Иванова Юлия. Дремучие двери

монахов. Ничего своего, личного не должен иметь революционер, как и монах -
ни семьи, ни собственности, ни посторонних интересов, кроме интересов
революции, даже имени.
При пострижении в монашество тоже меняли имя. Этим широко пользовались
и русские революционеры, включая Иосифа.
Раскол между Церковью Христовой и церковью социальной особенно
подтверждает речь на процессе свидетеля Желябова:
- Подсудимого Желябова, - поправил АГ.
- Это у них он был подсудимым, а у нас - свидетель:
"Крещен в православие, но православие отрицаю, хотя сущность учения
Иисуса Христа признаю. Эта сущность учения среди моих нравственных
побуждений занимает почетное место. Я верю в истину и справедливость этого
учения и торжественно признаю, что вера без дел мертва есть и что всякий
истинный христианин должен бороться за правду, за право угнетенных и
слабых, а если нужно, то за них пострадать: такова моя вера."
- Я только хочу сказать, что когда церковь отмахивается от "проклятых
вопросов", ими начинают заниматься всякие материалисты, атеисты, нигилисты
и, к сожалению, террористы. И заканчивается это, в конце концов,
революцией. Смывающей нераскаянные грехи кровью, чаще всего праведной,
невинной. Говорят, что революция пожирает своих сынов. В первую очередь,
самых лучших сынов.
"Живу Я! говорит Господь Бог; за то, что овцы Мои оставлены были на
расхищение, и без пастыря сделались овцы Мои пищею всякого зверя полевого и
пастыри Мои не искали овец Моих и пасли пастыри самих себя, а овец Моих не
пасли, - за то, пастыри, выслушайте слово Господне.
Так говорит Господь Бог: вот Я - на пастырей, и взыщу овец Моих от
руки их и не дам им более пасти овец, и не будут более пастыри пасти самих
себя, и исторгну овец Моих из челюстей их, и не будут они пищею
их."/Иез.34,8-10/
"Посему так говорит им Господь Бог: вот, Я Сам буду судить между овцою
тучною и овцою тощею.
Так как вы толкаете боком и плечом, и рогами своими бодаете всех
слабых, доколе не вытолкаете их вон,
То Я спасу овец Моих, и они не будут уже расхищаемы, и рассужу между
овцою и овцою.
И поставлю над ними ОДНОГО ПАСТЫРЯ, который будет пасти их, раба Моего
Давида; он будет пасти их и он будет у них пастырем." /Иез.34,20-23/
- Тебе это ничего не напоминает?.. Мальчик мечтал - он, Иосиф, примет
из рук Давида "жезл железный" и станет пастырем Господа... "Давид" - это
одна из партийных кличек Иосифа.
А между тем у английских пуритан, переселенцев в Америку, уже появился
девиз: "Бог любит богатых". Материальное благосостояние считалось признаком
"небесного избранничества". Их называли не иначе, как "отцы - пилигримы".
Мессианизм, американский образ жизни постепенно становится доктриной
молодого "царства мамоны" служить которому и покровительствовать должен
был, по их разумению, сам Господь Бог.
В связи с этим хочу спросить: что лучше - вера в злого несправедливого
бога, покровителя вампиров и хищников, или атеизм, который Бердяев назвал
"входом к Богу с черного хода"?
"Воинствующее безбожие есть расплата за рабьи идеи о Боге, за
приспособление истинного христианства к господствующим силам. Атеизм может
быть экзистенциональным диалектическим моментом в очищении идеи Бога.
Отрицание духа может быть очищением духа от служебной роли для
господствующих интересов мира. Не может быть классовой истины, но может
быть классовая ложь и она играет немалую роль в истории." /Ник. Бердяев/
- Забавно. Ты что же, оправдываешь атеизм?
- Я его объясняю. Во всяком случае, Господь предпочитает "холодных"
"теплохладным":
"Знаю твои дела: ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден
или горяч! Но как ты тепел, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст
Моих." /От.3,15-16/
Евангельский богач и многие иже с ним спокойно пировали, пока на
ступенях его дома страдал голодный и оборванный нищий Лазарь. Только за это
богач попал в ад.
