Иванова Юлия. Дремучие двери

сердце Тайны.
- Позитив, враг мой, не говори красиво поморщился АГ, - а фильмы их
тогдашние, эти "Голубые Огоньки" на телевидении - просто плакать от умиления
хочется! Вот у меня тут свидетельства...
Побежала в вечность белая телеграфная лента-змея, заволокли все клубы
душного серного дыма...


* * *


- Итак, Градов, Коржи вам не подошли?
- Да, хотелось что-либо поэкзотичнее, деревушку, затерянную в снегах.
Ну и...
- Ну и вы отправились во Власово. Когда это было?
- Около трех.
- Кто с вами был?
- Симкин.
- А Пушко остался в Коржах?
- Да, зашел к знакомой. Мы не стали его ждать. Пушко мне был не нужен -
для снимков было уже темно.
- А Симкин нужен?
- В общем, оператору бы, конечно, следовало посмотреть натуру. Но
Симкин шел еле-еле и жаловался, что замерз. Вдвоем мы бы до темноты не
доползли.
- Вы сами хорошо ходите на лыжах?
- У меня разряд. - Продолжайте, Градов.
- Симкин полз еле-еле, все время отставал. Я сказал, что побегу один, а
он пусть едет на станцию. Вот и все. Больше я его не видел.
- Так. Ну а Власово? Оно вам подошло?
- Какое это имеет отношение к деду?
- Имеет. Может кто-либо подтвердить, что вы были во Власове от четырех
до пяти?
- Подтвердить? Сомневаюсь. Меня никто не видел.
- Я тоже сомневаюсь, Градов. Вас и не могли видеть во Власове, потому
что вы там не были.
- Ну да. Я был занят более важным делом - убивал Симкина. Вам не
кажется, что это смешно?
- Симкина не убили, Градов. При спуске в лощину он ударился головой о
выступающий из-под снега валун и потерял сознание. Он скончался через два
часа, когда другой, что с ним был, испугался холода, бурана и сбежал. Удрал,
обрекая тем самым раненого на смерть.
- Все это действительно печально, но я уже сказал, что больше не видел
Симкина.
- Ответьте, Градов, вы были во Власове?
Пауза. Яна чувствует ее кровью, кожей - нависшую, как гильотина,
страшась прочесть ответ и зная, какой он будет.
- Нет, если это так уж важно. Заблудился, начался буран.
- Заблудились? Странно. Лыжня через лес до Власова прямая, как стрела,
и Пушко сообщил вам об этом, не так ли?
- Послушайте, я уже сказал, что к гибели Симкина не имею никакого
отношения. Симкина не убили, это был несчастный случай, и вы не имеете
никакого права предъявлять мне обвинение.
- Уголовного состава преступления действительно нет, но совершено
преступление нравственное, против основ нашей морали. Хотелось бы установить
истину, Градов. Почему неподалеку от трупа Симкина был найден ваш шарф?
- Когда мы расставались, Симкин попросил его у меня, потому что замерз.
А я на лыжах никогда не мерзну.
- Ворсинки вашего шарфа обнаружены на куртке погибшего, в основном, на
спине и под мышками. В данном случае, шарфом воспользовались, чтобы дотащить
Симкина от валуна до дерева рядом с лыжней. Симкин в момент несчастья был не
один - это установлено.
- Ну, с ним мог быть кто угодно.
- Мистер Икс, случайно оказавшийся возле раненого в такую неподходящую
для прогулок погоду. Мы проверили это маловероятное предположение.
Действительно, без четверти шесть работница железнодорожного переезда
видела, как какой-то лыжник подошел к одной из стоящих у переезда машин,
привязал к багажнику лыжи, сел в машину, затем шлагбаум открыли и машина
уехала. Такая же, как у вас куртка, шапочка с козырьком. Конечно, не
исключено, что этот мистер Икс, кроме вашего шарфа, носил такую же импортную
куртку и кепочку...
- Я уже сказал, что заблудился. Вышел к трассе, поймал машину и
попросил довезти до станции.
- Свидетель Кулакова утверждает, что в машину вы сели у переезда.
