Драйзер Теодор. Гений

пароходных компаний, решала, какого размера чемоданы нужно купить, какие
вещи взять в дорогу, позаботилась насчет билетов и разузнала цены в разных
отелях и пансионах, в которых, возможно, придется жить. Она была так
ошеломлена славой, неожиданно свалившейся на ее мужа, что с трудом отдавала
себе отчет в происшедшем.
- Знаешь, Юджин, что говорит мистер Байердет? - сказала она однажды,
имея в виду пароходного агента, с которым неоднократно совещалась. - Он
уверяет, что, если мы едем только на лето, нет никакого смысла брать с
собой много вещей - разве что самое необходимое. Он говорит, что если
понадобится, мы купим там что угодно из платья, и осенью я смогу привезти
это сюда беспошлинно.
Юджин одобрил эту мысль. Он подумал, что Анджеле доставит удовольствие
походить по магазинам. Они решили ехать через Лондон, а на обратном пути
сесть на пароход в Гавре. Десятого мая они выехали, через неделю были в
Лондоне, а первого июня прибыли в Париж. Лондон произвел на Юджина большое
впечатление. Он вовремя приехал туда: сезон туманов и холодов миновал, и
город, купавшийся в золотистой дымке, мог кого угодно привести в восторг.
Лондонские магазины не понравились Анджеле, она считала, что это "второй
сорт". Ее также неприятно поразили условия жизни неимущих классов, обилие
ужасающе бедных и нищенски одетых людей. И она и Юджин отметили тот
любопытный факт, что все англичане на редкость одинаковы - одинаково
одеваются, одинаково ходят, одинаково носят шляпы, одинаково держат в руках
трости. Мужчины элегантные, подтянутые, произвели на Юджина хорошее
впечатление. Женщины ему не понравились. Он нашел, что они неуклюжи,
некрасивы и безвкусно одеты.
Но какая разница во всем, едва они очутились в Париже! В Лондоне, не
имея свободных средств (Юджин считал, что не может позволить себе дорогих
столичных развлечений и комфорта) и не привезя с собой никаких
рекомендательных писем, он был вынужден довольствоваться поверхностным
знакомством с тем, что видит случайный путешественник, - кривые улицы,
сутолока на перекрестках, Тауэр, виндзорский замок, старинные подворья
юридических коллегий, Стрэнд, Пиккадилли, собор св. Павла и, конечно,
Национальная галерея и Британский музей. Он побывал и в Южно-Кенсингтонском
музее и в прочих сокровищницах, где хранятся шедевры искусства. Но главное
впечатление, полученное им от Лондона, был консервативный дух, империализм,
военщина. Он нашел Лондон серым, однообразным, менее характерным, чем
Нью-Йорк, и даже менее живописным. Другое дело Париж. Этот город вечного
праздника, город, пестрящий веселыми заманчивыми, свежими красками,
напоминал ему человека, собравшегося на загородную прогулку. Сойдя на
пристани в Кале, по дороге в Париж, а потом и в самом Париже Юджин все
время чувствовал, насколько велика разница между Францией и Англией. Первая
казалась юной, полной надежд, по-американски до смешливости веселой, вторая
- серьезной, угрюмой и кислой.
У Юджина было много рекомендательных писем от мосье Шарля, Хадсона
Дьюла, Луи Диза, Леонарда Бейкера и других. Едва они узнали о его планах,
как вызвались дать ему адреса своих друзей в Париже, которые могли быть ему
полезны. Самое разумное, уверяли они его, если он не хочет обзаводиться
собственной студией и желает овладеть французским языком, это - устроиться
в какой-нибудь приятной французской семье; там он будет слышать только
французскую речь и быстро освоится с ней. Если же этот план ему не
улыбается, то лучше всего поселиться на Монмартре, где он без труда найдет
прекрасную студию и встретит много американских и английских студентов.
Некоторые из американцев, к которым у него были рекомендательные письма,
жили в Париже постоянно. Как только он обзаведется небольшим кружком
друзей, говорящих по-английски, все пойдет отлично.
- Вы будете поражены, Витла, - сказал ему однажды Диза, - как
превосходно французы понимают английский язык, если он сопровождается
выразительной мимикой.
Юджин хохотал, слушая рассказы Диза о его затруднениях и удачах. Но
теперь он убедился, что Диза был прав. Жестикуляция очень помогала, и его в
большинстве случаев понимали.
