Иванова Юлия. Дремучие двери

ногам лягушачьей кожей. Оба вспыхнули мгновенно и разом, как два сухих стога
- от первой же искры. Разлученные когда-то любовники, чьи тела через тысячу
лет снова нашли друг друга.
И наконец-то, упоительное осязание тяжелых влажных прядей Ганиных
волос, в которые погружались ее пальцы...
Вагон нещадно мотало. Казалось, сама земля разверзалась, с исступленной
жадностью заглатывая их сплетшиеся в беспамятстве тела, круша и переламывая.
В какое-то мгновение в разорвавших тьму огнях проносящейся станции
Иоанна увидала над собой Ганины огромные, черноугольные, во все глаза,
зрачки. Кажется, она закричала, Ганина рука зажала ей рот, вдавив голову в
видавшие виды МПСовскую подушку. И в ее крике, и в его хриплом торжествующем
стоне было нечто глубинно-первобытное, отозвавшееся из тьмы веков эхом некой
изначальной вселенской катастрофы. Конца и начала, свободы и рабства,
жизни и смерти.
Черные дыры его зрачков неумолимо неслись на нее, и она гибла в их
смертельном притяжении, в этом антимире, в последней блаженной муке небытия
разваливаясь на куски...
Когда все вернулось на круги своя и они опять сидели плечом к плечу на
нижней полке номер 14, Иоанна вслушивалась в себя, обнаружив, что ровным
счетом ничего не изменилось - никакой качественно новой ступени вверх или
вниз в их отношениях. Новое "Я", Единое и нераздельное, до краев наполненное
счастьем. Остановившееся время в летящем к Москве замкнутом спичечном
коробке принадлежащего им пространства, до предела насыщенное молчанием, в
котором не годились никакие слова. Разноголосый храп эпикурейцев с Юга
казался волшебной музыкой, пропахшей мандаринами, вином и звездами.
Иоанна вышла, а когда вернулась, ей показалось, что Ганя спит. Она села
поодаль, чтобы не мешать, но тут же услыхала недовольное:
- Иди ко мне...
Так они и просидели до рассвета, иногда проваливаясь в сон, но и
снилось им место номер 14 в повисшем в вечности купе, до краев наполненном
храпом, запахом мандаринов и счастьем.
Они ни о чем не договаривались и не строили никаких планов на будущее.
Она не могла вообразить себе Ганю в роли штатного любовника, периодические
вороватые свидания по случайным углам. Она себя считала вполне современной
женщиной, но с Ганей узаконенный адюльтер представлялся совершенно
невозможным. Однако еще более невозможным - узаконенный брак, так называемые
супружеские будни. Почему? Просто это была аксиома, не требующая
доказательств. Их "Я" с самого начала пребывало в каком-то надмирном пласте
бытия, и теперь каждому предстояло вернуться в свою повседневную
реальность, где им вместе места не было.
Он выглядел очень усталым. Яна сказала, что ему надо где-то отоспаться
- может, у Регины? Без тени ревности. И он не удивился ее предложению, не
возмутился, только сказал, что должен вечером кровь из носу быть в Питере и
сядет в первый же обратный поезд.
И никаких прощальных поцелуев. Только проговорил, как заклинание:
"Иоанна"... Взял ее руку, приложил к губам, теплый янтарный отблеск
скользнул по ее лицу, шее, сердцу.
- Ну, иди.
И она пошла, не оглядываясь.
"Глаза твои, сокол, что мед в горах... И светлые, и темные. И сладкие,
и горькие..."

ПРЕДДВЕРИЕ 31

"Сотни революционеров перед судом Гитлера заявляют: "Да, я совершил то,
в чем вы меня обвиняете. Вы можете меня уничтожить, но я горжусь тем, что я
сделал". Таким образом, сомневающиеся правы, спрашивая: почему ни один их
этих троцкистов так не говорил? Почему ни один из этих троцкистов не сказал:
"Да, ваше "государство Сталина" построено неправильно. Прав Троцкий. Все,
что я сделал, хорошо. Убейте меня, но я защищаю свое дело".