- Чепуха, я просто вылез посмотреть, не сползли ли с багажника лыжи.
- Странно, Градов, куда же вы ехали в таком случае? Попросили довезти
вас до станции, станция в двухстах метрах от переезда, однако из машины у
переезда не вылезли, а отправились дальше.
- Доехал до Черкасской, сел в электричку там. Что тут странного?
- Только то, что в Черкасской останавливаются далеко не все электрички.
И от шоссе до станции там не двести метров, а добрый километр. И все-таки вы
предпочли сесть в поезд в Черкасской...
- Не понимаю, какое это имеет отношение к гибели Симкина?
- Позвольте мне высказать по этому поводу некоторые соображения.
Вначале вы искренне хотели спасти Симкина, но для этого надо было поставить
другую жизнь хотя бы наравне со своей. Ночь, буран, ледяной ветер... Самому
бы живым добраться, а тут тащи Симкина волоком по снегу. Вашего мужества
хватило ненадолго. Вы бросили Симкина и сбежали. Животный страх за себя
оказался выше чувства дружбы, долга, наконец, обычного человеческого
сострадания. Но вот лес позади. Увидав огни станции, вы поняли, что спасены,
и тут вами овладевает другой страх - теперь вы осознаете всю низость
свершенного и боитесь, как бы об этом не узнали товарищи. В конце концов,
никто не видел, что вы были с Симкиным в момент несчастья. Вы могли поехать
во Власово один, заблудиться, выйти к трассе, поймать машину... Никто не
должен видеть, что вы вышли из лощины около шести, а лучше всего, если вас
вообще не будет на станции. Поэтому вы сворачиваете от лощины к переезду,
просите довезти вас до Черкасской...
- Знаете, пожалуй мне это все уже поднадоело. Я могу быть свободен?
- Идите, Градов. Преступление, повторяю, не уголовное. Кстати, в какой
машине вы ехали? Можно было бы разыскать водителя "Победы", он бы
подтвердил, что вы сели именно у трассы, а не у переезда. Но вы, разумеется,
никаких примет не запомнили, не говоря уж про номер. Может, хотя бы цвет?
- Не обратил внимания.
- Я в этом не сомневался, Вы свободны, Градов,
Пленка с записью допроса кончается, в наушниках - могильная тишина, но
Яна их не снимает и тупо сидит в нелепой тоске по какому-либо стихийному
бедствию, которое сорвало бы их с Ханом со стульев, заставило метаться,
орать от страха - все, что угодно...
Муха, распростертая на отвратительно липкой бумаге, тщетно
выдергивающая конечности из вязких слов, то проваливающихся, то вновь
всплывающих, уже потерявших всякое значение, и от этого еще более страшных,
"- Вы свободны, Градов... Я в этом не сомневался..."
- Ну, что молчишь? - Хан отодвигает гранки очередного номера, -
Сценарий, кино!.. Вот оно где, кино. И тема твоя - морально-этическая.
Управишься к субботнему номеру?
Этого она никак не ожидала. Она готовилась к нотациям, упрекам,
насмешкам; с кем, мол, связалась? Помогали Павлину, содействовали,
нянчились, и все ради тебя, нашего автора, в редакции-то давно раскусили,
что за птица твой режиссер, и тебя предупреждали, а ты не внимала, носилась
с ним, а теперь вот, приехали. Поручаем тебе самые ответственные темы, а ты
проявляешь легкомысленную близорукость, ну и так далее...
Такой примерно представлялась Иоанне обвинительная речь Хана. С самого
начала она добровольно разделила с Денисом скамью подсудимых и отвергала все
попытки друзей стащить ее с этой скамьи. Раз она решила связать с ним жизнь,
значит, несет наравне ответственность за все, что бы он ни натворил - всякая
другая позиция представлялась ей дезертирством. Намерение Хана превратить ее
из подсудимой в судью показалось ей кощунством.
