Иванова Юлия. Дремучие двери

вечное".
"Я пастырь добрый, душу полагаю за овец"... И сохраняю их, приумножаю,
чтобы вернуть Господину.
Современная цивилизация - скотобойня, чтобы овец Господина "резать и
стричь". Пускать на пуловеры, дубленки и шашлык.
ДОЛГИ НАШИ... Долг, чувство долга... "Исполнен долг, завещанный от
Бога"... Не исполняющий ДОЛГ - не исполняет Замысла. Если и можно говорить
о каких-то "правах человека", то лишь о праве "исполнить ДОЛГ".
Сказка Пушкина "О рыбаке и рыбке" - о нынешней цивилизации. Пожелание
все больших благ, доведенное до безумия, - чтобы само провидение было у
злого мира "на посылках." И заканчивающееся, естественно, крахом "у
разбитого корыта".
Что лучше - тайно служащий тебе солдат неприятельской армии или твой
солдат, завербованный неприятелем?
Эксплуатация в сталинской Антивампирии явилась следствием напряженной
гонки двадцатых-тридцатых годов, отчаянным коллективным бегством от
догоняющей разъяренной Вампирии во главе с князем Тьмы. Бежали, потом, чуть
оторвавшись, строили в бешеном темпе фундамент новой, еще неведомой на
земле жизни, укрепляли оборону: "Дрянь адмиральская, пан и барон шли от
шестнадцати разных сторон". Отбивались от подлинных и мнимых /разве в драке
разберешь?/- врагов. Ибо оборотень на то и оборотень, что имеет двойную
личину.
Пусть эксплуатация государством, но это эксплуатация гребцов в лодке,
удирающей от гигантского крокодила! Спасались не только тела, но и души -
жертвы потенциальных вампиров, которым не удалось тогда добраться до
народной шеи и свершить ту бойню, что разразилась через семьдесят лет. Цель
оправдывала средства.
"И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь
более того, кто может и душу и тело погубить в геенне"./Мф.10:28/

Обычно душа сама понимающе откликается на такие, пусть жесткие, но
очищающие, грозовые периоды истории (энтузиазм гражданки, первых пятилеток,
великий подвиг Второй Мировой).
Оборотень "Германия превыше всего", - беснующийся фашизм, шел по
пятам, изнутри сочувственно поскуливала "пятая колонна"...
Война, чтобы напиться крови. И война, чтобы не позволить это сделать.
"Ибо вот, все души - Мои: как душа отца, так и душа сына - Мои; душа
согрешающая, та умрет". /Иез.18:4/
Конкуренция - победа и господство одних над другими, менее
приспособленными, менее удачливыми, менее наглыми, жесткими. Соперничество.
Право сильного - право звероподобного. Использование даров Творца против
Замысла Творца.
Социалистическое соревнование призвано было выявить сильнейших, чтобы
они помогали слабым, подтягивали до себя. Взаимопомощь. Порок соревнований
-показуха, элемент игры, "ветхие" стимулы. Но это был безусловно шаг вперед
по сравнению с конкуренцией, особенно практика перехода "в отстающие
бригады".
"Герой труда" - это все детство. Нелепо было бы давать звание Героя
"рожденному свыше".
Это понимал Маяковский:
"Чтобы, умирая, воплотиться
В пароходы, строчки и другие долгие дела..."
Два глубинных начала в человеке - жажда свободы и жажда послушания -
противоречивые, взаимоисключающие в жизни "века сего" - то анархии, то
диктатуры, - непостижимым образом примиряются в Боге.
Свободное послушание абсолютно Свободному Творцу, пребывание в Нем
делает личность свободной. Но свободной не ОТ ТВОРЦА, а с ТВОРЦОМ.
Цель земной жизни - соединение Свободы и Послушания в крестном пути
Христа - несение своего креста во имя исполнения Замысла:
"Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять
ее; никто не отнимет ее у Меня, но Я Сам отдаю ее: имею власть отдать ее и
власть имею опять принять ее; сию заповедь получил Я от Отца Моего".
/Иоан.10:17-18/
Свободное подчинение каждой ипостаси Троицы во имя пребывания в ее
Абсолютной Свободе.
Я в свободном послушании отдаю жизнь Целому, Замыслу, чтобы
воплотиться в Свободе части, живущей Жизнью свободного Целого, неотделимой
от Целого. Одновременно абсолютно послушной и свободной вместе с Целым в
этом новом бытии.


