Иванова Юлия. Дремучие двери

В четыре прыжка Яна слетает по узкой редакционной лестнице с липкими
захватанными перилами, и вот она уже на .улице, непонятно почему носящей
имя Менделеева. Улица ее короткой юности. Началась юность сегодня, много
лет назад, кончится через десять месяцев, как в песенке "На том же месте, в
тот же час". Только Яна еще ничего об этом не знает. Повторение
пройденного. Она вновь и вновь проигрывает "тех Ян", она должна их играть.
Это что - ад? Рай? Чистилище, в которое она не верит? Меняется время,
место, декорация, меняются Иоанны. Но каждая - все же "Я", и каждая -
повторение. Она должна повторять их, себя и повторяться. Повторяться...
С необычайной точностью и достоверностью она играет их - свои
поступки, чувства, мысли. Наверное, не было в мире гениальней актрисы.
Или бездарней? Настоящие актрисы вкладывают в каждую роль свою
индивидуальность. Она же может лишь присутствовать. Никакой свободы воли.
Актриса-зритель. Забавный симбиоз.
Яне неполных восемнадцать. Двухэтажное строение с грязно-зелеными, в
подтеках и трещинах, стенами кажется райским чертогом. Хочется заорать на
весь мир: "Я, Иоанна Синегина, буду работать в "Пламени"!" Щербатая дорожка
ковром - самолетом несет ее мимо вывески "Продмаг", мимо вывески
"Промтовары", мелькают домики в зеленой дымке едва проклюнувшихся листьев,
полыхают гераньки в окнах.
- Когда из своей Гаваны отплыл я вда-аль...
Популярная тогда песенка. Серенькое непогожее небо с клочками несущихся
вместе с ней туч. Туда, где скатываются к полю последние домишки, где
свободно гуляет ветер по свежевскопанным огородам, по еще мутному от талых
вод пруду с черным силуэтом ивы и прочерченной вдали кромкой леса.
Навстречу плывет барышня - Люська под руку со Славкой Киселевым с
Полевой, у которого отец работает в ресторане "Метрополь". Ветер смерчем
взмывает над Славкиным лбом набриолиненный чуб, похрустывает курточка из
искусственной кожи, поскрипывают мокасины на толстенной микропорке. Брюки
дудочкой. Славка Киселев - стиляга. Он танцует "стилем", и все шмотки у
него "стильные". Потом стиляг заменят хиппи и у них будет все "хипповое".
Потом - "прикольное" и "крутое".
Люська невероятно намазана и невероятно красива. Она в прозрачном
плаще в горошек, тонко перехваченном в талии, и в белых чешских ботиках. В
продмаге за ними драка была. Вокруг головы - огненно-рыжий нимб волос.
Люська для Яны - стиляга, Яна для Люськи - идейная. Шесть лет,
обмениваясь небрежным кивком, проходили каждая своей дорогой.
Но сегодня...
Узкая асфальтовая тропинка несет их навстречу друг другу. - Приветик,
- говорит Люська, - Как жизнь?
- А меня в "Пламя" берут, - не выдерживает Яна, - в штат.
- Поздравляю, - рассеянно кивает Люська, кося ласковым своим кошачьим
взглядом на Славку. Хлопья туши трепещут на ресницах. - А мы - в кино. На
"Мост Ватерлоо".
- Эй, корреспондент, я с тобой дружу, - заигрывает Славка, но Люська
ревниво тащит его прочь.
- Пока, мы опаздываем.
Яна летит дальше. По шаткому дощатому тротуару, мимо еще голой клумбы
с сухими стеблями прошлогодних астр, мимо скамьи под березами с судачащими
женщинами, мимо играющей в расшибалочку ребятни.
Когда они вернулись из эвакуации, эти женщины были в ее нынешнем
возрасте. А их играющие в расшибалочку дети - как тогда Яна.
Коричневая дверь с ромбами, Дремучие двери... Иоанна замедляет шаги,
пытается сопротивляться, но дверь неотвратимо притягивает, засасывает, как
в черную дыру, за которой - погибель, тьма
вечная.