- Еле уговорил следователя передать материалы нам - он все метил в
какую-либо центральную газету, а я сказал, что у нас кадры не хуже. Дал
почитать твои работы, убедил. Теперь дело за тобой. Надо написать ярко,
остро, драматично... Затеять вокруг большой разговор, чтоб вызвать письма,
отклики, общественный резонанс. Такой повод! Согласись, в нашем районе не
каждый день бывает. "Комсомолка" наверняка перепечатает...
Будто в лотерею выиграл Хан. Не было бы счастья... И не случись ничего
такого в их районе, если б остался жив Ленечка, а Денис не был прикован к
позорному столбу, если б Хану просто приснился и этот диктофон, и
следователь, - не был бы он разочарован в душе?
- Я не могу, Андрей Романыч.
- Чего не можешь?
- Ничего. Пусть кто-то другой.
Лица Хана Яна не видит, но его руки, до этого в величаво-замедленном
ритме плавающие над столом, что-то поправляя, переставляя, подписывая,
подчеркивая, будто две сонных аквариумных рыбы, лениво заглатывающие корм,
руки, которые она изучила наизусть, вдруг замерли, залегли на стол, будто на
дно, выжидая жертву за бумажными рифами, и это были уже две щуки, готовые к
атаке.
- Так. Кто-нибудь другой. А Синегина, значит, считает данный факт
недостойным внимания? Бросайте раненых, спасайте свою шкуру, будьте
подлецами, трусами - Синегина вас за это не осудит. Так?
- Андрей Романович...
- Что "Андрей Романович"? Может, ты веришь, что Градов вправду
заблудился на прямой лыжне, а Симкина притащили под дерево и бросили злые
волки? Что выйдя к Шумилино, Градов решил влезть в чужую машину и
прокатиться до Черкасской, где поезда останавливаются вдвое реже, просто
так, чтобы в свое удовольствие еще померзнуть на платформе? А?.. Не веришь.
Тогда что же? Не желаешь ссориться с режиссером?
Действительно не догадывался Хан об их отношениях, или просто валял
дурака, потому что так выгоднее? - этого Яна никогда не узнает. Надо сказать
ему, что она не вправе. Что она и Денис... Возлюбленный, любимый, жених -
эти хорошие слова теперь уже не годились, а всплыло вдруг липкое салонное
словечко "любовница". Зрительно этот образ ассоциировался с Денисовым
коридором, по которому она кралась, держа в руках туфли. "Любовник знает,
она, послушная..." Потом всплыло виновато-восторженное лицо Ленечки,
которого Яна никак не могла представить мертвым...
Нет, невозможно, - думала Яна, не зная, что так ее ужасает - то, что
было у нее с Павлином, или то, что этого уже никогда не будет...
Звонит московский телефон, Хан снимает трубку,
- Ханин. Да, Федор Иваныч. Вчера прислали, еще сам не смотрел. Есть.
Прямо сейчас? Еду. - Хан накидывает на плечи пальто, сгребая в портфель
какие-то бумажки. - Вызывают в Москву, завтра договорим. И, надеюсь,
договоримся. Так, товарищ Синегина?
Хан подмигивает и улыбается, такая фамильярность не предвещала ничего
хорошего.
А как бы она повела себя на месте Дениса? Разве она имеет право судить?
Такая ситуация - или ты герой, или трус и подлец, третьего не дано. Чтобы
судить, надо самой в ней оказаться. Она, во всяком случае, не вправе. Завтра
она так и скажет Хану.
А за окном оттепель. С тяжело набухших ветвей березы срываются капли,
долбят карниз. Будто и не было мороза, метели, и Ленечка сейчас заглянет в
кабинет и, лучезарно улыбаясь, попросит "дровишек до двадцатого", то есть
взаймы. И при мысли о Денисе не ввинтится в грудь бурав...
Денис - солнечный день...
Она ощутила внезапную острую тоску по той своей довоскресной жизни,
когда можно было просто сесть в электричку и через два часа оказаться у дома
на Люсиновке, тоску по довоскресному, незапятнанному Денису и по себе
довоскресной. Все тогдашние мучения казались теперь смешными и ничтожными.
Господи, помоги!. Сделай что-нибудь...
