлять и
пофилософствовать, не могла не заметить этого. Она дожидалась его на
станции в собственном изящном маленьком кабриолете, чтобы отправиться
вместе на прогулку.
Кабриолет катился по мягким, покрытым желтой пылью дорогам. Горная
роса еще лежала на земле, и насыщенная влагой пыль не поднималась в воздух.
Зеленые ветви деревьев низко нависали над ними, но за каждым поворотом
открывались очаровательные виды. Юджин целовал Кристину, так как кругом
никого не было, повернув к себе ее лицо и прижимаясь губами к ее губам.
- Счастье, что лошадь такая смирная, не то бы дело кончилось
несчастным случаем. Но почему ты так мрачен? - спросила она.
- Я вовсе не мрачен... А впрочем, возможно... Я в последнее время
много думал, и все больше о тебе.
- И мысль обо мне вызывает у тебя грусть?
- Отчасти да.
- А почему, разрешите узнать, сэр? - спросила она с притворной
строгостью.
- Потому что ты так прекрасна, так очаровательна, а жизнь так коротка.
- И у тебя остается всего пятьдесят лет, чтобы любить меня! -
расхохоталась она. - О Юджин, какой ты еще мальчик! Подожди-ка минуточку, -
добавила она после маленькой паузы и остановила лошадь у придорожных
деревьев. - Подержи, - сказала она, передавая ему вожжи, а когда он взял
их, она обвила руками его шею и воскликнула: - Глупенький! Я люблю тебя!
Люблю! Люблю! Я еще никогда такого, как ты, не встречала. Ну, это тебя
немножечко утешит? - закончила она, с улыбкой заглядывая ему в глаза.
- Да, - ответил он. - Но не совсем. Семьдесят лет жизни - меня никак
не удовлетворяет. Для такой жизни, как сейчас, мало целой вечности.
- Да, как сейчас, - взяв из его рук вожжи, словно эхо, повторила она,
так как и сама прониклась его чувствами и мечтой о вечной молодости и
вечной красоте - обо всем том, что, увы, живет лишь миг и обречено на
быстрое увядание.
Семнадцать дней провел Юджин в горах в обществе Кристины и за это
время дошел до такого восторженного состояния, какого никогда еще не
испытывал. Дело в том, что он никогда не встречал женщины, подобной
Кристине, такой прекрасной, физически совершенной, с таким проницательным
умом и тонкой душой артистки. Она с поразительной быстротою схватывала все,
что он хотел выразить. Ее мысли и чувства бесконечно обогащали его. Как и
он, она много думала о тайнах жизни, о сложности человеческого организма, о
его загадочных функциях, об их сознательных и подсознательных проявлениях и
существующей между ними взаимосвязи. Человеческие страсти, желания,
потребности были для нее тончайшим узором, в созерцание которого она любила
погружаться. У нее не было времени продумать свои мысли до конца, не было
желания писать, зато она в своем выразительном пении передавала то
прекрасное и возвышенное, что испытывала. И при случае она умела говорить,
говорить красиво, с поэтической грустью, хотя в груди ее было столько юной
отваги и силы, что ни одна сторона жизни не пугала ее, - не пугало даже и
то, что сделает природа с ничтожной горсточкой вещества, из которого она
была создана, когда вещество это растворится в пространстве. "Для каждого
из нас пробьет последний час", - цитировала она Юджину, и он серьезно кивал
головой.
Гостиница, где остановился Юджин, блистала такой роскошью, какой он
еще не видел. И никогда в жизни не было у него столько денег, и никогда еще
он не чувствовал себя призванным так свободно их тратить. Номер, который он
занял, был одним из лучших в отеле; при выборе его Юджин руководствовался
тем, что подумает Кристина. По ее же совету он несколько раз приглашал ее
обедать вместе с матерью и братом (остальные члены ее семьи еще не
приехали). В свою очередь, и он получал приглашения на дачу к завтраку и к
обеду.
Сразу по приезде Юджин понял, что Кристина намерена проводить в его
обществе возможно больше времени. С этой целью она предложила подняться на
три ближайших горы - Высокую, Смелую и Трубу. Она знала превосходные
гостиницы в радиусе семи, десяти, пятнадцати километров, куда можно было
поехать поездом или в кабриолете, с тем чтобы потом возвращаться при свете
луны. В лесной чаще и рощицах она облюбовала два-три укромных уголка, где
среди деревьев были крохотные полянки; здесь они привязывали гамак и,
раскидав возле себя томики стихов, наслаждались беседой и поцелуями.
Эти прогулки наедине, прекрасные июньские дни, безоблачное небо
привели к тому, что Кристина приняла решение, о котором Юджин не смел и
мечтать. Они постепенно прошли через все стадии любви. Они много говорили о
любви и страсти, с презрением отвергая мысль о том, будто есть что-либо
греховное хотя бы и в самой интимной близости между мужчиной и женщиной. И,
наконец, Кристина сказала откровенно:
- Я не хочу выходить замуж. Брак не для меня, во всяком случае, до тех
пор, пока я не добьюсь серьезного успеха. Я предпочитаю подождать, если
только можно любить тебя и сохранить свободу.
- Почему ты хочешь отдаться мне? - спросил Юджин.
- Я не уверена в том, что хочу этого. Я могла бы довольствоваться
просто твоей любовью, если бы это тебя удовлетворило. Но я хочу дать тебе
счастье. Я хочу дать тебе все, что только могу.
- Странная ты девушка, - сказал он, проводя рукой по ее высокому лбу.
- Ты для меня загадка, Кристина. Я не могу понять, как ты пришла к такой
мысли. Зачем ты решаешься на это? Если что-нибудь случится, ведь
пострадаешь ты.
- О нет, - улыбнулась она. - Если бы это случилось, я бы вышла за тебя
замуж.
- Как, решиться на такой шаг просто так, потому, что ты меня любишь,
потому, что ты хочешь видеть меня счастливым!.. - Он умолк.