- Лезь по чердачной лестнице, - слышит она неведомо откуда ангельский
голосок АХа и, цепляясь за его золотой лучик-канат, преодолевая гибельное
черное тяготение, добирается до торца дома, где ведет на чердак ржавая
пожарная лестница. Взбирается по ней, дрожа и задыхаясь, отбиваясь от
липнущих к телу хлопьев ледяной тьмы...
Наконец, ей удается, подтянувшись, добраться до площадки, но тут из
чердачной дверцы просовывается ручища с зеленым, бутылочного стекла,
перстнем, хватает за шиворот и свирепая физиономия вернувшейся с вязального
кружка контролерши Клавы нависает над ней, как гильотина.
- Я тебе покажу кино на протырочку!
Яна болтается в ее ручище, как котенок за шкирку. Вокруг - лишь
призрачная рассветная мгла Преддверия и шаткая чердачная площадка.
Но вдруг на вбитом в вечность гвозде проступила перед ними фотография
отрока с гладко зачесанными на косой пробор волосами, детским полуоткрытым
ртом и по контрасту пронзительно-жестким взглядом куда-то мимо, вдаль, в
одному ему видимую цель.
Охнув, тетя Клава мгновенно вытянулась стрункой, отпустив Яну, и
восторженно гаркнула, как на параде:
- Здравия желаю, товарищ Сталин!..
Не дождавшись ответа, щелкнула ботами "прощай молодость":
- Служу Советскому Союзу!
И ретировалась за чердачной дверцей.
Только вечность и шаткая чердачная площадка.
Отрок неотрывно смотрел на Яну или сквозь Яну и молчал.
- Что ты хочешь сказать? - прошептала Иоанна, обращаясь к Сосо, а не к
вождю всех времен и народов. - Быстрей, никто не узнает...
Тишина. Всем своим существом ощутила она всю трагичность этого
бессильного молчания, запечатанного сургучом вечности. Или
"экзистенционального времени", как сказал бы АХ.
Он, этот АХ, в белой панамке и темных очках, поманил ее из чердачной
дверцы, и она оказалась в просмотровом зале перед сшитым из простыней
экраном. Только не в проходе меж креслами, куда она бы уже и не
поместилась, а в самом кресле. Даже АГ с холодной вежливостью ей кивнул.
- Не бойся, он у меня в долгу, - шепнул АХ, - я ему "кодак" дал - у
них в ведомстве перерасход пленки с этой перестройкой - один компромат
идет. Вся вечность "делами" забита...
- Только пусть соблюдает регламент, - проворчал АГ, - чтоб никакого
дестабилизирующего давления на следствие...
- Это он про крестное знамение, - пояснил АХ. - Боится, как огня.
И снова трещит проектор, крутится документальное кино из жизни Иосифа.
- Свидетельствует немецкий писатель Эмиль Людвиг. Он приводит слова
Иосифа: "Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов,
которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал
революционером, сторонником марксизма, как действительно революционного
учения".
"Джугашвили, оказалось, имеет абонементный лист из "Дешевой
библиотеки", книгами из которой он пользуется. Сегодня я конфисковал у него
соч. В.Гюго "Труженики моря", где нашел и названный лист"./Пом.инсп.
С.Мураховский. Инспектор семинарии Иеромонах Гермоген/.
"Наказать продолжительным карцером - мною был уже предупрежден по
поводу посторонней книги - "93г" В.Гюго".
Характеристика одного из героев "Девяносто Третьего года" В.Гюго -
бывшего священника Симурдэна, ушедшего в революцию:
"Он был праведник и сам считал себя непогрешимым. Никто ни разу не
видел, чтобы взор его увлажнили слезы. Вершина добродетели, недоступная и
леденящая. Он был справедлив и страшен в своей справедливости. Для
священника в революции нет середины. Превратности революции могут привлечь
к себе священника лишь из самых низких либо из самых высоких побуждений: он
или гнусен или велик. Симурдэн был велик, но это величие замкнулось в себе,
ютилось в недосягаемых кручах, в негостеприимно мертвенных сферах: величие,
окруженное безднами. Иные горные вершины бывают так зловеще чисты."
