Иванова Юлия. Дремучие двери

вспомнил", - и повесил трубку.
Такая память давала Сталину преимущество как Верховному
Главнокомандующему. Он не нуждался в постоянных справках, хорошо знал
обстановку на фронтах, положительные стороны и недостатки военачальников,
возможности промышленности удовлетворить запросы фронтов, наличие в
распоряжении Ставки запасов вооружения, артиллерии, танков, самолетов,
боеприпасов, горючего, так необходимых войскам, и сам распределял их по
фронтам".
"Полностью согласен с Г. К. Жуковым по поводу злополучного глобуса. Его
в рабочем кабинете И. В. Сталина не было, он находился в его комнате отдыха,
а туда мало кто приглашался. У Сталина всегда имелись подготовленные
Генштабом рабочие карты по всем направлениям и театрам войны, в каких была
необходимость...
Сталин прочно вошел в военную историю. Его несомненная заслуга в том,
что под его непосредственным руководством как Верховного Главнокомандующего
Советские Вооруженные Силы выстояли в оборонительных кампаниях и блестяще
провели все наступательные операции. Но он, насколько я мог наблюдать,
никогда не говорил о своих заслугах. Во всяком случав, мне этого не
приходилось слышать. О просчетах же, допущенных в годы войны, он сказал
народу честно и прямо в своем выступлении на приеме в Кремле в честь
командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 года...
Иногда Сталин прерывал доклад неожиданным вопросом, обращенным кому-
либо из присутствующих: "А что думаете вы по этому поводу?" Или: "А как вы
относитесь к такому предложению?" Причем характерный акцепт делался именно
на слове "вы", Сталин смотрел на того, кого спрашивал, пристально и
требовательно, никогда не торопил с ответом. Вместе с тем все знали, что
чересчур медлить нельзя. Отвечать же нужно не только по существу, но и
однозначно. Сталин уловок и дипломатических хитростей не терпел. Да и за
самим вопросом всегда стояло нечто большее, чем просто ожидание того или
иного ответа...
У него был аналитический ум, способный выкристаллизовать из огромной
массы данных, сведений, фактов самое главное, существенное. Свои мысли и
решения Сталин формулировал ясно, четко, лаконично, с неумолимой логикой.
Лишних слов не любил и не говорил их". /Устинов Д.Ф./
"Я не смог скрыть удивления тщательностью, с которой Ставка
анализировала боевые действия, и у меня невольно вырвалось:
- По каким же картам следит Верховный за нашими действиями, если видит
больше и глубже нас?
Николай Федорович улыбнулся:
- По двух и пятисоттысячным за фронтом и по стотысячным за каждой
армией. Главное же, на то он и Верховный, чтобы подсказывать нам, поправлять
наши ошибки..." /Генерал армии С.Штеменко/
"Сталин симпатизировал Рузвельту как человеку, и он ясно давал это нам
понять, рассуждая о болезни президента. Нечасто Сталин дарил симпатии
деятелям другого социального мира и еще реже говорил об этом.
Были и другие случаи выражения чувств со стороны Сталина по отношению к
тем или иным людям. Например, Сталин в период Потсдамской конференции при
всех участниках расцеловал скрипачку Баринову и пианиста Гилельса, которые
прекрасно выступили после официального обеда". /А.Громыко/
"Военные знают - бывало так в боях - высаживают два десанта: один
основной, а другой дополнительный, второстепенный, отвлекающий. Развиваются
боевые действия, и вдруг этот второстепенный со временем становится
значительным, а порой важным и, наконец, главным. Так бывает не только во
время войны, но и обычные дни мирной жизни: делаешь сразу два дела - свое,
повседневное и, кроме того, что-то попутное. И глядишь, то, что считал чем-
то для себя личным, если хотите, интимным, через некоторое время становится
особым, значительным, необходимым и для людей. Вот и кажется мне теперь, что
рассказ о нестандартной фигуре Сталина, к которой не раз еще будут
обращаться историки, представляет интерес, особенно если об этом вспоминают
люди, с ним общавшиеся. /А. Громыко/.