Прожив несколько дней в отеле, Юджин и Анджела в конце концов сняли
студию, которую рекомендовал им парижский представитель фирмы "Кельнер и
сын" мосье Аркен. В студии этой, находившейся на третьем этаже и хорошо
обставленной, жил американский художник Финли Вуд (Юджин вспомнил, что о
нем когда-то упоминала Руби Кенни), на лето уезжавший из Парижа. Благодаря
рекомендации мосье Шарля мосье Аркен приложил все старания устроить Юджина
возможно удобнее, причем заявил, что платить он может по своему усмотрению,
- скажем, франков сорок в месяц. Осмотрев студию, Юджин пришел в восторг.
Она была расположена в глубине двора и окнами выходила в садик. Участок, на
котором стоял дом, представлял собой небольшую возвышенность, отлого
спускавшуюся к западу, и так как сплошная линия зданий в этом месте
прерывалась, из окон открывался широкий вид на Париж, на силуэт Нотр-Дам и
на устремленную ввысь Эйфелеву башню. Вечером, когда город загорался
огнями, зрелище было волшебное. Возвратившись к себе, Юджин придвигал стул
к своему любимому окну и наслаждался видом ночного Парижа, пока Анджела
готовила чай с лимоном или со льдом или поджаривала что-нибудь на скорую
руку. Она кормила Юджина традиционными американскими блюдами, вкладывая в
это всю свою энергию и трудолюбие: сама ходила в ближайшие гастрономические
магазины, овощные палатки, кондитерские, закупала нужные продукты в
минимальных количествах, всегда выбирая все лучшее, и готовила с большой
тщательностью. Анджела была отличной кулинаркой и любила, чтобы стол был
красиво сервирован, чтобы все сверкало. Она не искала никаких знакомств,
чувствуя себя вполне счастливой в обществе Юджина и считая, что и он должен
быть так же счастлив с нею. У нее не было ни малейшего желания пойти
куда-либо одной - она ходила в город только вместе с ним. Она подстерегала
каждую его мысль, каждое движение, стараясь угадать малейшую его прихоть.
Главной прелестью Парижа в глазах Юджина были колоритность и богатство
вкуса, проявлявшиеся во всем. Ему не надоедало смотреть на низкорослых
французских солдат в широченных красных штанах, голубых мундирах и красных
кепи, или на полицейских в плащах и с саблями, или на кучеров, с видом
благодушного превосходства восседавших на козлах своих фиакров. Сена, по
которой в это время года оживленно шныряли лодки, сад Тюильри с его
мраморными статуями, аккуратными дорожками и каменными скамьями, Булонский
лес, Марсово поле, Трокадеро, Лувр, изумительные парижские улицы и музеи -
все это производило на Юджина впечатление чудесного сна.
- Да! - вырвалось у него однажды, когда он шел с Анджелой по
набережной Сены в направлении Исси. - Для художника здесь поистине рай
земной. Ты только вдохни, какой аромат (аромат, кстати, исходил от
видневшейся в отдалении парфюмерной фабрики), взгляни на эту баржу! - Он
прислонился к парапету. - Ах, как здесь хорошо! - вздохнул он.
Обратно они возвращались в сумерки на открытом империале омнибуса.
- После смерти я надеюсь попасть в Париж, - со вздохом сказал Юджин. -
Лучшего рая мне не нужно.
Однако спустя некоторое время пребывание в Париже, как и всякое
затянувшееся удовольствие, потеряло для него часть своей прелести. Юджин
чувствовал, что он мог бы поселиться здесь, если бы позволила ему работа.
Но сейчас ему необходимо было вернуться в Америку.
Вскоре Юджин стал замечать, что Анджела если не развилась духовно, то,
во всяком случае, стала более уверенной в себе. Состояние робости, в
котором она находилась в ту осень, когда впервые приехала в Нью-Йорк, и
которое еще более усилилось, когда она окунулась в атмосферу искусства и
очутилась среди странных друзей Юджина, уступило место уверенности,
порожденной опытом. Убедившись, что Юджин всеми своими мыслями, чувствами и
интересами живет в мире возвышенного, что его внимание всецело поглощают
уличные толпы, типы людей, бульвары, здания и их силуэты на фоне неба,
смешное и трогательное в жизни, - она целиком взяла на себя все дела
хозяйственного порядка. Очень скоро ей стало ясно, что Юджин рад
предоставить все заботы о своем благополучии кому угодно, лишь бы нашелся
такой человек. Ему не доставляло ни малейшего удовольствия покупать
что-нибудь для себя. Он терпеть не мог всякие домашние мелочи. Доставать
билеты, искать что-нибудь в железнодорожном указателе, наводить справки,
вступать в пререкания и что-то кому-то доказывать - все это вызывало у него
чувство отвращения.