- Я и сама этого не понимаю, золотой мой, - сказала она. - Я просто
иду на это.
- Но почему, если ты готова на это, ты не предпочитаешь поселиться со
мной? Вот чего я не пойму.
Она сжала его голову в своих ладонях.
- Мне кажется, я знаю тебя лучше, чем ты сам. Я не думаю, что ты
будешь счастлив, если женишься. Может случиться, что ты разлюбишь меня. Или
я разлюблю тебя. Возможно, ты пожалеешь об этом. Если мы познаем счастье
сейчас, может быть, потом я уже буду тебе не нужна. И, понимаешь, тогда я
не буду терзаться мыслью, что мы так и не узнали счастья.
- Что за логика! - воскликнул он. - Ты, вероятно, хочешь сказать, что
это я буду не нужен тебе?
- О нет! Мне ты будешь нужен, но не так. Как ты не понимаешь, Юджин,
ведь, по крайней мере, я буду знать, что дала тебе все, что могла.
Юджин был опечален тем, что она способна так рассуждать, приводить
такие доводы. Какой странный, жертвенный, фаталистический склад ума!
Возможно ли, чтобы так рассуждала молодая, прекрасная, талантливая девушка?
Поверит ли этому хоть один человек на свете, если рассказать? Он посмотрел
на нее и грустно покачал головой.
- Подумать только, что нельзя сохранить навсегда самое лучшее, что
есть в жизни, - вздохнул он.
- Нет, золотой мой, ты хочешь слишком многого, - ответила она. - И
тебе только кажется, что ты хотел бы это сохранить. Нет, ты хочешь, чтобы
все прошло. Ты не согласился бы жить со мной всю жизнь, я уверена в этом.
Так бери же то, что посылают тебе боги, и ни о чем не жалей. Гони прочь
мысли - ведь ты это умеешь.
Юджин порывисто привлек ее к себе. Он целовал ее без конца, забыв на
ее груди все свои прошлые привязанности. И она отдалась ему охотно и
радостно, не переставая повторять, что счастлива.
- Если б ты мог видеть со стороны, как мне хорошо с тобой, тебя бы это
не удивляло, - говорила она.
Он пришел к заключению, что она самое удивительное существо, какое
только встречалось на его пути. Ни одна женщина не проявила в любви к нему
такой царственной щедрости. Ни одна женщина из всех, кого он знал, не имела
столько мужества, чтобы так сознательно, так просто, так прямо идти к своей
цели. Когда он слушал, как эта блестящая артистка, девушка такой красоты,
спокойно рассуждает о том, пожертвовать ли ей добродетелью ради любви,
пригоден ли брак в его обычных формах для служителей искусства, следует ли
ей насладиться его любовью сейчас, пока они оба молоды, или же,
подчинившись предрассудкам, дать молодости промчаться, - Юджин чувствовал,
что в его еще скованной условностями душе все возмущается против этого, ибо
вопреки своему стремлению к личной свободе, вопреки сомнениям и моральным
софизмам он продолжал питать глубокое уважение к такой семье, какую создали
Джотем Блю и его жена, и к тому, что отсюда следует, - к нормальному,
здоровому, послушному потомству. Природе, несомненно, стоило больших трудов
и усилий довести человека до его теперешнего состояния, и едва ли она так
легко отступится от своего. Да и действительно ли необходимо от всего этого
отказываться? Захочет ли он, Юджин, увидеть мир, в котором женщина согласна
будет принять его на время, как это делала сейчас Кристина, а затем
бросить? Это новое переживание заставило Юджина задуматься, оно
опрокидывало все его теории и взгляды, оно перемешало все представления о
жизни, какие успели у него сложиться. Он ломал голову над сложностью жизни
и любви и, сидя на просторной террасе гостиницы, думал и думал без конца о
том, каков же все-таки ответ и почему он не может, подобно другим мужчинам,
оставаться верным одной женщине и быть счастливым. Он спрашивал себя,
действительно ли это так, действительно ли он не может быть таким, как
другие. Пожалуй, что и может. Он знал, что еще до сих пор не разобрался в
себе и не умеет управлять своей волей и своими желаниями.
Эти блаженные дни оставили в нем глубокий след. Он был поражен тем,
какого совершенства может достигнуть жизнь в иные редкие минуты. Высокие,
безмолвные горы, такие однообразные в своих округлых очертаниях, такие
зеленые, такие мирные, давали отдых его душе. Однажды он вместе с Кристиной
взобрался на гору, которая с высоты двух тысяч футов господствовала - как
мелькнуло в голове Юджина - "над всеми царствами мира": над огромными
пространствами зеленых лугов и шахматной доской полей, над скромными
поселками и городами, над холмами, поднимавшимися в отдалении, словно
дружные братья.
- Посмотри на этого человека там, в палисадничке, - говорила Кристина,
показывая на микроскопическое существо, коловшее дрова перед деревенским
коттеджем на расстоянии доброй мили от утеса.
- Не вижу, - отвечал Юджин.
- Смотри туда, на этот красный амбар, сразу за рощицей, неужели не
видишь? Вот там, на лугу, где пасутся коровы.
- Я не вижу никаких коров.
- О Юджин, что у тебя с глазами?
- А! Теперь вижу, - сказал он, сжимая ее руку. - Он похож на таракана,
не правда ли?
- Да, - засмеялась она.
- Как обширна земля и как мы ничтожны! Взгляни только на этого
крохотного человечка со всеми его надеждами и мечтаниями, со всей сложной
машиной его мозга и нервов и скажи мне, может ли какой-то бог всем этим
заниматься. Ну скажи, Кристина, как ты думаешь, может?
- Конечно, нет, дорогой мой, бог не может заниматься одним таким
человечком. Но он, возможно, занят мыслью о человеке вообще и о
человеческом роде в целом. Впрочем, я и сама не уверена, золотой мой. Я
знаю только одно: сейчас я счастлива.
