Драйзер Теодор. Гений

употребляет грязных выражений, не проповедует грязных теорий, как Норман.
Пусть она лжет, пусть хитрит, но ведь она никому не причиняет зла. Ею
попросту руководит страсть, и она смело идет к любви, добиваясь счастья.
"Неужели я дурная женщина?" - не раз спрашивала она себя. Так утверждала ее
мать. Что ж, отчасти это, пожалуй, правда. Но мать просто вспылила, она не
думает того, что говорит. Она опомнится. В то же время Карлотта не
собиралась признавать справедливость обвинений, которые предъявила ей мать,
и уступить без борьбы. Среди этих обвинений были совершенно нестерпимые,
совершенно непростительные.
- Карлотта Хиббердел, ты самое бесстыдное создание, какое я когда-либо
встречала в жизни! Ты возмутительная лгунья! Как ты смеешь смотреть мне в
глаза и говорить бог весть что, когда ты знаешь, что я права? Зачем ты еще
увеличиваешь свою вину ложью? О Карлотта, какой позор! Неужели ты совсем
лишена чувства чести? Как ты можешь так лгать? Как ты можешь?
- Я не лгу, - заявила Карлотта, - и я бы очень хотела, чтобы ты
прекратила этот шум. Ты меня не видела. Ты прекрасно знаешь, что не видела.
Я вышла из своей комнаты, а ты была в гардеробной, - зачем же ты так
говоришь? Ты меня не видела. Но допустим, что я лгунья. Я твоя дочь. Пусть
я дурная женщина! Я не сама себя сделала такой! Ну, а уж в данном случае я
нисколько не дурная женщина. Но какова бы я ни была, я дошла до этого не по
своей вине. Жизнь у меня была не очень-то сладкая!.. Зачем ты затеваешь
этот глупый скандал? У тебя нет никаких оснований, кроме подозрений. Тебе
непременно нужно устраивать сцены. Меня нисколько не интересует твое мнение
обо мне. Но в данном случае я ни в чем не виновата, ты можешь думать про
меня, что угодно. А тебе должно быть стыдно обвинять меня в том, в чем ты
сама не уверена.
Она подошла к окну и выглянула в сад. Миссис Хиббердел покачала
головой. Подобная наглость была выше ее понимания. Но как это похоже на
Карлотту! Она пошла и в мать и в отца. Оба они, если их раззадорить,
становились своевольными и упрямыми. Но вместе с тем миссис Хиббердел
жалела дочь, так как Карлотта была неглупая женщина. Очень уж ей не повезло
в жизни!
- Я все-таки думаю, что тебе стыдно, Карлотта, независимо от того,
сознаешься ты или нет, - продолжала она. - Правда остается правдой, и,
наверно, тебе сейчас неприятно. Ты была в его комнате. Но не будем больше
спорить. Ты сама затеяла это и добилась своего. А теперь послушай, что я
тебе скажу. Ты сегодня же вернешься в город, а мистер Витла уедет отсюда,
как только подыщет себе комнату. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы
прекратить эту позорную связь. Если ничего не поможет, я напишу его жене, а
заодно и Норману. Ты оставишь этого человека в покое. Ты не имеешь права
становиться между ним и его женой. Это безнравственно, и только порочная,
бессовестная женщина способна на такой поступок. Я ему ни слова не скажу,
но он уедет отсюда, и ты тоже. Когда все это кончится, ты можешь вернуться,
если захочешь. Мне стыдно за тебя! Мне стыдно за себя! Если бы я не щадила
своих собственных чувств и чувств Дэвиса, я бы еще вчера выгнала вас обоих
из этого дома. И ты это знаешь. Только уважение к самой себе заставило меня
действовать так мягко. А он - какая низость - после всего внимания, которое
я ему оказала! Но все-таки его я не столько виню, сколько тебя, он на тебя
и смотреть не стал бы, если бы ты не заставила его. Моя родная дочь! В моем
доме! И не стыдно тебе!
Разговор еще долго продолжался в том же духе - бесконечные перепевы
все одних и тех же гневных обвинений. Юджин - дурной человек, Карлотта -
низкая женщина. И миссис Хиббердел никогда бы этому не поверила, если бы не
видела собственными глазами. Если Карлотта не исправится, она расскажет все
Норману, - и так снова и снова, угроза за угрозой.
- А теперь, - заявила она, наконец, - ты уложишь вещи и сегодня же
уедешь к себе домой. Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь хотя бы один
лишний день.
