Драйзер Теодор. Гений

молодой человек, крепкий, как молодой дубок, простой и честный.
- Позвольте вас представить, Юджин, это - мисс Блю. Она из Висконсина
и часто бывает в Чикаго. Я говорю ей, что вы непременно должны
познакомиться. Вы можете как-нибудь встретиться там.
- Как это удачно! - обрадовался Юджин. - Я чрезвычайно рад
познакомиться с вами. Где вы живете в Висконсине?
- В Блэквуде, - смеясь, ответила она, и в ее зеленовато-голубых глазах
заплясали огоньки.
- Волосы у нее желтые, глаза голубые, а сама из Блэквуда*, - сказал
Бэнгс. - Каково?
______________
* Блэквуд (англ.) - черный лес.

Он широко улыбался, поблескивая ровными белыми зубами.
- Вы упустили синее имя и белое платье. Мисс Блю* должна всегда носить
белое.
______________
* Блю (англ.) - синий, голубой.

- Да, этот цвет подходит к моей фамилии, верно? - воскликнула она. -
Дома я и хожу обычно в белом. Ведь я всего только скромная провинциалка и
почти всегда сама шью себе платья.
- Вы и это сами шили? - спросил Юджин.
- Конечно, сама.
Бэнгс отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть платье.
- Гм, оно и вправду, красиво! - объявил он.
- Мистер Бэнгс ужасный льстец, - с улыбкой сказала девушка, обращаясь
к Юджину. - Он все время говорит мне комплименты.
- Он прав, - сказал Юджин. - Я согласен с ним насчет платья и считаю,
что оно очень идет к вашим волосам.
- Вот видите, он тоже пал жертвой, - рассмеялся Бэнгс. - Это общая
участь. Ну, а теперь я вас покину. Мне пора, а то я оставил вашу сестру,
Юджин, на попечении своего соперника.
Юджин повернулся к девушке и улыбнулся ей своей сдержанной улыбкой.
- Я сейчас как раз думал о том, что с собой делать. Я здесь не был два
года и как-то совсем разошелся с людьми.
- Мое положение еще хуже. Я всего две недели в Александрии и почти
никого не знаю. Миссис Кинг вывозит меня в свет и знакомит со здешним
обществом, но все это так для меня ново, что я никак не могу освоиться. Я
нахожу, что Александрия славный город.
- Хороший городок. Вы, вероятно, уже видели озера?
- Да, конечно. Мы ловили рыбу, катались на лодке, спали в палатках. Я
чудесно провела время, но завтра мне уже надо уезжать.
- Неужели? - сказал Юджин. - Да ведь и я завтра еду. Поездом в четыре
пятнадцать.
- И я еду тем же поездом! - сказала она, смеясь. - Быть может, поедем
вместе?
- Непременно. Вот удачно. А я думал, что придется ехать одному. Я
вырвался сюда всего на несколько дней. Я работаю в Чикаго.
Они принялись рассказывать друг другу о себе. Она была родом из
Блэквуда - городка в восьмидесяти пяти милях от Чикаго - и там провела всю
свою жизнь. У нее несколько братьев и сестер. Ее отец, местный фермер,
по-видимому, увлекался политикой, но был не чужд и других интересов. Из
беглых замечаний своей новой знакомой Юджин понял, что ее семья, хоть они и
небогаты, пользуется всеобщим уважением. Один ее зять работает в банке,
другой - владелец элеватора. Сама она школьная учительница и уже несколько
лет преподает в Блэквуде.
Она была на целых пять лет старше Юджина, - он тогда не знал этого, и
обладала тактом и теми огромными преимуществами, какие дает такая разница в
возрасте. Ей надоело быть учительницей, надоело нянчиться с детьми замужних
сестер, надоела необходимость работать и жить дома, между тем как проходили
ее лучшие годы. Ее влекло к способным людям, глупые деревенские юнцы не
интересовали ее. Вот и сейчас один такой блэквудский житель просил ее руки,
но это был бесцветный человек, право же, недостойный ее и неспособный
создать ей обеспеченную, благоустроенную жизнь. С грустью, с отчаянием, со
смутной надеждой и затаенной страстью ждала она чего-то лучшего и не
находила. Встреча с Юджином не сулила ей желанного выхода. Да и не так уж
безоглядно гналась она за счастьем, чтобы на каждое знакомство смотреть под
определенным углом. Но этот молодой человек привлекал ее больше всех, с кем
ей случалось знакомиться в последнее время. По-видимому, у них было что-то
общее в характере. Ей нравились его большие ясные глаза, темные волосы, его
эффектная бледность. Он казался лучше всех, кого она знала, и она надеялась
сойтись с ним поближе.