- Послушай, Анджела, ты сама достанешь билеты, правда? - говорил он
умоляющим голосом.
Или же:
- Поговори уж ты с ним. Мне сейчас некогда. Хорошо?
Анджела спешила выполнить поручение, в чем бы оно ни заключалось,
стремясь доказать, что она действительно полезна и необходима ему.
Забравшись на крышу омнибуса, Юджин, как бывало в Нью-Йорке, все рисовал,
рисовал и рисовал, - кебы, фиакры, пассажирские пароходики на Сене,
характерные фигуры и лица в парках, садах, мюзик-холлах - словом, все, что
ни попадалось на глаза. Он был неутомим. Он хотел только одного - чтобы его
не слишком беспокоили, чтобы ему не мешали заниматься своим делом.
Обыкновенно та же Анджела и расплачивалась всюду, где им приходилось
побывать за день. Его бумажник был у нее, она распоряжалась всеми чеками, в
которые они превратили свою наличность, вела строгую запись расходов,
ходила по магазинам, покупала и платила. Юджину предоставлялась полная
возможность смотреть на что ему угодно и думать о чем угодно. В этот первый
период их брака Анджела возвела его на пьедестал, и Юджин не прочь был
восседать на нем, скрестив ноги, как индийский божок.
Только по ночам, когда его внимание не отвлекали посторонние звуки и
впечатления, когда даже его искусство не стояло между ними преградой, когда
она могла сжимать его в своих объятиях и его неугомонный дух смирялся под
пьянящим действием ее страсти, - лишь тогда она чувствовала себя равной
ему, действительно достойной его.
Восторги, которыми они упивались во тьме или при мягком свете
небольшого ночника, свисавшего на цепях с потолка над их широкой кроватью,
или при свете зари, когда утренняя свежесть вливалась в окна вместе с
щебетанием птиц, гнездившихся на единственном дереве их крошечного садика,
- были с ее стороны проявлением и безоглядной щедрости и бездонного
эгоизма. Она жадно впитала философию Юджина о наслаждении радостями жизни,
поскольку это касалось их самих, и тем охотнее восприняла его взгляды, что
они совпадали с ее собственными смутными воззрениями и пылкими порывами.
Анджела взошла на брачный алтарь после многих лет самоотречения, после
многих лет, проведенных в горьких сомнениях и тоске по замужеству, которое
могло и вовсе миновать ее, и принесла с собою на брачное ложе всю
накопившуюся у нее бурную страсть. Она была незнакома с этикой и
физиологией брака (если не считать того, что позволялось ей, девственнице,
знать). Рассказы приятельниц о вещах, которые они и сами знали лишь
понаслышке, двусмысленные признания замужних подруг, советы старшей сестры
(в каких выражениях они были преподаны - одному богу известно!) - все это
нисколько не рассеяло невежества Анджелы. Поэтому сейчас, позабыв обо всем
на свете, она с упоением познавала тайны брака, убежденная, что
необузданное удовлетворение страсти - явление вполне естественное. Это было
к тому же, как она постепенно обнаружила, универсальным средством против
всяких расхождений во взглядах и характере, грозивших их душевному покою. С
первых же дней их совместной жизни в студии на Вашингтон-сквер и особенно
теперь, в Париже, они предавались нескончаемой оргии страсти, хотя это ни в
коем случае не было потребностью их натур и еще меньше соответствовало тем
требованиям, которые предъявляли Юджину его труд и творчество.
Для Юджина Анджела была источником изумления и радости, и не столько,
пожалуй, радости, сколько изумления. Она была, в известном смысле,
элементарна. Юджин - нет. Он и в этом оставался художником, как и во всем
другом, и пребывал неизменно в таком состоянии восторженности, которое
физические силы, надорванные напряженной работой мозга, не могли питать без
конца. Волнующая радость неизведанного, романтика приключения или, если
хотите, интриги, раскрытие всего, что таится в женщине, - вот в сущности
что составляло главную прелесть его романов или даже стимул, толкавший его
на романы. Одержать победу над женщиной - прекрасно, но если вдуматься, то
это борьба, в которую прежде всего вовлечен интеллект. Осуществить свои
мечтания, добиться того, чтобы желанная женщина отдала себя всю целиком, -
вот что неизменно увлекало в нем и чувство и воображение.
