Иванова Юлия. Дремучие двери

Делу Божию на земле, служить мостом между Небом и невоцерковленным народом.
Но элита, вместе с другими хищниками, не пасла народ, а стригла, резала и
пожирала. Не только тела, но и души, заставляя "купленных дорогой ценой"
детей Неба работать на свою похоть, а не на Замысел, развращая души, подобно
князю Нехлюдову. Сеяли тлетворную разрушительную заразу неразумного
безудержного хотения, ответную жажду крови и революций.
Осужденный всей передовой русской совестью "высший свет" и примкнувшие
к нему сословия, Вампирия царей, дворян и обслуги. А также, к сожалению,
определенной части духовенства, освящавшего чуждый Замыслу строй. Передовая
часть общества стала называться интеллигенцией. Якобы ставка на разум, ибо
родовитость себя не оправдала. В конце концов, все смыла волна гнева Божия,
революционный девятый вал.
Скинув иго вампиров в лице так называемого "света", оказавшегося тьмой,
народ попал в рабство уже собственной тьмы и бездуховности, стал не
свободным, а "отвязанным", сорвавшимся с цепи зверем, и растерзал многих
своих освободителей-безбожников, которые, имея отрицательную программу, не
могли предложить ничего конкретно положительного.
Но оставался вписанный в сердца Закон, вековые православные соборные
традиции, народная память о некогда Святой Руси, на которую, сознательно или
интуитивно сделал ставку Иосиф. Пастырь, ведомый высшей силой. И моя задача
доказать - Божией, а не дьявольской. Он использовал змеиные приемы, его
добро было с кулаками, он выл с волками по-волчьи, но плоды - несколько
поколений советских людей - друживших, чисто любивших, защищавших Родину,
строивших, кормивших голодного, воспитывавших детей в рамках заповедей,
врачевавших бесплатно, - жатва Господня от этого дерева была обильной и, в
основном, "доброй", несмотря на огромное количество невинных жертв... Хотя
есть ли невиновные в этом едином по Замыслу человеческом Целом?
"Инженеры человеческих душ" призваны были совершить внутреннюю
революцию на основе православной этики - освобождение от рабства Мамоны
/неразумного гиперболизированного хотения, нарушающего Замысел, звериных
инстинктов, права сильного/. Утверждение нравственной чистоты, осуждение
эгоизма, эгоцентризма, зазнайства, идолопоклонства...
То есть власть фактически призывала интеллигенцию вершить дело Божье на
земле, называя это построением Светлого Будущего, коммунизма. Борьба с
вампирами, внутренними и внешними, строительство "крепости", ликвидация
голода, неграмотностти, богопротивных сфер бизнеса, обслуживавших некогда
похоть правящих классов, общечеловеческий грех... Здоровье народа,
физическое и моральное, спорт. Формирование новой идеологии на основе
Замысла. А тем временем уже с первых шагов новой власти появились первые
советские оборотни.
Итак, советская интеллигенция являлась по замыслу Иосифа
интеллектуально-творческой элитной частью населения, призванной охранять
народ от "враждебной идеологии" окружающей Вампирии, чьи "свободы", по
убеждению Иосифа, защищали несметные богатства и права Вавилонской
апокалиптической блудницы.
"Выйди от нее, народ Мой".
Дар слова - величайший у Неба. "Я сказал: вы - боги и сыны Вышнего все
вы"... "Твори, выдумывай, пробуй!". Твори новый мир - людей, обстоятельства,
события, великое и малое, леса и города, хижины и дворцы... Новые миры
сходят с твоего пера и волшебным образом живут своей, уже неподвластной тебе
жизнью. Живут среди людей, влияя на их судьбы, преобразуя сознание целых
поколений, поддерживая, укрепляя идущих, освещая им путь к Истине...
Вот что такое слово - "полководец человечьей силы". "Марш, чтоб время
сзади ядрами рвалось," - как написал Владимир Владимирович...