Толстой в положении Евангельского богача чувствовал себя несчастнейшим
из людей, он мучился и искал. Может быть, не так и не там, но он не был
"теплохладным".

Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует...
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
Безверием палим и иссушен,
Невыносимое он днесь выносит...
И сознает свою погибель он,
И жаждет веры - но о ней не просит...
Не скажет ввек с молитвой и слезой,
Как ни скорбит пред замкнутою дверью:
"Впусти меня! Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!.."
/Свидетель Ф.Тютчев/

- Заканчивая часть, подведем итоги.
Свидетель Сергий Булгаков: "С развитием исторических событий все яснее
раскрывается религиозный смысл русской драмы, которая, выражаясь в
политическом и социальном кризисе, коренится в духовном распаде и внутреннем
раздоре русского народа. Мы опытно познали, что нельзя безнаказанно нарушать
заповедь: "Ищите прежде всего Царствия Божия и правды Его, и вся прочая
приложится вам". Мы заботились исключительно об этом прочем, оставляя в
небрежении духовный мир человека, эту подлинную творческую силу истории.
И мы потеряли духовное равновесие и разбрелись в разные стороны в погоне за
этим "прочим", которое все более дробилось и разъединяло людей... Рождение
нового человека, о котором говорится в беседе с Никодимом, может произойти
только в недрах человеческой души, в тайниках самоопределяющейся личности...
Не в парламентах или народный собраниях происходит теперь самое решительное
столкновение добра и зла, но в душах людей, и исторические судьбы России
решаются ныне в той незримой внутренней борьбе, и к нам, в которых она
совершается, вполне применимо грозное слово Моисея, предсмертное завещание
пророчествующего вождя Израиля к своему народу, предопределившее его земные
судьбы: "Призываю во свидетели небо и землю: жизнь и смерть положил Я тебе,
проклятие и благословение. Избери же жизнь, да живешь ты и семя твое!"
/"О противоречиях современного безрелиг.мировоззрения"/
Кончается часть, а может, рвется, гаснет проектор и...


* * *


Один за другим, будто по линейке, прочерчивают Красную площадь до
самых трибун ряды белых рубашек, стриженых затылков и косичек о
разноцветными бантами. Яна оглядывается - сзади площадь также линуют
двигающиеся от Охотного ряда колонны.
Будто кто-то пишет ровные строчки на листе! Ниже, ниже, до самого
нынешнего ГУМа.
Исписанная площадь-страница. Фразы, слова, буквы. Дружины, отряды, и
они, - Вали, Пети, Саньки, и она, Яна Синегина, одна из тысяч букв! Справа,
слева, спереди, сзади такие же дети-буквы, маленькие, но очень важные.
Стоят плечом к плечу. Яна чувствует их тепло, дыхание, И знает: они
испытывают то же, что и она.
Невидимый, вдохновенный голос откуда-то с зубчатой кремлевской стены
летит над площадью:
- Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик... Площадь
повторяет звонким раскатистым эхом. Шумно взлетают, кружатся над головами
вспугнутые голуби.
- Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей
социалистической Родины...
- Галстуки надеть!
И вот /о чудо!/ расцветает площадь алыми огоньками пионерских
галстуков. Яна в ожидании, когда придет ее очередь выйти из ряда и, четко
печатая шаг, приблизиться к вожатому Мише, почти теряет сознание от
волнения. А когда это мгновение наступит, и Миша обовьет ее шею огненно
шелестящим шелком, Яна вдруг осознает, что отныне должна у нее начаться
совсем иная прекрасная жизнь, в которой не будет места ни Люське, ни
набегам на колхозный сад, ни тройкам по арифметике, ни вранью, ни разным
там глупым сказочкам.
Она дала клятву. Она станет достойной.
