Иванова Юлия. Дремучие двери

нем не сомневаемся.
- Да, сидит уже дней сорок, а никаких показаний не дает. Может быть, за
ним и нет ничего... Очень возможно... И так бывает, - ответил Сталин.
На другой день Василий Петрович Баландин, осунувшийся, остриженный
наголо, уже занял свой кабинет в наркомате и продолжал работу, как будто с
ним ничего и не случилось".
"...спустя менее месяца после нападения гитлеровской Германии на нашу
страну мне в тюремную одиночку было передано указание И.В.Сталина письменно
изложить свои соображения относительно мер по развитию производства
вооружения в условиях начавшихся военных действий...
Так или иначе, записка, над которой я работал несколько дней, была
передана И.В.Сталину. Я увидел ее у него в руках, когда меня привезли к нему
прямо из тюрьмы. Многие места оказались подчеркнутыми красным карандашом, и
это показало мне, что записка была внимательно прочитана. В присутствии
В.М.Молотова и Г.М.Маленкова Сталин сказал мне:
Ваша записка - прекрасный документ для работы наркомата вооружения. Мы
передадим ее для руководства наркому вооружения.
В ходе дальнейшей беседы он заметил:
- Вы во многом были правы. Мы ошиблись... А подлецы вас оклеветали"...
/Нарком боеприпасов Б.Ванников/
"Сталин очень болезненно переживал наши неудачи в Испании. Его
неудовлетворенноcть обратилась против тех, кто совсем еще недавно ходил в
героях, был осыпан вполне заслуженными почестями. После финала испанской
трагедии, когда оказалось, что наша авиация по боевым качествам уступает
немецкой, ЦК и правительство осуществили полную перестройку авиационной
промышленности и науки И.Сталин установил тогда фантастически короткие сроки
для создания новых, стоящих на вполне современном уровне самолетов. И волей
партии фантастика стала реальностью.
Первое впечатление от кабинета Сталина врезалось в мою память.
Признаться, я был как-то разочарован: меня поразили его исключительная
простота и скромность.
Сталин задал несколько вопросов. Его интересовали состояние и уровень
немецкой, английской, французской авиации. Я был поражен его
осведомленностью. Он разговаривал как авиационный специалист. Он очень
интересовался вооружением немецких самолетов. Разговор затянулся до поздней
ночи и закончился уже на квартире Сталина за ужином...
Я заметил в Сталине такую особенность: если дела на фронте хороши - он
требователен и суров; когда неприятности - шутит, смеется, становится
покладистым. Он понимал, видимо, что когда тяжело, людей нужно поддержать,
подбодрить.
С ним можно было спорить. Если вы твердо убеждены, что правы и сумеете
доказать свою правоту, никогда не считайтесь с чьим-то мнением, а действуйте
так, как подсказывает разум и ваша совесть". /А.С.Яковлев/


СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Психология многих воцерковленных прихожан: "Я буду вести праведную
жизнь и попаду в рай, а вам, буржуям, уготован ад и муки вечные", и
злорадство по этому поводу - ужасно, недостойно христианина. Гораздо ближе к
Замыслу стремление к устроению общества, в котором в принципе невозможна
Вампирия. Ибо у многих вроде бы истинно "верующих" получается своеобразный
вампиризм под личиной праведности: "Я, мол, спасусь за счет твоей погибели,
я добровольно и покорно подставляю себя тебе на съедение, соблазняю тебя
собой, как бы злорадствуя: "Жри, губи свою душу, зато я в загробном мире
полюбуюсь на твои мучения в аду!" Нет и нет, не может быть в этом Божьего
Замысла, это очередная сатанинская подмена. Истинный христианин понимает
незаменимость и самоценность каждой человеческой жизни, каждая клетка
/монада/ в единой вселенской душе богочеловечества несет свою неповторимую
сверхзадачу, и гибель ее для вечности - крушение мира, трагедия. Не говоря
уже о том, что желать, тайно или явно, такой погибели - тяжкий грех. Это -
не "прощение долгов наших", а злоба и месть. Нельзя строить свое спасение в
вечности на погибели другого. Осознание этого записано в сердце и часто
входит в противоречие с социальной церковной проповедью. Во всяком случае, с
новозаветной. Равно как и запугивание адскими мучениями. Страх Божий может
быть лишь дрожжами, закваской, "началом премудрости", а затем приходит
благодать - счастье ребенка, который из страха не ушел без спросу в лес и
теперь радуется жизни, глядя из окна на снующих вблизи дома голодных
волков...