Но все это напоминало головокружительную пропасть, над которой
протянуты тончайшие серебряные нити, - и он знал красоту этой пропасти, но
опасностей ее не подозревал. Он наслаждался плотской радостью, которую
давала ему Анджела. Это было то, чего, как ему казалось, он сам хотел.
Анджела же видела в своей способности удовлетворять его неистощимую как
будто страсть не только выражение любви к нему, но и свой долг.
Установив свой мольберт в новой студии, Юджин работал иногда с десяти
утра до двенадцати, иногда с двух до пяти. В пасмурные дни они с Анджелой
либо предпринимали всевозможные прогулки и поездки, либо шли осматривать
музеи, картинные галереи или общественные здания. Часто они отправлялись
бродить по рабочим кварталам или вдоль железнодорожного полотна. Юджина
больше всего привлекали сумрачные фигуры бедняков, и он особенно тяготел к
темам, говорившим о заботе и нужде. Он зарисовывал не только танцовщицу из
мюзик-холла и эффектные фигуры апашей в кварталах, которые впоследствии так
и стали называться кварталами апашей, не только участников пикника
где-нибудь в Версале или Сен-Клу и пароходных пассажиров на Сене, но и
рабочих при выходе из фабричных ворот, железнодорожных сторожей у
шлагбаумов, рыночных торговцев, рынки ночью, уличных подметальщиков,
газетчиков, цветочниц - всегда на фоне какой-нибудь яркой, своеобразной
уличной сцены. Наиболее любопытные уголки города - башни, мосты, виды реки,
фасады - служили фоном для его типов, суровых, живописных или трогательных.
Он надеялся этими вещами заинтересовать Америку, показать новой выставкой
не только силу и многогранность своего таланта, но и то, насколько он
вырос, насколько окрепло его чувство цвета, его искусство тонкой
психологической характеристики, его вкус в композиции и деталировке. Он не
отдавал себе отчета в том, что его усилия могут оказаться тщетными, что его
невоздержание может обескровить его талант, убить все краски в окружающем
мире, притупить воображение, парализовать волю раздражительностью, помешать
успеху. Он не имел понятия о том, как сильно отражается половая жизнь на
трудоспособности человека, какой вред может причинить самому талантливому
художнику злоупотребление в этой области - как под его влиянием искажается
чувство цвета, ослабевает способность суждения о типическом, столь
необходимая для правильного истолкования жизни, обрекаются на безнадежность
все попытки чего-либо добиться, блекнут самые заветные цели и жизнь
начинает казаться лишенной смысла, а смерть - избавлением.

ГЛАВА IX

Лето прошло, а вместе с ним свежесть и новизна парижских впечатлений,
хотя нельзя сказать, чтобы Париж утратил для Юджина свое очарование.
Своеобразие жизни незнакомого ему народа, другие, по сравнению с его
собственной страной, идеалы и вкусы, более снисходительное и человечное
отношение к вопросам нравственности, более спокойное приятие ударов судьбы,
человеческих слабостей и классовых различий, не говоря уже о разнице во
внешнем облике, в одежде, жилье и развлечениях, - все это в равной мере
удивляло и занимало его. Он мог без устали изучать европейскую архитектуру,
сравнивая ее с американской, он отмечал терпимость французов, ту легкость,
с какою они относятся к жизни, выслушивал нескончаемые рассуждения Анджелы
о любви французских хозяек к чистоте, об их трудолюбии и бережливости,
радовался, что здесь не заметно присущей американцам потребности всегда
что-то делать. Анджелу поражали исключительная дешевизна стирки белья и
ловкость, с какой их консьержка (которая верховодила всем кварталом и
достаточно знала английский язык, чтобы объясняться с жилицей-американкой)
справлялась со своей работой: и провизию сама закупала, и готовила, и шила,
и принимала гостей. Здесь не знали ни изобилия продуктов, ни бессмысленного
расходования их, столь характерного для Америки. Анджела и сама была
бережлива, поэтому она очень подружилась с мадам Бургош и училась у нее,
как лучше навести экономию и порядок в хозяйстве.