"Достаточно только прочесть любую книгу, любую речь Сталина, посмотреть
на любой его портрет, вспомнить любое его мероприятие, проведенное им в
целях осуществления строительства, и немедленно станет ясно, что этот умный,
рассудительный человек никогда не мог совершить такую чудовищную глупость,
как поставить с помощью бесчисленных соучастников такую грубую комедию с
единственной целью отпраздновать, при бенгальском освещении, свое торжество
над повергнутым противником". "Но главной причиной, заставившей
руководителей Советского Союза провести этот процесс перед множеством
громкоговорителей, является, пожалуй, непосредственная угроза войны. Раньше
троцкисты были менее опасны, их можно было прощать, в худшем случае, -
ссылать..." /Л.Фейхтвангер/
"Остатки умирающих классов; частные промышленники и их челядь, частные
торговцы и их приспешники, бывшие дворяне и попы, кулаки и подкулачники,
бывшие белые офицеры и урядники, бывшие полицейские и жандармы...
расползлись по нашим заводам и фабрикам, по нашим учреждениям и торговым
организациям, по предприятиям железнодорожного и водного транспорта и
главным образом - по колхозам и совхозам. Расползлись и укрылись они там,
накинув маску "рабочих" и "крестьян", причем кое-кто из них даже пролез в
партию". /И.Сталин/
"Коллективный рапорт бакинских нефтяников, обсужденный на 40 митингах
20 тысячами нефтяников: нефтяная пятилетка усилиями рабочих и специалистов
закончена в два с половиной года".
Магнитострой: "На строительном участке доменного цеха родился совсем
новый тип бригады - сквозная хозрасчетная бригада экскаватора. Переход на
хозрасчет экскаваторов дал прекрасные результаты... Хозрасчетные экскаваторы
побили мировой рекорд загрузки машин".
Из речей на "Съезде победителей":
Бухарин: "Сталин был целиком прав, когда разгромил, блестяще применяя
марксо-ленинскую диалектику, целый ряд предпосылок правого уклона,
формулированных прежде всего мною... Обязанностью каждого члена партии
является... сплочение вокруг товарища Сталина, как персонального воплощения
ума и воли партии, ее руководителя, ее теоретического и практического
вождя."
Рыков: "...он как вождь и как организатор побед наших с величайшей
силой показал себя в первое же время. Я хотел характеризовать то, чем
товарищ Сталин в тот период сразу и немедленно выделился из всего состава
тогдашнего руководства".
Зиновьев: "Мы знаем теперь все, что в борьбе, которая велась товарищем
Сталиным на исключительно принципиальной высоте, на исключительно высоком
теоретическом уровне, - что в этой борьбе не было ни малейшего привкуса
сколько-нибудь личных моментов... Когда меня вернули в партию, то Сталин
сделал мне такое замечание. "Вам в глазах партии вредили и вредят даже не
столько принципиальные ошибки, сколько то непрямодушие по отношению к
партии, которое создалось у вас в течение ряда лет..." Мы видим теперь как
лучшие люди передового колхозного крестьянства стремятся в Москву, в Кремль,
стремятся повидать товарища Сталина, пощупать его глазами, а может быть, и
руками, стремятся получить из его уст прямые указания, которые они хотят
понести в массы".
Каменев: "Та эпоха, в которую мы живем, в которую происходит этот
съезд, есть новая эпоха... она войдет в историю - это несомненно - как эпоха
Сталина... Я хочу сказать с этой трибуны, что я считаю того Каменева,
который с 1925 по 1933 год боролся с партией и с ее руководством,
политическим трупом, что я хочу идти вперед, не таща за собою по библейскому
/простите/ выражению эту старую шкуру... Да здравствует наш, наш вождь и
командир товарищ Сталин!"
