Иванова Юлия. Дремучие двери

что при нынешних условиях "кадры решают все". /И.Сталин/


СТАРЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

- Бог стихийно прорастает в душах сквозь все отрицания, преступления и
грехи. Был ли в мире хоть один отчаянный злодей, которому удалось совершенно
"убить в душе" Бога? Или совесть? Споры идут, в основном, о том, "Что есть
Истина?" Гонитель христиан Савл волей Божией стал апостолом Павлом...
- А Иуда? - возразил АГ, - он же символ зла, целиком наш.
- Даже Иуда, как мне кажется. Иначе он бы спокойно потратил свои
тридцать сребренников, а не повесился. Только гордость помешала ему
покаяться, сатанинская гордость.


* * *


- Благодать дается не только членам церкви, но и просто "стоящим на
Пути". За праведность, чистое сердце. Дается по молитве тех, кто осознанно,
разумом или сердцем взывают ко Творцу, признавая тем самым свое небесное
происхождение. "Отче наш"... Отец наш Небесный... Не "мой", а "наш" - в этой
Молитве Господней мы как бы признаем себя единым богочеловечеством, жаждущим
встречи с Небом уже на земле, в душах и сердцах.
"Да будет воля Твоя на земле, как на Небе..."
Откуда нам знать, сколько партийных и беспартийных обращалось тайными
глубинами сердца с этой молитвой к Небу? Но без такого свободного выбора
Света, Тайны и первородства в противовес "чечевичной похлебке" или "банке
варенья с корзиной печенья", - без тайного или явного волеизъявления
благодать не дается. Господь никого не спасает насильно. Савл не был
"мертвым", он искал Истину, потому и стал Павлом. Он был "горячим". И
советские люди, очень многие, были "горячими". А другие, про которых
сказано "пусть мертвые хоронят своих мертвецов"? От таких и защищал Иосиф
живых своих овец, используя и кнут, и меч, и запоры, и занавес железный -
он отвечал за овец перед Небом. Он прозревал, что, живя праведно,
довольствуясь "хлебом насущным", бескорыстно и самоотверженно служа
"счастью и освобождению человечества" от власти Вампирии, Мамоны, - то есть
освобождению, понятому в русле духовном, избавленные, огражденные "от
лукавого", они обязательно получат благодать спасения.
Ибо без благодати невозможно обрести царство, невозможно
сконструировать "новые мехи", нового человека, способного жить по Закону
Неба, по Замыслу. Без благодати - неминуемое перерождение. В некое
полнолуние, когда часы начнут бить полночь, в номенклатурном инкубаторе
вылупятся змееныши...
Вот что прозревал Иосиф, когда действовал гениальной своей интуицией,
создавая патерналистское государство в противовес Вавилону и вводя чуть ли
не специальными указами христианскую этику - "Все за одного, один - за
всех". "Союз нерушимый республик свободных" - это, кстати, его строка. У
Михалкова было: "свободных народов союз благородный", - прямо Дворянское
собрание! Строка Иосифа соответствует Замыслу: "много в Целом, свободно
спаянном любовью".
- Они это называли "демократическим централизмом" - сказал АГ.
- Так или иначе, он прогнал своих овец узкой тропой спасения, где
малейшее уклонение влево или вправо грозило падением в пропасть...
- Правые и левые уклонисты, - опять кивнул АГ, - Слыхали, проходили.
- Брось паясничать... Бог Иосифа - суровый ветхозаветный Судия.
Небожитель, повелевший Моисею вывести народ из Египта, избавить "от работы
вражия" - на Вампирию, высасывающей, подобно раковой опухоли, лучшие
жизненные силы человечества.
- "В Царство свободы дорогу грудью проложим себе",.. - фыркнул АГ, -
В землю обетованную.