Из приветственной статьи Иосифа, посвященной вождю немецкой социал-
демократии Бебелю:
"Кто не знает Бебеля, маститого вождя германских рабочих, когда-то
"простого" токаря, а теперь знаменитого политического деятеля, перед
критикой которого , как перед ударами молота, не раз отступали
"коронованные особы", патентованные ученые, слову которого, как слову
пророка, внимает многомиллионный пролетариат Германии?"
Прежде чем двигаться дальше, напомню, что защита будет отстаивать одну
основную мысль, заявил АХ, - Создание Иосифом АНТИВАМПИРИИ. Для нас важен
Иосиф не как марксист, большевик, русский националист или государственник.
То есть это, конечно, существенно, но не как самоцель, что было бы
идолопоклонством, а как средство построить Антивампирию. Угодное Небу
государство, которое бы помогало Замыслу. Напомню, что по ЗАМЫСЛУ ТВОРЦА:
1. Человечество - единый организм, в котором в процессе истории зреет
Богочеловечество, Новый Адам, как прекрасная бабочка в коконе, призванная к
жизни в Царстве.
2. Каждый орган человечества /нация/ или отдельная клетка /личность/
имеет свой собственный Замысел, Предназначение, и в определенное время в
определенном месте вызывается Творцом из небытия, чтобы осуществить эту
Сверхзадачу. Начинающуюся на земле и, в случае успеха, продолжающуюся в
Царствии. Потому и сказано: "Царствие Божие внутри нас".
3. Чтобы осуществить личную и соборную богочеловеческую Сверхзадачу,
каждый должен получать необходимо -достаточное ото всех и Целого и, в свою
очередь, беззаветно и самоотверженно служить Целому. Результат -
возрастание и здоровье Целого - закон любого живого организма.
Чтобы сразу отмести ставшие уже банальными обвинения в "муравейнике"
поясняю, что для муравья благо муравейника - самоцель, замкнутая на
конечном земном существовании. Хорошо муравейнику - хорошо муравью. Кстати,
мы даже принцип муравейника нарушаем!
Для человека, созданного "по Образу и Подобию", успешное
функционирование Целого на земле - лишь средство осуществить Замысел,
лежащий за пределами земного бытия. Результат - умножение "жатвы
Господней". В личном плане - стать всхожим зерном, а не сорняком,
обреченным на сожжение.
Человечество в результате грехопадения заражено самостью - отпадением
от Бога, самоутверждением за счет Целого и других. Назовем эту
эгоистическую самость ВАМПИРИЗМОМ - стремлением отдельных клеток или
органов богочеловеческого Целого получать излишки за счет жизнеобеспечения
других. Результат - всеобщая вражда, раздрай, зависть, конкуренция. То есть
глобальное нарушение Замысла и заболевание организма.
Само это заболевание входит в Замысел, дающий каждому свободу
определиться- будешь ли ты пригоден занять предназначенное тебе Творцом
место в едином, спаянном любовью Доме Отца, выздоровеешь ли за свою земную
жизнь или так и останешься вампиром в душе и Царствие отторгнет тебя как
отмершую ткань? Каждый сам волен избрать свою судьбу в вечности, но задача
избравших Небо - противостоять "лежащему во зле" миру. Мы - воины, сеятели,
призванные умножить "жатву Господню".
ВАМПИРИЯ - больной организм, где одни клетки и органы лопаются от жира
в то время как другие страдают от голода, где разрастаются раковые опухоли,
где пожираются тела и души детей Божиих, "купленных дорогой ценой". Где
лишь "жесткая терапия" - стихийные бедствия, катастрофы и революции -
очищает время от времени, омывает кровью /в том числе, и невинной/
смертельно больное человечество, помогая страданиями и катарсисом отсрочить
неизбежный крах.
