Иванова Юлия. Дремучие двери

Невероятным усилием воли Иоанна вынырнет из сна, с бешено бьющимся
сердцем сядет на кровати, уцепившись взглядом за спасительный прямоугольник
окна, призрачным парусом плывущий в ночи.
Потом сползет на ковер и на коленях, чувствуя, что сходит с ума от
страха за него, протянет руки к белесому парусу окна.
- Господи, спаси его!.. Ты же все можешь... Убей меня, если надо,
только спаси его. Помоги ему, Господи!..
Давясь рыданиями, она ткнется лбом в ковер, почувствует вдруг, как
кувыркнется сердце, раз, другой, и в подступившей дурноте подумает, что ее
жертва принята Тем, Неведомым, и мысль эта не испугает ее. - Спаси его! -
повторит она, глядя на уплывающий парус окна, хватая ртом воздух и ожидая
смерти, как ждут какой-то неизбежно болезненной процедуры. Только бы
поскорей...
В этот момент она услышит в столовой перезвон часов. Часы пробьют три.
Не может быть, - подумает она, - не может быть, чтоб прошло лишь 15 минут с
тех пор, как она выключила свет. Невероятность происходящего даст силы
подползти к тумбочке, включить бра и убедиться, что и на будильнике три. А
со светом все покажется не столь уж безнадежным, она найдет на тумбочке
пузырек валокордина и будто заботливо налитую кем-то воду в чашке.
Отсчитывая еще нетвердой рукой капли, будет явственно ощущать незримую
улыбку кого-то неведомого, наблюдающего, как она постепенно раздумывает
умирать.
Через несколько лет она узнает, что за сотни километров отсюда, в ту же
ночь Ганина машина будет мчаться в направлении одного из предместий Парижа,
где обычно собиралась публика, с которой он не контактировал уже несколько
месяцев, пока находился на излечении в частной клинике, и верил, что больше
никогда сюда не приедет. Во всяком случае, физическое самочувствие его
вполне нормализовалось и он мог обходиться без "этого" - единственного
средства, с помощью которого удавалось в последнее время хоть ненадолго
избавляться от все учащающихся и ужесточающихся приступов знакомой болезни -
подсознательно-глубиннного неприятия жизни. Любого ее рецепта, составленного
по ту или иную сторону "бугра", аскетом или эпикурейцем, пересчитывающим
выручку владельцем бара, или снобом из "бомонда", лентяем или работягой,
Обломовым или Штольцем. Поезд смертников, где постоянная бессмысленная возня
пассажиров, включая и его собственную, казалась безумием. Он со все большим
то отчуждением, то завистью вглядывался в их спокойные или искаженные
житейскими страстями лица - кто безумен, кто болен - он или они?
Умирающее за окном время, безглазый машинист, вытягивающий костяшками
пальцев один за другим билеты из общей кучи - не твой ли? Неужели они не
понимают, что вот она, единственная реальность? Неужели действительно
всерьез озабочены жалкими своими проблемами, как тот одинокий старичок-
пенсионер, питерский Ганин сосед, который однажды постучался и,
пожаловавшись на здоровье, попросил его вечером проведать.
- А то боюсь, Игнатий, до десятого не дотяну.
- А что будет десятого, дед? - поинтересовался Ганя.
- Да как же, пенсия. Пенсию принесут.
Ганина болезнь была врожденной, она не излечивалась ни переменой места,
ни благами развитой цивилизации, ни демократическими свободами
передвигаться, самовыражаться и выставляться. Ни популярностью, успехом,
пусть несколько преувеличенным Региной, но все же признанием, приобщением к
европейской и мировой культуре...
То, что большинство человечества не замечает или старается не замечать,
конечная бессмыслица жизни была для него той самой ложкой дегтя, которая
присутствовала в любой бочке даже самого качественного меда. Когда-то
спасало опьянение молодостью, силой, вином, творчеством, но за последнее
время даже творчество стало болезнью, проклятием. Он казался себе безумцем-
врачом, который разрезал больных, не зная, что делать дальше, и всякий раз в
панике бежал из операционной.