"Что бросалось в глаза при первом взгляде на Сталина? Где бы ни
доводилось его видеть, прежде всего обращало на себя внимание, что он
человек мысли. Я никогда не замечал, чтобы сказанное им не выражало его
определенного отношения к обсуждаемому вопросу. Вводных слов, длинных
предложений или ничего не выражающих заявлений он не любил. Его тяготило,
если кто-либо говорил многословно и было невозможно уловить мысль, понять,
чего же человек хочет. В то же время Сталин мог терпимо, более того,
снисходительно относиться к людям, которые из-за своего уровня развития
испытывали трудности в том, чтобы четко сформулировать мысль.
Глядя на Сталина, когда он высказывал свои мысли, я всегда отмечал про
себя, что у него говорит даже лицо. Особенно выразительными были глаза, он
их временами прищуривал. Это делало его взгляд еще острее. Но этот взгляд
таил в себе тысячу загадок.
Сталин имел обыкновение, выступая, скажем, с упреками по адресу того
или иного зарубежного деятеля или в полемике с ним, смотреть на него
пристально, не отводя глаз в течение какого-то времени. И надо сказать,
объект его внимания чувствовал себя в эти минуты неуютно. Шипы этого взгляда
пронизывали". /А.Громыко/


СЛОВА АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Дело Господа - наложить табу Закона на запретные плоды. Дело сатаны -
нашептывать - "Ешьте, не умрете, солгал Бог". Дело человека - выбор. Что
слушать - Голос, Зов Творца или льстивые лукавые нашептывания. Дело пастыря,
государственного деятеля - по возможности оградить, избавить свой народ от
этих смертоносных нашептываний, а не усиливать их многократно. "Избавлять от
Лукавого", а не толкать неразумных детей Неба в пропасть многотрудного
полуживотного существования в рабстве у дурной материальности - такой
кесарь, пастырь-государственник становится орудием, рупором соблазна,
полководцем в армии сатаны, приведшим на сторону тьмы своих подданных. Не
только за себя, но и за их души будет такой кесарь отвечать на Суде.
Чтобы пробудить дремлющие в человеке дионисийские силы - темную,
изнаночную стихию первородного греха, нужны определенные условия. Так вот -
угодный Богу пастырь должен соблюдать противопожарную безопасность в своем
государстве, а не раздувать огонь и не бездействовать, ибо "молчанием
предается Бог".
Народ не очень-то представлял себе, что такое хорошо, ибо даже в среде
духовенства не всегда находил свет. Но он знал, что такое плохо, искал Путь
методом от противного. А это уже очень много.
Раз в десять-пятнадцать лет оборотни из партии власти, зараженные
вампиризмом овцы / "зажиревшие" по Евангельскому определению/ -
отбраковывались, отделялись от здоровых. После смерти вождя оборотни
постепенно расплодились, заразили все стадо и страна рухнула.
"- Какие, на ваш взгляд, у Сталина были отрицательные черты?
- Отрицательные? Я такой вопрос себе не ставил никогда, - говорит
Молотов, - Так сразу не ответишь, потому что однобоко будет выглядеть. Он
крутой по характеру человек. Но в то же время справедливый очень был.
А его все равно любили. Его очень любили...
- Сталин называл людей "винтиками"...
- Винтики-то винтики, но важно, в какую сторону они вращаются, -
говорит Молотов, - Его искренне любили. Это не просто накачивание. Хорошее
отношение к нему было".
- Сталин говорил: "Правду охраняют батальоны лжи".