Случится так, что буквально через несколько дней она сама решит
покреститься вместе с Люськиным братишкой Витькой, и даст еще одну клятву,
самую главную, только уже не Богу Ксении, а Богу пришедшего крестить Витьку
священника, который повелит Яне поклясться вести себя хорошо, слушаться
маму, не врать, учиться на отлично, любить свою Родину и больше всего -
Бога и ближних. То есть товарищей, как поняла Яна. А Бога она и так любила,
хоть Бог батюшки был построже Бога Ксении.
В конце войны объявили, что Бог не то чтобы есть и не то чтобы опиум
для народа, как прежде считалось, а что-то вроде феи-волшебницы из фильма
"Золушка", защитник правды и справедливости. Ведь Фея была не просто фея, а
Золушкина крестная, и была в фильме волшебная страна, похожая на Царство
Небесное, где исполняются все желания...
"Когда-нибудь спросят: а что вы собственно, можете предъявить? И
никакие связи не помогут сделать ножку маленькой, душу - большой, а сердце
- справедливым..."- весьма прозрачный намек на Страшный суд.

"Есть грозный судия, он ждет.
Он не доступен звону злата,
и мысли, и дела Он знает наперед..."

То есть Бог по-прежнему оставался в сказочном измерении, но Он стал
как бы положительным персонажем, нашим советским Богом. Он помогал громить
немцев, спасал в бою, послал на Русь лютые морозы, чтобы вывести из строя
живую силу и технику врага. Если раньше Бог как бы помогал "темным силам",
которые "злобно гнетут", дурить и грабить простой трудовой народ, то теперь
Бог "перевоспитался" и перешел к нашим.
Бог, Фея-крестная, дед Мороз. Сказочные силы, земные и небесные,
помогайте России в смертельной схватке с "лежащим во зле" миром и фашисткой
гидрой! Все для фронта, все для победы.
"Он вас, непрошеных гостей, уложит спать под елками, Он проберет вас
до костей холодными иголками".
Короче говоря, Бог - сказка, но эта сказка теперь добрая. Стали
открываться церкви, но уцелело их мало, и сердобольные батюшки в
гражданской одежде ездили по городам и весям, освящая дома, исповедуя и
причащая желающих, собирая записки с поминанием о здравии и об упокоении и
крестя на дому детей войны. Делалось это потихоньку, полулегально, но
делалось, и власти закрывали на это глаза. И однажды Люська, раздуваясь от
гордости, сообщила Яне, что завтра, в воскресенье, к ним в барак придет
батюшка, все будут молиться, чтоб скорее кончилась война, чтоб никого не
ранило и не убило, будет выгонять из барака чертей, а потом - крестить
детей. И ее с Витькой покрестят, и Яшку со Светкой, и Маринку косую с
третьего барака...
- А меня?! - обмерла Яна.
- Мамка сказала, что твоя мать не разрешит, потому что она еврейка.
Яна в слезах помчалась домой, приготовившись к жесточайшему сражению,
но мама неожиданно сказала:
- Ты уже взрослая, решай сама.
Достала из комода чистую рубашку, дала денег на свечку и крестик,
написала для батюшки расписку, что против крещения своей дочери Иоанны не
возражает.
У всех детей были крестные. Яна назвала своей крестной, конечно же,
Фею, воспитательницу детского сада в эвакуации. Но она не помнила, как ее
звали и нарекла ее Ксенией. И представила себе бабу Ксеню в белом платье, в
венчике и в цветах, как она полетела к Богу; но лицо у крестной было юное,
девичье, как у Феи из детсада, и она держала в руках волшебную палочку и
умела делать чудеса, как Фея, Золушкина крестная.
Во время крещения Яна всех поразила, прочтя наизусть "Отче наш".
Никто не сказал ей, что пионер не должен верить в Бога, или что
верующий православный не должен вступать в пионеры. Может, ей просто
повезло, но лишь однажды, увидев на первой странице букваря профили Ленина
и Сталина, она ясно осознала, что на первой странице должен быть Тот,
Который все сотворил, и Который Везде, Все и Всегда. Так получилось, что с
первых шагов жизни Бог, Отчизна и Вождь заняли в ее бытии верные по
иерархии места.