Но бежать от себя было некуда. В нем как бы жили два человека. Один
нашептывал, что во время чумы разумней всего пировать, закрыв глаза и уши на
горе и страдание вокруг, не слыша стука колес возможно едущего за тобой
катафалка. Другой же терзал совесть, обличая такой пир как дурной и
безнравственный. Единственным спасением было "это", жившее в ампуле, как
могущественный джинн, дарящий несколько часов избавления. Все началось еще
там, в Союзе, но лишь изредка, иногда - были большие проблемы с доставкой
ампул. Здесь же была другая проблема - устоять, когда сообщали, что "товар
прибыл".
Чаще всего Ганя сдавался, и тогда дверь тамбура распахивалась и он,
расправив крылья, медленно, с наслаждением взлетал. Поезд с его суетой,
страданиями и бессмыслицей грохотал где-то далеко внизу, прошлое и будущее
уже не пожирали друг друга, минуты, часы, дни, года и века, как
вырвавшиеся на волю птицы, в упоении кружили вокруг, смыкались и летели все
вместе то скручивающейся, то раскручивающейся спиралью в бескрайне-ликующую
голубизну.
Падение было неизбежным и с каждым разом все более ужасным - бесконечно
долгий и мучительный полет в бездну.
- Иоанна!.. - в страшной ломке, в агонии он звал ее, и она появлялась
всегда, протягивала руки. Исчезал страх, беспросветность одиночества, -
теперь они падали вместе в мучительно-сладком предсмертном объятии, пока не
касались земли, где она превращалась в озеро, а он погружался в его
прохладно-целительную синеву и засыпал на самом дне, куда безглазый машинист
не мог добраться до него жадными костяшками пальцев.
Ганя, конечно, понимал, что все это плохо кончится, лечился и даже
поверил, что выздоровел. Отключил телефон, много работал. Внезапный рецидив
застал его врасплох - яростный приступ отвращения ко всему, прежде всего к
самому себе. Возобновление борьбы показалось бесполезным и бессмысленным. Он
ничего не хотел, он устал, жить было тягостно и скучно. И если ему суждено
погибнуть в падении с высоты, пусть призрачной, но в падении, то это будет
не худший вид смерти.
Так он говорил себе, набирая телефонный номер виллы в сорока километрах
от Парижа, куда не звонил уже несколько месяцев и куда теперь мчался, ничего
не видя, кроме встречных фар да призрака вожделенной ампулы, манящей, как
мираж в пустыне.

ПРЕДДВЕРИЕ 32

Свидетельствует Главный маршал авиации А.Голованов /в записи Ф.Чуева/:
"Но я-то его знал хорошо - никаким кровожадным тираном он не был. Шла
борьба, были разные политические течения, уклоны. При строительстве
социализма нужна была твердость. У Сталина этой твердости было больше, чем у
кого бы то ни было. Была пятая колонна? Была, и речи быть не может! И,
конечно, были не стрелочники, а определенные деятели. Я себе не представляю
такого положения, чтоб меня сегодня посадили, как Тухачевского, а завтра я
дал такие показания, что я немецкий разведчик или польский резидент! Били?
Да черт с ним, пускай бьют, пускай калечат! Людей подвешивали на крюки, а
люди в морду плевали. И если б Тухачевский таким не был, он бы сказал. Если
бы у него была воля, я думаю, дальше дело бы не пошло. И все сразу бы
открылось. А если человек все сразу признал и на стольких людей в первый же
день показал, да еще бенешевская фальшивка спровоцированная... А дальше все
пошло своим чередом.
Вот Рокоссовский - как его ни истязали, все отрицал, ни на кого не
показал, ни одного не арестовали больше, в Шлиссельбурге сидел, выпустили.