- Нет, я не уеду, - дерзко ответила Карлотта, перебирая в уме то, что
было сказано. Все это очень мучительно, но сейчас она не уедет. - Я уеду
завтра утром. Я не могу так быстро уложиться. Не говоря о том, что уже
поздно. Я не позволю, чтобы меня выгоняли, как служанку!
Миссис Хиббердел застонала, но вынуждена была уступить. Карлотту не
заставишь сделать что-нибудь против воли. Молодая женщина отправилась к
себе, и вскоре до слуха матери донеслось ее пение. Миссис Хиббердел
покачала головой. Какой человек! Мудрено ли, что Юджин поддался соблазну!
Ни один мужчина не устоял бы.

ГЛАВА XXV

Последствия этой сцены не замедлили сказаться. За обедом миссис
Хиббердел объявила в присутствии Карлотты и Дэвиса, что собирается закрыть
дом, и даже в очень скором времени. Они с Карлоттой поедут в Нарагансет на
весь сентябрь и часть октября. Юджин, которого Карлотта успела
предупредить, принял это известие с вежливым изумлением. Он очень сожалеет.
Он провел в этом доме столько хороших дней. Миссис Хиббердел не могла быть
уверенной, сказала ли ему что-нибудь Карлотта, - у него было такое невинное
выражение лица, - но она все же предполагала, что дочь говорила с ним и что
он, как и Карлотта, притворяется. Племяннику она еще раньше сообщила о
своем отъезде, не вдаваясь в объяснения. Симпсон догадывался о мотивах: от
него не укрылось, что между Юджином и Карлоттой что-то происходит. Он не
видел в этом большой беды, так как Карлотта была женщина светская,
независимая и к тому же "славный малый". Она всегда хорошо к нему
относилась. У него не было ни малейшего желания ставить ей палки в колеса.
И Юджин ему нравился. Однажды в разговоре с Карлоттой он шутя сказал:
- Ну что ж, руки у него почти такие же длинные, как у Нормана, - хотя,
возможно, не совсем.
- Иди ты к черту! - последовал учтивый ответ.
Вечером разразилась гроза, прекрасная, ослепительная летняя гроза.
Юджин вышел на террасу полюбовался ею. Пришла и Карлотта.
- Итак, мой волшебник, - сказала она под раскаты грома, - здесь все
кончено. Но ты не унывай. Я с тобой буду видеться, куда бы ты ни уехал. Но
как здесь было хорошо! Какое счастье было жить с тобой рядом! Только не
вешай голову. Мама говорит, что напишет твоей жене, но я не думаю, чтобы
она решилась это сделать. Если она будет уверена, что я веду себя паинькой,
она этого не сделает. Придется как-нибудь обмануть ее. Но все это очень
обидно. Я люблю тебя безумно, Джини!
Теперь, когда им грозила опасность расстаться, Юджин особенно
восторгался Карлоттой. Он узнал ее так близко, наблюдал при столь различных
обстоятельствах, что был без ума не только от ее красоты, но и от ее
душевных качеств. Одна из слабостей Юджина заключалась в том, что он
склонен был видеть в людях, которые ему нравились, гораздо больше
достоинств, чем у них было в действительности. Он облекал их всей
романтикой своих грез, наделял своими собственными душевными качествами.
Этим он, конечно, льстил их тщеславию, пробуждал их веру в себя, - под его
влиянием им начинало казаться, что они обладают такими силами и
дарованиями, какие им раньше и не снились. Так было с Маргарет и Руби, с
Анджелой и Кристиной, так было и с Карлоттой. Благодаря Юджину они
вырастали в собственных глазах. И сейчас, глядя на Карлотту, он испытывал
жгучую боль - это была такая спокойная, милая, такая умная и уверенная в
себе женщина. В эти тяжелые дни она была для него огромным утешением.
- Цирцея! - воскликнул он. - Как обидно! Как жаль! Мне так больно
терять тебя.
- Ты и не потеряешь меня, - ответила она. - Об этом не может быть и
речи. Я тебя не отпущу. Я тебя нашла, и теперь ты мой. Все это пустяки! Мы
придумаем, где встречаться. Постарайся, если можешь, снять комнату в доме,
где есть телефон. Когда ты собираешься переехать?
- Сейчас же, - ответил Юджин. - Я завтра утром отпрошусь с работы и
буду искать комнату.