ГЛАВА VIII

Остаток вечера Юджин провел если не исключительно в обществе мисс
Анджелы Блю (он узнал, что ее зовут Анджелой), то во всяком случае вблизи
нее. Она привлекала его не только свое внешностью - хотя была прелестна, -
но и какой-то особенностью своего темперамента, которую он все время
ощущал, как иногда долго ощущаешь на языке приятный вкус. Он решил, что она
очень молода, и был очарован ее - как ему казалось - невинностью и
наивностью. На деле же Анджела была не столь уж молода и наивна, - скорее
она бессознательно разыгрывала простодушие. Это была хорошая в общепринятом
смысле слова девушка, преданная, честная, порядочная до мелочности, с
твердыми нравственными правилами. Брак и материнство она считала долгом и
уделом всякой женщины, но, вдоволь намучившись с чужими детьми, не
испытывала особенного желания обзаводиться собственными, а тем более иметь
много детей. Она, конечно, не надеялась избежать этой общей, столь
превозносимой многими участи, - и полагала, что и ей, по примеру сестер,
предстоит выйти замуж за преуспевающего дельца или человека солидной
профессии, что у нее будет трое, четверо или пятеро здоровых ребят, что она
станет хозяйкой образцового дома среднего достатка и будет преданной
служанкой своего мужа. В ней таилась глубокая страстность, которая - как
она постепенно начала сознавать - никогда не найдет полного удовлетворения.
Ни один мужчина не способен ее понять, ни один из тех, во всяком случае,
кто может оказаться на ее пути, а между тем она знала, что любовь - это ее
призвание. Если бы ей встретился человек, который сумел бы зажечь в ней
чувство и был бы этого достоин, каким вихрем страсти она ответила бы ему!
Как бы она любила, как жертвовала бы собой! Но, по-видимому, ее мечтам не
суждено было сбыться: столько времени прошло, и ни разу еще не появился на
ее горизонте "настоящий" мужчина. И вот теперь, в двадцать пять лет, когда
она так грезила о счастье и тянулась к нему, перед нею неожиданно предстал
предмет ее мечтаний, а она даже не сразу поняла это.
Взаимное влечение мужчины и женщины сказывается очень скоро, Юджин был
во многом зрелее Анджелы. Он был осведомленнее ее в некоторых вопросах и
обладал более широким кругозором, к тому же в нем были заложены силы,
недоступные ее пониманию. Но вместе с тем он был беспомощной игрушкой своих
чувств и желаний. Чувства Анджелы, - хотя, возможно, и более сильные, -
питались другим. Звезды, ночь, красивый пейзаж, все то чарующее, что есть в
природе, волновало Юджина до грусти. Что касается Анджелы, то природа, в ее
наиболее ярких проявлениях, оставалась ей, в сущности, чуждой. Горячий
отклик, как и в Юджине, находила в ней музыка. В литературе он ценил
реалистическое направление, ей же нравились чувствительно-возвышенные
истории, имеющие порой отдаленное отношение к реальности. Искусство в своих
чисто эстетических формах ничего не говорило ее душе, для Юджина же оно
было источником утонченных наслаждений. История, философия, логика,
психология оставались для нее закрытой книгой, тогда как для Юджина это уже
были распахнутые двери, вернее, поросшие цветами тропы, по которым он
радостно бродил. И, несмотря на все это, их влекло друг к другу.
Были между ними и другие различия. Для Юджина условности ничего не
значили, и его представления о добре и зле показались бы непонятными
рядовому человеку. Он склонен был симпатизировать всякому человеческому
существу, независимо от его характера и положения, - высокоразвитому и
невежественному, опрятному и нечистоплотному, веселому и грустному, с
белой, желтой или черной кожей. Анджела, наоборот, отдавала явное
предпочтение людям, которые вели себя соответственно с правилами
добропорядочности. Ей с детства внушали уважение к тем, кто особенно
усердно работает, по возможности во всем себе отказывает и сообразует свои
действия с общепринятыми понятиями о том, что хорошо и что дурно. Ей и в
голову не приходило критиковать установившиеся взгляды. То, что записано на
скрижалях общественного и морального кодекса, не подлежало для нее
изменению. Возможно, что существуют милейшие люди и за пределами ее круга,
но с ними немыслимо общаться и им нельзя сочувствовать. Для Юджина же
всякий человек был прежде всего человеком. Находясь среди отверженных и
неудачников, он мог весело смеяться с ними и над ними. Все на свете
восхитительно, прекрасно, занятно. Даже суровый трагизм жизни, и тот был
для него как-то оправдан, хотя Юджин не оставался к нему равнодушен. Почему
он все-таки почувствовал такое влечение к Анджеле, остается загадкой.
Возможно, что они в то время как-то дополняли друг друга, подобно тому, как
спутник дополняет более крупное светило, так как эгоизм Юджина требовал
похвалы, сочувствия, женской ласки. Анджелу же воспламенила горячая
страстность его натуры.
На другой день, в поезде, они провели почти три часа в упоительной
беседе. Чуть ли не с первых слов он рассказал ей, как два года назад ехал
по той же дороге, тем же поездом и в те же часы. Рассказал, как бродил по
улицам большого города в поисках ночлега, как получил работу и не
возвращался домой в Александрию, пока не убедился, что обрел свое
призвание. Теперь он будет учиться живописи, а затем поедет в Нью-Йорк или
Париж, будет работать в журналах, а возможно, и писать картины. Он любил
порисоваться перед теми, кто восхищался им, а здесь он был уверен в
восхищении. Его спутница смотрела на него глазами, которые ничего, кроме
него, не видели. Этот человек действительно не был похож на тех, кого она
когда-либо знала, - он был молод, талантлив, честолюбив, обладал богатым
воображением. Он хотел пробить себе дорогу в мир, куда стремилась и она, -
без малейшей, впрочем, надежды его увидеть, - в мир искусства. И вот