Хрущев намекнул, что Сталин убил Кирова. Кое-кто до сих пор в это
верит. Зерно было брошено. Была создана комиссия в 1956 году. Человек 12
разных смотрели много документов, ничего против Сталина не нашли. А
результаты не опубликовали". /Молотов-Чуев/
"Лидеры этих группировок /и некоторых более мелких/ с годами
превратились в жалких буржуазных перерожденцев запуганных империализмом,
потерявших веру в социализм. Они зашли настолько далеко в борьбе против
партии и ее руководства, что фактически превратились в оголтелых врагов
партии и дела социализма , в группы и банды заговорщиков, поставивших своей
целью свержение Советской власти. Они все больше сближались между собой,
готовили гнусный контрреволюционный заговор и военный переворот, чтобы
вернуть страну к капитализму, к восстановлению власти буржуазии, как видно,
рассчитывая удобнее устроиться при такой власти. При вынужденно
безотлагательном проведении решительных мер по выкорчевыванию и разгрому
упомянутых контрреволюционных группировок и организованных ими преступных
банд, готовивших государственный переворот, - а это было признано самими
обвиняемыми на открытых судебных процессах - имелись, конечно, и серьезные
ошибки и неправильности, которые не могут не вызвать глубокого сожаления.
Особенно по той причине были возможны такие ошибки, что на отдельных стадиях
расследование попадало в руки тех, кто затем сам был разоблачен в
предательстве и разных враждебных антипартийных и антисоветских делах. Эти
запоздало разоблаченные перерожденцы - предатели в органах госбезопасности и
в парторганизациях, как это очевидно, иногда сознательно толкали к некоторым
неправильным мерам, направляя их против честных партийцев и беспартийных.
Партия, Советское государство не могли допускать медлительности или задержек
в проведении ставших совершенно необходимыми карательных мероприятий". /В.
Молотов/
"В движениях Сталин всегда проявлял неторопливость. Я никогда не видел,
чтобы он, скажем, заметно прибавил шаг, куда-то спешил. Иногда предполагали,
что с учетом обстановки Сталин должен поскорее провести то или иное
совещание, быстрее говорить или торопить других, чтобы сэкономить время. Но
этого на моих глазах никогда не было. Казалось, само время прекращает бег,
пока этот человек занят делом. /А. Громыко/
"Однажды разговор зашел о бессмысленности упорства гитлеровского
командования и сопротивления немцев в конце войны, когда дело фашизма уже
было проиграно, только слепые не могли этого видеть. Говорили об этом
несколько человек. Сталин внимательно всех выслушал, а потом, как будто
подводя итог услышанному по этому вопросу, сказал сам:
- Все это так. Я согласен с вами. Но в то же время нельзя не отметить
одно характерное для немцев качество, которое они уже не раз демонстрировали
в войнах, - упорство, стойкость немецкого солдата.
Тут же он высказал и такую мысль:
- История говорит о том, что самый стойкий солдат - это русский; на
втором месте по стойкости находятся немцы; на третьем месте...
Несколько секунд он помолчал и добавил:
- ... поляки, польские солдаты, да, поляки". /А. Громыко/
"Сталин относился к той категории людей, которые никогда не позволяли
тревоге, вызванной теми или иными неудачами на фронте, заслонить трезвый
учет обстановки, веру в силы и возможности партии коммунистов, народа, его
вооруженных сил. Патриотизм советских людей, их священный гнев в отношении
фашистских захватчиков вселяли в партию, ее Центральный Комитет, в Сталина
уверенность в конечной победе над врагом. Без этого победа не стала бы
возможной.
Позже выяснилось, что напряжение и колоссальные трудности военного
времени не могли не подточить, физические силы Сталина. И приходится лишь
удивляться тому, что, несмотря на работу, которая, конечно, изнуряла его,
Сталин дожил до победы.
Заботился ли о своем здоровье Сталин? Я, например, ни разу не видел,
чтобы во время союзнических конференций трех держав рядом с ним находился
врач". /А.Громыко/


* * *


- Так оно и писалось для вас, - вдруг сказала Варя, - Неужели до сих
пор не поняла?
