Иванова Юлия. Дремучие двери

Яна во время съемок на Рижском взморье встретила в "Жемчужине" веселую
компанию южан, удравших от всевидевшего секретарского ока под крылышко
братьев-прибалтов, которые на их кошт весьма весело с ними гудели. И Хельге
была дома, приезжая на лето к южному морю и солнцу.
"Мой адрес не дом и не улица, мой адрес - Советский Союз!", - все это
было, ее страна со всеми нелепостями и недостатками, которую она всем
сердцем любила, и вообще нелепо доказывать лягушке, что море лучше болота,
или белому медведю, что его родное Заполярье хуже тропиков, ибо там холодно
и нет лиан.
Но до грядущего, хоть и было "подать рукой", но оставалось еще полтора
десятилетия, и Яна, заставив себя в тот безумный день все-таки притащиться
на съемку по жаре на местном дребезжащем автобусе, подставить щеки для
поцелуев - одну Денису, а другую - несгибаемому Павке Кольчугину, которому,
к счастью, как и всей группе, как и всегда на съемках, до нее не было
никакого дела. Придуманный ею мир жил своей жизнью, группа нервничала,
спешила, опасаясь, что погода вот-вот испортится, потому что ветер с моря, и
когда все умчались снимать графоманский Денисов шедевр - сцену над
пропастью, где Кольчугин в смертельной схватке одолевал пастуха, владельца
тайного макового поля, почему-то каратиста, - этот эпизод Яна еще в Москве
обозвала "над пропастью во лжи" - оставив их снимать над пропастью
невыспавшегося Кравченко, Яна просидит в одиночестве несколько часов в
киношном рафике, на стоянке возле туалета.
"Дети разных народов", прибывшие на отдых по профпутевкам и дикарями по
баснословно дешевым авиабилетам и по еще дешевле - железнодорожным, наевшись
и напившись до отвала за какой-нибудь червонец с носа /мамалыга с сыром и
аджикой, копченое мясо, зелень, вино и форель, да, да форель!/ - шныряли
мимо в туалет, покуривали "Яву" по 40 коп. пачка, кадрились, не подозревая,
что живут в империи зла и тюрьме народов, что не за горами счастливое время,
когда они упорной борьбой завоюют право больше никогда не появляться в этом
волшебном краю, когда у каждого будет свой собственный край-рай, выбраться
из которого большинству будет не по карману, да и многие прекрасные края
станут фронтами, где можно будет вволю пострелять друг в друга за свободу
отказаться от большого дома во имя отдельной суверенной комнаты. И на месте,
где сейчас стоит рафик, тоже в разгар бархатного сезона будет лежать убитый
чернокудрявый подросток - грузин или абхазец - кто их разберет? - в
окровавленной футболке с Микки Маусом. И эта веселая мышь в алом подтеке на
ткани покажется особенно страшной.
Но тогда самая мрачная шизофреническая фантазия не могла ни до чего
такого додуматься. Тогда Яне, одиноко сидящей в киношном рафике и
пребывающей в тупой сонной одури, казался самым важным ответ на вопрос: "Что
же теперь будет?"
Ответ явится сам собой, вульгарно-примитивный, как дважды два, и
почему-то в образе облезлой дворняги, мусолящей в пыли перед рафиком
козлиную ногу. Яна свистнула ей в открытое окно, просто так. Собака лишь
чуть скосила глазом, поглощенная костью.
Да ничего не будет. Ни-че-го, - не то, чтобы услышала, но и не сама
себе сказала.
Ни-че-го... Ни-че-го, - хрустела собака кистью.
- А почему, собственно, что-то должно быть? - подумала Яна, - Ни-че-
го... И сразу что-то изменилось. Уже в каком-то новом качестве она
отправилась с проснувшимся шофером рафика жевать копченое мясо с мамалыгой,
запивая терпким вином, а тут и группа вернулась, в отличном настроении.
