Иванова Юлия. Дремучие двери

Денис, наконец, останавливает машину, пытается применить кое-какие
недозволенные приемы. Яна не очень-то сопротивляется, она растерзана и почти
раздета, но действительно ничего не чувствует в своей капсуле, и тогда он,
наконец, оставляет ее, смотрит недоуменно, почти испуганно. Эта боязнь и
нежелание ее потерять, делающие его в этот момент принадлежащим ей, ее, как
и в былые времена редкой внутренней близости, ненасытная жажда
безраздельного им обладания лишь укрепляют решение. Она мстит себе, ничего
не чувствующей, бесконечно виноватой и омерзительной, чтобы было еще
больнее, чтоб хоть как-то очиститься через эту добровольную казнь, хоть
как-то искупить...
Это какая-то мазохистская попытка вновь самоутвердиться в собственных
глазах после пережитого унижения. Иногда, наверное, в таком состоянии шли в
юродивые. Но это она поймет потом. А тогда, много лет назад, он не желал
терять ее, а она не желала терять себя. Оба были молоды, эгоистичны, и
каждый занят лишь собой. Оба были непроницаемы, ибо батисфера - денисова
суть, привычное состояние, он в ней родился, как в рубашке. Они не мирились,
а сражались каждый за себя, кто победит. Война батисфер.
Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Яна извлекает приговор из тайника. Стопка сложенных вчетверо
машинописных страниц.
- Что это?
- Прочти. Читай.
Он сует листки за пазуху, снова включает зажигание.
- Сейчас читай, или я никуда не поеду.
- В темноте?
В салоне действительно уже темновато.
- Тогда вернемся. Денис, я не предупредила маму!
- Она в курсе, я у вас был. И бензин на нуле. До заправки бы
дотянуть...
- Я к тебе не поеду.
- Ладно, в гостях почитаем - хочешь в гости? 3драсьте, мы к вам читать
приехали. А может, в "Савой" махнем? Столик у фонтана закажем, там светло,
читай хоть "Войну и мир". Заодно и аванс пропьем, а, Иоанна Аркадьевна? - он
передразнивает ее мрачную физиономию. - Да, мать, форма у нас, прямо скажем,
не парадная, придется до рассвета сидеть в машине. Прочтем с первым лучом...
Слушай, тебе не надоело? Сама кругом виновата - предала, продала, что
там еще? Вот и пожалей. Я - жертва, мне молоко полагается за вредность.
Ему все же удается ее заболтать и увезти. В конце концов, это уже не
имеет никакого значения, - обреченно думает она и лезет в ванну под
блаженно-согревающие струи душа, упиваясь мыслью, что и душ этот, и розово-
черный кафель, и похожая на взбитые сливки душистая пена, и махровый Денисов
халат, в который она всегда заворачивалась, и сам Денис, читающий "приговор"
у себя в комнате, и обожающая ее Денисова бабуля, готовящая им что-то на
кухне - все это в последний раз. И так ей и надо.
Наконец, Денис появляется на кухне. Яна уже вся извелась. Он весело
чмокает бабулю в щеку. Та деликатно удаляется, шаркая шлепанцами. Денис
садится и начинает уплетать за обе щеки. О, Господи!
- Молодец, мать, - наконец, произносит он с набитым ртом, - с этим
можно прямо на "Мосфильм". Я на полном серьезе - стопроцентная нетленка.
Господи, когда же ему надоест паясничать? Если б он ее прогнал с
позором, даже ударил, было бы куда легче. В мечтах она видит себя бегущей по
улице, вниз по эскалатору метро... "Осторожно, двери закрываются, следующая
станция - "Комсомольская", а там до электрички рукой подать, и прочь, прочь
отсюда, навсегда, к спасительной двери с двумя ромбами, где живут ее джинны,
о которыми она будет вместе плакать и зализывать раны.
Денис, покончив с болгарскими голубцами из банки, принимается за торт с
чаем и пытается запихнуть ей в рот кусок голубца.
- Все, я ухожу.