И страх, и корысть - приманки ветхозаветного мышления: - соблюдай
предписания, инструкцию от и до и спасешься. Соблюдение инструкции, конечно,
необходимо, но это лишь СРЕДСТВО СПАСТИ, лекарство, как и пост. Чтобы у тебя
спала температура, опухоль, прошла боль и ты почувствовал, как прекрасно
быть здоровым, ощутить радость мира и света в душе, покоя и чистоты и, как
следствие - награда. Благодать Божья.
Только ПОЛЮБИВШИЙ ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ, пусть даже и не выздоровевший, - лишь
такой пригоден для Царствия, а не глотающий лекарства и соблюдающий диету
из-за страха перед неприятными последствиями болезни. Например - лишиться
работы за профнепригодностью.
Любовь к выздоровлению - блаженный удел святых, отдавших этому новому
/или хорошо забытому старому/ состоянию первозданности "сердце свое",
молящих о нем Небо. А все прочие обычно носятся со своей болезнью, холят ее
и лелеют, хоть и мучаются, и страшатся, но... запретный плод сладок! Иосиф
заставил их принимать лекарства и соблюдать диету, а дальше - вопрос тайны,
чуда, благодати... Дальше - Воля Божья. "Мои овцы знают Мой голос". Да, он,
в отличие от популярных "демократических" правителей практически вырубил в
своем государстве деревья с ядовитыми плодами, чтобы "избавить от лукавого"
вверенное ему стадо. Демократ или диктатор, нарушающий "права человека" есть
ядовитые плоды? Кто из них виновнее перед Богом" - решит Суд. Во всяком
случае, Иосиф никогда не брал на себя соблазн объявить себя рупором,
исполнителем Воли Божьей, хотя, особенно в конце его правления, по всей
стране открывались храмы и религия была фактически легализована.
А соблазн был - взять Богово - ведь Иосиф все и всегда заставлял
работать на свою Антивампирию!
Но он этого не сделал, подобно последующим правителям страны. Вопреки
некоторым наветам, Иосиф никогда не провозглашал себя ни Богом, ни Его
рупором, он просто исполнял предназначение свыше, он слушал Волю и
подчинялся ей - с-пасти стадо. И только Бог ему судья.
Иосиф предоставил каждому право самому решать вопрос о Боге. Партийная
и чиновничья карьера предусматривала не отречение от Бога, а указание
держать свои верования при себе, своего рода "прайвити". И это плохо лишь на
поверхностный взгляд. Ибо в условиях схватки не на жизнь, а на смерть с
внутренней и внешней Вампирией приходилось всему аппарату быть
"ассенизаторами и водовозами" революции, исполнять грязную и кровавую
работу, порой грубо ошибаясь. Летели во все стороны щепки от этой рубки, и
хороши были бы, к примеру, работники карательных органов НКВД, открыто
посещающие церковь!
Иосиф говорил, что "Прошлое принадлежит Богу", только Ему судить дерево
по окончательным плодам, только Ему принадлежит жатва. Во всяком случае, в
военные и послевоенные годы отношение Иосифа к церкви не просто лояльное, но
покровительственное, а в макет второго издания своей биографии 1947 года
Иосиф вносит исправление. Во фразу о себе "поступил в том же году в
Тифлисскую духовную семинарию" вписывает слово "православную".