И помчалась на свою электричку, оставив Яну размышлять над
неправдоподобным мистическим правдоподобием сказанного. Чем более
невероятное творилось с ней за последнее время - "Иоанна" на стекле
автобусной кабины, бегство в Ильичевку, невероятное возвращение Гани в еще
более невероятном новом облике, тем менее удивлялась она этим чудесам. Она
будто шла по знакомой улице, а вокруг все явственней проступал совершенно
иной таинственный пейзаж, неразличимый ни для кого, кроме нее. Она различала
их все более - очертания неведомых гор, бездонные пропасти, водопады, и
именно этот параллельный мир, где происходили немыслимые вещи, становился
все большей реальностью, а не тот, где змеились очереди за двухрублевыми
бананами, заседали худсоветы, бежали граждане на работу и с работы и в
баснословно дешевых доперестроечных ресторанах отплясывали "барабан был
плох, барабанщик - бог"...
Она знала одно - этот ее новый путь - не просто кружение от поворота к
повороту, без цели и смысла - она шла "Куда-то". Неведомое притяжение,
одновременно радостное к пугающее, властно влекло ее все дальше от привычных
атрибутов и мелочей бытия - знакомые лица, будничные дела, разговоры, само
земное время со все увеличивающейся скоростью неслись мимо, досаждая, как
метель в лицо.
Иногда ей приходила мысль - все ли с ней в порядке? Но ощущение
движения - не от серии к серии, от осени к лету, от жизни к смерти, а
детское предвкушение неведомо-чудесного впереди было настолько упоительном,
что она решила: если это безумие, то да здравствует!
Принуждала себя делать повседневные дела, снова бегала до изнеможения
по ильичевскому лесу и уже не ждала весточки от Вари, рассудив, что если б
можно было, Ганя давно бы искал встречи.
Прошла неделя, другая, наступил июль. На почту она заходила скорее по
инерции, и, когда письмо пришло, полчаса собиралась с духом, чтобы
распечатать,
Письмо было конспиративным. "Гр.Синегина, посылку можете получить в
любое время по такому-то адресу. Администрация."
Господи, за что ей это, она не заслужила... Снова увидеть Ганю...
Счастье, оказывается, тоже бывает не по силам, она боялась умереть, не
доехав до дачного поселка Лужино, так сдали нервы. Всю ночь она не спала,
снова и снова мысленно прокручивая их встречу и всякий раз умирая при любом
варианте. Утром заставила себя пробежаться - день был чудесный, нырнуть с
головой в ледяную речушку, даже не почувствовав холода, и выпить стакан чаю,
забыв положить сахар.
Ганина "Иоанна" на стене печально глядела из вечности на лошадку с
льняной гривой на скамье летящей к Денису электрички.
Она попыталась взглянуть на себя нынешнюю ганиными глазами - женщину
около сорока типа Мэри Петровна, загорелую, довольно спортивную, с короткой
стрижкой, кое-где морщинками и сединой - но опять было почему-то совершенно
невозможно подмалеваться и принарядиться... Пусть так и будет - пропахшее
бензином платье цвета хаки, поношенные лодочки без каблуков, которые она
всегда надевала за рулем, руки без маникюра и выражение лица княжны
Таракановой с одноименной картины.
Долгий путь в Лужино лежал через всю раскаленную, изнывающую от жары
Москву, по кольцевой, затем по шоссе, и еще куда-то в сторону... Яна
запуталась в этих поворотах, устала расспрашивать, ошибаться, возвращаться,
снова расспрашивать. И ей уже стало казаться, что Лужино и Ганя - всего лишь
мираж, подобный сказочному оазису в пустыне. А кукурузное поле, вдоль
которого она ехала, - точь в точь, как Ильичевское, и сейчас за поворотом
покажется здание клуба, и все вернется на круги своя, мираж рассеется, и
она, Яна, переоденется и пойдет на пруд купаться.