Кравченко всю обратную дорогу спал на плече у гримерши, а обмякшая от вина
Яна дремала на плече Дениса, облаченного в ту самую джинсовую куртку,
которая в горах пришлась весьма кстати - там гулял ветер. Потом, само-собой,
она оказалась в Денисовом номере "Гагрипша", и Денис продемонстрировал ей,
что соскучился, или неплохо это сыграл, а она, впрочем, не очень-то и
сыграла, будто продолжалась прошлая ночь, и то ли Денис стал ненасытным
Антоном, то ли Антон - Денисом. А кем была она?
- Шлюха, - подумала она, засыпая, - Я - шлюха.
Но и это не потрясло, не задело. И где-то в подсознании грызло, как
собака ту кость:
- Ничего не случилось. Ни-че-го!

ПРЕДДВЕРИЕ 40

"Наши бойцы, воодушевленные сознанием своей великой освободительной
миссии, проявляют чудеса героизма и самоотверженности, умело сочетают отвагу
и дерзость в бою с полным использованием силы и мощи своего оружия".
И.Сталин.

"КЛЯТВА.
Дорогой Иосиф Виссарионович, вступая в бой по освобождению Белорусской
земли, я Вам клянусь бить врага храбро, мужественно, до тех пор, пока сердце
бьется в моей молодой груди. Я буду мстить за смерть матерей и родных.
С Вашим именем мы непобедимы". /Коммунист Г.Рыбанд/ 21 июня, 1944г.
"Красная Армия достойно выполнила свой патриотический долг и освободила
нашу отчизну от врага. Отныне и навсегда наша земля свободна от гитлеровской
нечисти. Теперь за Красной Армией остается ее последняя заключительная
миссия: довершить вместе с армиями наших союзников дело разгрома немецко-
фашистской армии, добить фашистского зверя в его собственном логове и
водрузить над Берлином Знамя победы". И.Сталин
"Подобно тому, как Красная Армия в длительной и тяжелой борьбе одержала
военную победу над фашистскими войсками, труженики советского тыла в своем
единоборстве с гитлеровской Германией и ее сообщниками одержали
экономическую победу над врагом". /И.Сталин/
"Сталин был не военный, но с руководством вооруженными силами справился
хорошо. Хорошо. Никакой нарком не руководил авиацией, а руководил Сталин, и
военно-морскими делами руководил Сталин, и артиллерией - Сталин. Были и
ошибки. Они неизбежны, но все шло, и это накачивание новой техники военной -
под его началом. Этого почти никто не знает". /Молотов-Чуев/
"Мне рассказывал Чрезвычайный и полномочный посол В. Семенов, что на
большом собрании в Кремле Хрущев заявил: "Здесь присутствует начальник
Генерального штаба Соколовский, он подтвердит, что Сталин не разбирался в
военных вопросах. Правильно я говорю?" - "Никак нет, Никита Сергеевич", -
ответил маршал Советского Союза В. Соколовский". /Ф.Чуев/
"Во всех иностранных журналах полное отсутствие каких-либо работ по
этому вопросу. Это молчание не есть результат отсутствия работы... Словом,
наложена печать молчания, и это-то является наилучшим показателем того,
какая кипучая работа идет сейчас за границей... Нам всем необходимо
продолжить работу над ураном". /из письма академика Г.Н.Флерова И.Сталину/
"Единственное, что делает урановые проекты фантастическими - это
слишком большая перспективность, в случае удачного решения задачи. В военной
технике произойдет самая настоящая революция... Если в отдельных областях
ядерной физики нам удалось подняться до уровня иностранных ученых и кое-где
даже их опередить, то сейчас мы совершаем большую ошибку, добровольно сдавая
завоеванные позиции". /Г.Флеров/
"Докладывая вопрос на ГКО, я отстаивал наше предложение. Я говорил:
конечно, риск есть. Мы рискуем десятком или даже сотней миллионов рублей...
Если мы не пойдем на этот риск, мы рискуем гораздо большим: мы можем
оказаться безоружными перед лицом врага, овладевшего атомным оружием. Сталин
походил, походил и сказал: "Надо делать". Флеров оказался инициатором
принятого теперь решения". /Уполномоченный ГКО по науке С. Каштанов/
"В ходе конференции глава американской делегации президент США Г.