- Во всяком случае, ему удалось главное - привить народу стойкий
иммунитет против дурной жажды количествен ной бесконечности в ущерб
качественной. Кстати, сын тьмы, какой был бы твой первый закон в случае
прихода к власти?
- Запрещается запрещать! - прошипел АГ.
- Вот видишь... С-пасти - сопричастность кесаря Спасителю. Это -
избавить народ "от лукавого"; дать "хлеб насущный" - все необходимое на
сегодняшний день. И помочь каждому осуществить индивидуальный Замысел,
предназначение /обнаружить дар, развить и помочь осуществить в угодном Небу
направлении/. То есть свободно-радостное, бескорыстное служение в Отчем
Доме.
"Как и мы оставляем должникам нашим"... То есть тем, на кого
поработали, и кто вроде бы должен нам за нашу работу, - мы прощаем,
оставляем эти долг. Ибо это единственный способ вернуть долг Отцу,
даровавшему нам здоровье, таланты, саму жизнь на служение ЦЕЛОМУ, СЕМЬЕ.
Такова Его воля. Смешно и глупо было бы какой-либо клетке единого
организма требовать плату за свою службу - она ведь получает взамен тоже
бесплатно от всех все необходимое. А от Целого - Жизнь. Ибо в одиночку не
выживет никто. Во всяком случае, в вечности.
- Так это же Егоркина программа! - воскликнула Иоанна.
- Прошу посторонних не возникать! Егорка твой вообще еще не родился. А
здесь у нас исторический процесс раз и навсегда состоялся. У нас ВСЕ, ВСЕГДА
и ВЕЗДЕ. ВСЕ ХОРОШЕЕ...
- Это у вас, - вздохнул АГ, - А у нас, во тьме - всегда, везде, и
ничего хорошего.
- Удалось ли Иосифу с-пасти свой народ, покажет Суд. Во всяком случае,
предыдущая и последующая эпохи, их горькие плоды скорее оправдывают нашего
подсудимого, чем обвиняют, показывая, что случается, несмотря на
множество открытых храмов, с безблагодатным, зараженным вампиризмом и
забывшем о небесном своем происхождении стадом, если ему, стаду, не дать по
величайшей милости Божией строгого пастыря с "жезлом железным".
"Так говорит Господь Бог: вот Я - на пастырей, и взыщу овец Моих от
руки их и не дам им более пасти овец, и не будут более пастыри пасти самих
себя, и исторгну овец Моих из челюстей их, и не будут они пищею их.
Посему так говорит им Господь Бог: вот, Я Сам буду судить между овцою
тучною и овцою тощею.
Так как вы толкаете боком и плечом, и рогами своими бодаете всех
слабых, доколе не вытолкаете их вон.
То Я спасу овец Моих, и они не будут уже расхищаемы, и рассужу между
овцою и овцою.
И поставлю над ними одного пастыря, который будет пасти их, раба Моего
Давида; он будет пасти их и он будет у них пастырем.
И Я, Господь, буду их Богом, и раб Мой Давид будет князем среди них. Я,
Господь, сказал это". /Иез.34,10,20,24/
- А Давид - одна из подпольных кличек Иосифа, - прошипел АГ, - эту
версию мы уже проходили.
- Во всяком случае, практика советской жизни еще раз показала, что Бог
не всегда там, где говорят "Господи!". А где исполняют Волю Его.
Дьявольская клевета, заговор против Божьего Замысла и Его оплота -
Святой Руси, впоследствии Советского Союза - величайшая ложь всех времен и
народов, растиражированная миллионными тиражами и часами эфирного времени.
Я имею ввиду систему ценностей. Даже не столько религиозную веру - это
вопрос сложный, прерогатива духа, - просто это разные миры, разные
цивилизации.
И время от времени "наши" сваливаются бесславно с высоты, куда с
трудами неимоверными взошли их великие предки. Сваливаются с вышки в
грязный, кишащий всякими гадами бассейн, и весело в нем барахтаются, уверяя
себя и других, что наконец-то нашли Истину.


