Иванова Юлия. Дремучие двери

марксистского учения. Включая социальное законодательство, строение
политической партии, тактику политической борьбы.
- Разумеется, нельзя вливать молодое вино в старые мехи...
"Православие воспитало душу русского человека. И когда теперь
большевики сделали свой опыт и показали нам человека без Бога, без религии,
без православия, показали его в том состоянии, о котором Достоевский
говорил: "если нет Бога, то все позволено", то весь мир ужаснулся этой
кровожадной, садически-злобной обезьяны. Массовые расстрелы детей,
избиения, пытки, величайшие издевательства - и все это либо по озорству,
хулиганству, злобе или, еще хуже, из корысти - ради вымогательства денег.
"Такое дикое и злое животное, как человек"... Мы воочию видели, во что
превращается этот человек, освободившийся от Бога и назвавший себя
"социалистом". "Человек человеку волк" - вот основной девиз этих страшных
дней".
- Ну, Позитив, что скажешь?
- Лишь то, что теперь больше никакие внешние цепи не сдерживали
разрушительную, накопленную столетиями хищную злобу новоявленных вампиров.
То, что в более-менее скрытой, а порой и в явной форме делали верхи, "звери
алчные, пиявицы ненасытные", упорно не желая этого замечать, теперь творили
низы. Рабское терпение, которое так восхищало хозяев "волов безропотных",
шло отнюдь не от церкви, что и продемонстрировали первые дни революции:

В мире есть царь: этот царь беспощаден,
Голод названье ему.
Водит он армии; в море судами правит;
В артели сгоняет людей,
Ходит за плугом, стоит за плечами
Каменотесцев, ткачей.
Он-то согнал сюда массы народные.
Многие - в страшной борьбе,
К жизни воззвав эти дебри бесплодные,
Гроб обрели здесь себе.
/Ник. Некрасов/

"Человек человеку волк" - вот девиз этих страшных дней, - ужасается
свидетель, - "Большевики показали нам человека без Бога..." А ты бы лучше,
голубчик, в зеркало поглядел. Вы и были "волками", вы и были "людьми без
Бога", хищниками, которые "в Царство Божие не войдут"!

"Мы надрывались под зноем, под холодом,
С вечно согнутой спиной,
Жили в землянках, боролися с голодом,
Мерзли и мокли, болели цингой.
Грабили нас грамотеи-десятники,
Секло начальство, давила нужда..."
- да что там, Иоанне, небось, эти строчки знакомы со школы... -
"Не ужасайся их пения дикого!
С Волхова, с матушки Волги, с Оки,
С разных концов государства великого -
Это все БРАТЬЯ твои - мужики!"

Пришлось ужаснуться. Были "братья", стали "волки". Как и предсказывало
Писание. В наказание за нарушение Замысла. Как и предупреждал Лев
Николаевич: "Рабочая революция с ужасами разрушений и убийств не только
грозит нам, но мы на ней живем уже лет 30 и только пока, кое-как разными
хитростями на время отсрочиваем ее взрыв... Давящие народ классы, кроме
царя, не имеют теперь в глазах нашего народа никакого оправдания; они
держатся в своем положении только насилием, хитростью и оппортунизмом..."
Свидетель С.Аскольдов, философ: "Как всякая тяжелая болезнь
человеческого организма отчасти предваряет смерть и заранее знакомит с нею,
так и революции, являясь наиболее опасными болезнями в жизни государств,
включают в той или иной степени все основные симптомы смерти, которая,
конечно, с религиозной точки зрения является наиболее полным обнаружением
мирового зла... именно революции способствуют РАЗДЕЛЕНИЮ добра и зла,
выявляя и то и другое в наиболее яркой форме. И, как процессы очищения добра
от выявившегося зла, они с религиозной точки имеют некую печать
благодетельности и в сущности наиболее реализуют религиозный смысл истории,
состоящий именно в разделении добра и зла в их созревших формах.
Христианству нечего бояться смерти, как индивидуальной так и
общечеловеческой, так как в смерти погибает лишь то, чему и надлежит
погибать, т.е. злые начала жизни".
- От себя уточним, что речь, разумеется, идет о "смерти второй и
окончательной" - после Суда, а не о земной смерти.
"Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть
предложил я тебе, благословение и проклятие." /Втор.30,1/
"Русская церковь в ее эмпирической земной организации была именно тем
средоточением и основой религиозной жизни, откуда распространилось
расслабление и упадок религиозного духа. Имея мистический страх перед
революцией и согласно с духом христианства отстаивая религиозные основы
существующей власти... - Только я бы сказал "не духа, а буквы", - перебил
сам себя АХ, - ...существующей власти, Церковь, несомненно, перешла
допустимые пределы охранительной политики. Она не видела, что, связывая
свою судьбу и авторитет с судьбою русского самодержавия, она обязывалась и
блюсти некоторое внутреннее достоинство этой формы и если не вмешиваться в
политическую сферу, то по крайней мере быть голосом религиозной совести в
государственной жизни, что взывало к этой совести. Но именно в этой своей
роли совести общественного организма России со времен Петра 1 православная
Церковь была совершенно бездейственна. И в ней начался как бы своего рода
внутренний гнойный процесс, для одних служивший отравой, для других -
соблазном к хуле и отпадению от Церкви и Христианства... Гр. Распутин - это
первый и крупнейший деятель русской революции, ибо именно он был главным
фактором глубочайшего падения видимой русской Церкви, прикосновения ее
болящей язвы до того предела "мертвой коры вещества", за которым начинается
некий мистериум Церкви невидимой. Это именно прикосновение и вызвало в
соответственных мистических глубинах отзвук "довольно". И этим "довольно" и
была русская революция, которая явилась и небывалым кризисом в жизни
православной Церкви."
"Много веков русская Церковь находилась под охраной самодержавия. Но
это состояние охраняемости она превратила в роль политического служения. То
в сознании русского народа, что должно было бы быть носителем святого
начала невидимой души России, "Святой Руси", стало оскорбляющим достоинство
этого начала внешним, загрязненным вместилищем. И охрана, начавшая служить
не к пользе, а к прямому вреду, была снята".
- Я говорю о так называемом "Удерживающем".
- Ты лучше об Иосифе толкуй, не уклоняйся, - проворчал АГ.
- Я только об Иосифе. Исключительно о нем.
- Ладно, по поводу предыдущего свидетельства. Разве смысл христианства
не в соборном спасении, не в несении креста? Чтобы, смиряясь и терпя грехи
и слабости других, в данном случае князей, спасать Целое и этих "князей"?
"Носите немощи друг друга и этим исполните закон Христов..." - так,
кажется, у вашего апостола Павла?
- Я и говорю - была нарушена некая допустимость зла, когда
злокачественные клетки грозят погубить Целое, то есть Замысел, когда
нарушены отношения любящей семьи. Когда необходима кардинальная операция.
Когда "Пусть мертвые хоронят своих мертвецов".
"И русская революция свершилась как нежданный Божий суд... Мы твердо
убеждены, что русская революция не есть дело рук человеческих, хотя
подготовлялась она и человеческими усилиями. Русская революция оказалась
судом не только над политикой и деятелями старого режима, но и над той
частью русского интеллигентного общества, которая эту политику обличала и с
нею боролась. Если бы гуманисты русского общества выступили на одоление
звериного начала русской души в союзе со святыми, то весь тон их обличений
и образ их действий был бы совершенно другой. Но даже выступая "как сила
интеллектуальная", гуманистическое начало было не на высоте своей задачи
именно с точки зрения этого самого разума, поскольку не разбиралось
добросовестно и до конца в тех явлениях, которые оно критиковало и
собиралось преобразовывать. Именно в силу этого русское гуманистическое
движение было глубоко проникнуто примитивным материалистическим духом, не
позволяющим ему даже задуматься о религии, а следовательно, и о святом
начале русской общественности".
"Русский народ оставался по существу чужд гуманизму, зародившемуся и
пребывавшему лишь в русской интеллигенции. И когда в нем, благодаря
совместным влияниям двусторонних соблазнов справа и слева, умер святой,
зверь не покорился человеческому началу, а остался освобожденным от всякого
просветляющего и возвышающего его начала".
- А теперь скажи, сын тьмы, разве я не об Иосифе? Его народ -
озверевший, соратники, - "не желающие разобраться", всякие там ложные
теории, опирающиеся на неверные представления о человеке и Замысле... И
разъяренная сопротивляющаяся Вампирия, внутренняя и внешняя, с которой ему
предстояло сразиться. И никакой опоры, кроме тайной веры в Своего Бога...
Итак, первые месяцы послереволюционной России:
"Вместо ожидаемого царства справедливости в жизни воцарились
обыкновенный "буржуазный" разбой и господство грубой физической силы.