- Бедный Юджин, - сочувственно сказала она. - Как это грустно. Но не
горюй. Все уладится.
Карлотта по-прежнему отказывалась принимать в расчет Анджелу. Она
полагала, что если даже та и приедет, - а Юджин говорил, что ждет ее скоро,
- можно будет как-нибудь устроиться. Юджин будет немного и с нею,
Карлоттой. Она не променяет его ни на кого на свете.
Уже к полудню следующего дня Юджин нашел себе комнату. Прожив в этой
местности много времени, он заранее составил план, куда обратиться. Здесь
была еще одна церковь, а кроме того, библиотека и почта, и тут же жил
кассир железнодорожной станции. Юджин прежде всего отправился к начальнику
почты и узнал, что поблизости живут две семьи, одна из них - гражданского
инженера, где его, наверно, примут. В семье этого инженера он в конце
концов и поселился. Место было не такое живописное, но все же очень
приятное, и комната была хорошая, и кормили недурно. Он предупредил хозяев,
что, вероятно, вселяется к ним не надолго, так как скоро к нему приедет
жена. Письма Анджелы становились все более и более настойчивыми.
Собрав свои вещи, Юджин почтительно распрощался. После его ухода
миссис Хиббердел, конечно, передумала закрывать дом, а Карлотта вернулась в
свою квартиру в Нью-Йорке. Она не только связалась с Юджином по телефону,
но прислала ему письмо с посыльным, и на другой же день после его
переселения они встретились в загородной гостинице. Она уже собиралась
снять отдельную квартиру для их встреч, когда Юджин сообщил ей, что Анджела
выехала в Нью-Йорк и сейчас ничего нельзя предпринимать.
Семь месяцев, которые прошли с момента их расставания в Билокси, были
тоскливым временем для Анджелы. Она вконец измучилась от постоянных тревог,
так как воображала, что Юджин страдает от одиночества, и глубоко сожалела,
что вообще рассталась с ним. Она могла бы с таким же успехом быть при нем.
Уже после его отъезда она сообразила, что могла занять несколько сот
долларов у кого-нибудь из братьев, чтобы вместе с Юджином вести борьбу за
восстановление его здоровья. Едва он уехал, как она стала думать, что
сделала большую ошибку, отпустив мужа одного: ведь при его
впечатлительности он мог еще кем-нибудь увлечься. Впрочем, он находился в
таком состоянии, что, по ее мнению, не способен был думать ни о чем, кроме
своего здоровья. К тому же его отношение к ней в последнее время говорило о
сильной привязанности и, до некоторой степени, о зависимости от нее. Все
его письма после отъезда были исключительно нежны, он жаловался на их
вынужденную разлуку и высказывал надежду, что скоро они снова будут вместе.
Его жалобы на одиночество вынудили ее наконец принять решение, и она
написала ему, что приедет, хочет он этого или нет.
Ее приезд, в сущности, не вносил больших изменений в жизнь Юджина,
если не считать того, что он опять внутренне охладел к ней, что у него был
новый идеал и только одно желание - быть с Карлоттой. Ее богатство,
туалеты, ее привычки к комфорту и роскоши, о какой Юджин раньше и мечтать
не смел, беспечность, с какою она тратила деньги (поездки на автомобиле,
шампанское и самые дорогие блюда воспринимались ею как обыденные вещи), -
все это слепило и чаровало его. "Странно, - думал он, - что такая
необыкновенная женщина могла полюбить меня". А наряду с этим ее
пренебрежение предрассудками, ее презрение к условностям, ее жизненный
опыт, интерес к литературе и искусству делали Карлотту полной
противоположностью Анджеле, и она казалась Юджину исключительно сильной и
яркой натурой. Ему хотелось быть свободным, чтобы полностью насладиться ее
любовью.
Таково было положение, когда ясным сентябрьским субботним днем в
Спионк приехала Анджела. Она очень стосковалась по Юджину. Измученная
тревогой, она примчалась к нему, чтобы делить с ним его невзгоды, каковы бы
они ни были. Она думала только о том, что он болен, угнетен и одинок. Все
его письма выражали печаль и безнадежность, так как он не осмеливался,
конечно, писать о том, какое наслаждение давало ему общество Карлотты.