Были и такие, что никто их не заставлял, а писали... Почему тот же
Хрущев так себя вел? Выявлял врагов народа. К командиру дивизии на Украине,
мне товарищи рассказывают, приезжает в гарнизон Хрущев, собирает народ:
"Товарищи, кругом враги народа!" К командиру дивизии обращается: "Сколько ты
врагов народа разоблачил?" Сажают, арестовывают. Вот вам подручные".
"Хрущев принес Сталину списки врагов народа, Сталин усомнился:
"Неужели так много?" - "Их гораздо больше, товарищ Сталин, вы не
представляете, сколько их!" /В.Молотов в записи Ф.Чуева/
Свидетельствует У.Черчилль:
"...Осенью 1936 года президент Бенеш получил от высокопоставленного
лица в Германии уведомление, что если он хочет воспользоваться предложением
фюрера, ему следует поторопиться, так как в России в скором времени
произойдут события, которые сделают любую возможную помощь Бенеша Германии
ничтожной.
Пока Бенеш размышлял над этим тревожным письмом, ему стало известно,
что через советское посольство в Праге осуществляется связь между
высокопоставленными лицами в России и германским правительством. Это было
одним из элементов заговора военных и старой гвардии коммунистов,
стремившихся свергнуть Сталина и установить новый режим на основе
прогерманской ориентации. Не теряя времени, президент Бенеш сообщил Сталину
все, что он сумел выяснить. Есть, однако, сведения, что полученная Бенешем
информация была сообщена чешской полиции ОГПУ, которое хотело, чтобы Сталин
получил эту информацию из дружественного иностранного источника. Эти
сведения, впрочем, не умаляют услуги, оказанной Бенешем Сталину, и поэтому
не имеют значения.
За этим последовала беспощадная, но, возможно, не бесполезная чистка
военного и политического аппарата в России и ряд процессов в январе 1937г.
Хотя в высшей степени маловероятно, чтобы коммунисты из старой гвардии
присоединились к военным или наоборот, они, несомненно, были полны зависти к
вытеснившему их Сталину. Поэтому могло оказаться удобным разделаться с
ними одновременно в соответствие обычаями тоталитарного государства. В целом
было "ликвидировано" не менее 5 тысяч должностных лиц и офицеров в чине не
ниже капитана. Русская армия была очищена от прогерманских элементов, хотя
это и причинило тяжелый ущерб ее боеспособности".
"...не мог Сталин поверить письму буржуазного лидера, когда он далеко
не всем своим вполне доверял. Дело в том, что мы и без Бенеша знали о
заговоре, нам даже была известна дата переворота..." /Молотов в записи
Чуева/.
"...Я сам являюсь человеком, который оказался, так сказать, не в
стороне от этих ударов. Меня исключили из партии, я чудом избежал ареста,
был безработный, всей семьей голодали, буханку хлеба делили на неделю; мужа
моей сестры, известного чекиста, расстреляли, - я прямо пишу об этом в своей
книге. У меня было такое мнение, что Сталин все вершит, крушит. А вот когда
встретился с ним, поработал не один год, увидел, что это совсем не то, -
человек он такой, как я о нем пишу. И то, что именно я, или Конст. Конст.
Рокоссовский, тоже пострадавший в 37-м, да еще как! - такого высокого мнения
о Сталине, особенно неприятно для многих, не дает полностью затоптать его.