- А ведь и вправду, мать, будь там на просеке какая-то другая машина -
помог бы вытащить, укатила себе и никаких свидетелей. И доказывай, что ты не
верблюд. Из комсомола и института пинком под зад, отца могли из загранки
отозвать- мол, яблочко от яблони... А потом из партии - не воспитал, как ты
пишешь, человека... И плакала Маша, как лес вырубали.
Денис ловит ее в коридоре, вырывает пальто, пытаясь поцеловать. От него
пахнет голубцами и тортом. Яна умирает от жалости и ненависти к нему. Почему
он мучает ее, не желая отпустить? Или она для него тоже как та люстра, что
она купит на Октябрьской через несколько лет? А ее предательство - лишь
дефект, указанный в ценнике - мол, одной хрусталины не хватает, на что он
готов закрыть глаза?
- Отопри. Дай ключ!
- И не подумаю. Еще слово, я этот ключ вообще проглочу. Все, глотаю.
- Прекрати!
- Я сам виноват, должен был сказать тебе про Витьку.
Яна кричит, что не в Витьке дело. И не в том, что он ее прощает. Она
сама себя не прощает и не имеет права связать жизнь с человеком, про
которого смела подумать, что он такой...
Он вдруг отпустит ее, будто робот, которого отсоединили от сети, и
скажет устало, усмехнувшись уголком рта:
- А ежели я и есть "такой"? Я, мать, сам не знаю, какой я. Никто не
знает, какой он, пока не побывает в той шкуре. Тут уж или герой, или
подонок. Герой? Я?.. Вряд ли... Вот и считай - ты написала про меня.
Яна еще не знает, что это Денисово высказывание не только определит на
много лет вперед их жизнь, но и явится стержнем, идейной основой
телевизионного сериала "По черному следу", авторы сценария Иоанна Синегина и
Денис Градов, в главной роли - Антон Кравченко.
- Каждый в этой жизни - потенциальный преступник, зритель должен
подозревать равно каждого, от крупного чиновника до уборщицы, - будет
инструктировать Денис их с Антоном, - Наша задача - просто установить факт.
Показать пальцем. Преступник сегодня - этот. А завтра, возможно, будет тот.
Сегодня - ты, а завтра - я. Понятно, ребята?
Но это будет потом, а сейчас, много лет назад, Иоанна ошеломленно
пытается проникнуть в вечную мерзлоту светлых Денисовых глаз.
"Ты написала про меня..." Никто про себя ничего не может сказать, пока
не побывает в той шкуре... Мысль эта уже в который раз меняет глубинные
основы ее сознания - так меняются театральные декорации - свет погашен,
какие-то неясные тени мелькают на стене, шорох, стук, кашель, и вот
зажигается под потолком лампа, которая прежде была луною, и гора стала
шкафом, лес - портьерой, мир стал другим. И то, что еще минуту назад
казалось неразрешимым, разрешалось утверждением Дениса, и окончательной
приговор отменялся, ибо не было судей. Судьям высказано недоверие...
Воспользовавшись ее замешательством, Денис отбирает пальто и вталкивает
ее в свою комнату. Он всегда был терминатором, запрограммированным на то или
иное действо - будь то очередной съемочный период, постройка гаража, который
они с каменщиком Колей выложили, не разгибаясь, за один день, или занятие
любовью. Этой его мертвой хватке, железной запрограммированности
противостоять невозможно. Яна покоряется, и пока он терзает ее тело и
остатки одежды - сказанное Денисом невидимой волшебной бабочкой кружит в
мозгу, медленно-таинственный взмах ее крыльев сулит нечто очень важное,
может быть, самое важное в мире, надо лишь поймать бабочку. Но Яна знает,
что Денис не выпустит ее, пока не получит целиком вместе с мыслями. Она
отгоняет эту мысль-бабочку, она должна не мыслить, не быть, она должна
запылать и сгореть в его ледяных электрических тисках. Иначе он не отпустит.