"На мавзолее Ленина, окруженный своими ближайшими соратниками -
Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым, Калининым, Орджоникидзе стоял Сталин в
серой солдатской шинели. Спокойные его глаза смотрели в раздумье на сотни
тысяч пролетариев, проходящих мимо ленинского саркофага, уверенной поступью
лобового отряда будущих победителей капиталистического мира... К сжатой,
спокойной, как утес, фигуре нашего вождя шли волны любви и доверия, шли
волны уверенности, что там, на Мавзолее Ленина, собрался штаб будущей
победоносной мировой революции". /К.Радек/
"Тов.Андрееву /Детгиз ЦК ВЛКСМ/ и Смирновой /автору "Рассказов о
детстве Сталина"/.
Я решительно против издания "Рассказов о детстве Сталина". Книжка
изобилует массой фактических неверностей... Но не это главное. Главное
состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских
детей /и людей вообще/ культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это
опасно, вредно. Теория "героев" и "толпы" есть не большевистская, а
эсеровская теория... Народ делает героев - отвечают большевики...
Советую сжечь книжку. И.Сталин".
Из последних писем Бухарина Сталину:
"Мне не было никакого выхода, кроме как подтверждать обвинения и
показания других и развивать их: ибо иначе выходило бы, что я не
разоружаюсь. Я, думая над тем, что происходит, соорудил примерно такую
концепцию: есть какая-то смелая и большая политическая идея Генеральной
чистки:
а/ в связи с предвоенным временем, б/ в связи с переходом к демократии
эта чистка захватывает а/ виновных, б/ подозрительных, с/ потенциально
подозрительных... Без меня здесь не могли обойтись... Даже в размышлениях с
самим собой я настолько вырос из детских пеленок, что понимаю, что БОЛЬШИЕ
идеи и БОЛЬШИЕ интересы перекрывают все. И было бы мелочным ставить вопрос о
собственной персоне наряду с всемирно-историческими задачами, лежащими
прежде всего на твоих плечах".
"Я не христианин, но у меня есть свои странности - я считаю, что несу
расплату за те годы, когда я действительно вел борьбу... больше всего меня
угнетает такой факт. Летом 1928 года, когда я был у тебя, ты мне говорил: -
знаешь, почему я с тобой дружу? Ты ведь не способен на интригу? Я говорю -
да. А в это время я бегал к Каменеву. Этот факт у меня в голове, как
первородный грех иудея..."
"Я внутренне разоружился и перевооружился на новый социалистический
лад... Дайте возможность расти новому, второму Бухарину - ПУСТЬ БУДЕТ ОН
ХОТЬ ПЕТРОВЫМ. Это новый человек будет полной противоположностью умершему,
он уже родился, дайте ему возможность хоть какой-нибудь работы".
Из интервью Сталина с Г.Уэллсом:
"Коммунисты вовсе не идеализируют метод насилия. Но они, коммунисты
вовсе не хотят оказаться застигнутыми врасплох, они не могут рассчитывать на
то, что старый мир сам уйдет со сцены, они видят, что старый порядок
защищается силой, и поэтому коммунисты говорят рабочему классу: готовьтесь
ответить силой на силу... Кому нужен полководец, усыпляющий бдительность
своей армии, полководец, не понимающий, что противник не сдается, что его
надо добить?"
Свидетельствует Д.Волкогонов:
"Убийство Кирова явилось хорошим предлогом для ужесточения всего
внутриполитического курса в стране. Он не мог забыть, что четвертая часть
делегатов 17 съезда голосовала против него. А сколько их во всей стране?
Тогда еще мало кто мог предположить, что из 1225 делегатов с правом
решающего и совещательного голоса 1108 скоро будут арестованы и большая
часть их погибнет в подвалах НКВД и в лагерях. Из 139 членов и кандидатов в
члены ЦК партии, избранных на этом съезде, 98 человек будут арестованы и
расстреляны... Это была сознательная ликвидация старой "ленинской гвардии"."