- И я, - словно эхо, отозвался он.
Тем не менее разговор на этом не оборвался, и они продолжали все
больше и больше углубляться в вопросы о происхождении жизни и о ее цели.
Они говорили о невероятной древности земли, о бурях рождений и
смертей, бушевавших на земле в разные эпохи.
- Не нам решать все эти вопросы, Eugenio mio*, - рассмеялась она. -
Лучше пойдем домой. Моя бедная дорогая мамочка будет беспокоиться за свою
Кристину. Знаешь, она, по-моему, начинает подозревать, что я влюблена в
тебя. Ей дела нет до того, сколько человек влюбляется в меня, но как только
я выказываю кому-либо малейшие знаки предпочтения, она начинает
волноваться.
______________
* Мой Евгений (итал.).
- А много было таких случаев предпочтения? - спросил он.
- Нет. Но зачем этот вопрос? Не все ли равно? Ну, скажи, Юджин, не все
ли тебе равно? Ведь сейчас я люблю тебя.
- Не знаю, все равно или нет, - ответил он, - но мне больно, когда я
думаю о твоем прошлом. Я не могу тебе сказать почему. Однако это так.
Она задумчиво смотрела вдаль.
- Как бы то ни было, ни один человек не был со мной так близок, как
ты. Разве этого недостаточно? Разве этим не все сказано?
- Да, дорогая. Этим все сказано. Да, да, все! Прости меня. Я не буду
больше тебя расстраивать.
- Не надо, - сказала она. - Ты делаешь больно и мне и себе.
Бывали вечера, когда Юджин сидел в гостинице на одной из террас и
смотрел, как развешивали между колоннами китайские фонарики, горевшие
мягким светом, и шли приготовления к вечерним танцам. Он любил наблюдать,
как собирались мужчины и женщины, жившие в этой летней колонии. Девушки в
прозрачных белых платьях и белых туфельках, мужчины в белых полотняных и
фланелевых костюмах, весело болтая, шли по дороге. Кристина приходила на
эти вечера в сопровождении матери и брата, такая очаровательная в белом
полотняном или батистовом платье, отделанном кружевами. Юджин с огорчением
думал о том, что он так и не постиг в совершенстве искусства танцев. Он
умел танцевать, но далеко не так, как брат Кристины или десятки других
мужчин, легко скользивших по навощенному полу, и это заставляло его
страдать. Временами после прекрасного вечера, проведенного с возлюбленной,
он сидел совсем один, грезя о красоте окружающей природы. Звезды были, как
бесчисленные алмазные зерна, раскиданные рукою равнодушного сеятеля. В
отдалении высились темные горы. Повсюду были тишина и покой.
Почему жизнь не может всегда быть такою, думал Юджин, и сам себе
отвечал, что со временем это сделалось бы убийственно скучным, как и всякая
не подверженная переменам красота. Человеческая душа жаждет движения, а не
покоя. Покой - на короткое время после деятельности, а затем снова
деятельность... Так и должно быть. Он понимал это.
Перед самым его отъездом в Нью-Йорк Кристина сказала ему:
- Теперь, когда мы снова встретимся, я буду мисс Чэннинг, а ты -
мистер Витла. Мы почти забудем, что были когда-то вместе. Нам будет с
трудом вериться, что мы видели то, что мы видели, делали то, что мы делали.
- Кристина, ты говоришь, как будто между нами все кончено. Ведь это же
не так, правда?
- В Нью-Йорке ничего похожего быть не может, - вздохнула она. - У меня
нет времени, да и тебе нужно работать.
В ее голосе слышалось твердое решение.
- Кристина, не говори так, прошу тебя! Я не могу себе этого
представить.
- Хорошо, не буду, - сказала она. - Посмотрим. Подождем, пока я
вернусь.
Он раз десять поцеловал ее на прощание и уже на пороге снова крепко
прижал к груди.
- Ты меня совсем забудешь? - спросил он.
- Нет, ты меня забудешь. Но помни одно, дорогой. Ты получил все,
правда? Позволь же мне остаться твоей лесною нимфой. Все остальное
недостойно нас.
Он вернулся к себе в гостиницу. На душе у него было горько: он знал,
что они испытали все, что им было суждено испытать. Кристина полностью
насладилась проведенным с ним летом. Она целиком отдала ему себя. А теперь
она хотела быть свободной, чтобы работать. Он не мог этого понять, но знал,
что это так.
Грустно возвращаться летом в раскаленный город после чудесных дней в
горах. Душою Юджина еще владело безмолвие горных склонов, блеск и журчание
быстрых ручьев, он еще видел перед собою ястребов, орлов и коршунов, реющих
в хрустальной синеве неба. Он испытывал в первое время тоску, недомогание,
чувствовал себя не в силах вернуться к обычной жизни и работе. Время от
времени, напоминая о пережитом недавно счастье, приходили письма и
коротенькие записки от Кристины. Но он терзался предчувствием конца,
тревожившим его еще при расставании.
Необходимо было написать Анджеле. Он совершенно не думал о ней за
время своей поездки. У него сложилась привычка писать ей не реже чем каждые
три-четыре дня, и хотя в последнее время в его письмах уже не было прежней
страстности, все же они приходили регулярно. Теперь же, когда он так
внезапно замолчал на целых три недели, Анджела испугалась, не заболел ли
он, но где-то внутри у нее уже шевелилось подозрение, что в нем происходит
какая-то перемена. В письмах он все реже упоминал о тех радостях, которые
они пережили вместе, и о счастье, которое их ждет впереди, и все чаще
описывал нью-йоркскую жизнь, все больше говорил о своих честолюбивых
стремлениях. Анджела готова была многое ему простить, помня о том, что
Юджин прилагает все усилия, чтобы добиться успеха и обеспечить средства для
их совместной жизни. Но трудно было объяснить трехнедельное молчание, не
предположив какой-нибудь серьезной причины.
