Иванова Юлия. Дремучие двери

- Товарищ Сталин! Наш Тихоокеанский флот в мышеловке. Это все не
годится. Он в мышеловке. Надо решать вопрос по-другому. И взял его под руку
и повел к громадной карте, которая висела как раз напротив того места, где я
сидел за столом. Видимо, эта карта Дальневосточного театра и навела меня на
эту пьяную мысль: именно сейчас доказать Сталину необходимость решения
некоторых проблем, связанных со строительством Тихоокеанского флота. Я
подвел его к карте и стал ему показывать, в какую мышеловку попадает наш
флот из-за того, что мы не вернем Сахалин. Я ему сказал:
- Без Южного Сахалина там, на Дальнем Востоке, большой флот строить
невозможно и бессмысленно. Пока мы не возвратим этот Южный Сахалин, до тех
пор у нас все равно не будет выхода в океан.
Он выслушал меня довольно спокойно, а потом сказал:
Подождите, будет вам Южный Сахалин!..
Я стал говорить что-то еще, тогда он подозвал людей, да, собственно, их
и звать не надо было, все столпились вокруг нас, и сказал:
- Вот, понимаете, требует от меня Исаков, чтобы мы обладали Южным
Сахалином. Я ему отвечаю, что будем обладать, а он не верит мне...
Этот разговор вспомнился мне потом, в сорок пятом году... не мог не
вспомниться...
...Сталин в гневе был страшен, вернее, опасен, трудно было на него
смотреть в это время и трудно было присутствовать при таких сценах. Я
присутствовал при нескольких таких сильных вспышках гнева...
Когда я сказал, что видел Сталина во гневе только несколько раз, надо
учесть, что он умел прятать свои чувства, и умел это очень хорошо. Для этого
у него были давно отработанные навыки. Он ходил, отворачивался, смотрел в
пол, курил трубку, возился с ней... Все это были средства для того, чтобы
сдержать себя, не проявить своих чувств, не выдать их. И это надо было знать
для того, чтобы учитывать, что значит в те или иные минуты его мнимое
спокойствие.
...В Полярном, в кают-компании миноносца, глядя в иллюминатор и словно
разговаривая с самим собой, Сталин вдруг сказал:
- Что такое Черное море? Лоханка. Что такое Балтийское море? Бутылка, а
пробка не у нас. Вот здесь море, здесь окно! Здесь должен быть большой флот,
здесь! Отсюда мы сможем взять за живое, если понадобится, Англию и Америку.
Больше неоткуда!
Это было сказано в те времена, когда идея создания Большого флота на
Севере еще не созрела даже у самых передовых морских деятелей...
... И вот после всех этих речей Сталин, как бы нехотя, взял слово и
сказал:
Что тут говорили: возьмем, победим, завоюем... Война, война... Это еще
неизвестно, когда будет война. Когда будет - тогда будет! Это север!.. - и
еще раз повторил: - Это север, его надо знать, надо изучать, освоить,
привыкнуть к нему, овладеть им, а потом говорить все остальное.
Мне тоже понравилось это тогда, понравилось серьезное, глубокое
отношение к сложному вопросу, с которым мы тогда только начинали иметь
дело".


* * *


Вот уже несколько лет, как уехал Ганя, жизнь шла себе и шла, они
исправно выпускали в год по серии. Популярность семейного союза Градов-
Синегина росла. И росла прямо пропорционально интенсивность военных действий
на семейном фронте. Все злее будут жалить завистливые киношные языки, что,
мол, Градова "сделала" жена, припоминая скандальный его провал с
единственной самостоятельной лентой, что будет в общем-то несправедливо.
Денис был, безусловно, талантлив, трагедией его, как режиссера, стала
прикованность к телевизионной многосерийности, он тоже оказался в кабале и
всегда тосковал по большому экрану. И там, где ему удавалось, как он
говорил, "высунуться в форточку", прекрасно справлялся один, не хуже других.
И возможно, стал бы в кино звездой первой величины, не будь этой их роковой
короткометражки о бригаде Стрельченко и его не менее роковой страсти к
многосерийному детективному "подполью".