"Тов.Шнеер! Опасность реставрации капитализма у нас существует. Правый
уклон недооценивает силу капитализма. А левый - отрицает возможность
построения социализма в нашей стране... И.Сталин".
"Когда в Москве происходил процесс сначала Зиновьева-Каменева, потом
Пятакова и его банды, мы немедленно потребовали, чтобы их расстреляли. В
нашем поселке даже те женщины, которые, кажется, никогда политикой не
занимались, и те сжимали кулаки, когда слушали, что пишут в газетах. И стар,
и млад требовал, чтобы бандитов уничтожили.." /Алексей Стаханов/
"Разнообразные вина - от советского шампанского до муската, сотни
сортов колбасных и рыбных изделий, торты, пирожные, фрукты - все это в
большом количестве покупали вчера в магазинах москвичи. Тысячи агентов
"Гастронома", "Бакалеи" и других продовольственных магазинов были заняты
доставкой на дом покупателям различных продуктов к новогоднему праздничному
столу..." /Новогодний номер "Правды". 1937 год/
"Чтобы выиграть сражение, может потребоваться несколько корпусов. А для
того, чтобы его провалить - несколько шпионов. Чтобы построить
железнодорожный мост, для этого нужны тысячи людей. Чтобы его взорвать,
нужно всего несколько человек". /И.Сталин/
- А можно добавить? - хихикнул АГ, по-школьному подняв черную ручку с
кошачьими белыми коготками, - Чтобы собрать страну, нужно несколько веков и
поколений, реки слез, пота, крови... А чтоб ее разрушить - троих оборотней и
зеленого змия.
А чтобы сломать партию - "спинной хребет рабочего класса и бессмертие
нашего дела", нужен один-единственный генсек-оборотень.
- И чтоб "народ безмолвствовал"... - вздохнул АХ.
- Ну, это он завсегда. Молчание ягнят. А потом опять реки слез, пота и
кровушки... Так что ищи пятно, Иосиф... Ищи, пока не пробило полночь.
"...Признаю себя виновным в злодейском плане расчленения СССР, ибо
Троцкий договаривался насчет территориальных уступок, а я с троцкистами
был в блоке. Это факт, и я это признаю...
Я уже указывал при даче основных показаний на судебном следствии, что
не голая логика борьбы позвала нас, контрреволюционных заговорщиков, в то
зловонное подполье, которое в своей наготе раскрылось за время судебного
процесса. Эта голая логика борьбы сопровождалась перерождением идей,
перерождением психологии, перерождением нас самих, перерождением людей.
Исторические примеры перерождений известны. Стоит назвать имена Бриана,
Муссолини и т.д. И у нас было перерождение, которое привело нас в лагерь,
очень близкий по своим установкам, по своеобразию, к кулацкому
преторианскому фашизму.
Я около трех месяцев запирался. Потом стал давать показания. Почему?
Причина этому заключалась в том, что в тюрьме я переоценил все свое прошлое.
Ибо, когда спрашиваешь себя: если ты умрешь, во имя чего ты умрешь? И тогда
представляется вдруг с поразительной яркостью абсолютная черная пустота. Нет
ничего, во имя чего нужно было бы умирать, если бы захотел умереть, не
раскаявшись. И наоборот, все то положительное, что в Советском Союзе
сверкает, все это приобретает другие размеры в сознании человека. Это меня в
конце концов разоружило окончательно, побудило склонить свои колени перед
партией и страной. Я обязан здесь указать, что в параллелограмме сил, из
которых складывалась контрреволюционная тактика, Троцкий был главным мотором
движения. И наиболее резкие установки - террор, разведка, расчленение СССР,
вредительство - шли, в первую очередь, из этого источника,
Я априори могу предполагать, что и Троцкий, и другие союзники по
преступлениям, и 2 Интернационал, тем более потому, что я об этом говорил с
Николаевским, будут пытаться защищать нас, в частности и в особенности меня.