- Странный ты человек, Анджела, - сказал ей однажды Юджин. - По-моему,
тебе больше нравится сидеть внизу под лестницей и болтать с этой
француженкой, чем бывать в обществе самых знаменитых художников и
писателей. О чем ты можешь говорить с ней?
- Да ни о чем особенном, - ответила Анджела, от которой не укрылся
легкий намек на отсутствие у нее интереса к искусству. - Просто она умная
женщина. И к тому же очень практичная. У мадам Бургош за полчаса скорее
научишься разным хитростям экономии, чем у любой американской хозяйки за
всю жизнь. А интересует она меня не больше, чем другие. Твои художественные
натуры, насколько я могла наблюдать, только и умеют, что без толку носиться
повсюду и разыгрывать из себя бог весть кого, хотя на самом деле ничего
собой не представляют.
Юджин услышал в ее словах обиду, вызванную его замечанием, которое
было сделано не совсем в том духе, как она его восприняла.
- Я вовсе не хотел сказать, что у нее нет своих достоинств, - начал он
оправдываться. - Для всего нужен талант, надо полагать. Мадам Бургош,
несомненно, производит впечатление неглупой женщины. А где ее муж?
- Убит на войне, - с сокрушением ответила Анджела.
- Ну что ж, ты, наверно, столькому научишься у нее, что в Нью-Йорке
сможешь управлять целым отелем. Мне кажется, ты и без мадам Бургош недурно
справлялась с нашим хозяйством.
Юджин произнес этот комплимент с улыбкой. Ему хотелось отвлечь мысли
Анджелы от искусства и художников. Он надеялся, что она почувствует или
поймет, что он не хотел ее обидеть; но утихомирить ее было не так-то легко.
- Ты, очевидно, считаешь меня полным ничтожеством, Юджин, - сказала
она немного погодя. - Почему ты с таким презрением говоришь о моих беседах
с мадам Бургош? Она далеко не скучный человек. Это исключительно умная
женщина. Ты ее не знаешь, ты никогда не разговаривал с ней. Она говорит,
что ей достаточно было взглянуть на тебя, и она сразу поняла, что ты совсем
не такой, как другие. Ты напоминаешь ей какого-то мистера Дега, который
когда-то жил здесь. Это правда был знаменитый художник, Юджин?
- Был ли Дега великий художник? - воскликнул Юджин. - Еще бы! И он
занимал эту студию?
- Да, но только давно - лет пятнадцать назад.
Юджин просиял от удовольствия. Это был серьезный комплимент, и теперь
уж он не мог не проникнуться симпатией к мадам Бургош. Она, несомненно,
умница, иначе бы ей и в голову не пришло такое сравнение. Анджела, не в
первый раз добившись от него признания, что ее домовитость и хозяйственные
способности играют такую же важную роль в этом мире, как и всякие другие
дарования, успокоилась и развеселилась. Как мало влияет на человеческую
натуру искусство, окружающие условия, перемена климата или места, подумал
Юджин. Вот он в Париже, он материально неплохо обеспечен, достиг славы, или
по крайней мере находится на пути к ней, а между тем они ссорятся с
Анджелой из-за сущих пустяков, совсем как, бывало, дома, в Нью-Йорке, на
Вашингтон-сквер.
К концу сентября большинство парижских этюдов Юджина было уже в таком
состоянии, что он мог закончить их где угодно. Холстов пятнадцать были
совсем готовы, другие близки к завершению. Юджин решил, что лето у него не
пропало даром. Он много работал, и результат его трудов был налицо -
двадцать шесть полотен, нисколько не уступавших, по его мнению, написанным
в Нью-Йорке. Они отняли у него меньше времени, но это объяснялось тем, что
он стал увереннее в себе, увереннее в своих методах работы. Он с большой
неохотой расставался со всем, что нашел в Париже, но уезжал с мыслью, что
серия его парижских этюдов произведет на американцев такое же впечатление,
как и нью-йоркские. Мосье Аркен, например, и многие другие, включая
знакомых, к которым направили его Диза и Дьюла, были в восторге от них.
Мосье Аркен выразил даже мысль, что на некоторые нашлись бы покупатели и во
Франции.
Юджин вернулся с Анджелой в Америку и, узнав, что может оставаться в
старой студии до первого декабря, засел кончать работу к предстоящей
выставке.