Своей же рукой он вычеркивает из текста гимна "нас вырастил Сталин,
избранник народа" и вписывает "на верность народу", То есть подчеркивает не
избранничество СНИЗУ, а СВЫШЕ во имя одной миссии - с-пасти овец, и научить
их так же быть верными общему "народному Делу". Освобождения от царства
Мамоны.
Многонациональная паства Иосифа была у него в послушании, он взял на
себя всю полноту ответственности перед Небом, как настоящий пастырь. Только
у священника приход - верующие воцерковленные прихожане, а у Иосифа -
неверующие или по-разному верующие, многомиллионный и многонациональный
народ огромного государства, за который он взял на себя ответственность
перед Небом, погнав прочь от "Лукавого".
Иосиф полагал, что задача пастыря всеми силами бороться за такое
мироустройство, при котором была бы максимально исполнена воля Творца:
"Хощеши всем спастися и в разум Истины придти". Он расправлялся с
"вампирами" их же руками, зачастую используя в этой кровавой драке
почерпнутые из Ветхого Завета жесткие методы борьбы. В том числе и худшие,
отвратительные черты падшего человеческого естества - жадность,
сластолюбие, трусость, предательство, зависть, властолюбие - имя им легион.
Он с волками "выл по-волчьи", но даже на Ветхий Завет никогда не ссылался,
взяв на себя, повторяю, всю полноту ответственности перед Небом. Он исполнял
ДОЛГ.

"Не беспокойся обо мне, - писал он матери, - Я свою долю выдержу..."
Здесь кровью святые омыты утесы.
Здесь славой овеян бетон батарей,
Здесь курс на бессмертье держали матросы
В боях за свободу отчизны своей.

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
1944 г. Приказ в связи с прорывам обороны немцев и освобождением города
Мга войсками Ленинградского фронта. Участие в работе десятой сессии
Верховного Совета СССР. Приказ в связи с завершением операции по уничтожению
немецких войск в районе Корсунь-Шевченковский. Приказ в связи с выходом
войск 2 Украинского фронта на гос.границу СССР - реку Прут. Приказы в связи
с форсированием реки Днестр и выходом войск 1-ого Украинского фронта на
государственную границу с СССР с Чехословакией и Румынией, а также в связи с
прорывом обороны немцев и форсированием реки Прут. Приказ в связи с
освобождением Севастополя и полным очищением Крыма от немецких захватчиков
войсками 4-ого Украинского фронта. Доклад о 27-й годовщине Великой
Октябрьской соц. революции. Беседа с президентом Академии Наук СССР
В.Л.Комаровым о задачах Академии Наук. Принимает делегацию Варшавы и
символический бронзовый герб Польши в знак благодарности польского народа за
помощь в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.
"У Сталина была поразительная работоспособность... Я это точно знаю.
То, что ему нужно было, он досконально знал и следил. Это совершенно
правильно. И смотрел не в одну сторону, а во все стороны. Это политически
важно было, скажем, авиация - так авиация... Пушки - так пушки, танки - так
танки, положение в Сибири - так положение в Сибири, политика Англии - так
политика Англии, одним словом, то, что руководитель не должен был выпускать
из своего поля зрения.
А с другой стороны, стоит вспомнить постановления Совета Министров и
ЦК. В Совете Министров их принимали очень много, в неделю иногда до сотни.
Эти все постановления Поскребышев в большом пакете направлял на дачу на
подпись. А пакеты, нераспечатанные, лежали на даче месяцами. А выходили все
за подписью Сталина. Когда мы обсуждали, он расспрашивал, что вы там сегодня
делали какие были вопросы, ну, мы обедали, обсуждали, разговаривали, а
поспорить - спорили, делились между собой и с ним. Естественно, вопросы
выяснялись, если они были неясными, но читать ему все эти бумаги, конечно,
было бессмысленно. Потому что он просто стал бы бюрократом". /Молотов -
Чуев/
"Чем больше нападают на него, тем выше он поднимается, Сталин. Идет
борьба. Огромное в Сталине не видят, - говорит Молотов, - Более
последовательного, более великого человека, чем Сталин, после Ленина не было
и нет!.. Свою роль Сталин выполнил - исключительно важную. Очень трудную".