* * *


Несколько дней с того первого посещения Златогорья Иоанна готовилась,
освобождая часть дома к приему жильцов. Мебель им всю оставила, матрасы,
подушки, шторы, посуду. Познакомилась предварительно с ними самими - две
супружеские пары средних лет - русские из Грозного и обрусевшие немцы из
Казахстана. У немцев дочь училась в МГУ, жила в общежитии, у грозненцев -
двое детей были в златогорьевском интернате. Мужчины работали на
строительстве престижного "крутого" поселка в двадцати минутах автобусом от
Лужина, там прилично платили и была надежда со временем купить квартиру. Не
обязательно в Златогорье, но в системе Изании, которой они просто бредили
после того ада, что пережили.
Рассказали, что там, на стройке, их целая бригада "наших". Обеспечили
одеждой, разместили по квартирам. Дети пристроены, по утрам приезжает
микроавтобус, кормит завтраком, оставляет термосы с обедом, и на ужин что-
то вроде пиццы, только разогреть, и кефир по Мечникову... Забирают по
необходимости спецодежду - постирать, починить, заменить постельное белье
два раза в месяц, другие бытовые надобности... В общем, денег своих они не
тратят, отдают в ИЗАН-банк. Жены тут же разнорабочими, мусор вывозят и
постепенно осваивают "отделку".

Противно, конечно, работать на жирных, но они уверены, что все скоро
начнет меняться и победа будет за нами.
Вот теперь и за жилье, слава Богу, платить не будут, и здесь, у
Иоанны, куда лучше, чем в доме, что они прежде снимали. Там хозяйский сын -
алкоголик, по ночам бузит, не дает спать. А она пусть не волнуется, дом
будет в полном порядке, утром и вечером с Анчаром погуляют, и забор
поправят. И вообще, где надо подремонтируют, доведут понемногу до ума,
включая сад-огород - у них руки, слава Богу, откуда надо растут...
Приехали за жигуленком. Иоанна отдала ключи от московского гаража,
позвонив свекрови, что сдала за баксы. Забрали тюки со старыми и просто
ненужными шмотками, игрушками и книжками из чулана московской квартиры. И
вообще со всякой разностью с антресолей, лоджии и гаража.
Иоанна чувствовала себя грешницей перед постригом - Боже, сколько же у
нее было лишнего и как тяжело с каждой вещью расставаться! Просто отрываешь
от сердца, какие-то "минувших дней воспоминанья", события, давно ушедшие
краски, запахи... Вот Лиза - как она легко расстается со всем ненужным, как
весело дарит, раздает! А может, и Лизу с тех пор изменили эти "рыночные
отношения"?
Так Иоанна открыла в ИЗАН-банке счет, получила компьютерную карточку и
подумала, что ей, жадюге, все же легче, чем когда-то уходящим из мира
монахам и толстовцам, раздававшим имение неизвестно каким нищим, которые
могли все пропить и спустить кошке под хвост. Ведь отныне и ее дом, и
жигуленок, и гараж, и лишние вещи будут работать не только на денисово
исцеление и их "хлеб насущный", но и будут честно продолжать служить другим
людям. Кстати, под "нищими" в Изании подразумевались все, нуждающиеся в
данный момент в твоей помощи.
Потом наступил момент получения Дениса в аэропорту - именно
"получения", ибо он был неподвижен, молчалив и элегантен на носилках под
пледом, как переправленный багажом манекен. Осунувшийся, красивый какой-то
потусторонней смертельной бледностью и непривычной огромностью неподвижно-
кукольных, раз и навсегда испуганных глаз, он, никогда ничем не болевший,
незыблемый, как пресловутый "айсберг в океане", вдруг был разом перевернут,
повержен со всей своей подводной и надводной частью. Непотопляемый начал
погружаться и дробиться, разламываться и таять, и оказалось ,что все,
прежде единственно важное, попросту исчезает при этом персональном
апокалипсисе. Что остается только боль и ледяной ужас перед лицом небытия.
Не небытия-покоя, а некой нелепости, катастрофы, антибытия - так пытался он
ей потом объяснить свое состояние, когда решился, наконец, заговорить о
пережитом. Мольба... К Богу?.. Да, конечно, к Богу, потому что больше никто
не мог помочь. Чтобы это невыносимое крушение наконец-то остановилось и
одновременно не останавливалось, ибо конец был страшнее самой боли.
Страшнее которой, вроде бы, ничего не было.


ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ...

- О каком таком объективном мире вы говорите? Где он, этот объективный
мир? Что вы, - вот вы лично о нем знаете? Вы знаете только свой
субъективный мир, который начался, когда начались вы, и умрет с вашей
смертью. В этом мире есть лишь то, что вы видите, слышите, чувствуете,
мыслите - или сами, или от других. Только те города, те люди, только та
музыка, книги, история человечества, что так или иначе коснулось вашего
"Я". А если бы вы не узнали в свое время, что был Наполеон, Юлий Цезарь и
Иван Грозный, их бы для вас и не было. У кого-то полмира занимают шахматы,
у кого-то женщины... Вот вы, небось, десятки оттенков желтого различаете, а
кому-то что солнце, что репа - все одного цвета. Но зато он знает, как и
когда эту репу сажать, и сколько дворов и коров в его деревне, и кто лазит
в окно к соседке, когда сосед уезжает на рынок с огурцами. Где он, ваш
объективный мир? Есть только то, что включает в себя ваше субъективное
сознание, и ни грамма больше. Для вас и для меня есть история человечества,
а какой-нибудь дворник Кузя на нее плевать хотел. И прекрасно без нее
обходится.
Какой-нибудь нищий старик, развалина, за жизнь цепляется, а этот,
кровь с молоком, стены баксами оклеены, - пускает себе пулю в лоб. Где тут
объективность? Объективная реальность то бишь? Я вот с вами сижу и не знаю,
есть ли сейчас объективно мой дом, или, не дай Бог, сгорел уже. А жена к
другому ушла. Потому что у нее свой объективный мир. Я только знаю, что мне
сообщают мои органы чувств и перерабатывает мой разум, а объективно это или
не объективно... И так, видимо, каждый, если эти "каждые" мне не снятся...
Каждый - бог своего собственного мира, альфа и омега, начало и конец. Миры
эти взаимодействуют, пересекаются, сталкиваются, враждуют, сближаются - это
и есть жизнь.
Конечно, этот ваш объективный мир неизбежно пожирает своих богов, но
вдумайтесь, что происходит...Уничтожая меня, божка, мир умирает сам. Вот
он лишил меня глаз, ушей, носа, языка, рук, ног - и исчезли краски, звуки,
запахи, пространство... У меня нет сердца, легких, почек, искусственное
кровообращение - теперь наука на все способна - остался только мозг.
Вернее, кусочек мозга. Тот самый, который связывают с хранилищем "Я", с
памятью, хотя память, по-моему, вовсе не хранилище индивидуальности. Когда
я впервые увидел над собой красную погремушку и понял, что хочу ее, я
осознал свое "Я" как хотение, а не как память. Памяти еще не было. Ну,
хорошо, пусть память. Так значит в этой самой памяти, в нескольких кубиках
мозга, сейчас помещаюсь я, да плюс к тому весь мир. С Наполеоном, Цезарем,
Нью-Йорком и Эйфелевой башней, со всеми науками, музеями, симфониями,
Толстым и космосом, потому что, пардон, ему больше негде помещаться, этому
космосу. Потому что, убивая эти самые несколько кубических сантиметров
мозга, мир убивает себя. Наступает тот самый конец света, которого так
боится человечество, а вся штука в том, что он у каждого свой.
Персональный.