* * *


"Внутреннее сознание, что есть в глубине души живое общее средоточие
для всех отдельных сил разума, и одно достойное постигать высшую истину -
такое сознание постоянно возвышает самый образ мышления человека: смиряя его
рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных законов его
мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно
подчиняет его вере". /Ив.Киреевский/

Тот, кто вложил в нас
Не для того богоподобный разум,
Чтоб праздно плесневел он.
/В.Шекспир/


* * *


"Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники,
партизаны и партизанки! На вас смотрит весь мир, как на силу, способную
уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят
порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на
своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю.
Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война
освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне
мужественный образ наших великих предков - Александра Невскаго, Димитрия
Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила
Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!"
"Вместе с Красной Армией поднимаются многие тысячи рабочих,
колхозников, интеллигенции на войну с нашим врагом. Поднимутся миллионные
массы нашего народа. Трудящиеся Москвы и Ленинграда уже приступили к
созданию многотысячного народного ополчения на поддержку Красной Армии. В
каждом городе, которому угрожает опасность нашествия врага, мы должны
создать такое народное ополчение, поднять на борьбу всех трудящихся, чтобы
своей грудью защищать свою свободу, свою честь, свою Родину - в нашей
отечественной войне с германским фашизмом". /И.Сталин.7 ноября 1941г./