"Сталин говорил: "Менгрелец не скажет, что украл лошадь - лошадь меня
унесла!"
- Сталин снится?
- Не часто, но иногда снится. И какие-то совершенно необычные условия.
В каком-то разрушенном городе... Никак не могу выйти... Потом встречаюсь с
ним. Одним словом, какие-то странные сны, очень запутанные". /Ф.Чуев/
- Значит, это выявилось на фронте только перед лицом противника?
- Да, это так.
- Да знаете ли вы, что так мог поступить только самый коварный враг.
Именно так и поступил бы, - выпустив на заводе годные самолеты, чтобы они на
фронте оказались негодными! Враг не нанес бы нам большего ущерба, не
придумал бы ничего худшего. Это работа на Гитлера!
Он несколько раз повторил, что самый коварный враг не мог бы нанести
большего вреда...
Трудно себе представить наше состояние в тот момент. Я чувствовал, что
холодею. А Дементьев стоял весть красный и нервно теребил в руках кусок
злополучной обшивки.
Несколько минут прошло в гробовом молчании. Наконец, Сталин, походив
некоторое время в раздумье, несколько успокоился и по-деловому спросил:
- Что будем делать?
Дементьев заявил, что мы немедленно исправим все самолеты.
Что значит немедленно? Какой срок?
Дементьев задумался на какое-то мгновение, переглянулся со мной.
- В течение двух недель.
Я ушам своим не верил. Мне казалось, что на эту работу потребуется по
крайней мере месяца два.
Срок был принят. Однако Сталин приказал военной прокуратуре немедленно
расследовать обстоятельства дела.
После чего Сталин обратился ко мне: "А ваше самолюбие не страдает? Как
вы себя чувствуете? Над вами издеваются, гробят вашу машину, а вы чего
смотрите?
Когда мы выходили из кабинета Сталина, я облегченно вздохнул, но вместе
с тем не мог не сказать Дементьеву:
- Слушай, как за две недели можно выполнить такую работу?
- Там разберемся, а сделать надо, - ответил Дементьев".
/Авиаконструктор А.С.Яковлев/.


* * *


Уйдет она по-английски
- Антон, ты мне нужен. Да нет, секрет... Чего-чего - проводи меня, вот
чего. Куда-куда - в койку. Дениса Гиви не отпускает, а у меня все, отбой.
В холле, сидя на подоконнике открытого окна, одиноко курила Хельге. Она
почти со страхом смотрела на приближающуюся Яну. Яна вслушивается в себя -
все та же беззвучная пустота. Она просит Хельге принести куртку Дениса,
которую они забыли на спинке стула, та стремглав бросается исполнять. Как у
них там, в Тарту, где и реки и кровь текут медленно - вцепляются жены в
светлые кудряшки мужниных подружек? или травят каким-либо колдовским зельем,
или, как сейчас Яна, улыбаются им улыбкой Джоконды и отпускают о миром?
Такси они с Антоном решили не ловить и проветриться - всего-то пешком
четыре-пять километров, ночь теплая, цикады трещат, море неподалеку
плещется. Шли весело, обоих слегка пошатывало, болтали, мурлыкали разные
песенки - так им и прежде доводилось вместе возвращаться с какого либо
коллективного мероприятия.
То, да не то. Что-то смущало Яну. И этим "чем-то" был грим Дениса,
парик, куртка и запах Дениса, его гримасы и словечки, которыми окончательно
вжившийся в роль Дениса Антон успешно забавлялся. Но ее это уже не смешило,
а смущало - слишком он был похож - даже не на нынешнего, а на того
экзотического Павлина, сердце которого она когда-то безуспешно штурмовала.
Так или иначе его рука на талии волновала ее. Этого еще не хватало!
- Сними ты этот дурацкий грим, жарко же!