будущий художник рассказывает ей о своих планах, говорит о Париже. Как это
прекрасно!
Когда они стали подъезжать к Чикаго, Анджела сказала, что ей придется
немедленно пересесть в поезд, следующий из Чикаго в Сент-Пол и
останавливающийся в Блэквуде. По правде сказать, у нее было немного
тоскливо на душе и сердце чуть щемило, так как летние каникулы подошли к
концу и ей предстояло снова вернуться к занятиям в школе. Две недели,
которые она провела в гостях у миссис Кинг, своей бывшей школьной подруги,
уроженки Блэквуда, промелькнули как чудесный сон. Подруга приложила все
старания, чтобы Анджеле было весело. И вот все миновало. Да и знакомство с
Юджином скоро оборвется, он еще ни словом не обмолвился о том, чтобы снова
встретиться с нею. Но она только подумала, что хорошо было бы поближе
узнать тот мир, который он обрисовал ей в таких ярких красках, как Юджин
сказал:
- Мистер Бэнгс говорил мне, что вы время от времени наведываетесь в
Чикаго?
- Да, правда, - ответила она. - Я иногда приезжаю, чтобы побывать в
театре и кое-что купить.
Анджела не рассказала ему, что эти поездки вызываются соображениями
практического свойства, так как она славилась в семье умением покупать, и
для больших закупок родные часто посылали ее в Чикаго. Практичностью и
хозяйственностью она превосходила их всех, а кроме того, сестры и друзья
чрезвычайно ценили ее за то, что она охотно брала на себя всякие хлопоты.
При ее любви к труду ей грозила опасность превратиться в рабочую лошадь для
всей семьи. За что бы она ни бралась, она все делала добросовестно, но
занималась почти исключительно хозяйственными мелочами.
- А скоро вы рассчитываете снова побывать в Чикаго? - спросил он.
- Трудно сказать. Обычно я приезжаю зимой, когда открывается опера. Но
в этом году, возможно, попаду в Чикаго ко Дню благодарения.
- Не раньше?
- Едва ли, - ответила она лукаво.
- Как жаль! А я надеялся, что увижу вас еще этой осенью. Во всяком
случае, когда приедете, дайте мне знать. Я с удовольствием сводил бы вас в
театр.
Юджин очень мало тратился на развлечения, но тут он решился на
некоторый риск. Ведь она не часто будет приезжать. Кстати, он надеялся
получить в ближайшие дни прибавку, а это существенно меняло дело. К тому
времени, когда девушка соберется приехать, он уже будет учиться в Институте
и для него откроется новое поприще. Будущее рисовалось ему в самых радужных
красках.
- Это очень мило с вашей стороны, - ответила Анджела. - Я вас извещу,
когда приеду. Ведь я такая провинциалка, - добавила она, тряхнув головкой,
- в кои-то веки мне удается попасть в большой город.
Юджину нравилось в ней то, что он принимал за бесхитростное
простодушие, - откровенность, с какою она признавалась в своей бедности и
неискушенности. Обычно девушки так не держатся. В ее устах бедность и
неискушенность казались чуть ли не добродетелями; как признание, во всяком
случае, это звучало очаровательно.
- Смотрите же, без обмана, - сказал он.
- Зачем же. Я с удовольствием вас извещу.
Поезд подходил к вокзалу. Юджин забыл в эту минуту, что эта девушка не
так красива и недосягаема, как Стелла, и что по темпераменту ей, вероятно,
далеко до Маргарет. Он смотрел на нее прекрасные матовые волосы, тонкие
губы и совсем особенные голубые глаза, восхищаясь ее прямотой и
безыскусственностью. Как только приехали, он взял ее чемодан и помог ей
разыскать поезд, а потом горячо пожал руку на прощание; ведь она была так
мила и с таким сочувствием и интересом слушала его.
- Помните же! - весело повторял он, усаживая ее в вагон местного
поезда.
- Я не забуду.
- И не сердитесь, если я вам напишу.
- Напротив. Буду очень рада.
- Хорошо, тогда я буду вам писать, - сказал он, выходя из вагона.
Юджин стоял на перроне и смотрел на нее, пока поезд не отошел. Его
радовало это знакомство. Вот славная девушка - чистая, прямая,
бесхитростная. Такою и должна быть хорошая женщина - порядочной и чистой;
это не разнузданная девчонка, как Маргарет; и не равнодушная, бесстрастная
красавица, как Стелла, хотелось ему прибавить, но у него не хватило духу.
Какой-то голос нашептывал ему, что с эстетической точки зрения Стелла была
совершенством, ему и сейчас было больно вспоминать о ней. Но Стелла
навсегда ушла из его жизни - в этом не было никакого сомнения.
В последующие дни Юджин часто думал об Анджеле, мысленно гадая о том,
что представляет собою Блэквуд, какая обстановка и какие люди ее окружают.
Наверно, они так же милы и простодушны, как и его родные в Александрии.
Жители большого города, которых он встречал на своем пути, - в особенности
девушки, а также люди, избалованные богатством, - не представляли в то
время интереса для Юджина. Они были слишком далеки, слишком чужды всему, к
чему он мог стремиться, тогда как такая девушка, какой была, очевидно, мисс
Блю, - сокровище для кого угодно. Он не переставал твердить себе, что
напишет ей. У него в то время не было никакой другой знакомой девушки, и
перед поступлением в Институт он набросал коротенькое письмо, в котором с
благодарностью вспоминал их совместную поездку и спрашивал, скоро ли она
собирается приехать. В ответном письме, пришедшем через неделю, Анджела
сообщала, что предполагает быть в Чикаго в середине или в конце октября и
будет рада, если он навестит ее. Она сообщала ему адрес своей тетки, жившей
на Северной стороне, на Огайо-стрит, и писала, что о дне своего приезда
известит особо. Сейчас она так занята в школе, что ей даже некогда
вспомнить, как чудесно она провела лето.
"Бедная девочка, она заслуживает лучшей участи, - подумал Юджин. -
Когда она приедет, я непременно повидаю ее", - решил он, а к этой мысли
примешивались и многие другие: "Какие у нее волосы!"