Первые признаки, по которым Юджин стал догадываться, что с ним
происходит что-то неладное (не считая все возраставших опасений насчет
того, как примет американская публика его парижские этюды), заявили о себе
осенью, когда ему начало казаться, - а может быть, это действительно было
так, - что на него плохо действует кофе. Уже несколько лет как он избавился
от старого своего недуга - желудочных недомоганий, но теперь болезнь стала
постепенно возвращаться, и он жаловался Анджеле, что его мутит после еды, а
кофе определенно вызывает у него тошноту.
- Придется попробовать пить чай или что-нибудь другое, если это не
прекратится, - сказал он.
Анджела предложила перейти на шоколад, и он так и сделал. Но
результаты получились ничуть не лучше, если не хуже. У Юджина начались
нелады с работой. Не в состоянии добиться желанного эффекта, Юджин
переделывал картину снова и снова, пока она не утрачивала всякое сходство с
первоначальным замыслом, - и впадал в отчаяние. А когда ему уже казалось,
что он достиг нужного эффекта, утро возвращало его к прежним сомнениям.
- Ну вот, теперь получилось как будто хорошо, - обычно говорил он.
Анджела вздыхала с облегчением, так как вместе с ним переживала его
тревоги, его вспышки отчаяния и неверия в свои силы, но радость ее
обыкновенно длилась недолго. Спустя несколько часов Анджела обнаруживала,
что он снова работает над тем же полотном и что-нибудь переделывает. Он
похудел, побледнел, и его опасения насчет будущего вскоре приняли явно
болезненный характер.
- Черт возьми! - сказал он однажды Анджеле. - Недоставало только,
чтобы я слег. Меньше всего мне хочется сейчас болеть. Нужно как следует
подготовиться к выставке, а потом ехать в Лондон. Стоит мне написать серию
лондонских и чикагских видов вроде нью-йоркских, и репутация моя
утвердится. Но если я свалюсь...
- Ну что ты, Юджин, - прервала его Анджела. - Тебе это только так
кажется. Вспомни, как много ты работал этим летом, как много ты работал
прошлой зимой. Тебе необходим хороший отдых, вот что тебе нужно. Почему бы
в самом деле не сделать передышки, когда все будет готово к выставке, и не
позволить себе как следует отдохнуть? Денег у нас на некоторое время
хватит. Мосье Шарль, возможно, продаст еще несколько старых картин, да
найдутся покупатели и на новые, и тогда ты можешь не торопиться. Зачем тебе
ехать весною в Лондон? Лучше всего отправляйся куда-нибудь побродить или
поезжай на юг, или попросту поживи где-нибудь спокойно. Вот что тебе нужно.
Юджин смутно догадывался, что нуждается не столько в отдыхе, сколько в
душевном покое. Он не чувствовал усталости. Только нервы были возбуждены и
донимали всякие сомнения и страхи. Его терзала бессонница, мучили кошмары,
стало пошаливать сердце. В два часа ночи, когда в силу непонятных для
человека причин в его организме происходят какие-то внутренние потрясения,
он просыпался с чувством, словно летит в бездну. Сердце едва билось, и он
нервно хватался за пульс. Иногда его бросало в холодный пот, и, чтобы
прийти в себя, он вставал с постели и начинал ходить по комнате. Анджела в
таких случаях тоже вставала и ходила вместе с ним. Как-то днем, стоя перед
мольбертом, он вдруг почувствовал странную слабость: яркие круги поплыли у
него перед глазами, в ушах зашумело, казалось, что его колют десятки тысяч
иголок. Что-то странное происходило с его нервной системой, как будто у
него сдал каждый нерв. В первый момент им овладел ужас, он вообразил, что
сходит с ума, но никому не сказал ни слова. Он понял, что причина его
расстройства - невоздержание, что единственное для него лекарство -
воздержанность, полная или хотя бы частичная, что он, по всей вероятности,
так измотался и физически и нравственно, что ему будет трудно восстановить
свои силы, что его дарование художника находится под серьезной угрозой, и,
следовательно, вся его жизнь может быть искалечена.
Он стоял перед холстом с кистью в руке, погруженный в раздумье. Когда
припадок миновал, он дрожащей рукой отложил кисть. Потом подошел к окну,
вытер лоб, покрытый холодной испариной, и повернулся к шкафу, чтобы достать