В этой жизни умирать не ново.
Сделать жизнь - значительно трудней.
Творить людей, часто более реальных, чем мы, живые. Во всяком случае,
бессмертных. Давно уже нет Александра Сергеевича, его эпохи, современников,
два столетия прошло, а Германн до сих пор в каждом из нас жаждет узнать три
карты. И в отчаянии и надежде ждет его юная Лиза...

И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый...И Бога глас ко мне воззвал:
"Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей".

Это тоже бессмертно. Иосиф сделал противостояние Мамоне не личным
подвигом каждого, а образом жизни страны. "Сделать жизнь значительно
трудней"... Они, к сожалению, перерождались или стрелялись...
Александр Сергеевич как никто понимал, особенно к концу жизни, эту
страшную смертельную схватку Света с тьмой, добра со злом, являющуюся
главным содержанием истории. И высокую миссию обладающего даром слова, из-
под пера которого выходят порой не только "звуки сладкие", нет, - стрелы
огненные, пушечные ядра, ракеты иных миров, способные нести людям жизнь или
смерть, творящие свое губительное или благое действо в течение многих веков
после выстрела.
"Горе тем, от кого приходят соблазны"... И если исторический процесс -
это многократно повторяемый цикл "посев-жатва", то позвольте вопрос к
обладающим даром слова: "Что же вы сеете, господа?" Вопросик этот воистину
становится обвинительным или оправдательным актом вселенского значения, ибо
человеческая душа ценнее Творцу всей материи мира. А ты удерживаешь от
пропасти или толкаешь в нее тысячи современников и потомков.
И чем талантливее произведение, тем страшнее заблудиться в главном: на
кого ты работаешь?

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
1937г. Участие в работе Чрезвычайного 17 Всероссийского съезда
Советов. Доклад на пленуме ЦК "О недостатках партийной работы и мерах
ликвидации троцкистов и других двурушников". "Письмо "Об учебнике истории
ВКПб". Обсуждение плана беспосадочного перелета Москва - Северный полюс -
Соединенные Штаты Америки. Участие в совещании с работниками текстильной
промышленности. Выдвигается по всей стране первым кандидатом в депутаты
Верховного Совета СССР. Участие в совещании руководящих работников и
стахановцев металлургической промышленности.


* * *


Лишь спустя много лет Иоанна узнает, что означало таинственное ДИГИД,
которое она нацарапала, усыпленная цыганистой дамой.
Это был Ганин код, никому не известный пароль, своеобразная игра с
самим собой. Так он себя ободрял, успокаивал, обличал в зависимости от
ситуации, иронизировал.
ДИГИД - таинственное слово, читающееся туда-сюда одинаково, могло
означать бесконечно много.
Даренов Игнатий Готов Идти Дальше.
Дамы и Господин Игнатий Даренов.
Дурно Играете, Господин Игнатий Даренов!
Долги и Горести Игнатия Даренова.
Даренов Игнатий - Гроза Известных Дураков.
Даренов Игнатий - Гордец и Дубина.
Ну и так далее.
Обычно перед сном, или когда было особенно трудно, он играл с этим
словом, составляя для себя очередной рецепт бытия.
Знал о нем он и только он - одна из немногих истин, в которых он был
уверен. В незримой стене, охраняющей внутреннее "Я" от прочего мира, не
подвластной, казалось, никаким внешним стихиям и грабежу, где-то
образовалась брешь! Бедный Ганя все еще пытался произвести расследование.
Он выхватил у нее листок, в который уже косил осоловелые глаза Радик, и
сунул в карман.
- Стойте, куда вы меня тащите?
- Будем танцевать. Может, оставят в покое...
Танцы происходили в полутемном холле необъятной тагеевской квартиры.
Обстановка была богемной - свечи, пушистый ковер под ногами.
- Сапоги велено снимать, - предупредили их. Дамы и впрямь были в
чулках.
