Драйзер Теодор. Гений

что-нибудь и знал, то не решился бы расспрашивать. Во-вторых, испугавшись
этих новых осложнений, он написал ей, что готов жениться, и, принимая в
расчет ее тяжелое душевное состояние, решил не медлить с этим. Ему надо
было лишь закончить некоторые этюды, собрать немного денег и найти
подходящую квартиру, где они могли бы устроиться. Он побывал во многих
студиях в разных частях города, но все еще не нашел ничего, что было бы ему
по вкусу и вместе с тем по карману. Найти студию с подходящим освещением,
ванной, спальней и хотя бы небольшим чуланчиком под кухню было трудно. Цены
казались ему очень высокими - от пятидесяти до ста двадцати пяти и ста
пятидесяти долларов в месяц. Были и новые студии, которые строились
специально для богатых бездельников и лентяев, плативших за них, по
предположению Юджина, от трех до четырех тысяч в год. Интересно знать,
размышлял он, достигнет ли он когда-нибудь таких высот?
Беспокоил его и вопрос о меблировке. Мастерская, которую он занимал
вместе со Смайтом и Мак-Хью, напоминала скорее казарму. Там не было ни
коврика, ни дорожки. Стоявшие в спальнях две складные кровати и койка,
крепко сколоченные, но весьма убогие на вид, перешли к ним по наследству от
прежних жильцов. Картины, мольберты и по шкафчику на брата - вот в сущности
и все их хозяйство. Дважды в неделю приходила уборщица, вытирала пыль,
относила белье в прачечную и приводила в порядок постели.
Чтобы устроиться с Анджелой, необходимо было, по мнению Юджина,
множество вещей, и притом вещей совсем другого сорта. Свою будущую студию
он представлял себе примерно такой, как у Мириэм Финч или Нормы Уитмор. В
ней должна стоять стильная мебель - старофламандская или колониальная,
хепелуайт, чиппендейл или шератон - вроде той, какую ему случалось видеть в
антикварных лавках или в магазинах подержанных вещей. Если иметь время,
можно такую мебель подобрать. Анджела, конечно, ни о чем этом понятия не
имеет. В студии должны быть ковры, занавески, всякие безделушки из бронзы,
гипса и даже, если позволят средства, из старинного серебра. Он мечтал
раздобыть со временем бронзовое или гипсовое изваяние Христа на грубом
кресте из орехового или тикового дерева и повесить или поставить его в углу
студии. По бокам возвышались бы два огромных подсвечника с большущими
свечами, закопченные и залитые воском. Зажжешь такие свечи в темной студии,
и в полумраке смутно выступят на стене контуры распятия, запляшут пугливые
тени, и сразу создастся особое настроение.
Обстановка, о какой мечтал Юджин, должна была обойтись примерно в две
тысячи долларов. Сейчас, конечно, об этом нечего было и думать. У него и
всего-то едва ли найдется такая сумма. Он уже собирался написать Анджеле о
том, как трудно подыскать подходящее помещение, но вдруг услышал про студию
на южной стороне Вашингтон-сквер, которую ее владелец, литератор, сдавал на
зиму. Говорили, что студия хорошо обставлена, а плата не выше обычной
квартирной. Владельцу важно было, чтобы в ней поселился человек, который
позаботился бы о ее сохранности до его возвращения будущей осенью. Юджин
немедленно отправился по адресу и был пленен и расположением дома, и видом
из окон, и красивой обстановкой. Он решил, что жить здесь будет одно
удовольствие. А какой превосходный случай познакомить Анджелу с Нью-Йорком!
Тут она получит свои первые приятные впечатления о городе. Как и во всякой
хорошо обставленной студии, какие ему приходилось видеть, тут были книги,
картины, статуэтки, много бронзовых и даже серебряных вещиц. Мастерскую
отделяла от алькова большая рыболовная сеть, окрашенная в зеленый цвет и
усыпанная осколками зеркала, которые должны были изображать рыбью чешую.
Был там и рояль под черное дерево и разрозненные образцы стильной мебели -
"миссионерской", фламандской, венецианской XVI века и английской XVII века,
- и все это, несмотря на такое смешение стилей, отлично гармонировало друг
с другом и вполне соответствовало своему назначению. Кроме мастерской, там
была спальня, ванная и маленький отгороженный уголок, который можно было
приспособить под кухню. Если кое-какие из развешанных по стенам картин с
толком заменить собственными этюдами, подумал Юджин, получится прекрасное
жилище для него и его жены. Стоило это пятьдесят долларов в месяц, и он
решил рискнуть.