Юджин понимал это. Он пытался оправдаться болезнью, писал, что теперь
уже встал с постели и чувствует себя много лучше. Но Анджела сразу уловила
в его письмах нотку неискренности и задумалась над тем, что это означает.
Уж не поддался ли он соблазну той распутной жизни, какую, говорят, ведут
художники? Она мучилась сомнениями и тревогой, так как время уходило, а
Юджин все не назначал окончательного срока их уже не раз обсуждавшейся
свадьбы.
Положение Анджелы было тем более тяжелым, что с Юджином были связаны
все ее надежды. Она была пятью годами старше его. Она давно уже утратила ту
юность и жизнерадостность, которые свойственны девушке в возрасте от
восемнадцати до двадцати двух лет. Краткая пора вслед за этим, когда
девушка цветет, точно роза, и дышит свежестью и красками богатой, новой,
яркой жизни, тоже осталась для нее позади. Впереди был неизбежный путь
вниз, навстречу более будничному, трезвому и суровому существованию. У
некоторых женщин это увядание протекает медленно и аромат юности держится
годами, так что нет большой нужды в искусстве портнихи, парфюмера и
ювелира. У других оно происходит быстро, и никакие средства не в состоянии
остановить тех разрушений, которые производит беспокойная, мятущаяся,
неудовлетворенная душа. Иногда искусный уход за собой при медленном
разрушении может дать женщине почти неувядаемое очарование, особенно когда
красоте физической сопутствует красота духовная и когда ко всему этому
присоединяются вкус и такт.
Годы были милостивы к Анджеле, к тому же ее спасала пылкость
воображения и чувств. Но внутреннее горение и тревога уже наложили бы на
нее печать стародевичества, если бы не благотворное действие домашней среды
и счастливая - или злосчастная - встреча с Юджином в минуту, когда она уже
готова была поставить крест на своих мечтах о любви. Она не принадлежала к
тому новому типу девушек, которые жаждут войти в широкий мир, чтобы расти,
развиваться и найти свой, самостоятельный интерес в жизни. Скорее она
принадлежала к тем домовитым женщинам, которые мечтают о муже, требующем
заботы и любви. И вот ее дивной, прекрасной мечте о счастье с Юджином
угрожало крушение, и Анджела с ужасом думала о том, что ей предстоит и
дальше влачить бессмысленное, убийственно-тоскливое существование скупо
оплачиваемой учительницы в деревенской глуши.
Между тем Юджин, по мере того как лето близилось к концу, приобретал
все новые знакомства среди женщин. Мак-Хью и Смайт уехали на лето к родным,
и Юджин, пребывавший в полном одиночестве, испытал большое облегчение,
когда однажды познакомился в редакции одного журнала с Нормой Уитмор -
темноволосой темпераментной и чрезвычайно экспансивной журналисткой и
редактором, которая, как и многие до нее, живо им заинтересовалась. Их
познакомил заведующий художественным отделом этого журнала Янс Янсен.
Поболтав некоторое время с молодым художником, она зазвала его к себе в
кабинет.
Норма привела его в маленькую комнату, не более шести футов на восемь,
где стоял ее стол. Юджин успел заметить, что она худощава, что у нее
желтоватый цвет лица, что она одних с ним лет или чуть постарше и
чрезвычайно умна. Его внимание привлекли ее руки - тонкие, красивые,
замуж. Очевидно, ей просто хотелось быть любимой, хотя бы недолго.
Наступил май, концертные выступления Кристины кончились, да и уроки
пения не связывали ее больше с Нью-Йорком. В течение зимы она то и дело
уезжала и приезжала - Питтсбург, Буффало, Чикаго, Сент-Пол, - а сейчас,
после года тяжелой работы, вместе с матерью на несколько недель уехала в
Хагерстаун, предполагая потом отправиться в Флоризель.
"Если бы ты был здесь! - писала она Юджину в начале июня. - Месяц
светит к нам в сад, розы в цвету. Какие дивные запахи, какая роса!
Некоторые окна открываются вровень с травой, и я пою, пою, пою!"
Ему хотелось бросить все и помчаться на ее зов, но он воздержался, так
как она сообщала, что через две недели уезжает в горы. У него был заказ на
серию рисунков для одного журнала, его очень торопили, и он решил сначала
закончить работу.
В последних числах июня он отправился в Голубые горы, в южной части
штата Пенсильвания, где был расположен Флоризель. Он, собственно,
рассчитывал на приглашение Чэннингов, но Кристина предупредила его, что
будет безопаснее и удобнее, если он остановится в одном из близлежащих
отелей. Их было несколько на склонах прилегающих гор, причем плата
колебалась от пяти до десяти долларов в день. Хотя это были для него
большие деньги, Юджин все же решил поехать. Ему хотелось увидеть эту
удивительную девушку, узнать, чем объяснялось ее желание быть с ним вместе
в горах.
У него было около восьмисот долларов в сберегательной кассе, и он взял
из них триста на поездку. Он захватил с собой для Кристины изящно
переплетенный экземпляр Вийона, которого она любила, и несколько томиков
новых стихов. Овеянные грустью, они гармонировали с владевшими им в
последнее время настроениями, - в них говорилось о тщете жизни, о ее
неизбывной скорби, хотя и превозносилась ее совершенная красота.