Рождение - начало света, смерть - конец. А поскольку вы мне не можете
показать самого что ни на есть разгения, который мог бы доказать, что есть
объективно что-либо за пределами его микрокосма, то и наличие объективного
мира после вашей смерти - всего лишь из области предположений. То есть вот
где он помещается, этот ваш объективный мир, - он шлепнул себя по темени, -
Кирпич на голову, и хана объективному миру. Вы возразите, конечно, что
миллионы людей за историю человечества сошли в могилу, а мир стоит себе. Но
это лишь доказывает, что миллионы объективных миров погибли за это время,
а, если предположить, что душа не помещается здесь, - он опять хлопнул себя
по темени, - и вообще нематериального происхождения, то отдельное
человеческое "Я", то есть бог с маленькой буквы ("Я сказал: вы - боги")
переживет свой объективный мир.
Да, мы знаем, что люди-боги неизбежно исчезают с лица земли, сбрасывая
тела, как змея кожу. Но что это значит, ты будешь иметь некоторое право
сказать, лишь сам проделав подобную процедуру, если так можно выразиться.
Во всяком случае, если ударом кирпича по голове разрушается не только твой
земной мир, но и твой микрокосм, который этот мир вмещает, то есть полная
крышка во веки веков, то хваленая ваша вселенная сгинет вместе со мной.
Потому что если я ничего не знаю и не чувствую, то ничего и нет. И ничего
вы тут не докажете, да и доказывать будет некому, и вообще не стоит огород
городить.
Вот если, как мы верим, душа бессмертна, и каждый предстанет со своим
микрокосмом перед лицом Творца, тогда и о вашем реальном мире можно
поговорить. Только для этого придется суммировать микрокосмы всех когда-
либо живших и посмотреть, что получится. А такое под силу лишь самому
Творцу.
Национальное, классовое, партийное, общинное - любое групповое
самосознание имеет право на особую миссию лишь в главном - восхождении
Богочеловечества к Царствию.
Умный верит глазам, дурак - ушам.
Русские - дети, их провели, как детей, но и выкинуть что-либо ужасное
они могут теперь, как злые мстительные дети.
Мы - другие. Наши и ненаши. Две цивилизации. Разница в понятии, что
такое хорошо и что такое плохо. Одни пришли в мир брать, другие - отдавать.
Одни служить, другие - чтоб им служили, прислуживать и прислуживаться. Одни
- быть первыми, чтобы стать последними, другие - быть последними, чтобы
стать первыми. Одни ради похоти своей - другие ради освобождения от нее.
Одни - врастать в землю, другие - взлетать к Небу.
Бедняги, они не знают радости подвига, победы над собой, жертвенного
служения великой цели. Это высшее наслаждение, и если вы думаете, что в
такие минуты не Господь дарит своим избранникам эту небесную радость, то вы
ничего не понимаете. Жалкие, больные дети, измученные игрушками, жадностью
и комплексами.
Как жена Лота - не оглядываться. Только вперед.
Два мира. Разница - в ответе на вопрос о происхождении человека и
смысле его жизни. Наша мудрость - тоже безумие в глазах мира.
Как нам жить, о чем просить Небо? Наиболее известное прямое
руководство - молитва Господня "Отче наш".