Вооруженные люди отымали имущество у невооруженных и слабых, делая это то в
одиночку, то толпой. К этому и свелась вся "социальная революция", лишенная
какого бы то ни было идеализма. Грабеж привел и к тем результатам, к
которым обыкновенно приводит. В странах, где не обеспечен правопорядок, нет
правосудия и отсутствует общественная безопасность, замирает
предприимчивость, происходит непомерное вздорожание всех продуктов, силе и
насилию противопоставляются обман, лицемерие, стремление уйти в свою
раковину, скрыть от всех свое состояние".
"В своей ненависти к "буржуазному миру", освободив народ от "права",
социалисты вернули его только к исходному моменту развития... "буржуазного
права". В жизни нашей воцарился "зуб за зуб", стали применяться самые
жестокие виды смертной казни и позорящих наказаний, расправ без суда и
разбирательства.
Социализм в области права оказался возвращением к бесправию. Социализм
в области политической дал картину самого отвратительного деспотизма с
исключительными законами, неравенством граждан, повседневными насильями,
отсутствием каких бы то ни было свобод, с истязаниями в тюрьмах и участках,
с массовыми и единичными расстрела ми безоружных".
"Классовая борьба" русского "пролетариата" была феерически
победоносна. Что означают жалкие успехи германских рабочих, добившихся
лишних 200 граммов хлеба, в сравнении с победой русского "рабочего класса",
захватившего в свои руки всю государственную власть, все государственные и
частные имущества! Мы должны были показать всему миру образцы настоящего
социалистического регулирования и питания, и производства, и обмена. И
Ларин и Ленин со всей присущей им серьезностью неоднократно в речах и
статьях развивали и великие преимущества и величественные основы нового
социального строя. Они не ограничились речами, а перешли к осуществлению
своих идей. И показали всему миру, что эти идеи убивают всякую
промышленность, останавливают и разрушают всякое производство, разрушают
все богатства страны, порождают чудовищную и массовую спекуляцию,
обеспечивают верный голод даже при наличности достаточных запасов и
ценность бесчисленных бумажных денег поддерживают лишь обесценением
человеческой крови.
При "социалистических" порядках наступило чрезвычайное понижение
производительности труда. Наши производительные силы при "социализме"
регрессировали к временам петровских крепостных фабрик.
"Рабочий контроль" очень скоро обнаружил свою истинную природу...
Немедленно уничтожалась всякая дисциплина... Знающие, честные работники
изгонялись и даже убивались. Производительность труда понижалась обратно
пропорционально повышению заработной платы".
"Прилив сбережений прекратился не только в банки, но и в
сберегательные кассы. Оказалось, что народ меньше всего верит народной
власти".
"Жизнь строила цены - по законам "буржуазной" экономики. На борьбу
социалистов с началом собственности жизнь ответила стихийным,
непреодолимым, хотя и извращенным, утверждением этого начала в лице
многомиллионной армии "мешочников".
"Такие огромные, массовые, стихийно-неудержимые явления, как отказ
крестьян давать хлеб по твердым ценам при обесцененных деньгах, как
грандиозное развитие мешочничества или катастрофическое падение
производительности труда, стали объясняться "контрреволюционной агитацией"
правых эсеров и меньшевиков или "саботажем" кадетской буржуазии и
интеллигенции... Как люди действия, большевики вместо всяких "экономических
законов" схватились прямо за дубину, ружье и пулемет, стали расстреливать
"спекулянтов" и отбирать их имущество, сажать в тюрьму "саботажников",
создавать вооруженные отряды для похода в деревни за хлебом."
"Главная причина нынешнего краха русского социализма в его ложном и
лживом учении о человеке".
"Никогда Русь не сквернилась таким количеством злодеяний, лжи,
предательства, низости, бездушия, как в год революции. И если раньше, в
годы реакционного квиетизма, человек, слишком выдвигавший напоказ свою
внешнюю религиозность, возбуждал сомнительное к себе отношение, то в годы
революции смелое и открытое исповедание человеком своей религиозной веры
возвышало его над толпой обманутых и озверелых людей. Социалистическая
революция, думая разрушить, утвердила религию в России, очистила и
возвысила служителей церкви, напомнив им о жертвенности их служения."
- Да, такое свидетельство дорогого стоит, - прошипел АГ, - Что
называется, начал этот свидетель Изгоев за упокой, а кончил за здравие. Ибо
вся материя мира...
- Не стоит одной человеческой души, - довольно закончил АХ. - Дальше
еще поучительнее:
"Они заговорили о защите "социалистического отечества", когда от
самого отечества остались только клочки... Возбуждаемые большевиками дела,
"о государственной измене", "о сношениях с иностранными государствами" и
т.д. явились полицейскими расписками в признании своего поражения.