Конечно, до него доходили шуточки, типа "Этот град трошки синеват" или
"Он не гений, он синегий", обыгрывающие их фамилии.
В победах на любовном фронте Денис, видимо, бессознательно или
сознательно самоутверждался - и в собственных глазах, и в глазах
общественного мнения. Однажды, когда они еще не заре туманной юности
выясняли отношения, Иоанна опрометчиво заявила, что не будет считать
изменой, если он с кем-то переспит, на это ей глубоко плевать, но взяла с
него слово, что если он кого-то полюбит, то скажет правду. Иоанна играла
вроде бы наверняка - предполагать, что Денис способен на сильные чувства
было все равно что представить, как их холодильник полюбит другую хозяйку. В
Денисовой душе морозилось все - курица, рыба, свинина, морозилось и
охлаждалось. У него была одна-единственная страсть - работа, один -
единственный идол. Для всего прочего он держал постоянную температуру,
близкую к нулю.
Но Иоанна неожиданно обнаружит, что ошиблась не в Денисе, а в себе. Она
оказалась патологически старомодной собственницей - пусть холодильник, пусть
морозит, но это МОЙ холодильник! Его измены, как выяснилось, приводили ее в
ярость. Но поздно, слово вылетело. Если б она хоть однажды дала ему
почувствовать свою позорную бабью ревность, он бы, скорее всего,
утихомирился, перестал комплексовать и равновесие было бы установлено. Но
куда там! Чем отчаяннее Иоанна убеждала Дениса, себя и других, что ей
плевать на его баб, тем больше их появлялось, и она в бессознательной ярости
мстила, пересказывая ему эти шуточки, что "град синеват". И вообще старалась
незаметно унизить, куснуть в самое уязвимое место - самолюбие, и
наслаждалась, видя, как вибрирует этот прибор со знаком качества и тоже не
показывает вида. Хоть и перегревается, но температуру держит. И вот уже на
полках фрукты, шампанское, устрицы заморские, и еще невесть что, и все
чужое, и когда ей об этом докладывают, надо тоже равнодушно улыбаться и
"держать температуру", и эта тайная дурацкая кровавая и детская война
разгорается, и киношная публика уже предвкушает очередной "ручеек".
Так Иоанна наречет периодический распад той или иной элитной
супружеской пары в верхах, в результате чего освобождалось два вакантных
места и неизбежно начинались новые перестановки, распады и формирования.
Весь бомонд приходил в движение, расходился, сходился, скандалил, но не
очень. Скандалить считалось моветоном, и, в конце концов, все утрясалось до
очередного "ручейка". "Ручейки" обычно случались в замкнутом узком кругу или
близких кругах - киношном, писательском, театральном, поэтому здесь никто
особенно не страдал, разве что дети и собаки, игра эта придавала жизни
остроту и пикантность, каждый участник получал, в конце концов свое новое
место при общем постоянном количестве играющих.
Хуже бывало, если в отлаженную систему попадал чужой из сопутствующей
элите среды - научно-технической, общеобразовательной или общепитовской.
Когда кто-либо выбирал официантку, манекенщицу, учительницу сына или
передовую доярку - такое тоже однажды было. Тогда в системе неизбежно
оказывался лишний, и какое-либо милое очаровательное существо, оказавшись не
у дел и недоумевая, ем оно провинилось перед фортуной, попадало почему-то в
Денисов холодильник.
Там, правда, жертва быстро разбиралась, что к чему, что здесь ей не
светит, и, мобилизовавшись, затевала новый "ручеек". А Яна напряженно
следила за передвижениями, вычисляя грядущую претендентку на ее
собственность, ненавидя и себя, и Дениса за это унизительное состояние. Но
ничего не могла с собой поделать.
Хельге из Тарту, которая играла у них однажды контрабандистку-
англичанку /уж так заведено было - брать на роль иностранцев прибалтов/
будет не из "круга". Костистая, белесая, веснушчатая, с намертво уложенной
прической, неизменно строгой темной юбкой и неожиданно смелыми
полупрозрачными блузками, сквозь которые просвечивала маленькая безупречная
грудь, - она займет в Денисовом холодильнике обычное рядовое место. И почему
именно из-за нее сорвется Иоанна - неизвестно.