Она дала клятву Богу, Родине и товарищу Сталину. Она станет достойной.
Это будет в самом деле удивительная жизнь. Подхватит, понесет
пионерку, а затем комсомолку Яну Синегину стремительный водоворот сборов,
слетов, костров, спартакиад, пионерлагерей - все это в те первые
послевоенные годы еще было не засушено, живо. Как-то само собой выйдет, что
она сразу станет активисткой - председатель совета отряда, комсорг класса
и, наконец, редактор школьной стенгазеты "Орленок".
И по-прежнему каждый вечер перед сном - "Отче наш". О Родине, о
Сталине, о ближних. Бог был на небе, Родина и товарищ Сталин - на земле,
вот и все. Не Бог, а земная церковь была для нее тогда табу, там обитали
злобные старухи в черном и вообще было все непонятно. Видимо, повлияло
чтение гоголевского "Вия", от которого классик, вроде бы, к концу жизни
отрекся.
Как-то само собой выйдет, что отныне она будет у всех на виду, и ей
уже станет неприлично получать не только тройки, но и четверки, придется
выбиваться в отличницы. И уж никак нельзя будет в трудную минуту не
защитить спортивную честь школы то в эстафете, то в стометровке, то в
прыжках, придется часами истязать себя в спортзале. И на выпускном вечере
подвыпивший физрук будет каяться, что если б он не был корыстным гадом и
убедил Синегину заняться с настоящим тренером чем-то одним, то она б давно
стала мастером, а то и повыше.
И получится, что не будет у Яны в этой новой разнообразной, насыщенной
и стремительной жизни свободной минутки, придется ее, жизнь, стиснуть
гранитными берегами строгого режима - уроки, спорт, общественная работа.
Домой она будет приходить лишь переночевать да переодеться, даже обедать -
в школьной столовой и заниматься - в читальном зале.
Ей будет казаться, что их это тоже устраивало. Маму и отчима. К тому
времени уже появится отчим. Лучшие годы? Может быть. Никаких сомнений,
тревог, мучительных бесплодных раздумий. Только действие. Энергия гребца,
плывущего по течению, уверенного в правоте реки, несущей к неведомой цели.
Она будет уверена, что живет правильно, и потому счастлива. Никаких
сказочек. Статьи, фельетоны, басни, рассказы из школьной жизни. Ежегодные
призы за лучшую в районе стенгазету. Ставшее аксиомой: "Необычайно
одаренная девочка, гордость школы". И ледяная отповедь уже поглядывающим на
нее мальчикам - только дружба! И, наконец, Лева Кошман, в узеньком своем
засаленном пиджачке, с желтыми от никотина пальцами - ей он тогда покажется
сошедшим прямо с Олимпа.
- Я из районной газеты "Пламя". Мы решили предложить тебе стать нашим
нештатным корреспондентом, будешь освещать жизнь не только своей школы, но
и других комсомольских организаций. В общем, выполнять задания редакции.
Согласна?
- Так ведь у нее и без того нагрузок! - ахнет завуч Мария Антоновна. -
А потом, видите ли, выпускной класс...
- Я согласна! - не своим голосом завопит Яна. - Марь Антонна,
миленькая, я справлюсь!