Социалисты в лице своих наиболее последовательных и деятельных
представителей на тяжком для России опыте доказали, что они ничего не
понимали в области высших сторон человеческой души, в тех мотивах, КОТОРЫЕ
ПОДВИГАЮТ ЛЮДЕЙ НА ЗАБВЕНИЕ СВОЕЙ ЛИЧНОСТИ, НА ПРИНЕСЕНИЕ ЕЕ В ЖЕРТВУ
КАКОМУ-ТО ВЫСШЕМУ ЦЕЛОМУ. Все попытки заменить религиозную веру и
патриотизм призывами к инстинктам классовой ненависти, жаждой материального
благополучия или, в крайнем случае, личного властолюбия приводили не к
геройству и самопожертвованию, а к делам трусливой злобы и бесчестного
грабежа."
- Что ты этим хочешь сказать?
- Только то, что Иосиф, видимо, понимал кое-что "в области высших
сторон человеческой души", ибо при нем тысячи людей шли и на "забвение
своей личности" и на "принесение ее в жертву высшему целому".
"На основании своих фантастических объективных законов они поделили
человечество на различные группы мелкой, средней и крупной буржуазии,
пролетариата и т.д. Они вообразили, что это не просто методологические
абстрактные построения их ума, а действительные реальности, что будто бы
члены этих групп подчиняются различным "социально-экономическим законам".
Они представляли себе, будто на самом деле "буржуи" мыслят по-буржуазному,
а пролетариат особо, по-социалистически. Первое же столкновение с
действительностью разрушило все эти воздушные замки. Рабочие сплошь
оказались такими же "буржуями", как и остальные люди. И социалисты... не
замедлили убедиться, что пролетариат глубоко заражен "мелкобуржуазным ядом"
и не желает работать за общий со всеми паек, без индивидуальной выгоды...
Вся экономическая политика русских социалистов сводилась к тому, что все
новые и новые и более широкие круги народа объявлялись буржуазными,
мелкобуржуазными и контрреволюционными. Все население России, кроме кучки
красноармейцев и большевистских властей оказалось "мелкобуржуазным", да и
"социалистичность" этих последних подвергалась большому сомнению".
"В настоящее время социалисты более трусливые и менее честные, хотя и
более умные, чем большевистские теоретики, пытаются отвести ответственность
за русские события от социализма и свалить ее на большевиков. Нас может
интересовать лишь общественно-политическая сторона дела. С этой стороны
большевики в сравнении с другими русскими социалистами должны быть
поставлены на значительно высшую ступень. Эти люди имели, наконец, мужество
осуществить свои идеи в жизни. Они показали социализм в осуществлении. Иным
он быть не мог. Иных результатов ждать от него нельзя. Урок получился
страшный, но, быть может, иного пути к нашему оздоровлению не было".
/С.Аскольдов. 1918 г./
Иосиф, в отличие от своих фанатичных соратников, не питал никаких
иллюзий ни относительно социализма, ни человеческой природы. Все люди -
потенциальные оборотни, вампиры, ждущие лишь тьмы, полночи, чтобы отрасли у
них клыки, когти, гениталии чудовищных размеров, чрево необъятное, чтобы
можно было впиться в первую беззащитную плоть и душу.
В его Антивампирии вурдалакам и хищникам не будет житья - уж он об
этом позаботится! Они боятся осинового кола и света... С кольями проблемы
не будет, что же касается света... Пусть он будет искусственным, но мы
просветим каждого. Мы построим Великую Крепость и выставим неподкупную
охрану. Я отменю тьму и полночь, и ни один кровосос не прорвется к моему
народу. Неважно, как мы назовем его, но это будет первое в мире царство
Света. Антивампирия. Пусть искусственного, но света!
Иосиф любил слово "свет". Песни, где оно есть. Назвал фильм "Светлый
путь" и дочку - Светланой.
Святой с радостью отдаст все до последней рубашки, Человек - отдаст
лишнее, Вампир - тянет все в свою пасть, как черная дыра. "Лежащий во зле"
мир принадлежит вампирам, они поделили Вампирию на зоны, время от времени
устраивая грызню, вовлекая всех в эту бойню. Напридумывали "права и
законы" чтобы как-то ограничить и упорядочить безудержные аппетиты друг
друга.