Когда Хрущев попросил Рокоссовского написать какую-нибудь гадость о
Сталине, тот ему ответил: "Товарищ Сталин для меня святой". На другой день
Конст. Константинович пришел на работу, а в его кабинете, в его кресле уже
сидит Москаленко и протягивает ему решение о его снятии". /Голованов в
записи Чуева/
"...вы как считаете Хрущева - правым, левым, ленинцем - что? Хрущев, он
сидел в Политбюро при Сталине все сороковые годы и начало пятидесятых. И
Микоян. Чистили, чистили, а оказывается, правые-то в Политбюро сидели! Вот
ведь как это сложно! Вот так, по таким, я бы сказал, цифрам и по таким
формальным признакам нельзя понять это. Такие были глубокие изменения в
стране, в партии тоже, что вот даже при всей бдительности Сталина
освободиться от троцкистов и правых... В Политбюро и при нем все время
сидели, особенно правые, которые наиболее приспособленчески умеют себя
вести. Настолько гибкие, настолько связаны с нашей крестьянской родиной,
настолько крепко связаны, и так этот мужик умеет приспособиться через своих
идеологов со всем переливом и изгибом, что разобраться, где тут начинается
троцкизм и, особенно, где начинаются правые, это сложнейшая тема,
сложнейшая. Они во многих случаях ведут себя не хуже, чем настоящие ленинцы,
но до определенных моментов. Как Хрущев". /Молотов в записи Чуева/.
"Собеседником Молотова на сей раз был человек, мягко говоря, не
симпатизировавший ни Сталину, ни Молотову. Он долго просил меня устроить эту
встречу:
- ...Вы сказали, что могло случиться, что репрессии могли бы дойти до
вас, если бы...
- Да, могли.
- Тем более, что Полина Семеновна...
- Подкапывались здорово, - соглашается Молотов.
- Вы представляете себе положение ваше: человек, который прошел
огромный путь в партии, отдал здоровье, жизнь, все делу партии и
строительству социализма, и вдруг бы вам пришлось оказаться за колючей
проволокой!
- Ну что ж тут такого? О, Господи! Я смотрю на это дело с точки зрения
революционной, - спокойно отвечает Молотов. - Я мог не раз погибнуть за все
эти годы - и до революции, и после.
- Но ведь в данном случае не было ничего такого, что...
- Вот я и говорю, была моя определенная ошибка одна, а, вероятно, не
одна, еще кое-что заметили...
После встречи по дороге к электричке собеседник сказал: "Побывать у
Молотова - все равно, что впервые попасть заграницу. Если человек был
настроен антисоветски, он еще более станет антисоветским, если убежден
просоветски, сильней укрепится в своем убеждении. Любить его я не стал, но я
потрясен его умом и реакцией. Да, этим ребятам, - задумался он, - пальца в
рот не клади - отхватят! Какой же был Сталин, если у него был такой
Молотов!" /В записи Ф.Чуева/
Горький в письме к Сталину:
"Необходимо более солидно поставить дело пропаганды безбожия".
Свидетельствует Е. Громов: "От этой мысли Горький не отступается. На
совещании он выдвигает "еще одну тему, которая нашей литературой обойдена -
это вырождение или выветривание религиозных эмоций в народе. Это очень
важно. У нас не дано картин, например, вскрытия мощей и всякая такая штука".
Академик архитектуры Б.Иофан:
"Шел 1931 год. Храм Христа Спасителя еще стоял посредине огромной
площади у Москвы-реки. Большой и грузный, сверкающий своей позолоченной
головой, похожий одновременно на кулич и на самовар, он давил на окружающие
его дома и на сознание людей своей казенной, сухой, бездушной архитектурой,
отражая собой бездарный строй российского самодержавия и его
"высокопоставленных" строителей, создавших это помещичье-купеческое
капище... Пролетарская революция смело заносит руку над этим грузным
архитектурным сооружением, как бы символизирующим силу и вкусы господ старой
Москвы..."
Свидетельствует Е.Громов:
"В 1936 году в либретто комической оперы "Богатыри" поэт Демьян Бедный
вкупе с поставившим ее в Камерном театре Таировым ернически высмеял крещение
Руси. Очевидно, Демьян полагал свою позицию неуязвимой. По всей стране
изничтожались церкви, преследовались православное духовенство и верующие.
Демьян Бедный интерпретировал отечественную историю в духе знаменитой книги
М. Покровского "Русская история в самом сжатом очерке". Согласно
Покровскому, "Слово о полку Игореве" - "придворная поэма", а крещение Руси -
акция "чисто внешняя" в древнерусской истории, значение которой
"православная церковь, конечно, всячески раздувала..."