Я эту защиту отвергаю, ибо стою коленопреклоненным перед страной, перед
партией, перед всем народом. Чудовищность моих преступлений безмерна,
особенно на новом этапе борьбы СССР. С этим сознанием я жду приговора. Дело
не в личных переживаниях раскаявшегося врага, а в расцвете СССР, в его
международном значении...
Еще раз повторяю, я признаю себя виновным в измене социалистической
родине, самом тяжком преступлении, которое только может быть, в организации
кулацких восстаний, в подготовке террористических актов...
Я признаю себя далее виновным в подготовке заговора "Дворцового
переворота". Это суть вещи, сугубо практические. Я говорил и повторяю
сейчас, что я был руководителем а не стрелочником контрреволюционного
дела". /Речь Бухарина на процессе/
- Сумел-таки Бухарчик положить свою жизнь на весы Антивампирии! -
всплеснул белыми ручками АХ.
- Ты хотел сказать "смерть"?
- Я хотел сказать "жизнь"...
"Вся наша страна, от малого до старого, ждет и требует одного:
изменников и шпионов, продававших врагу нашу родину, расстрелять, как
поганых псов!
Требует наш народ одного: раздавите проклятую гадину!
Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и
чертополохом, покрытые вечным презрением честных советских людей, всего
советского народа.
А над нами, над нашей счастливой страной, по-прежнему ясно и радостно
будет сверкать своими светлыми лучами наше солнце. Мы, наш народ, будем по-
прежнему шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости прошлого дороге
во главе с нашим любимым вождем и учителем - великим Сталиным..." /Из речи
Вышинского на процессе/

И, чьи мы дочки и сыны
во тьме глухих годин,
того народа, той страны
не стало в миг один.
К нам обернулась бездной высь,
и меркнет Божий свет...
Мы в той отчизне родились,
которой больше нет.
/Б.Чичибабин - стихи со Страницы Истории/


* * *


- Глаза твои, сокол, что мед в горах... И светлые, и темные. И сладкие,
и горькие...
Больше они не расстанутся, хотя снова увидятся лишь через девять лет.
Это не будет ни памятью, ни галлюцинацией, а каким-то особым состоянием
души, радостно чувствующей его присутствие. Стоило лишь вспомнить или
подумать "Ганя", и теплый золотисто-янтарный свет прорывался сквозь любую
мерзлоту, заполняя, казалось, каждую клетку ее "Я", время останавливалось на
несколько секунд, а если повезет, то и больше.
Она вызывала его, как вызывают духов, но иногда "он" приходил сам,
особенно во время каких-либо неприятностей или болезни. Потом он расскажет,
что похожее происходило с ним, что когда поднималась температура /а он, как
большинство мужчин, начинал помирать при тридцати восьми/ ему представлялось
ее имя "Иоанна", куда он входил, как в прохладное голубое озеро - и
исцелялся.
Иногда он ей звонил, чаще всего поздно вечером, когда Иоанна читала в
постели, а Денис уже спал, положив на ухо подушку / он привык так спать,
когда грудной Филипп орал по ночам/. Ганя говорил: "Иоанна",.. - полным
именем ее больше никто не называл, или "Иди ко мне"... Она прижимала трубку
к щеке, и звучала какая-нибудь любимая Ганина музыка, и снова они плыли,
обнявшись в прекрасном безвременье, и пахло звездами.
Все слова, даже самые высокие, становились там нестерпимой ложью,
разговоры о текущих делах, светская болтовня - невозможными, весь обычный
жизненный поток протекал где-то в ином измерении. И, чтобы музыкальным
молчанием не сбивать с толку телефонистку и слушать голос друг друга, они
нашли прекрасный способ просто читать по очереди в трубку какие-либо
нейтральные тексты, вроде сборника задач по алгебре. Еще лучше для этой цели
подходили газетные передовицы, язык которых для Иоанны всегда был
марсианским - она не могла уловить их смысла, как ни старалась. Но в Ганиных
устах эти оболочки слов наполнялись музыкой и тайным смыслом, они пели их
друг другу как две птицы на ветке райского дерева.