Сейчас на это ритуальное самосожжение настроиться особенно трудно, но иного
выхода нет. И вот, наконец, оставив от нее лишь горстку пепла, Денис
мгновенно, как всегда, отключается и засыпает. Его рука тяжело лежит на ней,
караулит, готовая снова ожить и включиться, и она, стараясь не шевелиться,
медленно восстанавливается, как феникс из пепла. И тогда мысль-бабочка
снова прилетает на пепелище, и Яна чувствует таинственно-бархатный трепет
ее крыльев.
Он сказал, что это про него... 3начит, она написала правду. Но и про
Пушко - правда. А она сама? Разве она могла бы поручиться, что не сбежала
бы, как Жорка? Она похолодела от этой мысли, но факт - подонок, бросивший
раненого товарища, кем бы он ни был, Пушко или Денисом, удался ей куда
лучше, чем героиня Налька. Значит... Значит, она писала и про себя. Значит,
это она бежала от раненого Симкина. И это не сопереживание, как она думала
прежде, а ее суть. И она вряд ли смогла бы ночью, в пургу, одна отправиться
на поиски Ленечки. Хоть Налька и продалась за полкоровы, она куда лучше ее,
а раз так - какое Яна имеет право судить Дениса, Жору, Нальку - кого бы то
ни было? Кто вообще имеет на это право? Кто осмелится с уверенностью
сказать, что на месте подсудимого не поступил бы также? Кто прожил еще хоть
одну жизнь, кроме своей? Разве что актеры и писатели, но ведь Гамлетов ровно
столько, сколько исполнителей. Следователь устанавливает: раненого Ленечку
бросил Пушко. Это факт. Ну а Правда? Та самая, из-за которой Яна пошла на
плаху? Она оказалась неуловимой и многоликой, меняющей окраску, подобно
хамелеону. Да и есть ли она вообще? Есть ли хоть что-то, что я могу с
достоверностью утверждать? Что дважды два - четыре? Но ведь оказалось, что
через две точки можно провести бесчисленное множество прямых. Добро? Но
сейчас про самого Сталина невесть что говорят. А врач, который когда-то
удачно вырезал Гитлеру аппендицит - сделал ли он добро?
Так Яна размышляет в не совсем подходящей обстановке, постепенно
избавляясь от комплекса вины перед Денисом и сомнительной отныне Правды.
Через неделю, много лет назад, выйдет номер с очерком /второй вариант,
исправленный и дополненный Налиным подвигом/, его перепечатает
"Комсомолка". Будет масса читательских откликов, много писем в адрес Нальки,
одно даже от фронтового друга, с которым у нее наладится переписка, а чем
дело кончится, Яна так и не узнает.
Потом выйдет на экраны их фильм - первый совместный блин Синегиной-
Градова, и тоже не будет комом, напротив, получит несколько премий, в том
числе и в странах соцлагеря, его будут постоянно крутить по телевизору,
особенно в праздники - днем после демонстрации. Будут восхищаться
искренностью и убедительностью закадровых монологов, так удачно положенных
Денисом на "вкусно", как отметил кто-то, поданные сценки из жизни бригады.
Яна сама изумится, как ему удастся так красиво преподнести и споро
мелькающие в трудовом энтузиазме руки, и радость молодых здоровых тел на
тренировке в спортзале, и слезы на глазах у Лены Козловой, слушающей
скрипача, и Разина, с трогательной заботой переводящего через нашу
миргородскую лужу беременную жену. И даже закадровый спор Стрельченко с
американским миллионером прозвучит весьма убедительно, где прекрасно
отснятая покойным Ленечкой сцена субботника на строительстве у детского сада
будет перемежаться планами длиннющих машин, подъезжающих к посольскому
особняку, изнывающих от безделья дам в мехах и вечерних туалетах, ноги в
заграничных узконосых ботинках... Одни ноги, парад ног, восходящих на
двухступенчатое мраморное крыльцо - тайком заснятый эпизод приема в каком-то
посольстве. Яна не знала, что символизировали эти заграничные ноги, но в
этом месте на элитарных просмотрах неизменно раздавались аплодисменты. И
даже ленечкина гибель, окутавшая фильм неким мистическими ореолом, траурная
рамка в титрах: "Трагически погиб во время съемок", послужит своеобразной
рекламой. Но самой большой удачей фильма будут его герои, такие поразительно
красивые внешне и внутренне, что действительно хотелось, все бросив, бежать
задрав штаны, записываться в бригаду. Герои, придуманные ею, Денисом и
покойным Ленечкой, читающими закадровый текст актерами, вместе с тем живые,
настоящие, с реальными именами, фамилиями, адресами... Непонятно, как им это
удалось, но эффект Пигмалиона был налицо, со своеобразными благотворными
последствиями, где неприметная цветочница Галатея, влюбившись в вылепленную
их творческим коллективом статую, страстно захочет походить на свой
идеальный фантом. Яна увидит бригаду Стрельченко на встрече со зрителями. В
полном составе. Ребята будут неузнаваемы, с достоинством неся бремя славы.