И вновь так же весело и стремительно проносится Яна через ту свою
жизнь. Коммунистический моральный кодекс был ее искренним убеждением,
совпадая в совестью, с записанным в сердце Законом. Высокие помыслы,
внутреннее духовное восхождение, все люди - хорошие, только их надо
воспитывать, забота об их нуждах, о справедливости, нравственная чистота,
осуждение в себе и других эгоизма, жадности, обывательщины, ненужной
роскоши - все это совпадало и с ее внутренней религиозностью. Очень рано
она поняла, что народ в своей массе - паства неразумная, а власти и
интеллигенция - охрана, "удерживающие" от последствий первородного греха,
"пережитков прошлого", призванные служить мостом между Небом и народными
массами, "сеять разумное, доброе, вечное". Недаром культура - от слова
"культ". Служение Небу. Память фиксирует мгновения, хаотичный монтаж из
обрывков каких-то уроков, сборов, заседаний школьной редколлегии,
тренировок. То она попадает в лето 51-го, когда ее премировали путевкой в
Артек, сидит на перевернутой спасательной лодке, у ног плещется море, все в
огненных брызгах разбившегося о горизонт солнца. Рядом - кареглазая малышка
Мадлен, дочь французского коммуниста, очень похожая на девушку с картины
"Шоколадница". Яна с неподдельным интересом расспрашивает о положении
коммунистов во Франции, как вдруг Мадлен кладет ей голову на плечо и
шепчет, старательно выговаривая русские слова:
- Я иметь гарсон во Франции. Мальчик, понимать? Амур. Я за него
скучать, понимать?
И вот уже совсем другое лето, в предстартовой лихорадке она слоняется
вдоль трибуны стадиона. Хочется смешаться с толпой болельщиков и удрать.
Она всегда тряслась перед стартом. Перед экзаменом, первой строчкой...
Страх перед началом.
Участники забега на тысячу метров, на ста-арт!
Яна видит боковым зрением профили соперниц. Боже, только не последней!
Она не имеет права подвести школу. Господи, помоги! Пальцы впиваются в
белую меловую черту старта, врастают в грунт, каждый удар сердца вбивает их
все глубже, будто молоток. Кажется, уже никакая сила не выдернет пальцы из
красной кирпичной крошки и это - ужас, позор... Помоги, Господи!
- Приготовили-ись!
Стартового выстрела она не слышит, просто вдруг понимает, что уже
бежит. В ней, будто лопнув, бешено раскручивается пружина, быстрей,
быстрей... Соперницы сзади. Впереди уже виден второй поворот, и Яна знает,
что именно там обычно кончается завод, она начнет выдыхаться, а за третьим
поворотом начнется и вовсе сущий ад - на последнем издыхании она будет
глотать раскаленный воздух, боль в боку станет нестерпимой, но надо все
выдержать. Тогда она окажется в первой пятерке, - поставленная тренером
задача, ниже отступать некуда, иначе их не пошлют на областные
соревнования... Вся школа смотрит. Господи, я ведь не могу их подвести. Ты
же знаешь!
Последний поворот. Все как всегда. Кинжалы впиваются в бок, воздух
обжигает легкие, соперницы дышат в затылок. И не могут догнать.
- Я-на! Я-на! - слышит она будто над смертной бездной отчаянный вопль
трибун, и бежит вдоль этой бездны, хотя должна бы давно туда свалиться, в
вожделенную прохладную недвижность. Не может, но бежит. Впереди никого.
- Не могу же я придти первой, - думает она, вернее то, что от нее
осталось, - так не бывает. Я умираю. Ну и пусть.
Она перескакивает эту грань через "не могу", ведущую к смерти, но
бежит.
Она придет первой и покажет лучшее в своей жизни время. Ей даже
удастся отдышаться и вкусить лавры победителя. Но спорт она с тех пор
бросит, останется лишь глубокое преклонение перед этими людьми, перед их
смертельным поединком с собой.
И недоумение. Неужели это можно выдерживать ради денег?