* * *


Лишь Иоанна верной тенью, двойником молча ждала за спиной, и ее
перехваченные старинным витым шнуром волосы развевало летящее время.
Ганя стоял перед шлагбаумом. Веры по-прежнему не было. Только светлое
ощущение, сопричастности к их жажде, к их стону:
"Душа моя без Тебя, как земля безводная..."
Ни социализма, ни капитализма, не надо мне никаких "измов". Ни
мастерской не надо, ни изобилия, ни прав и свобод, ни выставок, ни этого
"Эдипа", ни самого таланта моего. Мне одинаково тошно пировать во время чумы
самому и накрывать столы грядущим потомкам, которых пожрет та же чума.
То, чего я хочу, неосуществимо и безумно, но это единственное, чего я
хочу.
Я хочу бессмертия - для себя и для других. Я хочу совершенства - для
себя и для других. Обязательно того и другого разом, потому что бессмертная
мразь так же ужасна, как смертное совершенство. Я не хочу и не умею
пировать, когда вокруг страдание. И не хочу этому учиться, потому что это
мерзость. Я хочу иного бытия, вечного, прекрасного, объединенного любовью.
Хочу того, чего не бывает, но это единственное, чего я хочу.
- Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда
будет мама, пусть всегда буду я... Да, и я, и они - дети, жаждущие вечного
сказочного царства. "Чтоб весь день, всю ночь мой слух лелея, про любовь мне
сладкий голос пел"... Я не верю, но я жажду верить. Я хочу Тебя - Истина,
Смысл, Красота, Бессмертие...
Я не верю в Тебя, но я не могу без Тебя...
Еще потом, уже после отъезда Глеба, он приедет к отцу Петру по той же
дороге и в той же машине. Жизнь и смерть. Ничтожная гайка под тормозной
колодкой, заклинившая колесо.
- А в Бога вы верите?
- Не знаю. Хочу верить... То, что рассказал Глеб... Я хочу верить в
это.
Отец Петр говорил о священной символике креста, о двойной природе
человека - земной и небесной / "Я сказал, вы - боги".../. О пересечении в
сердце нашем вертикали и горизонтали - нашей суетной земной распластанности
и порыва ввысь, к Небу. О том, что птица, чтобы взлететь, принимает форму
креста.
О том, что отныне Гане предстоит полностью изменить жизнь, покончив с
прежней беспутной, потому что таинство крещения - это отречение от сил зла и
клятва служения Христу, запись добровольцем в Его армию.
Что отныне он будет воином, а воин всегда в походе, из еды и одежды у
него лишь самое необходимое. Он всегда налегке, и вместо дворца у него -
плащ-палатка. Что все лишнее, похотливое, суетное /"вагонное" - подумал
Ганя/ - предстоит безжалостно распять на кресте, ибо оно придавливает нас к
земле, не дает взлететь. Что нельзя одновременно служить двум господам -
Богу и богатству, имуществу, славе земной, что чем больше в твоей жизни
будет суетного и плотского, тем меньше духовного.
"Отдай плоть, прими дух..."
Ибо на земле идет вселенская война, Света со тьмой, где неизбежна
победа Света, но война идет за души людские и поле битвы - сердца людей.
Всякая плоть на этой войне погибнет, рассыплется в прах, а каждая душа
бессмертна. Но только души, наполненные Светом, делами Неба, смогут с этим
Светом воссоединиться. Ибо "что общего у Света со тьмою?" и "ничто нечистое
в Царствие не войдет". Вот он, Ганя, страшится небытия, но куда страшней
вечное бытие воинов тьмы. Когда навсегда исчезло все земное, привычное,
исчезла плоть твоя, и пустую оболочку, монаду твоей бессмертной души
заполняет вечная тьма, ничто. Ибо света нет в тебе, ты сам избрал тьму
дарованной тебе свободой выбора, ты сам подписал себе приговор, отказавшись
от Неба, - вечную тьму навеки.
В этом и состоит Страшный суд. Измена замыслу Божию о тебе, Образу
Божию в тебе. Суд не в том, что ты не стал, допустим, Серафимом Саровским, а
в том, что ты не стал Игнатием Дареновым, как тебя замыслил Господь со всеми
своими дарами, то есть "даром данными" - временем, здоровьем, талантами,
разумом, материальными условиями жизни. "Хлебом насущным". Как ты
использовал это, кому служил?
И все, что не соответствует замыслу Неба об Игнатии, должно отсечься,
сгореть. Много ли останется от Игнатия нынешнего, или он весь сольется с
тьмою?
Поэтому Крест - спасение наше. Он, конечно, бремя и иго, но иго благое
и бремя - легкое. А путь крестный - тот самый узкий, тернистый,
единственный, ведущий в Царство Света.
Ведь даже тонущий, чтобы удержаться на воде, принимает форму креста и
даже птица крестом парит в небе...
Но если Ганя сомневается, пусть лучше еще подумает, ибо что лучше -