От имени ЦК необходимые указания получает Комитет по делам искусств.
Публикуется его постановление "О пьесе "Богатыри" Демьяна Бедного, которого
велено широко обсудить в театральных коллективах. Таиров выведен из-под
удара. С точки зрения властей, дело не в постановке, а в заложенной в
либретто идеологической концепции.
По сути, Бедного обвинили в том же, в чем его ранее обвинил генсек: в
клевете на прошлое России. В пьесе возвеличиваются разбойники Киевской Руси,
чернятся ее богатыри - носители героических черт русского народа и дается
антиисторическое издевательское изображение крещения Руси. В постановлении
указывалось, что оно представляло собой положительный этап в истории
русского народа".
По поводу статьи Бухарина: "Вряд ли тов. Бухарин сумеет объяснить с
точки зрения своей "концепции", как это "нация Обломовых" могла исторически
развиваться в рамках огромнейшего государства... И никак не понять, как
русский народ создал таких гигантов художественного творчества и научной
мысли, как Пушкин и Лермонтов, Ломоносов и Менделеев, Белинский и
Чернышевский, Герцен и Добролюбов, Толстой и Горький, Сеченов и Павлов".
/"Правда", 1936г/
"В сценарии не раскрыты особенности военной политики и тактики
Суворова:
1/ Правильный учет недостатков противника и умение использовать их до
дна.
2/ Хорошо продуманное и смелое наступление, соединенное с обходным
маневром для удара по тылу противника.
З/ Умение подобрать опытных и смелых командиров и нацелить их на объект
удара.
4/ Умение смело выдвигать отличившихся на большие посты вразрез с
требованиями "правил о рангах", мало считаясь с официальным стажем и
происхождением выдвигаемых.
5/ Умение поддержать в армии суровую, поистине железную дисциплину".
/И.Сталин/


СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Душа знает, что Бог есть, и тот, кто слушается веления вписанного в
сердце Закона, угоден Богу. "Мои овцы знают Мой голос"... И князь тьмы
знает, что ведение о Боге убить в душе невозможно, да ему это и ни к чему.
Ему важно, чтоб человек не слушался этого Голоса в душе, суля ему за это все
блага земные, власть и могущество. Ему важно обмануть человека, заставить
СОЗНАТЕЛЬНО действовать в "нужном ему направлении". Ибо вот, большевики
полагали, что Бога нет, а советские люди в большинстве продолжали жить,
будто Он есть, слушаясь Голоса в душах своих. А в иных странах, фарисейски
признавая Творца, ведут себя, будто Его нет. Не зря написано: "Сказал
безумец в сердце своем - нет Бога". Лишь игнорирующий внутренний Закон,
изгнавший Бога ИЗ СЕРДЦА - добыча князя тьмы, цель которого - соблазнами,
подкупом, волшебством внушить человеку или прямое непослушание Творцу, или
мысль, что Бог - вовсе не то, о чем свидетельствуют наши сердца и святые
книги... Что можно жить вопреки и Закону внутреннему, и совести - кто как
называет. И что "смертию не умрете" от непослушания, только станете "как
боги".
Или соблазняет поклониться какому-либо ложному божеству, идолу, силам
тьмы. Или искажает сознательно Закон Неба. Тут он придумывает разные
"демократические свободы", "права человека", конституции для того, чтобы
сбить с толку, увести в область лукавых "путей человеческих". Хотя сказано,
что "Мои пути - не ваши пути". А Христос был отправлен на казнь
демократическим путем...
Альфред Нобель назвал демократию "диктатурой подонков", - согласился
АГ, - А как назвать права и свободы для сексуальных меньшинств, убийц детей
во чреве? Или уничтожение ракетами не вписавшихся в "мировой порядок"?