Красивые одухотворенные лица, ни одного лишнего слова, ни одной лишней рюмки
за торжественным ужином. Они скромно раздавали желающим автографы, всем
видом показывая, что им неловко от всеобщего внимания, что они выше земной
славы, что у них за спиной прорастают крылья. И тогда Яна, все еще не веря в
преобразующую силу положительного в искусстве, наведет справки и узнает, что
бригада действительно духовно возросла, что Пахомов наотрез отказался от
предложенной ему, как знаменитости, квартиры вне очереди, а жена забывшего
про Омскую зазнобу и вернувшегося в лоно семьи Разина содрала со стенда
фото: "Яна, Денис и начцеха", отрезала начцеха и повесила в угол рядом с
иконами.
В общем, фильм получился наславу, хоть и не было в нем свадьбы
Стрельченко-младшего во власовском клубе, куда так и не доехал Денис в тот
злополучный день.
Ну а их свадьба состоялась вскоре после премьеры. Они получат по
договору немыслимую по тем временам сумму и закажут зал в "Пекине". Народу
будет полно - почти весь Денисов курс во главе с шефом, известные и подающие
надежды актеры, приехавшая на пару недель из Европы свекровь /Градова-
старшего не отпустят в связи с обострившимся международным положением/.
Свекрови Яна, кажется, понравится, она скажет Денису: "Скромная девочка", и
преподнесет ей роскошное парижское свадебное платье из светло-стального, под
цвет Денисовых глаз, атласа - очень узкое в талии, модная тогда юбка
колоколом, бледно-сиреневые цветы у выреза на груди, такие же цветы на
венчике, и фата, и перчатки до локтя, все, как ни странно, впору. Свекрови
понравится играть роль феи, и Яна ей будет охотно подыгрывать - Золушка так
Золушка. В душе была все та же непривычная пустота, и она без особого труда
становилась той, кого в ней хотели бы видеть. Иногда эти роли развлекали,
чаще было все равно. Она как - то сразу вписалась в этот киношный круг с его
хлесткими словечками, остротами, парадоксами, обязательным набором имен,
сведений и названий фильмов. Феллини, Годар, Антониони. Новая волна,
сюрреализм, Вайда, Аталанта, Параджанов, Жанна Моро /не путать с Жаном Маре/
и так далее. Дивясь своей неожиданной способности к обезьянничанью, ловко
жонглируя чужим реквизитом словечек, суждений, поз и жестов, Яна в какие-то
несколько дней примет окраску окружающей среды, и это, конечно же, будет
игра, теперь все в ее жизни будет игрой, и то, что она не пригласит на
свадьбу никого из редакции, даже Хана, будет лишь означать, что они из
другой прошлой игры.
Только мама, единственная гостья из той жизни, счастливая и гордая ее
счастьем, будет с тревожным изумлением наблюдать, как дочь "вращается".