Какая же она эгоистка - или ей совсем не жаль Ленечку, его жену,
ребенка? Почему она думает только о себе? А с чего ей, собственно, себя
жалеть? В конце концов, под суд Дениса никто не отдает, а статья в газете -
подумаешь! Слава Богу, не в центральной, а у них, - ну тысяча человек
прочтет, ну две... Она, конечно, отбодается. А Самохин или Татьяна пусть
пишут. Прочтут и забудут. Ну в институте, конечно, проработают, объявят
выговор..
Но чем горячее, яростнее убеждает себя Яна, тем яснее осознает, что
должна писать сама, что все ее доводы слабы, что если бы каждый так
рассуждал, вообще не было бы ни судов, ни общественного мнения - не
требуется же от судей, чтоб они всякий раз испытывали на себе ситуации,
приведшие к преступлениям их обвиняемых! А литература, искусство... Разве
сам Достоевский когда-либо убивал отца или поднимал топор на старуху? Разве
Чехов был обывателем? Однако появились Раскольников, Ионыч. А Гончаров не
лежал целыми днями на диване. Они имели право судить - это право им дал
талант, они обращались к России, ко всему миру, и она, Иоанна Синегина,
сотрудник районной газеты, призвана рассказать о случае в их районе.
Рассказать так, чтобы те две тысячи, которые прочтут, запомнили. Именно не
забыли, а запомнили. Она должна убедить их, что, конечно, трудно и страшно
ночью в лесу, в мороз и пургу тащить на себе раненого товарища, но гораздо
страшнее - бросить, не дотащить...
Трудно и страшно ей будет судить Дениса. Вынести собственноручно своей
любви, всей своей жизни смертный приговор. Но все остальное - трусость,
бегство. Предательство своего дара, своего долга. Такая же крайняя
ситуация. Открытие поразило ее. Пассивное убийство, пассивное оправдание.
Разделить с Денисом вину - пассивное оправдание. Бросить Дениса, перейти на
"ту сторону", осудив подлость, трусость, предательство - ее журналистский и
писательский долг, ее подвиг...
Но разве не должна я быть с любимым, что бы с ним ни случилось? Можно
ли предать любовь? - в тоске хваталась Иоанна за последние аргументы.
Зазвонил телефон, Яна сняла трубку.
- Его нет, уехал в Москву. Синегина. Привет... Теперь только завтра. Ну
откуда я знаю, я что тебе, справочник?
Она швырнула трубку и разревелась, вдруг смертельно нелепо обидевшись
на внештатника Мишу Марченко, допытывавшегося, когда будет Хан. Она
промокает лицо пресс-папье. Пусть войдут, пусть увидят...
Московский телефон. Можно отсюда позвонить в Москву. Надо позвонить.
Надо сказать ему про статью. Что она будет писать. Опять крутнулся в груди
бурав. Нет, сказать она не может. А значит и писать нельзя - это будет
нечестно. Она просто позвонит - они ведь целую вечность не виделись. Его,
конечно, опять не будет дома.
Денис оказался дома. Совершенно случайно, привез бабушку от протезиста
и снова уезжает на студию, в монтажную. Что-то там не пропускает ОТК, потом
балда-монтажница сунула в другую коробку целый кусок, полдня искали...
Неужели он так и не заговорит о Ленечке? Денис не заговорил. А когда
это сделает она, осадит грубо и зло:
- Не хватало, чтоб и ты морочила мне голову этим шарфом! Мне некогда.
- Мне надо сказать очень важное.
- Говори, только не о Симкине, Царство ему небесное. Осточертело.
- У Хана твоя беседа со следователем. Почему ты все время врешь?
- Это он все время врет, твой следователь. Ему надо галочку поставить,
он и роет. - Послушай, мне поручили писать...
- Обо мне? Вот и прекрасно, валяй! Благословляю. Все, что угодно -
сочиняйте, клеймите, разоблачайте, экранизируйте, но меня оставьте в покое.
Осточертело! Все, мне некогда.
Он бросил трубку.