Волшебством и "вином блудодеяния своего" Вавилонская блудница, сидящая
"на звере", губит народы, внушая, что носителем зла является власть,
провозгласившая цензуру на дьявольские соблазны, а не мир, провозгласивший
"свободу" на эти соблазны. "...цари земные любодействовали с ней, и купцы
земные разбогатели от великой роскоши ее". По этой логике строгий отец, не
пускающий своих детей в публичный дом - изверг, а рекламирующий оный -
демократ и носитель прогресса. С точки зрения блудницы Вавилонской и того,
на ком она возлежит, - безусловно так.
Ну а дерзающий нарушить Закон человек рискует своей судьбой в вечности.
При советской власти народ как бы был в послушании. То есть если мать,
сбитая с толку атеистическим государством, убивая ребенка во чреве, не
помышляет о мировом вселенском зле, то в так называемом "свободном мире",
где Библии продаются повсюду и одновременно ведутся дискуссии о правах
женщины этой Библии не слушаться, - она уже "ведает, что творит", - Кстати
при Иосифе аборты были запрещены...
"А в общем, надо просто помнить долг от первого мгновенья до
последнего..." - поется в популярной советской песне из популярного
телесериала. Все правильно - это и есть формула спасения. И еще: "Сам
погибай, а товарища выручай", "Хлеба горбушку, и ту пополам"... То есть
заповеди, по сути, были возведены в ранг государственной идеологии
считающего себя атеистическим государства...
"Кто душу положил за други, и до конца все претерпел..."
Не права и обязанности, а именно ДОЛГ, Согласно Замыслу, любая часть
живого Целого служит Целому, потому что это ее призвание, ее миссия. Она
должна служением вернуть Целому все, полученное даром от Творца - силы,
здоровье, способности. Отдать бескорыстно, имея лишь необходимое /хлеб
насущный/.
"Даром получили, даром давайте"... Так любая часть живого целого,
получая необходимое, должна исполнять свое предназначение /это и есть ДОЛГ/.
Награда бесценна - Жизнь.
Советские люди были счастливы, потому что их образ жизни пусть порой
из-под палки, но соответствовал Замыслу. Они находились за противостоящей
Мамоне оградой, а пастырь, отстреливаясь от "волков", истинных и мнимых,
держал их в послушании, взяв всю вину за кровь на себя...
Иосиф освободил свой народ от власти Мамоны и желтого дьявола, дал
образование, возвеличил труженика до уровня "творца нового мира", приобщил к
основам русской христианской православной культуры, тщательно, по-церковному
отсеяв всякую пахабщину. Заставил "шариковых" вспомнить о своем высоком
происхождении, призвании, ощутить радость свободы от стяжательства и злых
страстей.
"Страна героев, мечтателей, ученых" пела "Гренаду", "Встречный",
"Землянку" и "Темную ночь"; о друге, "с которым подружились в Москве".
"И отныне все, что я ни сделаю, светлым именем твоим я назову..."
Что это? Это тебе не "выпьем-оторвемся, потусуемся-трахнемся". Говорят,
"совки" творили из-под палки... Я уже пел хвалу цензуре, теперь пропою хвалу
палке...
Да, это была мобилизация в условиях военного времени, чрезвычайного
положения, которое продолжалось все правление Иосифа. Отбиться, отдышаться -
и снова в бой... Прочь от настигающей, лязгающей зубами Вампирии.
"Революцией мобилизованные и призванные". Одни добровольно, по велению
сердца. Другие - наемники, сражались за гонорары, общественное положение,
известность. Но разве даже в лоне церкви мало "рабов" и "наемников"?
Впоследствии одни из них могут стать "сынами", другие - так и остаться
"наемниками", а известно, что "в чем застану, в том и судить буду..."
"На войне как на войне". На войне все средства хороши, победителей не
судят... Перевести часы, чтоб начали бить полночь, спровоцировать оборотней
проявиться досрочно, натравить одних на других и уничтожить. "Будьте мудры,
как змии". В "лежащем во зле" мире почему бы не столкнуть зло со злом,
"разделить царство", ослабить и победить?