Уже ничему не удивляющаяся Иоанна послушно стянула сапоги под
нетерпеливым взглядом Даренова, руки не слушались. Перспектива оказаться в
его объятиях повергла ее в смятение. Если это "то самое", да еще возведенное
в энную степень, тогда надо срочно бежать. С некоторых пор она, в отличие от
большинства человечества, ненавидела это рабское состояние зависимости от
другого, болезненную жажду сближения, все более интимных прикосновений, от
которых земля уходила из-под ног. Это сулящее невесть что предвкушение
неизведанного напитка, а в результате традиционное пресыщение или еще
большая жажда. Выражаясь циничным карточным языком - или недобор, или
перебор, но чтоб "очко" - никогда. Собственно говоря, - пришла к выводу
Иоанна, - такова трагедия всех наших вожделений, всех мечтаний, начиная с
тарелки пельменей и кончая самыми высокими устремлениями вдохновения и ума.
Или ты еще голоден, или уже объелся; едва достигнув цели, уже скучаешь и
ищешь глазами другую цель. Мысль же, что удовольствие и смысл - в самом
процессе хотения, вызывала у Яны тоску.
Во всем этом угадывался некий дьявольский обман, особенно в любовных
делах, когда в момент, казалось бы, наивысшего единения, экстаза, вдруг
низвергаешься в пропасть беспросветного одиночества. Изощренный секс, своего
рода эротическое гурманство, как и всякое гурманство, хоть и якобы
продлевало "процесс", но если с великим трудом достал билет на Баха, вряд ли
тебя удовлетворит кордебалет, пусть самого что ни на есть экстракласса.
И добропорядочная семейная идиллия, дети, родовая необходимость, венчающие
акт любви, вызывали у нее едва ли не больший протест, чем кордебалет вместо
Баха. Собственно говоря, она ничего не имела против добропорядочной семьи
или изощренного секса, но эти два возможных венца любви /впрочем, иногда
прекрасно уживающиеся/, не имели к любви никакого отношения. Результат ни в
коей мере не соответствовал чаяниям, он просто был принципиально иным.
Допустим, ловишь синюю птицу, а в руках оказывается курица, пусть жареная и
вкусная. Или аист с ребенком.
Пройдут годы и, отбиваясь от комаров на балконе лужинской дачи, Иоанна
услышит с нижней террасы кое-какие мысли, помогающие разгадать тайну любви.
Но это потом. А пока Яна, утопая в синтетической траве ковра, с ужасом
шагнула в нетерпеливо протянутые руки Даренова. Так, наверное, она бы шла в
объятия питона.
А он, похоже, думал только о своем ДИГИДе.
Первое прикосновение, начало мучительной обманной игры, начало не
знающей утоления жажды, сладкого рабства и болезни. Ухабистой дороги в
никуда...
Однако вышло совсем не так.
Не было ни искры, ни флюидов, ни молний, предвестников надвигающегося
пожара.
Не было ни огня, ни льда, ни начала, ни конца. Когда Иоанна положила
ладони на плечи Даренову, в первую секунду ощутив обостренно изломанную
колючесть свитера, когда его руки сомкнулись на ее спине где-то на уровне
лопаток, когда он притянул ее к себе, и щека ее ткнулась в теплый вырез на
шее свитера, с этого момента время остановилось.
В остановившемся времени их "Я" растворились друг в друге мгновенно и
полно, как два случайно соприкоснувшихся шарика ртути.
Новое их состояние не определялось словом "МЫ", это было "Я", их общее
"Я", единое и нераздельное, непостижимым образом не просто соединившее
два прежних "Я", но преобразовавшее их в нечто третье, качественно иное,
исцеленное от одиночества и вечной жажды своего другого "Я", как бы
воссозданное заново из осколков, в прежней полноте какого-то неземного
первозданного бытия.