- Я утверждаю, что Иосиф всю жизнь строил АНТИВАМПИРИЮ - царство, где
жирным и хищным не будет житья.
- То есть уравниловку? - фыркнул АГ.
- Опять подмена. Никакой уравниловки, ибо композитору нужен рояль,
плотнику - топор, а ученому - лаборатория и поездки на симпозиумы. Голова
не равна рукам или печени, но нигде в Законе не сказано, что Голова должна
жить за их счет, тем более, если она плохо работает. Данные Небом таланты
как дары на осуществление Замысла, включая и социальное положение, являются
лишь средствами служить Замыслу, но отнюдь не мешать это делать другим,
или, хуже того, пожирать этих "других". Их время, таланты, здоровье, жизнь
и душу. Отнимать у Бога детей Его - что может быть ужаснее?
Добавлю, что Иосиф был далеко не одинок в своей ненависти к Вампирии.
Множество примеров уже приводил, хочется приобщить к Делу еще и такое:
"Не ужасно ли, и не обидно ли было думать, что Моисей восседал на
Синае, что эллины строили себе изящные Акрополи, римляне вели пунические
войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме
переходил Гранин и бился под Арабеллами, что апостолы проповедовали,
мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на
турнирах для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в
безобразной комичной своей одежде благодушествовал бы "индивидуально" и
"коллективно" на развалинах всего этого прошлого величия?.. Стыдно было бы
человечеству, чтобы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и
позорной прозы восторжествовал бы навек".
Свидетель Константин Леонтьев еще не напомнил о главном - распятии
Христа!
Свидетель Лев Толстой:
"Каким образом случилось, что большинство образованных людей нашего
времени, не работая, спокойно поглощает труды других людей, необходимые для
жизни, и считает такую жизнь самою естественною и разумною?..
Мы живем так, как будто нет никакой связи между умирающей прачкой, 14-
летней проституткой, измученными деланьем папирос женщинами, напряженной,
непосильной, без достаточной пищи работой старух и детей вокруг нас; мы
живем - наслаждаемся, роскошествуем, как будто нет связи между этим и нашей
жизнью; мы не хотим видеть того, что не будь нашей праздной, роскошной и
развратной жизни, не будет и этого непосильного труда, а не будь
непосильного труда, не будет нашей жизни... Нам кажется, что страдания сами
по себе, а наша жизнь сама по себе, и что мы, живя, как мы живем, невинны и
чисты, как голуби."
Церковь отлучила Толстого не за его социальную проповедь. Но и на
поставленные свидетелем вопросы не отвечала - разве что "Спасайся сам"...
Но Иосиф, как мы помним, был "Кобой", непримиримым защитником слабых там,
где никто иной не мог их защитить. "Спасайся сам" - не для него.
Да и библейские пророки предвещали, что гнев Божий сойдет именно на
верха: Дом царя, потом самый близкий к нему дом людей, облеченный славой и
честью, а третий вслед за ними, более получающий от Бога преимуществ, дом
божественных священнослужителей. Обличаются прежде всего "князья" - лица,
обладающие административной или судебной властью, государственные
сановники, вельможи, злоупотребляющие своим положением.
Бл.Иероним: "Будем читать рассказы Иосифа /Флавия/, и там найдем
описание того, что даже из помойных ям, пещер, звериных берлог и могильных
углублений извлекали князей, царей и людей знатных и жрецов, которые под
влиянием страха смерти скрывались в этих местах."
Слова пророка: "и накажу тех, которые сидят на дрожжах своих и говорят
в сердце своем: "Не делает Господь ни добра, ни зла" и обратятся богатства
их в добычу и домы их - в запустение." /Соф.1,12/ блаж. Феодорит толкует,
что здесь Бог осуждает тех, кто: "утверждает, что Бог всяческих не
благотворит и не наказывает" /что все случайно/.