Вот и все. Он идет к двери, одевает рыжую свою куртку. Шапку, наверное,
нет, потому что оттепель. Запирает дверь на оба замка. Бежит вниз по
лестнице. С болезненной достоверностью она представляет себе каждое движение
бегущего вниз по лестнице Дениса... Никогда. Нет, невозможно. Она не может.
Они любят друг друга и это - главное. Пусть трус, эгоист, подлец, пусть это
дурно, низко - она не может. Она не героиня, она хочет быть счастливой. Вот
так, легко и просто. Сейчас она поедет на Люсиновку и ни слова о шарфе,
Ленечке и статье.
Она схватила чистый лист и написала размашисто, дерзко и весело:
"Андрей Романович!"
Лист ждал. Покойный и чистый в первозданной своей белизне.

ПРЕДДВЕРИЕ 20

- Цензура была кругом - муха не пролетит, не то что наш брат, дух
изгнанья, - продолжал сетовать АГ. - Соблазняем, совращаем, нашептываем: не
верьте цензуре, все можно, все дозволено... Мол, солгал Бог, и цензоры ваши
лгут. В том и свобода, чтоб запретные плоды вкушать - они, как известно,
сла-адкие... А цензоры и рады бы нас пропустить, но бдят. Не бдеть - голова
с плеч. Вот и выходило - никакой у нас в те годы добычи, - АГ показал кукиш,
- один конфуз по работе с массами... А что массы эти вампирам номенклатурным
верили /оборотни уже тогда появлялись/, так ведь в послушании у начальства,
тоже не подкопаешься. За грех подчиненного начальство в ответе, если не то
приказало.
Тогда демократии не было - кого партия предложит, того и выбирают. "Нас
вырастил Сталин на верность народу". То есть пастыри, верные народному Делу,
построению Светлого Будущего, и за народ в ответе.
- Значит, отрекается ваше ведомство от "совков"? - усмехнулся АХ, -Вот
и получается, сын тьмы, что не слова, а дела важны, извини за банальность.
Один кричит: "Верую!", но не выполняет, другой молчит, но ведет себя так,
будто верует. Один записался в армию, присягу дал, а сражаться не пришел,
дезертировал. Другой добровольцем, безо всякой присяги, просто по велению
сердца, пришел и сражается... И победит, а то и жизнь положит, никакой не
ожидая награды. Отринет ли такого Полководец?
В вопросах веры Господь с каждой душой наедине, "тайна сия велика
есть". А дела всему миру видны, и на Суде откроются. И кто, трубя о вере,
злое творит - должен помнить, что "кому больше дано"... И что делами своими
он отвращает нестойкие души от церкви, и за каждого будет ответ держать. А
эти "совки"... - ты прав, сын тьмы - какие они неверующие? Одни их песни
чего стоят. Это молитвы, а не песни... "Прекрасное Далеко, не будь ко мне
жестоко!.." - это же в переводе "Господи, помилуй!" Молитва Иисусова!
- И все же я протестую, - шипел АГ. - Где права человека грешить, не
слушаться Бога? Где это видано, чтоб насильно никого в ад не пускать? Народ
можно сказать, рвется, всеми частями тела землю роет, а они не пускают. Где
демократия? Ох, и пришлось нам попотеть! Кого витринами западными охмурили,
кого боевиками пополам с порнухой, кого голосами вражьими: мол требуйте,
товарищи, запретных плодов, никакие они не запретные, весь мир вкушает и
ничего, живет и процветает... И в церковь забугорную по воскресеньям ходят,
и плоды лопают, и на долларах у них про Бога написано... Так что не бойтесь,
господа-товарищи, не умрете, но будете свободны, как "там"...
- Ну, они и вкусили, - подтвердил АХ, - И понеслось. Отвязались, с цепи
сорвались, стали в одночасье разбойниками, хищниками... Кто жертвами, кто
ограбленными. Страну на части разодрали, как бычью тушу, народную
собственность присвоили, хотя заповедано: "Не укради" и "Не пожелай чужого".
Особенно строго насчет кражи у неимущих, детей, стариков...