Но за поворотом снова было поле, где-то в километре впереди - поселок,
куда шел по шоссе прохожий, у которого Яна собиралась спросить дорогу и
который, чем ближе она подъезжала, все более становился похожим на Ганю...
Вместо тормоза она нажала не газ, машина, взревев, рванулась, Яна
увидела в зеркале уносящееся ганино - теперь в этом не было сомнений, -лицо,
скорее удивленное, чем испуганное, подумала только: "почти не изменился", а
"жигуленок" все катился, пока не замер как-то сам собой.
Она вылезла и смотрела, не в силах сдвинуться с места, как Ганя
приближается к ней, очень медленно, - это взаимное узнавание было
мучительно-сладостным и волшебно-замедленным, как во сне. Он был в рубашке с
закатанными рукавами, вельветовых джинсах и каких-то забугорных шлепанцах
без пяток, в руке болталась авоська с буханками.
"Только много седины в его кудрях"... И бородка.
- Мало изменился, - снова подумала она, а может, сказала вслух, потому
что Ганя вдруг остановился, одеревенела на губах улыбка, мешая ему, он
поднес к лицу руку, словно пытаясь содрать ее, авоська соскользнула к локтю.
Она стояла, ухватившись за раскаленный от июльского солнца багажник,
готовая принять все условия нового Гани - пожать протянутую руку, поцеловать
подставленную щеку...
- Иоанна,.. - сказал Ганя.
И рванулся к ней, - или она побежала. Соединившее их мгновенное
нераздельное объятие не было похоже ни на танец в салоне Регины /соединение
душ/, ни на ночь в купе ленинградского поезда /соединение тел/, сочетая в
себе и то, и другое, оно было чем-то иным, третьим, не отделяя, как прежде,
их объятия от мира, а как бы растворяясь в нем, мире, - в жарком июльском
дне, кукурузном поле, шуме электрички где-то за кромкой леса.
Их объятие вмещало весь мир, растворяясь в нем. Мгновение остановилось.
Подруливший ЗИЛ посигналил - они обнимались, оказывается, посреди
шоссе. Шофер высунулся из кабины, сказал весело:
- Ребята, есть восемь кусков рубероида? Не нужно?
И, не дождавшись ответа, умчался.
Они сели в машину. Проехали несколько метров, остановились снова.
"Кудри твои, сокол, что ручьи в горах - пальцы обвивают, в пропасть
влекут... Глаза твои, сокол, что мед в горах - и светлые, и темные... И
сладкие, и горькие..."
- Иоанна, - повторил Ганя.
Слезы текли у нее по щекам. За воротник, за уши, как в детстве.
- Ничего, я привыкну, - сказала она виновато.
- Значит, тебе легче.
Он сел за руль, она попыталась успокоиться и привести себя в порядок.
Остановились у сплошного высокого забора, ворота были такие же сплошные,
массивные. Ганя погудел как-то особенно, условно, ворота не сразу открыл
мальчик лет двенадцати, как потом выяснилось, Варин старший, пропустил
"жигуленка" и снова стал возиться с засовом.
Заржавел, - сказал Ганя, - машины тут редкость.
Он пошел помогать мальчику. Старый бревенчатый дом, заросший диким
виноградом и плетистыми розами. Ухоженный, наливающийся плодами сад, буйно
цветущие ромашки вдоль ведущей к дому бетонной дорожки, запах свежескошенной
травы, разбросанной тут же, под деревьями, - все это, конечно же, тоже было
чудом, как и все, связанное с Ганей.
- А, встретились... - сказала Варя, не вставая из-за стола, будто они с
Яной давным-давно знакомы, - Давайте скорей обедать, все остыло. Даренова за
смертью посылать.
Ганя сказал, что хлеба не было. Ждал, когда привезут и разгрузят.
Выглядели они оба, наверное, неважно. Сидящие за столом разом и
деликатно отвели взгляд, лишь варин муж Глеб со взглядом Ивана Грозного
смотрел так, будто опасался, что Яна сейчас вытащит из-за пазухи гранату.