Дав понять владельцу, что он снимет студию (один вид ее до некоторой
степени примирил его с неизбежностью женитьбы), Юджин решил, что женится в
октябре. Анджеле можно будет тогда приехать в Нью-Йорк или в Буффало - она
еще не видела Ниагарского водопада, - и там они повенчаются. Анджела
предполагала навестить своего брата в Вест-Пойнте, а потом они вернутся в
Нью-Йорк, чтобы там обосноваться. Приняв это решение, он написал о нем
Анджеле, а также намекнул Смайту и Мак-Хью, что в скором времени, возможно,
женится.
Известие это чрезвычайно огорчило обоих приятелей, которые сжились с
Юджином. У него была привычка подшучивать над людьми, которые ему
нравились. Вставая поутру, он сразу начинал свой день каким-нибудь забавным
замечанием:
- Нет, вы взгляните, какая благородная решимость озаряет сегодня чело
Смайта.
Или же:
- Мак-Хью, ленивый раб, слезай с кровати и постарайся заработать себе
на кусок хлеба.
Мак-Хью в ответ с головой закутывался в одеяло.
- Ох уж эти мне горе-художники, - сокрушенно вздыхал Юджин. - Ничего
путного от них не жди. Им всего-то и нужно несколько вареных картофелин в
день да охапка соломы.
- Да заткнись ты! - ворчал Мак-Хью.
- Ко всем чертям и дьяволам! - доносился откуда-то голос Смайта.
- Если б не я, - продолжал Юджин, - право, не знаю, что сталось бы с
этой студией. Вот что значит, когда какие-то рыбаки и всякая темная
деревенщина пытаются стать художниками.
- Не забудь, кстати, возчиков из прачечных, - добавлял Мак-Хью,
приподнимаясь на кровати и причесывая всей пятерней свои лохмы (Юджин
рассказал приятелям кое-что из своей биографии). - Не забудь о том ценном
вкладе в искусство, который сделала Американская компания паровых
прачечных.
- Что ж, воротнички и манжеты - это и в самом деле произведения
искусства, - отпарировал Юджин, - не то что гвозди или, с позволения
сказать, рыба. Тьфу!
Иногда эта пикировка продолжалась добрых полчаса, пока наконец
чье-либо остроумное замечание не вызывало громкого хохота. К работе
приступали после утреннего завтрака, - завтракали обычно все вместе в
ресторане, - и трудились без перерыва до пяти часов дня, разве что надо
было куда-нибудь пойти, или же приходил кто-нибудь в гости, или хотелось
перекусить.
Они работали бок о бок уже два года, успели за это время изучить друг
друга и хорошо знали, насколько можно рассчитывать на преданность,
отзывчивость, доброту или щедрость товарища. Они, не скупясь, критиковали
один другого, но это была благожелательная критика, с искренним намерением
помочь. Их совместные прогулки то в серые, пасмурные дни, то в дождь, то в
солнечную погоду, поездки на острова - Кони-Айленд и Фар-Рокэуей, посещение
театров и выставок, а также забавных ресторанчиков, где подаются
национальные блюда, были проникнуты духом веселого товарищества. Они
добродушно подшучивали друг над другом, иронизируя по поводу дарования,
наклонностей, отдельных черт характера или нравственных качеств каждого, -
и эти шутки принимались без всякой злобы. То Юджин и Мак-Хью, объединив
усилия, разделывали на все корки Джозефа Смайта, то жертвою острот
становился Юджин либо Мак-Хью, и против него выступали остальные двое.
Искусство, литература, философия, выдающиеся люди, те или иные жизненные
вопросы - все было предметом их споров. Как и раньше, когда Юджин работал с
Джерри Мэтьюзом, он узнавал от друзей много нового. От Джозефа Смайта - о
жизни моряков и о свойствах и особенностях океана; от Мак-Хью - о природе и
жителях великого Запада. У того и у другого был неистощимый запас
воспоминаний, которые давали интересный материал для бесед изо дня в день,
из года в год. Особенно горячие споры вызывала какая-нибудь выставка или
продающаяся коллекция картин, так как тут каждый высказывал свои самые
заветные убеждения относительно того, что в искусстве ценно и вечно. Все
трое не признавали установленных авторитетов, но чрезвычайно ценили
истинные заслуги, независимо от того, шла ли речь о человеке с именем или
совершенно неизвестном. Они то и дело знакомились с произведениями
малоизвестных в Америке художников и распространяли весть об их таланте.