Вскоре она переедет в Ялту ко вдовцу со смешной фамилией Лапик, с которым
познакомилась во время прошлогоднего отпуска. У Лапика будет свой
пятикомнатный особняк недалеко от моря, до сотни отдыхающих в сезон, и мама
включится в свою новую игру под названием "Хозяйка гостиницы", она же
уборщица, она же прачка; летом - беспросветная суета, зимой - тоска
беспросветная, как она ей напишет. Особняк будет обвит виноградом
"Изабелла", из которого получается прекрасное одноименное вино - к нему-то и
пристрастится мама тоскливыми зимними вечерами...
Но это потом, а сейчас, много лет назад, она будет так же красива, и
так же искать кого-то напряженным взглядом в толпе гостей, будто ожидая, что
вот-вот появится он Аркадий Синегин, приехавший из далекой своей Австралии
на свадьбу дочери-Золушки.
Бабуля подарит Яне старинную фамильную нитку розового жемчуга, и, в
довершение сходства с Золушкиной историей, свекровь, шокированная ее
скромными белыми "лодочками", порекомендует надеть свои - серебряные,
остроносые, на высоченных каблуках какой-то там суперфирмы, в которые
придется напихать ваты, чтоб не сваливались. Все кинодамы будут глазеть на
эти туфли, и Яна будет бояться, что кто-либо попросит примерить их, как
всегда случалось в их редакции, и тогда с этой ватой позору не оберешься. Но
никто, слава Богу, не попросит.
Игры, игры наши... Безобидно-мирные и кровавые, пустые и
результативные, заполняющие мир бегающими, летающими, говорящими,
развлекающими, убивающими и прочими игрушками, тешащие плоть и бередящие
душу, индивидуальные, групповые и международные, спортивные, научные,
дипломатические. И обязательные призы - начиная с бутылки пива и кончая
крупными - место наверху, место в энциклопедии, полземли, полцарства и
неизбежное банкротство в конце. Ибо в саване карманов нет. Из этого игорного
дома мы выходим голыми. Да и тело превращается в прах. Часы бьют полночь,
карета становится катафалком, лакеи - могильными крысами, а бальный наряд -
саваном.

ПРЕДДВЕРИЕ 24

- Я тебе открою еще одну тайну, - прошипел АГ. - Ибо, повторяю, на Суде
все равно тайное станет явным. Я выкрал страницу Истории из
экзистенциального времени, то есть из вечности, и показал Иосифу.
- Чушь, этого не может быть! - всплеснул белыми ручками АХ, - Ведь в
экзистенциальном времени, как в написанной книге, все уже произошло,
состоялось, там нет ни прошлого, ни будущего, ни пространства, - все вечно.
Только у нас в вечности эту книгу написала сама жизнь, а Господь, Который
вечно пребывает, Который и есть Жизнь, просто заранее знает, чем все
кончится, эта самая история человечества. Знает, что все произойдет
соответственно Замыслу и кончится хорошо, иначе Бог не был бы Благим, а
думать так - кощунство...
- Хорошо кончится, да не для всех, - хихикнул АГ. - Для Творца все
известно, а для людей, которые в историческом времени, продолжается
спектакль, где у актеров - свобода действия. Избежать участи "из праха в
прах" - или... Лучше "или", - снова хихикнул АГ. - Ну конечно же, я не мог
ни выкрасть, ни вырвать страницу истории из Книги Творца - я просто сделал
ксерокс. Ксернул и показал Иосифу...
- Ладно, сын тьмы, раз уж начал - договаривай. Какую страницу?
- Хорошо, тогда, по порядку. - Ты всего достиг, Иосиф, - шептал я ему,
- Ты в зените славы, построил великую страну, спас и подлечил разрозненное
стадо, воздвиг стены и воспитал надежную охрану... Ты - царь великой империи
посреди Вампирии, которая боится тебя и жаждет проглотить... Идея любящей и
дружной семьи народов в доме отца земного во имя спасения в Доме Отца
Небесного - прекрасная идея... Я бы даже сказал - Русская идея, о которой
многие грезили и которая так и не была осуществлена. Коммунизм в одной
отдельно взятой стране, спасение в одной стране... Мы же оба прекрасно
знаем, что это невозможно, это самое коллективное спасение, разве что в лоне
Истинной Церкви. И не "коллективное", а "соборное", то есть для избранников,
"рожденных свыше"... Не рабы и не наемники, а сыны.