Она ужаснулась, что не взяла с собой ни еды, ни гостинцев для детей.
Потом вспомнила, что в сумочке у нее, по счастью лежит резиновый японский
игрушечный кот, который, если надуть, покачивает хвостом и мурлычет. Яна
возила с собой таких котов для умиротворения гаишников - успех был
стопроцентный, у всех были дети и женщины. Сработало и на этот раз. На кота
сбежался весь дом, так что не пришлось никого специально звать к обеду,
гости сели за стол и занялись едой, а они с Ганей понемногу пришли в норму.
Перед едой прочли молитву, обед был без вина, мяса и рыбы, салат без
сметаны - Строгий Петровский пост, как потом выяснила Яна. За едой не
разговаривали - не принято. Она освоилась быстро - журналистский навык
мгновенно адаптироваться в любой среде. Как бы еще недавно было ей интересно
попасть в настоящую религиозную общину! Но теперь она была полна Ганей, и
эта непривычная трапеза, и огромный стол, и разноцветные окна веранды,
причудливая игра цветовых пятен - было для нее лишь волшебной средой
обитания нового Гани.
О, Господи, Ганя - священник!..
После обеда, когда они гуляли вдвоем рука об руку в блаженном своем
измерении по Лужинскому лесу, Ганя сам заговорил об этом, уже потом она
поймет - что это теперь единственное, о чем ему интересно говорить - и
расскажет о чудесном своем обращении, обо всем, что было в той парижской
жизни. О ночной дороге на виллу за смертоносной ампулой, о странной поломке
в машине, благодаря чему встретится он с Глебом и отцом Петром и, наконец, о
ночи на 9-е февраля в своей парижской квартире. И она все поняла, хотя он
сказал лишь, что это был ОГОНЬ, с которым встретился и Блез Паскаль когда-
то, и тоже круто изменил жизнь. И еще - распахнувшийся вдруг бескрайний
любящий мир, льющий на тебя неистово-жаркий поток любви, в котором сгорает
все, что мешает душе ответить этому потоку, слиться с ним - все убежища,
одежды, само грешное непроницаемое тело, и ты гибнешь, становясь все более
самим собой... И трудно это передать, почти невозможно земными словами...
Его волнение, наэлектризованность мгновенно передадутся и ей,
вспомнится тот вещий сон под старый новый год, Ганя на едущем в черную шахту
эскалаторе, его обращенное к ней лицо, заваливающееся в черноту, ее
отчаянная за него молитва.
Потом они оба станут вспоминать, подсчитывать, и старый новый год
окажется тем же, 77-м, и уже нисколько этому не удивятся. Потом Ганя
заговорит о другом, но все о том же. Нет, он не то чтобы изменился, -
подумает Иоанна, - просто ЭТО, неведомое, коснулось его, как у Пушкина в
"Пророке", и он стал видеть, чувствовать, понимать совершенно иначе.
Бесчисленное множество прямых через две точки - он их видит, эти прямые,
прозревает, чертит и живет в соответствии с тем, что недоступно окружающим.
И если это безумие - она его с ним разделит. И с этими лужинскими
богомольцами. Любезно так воркуют, а смотрят - как на прокаженную... Но с
ней, а не с ними говорил сейчас Ганя о своем "обращении". И Господь ее у
услышал в ту ночь 77-го. И невозможно, чтобы Он желал разлучить то, что
сотворил одним целым!
Она не должна сегодня уезжать, надо остаться хотя бы до завтра, она еще
не видела ганины картины, и если в новом ганином состоянии, в его
наполненности до краев неведомым этим Огнем сохранился хоть один несожженный
мост, то это был мост их с Ганей, узкая лужинская тропка, ведущая в Небо. И
они балансировали по нему рука об руку в тот лужинский вечер, она жадно
впитывала все, что говорил Ганя, и горела его огнем, и плавились стволы
лужинских сосен, и плавилось закатное солнце.