Будет бархатный сезон, Денис с группой уедет на натуру в Гагры. Они
обычно предусматривали натуру на Юге или Взморье, чтобы заодно немного
отдохнуть, искупаться - на нормальный полновесный отдых времени вечно не
хватало, и Яна, автор сценария, ездила с группой. Но на этот раз все одно к
одному не заладится, ей придется остаться , чтобы побывать на интересном
судебном заседании. К тому же начальству сценарий очередной серии покажется
чересчур мрачным, придется садиться за письменный стол и "осветлять".
Конечно же ей, Иоанне, в то время как Денис в перерывах между солнечными и
морскими ваннами кое-что снимает. Перспектива торчать в душной Москве не
очень соблазняла. Но, разумеется, не в ваннах было дело, а в том, что
позвонит из Гагр Лиловая, та самая бессменная Денисова ассистентка, успевшая
сменить за эти годы несколько мужей, квартир и причесок, но оставшаяся
верной Денису и цвету помады, и сообщит, что приехала "эта конопатая б...",
хотя никакой роли у нее на этот раз нет. Приехала, как говорит, отдохнуть на
Пицунде, но путевки у нее никакой тоже нет, и вообще она на Пицунду не
думает ехать, а сняла комнату в Гаграх и все время вертится на съемках.
- Господи, кто приехал?
- Ну эта, как ее... Шкаф!
Речь шла о Хельге. Так действительно именовался модный в то время
сервант, за которым гонялась вся Москва.
- И ты представляешь, у Гиви в субботу пятидесятилетие, он вечером на
вилле собирает банкет, из Пицунды приедут, даже из Москвы, ну и нас он
пригласил, а тут она спрашивает: "Как ты думаешь, мне в вечернем платье
идти, или попроще?" "В задницу, говорю, тебе идти, - так и сказала, честное
слово. - Кто тебя приглашал?" А она эдак хмыкает нагло мордой своей в
горошек, - Денис, - говорит, - Я с Денисом пойду. Нет, ты представляешь?
Денис ее пригласил...
Яна попросит не забивать ей мозги и рассказать о деле, - что успели
отснять, какая погода и все такое, но звонок сделает свое черное дело. Она,
значит, должна сидеть в душной Москве над поправками и в судах, лаяться со
свекровью из-за Филиппа, которого та совсем распустила, лаяться с самим
Филиппом, который слушает разве что своих битлов, ради того, чтоб загорелый
Денис повел свою загорелую прошлогоднюю шлюху в дом, где сам Гиви, милый
хлебосольный грузинский писатель, их друг, присылающий к новому году вино
"Изабелла", а также все знакомые и незнакомые, будут лицезреть этот триумф
ее беспросветной глупости.
Именно незанятость Хельге на картине, то, что она приехала "просто
так", приехала к Денису, и особенно этот их предстоящий "семейный" визит в
гости к Гиви доведут Иоанну до белого каления. Всю ночь духи зла будут
нашептывать ей планы мести, и к утру она сочинит, наконец, сценарий, где
зловещая изощренность замысла подберется воистину к шекспировским высотам.
Духи эти помогут ей, обычно ужасной копе, в какие-то полчаса покидать в
сумку все необходимое, ничего не забыв, включая джинсовую Денисову куртку и
самое свое сногсшибательное платье - последний писк из-за бугра, будто рыбья
чешуя, облепляющая тело. И купальник, и даже солнечные очки. Потом они,
духи, обмотают ее своими щупальцами, усадят в такси и помчат через весь
город к аэропорту, где раздобудут мигом билет несмотря на разгар сезона,
запихнут в самолет и там, на, высоте семи тысяч метров, окончательно ею
овладеют, распаляя страстной своей злобой, упоительными картинами
землетрясения, которое она собралась учинить. И когда самолет вдруг ухнет в
воздушную яму, она испугается не возможной своей гибели, а того, что
задуманное злодейство в этом случае не состоится.