И по блаж. Иерониму, посещены будут гневом Божиим: "те, которые,
отстраняя промысел, говорили, что Бог не есть виновник ни добра людям
добрым, ни зла - злым, а все управляется волей счастия и косится
неопределенной случайностью" . Такие мысли и убеждения граничили с
неверием, были практическим отрицанием бытия Божия.
То есть Иосиф, уходя в революцию видел себя бичом Божиим: "и бич в руке
его - Мое негодование! /Ис.10,5/
Свидетель С.Франк: "Русское религиозное сознание постепенно уходило от
жизни и из жизни, училось и учило терпеть и страдать, а не бороться и
творить жизнь; все лучшие силы русского духа стали уходить на страдание и
страдательность, на пассивность и бездейственную мечтательность. Русский
религиозный дух уже давно перестал укреплять народ в его будничной трудовой
жизни, пропитывать нравственными силами земные экономические и правовые его
отношения. И потому здоровый в основе реалистический инстинкт народа
оторвался от духовного корня жизни и стал находить удовлетворение в неверии,
в чисто отрицательной освобожденности, т.е. в разнузданности мысли и
чувства".
Свидетель Александр Блок: "Я слишком образован, чтобы не понимать, что
так дальше продолжаться не может и что буржуазия будет уничтожена. Но если
осуществится социализм, нам останется только умереть; пока мы не имеем
понятия о деньгах, мы все обеспечены и совершенно не приспособлены к тому,
чтобы добывать что-нибудь трудолюбием. Все мы - наркоманы, опиисты; женщины
наши - нимфоманки. Нас - меньшинство, но мы пока распоряжаемся среди
молодежи: мы высмеиваем тех, кто интересуется социализмом, работой,
революцией. Мы живем только стихами... Ведь мы - пустые, совершенно пустые".
"Горе тем, кто думает найти в революции исполнение только своих
мечтаний, как бы высоки и благородны они ни были. Революция, как грозовой
вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное; она жестоко
обманывает многих; она легко калечит в своем водовороте достойного; она
часто выносит на сушу невредимыми недостойных; но это ее частности, это не
меняет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного
гула, который издает поток. Гул этот все равно всегда о великом".
"Гул этот все равно всегда о великом"...
Вот какую революцию ушел делать юный Иосиф. По велению своего Бога.

КРАТКАЯ БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
1895 -1898 годы - участие в марксистских кружках, а затем и
руководство ими.
1900 г. - маевки и руководство забастовками в Тифлисе.
1901 - обыск в физической обсерватории, где он работал, и переход на
нелегальное положение.
Руководство первомайской демонстрацией, выход первого номера
нелегальной газеты "Брдзола" с его программной статьей, избран в состав 1
Тифлисского комитета РСДРП и направлен в Батум для революционной работы.
Под видом встречи Нового Года - нелегальная конференция социал-
демократических кружков.
1902 - организация в Батуми нелегальной типографии. Листовки,
прокламации, руководство манифестациями и политическими демонстрациями.
Арест.
1903 - создан Кавказский Союз РСДРП, в состав которого заочно избран
находящийся в тюрьме Иосиф. Направлен по этапу в Восточную Сибирь.
1904 - побег из ссылки. Руководит Кавказским комитетом РСДРП, пишет
программный документ "Кредо", создает в Баку большевистский Комитет и
распускает меньшевистский. Борьба против меньшевиков, анархистов и
федералистов, пишет программные письма большевикам-грузинам за границей,
руководит cтачкой бакинских рабочих.
1905 - брошюра "Коротко о партийных разногласиях", выступления против
анархистов и эсеров, листовки в связи с Октябрьской Всероссийской стачкой,
руководство 4-й большевистской конференцией Кавказского Союза РСДРП,
участие в работе 1 Всероссийской конференции большевиков в Таммерфорсе,
знакомство с Лениным.
1906 - избран делегатом 4 съезда РСДРП в Стокгольме, руководит
газетой "Новая жизнь" /серия статей "Анархизм или социализм?"/, руководство
работой Тифлисских профсоюзов, выпускает газету "Новое время" со статьей
"Классовая борьба", газету "Светоч". Пишет предисловие к брошюре Каутского.