К этому времени Юджин окончательно пришел к заключению, что никакой
загробной жизни нет, что нет ничего, кроме слепой и темной силы, бесцельно
играющей человеком, - тогда как раньше он безотчетно верил в провидение и
задумывался над вопросом, существует ли ад. Книги служили ему проводниками
по торным дорогам и извилистым тропинкам логики и философии. За последнее
время он много читал и учился мыслить. Он одолел "Основные начала" Спенсера
- книгу, которая буквально перевернула все его взгляды и надолго выбила его
из привычной колеи. От Спенсера он вернулся назад - к Марку Аврелию,
Эпиктету, Спинозе и Шопенгауэру, к мудрецам, которые разнесли в прах все
его собственные теории и заставили его задуматься над тем, что же такое
жизнь. После чтения таких книг он долго бродил по улицам, размышляя о
неисповедимых целях природы, о распаде вещества и о том, что человеческие
мысли не более постоянны, чем облака в небе. Философские теории возникают и
исчезают, формы правления приходят и уходят, человеческие расы нарождаются
и вымирают. Однажды он зашел в Музей естественных наук и увидел гигантские
остовы доисторических животных, обитавших на земле, как известно, два, три,
пять миллионов лет назад. Юджин с удивлением думал о тех силах, которые
вызвали их к жизни лишь для того, чтобы потом с такою безучастностью обречь
на вымирание. Природа казалась необычайно расточительной в многообразии
своих творений, но вместе с тем абсолютно равнодушной к сохранению их.
Юджин приходил к выводу, что и сам он всего лишь пустая раковина, слабый
отголосок, гонимый ветром листок, не имеющий в сущности никакого значения,
и это сознание причиняло ему в то время невероятные муки, грозя сокрушить
его эгоизм, подавить всю его гордость мыслящего существа. Он бродил по
городу, ошеломленный, обиженный, расстроенный, словно заблудившийся
ребенок, но мысль его продолжала упорно работать.
А потом на сцене появились Дарвин, Гексли, Тиндаль, Лэббок, целая
плеяда английских мыслителей, которые, подтверждая первоначальные выводы
других философов, открыли ему красоту, закономерность, многообразие форм и
идей в методах природы, и он был зачарован. Он все еще продолжал читать
стихи, а также книги и статьи по естествознанию, но по-прежнему оставался
мрачен. Жизнь все так же казалась ему игрой темных, бесцельно мятущихся
сил.
То, какие выводы он делал из этого для себя, было весьма характерно
для него - человека ярко индивидуалистического склада. Мысль, что красота
расцветает лишь ненадолго, чтобы затем исчезнуть, вызывала в нем грусть.
Мысль, что жизнь длится лишь семьдесят лет, после чего наступает неизбежный
конец, приводила его в ужас. Он и Анджела, думал Юджин, лишь случайные
знакомые, связанные неким избирательным сродством, и им не суждено больше
встретиться в вечности. Он и Кристина, он и Руби, он и кто бы то ни было
другой могли провести вместе всего лишь несколько ярких часов, после чего
наступало великое безмолвие, распад, конец всему. Эти мысли, с одной
стороны, причиняли боль, с другой - вызывали в нем еще более сильное
желание изведать жизнь и любовь, пока он жив. Если бы еще можно было всегда
находить забвение в объятиях любимой!
В таком настроении он добрался до Флоризеля, проведя целую ночь в
дороге, и Кристина, которая и сама временами склонна была поразмышлять и
пофилософствовать, не могла не заметить этого. Она дожидалась его на
станции в собственном изящном маленьком кабриолете, чтобы отправиться
вместе на прогулку.
Кабриолет катился по мягким, покрытым желтой пылью дорогам. Горная
роса еще лежала на земле, и насыщенная влагой пыль не поднималась в воздух.
Зеленые ветви деревьев низко нависали над ними, но за каждым поворотом
открывались очаровательные виды. Юджин целовал Кристину, так как кругом
никого не было, повернув к себе ее лицо и прижимаясь губами к ее губам.
- Счастье, что лошадь такая смирная, не то бы дело кончилось
несчастным случаем. Но почему ты так мрачен? - спросила она.
- Я вовсе не мрачен... А впрочем, возможно... Я в последнее время
много думал, и все больше о тебе.
- И мысль обо мне вызывает у тебя грусть?
- Отчасти да.
- А почему, разрешите узнать, сэр? - спросила она с притворной
строгостью.
- Потому что ты так прекрасна, так очаровательна, а жизнь так коротка.
- И у тебя остается всего пятьдесят лет, чтобы любить меня! -
расхохоталась она. - О Юджин, какой ты еще мальчик! Подожди-ка минуточку, -
добавила она после маленькой паузы и остановила лошадь у придорожных
деревьев. - Подержи, - сказала она, передавая ему вожжи, а когда он взял
их, она обвила руками его шею и воскликнула: - Глупенький! Я люблю тебя!
Люблю! Люблю! Я еще никогда такого, как ты, не встречала. Ну, это тебя
немножечко утешит? - закончила она, с улыбкой заглядывая ему в глаза.
- Да, - ответил он. - Но не совсем. Семьдесят лет жизни - меня никак
не удовлетворяет. Для такой жизни, как сейчас, мало целой вечности.
- Да, как сейчас, - взяв из его рук вожжи, словно эхо, повторила она,
так как и сама прониклась его чувствами и мечтой о вечной молодости и
вечной красоте - обо всем том, что, увы, живет лишь миг и обречено на
быстрое увядание.
Семнадцать дней провел Юджин в горах в обществе Кристины и за это
время дошел до такого восторженного состояния, какого никогда еще не
испытывал. Дело в том, что он никогда не встречал женщины, подобной
Кристине, такой прекрасной, физически совершенной, с таким проницательным
умом и тонкой душой артистки. Она с поразительной быстротою схватывала все,
что он хотел выразить. Ее мысли и чувства бесконечно обогащали его. Как и
он, она много думала о тайнах жизни, о сложности человеческого организма, о
его загадочных функциях, об их сознательных и подсознательных проявлениях и
существующей между ними взаимосвязи. Человеческие страсти, желания,
потребности были для нее тончайшим узором, в созерцание которого она любила
погружаться. У нее не было времени продумать свои мысли до конца, не было
желания писать, зато она в своем выразительном пении передавала то
прекрасное и возвышенное, что испытывала. И при случае она умела говорить,
говорить красиво, с поэтической грустью, хотя в груди ее было столько юной
отваги и силы, что ни одна сторона жизни не пугала ее, - не пугало даже и
то, что сделает природа с ничтожной горсточкой вещества, из которого она
была создана, когда вещество это растворится в пространстве. "Для каждого
из нас пробьет последний час", - цитировала она Юджину, и он серьезно кивал
головой.