Трумэн, очевидно, с целью политического шантажа однажды пытался произвести
на И. В. Сталина психологическую атаку.
Не помню точно какого числа, после заседания глав правительств Г.
Трумэн сообщил И. В. Сталину о наличии у США бомбы необычайно большой силы,
не назвав ее атомным оружием.
В момент этой информации, как потом писали за рубежом, У. Черчилль
впился глазами в лицо И. В. Сталина, наблюдая за его реакцией. Но тот ничем
не выдал своих чувств, сделав вид, будто ничего не нашел в словах Г.
Трумэна. Как Черчилль, так и многие другие англо-американские авторы считали
впоследствии, что, вероятно, И. В. Сталин действительно не понял значения
сделанного ему сообщения.
На самом деле, вернувшись с заседания, И. В. Сталин в моем присутствии
рассказал В. М. Молотову о состоявшемся разговоре с Г. Трумэном. В. М.
Молотов тут же сказал:
- Цену себе набивают.
И.В.Сталин рассмеялся: "Пусть набивают. Надо будет переговорить с
Курчатовым об ускорении нашей работы".
Я понял, что речь шла об атомной бомбе. /Г.Жуков/
Молотов - Чуеву:
"Конституция СССР целиком Сталиным создана. Он следил, направлял. По
его плану сделана, под его непосредственным, постоянным руководством.
...Был ли Яков коммунистом? Наверное, был коммунистом, но эта сторона у
него не выделялась. Работал на какой-то небольшой должности. Красивый был,
немножко обывательский. Служил в артиллерии. В плену вел себя достойно.
Погиб героем. Сталин не стал выручать его, сказал: "Там все мои сыны".
Приемный сын Сталина - Артем:
"Однажды собрал сыновей: Якова, Василия и меня: "Ребята, скоро война и
вы должны стать военными!"
Мы с Яковом, стали артиллеристами, Василий - летчиком. Все трое пошли
на фронт с первого дня. Сталин позвонил, чтобы взяли нас немедленно. Это
была единственная от него привилегия как от отца.
Сохранились письма Василия к отцу. В одном из них, с фронта, Василий
просил выслать ему денег - в части открылся буфет, и, кроме того, хотелось
сшить новую офицерскую форму. На этом письме отец начертал такую резолюцию:
1. Насколько мне известно, строевой паек в частях ВВС КА вполне
достаточен.
2. Особая форма для сына тов. Сталина в Красной Армии не предусмотрена".
То есть денег Вася не получил".
"Сталин очень строго к этому относился. Его и хоронить-то не в чем
было. Рукава обтрепанные у мундира подшили, почистили..."/Молотов./
"Во время войны Сталин однажды случайно увидел, что в сейфе его
помощника А.Н.Поскребышева находится большая сумма денег.
- Что это за деньги? - недоуменно и в то же время подозрительно спросил
Сталин, глядя не на пачки купюр, а на своего помощника.
- Это ваши депутатские деньги. Они накопились за много лет. Я беру
отсюда лишь для того, чтобы заплатить за вас партийные взносы, - ответил
Поскребышев.
Сталин промолчал, но через несколько дней распорядился выслать Петру
Копанадзе, Григорию Глурджидзе, Михаилу Дзерадзе довольно большие денежные
переводы..."
- Так это же его однокашники по духовному училищу и семинарии! -
всплеснул удивленно АГ черными ручками.
- То-то и оно. Сталин на листке бумаги собственноручно написал:
"1. Моему другу Пете - 40000.
2. 30000 рублей Дзерадзе.
3. 3.30000 рублей Грише. 9 мая 1944 Сосо".
И в тот же день набросал еще одну коротенькую записку на грузинском
языке: "Гриша! Прими от меня небольшой подарок. 9.05.44 Твой Сосо".