Иногда, правда, коктейль из московских и ленинградских передовиц давал
неожиданный комический эффект, тогда они начинали смеяться, звездная нить
между Москвой и Питером натягивалась струной, звенела от их смеха, роняя
звездную пыль на головы запоздалых прохожих, проживающих в районе прямой
линии, соединяющей два города, и пока не раздавались в трубке короткие
гудки, волосы и руки прохожих тоже пахли звездами.
Потом однажды осенью его звонок разыщет ее на Пицунде, в доме
творчества, она помчится из расплавленной зноем столовой на неожиданный
вызов, предполагая - что-то с Филиппом, и успокаивая себя тем, что свекровь
бы, наверное, вызвала не ее, а Дениса. Она схватила трубку, услышала Ганино
то ли спрашивающее, то ли утверждающее "Иоанна",.. и что он покидает Россию.
Что он уже давно ждал визу и потерял надежду, что разрешение свалилось как
снег на голову, и через несколько часов самолет. Поэтому проводить его она
не успеет, что он уже неделю ее разыскивает. И если бы не Регина... В трубке
кричали, смеялись, бренчала гитара. Наверное, гарем провожал Ганю на
чужбину, наверное, и Регина была там... Один он уезжал или с кем-то? Какое
это имело значение!
- Значит, меняешь вагон? - Яна вспомнила его сравнение жизни с мчащимся
в никуда поездом.
- Палату, - отозвался он, - номер шесть на шестьсот шестьдесят шесть.
Она не поняла тогда, что он говорит о "числе Зверя".
- Пожелай мне что-нибудь на дорогу. Иоанна... Иди ко мне и говори...
Вот так. У нас еще минута... Таблицу умножения помнишь?
Эта лихорадочно-болезненная веселость... Она была в нем и потом, когда
он звонил ей уже "оттуда" и, давясь смехом и французским, пытался по
традиции читать в трубку парижские газеты и спрашивал, какая в Москве
погода. И еще потом, когда он, видимо, освоив "тот вагон", начнет с
одержимостью маньяка-путешественника менять полки, купе, и в ночных звонках
давиться английским, немецким, итальянским, невесть какой прессой, и этим
странным смехом, от которого в ней все больше нарастало беспокойство, будто
у собаки перед грядущим стихийным бедствием. Хотелось завыть, все бросить и
бежать Гане на помощь.
А между тем, дела его, судя по "вражьим голосам" и достоверным
источникам Регины, с которой после Ганиного отъезда у нее опять установились
дипломатические отношения, шли прекрасно. Регина, украдкой и шепотом /только
так теперь можно было говорить о Гане/ рассказывала на просмотре где-нибудь
на Васильевской об успехах его очередной выставки, о немыслимых ценах на
картины, уточняя, кто купил и за сколько, о банкетах и приемах у всяких
важных персон. И вообще, кажется, ждала своего часа, когда можно будет
издать мемуары, как она раскопала, вырастила и подарила человечеству Игнатия
Даренова. Она показывала аккуратно разложенные по конвертам вырезки из газет
и журналов, где еще более заросший и похудевший Ганя возвышался среди
собственных шедевров, высокопоставленных особ и иноземных красавиц, гордо
глядя вдаль из-под обрушившихся на лоб волос, напоминающих пиратскую
повязку. Пират - победитель, путешественник и бунтарь. Теперь Синяя Птица
пряталась в сплетенной из веревок сумке Регины, синие отблески делали руки
Регины волшебными, и Иоанна ходила за Региной как пришитая в ожидании новых
вестей о Ганином успехе.