Иосиф плевал на всякие там "измы" - он задумал заповедник посреди
Вампирии, где хищникам не будет житья... А "измы", которым поклоняются его
соратники-идолопоклонцы, для него - всего лишь кирпичи, из которых он
будет возводить стены будущей крепости. Годится - в дело, гнилой - на
свалку.
Он еще не знал, как надо, но он твердо знал, как не надо.
"Так говорит Господь Бог: вот Я - на пастырей, и взыщу овец Моих от
руки их и не дам им более пасти овец, и не будут более пастыри пасти самих
себя, и исторгну овец Моих из челюстей их, и не будут они пищею их.
Потерявшуюся отыщу и угнанную возвращу, и пораненную перевяжу, и
больную укреплю, а РАЗЖИРЕВШУЮ И БУЙНУЮ ИСТРЕБЛЮ; буду пасти их по правде.
Так как вы толкаете боком и плечом, и рогами своими бодаете всех
слабых, доколе не вытолкаете их вон, то я спасу овец Моих, и они не будут
уже расхищаемы, и рассужу между овцою и овцою. И поставлю над ними одного
пастыря, который будет пасти их, раба Моего Давида; он будет пасти их и он
будет у них пастырем". /Иез.34,10,16,21-23/
- Так что как видишь, сын тьмы, уже был в истории опыт Антивампирии.
Иосиф еще с семинарии знал это место из "Иезекииля" наизусть... Кстати,
одно из его подпольных имен - "Давид"...
- Весьма сомнительная версия в атеистическом государстве... И ты
всерьез собираешься на ней строить защиту?
Ну для начала приведу хотя бы свидетельство "злейшего соратника"
Иосифа Льва Троцкого: "Наши дороги так давно и так далеко разошлись, и он в
моих глазах является в такой мере орудием чуждых мне и враждебных
исторических сил, что мои личные чувства по отношению к нему мало
отличаются от чувств к Гитлеру или японскому микадо".


* * *


И его вдруг повернувшееся к окну лицо с сомкнутыми веками, таинственно
белеющее в темноте.
Потом начнет светать, и лицо с каждым мгновением рассвета меняется, и
это чудо, от которого она не может оторваться, хоть и боится до смерти, что
Павлин может проснуться. Она наблюдает за ним сквозь ресницы, и кажется, что
они оба где-то глубоко под водой.
Яна знает, что вскоре провалится в беспробудный сон, а когда проснется,
Павлин уже бесследно исчезнет, как и полагается чуду, и раскладушка будет
стоять на прежнем месте в чулане, будто и не было никакого Павлина. И
начнутся долгие дни ожидания хоть какой-то весточки, звонка, дни
добровольных дежурств в редакции возле телефона, когда все будет валиться из
рук, а от каждого звонка перехватывать дыхание. И хуже всего будет
одиночество, абсолютная невозможность хоть кому-то признаться в этом
наваждении, заболевании под названием Павлин.
Пижон, стиляга, чужак.
И почему-то абсолютная невозможность самой снять трубку и набрать его
номер. Не только трубку редакционного аппарата, но и потом в Москве, куда
она приедет сдавать зимнюю сессию, ни на секунду не мелькнет у нее даже
мысль зайти в любую будку и за две копейки решить все проблемы.
Обложившись книгами, она будет сидеть в факультетской читалке на
Моховой вместе с другими мучениками-заочниками, и двухнедельная бешеная
скачка "галопом по Европам", шокирующая, подобно нашествию татарской орды,
степенных, привыкших к обстоятельным семинарам преподавателей, почти
излечит ее от наваждения. Новые друзья со всего Союза. Их совместные
воинственные набеги на экзаменаторов, шантаж, слезы, самые невероятные
легенды, сентиментальные и романтичные, изысканная дипломатия, которой
позавидовал бы Талейран, хитроумнейшие приспособления для подсказок и
шпаргалок - катушки с резинками, нашитые под юбкой карманы, бедра,
исписанные под капроном событиями и датами - все для заветной оценки в
зачетке. Все это будет похоже на веселую авантюрную игру, но однако с
необходимой дозой серьезности, дающей играющим в нее двадцати-сорокалетним
дядям и тетям богатый ассортимент достаточно острых ощущений.
И особенной отрадой будет короткая, двухнедельная их дружба,
сплоченность, замечательная именно своей краткостью, ощущением того, что эта
сплотившая их детско-взрослая игра вот-вот кончится, Коли-Маши вновь станут
Николаями Сергеевичами и Марьями Петровнами, литсотрудника ми, спецкорами,
корректорами, папами и мамами - некоторые даже дедушками, и разъедутся,
разлетятся в повседневную взрослую свою жизнь до следующей сессии.