В личном архиве Сталина сохранилось несколько аналогичных записок. На
седьмом десятке лет в разгар войны, Сталин неожиданно проявил
филантропические наклонности. Но характерно, что вспомнил он друзей из
далекой молодости: по учебе в духовном училище и семинарии. Это тем более
удивительно, что Сталин никогда не отличался склонностью к
сентиментальности, душевности, нравственной доброте. Правда, мне известен
еще один филантропический поступок, который совершил Сталин уже после войны.
"Вождь" направил письмо такого содержания в поселок Пчелка Парбигского
района Томской области.
"Тов. Соломин В.Г.
Получил Ваше письмо от 16 января 1947 г., посланное через академика
Цицина. Я еще не забыл Вас и друзей из Туруханска и, должно быть, не забуду.
Посылаю Вам из моего депутатского жалования шесть тысяч рублей. Эта сумма не
так велика, но все же вам пригодится. Желаю вам здоровья. И.Сталин."
/Свидетельствует Д.Волкогонов/


СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Евангелие, Благая Весть - провозглашение начала Царствия Божия на земле
в сердцах людей, просветленных верой. Царствие на земле - напрасно кто-то
видит в этом гордый вызов Богу. Разве не молим мы: "Да приидет Царствие
Твое, да будет воля Твоя на земле как на Небе?"
Грех и вызов Творцу - как раз добровольное подчинение "лежащему во зле"
миру во главе с князем тьмы.
Не с Богом, нет - с самим дьяволом схлестнулся Иосиф по сути один на
один в этой неравной смертельной схватке. В отличие от народа своего,
думающего, что никакого другого врага, кроме классового, нет, - он-то знал,
что есть они, силы злобы поднебесной, и есть Змей, их хозяин. И что силы
эти, в отличие от него, бессмертны... А он слабеет, уже под семьдесят, и
наступит рано или поздно - полночь, перевернется та роковая страница
Истории, и явится Некто с пятном... И откроет все окна и двери в его
крепости, и они, рогатые, хвостатые, клыкастые и когтистые ринутся в его
царство, и все разрушат, осквернят, разорвут на части... И его ученые будут
служить Вампирии, его комсомолки торговать колониальным барахлом и своим
телом, герои войны - рыться в помойках и просить милостыню...
Кто он, "с пятном"? - наверное, уже в школу ходит. И другие оборотни,
жаждущие своего часа, чтобы впиться в шею, притворяющиеся "верными" - как
распознать их?..
"Левко стал пристально вглядываться в лицо ей. Скоро и смело гналась
она за вереницею и кидалась во все стороны, чтобы изловить свою жертву. Тут
Левко стал замечать, что тело ее не так светилось, как у прочих: внутри его
виделось что-то черное. Вдруг раздался крик: ворон бросился на одну из
вереницы, схватил ее, и Левку почудилось, будто у нее выпустились когти и на
лице ее сверкнула злобная радость.
"Ведьма!" - сказал он, вдруг указав на нее пальцем и оборотившись к
дому."
"Внутри его виднелось что-то черное..." ИОСИФ любил Гоголя.
А ему... Как распознать их?
"Выйди от нее, народ мой".
Пока Иосифу удавалось держать своих охранников в узде - страна на деле
исповедывала "узкий Путь" и шла по нему, порой сама того не ведая. И Господь
был рядом, и благословлял, и хранил, и святой огонь горел в сердцах людей...
Россия воскресала, возрождались души. Они строили государство без хищников,
но князь тьмы со своей свитой знали свое дело, помня, что "рыба тухнет с
головы." Номенклатура Иосифа, лучшие из лучших... Все меньше огня
оставалось в их сердцах, все более притворства, лицемерия, жадности. Желания
самим поживиться, не пасти народ, не спасать, а "резать и стричь". Все чаще
Иосиф замечал в их глазах хищные вампирьи огоньки, которые трусливо гасли,
послушные взмаху его бича. Он периодически устраивал чистки во имя
сохранения огромной своей империи, но волков становилось все больше, без
церковных таинств одолевала темная сторона в душах человеческих падшая
природа, да и не было веры в бессмертие, ради которого стоило идти на
жертвы. Потихоньку, а затем все более наглея, они при случае старались
урвать, оттянуть на себя жизненные соки, образуя своего рода раковые
опухоли, разлагающие Целое.