- Только не тебе судить, кто сын, а кто нет, - перебил АХ, -
избранничество - это особое состояние души. Это - неукорененность во всем,
что временно, это ощущение Предназначения своего, "мира Горнего", это - "Мои
овцы знают Мой голос",.. это - запись в Книге Жизни, это...
- Да знаю, знаю, - поморщился АГ, - проходили. И Иосиф проходил. Но и
про первородный грех, и про Иуду проходили, и про овцеволков, которые
перерождались буквально на глазах, и про бытовое разложение "кристально
чистых"...
Свидетельница М.Сванидзе:
"...Я сказала, что думала. Сказала, что я не верила в то, что наше
государство правовое, что у нас естъ справедливость, что можно где-то найти
правый суд /кроме ЦК, конечно, где всегда все правильно оценивалось/, а
теперь я счастлива, что нет этого гнезда разложения морали нравов и быта.
Авель несомненно, сидя на такой должности, колоссально влиял на наш быт в
течение 17 лет после революции. Будучи сам развратен и сластолюбив - он
смрадил все вокруг себя - ему доставляло наслаждение сводничество, разлад
семьи, обольщение девочек. Имея в своих руках все блага жизни, недостижимые
для всех, в особенности в первые годы после революции, он использовал все
это для личных грязных целей, покупая женщин и девушек... Чтоб не быть
слишком на виду у партии, окружал себя беспартийными /аппарат, секретарши,
друзья и знакомые из театрального мира/... Контрреволюция, которая развилась
в его ведомстве, явилась прямым следствием всех его поступков - стоило ему
поставить интересную девочку или женщину и все можно было около его носа
разделывать".


* * *


А вас не тянет всевластная тина?
Чиновность в мозгах паутину не свила?
Скажите - цела? Скажите - едина?
Готова ли к бою партийная сила?
. . .
И когда, это солнце разжиревшим боровом
Взойдет над грядущим без нищих и калек,-
Я уже сгнию, умерший под забором,
Рядом с десятком моих коллег.
. . .
И чудится мне, что на красном погосте
Товарищей мучит тревоги отрава.
По пеплам идет, сочится по кости,
Выходит на свет по цветам и по травам.
А травы с цветами шуршат в беспокойстве:
Скажите - вы здесь? Скажите - не сдали?
Идут ли вперед? Не стоят ли? - Скажите.
Достроит коммуну из света и стали
республики вашей сегодняшний житель?

Прочел я ему эти стихи "лучшего, талантливейшего", так рано от нас
ушедшего и нашептал, что все равно они переродятся, вампиры эти
потенциальные, что все равно ему с ними не сладить одному - ни дети, ни
друзья-соратники ему не помощники. Вон, даже жена... Уговаривал примириться
с Вампирией, стать главой обычной буржуазной республики, или монархии
конституционной - что больше нравится. Не быть белой вороной, играть по их
правилам, и сразу помощь пойдет, блага всякие, торговля, капиталы... А там
уж можно будет "разделять и властвовать", стаю на стаю натравливать - это в
порядке вещей. Или, вместе объединившись - на Гитлера - как угодно. Но по
правилам. А то заладил: "Вампиры, вампиры..." Вон и Ильич надолго НЭП
планировал...Уперся - отойди от меня, сатана... Ах так, думаю, ну ладно.
Пророчество ему прочел ветхозаветное:
"Все укрепления твои подобны смоковнице со спелыми плодами; если
тряхнуть их, то они упадут прямо в рот желающего есть.
Вот, и народ твой - как женщины у тебя: врагам твоим настежь отворятся
ворота земли твоей, огонь пожрет запоры твои.
Начерпай воды на время осады; укрепляй крепости твои; пойди в грязь,
топчи глину, исправь печь для обжигания кирпичей.
Там пожрет тебя огонь, посечет тебя меч, поест тебя как гусеница, хотя
бы ты умножился как гусеница, умножился как саранча.