Поделили и меж собой сцепились, столько народу погубили, разорили,
оставили без крова, хотя сказано: "Не убий". Шоубизнес, игорный бизнес,
порно- и наркобизнесы... Ну и объявили, само собой, что Бог есть и с высоты
на все наши славные дела демократические любуется. Стали продавать Библии
прямо на лотках рядом с порнухой и детективами. Чтоб ведали, что творят.
Да здравствует свобода!
В самом деле, при большевиках несчастных пионеров в кружки загоняли, в
спортивные секции. Заставляли горемычных для страны металлолом собирать,
старушкам дрова пилить... То ли дело теперь: мальчишек - крутым мыть тачки,
поворовывать, по подъездам зелье пить да нюхать. Девчонок - наводчицами и на
панель. Население... Ну, население сварили, как яйца. Вкрутую -это
бритоголовые в малиновых пиджаках, рабы Мамоны. Всмятку - это кто по
помойкам роется. И "в мешочек" - у кого еще с большевистских харчей силы
остались мешки с барахлом из Китая и Турции таскать. Ну а старичье,
известное дело, на погост.
- А детишки демократов - в Сорбонну да на Канары - вот она, свобода! -
АГ аж подпрыгнул на стуле от восторга, - Раньше за душу какого-нибудь
несчастного Фауста потеешь, мучаешься... Не желаете ли Маргариту, товарищ
Фауст, да того-разэтого? А может, пришить кого от скуки? А он еще нос
воротит... Ну а эти - сами свои души в мусоропровод побросали вслед за
партбилетами. От Светлого будущего, а заодно и от Неба враз отреклись, как
увидали наши наживки - баксы, тряпки, Маргошек всех мастей, разные там
остренькие блюда, клубничку, за которые Господь еще Содом и Гоморру дотла
спалил... Подавай им еще, еще...
- Правители, интеллигенция, наставники - все, кому много дано и с кого
соответственно спросится, - паству свою кто побросал, кто растащил, кто
вообще на шашлык и шкурки, - закручинился АХ. - Забыли начисто про разные
там святые идеалы, про вековые традиции да русские идеи, чему мама с папой и
в школе учили. Ешь, пей, веселись, пусть на чужих костях и душах, пусть вино
со слезами и кровью пополам - пей за то, чтоб коммуняки, не дай Бог, не
вернулись!
А уж бумагомаратели, актеришки-лицедеи, певцы там разные, шуты - р-раз
кругом на 180 градусов! Вам, парнокопытным, "осанну" поют, галдят, как
воронье на пиру, куски на лету расхватывают... Лгут, колдуют, дурят народ,
развращают, охмуряют - ящик аж раскаляется от вранья. А ведь зрителей-то -
миллионы! Это тебе не Фауст и даже не князь Нехлюдов - это массовое
ежедневное совращение и Маргарит, и Катюш во вселенском масштабе.
- О-ля-ля! - подхватил АГ, - Да за адские муки, что этим ребятам
уготованы, весь ад в вековой оплаченный отпуск может уходить! А они, за
какие-то тридцать серебренников... За все 70 лет советской власти столько
черных дел не нащелкало, сколь нынче за один горячий теледенечек по одному
только каналу по одной только Российской Федерации за вычетом рекламы - за
нее отдельно уплочено.
Вразнос беснуются, шельмы, пируют во время чумы - бери тепленькими.
А в этой особой папочке - западные спецслужбы, что помогли
"богохранимую" со всеми ее властями и воинством, за которых в церквах
молятся, до "пропасти во лжи" довести, ввергли в рабство у Мамоны, в
междоусобные брани, от которых она стала расползаться, тлеть... - Как
лишенная души плоть, - всхлипнул АХ. - Ну, власти еще могут покаяться,
отдать награбленное... В молитве и добрых делах провести остаток дней
своих...
- Ха-ха-ха! - как писал Иосиф на полях библиотечных книг. - Да скорее
наш хозяин в крещенскую воду нырнет, чем эта президентская рать со своих
стульчаков слезет... Вашему ведомству теперь лишь одно остается - новая
революционная буря, девятый вал гнева Божия. Молитесь, чтоб попустил ей быть
Господь, чтоб отсек все опухоли и метастазы, а то утянут за собой в геенну
весь ваш "Третий Рим". Опять палачи станут жертвами и по милости Неба кровью
смоют тяжкие грехи свои...