Невозрожденный божественным огнем охранник так или иначе являлся
потенциальным волком в овечьей шкуре, которую он жаждет при первом удобном
случае скинуть и вцепиться в чье-либо горло. И грезили втайне о Западе, где
волки ходят свободно, ворочают миллионами, рекламируют содомский грех, а
стадо пускают на шашлык...
К сожалению, приобщение народа к Евангельскому учению и церковным
таинствам оборвалось, едва начавшись, со смертью Иосифа. Многое указывает на
то, что в России после войны могло начаться настоящее религиозное
возрождение - ИОСИФ никогда не боролся с Церковью, как Божиим Вселенским
учреждением, он боролся с церковью социальной, с "реакционным духовенством",
как он часто повторял, активно прежде вмешивавшимся в политику на стороне
угнетателей. Для него разрушенное здание храма было не "Домом Божиим", а
частью системы порабощения человека человеком, попирающей Замысел, противной
его пониманию Евангелия. Для него, бывшего семинариста, а затем
революционера, столкнувшегося лицом к лицу с оскорбляющим Бога религиозным и
нравственным фарисейством, лицемерием, жестокосердием к "малым сим" - резко
разделились в сознании храм, как обитель Бога, и церковь, как человеческое
учреждение, часть "лежащего во зле" мира, часть машины" для угнетения
человека человеком", отдающей Богово кесарю.
А интеллигентская элита тем временем призывала его "более солидно
поставить дело пропаганды безбожия"./Горький, Письмо к Сталину/
Окончилась земная жизнь Иосифа, наследники - пастыри нерадивые сменяли
друг друга, волки еще какое-то время продолжали по инерции пасти и стеречь,
следили друг за другом, боялись друг друга, натягивая усохшие, поеденные
молью овечьи шкурки на отрастающие постепенно клыки и когти и разыгрывая
умильные пасторали под свирель, завидуя своим собратьям из-за бугра, которые
открыто исповедывали, что человек пришел на землю, чтобы быть волком, выть
по-волчьи, служить себе - волку, резать овец для себя, волка... А свободу
понимая не как освобождение от служения Мамоне и дурных страстей, которому
учила многовековая православная культура, а как свободу осуществлять свои
волчьи права и не слушаться Бога.
"Осуждение церковью капиталистического режима, признание церковью
правды социализма и трудового общества я считал бы великой правдой."
/Н.Бердяев/
"Мы приветствовали бы создание второго фронта в Европе нашими
союзниками. Но Вы знаете, что мы уже трижды получили отказ на наше
предложение о создании второго фронта и не хотим нарываться на четвертый
отказ. Поэтому вы не должны ставить вопрос о втором фронте перед Рузвельтом.
Подождем момента, когда, может быть, сами союзники поставят этот вопрос
перед нами. /И.Сталин - Литвинову/
Свидетельствует У. Черчилль /Из беседы со Сталиным /:
"-Скажите мне, - спросил я, - на вас лично также тяжело сказываются
тяготы этой войны, как проведение политики коллективизации?
Эта, тема сейчас же оживила маршала. - Ну нет, - сказал он, - политика
коллективизации была страшной борьбой".
- Я так и думал, что вы считаете ее тяжелой, - сказал он, - ведь вы
имели дело не с несколькими десятками тысяч аристократов или крупных
помещиков, а с миллионами маленьких людей".
"- С десятью миллионами, - сказал он, - подняв руки, - Это было что-то
страшное, это длилось четыре года, но для того, чтобы избавиться от
периодических голодовок, России было абсолютно необходимо пахать землю
тракторами. Мы должны механизировать наше сельское хозяйство. Когда мы
давали трактора крестьянам, то они приходили в негодность через несколько
месяцев. Только колхозы, имеющие мастерские, могут обращаться с тракторами.