отдать сердце Господу и служить Свету, приготовляясь постепенно к таинству
крещения, проверить себя, или легкомысленно записаться в воинство, а потом
дезертировать? Или даже перейти на сторону врага, князя тьмы, что нередко
случается. А в чисто выметенный дом вселяется семь бесов и война предстоит
кровавая, прежде всего с самим собой.
С тем самым ветхим Игнатием, заполненным тьмою.
Ганя ответит словами, которые легли ему на сердце: "Верую, Господи,
помоги моему неверию..." Отец Петр кивнет радостно.
- Видишь, ты уже и молишься, значит, хоть немного, а веришь...
И хорошо, что смиренно - сила Божия в немощи совершается...
Ганя признается в своей ненависти к миру без Бога и к себе самому. Что
приезд сюда - его последний шанс, и начнет рассказывать про ампулу. А отец
Петр вдруг улыбнется совершенно некстати.
- Вам это кажется смешным? - вспыхнет Ганя.
- Экий ты горячий! Разве ж я смеюсь? Смеются, случается, бесы, а мы
радуемся. За тебя я, Игнатий, радуюсь... Ну что ж ты, продолжай. Вот Крест,
вот Евангелие. Всю свою жизнь рассказывай, с тех пор как глаза открыл... Где
споткнулся, кого обидел... Все, что ты хотел бы из своей жизни вычеркнуть,
рассказывай. Хорошее не надо, оно и так с тобой, а вот от дурного надо
избавиться. Ничего не утаивай, все, как перед смертью, говори. Это твоя
первая в жизни исповедь... Сам Господь тебя слушает, Игнатий. Как сына, что
пропадал и вернулся...
Долгая исповедь обессилит Ганю вконец и, покорно отдавшись в руки отца
Петра, он будет машинально исполнять, что требуется, едва слушая его
пояснения: какой глубинный смысл в этом отречении от сатаны, в брошенном в
воду восковом шарике с закатанной прядью волос, в хождении со свечой по
храму, в помазании и в троекратном погружении с головой в выложенную из
гранита чашу, пережившую не один десяток поколений прихожан этой древней
церквушки.
Все покажется мучительно непонятным, затянутым и каким-то чернокнижным
действом. Накатывала дурнота и хотелось лишь, чтобы все поскорее кончилось.
- Терпи, чадо, это брань духовная, - шептал отец Петр, видя его
состояние, - Это враг, он в тебе мается, тошно ему. Терпи...
Монашка принесла видимо специально купленное новое белье, великоватое.
Деньги отец Петр взять наотрез отказался: "Считай, подарок крестнику". И
когда Ганя, наконец, переодевшись и впервые в жизни причастившись, с еще
непросохшими волосами, зверски голодный, так что пришлось затормозить у
первого попавшегося кафе, сидел за столиком в ожидании омлета с горошком
среди рабочих с соседней фабрики и продавщиц из магазина игрушек напротив
/был как раз обеденный перерыв/- в одинаковых детских платьицах куда выше
колен, рассчитанных на успех у детей старшего возраста, Ганя снова и снова
вслушивался в себя, гадая, что же изменилось?
А перемена была - он это чувствовал каждой клеткой. Что дивное и вместе
с тем жутковатое чувство свободы, разверзшейся внутри бездны - прямое
следствие происшедшей с ним главной перемены.
Насквозь пропахшие какой-то химической дрянью парни, яростно спорящие,
кто кому остался должен после вчерашнего кутежа, девчонки с остро торчащими,
как у кузнечиков, коленками в зеленых колготках, пожилая мадам с мелко
дрожащей левреткой в сумке, отвертывающейся брезгливо от хозяйской руки с
ломтиком бледно-розовой ветчины, будто плыли мимо в ином, уже не относящемся
к нему потоке бытия. Нет, он не умер, он ощущал смешанный запах - ветчины,
химической дряни и духов девчонок-кузнечиков, видел за окном грязный снег,
так похожий на питерский, крыло своей машины, на которой через сорок минут
должен прибыть на деловую встречу с американцем по фамилии Крафт, все это
уже не довлело над ним. Бездна разверзлась не снаружи, а внутри. В нем
самом.
Он перешел шлагбаум и оказался по ту сторону таинственной черты. Он
сошел с поезда на неведомом полустанке, и теперь поезд, набирая скорость,
катил мимо вместе с жующим залом и жующим Игнатием, все настоящее, прошлое,
будущее. А он будто по привычке играл Игнатия, жующего, закуривающего,
произносящего какие-то слова, осознавая, что так было всегда. Их всегда было
двое. Игнатий и играющий Игнатия.
Банальность. Мир-театр, и люди в нем - актеры.
Сцена, меняющиеся декорации. Вместо костюма - данная при рождении
плоть, тоже меняющаяся. Первый выход на сцену. Игнатий - ребенок, подросток,
муж, любовник, модный опальный художник, диссидент, преуспевающий парижанин