Гостиница, где остановился Юджин, блистала такой роскошью, какой он
еще не видел. И никогда в жизни не было у него столько денег, и никогда еще
он не чувствовал себя призванным так свободно их тратить. Номер, который он
занял, был одним из лучших в отеле; при выборе его Юджин руководствовался
тем, что подумает Кристина. По ее же совету он несколько раз приглашал ее
обедать вместе с матерью и братом (остальные члены ее семьи еще не
приехали). В свою очередь, и он получал приглашения на дачу к завтраку и к
обеду.
Сразу по приезде Юджин понял, что Кристина намерена проводить в его
обществе возможно больше времени. С этой целью она предложила подняться на
три ближайших горы - Высокую, Смелую и Трубу. Она знала превосходные
гостиницы в радиусе семи, десяти, пятнадцати километров, куда можно было
поехать поездом или в кабриолете, с тем чтобы потом возвращаться при свете
луны. В лесной чаще и рощицах она облюбовала два-три укромных уголка, где
среди деревьев были крохотные полянки; здесь они привязывали гамак и,
раскидав возле себя томики стихов, наслаждались беседой и поцелуями.
Эти прогулки наедине, прекрасные июньские дни, безоблачное небо
привели к тому, что Кристина приняла решение, о котором Юджин не смел и
мечтать. Они постепенно прошли через все стадии любви. Они много говорили о
любви и страсти, с презрением отвергая мысль о том, будто есть что-либо
греховное хотя бы и в самой интимной близости между мужчиной и женщиной. И,
наконец, Кристина сказала откровенно:
- Я не хочу выходить замуж. Брак не для меня, во всяком случае, до тех
пор, пока я не добьюсь серьезного успеха. Я предпочитаю подождать, если
только можно любить тебя и сохранить свободу.
- Почему ты хочешь отдаться мне? - спросил Юджин.
- Я не уверена в том, что хочу этого. Я могла бы довольствоваться
просто твоей любовью, если бы это тебя удовлетворило. Но я хочу дать тебе
счастье. Я хочу дать тебе все, что только могу.
- Странная ты девушка, - сказал он, проводя рукой по ее высокому лбу.
- Ты для меня загадка, Кристина. Я не могу понять, как ты пришла к такой
мысли. Зачем ты решаешься на это? Если что-нибудь случится, ведь
пострадаешь ты.
- О нет, - улыбнулась она. - Если бы это случилось, я бы вышла за тебя
замуж.
- Как, решиться на такой шаг просто так, потому, что ты меня любишь,
потому, что ты хочешь видеть меня счастливым!.. - Он умолк.
- Я и сама этого не понимаю, золотой мой, - сказала она. - Я просто
иду на это.
- Но почему, если ты готова на это, ты не предпочитаешь поселиться со
мной? Вот чего я не пойму.
Она сжала его голову в своих ладонях.
- Мне кажется, я знаю тебя лучше, чем ты сам. Я не думаю, что ты
будешь счастлив, если женишься. Может случиться, что ты разлюбишь меня. Или
я разлюблю тебя. Возможно, ты пожалеешь об этом. Если мы познаем счастье
сейчас, может быть, потом я уже буду тебе не нужна. И, понимаешь, тогда я
не буду терзаться мыслью, что мы так и не узнали счастья.
- Что за логика! - воскликнул он. - Ты, вероятно, хочешь сказать, что
это я буду не нужен тебе?
- О нет! Мне ты будешь нужен, но не так. Как ты не понимаешь, Юджин,
ведь, по крайней мере, я буду знать, что дала тебе все, что могла.
Юджин был опечален тем, что она способна так рассуждать, приводить
такие доводы. Какой странный, жертвенный, фаталистический склад ума!
Возможно ли, чтобы так рассуждала молодая, прекрасная, талантливая девушка?
Поверит ли этому хоть один человек на свете, если рассказать? Он посмотрел
на нее и грустно покачал головой.
- Подумать только, что нельзя сохранить навсегда самое лучшее, что
есть в жизни, - вздохнул он.
- Нет, золотой мой, ты хочешь слишком многого, - ответила она. - И
тебе только кажется, что ты хотел бы это сохранить. Нет, ты хочешь, чтобы
все прошло. Ты не согласился бы жить со мной всю жизнь, я уверена в этом.
Так бери же то, что посылают тебе боги, и ни о чем не жалей. Гони прочь
мысли - ведь ты это умеешь.
Юджин порывисто привлек ее к себе. Он целовал ее без конца, забыв на
ее груди все свои прошлые привязанности. И она отдалась ему охотно и
радостно, не переставая повторять, что счастлива.
- Если б ты мог видеть со стороны, как мне хорошо с тобой, тебя бы это
не удивляло, - говорила она.
Он пришел к заключению, что она самое удивительное существо, какое
только встречалось на его пути. Ни одна женщина не проявила в любви к нему
такой царственной щедрости. Ни одна женщина из всех, кого он знал, не имела
столько мужества, чтобы так сознательно, так просто, так прямо идти к своей
цели. Когда он слушал, как эта блестящая артистка, девушка такой красоты,
спокойно рассуждает о том, пожертвовать ли ей добродетелью ради любви,
пригоден ли брак в его обычных формах для служителей искусства, следует ли
ей насладиться его любовью сейчас, пока они оба молоды, или же,
подчинившись предрассудкам, дать молодости промчаться, - Юджин чувствовал,
что в его еще скованной условностями душе все возмущается против этого, ибо
вопреки своему стремлению к личной свободе, вопреки сомнениям и моральным
софизмам он продолжал питать глубокое уважение к такой семье, какую создали
Джотем Блю и его жена, и к тому, что отсюда следует, - к нормальному,
здоровому, послушному потомству. Природе, несомненно, стоило больших трудов
и усилий довести человека до его теперешнего состояния, и едва ли она так
легко отступится от своего. Да и действительно ли необходимо от всего этого
отказываться? Захочет ли он, Юджин, увидеть мир, в котором женщина согласна
будет принять его на время, как это делала сейчас Кристина, а затем
бросить? Это новое переживание заставило Юджина задуматься, оно
опрокидывало все его теории и взгляды, оно перемешало все представления о
жизни, какие успели у него сложиться. Он ломал голову над сложностью жизни
и любви и, сидя на просторной террасе гостиницы, думал и думал без конца о
том, каков же все-таки ответ и почему он не может, подобно другим мужчинам,
оставаться верным одной женщине и быть счастливым. Он спрашивал себя,
действительно ли это так, действительно ли он не может быть таким, как
другие. Пожалуй, что и может. Он знал, что еще до сих пор не разобрался в
себе и не умеет управлять своей волей и своими желаниями.