Так постепенно в поле их зрения появились Моне, Дега, Мане, Рибейра,
Монтичелли, и они не переставали изучать их и превозносить.
И потому, когда Юджин в конце сентября заявил, что, возможно, в скором
времени покинет их, поднялся вопль протеста. Джозеф Смайт работал в то
время над морским пейзажем, прилагая все усилия к тому, чтобы добиться
гармоничного по краскам изображения прогнившей палубы торгового суденышка,
полуобнаженного негра у руля и иссиня-черных волн вдали, которые должны
были создать впечатление бесконечного морского простора.
- Ври больше!.. - недоверчиво протянул Смайт, думая, что Юджин шутит.
Правда, откуда-то с Запада еженедельно на имя Юджина приходили письма,
но и Мак-Хью получал письма, и к этому так привыкли, что уже не обращали
внимания.
- Ты женишься? Какого черта! Ну и муженек же из тебя выйдет, нечего
сказать. Я непременно наведаюсь к твоей жене и кое-что расскажу про тебя.
- Нет, правда, я, очевидно, женюсь, - ответил Юджин, которого
рассмешила уверенность Смайта в том, что это шутка.
- Брось, пожалуйста, - подал голос Мак-Хью, стоявший у мольберта и
работавший над сценкой из деревенской жизни - группа фермеров перед зданием
почты. - Неужели ты захочешь разорить наше гнездо?
Оба они любили Юджина. Его общество много им давало, - он всегда был
готов помочь товарищу, всегда полон жизнерадостности и оптимизма.
- Об этом не может быть и речи. Но разве я не вправе жениться?
- Я голосую против, клянусь богом! - патетически воскликнул Смайт. -
Не даю моего согласия. Питер, неужели мы это потерпим?
- Разумеется, нет, - ответил Мак-Хью. - Если он попробует выкинуть
такой номер, мы вызовем полицию. Я подам на него в суд. А кто она, Юджин?
- Держу пари, что знаю, - вмешался Смайт. - Что-то он уж слишком часто
бегает на Двадцать шестую улицу.
Джозеф Смайт имел в виду Мириэм Финч, с которой Юджин познакомил своих
сожителей.
- Вздор! - сказал Мак-Хью, внимательно посмотрев на Юджина.
- Нет, друзья, не вздор: расстаться должно нам!
- Ты что же, не шутишь, Витла? - сказал Джозеф уже серьезным тоном.
- Не шучу, Джо, - спокойно ответил Юджин.
Он стоял у мольберта и изучал перспективу своего шестнадцатого
нью-йоркского этюда, на котором были изображены три паровоза в ряд,
въезжающие в железнодорожный парк. Дым, туманный воздух, грязные
подпрыгивающие товарные вагоны - красные, зеленые, синие, желтые, - в этом
была красота, сила и красота неприкрашенной действительности.
- И скоро? - так же серьезно спросил Мак-Хью, испытывая легкий прилив
грусти, которая овладевает нами, когда что-то приятное близится к концу.
- Вероятно, в октябре, - ответил Юджин.
- Печально, черт возьми! - сказал Смайт.
Он отложил кисть и медленно отошел к окну. Мак-Хью, менее склонный к
проявлению своих чувств, продолжал задумчиво работать.
- Когда ты принял такое решение, Витла? - спросил он немного погодя.
- Видишь ли, Питер, это давнишняя история. В сущности, я бы раньше
женился, если б средства позволяли. У меня есть обязательства перед вами, а
то я не стал бы обрушивать на вас эту новость. Я буду платить свою долю за
студию, пока вы не подыщите кого-нибудь другого.
- К черту студию, - сказал Смайт. - Мы не хотим никого другого. Что ты
скажешь, Питер? Жили же мы раньше вдвоем.
Смайт молча потирал свой квадратный подбородок, посматривая на
приятеля с таким видом, точно они очутились перед катастрофой.
- Пустяки, - сказал он, - ты прекрасно знаешь, что нас не интересует
твоя доля за студию. Но, может быть, ты все-таки скажешь, на ком женишься?
Мы ее знаем?
- Нет, не знаете, - ответил Юджин. - Она из Висконсина. Та, от которой
я получаю письма. Ее зовут Анджела Блю.
- В таком случае за здоровье Анджелы Блю! - воскликнул Смайт, к
которому вернулось обычное веселое настроение, и, схватив кисть, он, словно
чашу, поднял ее вверх. - За здоровье миссис Витла, и пусть, как говорят в
Нова-Скотии, ее парус пройдет невредимым через все бури, а ее якорь
выдержит любой шторм.