ГЛАВА IX

С поступлением в Институт для Юджина началась новая жизнь. Теперь он
понимал, - или так ему по крайней мере казалось, - в чем разница между
служителями искусства и рядовыми людьми. После дневных скитаний по бедным
кварталам Чикаго он внезапно переносился в другой мир, и ему с трудом
верилось, что для него, Юджина Витла, нашлось здесь место. Студенты
казались ему существами иной породы, - во всяком случае некоторые из них.
Даже те, кто не был прирожденным художником, все имели богатое воображение
- душу артиста. Эти молодые люди собрались сюда, как постепенно узнавал
Юджин, со всех концов страны, с запада и юга - из Чикаго и Сент-Луиса, из
Канзаса, Небраски и Айовы, из Техаса, Калифорнии и Миннесоты. Один юноша
был из Саскачеваны - на северо-западе Канады, другой - из Новой Мексики,
которая в то время еще именовалась "территорией". Этого последнего звали
Джил, и товарищи прозвали его "гила-монстр"*, - им казалось, что звучит
достаточно похоже. Юноша из Миннесоты был сыном фермера и собирался на
следующую весну и лето поехать домой - пахать, сеять и жать. А тот, что из
Канзас-Сити, был сыном миллионера.
______________
* Гила-монстр - безобразная ядовитая ящерица, встречающаяся в
пустынных местах штата Аризона.