Эти блаженные дни оставили в нем глубокий след. Он был поражен тем,
какого совершенства может достигнуть жизнь в иные редкие минуты. Высокие,
безмолвные горы, такие однообразные в своих округлых очертаниях, такие
зеленые, такие мирные, давали отдых его душе. Однажды он вместе с Кристиной
взобрался на гору, которая с высоты двух тысяч футов господствовала - как
мелькнуло в голове Юджина - "над всеми царствами мира": над огромными
пространствами зеленых лугов и шахматной доской полей, над скромными
поселками и городами, над холмами, поднимавшимися в отдалении, словно
дружные братья.
- Посмотри на этого человека там, в палисадничке, - говорила Кристина,
показывая на микроскопическое существо, коловшее дрова перед деревенским
коттеджем на расстоянии доброй мили от утеса.
- Не вижу, - отвечал Юджин.
- Смотри туда, на этот красный амбар, сразу за рощицей, неужели не
видишь? Вот там, на лугу, где пасутся коровы.
- Я не вижу никаких коров.
- О Юджин, что у тебя с глазами?
- А! Теперь вижу, - сказал он, сжимая ее руку. - Он похож на таракана,
не правда ли?
- Да, - засмеялась она.
- Как обширна земля и как мы ничтожны! Взгляни только на этого
крохотного человечка со всеми его надеждами и мечтаниями, со всей сложной
машиной его мозга и нервов и скажи мне, может ли какой-то бог всем этим
заниматься. Ну скажи, Кристина, как ты думаешь, может?
- Конечно, нет, дорогой мой, бог не может заниматься одним таким
человечком. Но он, возможно, занят мыслью о человеке вообще и о
человеческом роде в целом. Впрочем, я и сама не уверена, золотой мой. Я
знаю только одно: сейчас я счастлива.
- И я, - словно эхо, отозвался он.
Тем не менее разговор на этом не оборвался, и они продолжали все
больше и больше углубляться в вопросы о происхождении жизни и о ее цели.
Они говорили о невероятной древности земли, о бурях рождений и
смертей, бушевавших на земле в разные эпохи.
- Не нам решать все эти вопросы, Eugenio mio*, - рассмеялась она. -
Лучше пойдем домой. Моя бедная дорогая мамочка будет беспокоиться за свою
Кристину. Знаешь, она, по-моему, начинает подозревать, что я влюблена в
тебя. Ей дела нет до того, сколько человек влюбляется в меня, но как только
я выказываю кому-либо малейшие знаки предпочтения, она начинает
волноваться.
______________
* Мой Евгений (итал.).
- А много было таких случаев предпочтения? - спросил он.
- Нет. Но зачем этот вопрос? Не все ли равно? Ну, скажи, Юджин, не все
ли тебе равно? Ведь сейчас я люблю тебя.
- Не знаю, все равно или нет, - ответил он, - но мне больно, когда я
думаю о твоем прошлом. Я не могу тебе сказать почему. Однако это так.
Она задумчиво смотрела вдаль.
- Как бы то ни было, ни один человек не был со мной так близок, как
ты. Разве этого недостаточно? Разве этим не все сказано?
- Да, дорогая. Этим все сказано. Да, да, все! Прости меня. Я не буду
больше тебя расстраивать.
- Не надо, - сказала она. - Ты делаешь больно и мне и себе.
Бывали вечера, когда Юджин сидел в гостинице на одной из террас и
смотрел, как развешивали между колоннами китайские фонарики, горевшие
мягким светом, и шли приготовления к вечерним танцам. Он любил наблюдать,
как собирались мужчины и женщины, жившие в этой летней колонии. Девушки в
прозрачных белых платьях и белых туфельках, мужчины в белых полотняных и
фланелевых костюмах, весело болтая, шли по дороге. Кристина приходила на
эти вечера в сопровождении матери и брата, такая очаровательная в белом
полотняном или батистовом платье, отделанном кружевами. Юджин с огорчением
думал о том, что он так и не постиг в совершенстве искусства танцев. Он
умел танцевать, но далеко не так, как брат Кристины или десятки других
мужчин, легко скользивших по навощенному полу, и это заставляло его
страдать. Временами после прекрасного вечера, проведенного с возлюбленной,
он сидел совсем один, грезя о красоте окружающей природы. Звезды были, как
бесчисленные алмазные зерна, раскиданные рукою равнодушного сеятеля. В
отдалении высились темные горы. Повсюду были тишина и покой.
Почему жизнь не может всегда быть такою, думал Юджин, и сам себе
отвечал, что со временем это сделалось бы убийственно скучным, как и всякая
не подверженная переменам красота. Человеческая душа жаждет движения, а не
покоя. Покой - на короткое время после деятельности, а затем снова
деятельность... Так и должно быть. Он понимал это.
Перед самым его отъездом в Нью-Йорк Кристина сказала ему:
- Теперь, когда мы снова встретимся, я буду мисс Чэннинг, а ты -
мистер Витла. Мы почти забудем, что были когда-то вместе. Нам будет с
трудом вериться, что мы видели то, что мы видели, делали то, что мы делали.