Благодарю Тебя, Господи, за прекрасное мое военное и послевоенное
детство, за чудесные фильмы-сказки: "Золушка", "Кащей Бессмертный"
"Василиса Прекрасная", "Каменный цветок"... 3а "Александра Невского" и
"Ивана Грозного", за "Волгу-Волгу" и "В шесть часов вечера после войны", за
"Девушку с характером" и "Небесный тихоход"... В чем-то приукрашенные,
чисто по-детски наивные, как святочные истории, как жития святых, они учили
бескорыстию, самоотверженности, мужеству, верности, предостерегали от
гибельных страстей, недостойных высокого звания человека. За "Лебединое
озеро", "Щелкунчик", "Аиду", за "Чайку", "Без вины виноватые", за
"Оптимистическую трагедию" и "Синюю птицу"... Раз в месяц дребезжащий
носатый подшефный автобус обязательно возил нас в Москву на какое-нибудь
культурное мероприятие, и пропущенная сквозь цензурный отбор культура,
именно от слова "культ", советская и золотого века, заменяла нам проповеди,
ибо сама вышла из проповеди - попытка расчистить образ Божий в человеке от
завалов мусора, грязи, безумия. Всему лучшему в себе она была обязана этой
подцензурной культуре, в условиях религиозного голода явившейся тем "соевым
молоком", которое, возможно, спасло тогда несколько поколений от духовной
смерти. А отсеянное, запретное, за редким исключением /Достоевский,
Булгаков, Религиозное возрождение серебряного века/, -эти запретные книжки,
спектакли, фильмы, которые она разыскивала тайком на маминых и библиотечных
полках, а потом все эти ходящие по рукам рукописи, ксероксы, подпольные
просмотры - голода не утоляли. Оказывались, как правило, однодневками -
будоражащими, развращающими, "будящими зверя"... В общем, как правило,
бесовщиной.
Благодарю за детские книжки - Аркадия Гайдара, Маршака, Бориса
Житкова, за "Как закалялась сталь" и "Молодая гвардия", за сказки Пушкина и
Андерсена, издававшиеся огромными тиражами, как и Лев Толстой, Чехов,
Гоголь, Лермонтов, Пушкин... Конечно, и классика прогонялась сквозь
цензуру, вроде "Гавриилиады", но сам автор был бы за это, скорее всего,
премного обязан. Благодарю за Рихтера, Ойстраха и Гилельса, за концерты
Игоря Моисеева и "Березку"... После них хотелось жить чисто, честно,
становиться лучше и строить светлое будущее. Пусть во многом упрощенный,
лубочный, приукрашенный и тепличный мир (вершились в то время и кровавые
разборки), но нас, детей, маленьких и взрослых (ибо наставление "будьте,
как дети" всегда отличало настоящих "совков") - тщательно оберегали от
бурь, грязи, борьбы за власть, метаний, крови и страстей, всего того, что
называется "морем житейским". Мы, дети от пяти до семидесяти пяти знали,
что где-то есть это грозное "море". Катастрофы, борьба за власть, за золото
и место под солнцем, безработица, нищета, мафия и прочие ужасы, кое-что мы
узнавали из запретных книг, скабрезных или злобных "просветительных"
листков - "прочти и передай другому", "вражьих голосов" и забугорных
изданий. Как правило, нас берегли от того, в чем потом следовало бы по
канонам православия каяться. Берегли от зла и от тех, кто ратовал за
свободу зла.

ПРЕДДВЕРИЕ 9

- Спасибо, Яна, твое свидетельство нам очень помогло, - услыхала она
над собой ангельский голосок АХа. - Вставай, негоже девушке валяться на
полу. Детство кончилось, комсомолка Синегина.
- Какое еще свидетельство?
- В защиту Иосифа. Сталинское детство Иоанны в защиту Иосифа. Девочки,
которая, вопреки атеистической пропаганде, покрестилась в сознательном
возрасте, молилась перед сном о здоровье мамы, отца, если он жив и где-
нибудь в Австралии, Люськи и товарища Сталина.
Которая благодарила Бога, что завтра в клубе покажут "3олушку", что
мама дала на мороженое, хоть Яна и не помыла посуду, за то, что жизнь
прекрасна, вот только потерялась куда-то библиотечная книга и она, Яна
Синегина, когда-либо должна умереть.
И просила Бога не оставлять ее навсегда одну в ужасной темной яме, а
взять к себе, как бабку Ксеню. И желала Богу, чтоб он всегда был добрым. И
чтоб все были счастливы, в том числе и Сам Бог.