Но проходил месяц, другой, и очередной ночной звонок был как "СОС!" Он
говорил: "Иоанна"... или "Иди ко мне..." и это их объятие, прорывавшее
железный занавес и пограничные кордоны снова напоминало прыжок без парашюта,
когда земля неумолимо приближается, и нет спасения, и в счастье растворено
предвкушение гибели, как в отравленном вине. Их разъединяли, Иоанна клала
трубку, но ощущение гибельно-сладостного объятия в неотвратимом падении еще
долго ее не покидало. Тревога сидела в сердце как заноза. Яна даже
попыталась съездить с группой кинематографистов туда, "за бугор", но ее не
выпустили и даже прямо спросили в доверительной беседе, поддерживает ли она
связь с кем-либо из бывших советских граждан. Яна ответила, что если они
имеют в виду художника Даренова, то он ей действительно иногда звонит, и они
обмениваются сведениями о происходящих тут и там событиях, читая друг другу
выдержки из газет. Ее осторожно спросили, каких именно газет. Яна ответила,
что, разумеется, центральных, что она ему читает передовицы центральных
газет и ничего в этом крамольного нет. Они ответили, что да, конечно, без
наших передовиц Даренову в забугорье хана, но непонятно, почему советскую
гражданку Иоанну Синегину интересует тамошний курс биржевых акций или
результаты последних дерби. И вообще, что за дурака они оба валяют? Яна
сказала, что отныне они обязуются в разговоре указывать источник любого
прочитанного отрывка, число, страницу и т.д., чтобы бдительные товарищи
могли убедиться, что их телефонные разговоры с бывшим товарищем Дареновым
никакого отношения к шпионажу не имеют, а валять дурака никому не запрещено.
Бдительные товарищи заявили, что они не дураки, что их телефонная ахинея уже
давно зафиксирована и просвечена на всевозможных рентгенах, что это вправду
имеет отношение разве что к психиатрии или к законному супругу товарища
Синегиной, так что пусть она будет осторожнее.
На том и порешат. Но за бугор Яну все же не выпустят.
А потом приснится ей этот сон, как раз в ночь на старый новый год.
Иоанна рано удерет из гостей, приревновав Дениса к очередной фемине. Такие
размолвки к тому времени будут у них происходить все чаще, пока без грома,
как частые зарницы перед грядущей бурей. Она влезет под душ, смывая
косметику, злобу на Дениса и мрачную мысль, что вот, теперь по примете так
будет весь год - ревнивые мысли, возвращающие ее снова и снова в дом, откуда
она только что брезгливо удалилась, и вообще отвращение ко всей этой
дурацкой их жизни, в которую она безнадежно погружалась.
После душа станет легче и она подумает, что даже хорошо, что так
получилось - не успела выпить лишнего, наглотаться сигаретного дыма и сможет
как следует выспаться. Поцеловав спящего Филиппа, она окончательно
успокоится и уже без четверти три, с наслаждением вытянувшись под одеялом,
выключит свет.
Ей приснится плывущий вверх эскалатор, битком набитый народом -
условной безликой толпой, как на Ганиных картинах, и вообще сон этот будет
чем-то напоминать Ганину картину - два эскалатора, вверх и вниз. Она,
Иоанна, медленно плывет вверх и видит в безлико-условной толпе, плывущей
навстречу, Ганю, который почему-то стоит спиной к движению. Она узнает
сперва лишь его спину и волосы, как на том автопортрете в электричке, она
еще сомневается, он ли это, но вот они поравнялись, и она видит его лицо,
бледное, с закрытыми глазами, похожее на маску. Она кричит ему, но он
проплывает мимо, как неподвижная статуя. Яна видит его гипсово-белое лицо и
бежит вниз, продираясь сквозь толпу, и снова кричит ему и снова он не
слышит, и Яна видит с ужасом, что эскалатор исчезает постепенно вместе с
пассажирами в черной дыре шахты.
Она опять кричит, и, наконец, глаза его раскрываются, лицо оживает, он
видит ее, делает шаг по ступеньке вверх навстречу, слабо улыбается,
неудержимо заваливаясь спиной в черноту.