Мы всеми силами старались объяснить это крестьянам. Но с ними было
бесполезно спорить... он всегда отвечает, что не хочет, что не хочет колхоза
и лучше обойдется без тракторов".
"- Это были люди, которых вы называли кулаками?"
"- Да, - ответил он, не повторив этого слова, - После паузы он заметил:
Все это было очень скверно и трудно, но необходимо".
"- Что же произошло?" - спросил я.
"- Многие из них согласились пойти с нами, - ответил он, - Некоторым из
них дали землю для индивидуальной обработки в Томской области, или в
Иркутской, или еще дальше на север, но основная их часть была весьма
непопулярна и они были уничтожены своими батраками".
Наступила довольно длительная пауза. Затем Сталин продолжал: "Мы не
только в огромной степени увеличили снабжение продовольствием, но и
неизмеримо улучшили качество зерна. Раньше выращивались всевозможные сорта
зерна. Сейчас во всей нашей стране никому не разрешается сеять какие бы то
ни было другие сорта, помимо стандартного советского зерна. В противном
случае с ними обходятся сурово. Это означает еще большее увеличение
снабжения продовольствием".


* * *


Ни-че-го... Ни-че-го, - хрустела собака костью.
Назавтра она улетела, оставив Дениса на попечение Хельге. Представит их
вместе и ничего не почувствует. Пусть себе. Она даже готова держать свечку.
Даже пикантно. Она ужаснется своим мыслям, но опять как бы со стороны.
Подобное излечилось подобным, падение падением. Тяжкое бремя ревности
обернулось незнакомым дурным состоянием беспредельной вседозволенности, где
то, что ей прежде представлялось не то чтобы отвратительным - она не была
пуританкой, - но просто постыдным мартовско-кошачьим синдромом, недостойным
человека, - от чего она, во всяком случае считала себя полностью
застрахованной, как от выгребной ямы где-то на задворках бытия, - вдруг
станет к себе манить именно своей постыдностью и непристойностью. И спешащие
к самолету мужчины, которых она раньше в упор не замечала, разве что у кого
нос на затылке, стали притягивать ее взгляд то мощной багровой шеей, то
волосатыми руками, то резким запахом курева или пота.
Самолет летел к Москве, а она, откинувшись в кресле в мучительно-
сладкой полудреме, кралась к этой отвратительной яме, набитой жадно
тянущимися к ней руками, мокрыми ртами, потными безликими телами,
извивающимися, как змеи, шла, дрожа от страха и нетерпения, сбрасывая на
ходу одежду, предвкушая со сладким ужасом, как эти отвратительные безликие
руки, когти, рты, исступленно хрюкая и сопя, растерзают ее в клочья.
Это не была сладостно-вожделенная греза о ком-то конкретном - это
видение было ей сладостно именно своей мерзостью, ужасом и безликостью -
какая-то кровавая массовка из низкопробного триллера, болезненное
наваждение, от которого она не то чтобы не могла, но не хотела избавиться.
Через несколько часов, окунувшись с головой еще в одну бездну, на этот
раз беспросветных дел, она опять вылечит бездну бездной и посмеется над той
дурью, и забудет про нее. Пройдет неделя-другая, и вот однажды утром...
- Жанна, я только с самолета. Денис со всеми будут послезавтра, вечером
лечу к своим... Остановился тут у одних, все на работе. Слушай адрес.
Кравченко тараторил, не давая ей возразить, описывая какие-то закоулки-
переулки, по которым она должна рвануть, сломя голову, в его медвежьи
объятия. И хуже всего была даже не наглая кравченковская уверенность, что
она, бросив дела, попрется ни свет ни заря в эти дурацкие Мневники, а то,
что она сразу поняла, что да, попрется. Та же хворь, что заставила его
лететь в Новосибирск через Мневники, гнала и ее через всю Москву. Машина,
казалось, сама находила дорогу, она слилась со взбунтовавшимся телом Яны,
требующим Кольчугина, придуманного ею советского сверхчеловека, его
медвежьих ненасытных объятий, так странно и взрывоопасно соединившихся
отныне в ее подсознании с привычным обликом непробиваемо-сдержанного Дениса.