Чтобы удержать жену в Блэквуде, он вынужден был притворяться, будто главным
препятствием к ее приезду служит отсутствие денег. Мысль о том, что он
тратит (а к моменту приезда Анджелы почти истратил) те триста долларов,
которые принесла ему продажа картины, очень угнетала его. Его мучила
совесть, и сильно мучила, но это забывалось при свидании с Карлоттой или
при чтении писем от Анджелы.
"Я, право, не знаю, что со мной творится, - говорил он себе. -
Наверно, я дурной человек. Хорошо еще, что никто не догадывается, какой я
на самом деле".
Одна из особенностей Юджина, на которую следует тут же указать и
которая поможет нам пролить свет на мотивы его поведения, заключалась в
том, что в душе его шла непрестанная борьба, вызываемая особой способностью
к анализу, вернее к самоанализу, - когда он словно сам себя выворачивал
наизнанку, чтобы заглянуть в свою душу и разобраться в себе. Если ничто
другое его не отвлекало, он то и дело приподымал завесу со своих тайных
чувств и помышлений, как приподнимают крышку колодца, чтобы заглянуть в
глубину. И то, что он видел там, было не особенно привлекательно и
приводило его в немалое смущение: это был не тот безупречный, точный, как
часы, механизм, на который можно было бы положиться во всех случаях жизни.
Те нравственные качества, которые Юджин открывал в себе, ни в коей мере не
соответствовали общепринятому идеалу мужчины. Наблюдения над людьми привели
его к выводу, что нормальный человек честен, и если один отличается высокой
нравственностью по самой своей натуре, то другим руководит чувство долга. А
бывает, что эти добродетели, не говоря уже о многих других, сочетаются в
одном. Таким, например, был отец Анджелы. Таким был, по-видимому, мосье
Шарль. Близко зная Джерри Мэтьюза, Филиппа Шотмейера, Питера Мак-Хью и
Джозефа Смайта, Юджин полагал, что все они люди очень порядочные и
принципиальные в вопросах морали. И у них, конечно, бывают минуты
искушения, но они, очевидно, умеют ему противостоять. Уильям Хейверфорд,
начальник службы пути, и Генри Литлбраун, начальник одного из участков этой
гигантской железной дороги, производили на него впечатление людей, которые
всегда верны долгу и законам общежития и которые непрерывно и тяжело
трудятся, - иначе они не достигли бы своего теперешнего положения. Да и вся
эта железнодорожная система, работу которой он имел возможность видеть со
своего скромного наблюдательного поста, представлялась ему ярким примером
того, насколько необходимы для человека чувство долга и твердость
характера. Служащие железнодорожной компании не имели права болеть, они
должны были являться на свои места точно, секунда в секунду, и честно
исполнять свои обязанности, так как малейшее нарушение порядка грозило
бедствием. Большинство этих людей - кондукторы, машинисты, кочегары,
начальники участков - добились своих более чем скромных должностей в
результате тяжелого многолетнего труда. Другие, более одаренные или более
удачливые, становились начальниками дорог, главными инспекторами,
директорами и их помощниками. И все они неуклонно карабкались вверх,
последовательные в своем чувстве долга, неутомимые в своем усердии, точные,
рассудительные. А он?
Юджин заглядывал в колодец своей души и не видел ничего, кроме
неверных, изменчивых течений. Там царил густой мрак. Ему, например,
незнакомо чувство чести, говорил он себе, разве лишь в денежных вопросах, -
почему он честен в денежных вопросах, он и сам не знал. Он не правдив. Он
аморален. Любовь к красоте, которая ни на мгновение не покидала его,
казалась ему важнее всего на свете, но выходило, что в погоне за нею он
действовал наперекор веками установленному порядку. Он убедился, что люди,
как правило, держатся невысокого мнения о человеке, который только и
думает, что о женщинах. Над отдельной провинностью могут посмеяться, могут
отнестись к ней с сочувственным снисхождением, даже найти ей оправдание, но
с человеком, подпавшим полностью под власть этого порока, обычно просто не
желают иметь дела. Один такой эпизод, привлекший к себе внимание Юджина,
разыгрался совсем недавно в железнодорожном депо в Спионке. Работавший там
механик бросил жену и ушел к какой-то красотке из Уайт-Плейнс, за что был
немедленно уволен. Оказалось, между прочим, что это с ним не впервые и что
каждый раз его увольняли, но затем прощали. И эта единственная слабость
создала ему дурную славу среди товарищей-железнодорожников - такую же, в
сущности, какую мог заслужить, скажем, отпетый пьяница. Однажды в разговоре
с Юджином Джон-Бочка дал довольно меткое определение этому человеку. "Эд
Бауэре, - сказал он, - готов отдать душу дьяволу за любую шкуру", -
последнее слово употреблялось в этих местах по отношению к дурным женщинам.