- Зато автографа никто не просит. Смотри, не пристают, даже не
оборачиваются. Нет, я пожалуй, так и останусь. Представь, являюсь завтра так
на съемку, всем общий привет... "Так, господа хорошие, а где у нас
Кравченко?" Яна так и покатилась со смеху, до того он похоже передразнил
Дениса. Изловчившись, сорвала с него парик Дениса лысеющего, и Антонов
золотистый, вечно обесцвеченный для съемок есенинский чуб вырвался на
свободу, и Денис стал Антоном. Платком она соскабливала с его лица грим, он
со смехом отбивался, все более становясь Кравченко, и вот уже какой-то
жигуленок резко затормозил, чья-то восторженная физиономия возникла в рамке
бокового окна:
- А я гаварю - Кольчугин!.. Павка, Антон, садитесь!.. Куда везти,
дарагой?..
Они в панике бежали к морю, пробрались на какой-то ведомственный пляж.
Антон пошел в стихию отмываться и надолго исчез, она слышала только, как он
блаженно плещется и горланит. Не удержалась и тоже полезла в воду, поплавала
у берега. Вода была по-летнему теплая, воистину бархатная, крупные южные
звезды над головой, огоньки карабкающегося на гору волшебного города - о,
море в Гаграх!.. Она вылезла первой, обтерлась Кравченковской майкой,
сбросила мокрое белье и натянула на голое тело фирменное свое платье.
Кравченко, наконец, вылез из воды. Он был великолепно сложен, и они
всегда на съемках придумывали ему выигрышный выход из воды - моря, реки,
бассейна, ванны. Выходящий из воды Павка Кольчугин давным-давно был для нее
штампом. Но сейчас опять что-то изменилось, она будто увидала его впервые.
Отныне ей суждено было видеть в нем Дениса, улучшенную изрядно помолодевшую
копию. Это было как наваждение. Почему она раньше не замечала этого
поразительного сходства? Она подала ему влажную майку, смотрела краем глаза,
как он вытирается, потом курит, сидя рядом на кипе тоже влажных поролоновых
ковриков...
- Ладно, пошли, - вставая, она протянула ему руку, - Одевайся,
простынешь.
Он перехватил руку, вскочил рывком, резко потянул на себя, и она не
удержавшись, свалилась ему на грудь в железные лапы, которые не замедлили
сомкнуться. Обычно сдержанный Антон, "непьющий, морально устойчивый,
характер нордический", если напивался изредка, неизменно наглел и давал
рукам волю, какая бы юбка ни оказывалась в тот момент на его искривленном
лишними градусами жизненном пути. Яну он, случалось, тоже зажимал где-нибудь
в углу тайком - это уже стало своеобразным ритуалом, надо было лишь щелкнуть
его по носу - "Отвяжись, балда!"
Он ждал, когда она щелкнет, одернет, оттолкнет, рука медленно скользила
по платью, под которым ничего не было. Их разделяла лишь эфемерно-
шелковистая чешуя французского изделия, купленного Яной из-под полы в
комиссионке на Герцена.
Его лицо в полутьме так походило на Денисово. Теперь все перемешалось,
- это был то Денис, то Антон, то придуманный ею несгибаемый Павка, и
вспыхнувший вдруг незнакомый хищный блеск в Антоновых глазах, по которому
она так томилась в объятиях Дениса, сладостно-мучительное, предсмертное
торжество добычи, которую жаждет охотник, и тем самым безраздельно
принадлежит своей добыче, так ее одурманило, что она упустила, проморгала
условно разделяющее их мгновение, за которым невозможное становилось
возможным.
Он всегда подсознательно хотел ее, вершительницу своей судьбы, здесь
были замешаны и их ругань на съемочной площадке, и зависимость от их с
Денисом воли, и неосознанная ненависть к Денису да и к ней, - бунт свободы,
бунт создания против творца...