Новое "Я" было до краев наполнено счастьем. Казалось, одно неосторожное
движение, и счастье польется через край на нейлоновую траву под ногами, по
которой призрачными силуэтами двигались танцующие.
Оба молчали, потому что все слова, включая и таинственное ДИГИД, ничего
не значили в этом новом бытии, растворившем без остатка сами прежние их
жизни в блаженной полноте вечно пребывающего счастья.
Сколько это длилось? Минуту? Пять? Час? Голубовато-серебряная Регина,
как девятый вал, гневно обрушилась на них, снова рассекла пополам и смыла
Ганю - именно смыла, как показалось Иоанне, будто после кораблекрушения
очнувшейся на поросшем нейлоновой травой берегу.
Магнитофон продолжал мурлыкать, но танцующих не было - все опять
убежали слушать Высоцкого, у которого открылось второе дыхание. Он пел за
стеной про Нинку с Ордынки, рядом с Яной колыхался "тепленький" Радик с ее
сапогами в одной руке и альбомом Дега в другой.
В машине он признается, что альбом ему уступила по себестоимости Регина
при условии, что через четверть часа Синегина исчезнет из тагеевской
квартиры.
Награду Радик заработал честно. Яна понимала, что всякое чудо должно
когда-либо кончиться, и безропотно дала себя увести по-английски. Она гнала
машину по ночной Москве в направлении дома Радика, храпящего рядом в обнимку
с альбомом, размышляла, как вручить неподъемный груз свирепой его супруге
/лучше всего, наверное, прислонить к стене у двери квартиры, нажать кнопку
звонка и шмыгнуть назад в лифт/, а чудо продолжало жить в ней. Не Ганя во
плоти, как полчаса назад, но и не голодная память о нем. Верный залог чуда -
волшебное слово, его код, заменяющий лампу Алладина. Поворот пространства и
времени - и чудо опять состоится, оно принадлежит ей, как эта лампа, как
Синяя Птица, которая летает себе где-то в подземелье, но стоит лишь подумать
"Ганя", и слышна небесная музыка ее полета, и голубое сияние пробивается в
тишину сквозь заляпанные октябрьской грязью стекла.
Так будет и вечером в машине, и утром следующего дня, и потом в
Болшеве, куда она назавтра уедет писать очередную серию. У себя в номере за
письменным столом или прогуливаясь взад-вперед по асфальтовым дорожкам в
бурых заплатах мертвых листьев, в спутанных хвойных, как медвежья шерсть,
клочьях, - все это вместе зябко шевелилось, вздрагивало от ветра и
срывающихся с деревьев капель, - или в столовой среди жующих ртов, словесных
бурь в тарелках супа, сражений ножей и вилок - кому кусок пирога побольше,
кому с какой начинкой, а кому и с терновым венцом из шоколада - в этом храме
творчества, где полагалось творить на полную стоимость путевки, Иоанна вдруг
в самые неожиданные минуты слышала пенье Синей Птицы и вновь оказывалась в
поднебесье на нейлоновой траве тагеевской квартиры. И останавливалось время,
и сценарные джинны, жаждущие материализации, согласно договорным срокам и
производственному плану, все дела земные уже не могли прорваться к ее душе
сквозь магический круг по имени Ганя.
Но дела все-таки делались, персонажи материализовывались, и в
последующие месяцы, вернувшись из Болшева, Яна будет часто встречать в
мосфильмовских коридорах Регину, оказавшуюся художницей по костюмам, причем
по отзывам, весьма талантливой. Во всяком случае, собственные Регинины
туалеты были сногсшибательными, ни разу не видела ее Яна в одном и том же
наряде. На Мосфильм Регина устроилась со скрипом "и не без помощи
твоего благоверного", как она не без подтекста сообщила Иоанне. Это была
месть за альбом Дега. Выпад достиг цели - Яна почувствовала знакомый укол
ревности, но почему-то в отношении Гани привычное это чувство полностью
молчало. Просто встреча с Региной приманила Чудо-Птицу, такое же действие
произвела бы, наверное, Ганина учительница, его зубной врач, мольберт,
авторучка - все, имеющее к нему какое-то отношение. Регина говорила о том, о
сем, ожидая, когда Иоанна сама спросит о Гане, а та слышала где-то над
пеналами мосфильмовских коридоров шелест дивных крыльев и отсутствующе
улыбалась. Наконец, сдавшись, Регина все же переводила разговор на Ганю.