Разве снаряд, метко выпущенный рабом, наемником или даже врагом - хуже
разит противника?
Ну, а что касается вдохновения - оно от Бога, от духа. И поскольку
образ Божий есть в каждом, то каждому доступны и светлые минуты, часы и даже
месяцы вдохновения. Один и тот же человек может мечтать погибнуть "на той
далекой на гражданке", петь про "синий троллейбус", а потом приветствовать
показательно-массовый расстрел этих "комиссаров" вместе с беспартийными
посреди Москвы только потому, что та власть мешала ему беспрепятственно
ездить за бугор.
- И можно, по иронии судьбы, погибнуть не на Гражданке, а умереть от
банального гриппа за этим самым бугром, - вздохнул АГ. -Так что там с
вдохновением?
- Вдохновение, как известно, не продается, но "можно рукопись продать".
Вдохновенье - плод Духа, оно бесценно, ибо плоды дает вечные. Гонорар давно
пропит в ЦДЛ, а "Последний троллейбус" продолжает до сих пор подбирать
"потерпевших в ночи крушенье" пассажиров постсоветской Вампирии и "матросы
его приходят на помощь", и плечи касаются плеч, и в молчании - доброта. А не
камень за пазухой или выстрел в спину.

Все, кто нам друг и брат,
Встаньте в единый ряд!
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор...
С тех незакатных комсомольских дней
Ты, красный цвет, стал совестью моей.
В боях отцами ты завещан нам -
Тебе, наш цвет, я жизнь свою отдам.
Смертный бой идет кровавый,
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.
"Все для фронта, все для победы!"

Иосиф не за себя отвечал, он был полководцем в этой борьбе, пастырем
перед Богом, отвечающим за миллионы не только тел, но и душ. Разве на свою
личную выгоду или власть он работал, не идя ни на сговор с Мамоной, ни на
использование в этой драке авторитета церкви? Если бы ужас с Россией, что
теперь случился, - разодранной на части, пожираемой заживо, истекающей
кровью, опозоренной, изнасилованной "в особо извращенной форме", - и все под
флагом "демократических свобод и прав человека", - если б все это победило
и воцарилось тогда - в 18-м, в 25-м, в 37-м или в 41-м, - если б все это
воцарилось тогда, и вместо ученых, стахановцев, комсомолок-спортсменок "с
веслом", делегатов и воинов-освободителей мы б имели ополоумевших от крови
и баксов оборотней всех мастей, воров и бандитов, террористов, взрывающих
дома с сотнями жителей в городах, вольных и невольных шлюх, бомжей, пьянь,
наркоманов, извращенцев всех расцветок, роющихся в помойках пенсионеров...
Вон вам, сын тьмы, уже вечности не хватает складировать кассеты с грехами со
времен разрушения "империи зла"! Свобода пить смертельный яд с доставкой на
дом - вот что "реформаторы" могут противопоставить спасенным для Неба
поколениям царства Иосифа.
"... врагам твоим настежь отворятся ворота земли твоей, огонь пожрет
запоры твои". И, как в гоголевском "Вие", ринутся внутрь сонмы нечисти...
- Полегче на поворотах, - обиделся АГ.
- Вот уж воистину "живые будут завидовать мертвым". Книги, песни,
фильмы, спектакли, "пароходы, строчки и другие долгие дела" времен Иосифа до
сих пор приносят своим авторам дивиденды добра, прорастают сквозь "свинцовую
мерзость" постсоветской Вампирии, как "цветы сквозь асфальт". Покрывший все
серой ледяной бесчувственностью, корыстью и развратом.
А эта нынешняя интеллигенция, наконец-то дорвавшаяся до свободы делать,
что душа пожелает? Что пожелала, что создала их душа, когда рухнули "цепи