- Ты, к сожалению, прав, сын тьмы. Ибо нет такой временной земной муки,
которая сравнилась бы с мукой вечного отлучения от Бога.
"Но есть на свете и другие нации. Это - новые, советские нации,
развившиеся и оформившиеся на базе старых, буржуазных наций после свержения
капитализма в России, после ликвидации буржуазии и ее националистических
партий, после утверждения советского строя.
Рабочий класс и его интернационалистическая партия являются той силой,
которая скрепляет эти новые нации и руководит ими. Союз рабочего класса и
трудового крестьянства внутри нации для ликвидации остатков капитализма, во
имя победоносного строительства социализма; уничтожение остатков
национального гнета во имя равноправия и свободного развития наций и
национальных меньшинств; уничтожение остатков национализма во имя
установления дружбы между народами и утверждения интернационализма; единый
фронт со всеми угнетенными и неполноправными нациями в борьбе против
политики захватов и захватнических войн, в борьбе против империализма, -
таков духовный и социально-политический облик этих наций". /И.Сталин/

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
1926г. Избран членом Политбюро, Оргбюро, Секретариата ЦК и утверждается
Генеральным секретарем ЦК ВКПб. Речь "О борьбе с правыми и "ультралевыми"
уклонами". Закончил "К вопросам ленинизма". Избран членом Президиума пленума
ИККИ, членом политической, восточной, французской комиссий и председателем
германской комиссии. Речь на пленуме ЦК ВКПб "О хозяйственном положении и
хозяйственной политике". Доклад "О хозяйственном положении Советского Союза
и политике партии /в Ленинграде/. Доклад "Об английской забастовке и
политике в Польше" /в Тифлисе на собрании рабочих/. Избран действительным
членом Коммунистической Академии. Речи на пленуме о заработной плате, о
решениях в связи с событиями в Англии, Польше и Китае и о единстве партии.
Речь "Об Англо-Русском комитете". Речь "Об оппозиционном блоке ВКПб".
Руководство работой 15 Всесоюзной конференции. Доклад "Об оппозиции и
внутрипартийном положении". Избран членом политической, китайской и
германской комиссий пленума ИККИ, Избран членом Президиума ИККИ.
"Истекший год был годом великого ПЕРЕЛОМА на всех фронтах
социалистического строительства, перелом этот шел и продолжает идти под
знаком решительного НАСТУПЛЕНИЯ социализма на капиталистические элементы
города и деревни. Характерная особенность этого наступления состоит в том,
что оно уже дало нам ряд решающих УСПЕХОВ в основных областях
социалистической перестройки /реконструкции/ нашего народного хозяйства".
"Мы идем на всех парах по пути индустриализации - к социализму,
оставляя позади нашу вековую "рассейскую" отсталость.
Мы становимся страной металлической, страной автомобилизации, страной
тракторизации. И когда посадим СССР на автомобиль, а мужика на трактор, -
пусть попробуют догонять нас почтенные капиталисты, кичащиеся своей
"цивилизацией". Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет тогда
"определить" в отсталые и какие в передовые." /И.Сталин/.
"Вы говорите, что кулаки не хотят сдавать хлеба, что они ждут повышения
цен и предпочитают вести разнузданную спекуляцию. Это верно. Но кулаки ждут
не просто повышения цен, а требуют повышения цен втрое в сравнении с
государственными ценами... Можно ли допустить, чтобы государство платило
втрое дороже за хлеб кулакам, чем бедноте и середнякам?
Если кулаки ведут разнузданную спекуляцию на хлебных ценах, почему вы
не привлекаете их за спекуляцию? Неужели вы боитесь нарушить спокойствие
господ кулаков?.. Я видел несколько десятков представителей вашей
прокурорской и судебной власти. Почти все они живут у кулаков, состоят у
кулаков в нахлебниках и, конечно, стараются жить в мире с кулаками. Понятно,
что от таких представителей прокурорский и судебной власти нельзя ждать