Слушала Яна охотно, задавала вопросы, но ничего крамольного в этих вопросах
Регина не обнаруживала, что как раз и казалось ей самым что ни на есть
подозрительным. И сбитая с толку Регина удалялась в мосфильмовский буфет
пить кофе в полной уверенности, что Синегина ведет какую-то чересчур тонкую
игру.
Они часто встречались, они искали встречи друг с другом. Яна - чтобы
послушать о Гане, Регина - выяснить, что же все-таки произошло с тех пор,
как она уступила по себестоимости альбом Дега. Регина рассказывала, как
Даренову завидуют, как его затирают и третируют, о ценах на его картины,
которые потом за бугром продают втридорога, о друзьях-нахлебниках и бабах-
прилипалах, о каких-то Маше и Даше, ленинградских шлюхах, которые никак не
могут его поделить и устраивают между собой публичные разборки - Яна
слушала, улыбалась и видела дивные голубые отблески на скучных стенах.
А потом что-то произошло. Регина надулась. Пришел конец их странной
дружбе, совместным визитам в буфет и изнурительно-волнующим разговорам
вокруг да около. Регина заняла глухую оборону, шипела при ее приближении и
показывала зубы. А ведь Регина недавно была в Ленинграде... И вот
однажды, когда в буфет завезли чешское пиво, Яне удалось захватить Регину
врасплох за второй бутылкой и, вместе распив третью, кое-что выяснить. Из
реплик Регины - то язвительно-ироничных, то на грани площадной ругани, то
трогательно-обиженных, как у обманутой девочки, стало очевидно, что на
какой-то из новых своих картин Даренов изобразил ее, Яну. Что выставка
проходит в заводском клубе, что вокруг, как всегда, ажиотаж, иностранцы, что
назревает скандал, что за картину с мадам Синегиной дают круглую сумму, но
Даренов ее пока не продает, и надо отдать должное, картина ему удалась. Но
вот вранья она, Регина, не терпит, ведь ей ни от кого ничего не надо, только
не надо вранья - неужели вам не противно самим, товарищи, и так вокруг одна
ложь, так хотя бы между собой...
Глаза ее, готовые вот-вот брызнуть слезами, смотрели с мольбой и
страхом и не желали знать никакой правды. Она жаждала, чтоб Яна ее
разуверила, пусть солгав. А Яна молчала. Правды она сама не знала. Любое
утверждение относительно Гани казалось ложью или кощунством, а говорить что-
то надо было. Ситуацию спас внезапно появившийся в буфете Денис, как всегда
стремительный, отрешенный от всего, кроме дела, и весь в делах. "Ледокол",
как его называли на студии. Он беспрепятственно прошел, разрезав плечом
очередь, к буфетчице, и пока та металась под стойкой и за стойкой, -
бифштекс, салат, кофе, - серо-стальные глаза его проплыли над толпой, на
секунду задержались на жене и, как подозревала Яна, любовнице, выясняющих
отношения, и тут же переключился на более интересный объект.
- Юра, ты меня слышишь? На сегодня все отменяется, предупреди людей.
Буду через пять минут.
И направился с подносом на ближайшее свободное место.
Но обстановка уже разрядилась. Глаза у Регины высохли, она проводила
долгим взглядом спину Дениса и чуть заметно улыбнулась якобы чему-то
своему, но улыбка была адресована Яне. Выпад, выигранное очко. Яна
воспользовалась передышкой и бежала с поля боя.