Статья "Избирательная борьба в Петербурге и меньшевики". Выпускает газету
"Время", участвует в работе 5 Лондонского съезда РСДРП.
- Ты забыл про личную жизнь...
Одноклассник по семинарии обвенчал тайно Като и Иосифа в церкви св.
Давида.
- Почему тайно?
- Иосиф все еще был на нелегальном положении.
Свидетель Иремашвили: "Это истинно грузинская женщина... всей душой
заботилась о судьбе своего мужа. Проводя неисчислимые ночи в горячих
молитвах, ждала своего Сосо, когда он участвовал в тайных собраниях. Она
молилась о том, чтобы Коба отвернулся от своих богопротивных идей ради
мирной семейной жизни в труде и довольстве".
- Он что, при этом присутствовал, этот твой свидетель? - фыркнул АГ, -
Не верю, как говорил Станиславский.
- Политический противник Иосифа. И еще один противник, Лев Троцкий,
свидетельствует:
"Не без изумления мы узнаем из этих строк, что у Кобы, который сам
уже в 13 лет отвернулся от религии, была наивно и глубоко верующая жена...
Он удовлетворялся покорной и преданной женщиной. По взглядам он был
марксистом; по чувствам и духовным потребностям - сыном осетина Бесо из
Диди-Лило."
Жена Иосифа умерла от тифа в 1907 году, оставив ему маленького сына.
Бывший друг Иремашвили пришел выразить свои соболезнования:
"Он был очень опечален и встретил меня как некогда, по-дружески.
Бледное лицо отражало душевное страдание, которое причинила смерть верной
жизненной подруги этому столь черствому человеку. Его душевное
потрясение... должно было быть очень сильным и длительным, так как он не
способен был более скрывать его перед людьми".
"Умершую похоронили по всем правилам православного ритуала. На этом
настаивали родственники жены, и Коба не сопротивлялся".
"Цель своей жизни он видел в низвержении сильных мира сего. Ненависть
к ним была неизмеримо активнее в его душе, чем симпатия к угнетенным.
Тюрьма, ссылка, жертвы, лишения не страшили его. Он умел смотреть опасности
в глаза."/Лев Троцкий/
"Год революции открылся расстрелом петербургских рабочих, шедших с
петицией к царю. Написанное Кобой воззвание по поводу событий 9 января
увенчивается призывом: "Протянем друг другу руки и сплотимся вокруг
партийных комитетов. Мы не должны забывать ни на минуту, что только
партийные комитеты могут достойным образом руководить нами, только они
осветят нам путь в обетованную землю..." /Лев Троцкий/


* * *


Свет погас. Яна бежит к себе на второй этаж, барабанит в дверь. Мама
только что вернулась с работы и, не успев переодеться, побыстрей готовит
ужин. В правой руке у нее - нож, в левой - картофелина.
Мама уже прогнала отчима и не ждет больше с войны или из Австралии
Аркадия Синегина, и никаких аспирантур и диссертаций - теперь все ее мечты,
страсти и надежды связаны с дочерью Аркадия Синегина. Умницей,
общественницей, гордостью школы.
Она видит по лицу Яны - что-то случилось, спешит за ней в комнату,
постукивая шлепанцами, заискивающе ловит ее взгляд. Сорокалетняя мама, уже
слегка расплывшаяся, с резкой морщиной на щеке и легкими, едва
прочерченными - на лбу и переносице, но по-прежнему с голодно-лихорадочным
блеском глаз. Сейчас, сейчас свершится чудо, которого она ждала всю жизнь.
Да говори же, Яна!
- Меня берут в "Пламя". В штат!
Мама всплескивает руками, и они, горячие, сильные, смыкаются у Яны за
спиной. В одной - нож, в другой - недочищенная картофелина.
И тогда... Яна вдруг понимает, что ей это можно сказать. Только ей.