"Отец наш, Который на Небесах", - взываем мы, признавая свое небесное
происхождение и Замысел. "Единая семья". "Наш", а не "Мой".
"Да святится Имя Твое, да придет Царствие Твое". Сказано, что "царство
Божие внутри нас". То есть в сердцах наших. На Небе оно уже наступило, на
земле невозможно, ибо "не от мира сего" и нарушило бы право "не являться на
пир Господина". Оно в сердцах уже здесь, на земле, а продолжение - в
вечности.
- Вслед за церковью мы боремся за духовную экологию, не только
природную. Чудовищное сатанинское загрязнение общества превзошло Содом и
Гоморру, - города, которые Бог уничтожил как рассадники греха.
- Но, насколько я знаю, искушения необходимы. Лишь преодолевая их, мы
познаем истину.
- Да, вы правы, поэтому нам и не заповедано просить об избавлении от
искушений. Существую я и мои искушения, перефразируя философа, - в этом
жизнь. Ежедневно она предлагает нам дилемму: Бог или Лукавый? Это
нормально: свобода там, где есть возможность выбора, в данном случае
послушания или непослушания Небу. В конечном счете, это определит нашу
судьбу в вечности. Вернется ли блудный сын, нахлебавшись горькой свободы, к
Отцу, источнику Жизни, или так и погибнет на чужбине? Ответ на этот вопрос
каждый даст сам своим земным бытием. Это вопрос из вопросов, самый важный.
Но можем ли мы, дети Неба, допустить тиранию законов Лукавого?
Как бы вам объяснить? Для того же идущего в гору альпиниста полезны и
неизбежны, к примеру, расщелины, пропасти, крутизна, ледники, дикие звери.
Но допустимы ли капканы, расставленные на маршруте? Отравляющие ядовитые
газы, ложные указатели, разбойники из-за угла? Это уже не честная борьба
добра со злом - это хлынувшая в души отрава, с которой практически
невозможно бороться.

- Можно считать нас приемниками коммунистов, но у нас генсек - Господь
Бог. Мы берем за основу общую для всех главных религий этику Неба - Замысел
Творца о БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВЕ.
Наши правила: табу на религиозные споры и распри вплоть до исключения.
А при вступлении - отречение от сатаны и дел его /от лукавого/.
- А для атеистов?
- Они называют богом совесть и исповедуют ее как высший нравственный
закон бытия. То есть по части этики у нас противоречий нет, а остальное -
тайна взаимоотношения Творца и каждой отдельной личности. Наши враги - не
те, кто не верят, а враги Замысла Творца, которые "ведают, что творят". То
есть враги Божии и прямые сатанисты.
Нам близки лучше советские песни, хотя мы их часто видоизменяем.
"Весь мир насилья мы разрушим..." - то есть "лежащий во зле мир". Мы
не скрываем, что хотим взорвать его изнутри. По крайней мере, ослабить.
"Кто был ничем, тот станет всем" - для нас это не социальная, политическая
или правовая революция, а РЕВОЛЮЦИЯ ДУХА - "дорога к солнцу от червя",
превращение человекозверя в Богочеловека, согласно Замыслу.
"Наше дело правое, победа будет за нами", - разве в этих всем
известных словах - не вера в некую высшую надмирную справедливость?

Прославлю тебя и работой и песней,
Ну а если в поход трубачи протрубят,
Прикажи - я умру за тебя и воскресну,
И опять буду жить для тебя.

Это известный демократ Владимир Войнович, "Клятва Родине". Они сейчас
чрезвычайно современно звучат, эти советские песни. Не замечали?

Будь такие все, как вы, ротозеи,
Что б осталось от Москвы, от Расеи?
Все пошло б на старый лад, на недолю,
Взяли б вновь от нас назад землю, волю;
Сел бы барин на земле злым Малютой,
Мы б завыли в кабале самой лютой.

Узнали? - Демьян Бедный.


* * *


Они перевезли Дениса, вернее, то, что от него осталось, сначала в
московский кардиоцентр, где продержали десять дней, а потом разрешили
долечиваться в Златогорье под неусыпным наблюдением известного кардиолога,
одного из первых членов Изании. Кардиолог жил в Златогорье практически
постоянно с женой-невропатологом, спасаясь от прожигающего жизнь потомства.
- Вся квартира на ушах, а ведь были нормальными детьми, - сокрушался
он, - Дерганые, бесноватые, одни бритые, другие - патлатые. Те и другие -
немытые, что-то у них вечно бухает, музыкой этой пытать только. В
компьютере монстры скачут, по видаку коллективно трахаются, мобильники
пищат - все какие-то разборки, меж собой изъясняются многоэтажным, как
дворник Кузя из анекдота. Девки костлявые, полуголые, с ногтями до колен.
Шабаш, одним словом.
Возможно, и Иоанне и предстояло скоро встретиться с совсем чужими,
скандально-истеричными, неподконтрольны ми внуками, уже что-то нюхающими,
глотающими и курящими, с их непонятными словечками, компьютерными играми.
Две дерганые кривляющиеся маски, под которыми прячется неизвестно что...
А пока, она у трапа самолета гладила восковое лицо Дениса, преодолевая
щемящую до слез жалость бодрой улыбкой - ничего, теперь все будет хорошо,
ты дома, выкарабкаемся... Он вежливо и мужественно играл в эту игру,
позволяя с собой делать, что угодно. Как шкурка, из которой вынули плоть и
душу -шейте шапку, воротник, только чтоб не было слишком больно...