- Ты подтверждаешь свои показания, свидетельница?
- Да. А тетя Клава где?
- Да не бойся ты, она на вязальный кружок ушла.
- У меня вопрос к защите, - прошипел АГ, - Вступая в пионеры и
комсомол - разве она не отрекалась от Бога?
- "Жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей
социалистической Родины", - вот текст. Ни здесь, ни в комсомоле никакого
богоотступничества или атеизма не требовали. Может, Иоанне просто повезло,
не знаю, - сказал АХ. - Любить и беречь Родину, бороться против "лежащего
во зле мира, за построение светлого коммунистического будущего, о котором
она молилась: "Да будет воля Твоя на земле, как на Небе"...
Не задирать нос, помогать товарищам, больным и слабым, слушаться
родителей и старших, не гоняться за красивыми лишними вещами, как какие-
нибудь мещане, не лгать, не брать чужого. Трудиться, потому что, по словам
апостола Павла, "Кто не работает, тот не ест". И вообще "Все за одного,
один за всех", "Сам погибай, а товарища выручай", "хлеба горбушку, и ту
пополам"...
То есть "душу положить за други своя"... По-товарищески, целомудренно
относиться к мальчикам, ожидая своего единственного, Небом данного принца,
быть скромным в быту... "Умри, но не давай поцелуя без любви"...
- Какое ханжество! - поморщился АГ.
- Это уже к Евангелию претензии. Там еще строже: "Если же правый глаз
твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы
погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну".
/Мф.5,29/
- Прошу музыку!
Неизвестно откуда взявшийся в вечности школьный баянист безногий
Сережа заиграл и запел под собственный аккомпанемент:

Близится эра светлых годов,
клич пионеров: "Всегда будь готов!"
"Кто в дружбу верит горячо,
кто рядом чувствует плечо,
тот никогда не упадет,
в любой беде не пропадет!
А если и споткнется вдруг,
то встать ему поможет друг.
Всегда ему надежный друг в беде протянет руку!

АХ подпевал ему ангельским голоском, вспоминая все новые и новые
песни, а Иоанна подтвердила, что да, были они, их песни, как правило,
целомудренными, светлыми, пронизанными христианским мироощущением добра,
защищенности, грядущего Светлого Будущего, в котором, как она верила, ей
предстояло жить и отдать "Всю жизнь и все силы борьбе за освобождение
человечества".
АХ тут же не замедлил привести слова апостола Павла:
"К свободе призваны вы, братия, только смотрите, чтобы свобода ваша не
стала способом к угождению плоти." /Гал.5,13/
Иоанна подтвердила, что да, идеология боролась с рабством у плоти и
страстей, против психологии буржуинов и плохишей, продававших "Великую
Тайну" за "банку варенья и корзину печенья". И что как Истина обличала
фарисеев, так и коммунистическая идеология, часто в ее лице, журналистки
Иоанны Синегиной, обличала новоявленных фарисеев и перерожденцев, бичуя и
призывая "не казаться, а быть" ...
- И это вы про тирана, убийцу, величайшего злодея всех времен и
народов! - зашипел АГ.
- Успокойся, Негатив, у тебя свои свидетели - репрессированные, бывшие
"враги народа", гулаговцы. Их дети, которые потом отомстят, разрушив
ненавистную Антивампирию... Я не мешал, когда они свидетельствовали:
Ельцин - репрессированы отец и дядя в 38-м, Горбачев - два деда,
Волкогонов - отец, Марк Захаров - дед сражался в армии Колчака, умер в
Австралии, Солженицын - отец - офицер царской армии, отец Майи Плисецкой
расстрелян в 37-м, отец Галины Вишневской арестован по 58-й, отец
украинского Чорновила был эсесовцем, отец Ландсбергиса - министр при
оккупантах-нацистах. Я молчал, когда они свидетельствовали... Кстати, в
Библии дети в ответе за вину отцов до нескольких поколений.