- Ребята, сюда! Яна знает "Ломоносов - журналист"! Погоди, я за Ноннкой
сбегаю.
- Яна, держи шпоры по языкознанию, потом Сашке отдашь.
И ужас, мольба о помощи в глазах прославленного футболиста-заочника во
время зачетного диктанта:
"Матрена Саввишна подложила фельдфебелю и фельдъегерю винегрету и под
аккомпанемент граммофона завела разговор об акклиматизации..."
А после очередного штурма - пиршества в шашлычной на Никитской,
журналистские рассказы, споры со всеми преимуществами той самой "взрослости"
и жизненного опыта, что делало эти импровизированные встречи, возможно, куда
более ценными, чем обычные студенческие семинары. И чудаковатый надежный
Ромка из первого Меда, их вечерние прогулки от закрывающейся в десять
читалки до Павелецкой, где Яна ночует у маминой приятельницы Светы.
Покачивающаяся в Ромкиной руке пудовая авоська с книгами, выпрошенными ею на
ночь у библиотекарши. Слезы из глаз от ледяного ветра на Каменном мосту, -
"Иди за мной, тогда не будет продувать". Ромка похож с этой авоськой на
заботливого отца семейства. Темное мешковатое пальто без всяких претензий на
моду, шаркающая, чуть косолапая походка. И на секунду больно, как хлыстом,
полоснет воспоминание о Павлине, его поистине ковбойской поступи, в которой,
как она потом поймет, он потрясающе копировал Юла Бриннера. И запретные
стиляжьи джинсы, и пестрое оперение, идущее ему, как кожа ядовитой змее.
Кузнецкий мост, Пятницкая, и дальше по трамвайным путям... Их обеды -
не в студенческой столовой, а в кафе на Горького, из-за которых, весьма
разорительных для студенческого кармана, Ромке потом придется завязать
поясок - это она сообразит потом и устыдится, ибо по сравнению с Ромкой была
миллионершей - ежемесячный оклад плюс гонорары.
- Трамвай! Сядем?
- Целый день сидела. Японцы говорят - десять тысяч шагов в день.
- Им легко говорить, там тепло.
- Замерзла - бежим. Ну вот, а говоришь - разрядница.
- Давай фору - авоська в 15 кг. Старт!
Они бегут вдоль трамвайных путей по темной морозной улице, редкие
прохожие шарахаются, испуганно жмутся к заборам и стенам. У кирпичного дома
прощаются, предстоит ночь зубрежки. Проветренные мозги теперь способны
вместить все книги в авоське.
Однажды Ромка вытащил ее на каток ЦПКО. Каталась Яна средне, да и
взятые напрокат ботинки вихлялись на ногах. Доковыляв до скамьи, Яна будет
прикидывать, что лучше - ковылять ли назад к гардеробу, или, сбросив
ботинки, дошлепать туда в шерстяных носках? И тогда вдруг Ромка неизвестно
откуда добудет белую тесьму, натуго зашнурует ее видавшие виды "гаги", и они
полетят по кругу - в крепкой перевязи его рук, в надежном пространстве
которых ничего не может случиться дурного, и Яна поверит, что не упадет, не
расквасит нос, что она неуязвима и бессмертна, как Антей на земле.
Нечто похожее она испытывала лишь в раннем детстве, на руках у отца.
Самолет и летчик, гонщик и автомобиль - они несутся, обгоняя всех. Вжик,
вжик! Рассекая чьи-то спины, шарфы, свитера, испуганные лица. И плевать ей
на Павлина. Она больше не думает о нем. Она думает о том, что совсем о нем
не думает.
Однажды, когда после очередного зачета они спешили в "Уран", на
Сретенке упадет прохожий. Яна услышит крики "Врача! Врача!", увидит, что
Роман куда-то исчез и не сразу сообразит, что он и есть врач, что это вокруг
него сомкнулась толпа. Она будет искать его глазами, узнает его голос:
- Всем назад, дайте воздуха!
Толпа раздастся, она нырнет в просвет и увидит Романа без пальто и
пиджака, на коленях над чем-то распростертым, безжизненным, страшным этой
распростертостью прямо на снежном месиве тротуара и синюшной серостью губ,
волосинками на голой груди, куда ритмично и неправдоподобно глубоко
погружаются его руки с засученными до локтя рукавами рубахи.