- Ура! - подхватил Мак-Хью, заражаясь настроением приятеля. -
Присоединяюсь! Когда же свадьба?
- Собственно говоря, день еще не назначен. Приблизительно в первых
числах ноября. Только я просил бы вас никому об этом не говорить. Хотелось
бы избежать лишних расспросов.
- Никому не скажем, хотя, надо признаться, нелегко нам слышать это,
старый ты морж! Почему, черт возьми, ты не дал нам времени подготовиться к
этой мысли, скотина ты этакая?
И Смайт укоризненно ткнул его в бок.
- Поверьте, я огорчен не меньше вашего, - сказал Юджин. - Мне грустно
уходить из нашей студии, право, грустно. Но мы не будем терять друг друга
из виду. Я ведь остаюсь в Нью-Йорке.
- Где же ты намерен поселиться? В самом городе? - спросил Мак-Хью, все
еще хмурясь.
- Разумеется. Тут неподалеку, на Вашингтон-сквер. Помните студию
Дикстера, про которую рассказывал Вивер, ту самую, на третьем этаже, на
Шестьдесят первой улице? Вот это она и есть.
- Не может быть! - воскликнул Смайт. - Здорово ты устроился. Как тебе
удалось?
Юджин объяснил.
- Гм, повезло, - сказал Мак-Хью. - Твоей жене там понравится. Надеюсь,
у вас найдется уютный уголок для бродяги-художника, если он как-нибудь
заглянет к вам?
- Фермерам, морякам и бездарным художникам вход категорически
воспрещен! - торжественно заявил Юджин.
- К чертовой бабушке! - сказал Смайт. - Когда миссис Витла узнает нас
поближе...
- ...она пожалеет, что приехала в Нью-Йорк, - закончил Юджин.
- Она пожалеет, что не познакомилась с нами раньше, - сказал Мак-Хью.

КНИГА ВТОРАЯ

БОРЬБА

ГЛАВА I

Бракосочетание Юджина и Анджелы состоялось в Буффало второго ноября.
Как было решено заранее, их сопровождала Мариетта. Предполагалось, что
потом все трое поедут посмотреть Ниагарский водопад, затем отправятся в
Вест-Пойнт, где сестры повидаются с Дэвидом, после чего Мариетта вернется
домой, чтобы рассказать обо всем родителям. Волею обстоятельств все было
обставлено чрезвычайно скромно, не надо было проходить через церемониал
поздравлений, никто не подносил подарков, за которые нужно было бы
благодарить. Анджела объяснила своим родным и друзьям, что Юджину в это
время года нельзя надолго отлучаться из Нью-Йорка. Она знала, что он против
свадебных торжеств, на которые слетелась бы вся ее родня (Юджин называл это
"быть прогнанным сквозь строй"), и охотно согласилась приехать к нему.
Семья Юджина еще ничего не знала. В последний приезд домой он намекнул,
что, вероятно, женится и что невеста его не кто иная, как Анджела. Но из
всех родных только Миртл однажды видела Анджелу, а она жила теперь в
Оттумве, в штате Айова. Старик Витла был несколько разочарован. Он
надеялся, что Юджин сделает блестящую партию. Его сын, такой видный малый,
знаменитый художник, чьи рисунки то и дело печатаются в журналах, должен
был, по его мнению, жениться (в Нью-Йорке, где столько возможностей!) уж по
крайней мере на богатой наследнице. Разумеется, если Юджину угодно
осчастливить какую-то провинциалку, это его дело, но не о том мечтали его
родные.
Настроение, при котором проходило брачное торжество, - во всяком
случае, что касается Юджина, - едва ли соответствовало важности момента.
Его мучило сознание, что он, по-видимому, совершает ошибку. Он не мог
отделаться от чувства, что только стечение обстоятельств и его собственная
слабохарактерность принуждают его выполнить обещание, от которого, пожалуй,
следовало отказаться. Единственное, чего он этим, безусловно, достиг, это
избавил Анджелу от злополучной участи старой девы. Но это представлялось
ему слабым утешением. Анджела была мила и преданна, она чрезвычайно
серьезно относилась к жизни, к нему лично и ко всему, что взывало к ее
чувству долга. Но не такой Юджин рисовал себе настоящую подругу -
возлюбленную, которая была бы смыслом и венцом его существования. Где же
тот священный огонь, который должен сейчас гореть в его душе? Где они,
возвышенные мысли о будущей совместной жизни? Где то чувство, которое он
испытал, впервые увидев Анджелу в доме ее тетки в Чикаго? Что-то произошло.