Короче говоря, она с ужасом увидела, как умеренно пьяненький, умеренно
нахальный и вполне управляемый Антон превратился вдруг в эдакого
огнедышащего монстра. Это пламя уже пожирало и ее, и его самого,
освобожденную вдруг темную стихию уже невозможно было загнать обратно в
бутылку. Яна попыталась вырваться - он зарычал, будто тигр, у которого
дрессировщик отбирает кость, он стал совершенно невменяемым. Один ад знал,
какие сдавленные в Кравченковском подсознании запреты, помыслы и желания
вырвались на свободу из-за неосторожного ее поведения. Глаза, губы, руки
требовали от нее жертвы, одновременно кладя свою голову на плаху.
- Ну все... - подумала она.
Искаженное страстью лицо Дениса. Невероятно! Пылающий гибнущий лед, по
которому она всегда томилась.
Она подумала, что они, наверное, здорово пьяны. Мысль-алиби. "Скотина,
животное, пьянь", - в Антонов адрес - тоже алиби. И наконец, покорно-злобное
"ну и пусть" - так в детстве она смотрела на двойку в тетрадке, на
вымазанное в луже или порванное платье. Раз так, ну и пусть. Она тогда
вообще порвет тетрадку, и платье, и весь мир в клочья, и себя. Сладкая жажда
гибели, саморазрушения - когда вонзились когти.
Ну и пусть, - подумала она и перестала сопротивляться.
То, что произошло в ту ночь на куче влажных поролоновых матов какого-то
ведомственного пляжа, совсем сбило ее с толку. - Животное!..- думала она уже
о себе, лежа, как выжатая тряпка, в когтях рехнувшегося огнедышащего Антона,
будто и не она это, а лишь ее шелковая шкурка - такая блаженно-мертвая
пустота внутри. "Я - животное..." - это шокирующее открытие /она всегда
мыслила о себе как о существе высокодуховном, с презрением относясь к
"жрецам плоти"/ - почему-то не слишком ее опечалило. Просто констатировала
факт.
Кравченко шевельнулся.
- Только попробуй вякнуть!.. - зашипела она, но он не собирался вякать,
у него теперь одно было на уме. Он, разумеется давно протрезвел, но
мастерски притворялся пьяным - так было выгоднее. "И только хмель один все
разрешает", - как пелось в любимом ею в детстве романсе. Джинн вырвался из
бутылки. Наконец-то не они с Денисом монопольно и унизительно стряпали на
семейной кухне его, Кравченковскую судьбу, - этот эпизод на мокрых
поролоновых матах не был предусмотрен в сценарии, теперь автором стал он,
Антон. Наступил его звездный час, он решил это доказать и плевать ему было
на все, хоть дерись, хоть кусайся.
Ей удалось направить события хотя бы в цивилизованное русло, пообещав
перенести место действия в комнату Отарика. Когти нехотя разжались. Пришлось
отказаться от попытки добраться берегом - Антон поминутно останавливался и
тискал ее, как юнец, дорвавшийся до одноклассницы. Она выволокла его на
магистраль, заставив снова напялить парик и очки, - редкие ночные прохожие
теперь не обращали на них ни малейшего внимания - мало ли на курорте
подгулявших странного вида парочек?
Антон все не унимался, он опять все более походил на Дениса, от него
пахло Денисом, его лосьоном. Денисова куртка болталась то на его, то на ее
плечах, то и дело сваливаясь на тротуар, когда он ее лапал, все более
наглея.
- Перестань притворяться пьяным, балда!
У витой чугунной калитки она сделала последнюю отчаянную попытку
спровадить его в гостиницу - куда там! Только комната Отарика, потом хоть
гильотина. Она убеждала его перестать разыгрывать "Египетские ночи", грозила
Денисом, который может нагрянуть в любую минуту, Антон только хохотнул и
сказал, что даже если Денис их застанет в одной койке, ему и в голову не
придет что-то такое подумать, и это было чистой правдой. Кравченко пошел
вразнос. Напоминание о Денисе подействовало на него, как кумач на быка.