Купцов у тебя стало более, нежели звезд на небе; но эта саранча
рассеется и улетит.
Князья твои - как саранча, и военачальники твои - как рои мошек,
которые во время холода гнездятся в щелях стен, и когда взойдет солнце, то
разлетаются, - и не узнаешь места, где они были". /Наум.3,12-17/
Не поверил Иосиф. - Когда это будет, бес? - Когда время твое земное
кончится, отвечаю, - а срок твой лишь Творец знает... Тут они все и
переродятся, твоя охрана, партия твоя первой, хоть ты и сказал, что она "не
перерождается и никогда не переродится, ибо не из такого материала
склеена..." "Из такого, Иосиф, - шептал я ему, - Из греха и праха..." Опять
не верит. Ну тут я ему и показал Страницу Истории, только даты стер, чтоб уж
совсем правила не преступать. Все ему показал в сонном видении - и города
вымирающие, и заводы стоящие с шахтами, и шахтеров с табличками на шее: "Я
хочу есть", и "новых русских" бритоголовых на иномарках, и виллы их с
бассейнами и охраной, и героев с орденами и медалями, роющихся в помойках, и
детей-наркоманов, и "спортсменок-комсомолок" на панели и в турецких
борделях, и мешочников с тряпками колониальными, ларьки со жвачкой и пойлом,
казино, стриптизные ночные клубы, "Московский комсомолец" с телефонами секс
услуг на все содомские вкусы, голых сисястых баб на обложках журналов, поля,
бурьяном заросшие, будто Мамай прошел... И как в Беловежье великую
Антивампирию "на троих" раздавили, а потом и все прочие самостийные вампиры
общесоюзную народную собственность на части стали рвать... И как Верховный
Совет проголосовал почти единогласно за отделение головы от тела и стоя
аплодировали, а потом их же прямо из танков посреди Москвы на позор и
потеху всему миру...
И как Победоносное Красное знамя ночью, как воры, спустили, а потом
некоторые граждане ноги об него, кровью политое, вытирали на своих тусовках,
и Грозный в руинах показал, и как отечественные и забугорные вампиры из
страны общенародное достояние контейнерами вывозят, и страну, разрубленную
на части, как говяжья туша, и как тело Ильича из шоколада и крема жрут ихние
детишки вампирские; и как "несокрушимую и легендарную" без войны уничтожили,
и как у дяди Сэма клянчат народу на пропитание с протянутой рукой в то время
как упыри клозеты из золота строят - совсем как Ильич мечтал... И иглу
показал Останкинcкую, возле которой двадцать второго июня бывших героев
дубинками били, а потом народ расстреливали, как "молодежь выбирает пепси",
и как ученые эмигрируют, чтобы служить Вампирии, набивать ихние закрома, и
как военные попрятались в щели стен, как рои мошек , и как народ все это
глотает...
Побелел Иосиф, что ты, АХ, - каждая оспина видна. Хочет проснуться,
кошмар прервать, а не может. Но вижу - все еще не верит. Я тут на последнее
средство пошел: - А свидетельству церкви, спрашиваю, поверишь? Цитировать,
мол, не буду, не мое это дело, возьми-ка сам да прочти. И вырезку ему
газетную:
"Когда вы, Ваше Святейшество, с трибуны московского епархиального
собрания обличаете нынешнюю "неустойчивую смутную действительность, безумный
мир, где отсутствует нравственность, где господствуют волчьи законы, где
брат грабит брата, где ложь и обман стали нормой поведения", знайте - Ваше
справедливое негодование разделяют миллионы и миллионы россиян... Когда вы
возмущаетесь тем, что в современной России "население целенаправленно
организуется на сатанинских принципах лжи, подлога, обмана, поклонения
внешней грубой силе, внедряются как начала "нормальной" жизни жадность,
эгоизм, амбиции, разврат, наркомания, любовь к развлечениям и удовольствиям
любой ценой", Вы можете быть уверены в искренней и горячей поддержке всех