Не сам ли он опошлил свой идеал излишней интимностью, - сорвал прекрасный
цветок и втоптал в грязь? Неужели в браке действительно нет ничего, кроме
физической страсти? Или же истинный брак представляет собой нечто более
благородное - союз высоких мыслей и чувств? В таком случае разделяет ли их
с ним Анджела? Она как будто тоже обнаруживала порой возвышенные чувства и
стремления. Нельзя сказать, чтобы она отличалась широтою ума и большим
развитием, но это не мешало ей чувствовать хорошую музыку и разбираться в
прочитанном. Она ровно ничего не понимала в искусстве, но душа ее тянулась
к прекрасному. Почему же этого недостаточно, чтобы их жизнь была сносной,
спокойной и даже приятной? И действительно ли этого недостаточно?
Но сколько Юджин ни раздумывал над этим, у него не проходило ощущение,
что в их союзе что-то неладно. Правда, он честно выполнил свой долг -
обязательство, которое он сам на себя взвалил, - и все же не чувствовал
себя счастливым. Он шел на этот брак, как человек, соглашающийся на
известную жертву в угоду общественному мнению. Возможно, что все обойдется,
а возможно, что и нет. Он не мог согласиться с существующими взглядами, что
браки заключаются на всю жизнь и что если он сегодня женится на Анджеле, то
должен будет жить с ней до конца дней своих. Он знал, что таков
общепринятый взгляд на брак, но ему этот взгляд был отнюдь не по душе. Союз
двух людей, по его мнению, должен основываться на сильном желании жить
вместе и ни на чем другом. Он не имел представления о чувстве долга,
которое внушает человеку привязанность к своему потомству, так как у него
не было ни детей, ни желания ими обзаводиться. Дети - это только лишняя
неприятность. Брак - уловка, с помощью которой природа вынуждает человека
осуществлять ее цели, состоящие в продолжении человеческого рода. Любовь -
западня, страсть - наспех состряпанная приманка. Природа и закон
продолжения жизни заставляют человека выполнять то, что ему назначено, как,
скажем, ломовую лошадь заставляют тащить тяжелый груз. Юджин считал, что
ничем не обязан ни природе, ни закону продолжения жизни на земле. Он не
просил, чтобы его произвели на свет. Путь его не был усыпан розами. Так
почему же он должен делать то, чего требует от него природа?
Встретившись с Анджелой, он нежно поцеловал ее, так как при виде ее в
нем снова вспыхнуло желание, еще недавно настойчиво владевшее им. Со
времени их последней встречи он не прикасался к женщине, главным образом,
потому, что никого поблизости не было, но еще и потому, что воспоминания и
ожидания, связанные с Анджелой, были слишком живы, и сейчас с нетерпением
ждал конца брачной церемонии. Еще утром он позаботился о разрешении на
брак, и с поезда, которым прибыли Анджела с Мариеттой, отвез их прямо к
методистскому священнику. Обряд, который так много значил для Анджелы, в
глазах Юджина не играл никакой роли. Клочок бумаги, полученный им в отделе
регистрации браков, и стереотипная фраза о том, что отныне он должен
"любить, беречь и почитать", казались ему простой формальностью. Конечно,
он будет любить, уважать и беречь ее, если это окажется возможным, - в
противном же случае не станет этого делать. Анджела между тем, надев
обручальное кольцо и услышав знаменательные слова: "этим кольцом обручаю
тебя", почувствовала, что все ее мечты сбылись. Теперь она действительно
по-настоящему "миссис Юджин Витла". Ей незачем больше терзаться мыслью, что
придется кончать с собой, что она будет опозорена или что ей суждена
одинокая, достойная жалости жизнь. Она стала женою художника,
многообещающего художника, и будет жить в Нью-Йорке. Какая будущность
открывается перед нею! Значит, Юджин все же любит ее. Она считала, что он
доказал это. Он потому медлил с женитьбой, что ему трудно было надлежащим
образом устроить их совместную жизнь. Иначе он давно бы на ней женился.
Они отправились в отель "Ирокез", записались там как муж и жена и
сняли отдельный номер для Мариетты. Последняя под тем предлогом, что ей
хочется после езды в вагоне скорее принять ванну, покинула их, обещав
поспеть к обеду. Юджин и Анджела остались наконец одни.