- роли, роли... А он, подлинный - что видел он в разверзшейся внутри бездне?
Несколько сценок из детства, обвитых серпантином таинственного слова
"ДИГИД", свои картины, окровавленными заплатами латающие израненную оболочку
души и печально-светлый лик Иоанны - половину их расколовшейся в Предистории
когда-то единой сути. И еще - адская ампула, гайка в колесе, глебова
брошюрка... Вот и весь он, Игнатий Подлинный. И все это уместится, пожалуй,
на одном холсте.
Пустота и бездна... Последний акт. Гамлет умирает, падает занавес.
Убирают декорации, уходят зрители, гаснет свет. Спектакль окончен. Ну а
подлинная жизнь, за пределами театра, - есть ли она?
Встанет ли Гамлет, чтобы раскланяться, снять костюм и идти домой?
Игнатий будто умер и теперь лежал на полу, мучительно ожидая, когда же,
наконец, зажгут свет. Но света не было, только, как черный траурный занавес,
беспредельно разверзалась в душе бездна.
Встанет ли он, актер, игравший Игнатия Даренова? Париж, семидесятые
годы двадцатого века, жалкий пленник летящего в никуда потока бытия,
непостижимым образом вдруг вместивший в себя и этот жующий зал, и Париж, и
весь поезд вместе с безглазым машинистом? Изменился центр мироздания.
Игнатий будто просматривал в глубинах своего "Я", ставшего вдруг бездонным,
фильм с собственным участием. И этот новый, таинственно бездонный, вечно
пребывающий Игнатий вмещал и того внешнего Игнатия, ковырявшего вилкой
остывающий омлет.
И еще интереснее - так было всегда. Два Игнатия. Жалкий пассажир
поезда, - внешний Игнатий, и Игнатий внутренний, так же свободный от
происходящего в поезде, как свободен от происходящего на экране зритель в
зале. И спасение - не в изменении сценария, не в направлении рельсов и уж,
конечно, не в смене вагона или занавесок в купе, а в том, чтобы понять, что
как мир владеет тобой, так и ты владеешь миром. И способен вместить и объять
всю вселенную, и путешествовать духом в пространстве и во времени, и
изменять ее - не только спуском курка или нажатием ядерной кнопки, но и
словом, музыкой, кистью, пламенной молитвой.
Понять, что ты - "по образу и подобию", что ты - чудо, сын Неба. И
главное - не дать лежащему во зле миру одолеть тебя. С помощью Того, в Кого
Ганя так жаждал поверить.
"Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь
скорбь, но мужайтесь: Я победил мир". /И.16,33/
"Ибо всякий, рожденный от Бога, побеждает мир". /И.5,4/
"Я сказал: вы - боги, и сыны Всевышнего все вы. Но вы умрете, как
человеки и падете, как всякий из князей". /Пс.81,6-7/
Встанет ли Гамлет? Или актер в последнем акте должен умереть со своим
героем? И эти "кузнечики" с зелеными острыми коленками, и мадам с левреткой,
скорее всего, так и считают, и ничего, прекрасный аппетит. Родился, сменил
худо-бедно несколько масок и ролей и неизбежно кровавый финал. Труп навсегда
уносят со сцены, действие продолжается.
Зрители довольны, не думая о том, что "зрителей" в этом театре нет.
Почему они, боги, живут как роботы или животные? Почему не желают выйти
указанным путем из камеры смертников или хотя бы написать прошение о
помиловании? Почему верят лишь в смерть, хоть и живут, будто ее нет?
Никогда прежде Ганя не испытывал такого леденящего отчуждения от мира,
оставшегося по другую сторону шлагбаума. Прежний Игнатий умер и остался там,
с ними. И нельзя вернуться назад в спектакль.
Надо подняться, но Гамлет продолжает лежать. В нем нет жизни. Нет
Света. Нет жизни...
Действие кончилось, декорации исчезли, свет погас. Таков неизбежный
финал каждого актера. Тысячи ролей с неизбежным кровавым финалом. Есть ли
жизнь после спектакля - подлинная, реальная? 3ажжется ли свет, когда
окончится спектакль? Гане было сорок, его роль еще продолжалась -
мучительное это раздвоение. Игнатий, играющий в обычную жизнь, вяло,
бездарно, потерявший всякий интерес к происходящему на сцене, и Игнатий,
перешедший шлагбаум. Убитый и реальный, жарко молящий во тьме о Свете.
Пройдет несколько дней. Чудо не происходило, все оставалось, как
прежде. Игнатий поймет, что такое ад. Это вечное пребывание во тьме после
спектакля. В мучительной и безнадежной жажде Света.
Ганя будет исправно читать утром и вечером подчеркнутые отцом Петром
молитвы из подаренного им же молитвослова, но непонятные слова будут
безответно исчезать в бездонной тьме пустого мертвого зала.
Он снова начнет подумывать об ампуле.