Впрочем, как и на Яну. Выплыло из тьмы конопатое личико Хельге, а затем и
прочие Денисовы подружки закружились в дьявольском хороводе вокруг них - Яны
и Антона с лицом Дениса, Дениса с лицом Антона, вцепившихся в нее мертвой
хваткой бульдога с давлением челюстей в столько-то там атмосфер.
Уймись, хозяев разбудим!..
Но и этот последний козырь лишь еще более окрылил сорвавшегося с цепи
Антона. Как же - она его боится! Она в его власти... И пусть весь дом
проснется, Гагры проснутся, мир проснется - ему плевать, ибо пробил его час.
Она увязала все глубже, пока вовсе не оказалась в ловушке - в этой
мансарде, спичечном коробке, где от Кравченко уже спасения не было, где даже
отбиваться от него нельзя было, чтобы не поднимать шума, где - можно было
лишь терпеть, стиснув зубы, в надежде, что должен же он, наконец,
угомониться и заснуть! Однако эта ее вынужденная покорность лишь подливала
масла в огонь. В этом его упоении неожиданно подвернувшейся власти над ней
безусловно было нечто бесовское. Хуже всего было то, что ему удавалось снова
и снова поджигать и ее бесовским этим пламенем. Не жертвой она была, но
соучастницей, равноправным игроком в сложной амурной игре на нескольких
досках - с Антоном, Денисом, Хельге, Денисовыми подружками и собственными
комплексами. Где Денис-Антон наконец-то принадлежал ей. Где обретая, она
освобождалась от него, где мстя, - прощала его.
И вместе они, она и Кравченко, мстили Денису, освобождаясь от него, и
были заодно в этой игре. Ненавистное двуликое божество, довлеющее над
Антоном - Яна-Денис, вдруг надкололось. Это теперь он, Антон, разрушал его,
теперь богом был он. Каждая искра, которую ему удавалось высечь из тела
плененной Яны, была его трофеем, прометеевым огнем, украденным с Олимпа, от
которого он возжигался.
Лишь на рассвете, когда закричат хозяйские петухи, Антон, как и
подобает нечистой силе, исчезнет. С утра была назначена съемка в райском
местечке в нескольких километрах от Гагр, где были и волшебно раскрашенные
южной осенью горы, и стремительная горная река, и висячий мост, и сакля на
берегу реки с костром посередине, над которым жарилась на вертеле козлятина
для гостей, пыхтела в котле мамалыга, вино подавали в восточных кувшинах с
высоким узким горлом, где супермен Кольчугин уходил от заманивших его в
ловушку бандитов - лихая классическая сцена погони, столь обожаемая и
Денисом, и Антоном, и зрителями. С хлещущими из простреленных бочек
кровавыми винными струями, с прыжками по столам и крутым горным склонам, с
моста в пенную реку, с яростной схваткой где-нибудь над пропастью и,
наконец, с автогонками по горной дороге - Яна все это терпеть не могла -
дешевка! Но, увы, "пипл хавал" /народ проглатывал/, как будут говорить
спустя много лет, и приходилось сочинять эти дурацкие погони. Лихой
режиссер, лихой оператор, лихие дублеры, а чаще всего и сам Кравченко без
дублера, - лихая натура, - сцены эти на просмотрах неизменно срывали
аплодисменты, все было захватывающе и красиво в этом райском уголке -
особенно полет бандита в пропасть на белой "Волге" был красив. Даже
загубленного старого корпуса "Волги" - не жалко - вон сколько "Волг", белых
и разных, вылизанных, увешанных всевозможными побрякушками носилось взад-
вперед от одного застолья к другому!
Потом, много лет вперед, здесь будет война. Кровь, танки, пожары,
обезумевшие лица беженцев, бегущих через мост... Тогда сама мысль о чем-то
подобном казалась абсурдной, ничего такого не могло случиться ни здесь, где
группа была все-таки дома, хоть и в гостях, ни в любом уголке страны. И
кавказцы, когда приезжали в Москву, хоть и были гостями, но это была и их
столица, а когда Шеварнадзе лютовал по поводу разложения грузинских верхов,