Таинственная Ганина картина не давала покоя. Назавтра, сославшись на
необходимость навестить за городом больную приятельницу, Яна села в ночной
ленинградский поезд с намерением: 1. Позвонить на Ленфильм и узнать адрес
клуба, где выставка Даренова. 2. Посмотреть картину. 3. Остаток дня провести
в Эрмитаже и вечером отбыть домой.
Вначале все шло по плану. С обратным билетом в сумочке Яна подошла к
обшарпанному закопченному зданию на окраине Ленинграда. Часы ее показывали
без пяти десять, сердце, казалось, тукало в одном с ними бешеном ритме.
Гардеробщица сказала, что выставка закрыта. Директор клуба, он же,
видимо, руководитель балетного кружка, рафинированный молодой человек в
черном трико и толстых шерстяных носках, которого все звали Илья Ильич,
попутно отдавая команды и показывая па, сообщил Яне, что выставка закрыта до
особого распоряжения, что вокруг слишком много ненужной шумихи, что такой
ажиотаж только вредит Даренову, что он сам распорядился пока никого не
пускать. Что от таких вот несознательных посетителей, вроде Иоанны - и из
Москвы, и подальше, и с востока, и с запада приходится ежедневно отбиваться,
а надо просто немного подождать, иметь терпение, когда страсти улягутся, и
тогда милости просим... Простительно им не понимать, закордонным, но вы-то
свои, зачем же обострять?..
Яна сказала, что ждать не может, что сегодня уезжает. И предъявила
билет и удостоверение союза кинематографистов.
- Ну хоть на пять минут, никто не узнает...
- Сами же раззвоните. Люба, ну что вы такое изображаете?.. С ее
билетом в руке Илья Ильич смерчем пронесся по залу под хмуро-завистливые
взгляды танцоров и снова притормозил возле Яны, тяжело дыша.
- В общем, только с разрешения Даренова. Хотите - ждите, попробуем
позвонить в перерыв.
Иоанна ждала, зачем-то продолжая сжимать в руке билет. Телефон был на
первом этаже в директорском кабинете, заваленном знаменами, кубками,
вымпелами и спортинвентарем. Клуб жил своей жизнью - где-то прыгали, топали,
стучали по мячу, по клавишам пианино и пели хором.
- Игнатий, это Илья. Тут одна дама рвется, из Москвы. Вот и я говорю,
никаких дам. Объясни ей по-русски, мне уже надоело.
Он сует Иоанне трубку, Ганя на том конце провода. Сердце подпрыгнуло и
остановилось в горле, не давая дышать.
- Это я... Иоанна...
Трубка молчала. Только это молчание по имени "Ганя" да застрявшее в
горле сердце. Потом она услышала его голос. Тихий, будто с того света:
- Кто это?
- Иоанна. Я только на один день.
Снова молчание, долгое, как затяжной прыжок без парашюта. Наконец,
парашют раскрылся. Теперь голос прозвучал неожиданно близко. Всего одна
надтреснутая где-то на полуслове фраза:
- Дай Илье трубку.
Трубка будто вросла в ладонь. Заставила себя разжать руку, почти
ненавидя Илью Ильича, отобравшего у нее Ганин голос.
Она уже позабыла, к чему, собственно, весь сыр-бор, и шла за директором
с балетной его походкой снова на второй этаж, с трудом соображая, куда и
зачем ее ведут. Синяя птица осталась внизу, в директорском кабинете, заливая
теплом трепетного голубого дыхания флаги, вымпелы, выцветшие плакаты и
спортинвентарь. У нее был Ганин голос:
- "Дай Илье трубку"...
Щелкнул в замке ключ.
- Экспозиция была в двух залах, пока все собрано здесь. Надеюсь, вы не
клептоманка и не вандалка - не обижайтесь, у нас тут кого только не
отлавливали - и милицию вызывали, и скорую... Гений - явление космическое,
обостренно действует на психику окружающих. Как луна, например. Слыхали, что
с некоторыми творится в полнолуние?