И тут он убедился, что, вопреки всем прекрасным теориям, радость этой
минуты в значительной мере притуплена для него прежней близостью с
Анджелой. Правда, он снова может обладать ею. Желание, которое так сильно
владело им, будет удовлетворено, но с него сорван покров заманчивой тайны.
Их настоящая свадьба была отпразднована в Блэквуде несколько месяцев назад,
а то, что происходило сейчас, было буднями брака. Юджин вновь испытал
острое и сладостное ощущение их близости, но обаяние чего-то чудесного,
неизведанного исчезло. Он жадно обнял Анджелу, но теперь в нем говорило
скорее грубое физическое влечение, чем благоговейный восторг.
Для Анджелы же ничто не изменилось. У нее было любящее сердце, и в
Юджине заключался для нее весь мир. В ее глазах он вырастал в героическую
фигуру. Его талант был священным огнем. Ни один человек на свете не мог
знать столько, сколько знал Юджин. Никто не мог сравниться с ним как
художник. Правда, он не был практичен, как другие мужчины (ее братья и
зятья, например), зато он гений, - незачем ему быть практичным. Она уже
думала о том, какой будет ему преданной женой, верной помощницей на пути к
успеху. Ее опыт учительницы, ее умение дешево покупать, ее практический ум
- все это окажет ему большую помощь.
Два часа, оставшиеся до обеда, они предавались любовным утехам, а
затем оделись и спустились в ресторан. Анджела сшила себе к свадьбе
несколько нарядных платьев, истратив на это сбережения многих лет, и сейчас
была исключительно красива в черном шелковом платье со вставкой и рукавами
из светло-серого шелка, расшитого мелким жемчугом и черным бисером.
Мариетта в бледно-розовом шелковом платье, нежном, как цвет персика, сильно
вырезанном, с короткими рукавами, блистала юностью, свежестью и
жизнерадостностью. Теперь, когда она благополучно выдала сестру замуж, она
ни в коей мере не считала себя обязанной прятаться от Юджина или скрывать
свою красоту из боязни затмить Анджелу. Она была в исключительно веселом
настроении, и Юджину трудно было - даже в эту минуту - не сравнивать ее с
сестрой. Улыбка Мариетты, ее остроумие, ее безотчетная смелость - все это
представляло резкий контраст с тихой Анджелой.
Кричащая роскошь современных отелей теперь никого уже не удивляет; но
для Анджелы и Мариетты в этом было достаточно новизны, и окружающая
обстановка произвела на них сильное впечатление. В пышном убранстве отеля
Анджела видела знамение ожидающего их с Юджином блистательного будущего.
Ковры, портьеры, лифты и официанты - вся эта дешевая роскошь говорила ей о
чем-то возвышенном. После дня, проведенного в Буффало, куда их привлекли
красоты Ниагарского водопада, новобрачные отправились в Вест-Пойнт. Здесь
они побывали на параде в честь какого-то заезжего генерала и на балу в
военной академии. Прелестную Мариетту встретил такой успех среди товарищей
ее брата, что она решила остаться в Вест-Пойнте еще на неделю, так что
Юджин и Анджела могли отправиться в Нью-Йорк и побыть там некоторое время
одни. Они пробыли в Вест-Пойнте ровно столько, сколько потребовалось, чтобы
сдать Мариетту в надежные руки, а затем уехали в Нью-Йорк, спеша вступить
во владение своими апартаментами на Вашингтон-сквер.
Поезд прибыл вечером, и панорама освещенного города, открывшаяся перед
ними с берега Северной реки, против Сорок второй улицы, произвела на
Анджелу огромное впечатление. Она не имела ни малейшего представления о
Нью-Йорке, и когда кэб, по указанию Юджина, свернул на Бродвей и, часто
останавливаясь, направился к Пятой авеню, ее глазам впервые открылся тот
сверкающий мишурным блеском проспект, который впоследствии получил название
"великого белого пути". Юджин давно уже научился видеть здесь характерные
для нью-йоркской жизни дешевку и фальшь, но все же эта выставка красоты,
нарядов и дутых репутаций еще не потеряла для него своей заманчивости и
невольно действовала на его воображение. Здесь можно было встретить
театральных критиков и известных актеров, актрис и хористок - богинь и
одновременно игрушек жадных, невежественных, ненасытных богачей. Юджин
показывал Анджеле театры, обращал ее внимание на известные имена, описывал
рестораны, отели, магазины и лавки, в которых продаются всякие безделушки и
побрякушки, пока наконец они не свернули на нижнюю часть Пятой авеню, где