Все, казалось, презирали Бауэрса, и сам он как будто презирал себя. Когда
его восстановили на работе, у него был вид побитой собаки, а между тем,
если бы не эта слабость, он был бы на хорошем счету в депо. Теперь же все
считали, что он человек пропащий.
На основании этого Юджин доказывал себе, что и он человек пропащий,
что и ему несдобровать, если так будет продолжаться дальше. Этот порок был
равносилен воровству и пьянству, против него восставал весь мир. Юджину
даже казалось, что он часто идет рука об руку с воровством и пьянством и
что все такие люди - "одного поля ягода". Вот и он предан этому пороку, и
он не больше, чем Эд Бауэре, способен побороть его в себе. Неважно, что
женщины, которых он выбирал, исключительно красивы и обаятельны. Все равно
он не должен их желать! У него жена. Он дал торжественный обет любить и
лелеять ее, во всяком случае он прошел через этот обряд, - и вот извольте,
волочится теперь за Карлоттой, как раньше волочился за Кристиной и Руби! И
разве он не ищет постоянно именно таких женщин? Разумеется, ищет. Разве не
лучше было бы, если б он добивался богатства, почета и честного имени,
добродетели, стремился к нравственной непогрешимости? Конечно, лучше.
Именно на этом пути ждут его, при его таланте, почет и успех, а он то и
дело сворачивает в сторону. Единственным препятствием для него служит
совесть, совесть, не подчиняющаяся велениям холодного себялюбия. "Позор!" -
стыдил себя Юджин и упрекал в малодушии, в неспособности бороться с
соблазном красоты. Вот какие мысли приходили ему в голову в минуты трезвого
самоанализа.
Но двойственность натуры Юджина заключалась в том, что он умел
направлять прожектор своего ума и в другую сторону, словно гигантским белым
лучом прорезая и небеса и бездны. Тогда ему открывалось неисповедимое
коварство и очевидная несправедливость природы. Он не мог не видеть, что
большие рыбы пожирают маленьких, что сильные угнетают слабых, что ворам,
взяточникам и убийцам во многих случаях разрешается беспрепятственно
паразитировать на теле общества. Далеко не всегда добродетель
вознаграждается, - обычно ей приходится очень туго. А порок, как мы видим,
часто процветает, и еще вопрос, будет ли он когда-нибудь наказан. Карлотта,
например, в это не верила. Она не считала свои отношения с Юджином
греховными. Это еще вилами по воде писано, говорила она, кто прав, а кто
виноват, и уверяла, что у него гипертрофия совести. "Я не считаю, что это
дурно, - сказала она ему однажды, - многое, вероятно, зависит от того,
какое человек получил воспитание". В обществе, очевидно, существует
какая-то система, но, очевидно опять-таки, эта система себя не оправдывает.
Только для глупцов сдерживающим началом служит религия, - ведь в ней все
построено на плутовстве, вымогательстве и лжи. Честность - похвальное
качество, но с ней в жизни далеко не уйдешь. Все кричат о нравственности,
но большинство либо забывает о ней, либо просто ее игнорирует. Зачем же
мучиться? Думай лучше о своем здоровье! Не поддавайся укорам совести! Так
советовала Карлотта, и Юджин соглашался с нею. Других устраивает принцип
выживания наиболее приспособленных - чего же ему изводить себя? Ведь он -
талант!
Так Юджина бросало из стороны в сторону, и в таком-то настроении -
погруженным в печальные мысли - нашла его Анджела, когда приехала в
Ривервуд. Временами он забывался и делался очень весел, но он страшно
исхудал, глаза у него ввалились, и Анджела вообразила, что до такого
состояния его довели переутомление и душевная тревога. Зачем она оставила
его одного? Бедный Юджин! Она отчаянно держалась за те деньги, которые он
дал ей, и большую часть их привезла с собой, чтобы сейчас же истратить на
него. Ее очень беспокоило его здоровье и душевное состояние, она сама
готова была взяться за любую работу, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить
его жизнь. Ей казалось, что судьба ужасно несправедлива к Юджину, и когда в
первую ночь он уснул рядом с нею, она долго лежала без сна и плакала.