Он был еще в другом измерении - Пушкинский Скупой, жизнелюб-
трудоголик, отбросивший ключи от ставшего вдруг ненужным сундука. Уже
потом, в Златогорье, он поверит в свое выздоровление, - не так, будто
болезнь была нелепостью, аномалией, и теперь все в порядке - Денис поверит,
как во временную аномалию, именно в выздоровление, в некое отпущенное ему
Небом время. Он вернется к своему сундуку, к его содержимому, и
скурпулезно, в отчаянии начнет в нем копаться, понимая, что единственной
его ценностью может стать лишь нечто, чего нельзя растащить и растратить,
когда из ослабевших пальцев выпадут ключи.
Не на горе и слезы обобранных ближних обменять жизнь, не на шоколадные
обертки и пустые бутылки из-под шампанского и стоптанную "саламандру", а на
нечто, о чем Пушкин... Когда он начал выздоравливать, они часто вспоминали
это языческое: "Нет, весь я не умру... доколь в подлунном мире жив будет
хоть один пиит"... А далее уже совсем по-советски: "И долго буду тем
любезен я народу, что чувства ДОБРЫЕ я лирой пробуждал, что в мой жестокий
век восславил я СВОБОДУ и милость к падшим призывал". Пиит,.. народ,.. То
есть "в памяти людей" - как это по-советски!.. И, наконец, финальное. То,
что надо. Из этики христианской:
"Веленью Божию, о муза, будь послушна"... То, что выбрасывали из
школьных учебников. Сундук, наполненный нетленным. "Исполнись Волею
Моей"!.. Приходя в себя от потрясения и осознав банальную истину, что
подлинное наше пребывание - там, по ту сторону, обостренно чувствуя себя
подвешенным на тонкой нити над бездной, нити, которая рано или поздно
неизбежно оборвется, он в этом непривычном состоянии вновь и вновь
прислушивался к себе - не взорвется ли снова внутри оказывается такой
хрупкий и отнюдь не вечный двигатель его жизни, разбиваясь на десятки
осколков, нещадно ранящих корчащуюся в муках плоть?
Потом, уже встав на ноги и прогуливаясь с ней по дорожкам Златогорья,
шагая осторожно, с палочкой, чтобы не оступиться, он будет снова и снова
вспоминать отнюдь не последнюю свою забугорную ленту, в судьбе которой
Айрис благородно приняла самое активное участие. Взяв на себя рекламу,
необходимые формальности, документацию, презентации и контракты, нажимая на
нужные кнопки, нужных людей в своем родном забугорье и практически
освободив больного от всех хлопот о судьбе последней ленты, к которой Денис
испытывал стойкую аллергию. Видимо, сказывалось предынфарктное состояние, в
котором он был вынужден в смертельной гонке ее заканчивать. Нет, Денис
вспоминал, как итог, их совместные ленты, особенно совковый сериал с
Антоном-Кольчугиным... Кто же он все-таки был, сотворенный ими советский
супермен, борец против вируса распада, зарождающегося в недрах системы, -
ведь он был первым изанином! Коммунистом-изанином. Себе - хлеб насущный,
лишь самое необходимое. Все сверхсилы и сверхталанты - "борьбе за
освобождение человечества", как сказал бы "красный мученик" Николай
Островский. Освобождение от заразы вампиризма. Ради права жить ДЛЯ спасения
других, а не ЗА СЧЕТ других.
Чтобы ободрить Дениса, Иоанна провела своеобразный курс психотерапии.
По ящику как раз показали в очередной раз их сериал, и она по горячим
следам организовала встречу со зрителями в златогорском клубе, пригласив
жителей окрестных поселков. Встречу с Денисом и еще кроме нее кое с кем из