- Я - шлюха... - опять уже привычно констатировала она, таким
примитивно-грубым и неодолимым было желание, и уже не было оправдания, что
мол там, на юге, сработали стрессовое состояние, шампанское и "море в
Гаграх".
Если бы еще можно было ни о чем с Кравченко не говорить, не выяснять
отношения!..
"Ты едешь пьяная, и очень бледная по темным улицам совсем одна..." Вот
анекдот. И даже хлебнуть нельзя - за рулем. Она не знала, плакать или
смеяться. Она боялась себя такую и презирала.
Дверь была приоткрыта. - Входи, я говорю по телефону, - отозвался Антон
откуда-то из глубины квартиры. Щелкнул за спиной замок. В квартире - тьма
кромешная, окна глухо зашторены, как в войну. Ощупью она шла куда-то, на
что-то натыкаясь, пока не наткнулась на Антона, который, едва положив
трубку, обрушился на нее, как стихийное бедствие, тоже, видимо, предпочитая
не выяснять отношения. От него, как от пирата, пахло морем, кубинским ромом
и порохом, все было, как тогда, разве что кромешная тьма вокруг, и не надо
было ничего говорить, - она страшилась любого слова. Но Антон, умница, то ли
опять был пьян, то ли разыгрывал пьяного, и с него были снова взятки гладки.
И потом, когда она везла его в аэропорт, - тоже то ли спал, то ли
притворялся спящим. И лишь когда объявили посадку на Новосибирск, ожил и
заговорил о делах киношных, будто и не было никаких Мневников.
И деловито-дружеский, как всегда, поцелуй в щеку.
Так начался их роман, встречи на случайных квартирах, а потом и у
Антона, в его двухкомнатной кооперативной хате недалеко от Ленкома, куда его
наконец-то возьмут, хоть и каждый раз в любом спектакле зал будет весело
оживляться при его появлении: - Павка, Павка!..
Интеллектуальная Антонова жена Нина, к тому времени уже лауреат
Ленинской премии, в Москву будет наведываться раз в два - три месяца, в
перерывах между сериями опытов, да и кто вообще дерзнет их заподозрить в
каких-то шашнях после доброго десятка совместных телесериалов!
Общественность ничего не подозревала, ибо игра шла не по правилам. Их могли
застать вместе где угодно - для всех они были чем-то вроде надоевших друг
другу супругов, ветеранов на пороге серебряной свадьбы, им удастся сохранить
полное инкогнито. Денис чувствовал, видимо, что у нее "кто-то есть", и даже
переживал по-своему, но меньше всего подозревал Кравченко. Она совсем
перестала его ревновать, но ему, похоже, не очень-то нравилась эта
неожиданная свобода. В отместку он потуже натянул удила совместной
творческой упряжки. Он, что называется, вошел в творческую форму. Идеи,
планы, замыслы помимо сериала с Кравченко, рождались нескончаемым
серпантином, как из шляпы фокусника, и все это, разумеется, наматывалось на
нее, связывая по рукам и ногам, пеленая, как кокон, пожирая - какие-то
бесконечные договоры, заявки, либретто... И чем большим работоголиком он
становился, тем более ненавидела она пишущую машинку. Но ничего не могла
поделать, она должна была бежать в этой упряжке, которая без нее не
сдвинулась бы с места. Она была Денисовой рабыней, негром, хоть и все, слава
и деньги, делились пополам, но она ничего этого не хотела, она ненавидела
эти его дурацкие идеи и замыслы. Знакомое еще со времен Ленечки чувство
тошноты накатывало все чаще, но приходилось насиловать себя, тем более, что
тяготила и вина перед Денисом.
Постепенно возбуждающий гибрид Денис-Антон иссяк и устарел, Кравченко