- Илья Ильич!.. - разнеслось по коридору.
- Извините, мне на репетицию. Я вас запру минут но сорок - Даренов
велел запереть. И не вздумайте курить.
- Некурящая и без комплексов.
Перспектива оказаться запертой среди Ганиных картин ужасала, но иного
пути не было. Никаких комплексов. Стихли в коридоре шаги Ильи Ильича.
Стараясь не вглядываться в развешанные и расставленные повсюду мрачные
порождения Ганиной фантазии - кое-что она уже видала у Регины, - Яна обошла
комнату и сразу нашла, что искала. Картина висела особняком, низко, примерно
в метре от пола. Сбоку падал свет от окна.
Она подходила все ближе, постепенно погружаясь в картину, как в сон...

ПРЕДДВЕРИЕ 28

"Женщина, которая летом еще говорила, что без накрашенных губ чувствует
себя хуже, чем если б она пришла в общество голой - перестала делать
маникюр, красить губы и делать прическу. - Невестка великого человека". / Из
дневника М. Сванидзе/.
"Я указываю ему на то, что даже люди, несомненно обладающие вкусом,
выставляют его бюсты и портреты - да еще какие! - в местах, к которым
они не имеют никакого отношения, как, например, на выставке Рембрандта. Тут
он становится серьезен. Он высказывает предположение, что это люди, которые
довольно поздно признали существующий режим и теперь стараются доказать свою
преданность с удвоенным усердием. Да, он считает возможным, что тут
действует умысел вредителей, пытающихся таким образом дискредитировать его.
"Подхалимствующий дурак, - сердито сказал Сталин, - приносит больше вреда,
чем сотня врагов". Всю эту шумиху он терпит, заявил он, только потому, что
он знает, какую наивную радость доставляет праздничная суматоха ее
устроителям, и знает, что все это относится к нему не как к отдельному лицу,
а как к представителю течения, утверждающего, что построение
социалистического хозяйства в Советском Союзе важнее, чем перманентная
революция". /Леон Фейхтвангер/
"Глава 2 Конституции - Государственное устройство - перечисляет
множество национальностей, и, когда на московском съезде видишь перед собой
всю эту разнообразную массу голов - грузинских, туркменских, узбекских,
киргизских, таджикских, калмыцких, якутских, - только тогда становится ясно,
какую непомерно трудную задачу представляла проблема объединения этих
национальностей под знаком серпа и молота. На разрешение национальной
проблемы Союзу понадобилось некоторое время. Но теперь он ее окончательно
урегулировал; он доказал, что национализм с интернационализмом сочетать
возможно".
"Любовь советских людей к своей родине не уступает любви фашистов к их
родине; но тут любовь к СОВЕТСКОЙ родине, а это означает, что любовь эта
зиждется не только на мистическом подсознании, но что она скреплена прочным
цементом разума". /Леон Фейхтвангер/
Из показаний подсудимого Радека: "Если спросить о формуле, то это было
возвращение к капитализму, реставрация капитализма. Это было завуалировано.
Первый вариант усиливал капиталистические элементы, речь шла о передаче в
форме концессий значительных экономических объектов и немцам и японцам, об
обязательствах поставки Германии сырья, продовольствия, жиров по ценам ниже
мировых. Внутренние последствия этого были ясны. Вокруг немецко-японских
концессионеров сосредоточиваются интересы частного капитала в России. Кроме
того, вся эта политика была связана с программой восстановления
индивидуального сектора, если не во всем сельском хозяйстве, то в
значительной его части. Но если в первом варианте дело шло о значительном
восстановлении капиталистических элементов, то во втором - контрибуции и их
последствия, передача немцам в случае их требований тех заводов, которые
будут специально ценны для их хозяйства. Так как он в том же самом письме
отдавал себе уже полностью отчет, что это есть возрождение частной торговли