Бедный Юджин! Подумать только, какие испытания посылает ему судьба. Но, как
бы там ни было, где может, она избавит его от страданий. Она постарается
создать ему уют и сделать его настолько счастливым, насколько это в ее
силах. И Анджела тут же принялась подыскивать хорошую квартирку или две-три
комнаты, где им было бы спокойно и где она могла бы сама для него готовить.
Вероятно, без нее он плохо питался. Надо создать ему возможно лучшие
условия, надо, чтобы он всегда видел ее сильной и бодрой, быть может, ему
передастся частица ее мужества, и он начнет поправляться. И она энергично
взялась за дело, не переставая в то же время любовно ухаживать за Юджином,
так как была убеждена, что в этом он особенно нуждается. Анджела и не
представляла себе, каким фарсом все это ему казалось. Каким негодяем он
представлялся себе! А между тем ему вовсе не хотелось быть негодяем -
разбить все ее иллюзии и бросить ее на произвол судьбы. Эта двойная жизнь
была так мучительна! Он не мог не признавать, что Анджела во многих
отношениях лучше Карлотты. Однако Карлотта обладала более широким
кругозором, в ней было больше утонченности. Это была светская львица,
королева - лукавая, убийственно расчетливая, но все же королева. А вот
Анджела больше подходила под общепринятое определение "хорошей женщины" -
честная, энергичная, предприимчивая, готовая во всем подчиниться традициям
и условностям своего времени. Юджин знал, что общественное мнение было бы
всецело на ее стороне, а Карлотту оно осудило бы, но все же его больше
влекло к Карлотте. Ах, если б можно было сохранить и ту и другую! Вот было
бы прекрасно! - думал Юджин.

ГЛАВА XXVI

Однако в действительности все обстояло далеко не так просто и мило,
как хотелось бы Юджину. Анджела была бдительна до крайности, она
по-прежнему стояла на страже долга и добропорядочности и как зеницу ока
оберегала те привилегии и почести, которые по праву принадлежали ей как
жене одаренного художника, правда временно потерявшего трудоспособность, но
все же человека с большим будущим. Она обманывала себя надеждой, что
невзгоды, свалившиеся на голову Юджина, закалили его и развили его
практические способности, научили заботиться о себе, возбудили в нем
инстинкт самозащиты и бережливость. Хорошо, что он сумел прожить на такой
небольшой заработок, думала она. Но она добьется большего, они будут делать
сбережения. Она откажется от своей мечты о роскошной студии и приемах и,
каков бы ни был их доход, немедленно начнет откладывать деньги, хотя бы
немного, - пусть даже только десять центов в неделю. Если Юджин, трудясь
каждый день, в состоянии заработать лишь девять долларов в неделю, - они
будут жить на эти деньги. Юджин сказал ей, что у него осталось еще
девяносто семь долларов из тех ста, которые он привез с собой, и их она
решила немедленно положить в банк. Но он ни словом не обмолвился ни о
проданной картине, ни о том, что промотал вырученные за нее деньги. Они
будут класть в банк все, что принесет им продажа его картин в будущем, пока
он опять не станет на ноги. В самое ближайшее время - как только у них
заведутся деньги - они купят домик, чтобы не платить за квартиру. Часть их
сбережений (очень незначительную) можно лишь в крайнем случае расходовать
на одежду, но, вообще говоря, они к этим деньгам не будут прикасаться.
Анджела и сейчас нуждалась кое в чем из платья, но решила, что с этим можно
подождать. К девяноста семи долларам Юджина она прибавила те двести
двадцать восемь, которые привезла с собой, и эта сумма в триста двадцать
пять долларов была немедленно положена в Ривервудский банк.
Пустив в ход всю свою энергию и красноречие, Анджела нашла четыре
комнатки в доме одного мебельного фабриканта. Тут раньше жила его дочь,
вышедшая замуж, и владельцы готовы были сдать квартиру художнику с женой
почти даром - в сравнении с ее действительной стоимостью, так как это был
красивый особняк, стоявший на живописной лужайке. Хозяева спросили с них
двенадцать долларов в месяц. Миссис Дизнес, жена фабриканта, была так
очарована Анджелой, что распорядилась специально для нее переделать
небольшую спальню во втором этаже с прилегавшей к ней ванной под кухню и
поставить там газовую плиту. Анджела немедленно начала хозяйничать,
применяясь к своему скудному бюджету. Пришлось купить кое-что из мебели,