- Кристина, ты говоришь, как будто между нами все кончено. Ведь это же
не так, правда?
- В Нью-Йорке ничего похожего быть не может, - вздохнула она. - У меня
нет времени, да и тебе нужно работать.
В ее голосе слышалось твердое решение.
- Кристина, не говори так, прошу тебя! Я не могу себе этого
представить.
- Хорошо, не буду, - сказала она. - Посмотрим. Подождем, пока я
вернусь.
Он раз десять поцеловал ее на прощание и уже на пороге снова крепко
прижал к груди.
- Ты меня совсем забудешь? - спросил он.
- Нет, ты меня забудешь. Но помни одно, дорогой. Ты получил все,
правда? Позволь же мне остаться твоей лесною нимфой. Все остальное
недостойно нас.
Он вернулся к себе в гостиницу. На душе у него было горько: он знал,
что они испытали все, что им было суждено испытать. Кристина полностью
насладилась проведенным с ним летом. Она целиком отдала ему себя. А теперь
она хотела быть свободной, чтобы работать. Он не мог этого понять, но знал,
что это так.
Грустно возвращаться летом в раскаленный город после чудесных дней в
горах. Душою Юджина еще владело безмолвие горных склонов, блеск и журчание
быстрых ручьев, он еще видел перед собою ястребов, орлов и коршунов, реющих
в хрустальной синеве неба. Он испытывал в первое время тоску, недомогание,
чувствовал себя не в силах вернуться к обычной жизни и работе. Время от
времени, напоминая о пережитом недавно счастье, приходили письма и
коротенькие записки от Кристины. Но он терзался предчувствием конца,
тревожившим его еще при расставании.
Необходимо было написать Анджеле. Он совершенно не думал о ней за
время своей поездки. У него сложилась привычка писать ей не реже чем каждые
три-четыре дня, и хотя в последнее время в его письмах уже не было прежней
страстности, все же они приходили регулярно. Теперь же, когда он так
внезапно замолчал на целых три недели, Анджела испугалась, не заболел ли
он, но где-то внутри у нее уже шевелилось подозрение, что в нем происходит
какая-то перемена. В письмах он все реже упоминал о тех радостях, которые
они пережили вместе, и о счастье, которое их ждет впереди, и все чаще
описывал нью-йоркскую жизнь, все больше говорил о своих честолюбивых
стремлениях. Анджела готова была многое ему простить, помня о том, что
Юджин прилагает все усилия, чтобы добиться успеха и обеспечить средства для
их совместной жизни. Но трудно было объяснить трехнедельное молчание, не
предположив какой-нибудь серьезной причины.
Юджин понимал это. Он пытался оправдаться болезнью, писал, что теперь
уже встал с постели и чувствует себя много лучше. Но Анджела сразу уловила
в его письмах нотку неискренности и задумалась над тем, что это означает.
Уж не поддался ли он соблазну той распутной жизни, какую, говорят, ведут
художники? Она мучилась сомнениями и тревогой, так как время уходило, а
Юджин все не назначал окончательного срока их уже не раз обсуждавшейся
свадьбы.
Положение Анджелы было тем более тяжелым, что с Юджином были связаны
все ее надежды. Она была пятью годами старше его. Она давно уже утратила ту
юность и жизнерадостность, которые свойственны девушке в возрасте от
восемнадцати до двадцати двух лет. Краткая пора вслед за этим, когда
девушка цветет, точно роза, и дышит свежестью и красками богатой, новой,
яркой жизни, тоже осталась для нее позади. Впереди был неизбежный путь
вниз, навстречу более будничному, трезвому и суровому существованию. У
некоторых женщин это увядание протекает медленно и аромат юности держится
годами, так что нет большой нужды в искусстве портнихи, парфюмера и
ювелира. У других оно происходит быстро, и никакие средства не в состоянии
остановить тех разрушений, которые производит беспокойная, мятущаяся,
неудовлетворенная душа. Иногда искусный уход за собой при медленном
разрушении может дать женщине почти неувядаемое очарование, особенно когда
красоте физической сопутствует красота духовная и когда ко всему этому
присоединяются вкус и такт.
Годы были милостивы к Анджеле, к тому же ее спасала пылкость
воображения и чувств. Но внутреннее горение и тревога уже наложили бы на
нее печать стародевичества, если бы не благотворное действие домашней среды
и счастливая - или злосчастная - встреча с Юджином в минуту, когда она уже
готова была поставить крест на своих мечтах о любви. Она не принадлежала к
тому новому типу девушек, которые жаждут войти в широкий мир, чтобы расти,
развиваться и найти свой, самостоятельный интерес в жизни. Скорее она
принадлежала к тем домовитым женщинам, которые мечтают о муже, требующем
заботы и любви. И вот ее дивной, прекрасной мечте о счастье с Юджином
угрожало крушение, и Анджела с ужасом думала о том, что ей предстоит и
дальше влачить бессмысленное, убийственно-тоскливое существование скупо
оплачиваемой учительницы в деревенской глуши.
Между тем Юджин, по мере того как лето близилось к концу, приобретал
все новые знакомства среди женщин. Мак-Хью и Смайт уехали на лето к родным,
и Юджин, пребывавший в полном одиночестве, испытал большое облегчение,
когда однажды познакомился в редакции одного журнала с Нормой Уитмор -
темноволосой темпераментной и чрезвычайно экспансивной журналисткой и
редактором, которая, как и многие до нее, живо им заинтересовалась. Их
познакомил заведующий художественным отделом этого журнала Янс Янсен.
Поболтав некоторое время с молодым художником, она зазвала его к себе в
кабинет.
Норма привела его в маленькую комнату, не более шести футов на восемь,
где стоял ее стол. Юджин успел заметить, что она худощава, что у нее
желтоватый цвет лица, что она одних с ним лет или чуть постарше и
чрезвычайно умна. Его внимание привлекли ее руки - тонкие, красивые,