Когда они вернулись, в доме было уже полно народу - и в саду, и на
веранде, некоторые приехали с детьми. Это было совсем непохоже на обычные
дачные сборища - гости разбрелись по скамейкам, стульям, углам - кто полол,
кто поливал, кто на кухне резал овощи, кто читал - все были при деле, и все
тихо, молча, лишь некоторые шепотом беседовали по-двое, по-трое. Будто на
похоронах. Много молодежи, но тона одежды блеклые, женщины совсем без
косметики, так что Яна оказалась "в форме". Волосы убраны под косынки,
длинные юбки, лица серьезны, редкие улыбки какие-то испуганные. Яна
чувствовала себя чужой, чужим им казался и Ганя, хоть и старался "не
возникать". Все это походило на гирлянду лампочек, где лишь одна - Ганя -
горящая. Впоследствии Иоанна встретила и других "горящих". - Мы - рабы, они
- сыны, - говорил про таких Глеб. То, что для одних было тяжким, хотя и
результативным, но трудом, для "сынов" составляло наслаждение. Это был
прорыв к задуманному Творцом первообразу, в который они уже не играли, а
органично жили в нем. В то время как другие лишь карабкались вверх, обдирая
в кровь руки. Что это было - изначальный дар, как у Моцарта, или более
поздний, за какие-то личные качества? Да, Господь любит всех, все - его
дети, но почему одни горят ответной любовью, другие - тлеют, пока не
вспыхнут, третьи так и уходят вечно тлеющими в вечность, четвертые - вообще
остаются дровами.
- Причина где-то в нас самих, - размышляла Иоанна, - Мы сами выбираем
холод, тление или ОГОНЬ.
Сыновство - это ответная любовь к Отцу. Сынам в Лужине не будут
завидовать, их будут баловать, оберегать и все им прощать, как детям,
которые в тот вечер с визгом носились по дорожкам, рвали зеленый крыжовник,
и никто их не останавливал.
Варя первая пошла в атаку и сказала, что следовало бы предложить Яне
переночевать, но Яна сама видит, сколько понаехало народу, спать будут
буквально вповалку на веранде и в беседке на раскладушках и в спальных
мешках, которые почти у всех привезены еще в начале лета и хранятся от
приезда до приезда в чулане под лестницей. Яна ответила, что пусть хозяева
не беспокоятся, она отлично переночует в машине. Тут Варя окончательно
перепугается и скажет, что нет, зачем же, раз такое дело, она поговорит с
дядей Женей, владельцем дачи. На его половине свободная мансарда, и Варя
надеется, что он не будет возражать.
Видимо, Варя вообразила, как Ганя ночью, когда все спят в своих мешках,
крадется к машине Яны с нехорошими намерениями. Яна уже знает, что Ганя
специально ездил в Лавру к своему духовному отцу за разрешением на встречу с
ней, а Глеб, варин муж, уверенный в отказе, был потрясен таким либерализмом.
И, не имея права осуждать духовное лицо, устроит головомойку Варе. Ну и
порядочки, почище партбюро!
Неужели они не понимают, что Иоанна скорее умрет, чем встанет у Гани на
пути? Что его путь так же свят для нее, как и для него.
Вернулась Варя и сказала, что дядя Женя не только не возражает насчет
мансарды, но и оказался поклонником их телесериала, который регулярно
смотрит по ящику, так что им будет о чем поговорить. Она сообщила это не без
иронии, но Иоанне было на ее иронию плевать - теперь у них с Ганей был целый
день в запасе!
После общего чая с вареньем и ржаными сухариками Глеб увел Ганю в
мастерскую - отдельный флигель в глубине участка, спал Ганя тоже там. А Яна
пошла знакомиться с дядей Женей, о котором она уже знала от Гани, что он
младший сын священника, отпрыска древнего и знатного рода, который Ганя по
конспиративным соображениям не назвал. Принявшего сан незадолго до