съемочной группы, кого удалось раскопать. Антона в Москве не было - где-то
мотался, как все, делал свой бизнес. Может, и к лучшему, что не было, пусть
останется в памяти народной вечно юным Павкой Кольчугиным на лихом коне -
мотоцикле, грозой вурдалаков, "борцом за освобождение" от их клыков и
когтей. Воином с вдохновенным лицом ангела-разбойника.
Им устроили овацию. Как ни странно, было много молодежи. Денис, еще
совсем слабый, сидел в кресле на старомодной сцене в старомодном зале
заводского клуба, навевающем воспоминания о концертах их детства. Он был
заметно взволнован. Иоанна тревожно поглядывала в его сторону, однако
надеясь в глубине души, что ему такая психологическая встряска пойдет на
пользу. Мистическая энергия народной любви - не беснование, не фанатизм
идолопоклонства, а нечто совсем иное, пробужденное теми самыми "чувствами
добрыми"... Именно неподдающаяся точному определению "совковость"
заставляла сердца людей самых разных возрастов и социальных групп трепетать
и заходиться в восторге, когда бесстрашный витязь сражался с Кощеем
Бессмертным, который "над златом чахнет", и находил, наконец, Кощееву
смерть. И Василиса Прекрасная, символ души Божьего народа, подавала ему
руку, и они вместе выходили из ворот рушащегося Кощеева царства. И не
уносили с собой ничего из призрачных сокровищ Кощеевых, бессильных
заставить Василису прилепиться к его царству.
"Это дает мне силы жить и бороться, когда вокруг столько грязи,
подлости, обмана, и все решают деньги, - зачитала учительница выдержку из
сочинения девятиклассницы Нади Поповой о сериале "По черному следу", - в
трудную минуту я ставлю видеокассету, когда Кольчугин оказывается один
против целой банды. Но когда ему крикнули: "Все, тебе крышка, нас тут
тьма!" - он отвечает: "А нас - свет!". И побеждает".
Надя написала, что теперь, став изанкой, всегда повторяет эти
замечательные слова, "в борьбе, когда темные силы уж так злобно гнетут и
наезжают, что, кажется, нипочем не выдержать. Вас тьма, а нас - свет, -
себе это повторяю и друзьям, это для нас как молитва", - написала Надя
Попова.
Денис по-настоящему, а не вымученно улыбался, впервые за дни болезни,
словно он сам был Надей Поповой, которую похвалила учительница...
Он вообще стал как ребенок - боялся оставаться один, боялся темноты,
все время прислушивался к себе, украдкой щупал пульс и, когда его в этом
уличали, врал, что "ничего подобного", и раздражался. Он ушел в болезнь,
как в кокон, заглянув "туда" и до смерти испугавшись. Ему надо было наедине
о собой разобраться со старыми безделушками, потерявшими вдруг всякую
ценность. Он чувствовал себя немощным старцем среди ненужных детских
игрушек. Скорее всего, он не верил в Бога, хоть и очень хотел поверить, но
вдруг почему-то поверил в Суд. Если не Божий, то Истории, Совести. Итоговый
суд своей жизни. И испугался, как ребенок, оказавшийся вдруг старцем в
детском манеже среди погремушек...
Не случайно на вопрос из зала о новых фильмах он умолчал о своих
забугорных лентах, кстати, "на уровне" и кассовых. И о последнем своем
фильме, который за время его болезни успешно раскрутила Айрис. Не мог он
признаться этой аудитории, что развлекал, щекотал нервы, играл на потребу
той "тьме". Кровь, драки, стрельба, погони, "клубничка"... В общем, как все
- делал карьеру, деньги, самоутверждался - ничего такого он не посмел