Юджин вначале особенно увлекся рисунком. Уже в первый вечер он
убедился в неправильности своего представления о светотени. При изображении
человеческого тела ему никак не удавалось передать ощущение плотности и
объема.
- Самая густая тень лежит всего ближе к яркому свету, - лаконично
заметил ему преподаватель в одну из сред, заглядывая через его плечо, - а у
вас все одинаково тускло и монотонно.
Так вот в чем дело!
- Вы рисуете эту фигуру так же, как стал бы строить дом каменщик,
который не разбирается в архитектурном деле. Вы кладете кирпичи без всякого
плана. Где ваш план?
Голос принадлежал мистеру Бойлу, незаметно подошедшему сзади.
Юджин поднял глаза. Он только что начал вырисовывать голову.
- План! Где план? - повторил мистер Бойл, широким движением руки
намечая очертания рисунка. - Прежде всего набросайте главные линии.
Деталями займетесь потом.
И Юджину сразу стало ясно.
В другой раз преподаватель наблюдал за ним, когда он рисовал женскую
грудь. Все у него получалось какое-то деревянное, и красота линий не
давалась.
- Они бывают только круглые! Только круглые, уверяю вас! - разразился,
наконец, долго молчавший мистер Бойл. - Если вы когда-нибудь увидите
четырехугольные, сообщите мне, пожалуйста!
Юджин расхохотался, но вместе с тем и сильно покраснел, понимая,
сколько ему еще надо учиться.
Самое жестокое, что он услышал однажды из уст этого человека, были
слова, обращенные к одному юноше, неумелому и тупому, но очень
старательному.
- Ни черта у вас не выйдет, - грубо сказал он. - Послушайтесь моего
совета и поезжайте домой. Вы больше денег заработаете, нанявшись ломовым
извозчиком.
Весь класс вздрогнул, но таков был этот человек, - он не выносил
бездарности. Мысль о том, что кто-то попусту отнимает у него время, была
ему нестерпима. Он смотрел на искусство по-деловому и отказывался нянчиться
с неудачниками, дураками и тупицами. Ему хотелось внушить классу, что
искусство требует больших усилий.
Однако если откинуть эти суровые и настойчивые напоминания о
трудностях, которые должен преодолеть художник, жизнь в Институте имела
немало приятных и, по-своему, даже заманчивых сторон. Между получасовыми
сеансами, в течение которых позировала натурщица, за вечер бывало несколько
четырех- или пятиминутных перерывов, когда студенты разговаривали, зажигали
потухшие трубки и каждый делал, что хотел. Иногда в комнату заглядывали
слушатели из других классов.
Юджина удивляла вольность, с какою натурщица обращалась со студентами,
а те с нею. Постепенно освоившись, он стал замечать, что некоторые
студенты, учившиеся уже не первый год, поднимались на подмостки, где сидела
девушка, и вступали с нею в разговор. Прозрачный розовый шарф, которым она
закрывала плечи и грудь, не только не скрадывал, а скорее подчеркивал
соблазнительность ее наготы.
- Что вы скажете? - обратился однажды к Юджину сидевший рядом с ним
юноша. - Признаюсь, меня от такого зрелища даже пот прошибает.
- Да, - рассмеялся Юджин. - Картина весьма пикантная.
Студенты часто шутили и смеялись с девушкой, и она тоже смеялась и
кокетничала с ними. Юджин видел, как она расхаживала по классу, заглядывая
в их альбомы, или же останавливалась поговорить с кем-нибудь, спокойно
глядя ему в глаза. Он испытывал в таких случаях сильное волнение, но
подавлял и скрывал его, как нечто такое, чего надо стыдиться и чего не
следует показывать. Однажды, когда он рассматривал снимки, принесенные
кем-то из студентов, девушка, этот цветок улицы, подошла и стала смотреть
через плечо. На ней был легкий шарф; губы и щеки ее были накрашены. Она
стояла совсем близко, прижимаясь мягкой грудью к его плечу и руке. Юджину
показалось, будто по всему его телу прошел ток, но он сделал вид, что
нисколько не смущен.
В классе был рояль, и студенты нередко пели и играли во время
перерывов. Иногда и натурщица присаживалась к инструменту, под ее
аккомпанемент кто-нибудь запевал песню, а двое-трое подтягивали. Юджина
почему-то особенно волновало такое пение, ему чудилось в нем что-то
вакхическое. Он едва владел собой и чувствовал, как у него начинают стучать
зубы. Когда же девушка снова становилась в позу, волна страсти спадала, и
верх брало холодное, эстетическое восприятие ее красоты. Только такие
случайные эпизоды и выводили его из равновесия.
Юджин мало-помалу делал успехи в рисунке и развивался как художник. Он
любил рисовать человеческое тело. Это давалось ему не так легко, как
разнообразные очертания ландшафтов и зданий, но он умел передавать
красивыми, чувственными линиями изгибы тела, - в особенности женского, -
линиями, которые начинали производить впечатление. Он давно уже миновал ту
стадию, когда Бойл вынужден был говорить ему: "Они бывают только круглые".
Его контуры приобрели изящество, которое не замедлило привлечь к себе
внимание преподавателя.
- Вот теперь вы улавливаете не только частности, а и все в целом, -
негромко сказал он ему однажды.
Юджин вспыхнул от удовольствия. В другой раз Бойл заметил:
- Спокойнее, мой мальчик, спокойнее. Слишком много чувственности. В
фигуре этого нет. Из вас вышел бы со временем неплохой мастер фрески, если
вы имеете к этому склонность, - продолжал Бойл. - У вас есть чувство
красоты.
Трепет прошел по телу Юджина. Итак, он начинает овладевать искусством.
Этот человек заметил его способности. Значит, у него действительно есть
талант.
Как-то вечером на доске, где вывешивались всякие объявления, он увидел
следующий красноречивый плакат:

ХУДОЖНИКИ! ВНИМАНИЕ!

МЫ УЖИНАЕМ! МЫ УЖИНАЕМ!
16 НОЯБРЯ У СОФРОНИ.

Все желающие участвовать сообщите свои имена
классным старостам.

Юджин, ничего не слышавший об этом раньше, подумал, что затея эта, по
всей вероятности, исходит не от его класса. Он все же справился у старосты
и узнал, что должен внести всего семьдесят пять центов. Желающие могут
приводить с собой девушек. Большинство так и сделают. Юджин решил принять
участие в ужине. Но где взять даму?
"Софрони" был итальянский ресторанчик в нижней части Кларк-стрит -
квартале, заселенном преимущественно рабочими-итальянцами. Дом, где
находился ресторан, был не много лучше других. Во дворе стояли простые
деревянные столы, и летом там ставили скамейки. Для защиты от дождя над
столами был натянут тент. Впоследствии тент уступил место стеклянной крыше,
благодаря чему помещением стали пользоваться и зимой. В ресторане было
чисто, да и кормили неплохо. Какой-то начинающий журналист или художник
случайно набрел на это заведение, и мало-помалу синьор Софрони стал
замечать, что клиентура его улучшается. Он начал здороваться с новыми
посетителями, отвел для них особый уголок, а однажды накормил небольшую
компанию почти что бесплатным обедом. Слава ресторана росла - один студент
приводил другого, и теперь синьор Софрони мог и зимою устраивать банкеты на
сто человек, беря по семьдесят центов с персоны за ужин с довольно
разнообразным ассортиментом вин и крепких напитков. Все это немало
способствовало его популярности.
Ужин, назначенный на шестнадцатое ноября, был завершением ряда
пирушек, которые до того устраивались в самом классе. Существовала традиция
- при появлении нового студента или вообще постороннего человека
приветствовать его криками: "Угощение! Угощение!" Новичок должен был внести
в пивной фонд свою лепту - два доллара, в противном случае его могли
выкинуть вон или же сыграть с ним какую-нибудь злую шутку. Как только
появлялись деньги, занятия на этот вечер прекращались. Студенты устраивали
складчину и посылали за бочонком пива и бутербродами с сыром, а затем
начиналось веселье - выпивка, пение, игра на рояле и всякие дурачества.
Однажды, к великому изумлению Юджина, студент из штата Омаха, рослый,
благодушный кутила, поднял голую натурщицу, посадил ее к себе на шею и,
приплясывая, понес вокруг комнаты, - девушка изо всех сил дергала его за
волосы, а следом с воплями скакали остальные. Студентки из соседнего
вечернего класса живой натуры бросили работу и прильнули к отверстиям в