- Знаешь такого Юрия Широкова? Писателя?
- Ну? - вся напрягается мама.
- Он сказал, что у меня талант.
Она отталкивает Яну, идет к столу. Выпускает, наконец, из пальцев нож
и картофелину, медленно вытирает о фартук руки. А когда оборачивается, Яна
впервые видит в ее глазах покой. Это - покой свершения. Отплодоносивший,
готовый к зиме сад.
Свершилось, - говорят ее глаза, - Я верила. Я всегда знала.


* * *


Сентябрь пятьдесят пятого. Моховая 8, университетский дворик. К обеду
должны вывесить списки принятых на журналистику заочников. У Яны как раз
проходной балл - четыре пятерки и тройка по географии. Озверелый географ
валил всех девчонок, спрашивал, сколько шлюзов на Беломорканале, и, тыкая
указкой в немую карту интересовался, что там такое.
- Географическая точка, - ответила Яна.
- Какая именно?
- Имеющая большое географическое значение, - ей уже нечего было
терять.
- Тройка исключительно за остроумие, - хмыкнул географ. - Будущий
журналист должен знать свою страну.
А теперь вот психуй, потому что прошел слух, что часть отсеянных
"блатных" очников претендуют на их места, а пострадают, конечно, в первую
очередь девчонки.
Яна томится на скамье под мягким осенним солнышком, томится, что ее
отсеют, а это будет невиданный позор, томится от голода, потому что
болтается здесь в ожидании уже несколько часов. И еще томится просто от
безделья, потому что в той ее насыщенной, рассчитанной по минутам жизни не
было места праздности.
Справа девчонки с филфака пока еще тайком дымя сигаретами, повторяют
французские глаголы. Слева на соседней скамье - ребята из первого МЕДа
зубрят анатомию - у них здесь рядом бывают занятия. Все при деле. Ох, до
чего тошно!
Румяный крепыш в белом халате и шапочке орет громче всех, поглядывает
в ее сторону, будто на ней изучает все эти кости с мудреными латинскими
названиями.
Нет, надо все же поесть!
Студенческая столовая. Рубленый шницель с пюре, винегрет, стакан чая и
румяный пончик с повидлом - царский обед за сорок пять копеек. Ох, этот
аппетит молодости! Она, как вожделенные лакомства, проглатывает и шницель -
смесь рубленых жил с моченым хлебом, и пересоленный винегрет, и пончик -
пончик действительно вкусный, корочка хрустит на зубах. Хотела взять три
штуки, но достался последний.
- Разрешите?
Этот медик. Друзья сидят неподалеку, посмеиваются, подмигивают. Сейчас
начнет подкатываться. Но он смотрит так невинно и поднос весит с тонну.
Одних пончиков полная тарелка. А ведь в очереди стоял сзади нее!
- Из другого зала, - он перехватывает ее взгляд. - Туда только
привезли, горячие. Угощайтесь. Я видел, вам не досталось.
Противостоять соблазну нет сил. Яна хватает сразу два. Медик быстро
расставляет тарелки - сильные тяжелые руки и ловкость фокусника.
- Спасибо.
Корочка хрустит на зубах, горячее повидло обжигает язык.
- Роман - он протягивает руку.
- Иоанна, - отвечает она с набитым ртом.
- Ого! Это что, в честь Грозного?
- Не, Орлеанской девы.
- Значит, Жанна, - он пожимает ее липкие сладкие пальцы, будто они из
китайского фарфора.
Через пять минут он выуживает у нее всю биографию вплоть до волнений
по поводу злополучного списка.
- Тебя примут! - заявляет он, фанатично сверкая глазами. - Только пока
не вывесят списки, ты не должна от меня отходить. Я передам тебе свое
везенье. Я везучий.
Одним глотком проглотив стакан компота, он тащит ее за собой.
- Вот, знакомьтесь, это Жанна. В честь той самой, в доспехах. Она
пойдет с нами на лекцию.