ПРЕДДВЕРИЕ 35

КРАТКАЯ БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
1941 г. Создание Государственного Комитета Обороны под
председательством И.Сталина. Выступление по радио с обращением к гражданам
Советского Союза. Назначен Народным Комиссаром Обороны СССР. Приказ по
противовоздушной обороне Москвы. Участие в работе конференции
представителей СССР, Великобритании и США в Москве. Постановление
Госкомитета Обороны по обороне Москвы. Доклад о 24 годовщине Великой
Октябрьской социалистической революции. Речь на параде Красной Армии в
Москве.
"Враг захватил большую часть Украины, Белоруссию, Молдавию, Литву,
Латвию, Эстонию, ряд других областей, забрался в Донбасс, навис черной тучей
над Ленинградом, угрожает нашей славной столице - Москве. Немецко-фашистские
захватчики грабят нашу страну, разрушают созданные трудом рабочих,
крестьян и интеллигенции города и села. Гитлеровские орды убивают и насилуют
мирных жителей нашей страны, не щадя женщин, детей, стариков. Наши братья в
захваченных немцами областях нашей страны стонут под игом немецких
угнетателей.
Наша первая цель состоит в том, чтобы освободить наши территории и наши
народы от немецко-фашистского ига. У нас нет и не может быть таких целей
войны, как навязывание своей воли и своего режима славянским и другим
порабощенным народам Европы, ждущим от нас помощи. Наша цель состоит в том,
чтобы помочь этим народам в их освободительной борьбе против гитлеровской
тирании и потом предоставить им вполне свободно устроиться на своей земле
так, как они хотят.
Немцы рассчитывали... на непрочность советского строя, непрочность
советского тыла, полагая, что после первого же серьезного удара и первых
неудач Красной Армии откроются конфликты между рабочими и крестьянами,
начнется драчка между народами СССР, пойдут восстания и страна рассыплется
на составные части, что должно облегчить продвижение немецких захватчиков
вплоть до Урала. Но немцы и здесь жестоко просчитались. Неудачи Красной
Армии не только не ослабили, а наоборот, еще больше укрепили как союз
рабочих и крестьян, так и дружбу народов СССР. /Аплодисменты/. Более того, -
они превратили семью народов СССР в единый, нерушимый лагерь, самоотверженно
поддерживающий свою Красную Армию, свой Красный Флот. Никогда еще советский
тыл не был так прочен, как теперь. /Бурные аплодисменты/. Если советский
строй так легко выдержал испытание и еще больше укрепил свой тыл, то это
значит, что советский строй является теперь наиболее прочным строем. /Бурные
аплодисменты/". Доклад И.Сталина на торж. заседании в честь 24 годовщины
Великой Окт. Соц. революции, 6 ноября 1941г.
"- Растерялся - нельзя сказать, переживал - да, но не показывал наружу.
Свои трудности у Сталина были, безусловно. Что не переживал - нелепо. Но его
изображают не таким, каким он был, - как кающегося грешника его изображают!
Но это абсурд, конечно. Все эти дни и ночи он, как всегда, работал, некогда
ему было теряться или дар речи терять. Знаменитый полярный летчик Герой
Советского Союза М. В. Водопьянов поведал мне, что 22 июня 1941 года узнав о
начале войны, он прилетел на гидросамолете с Севера в Москву, приводнился в
Химках и сразу же поехал в Кремль. Его принял Сталин. Водопьянов предложил
осуществить налет наших бомбардировщиков на фашистскую Германию.
- Как вы это себе представляете? - спросил Сталин и подошел к карте.
Водопьянов провел линию от Москвы до Берлина.
- А не лучше ли отсюда? - сказал Сталин и показал на острова на
Балтийском море. Это было в первый день войны...
Поехали в Наркомат обороны Сталин, Берия, Маленков и я. Оттуда я и
Берия поехали к Сталину на дачу. Это было на второй или на третий день...