- Совсем я, кажется, спятила,.. - вяло подумается ей, но и мысль эта,
и хлопковые нагромождения облаков под крылом, и попутчики в такси Адлер-
Гагры, свекровь и невестка, везущие домой палас с жутким названием "медно-
аммиачный", и не менее жуткий запах чудища, и их темпераментный треп с
шофером, утробные резкие звуки с часто повторяющимся, единственно знакомым
словом "ара" - "нет, нет" - и петляющая горная дорога, и, наконец,
блеснувший за поворотом голубой осколок моря, - все это будет лишь
необходимым изобразительным рядом. А подлинное действо снова и снова
разыгрывалось в ней самой, внутри, во многократном сладострастном
прокручивании кровавого завтрашнего спектакля.
У хозяйки, где она, то одна, то с Денисом, несколько раз жили
"дикарями", свободной комнаты не оказалось. - "Ай, почему не написала,
кацо?" - "Да вы не беспокойтесь, тетя Назия, я всего на пару дней,
пристройте где-нибудь"... Индийский платок в подарок, и Яне достается
комнатушка Отарика. Вход туда прямо из сада, головокружительно крутая
лестница, но зато увитый "Изабеллой" балкон и полная автономия. Яна
довольна, недоволен лишь Отарик, ему придется на эти два дня переселиться к
бабушке, которая "ворчит и храпит". Но Яна знает, чем задобрить Отарика -
какой советский мальчишка, будь он Отариком, Петькой или Шамилем, если у
него есть телевизор, не бредит Павкой Кольчугииым - Антоном Кравченко?
Бесстрашным, хитроумным и непобедимым сыщиком, суперменом и мстителем, от
которого не уйдет ни один гад? Эдаким советским Джеймсом Бондом... Были даже
тревожные статьи о поголовной "антонизации" подростков, которые носят
рубашки, кепарики - "антонки", лихо сигают с крыш, порой ломая конечности,
палят из самоделок и дерутся до крови, подражая своему кумиру, мастеру
спорта по самбо и спортивной гимнастике, чаще всего обходящемуся без
каскадеров. Употребляют его словечки и пишут на пыльных автомобильных
капотах заглавное "А". То есть "Иду на вы! Антон".
Разумеется, Отарик не только знал, что в городке снимается сам
Кравченко, но и поведал взахлеб содержание всех отснятых эпизодов, -
непонятно было, когда он успевает ходить в школу и готовить уроки. Просьбу
Яны передать Павке, то есть Антону Кравченко, записку Отарик, разумеется,
встретит с восторгом. И, конечно, мигом простит ей вторжение в свои покои.
- Только тайно, чтоб никто-никто... - шепнула Яна, сунув в его тонкие
раскрытые клювом пальцы запечатанный конверт. Пальчики сжались, проглотив
добычу, в горячих угольных глазах Отарика заплясали колдовские огоньки, и он
исчез, будто и не было мальчика. И так же неправдоподобно быстро - Яна едва
успела переодеться с дороги, - появился вновь по невероятно крутой, ведущей
на балкон лестнице. Как юный Ромео. Изобразит пальцами букву "У" - "Победа!
Все в порядке" - тоже Антонов жест, и покажет прямо на рукаве футболки
размашистый автограф своего кумира.
Она назначила Антону встречу на заваленном пустой тарой клочке пляжа,
сразу за второразрядной хачапурной, где перекусила в ожидании. Хачапури были
суховатыми и пересоленными, но зато с пылу-с жару, а кофе и вовсе приличный,
по всем правилам, на жаровне с раскаленным песком и хозяином с такими же
угольно-калеными, как у Отарика, глазами.
Время тянулось медленно, до шести оставалось еще четверть часа. Она
вспомнила о море. Оно в нескольких шагах, а она еще даже не искупалась, она
совсем забыла о море, хотя прежде всегда первым делом, бросив как попало
вещи, бежала в "стихию".
"О, море в Гаграх!.." Реки наводили на нее тоску, да и другие моря -
Азов, Прибалтика. Даже Крым. Гагры с их неправдоподобной красотой вызывали
мысли о рае, они были волшебством, а она обожала чудеса. Она приезжала сюда,
как в рай и уезжала всегда со слезами, она томилась по "морю в Гаграх" на
любом другом курорте - в Паланге, Варне, Коктебеле, Пятигорске, по которому
однажды долго бродила, любуясь красотами и все больше мрачнея, и Денис,
наконец, взорвался - чего она, собственно говоря, ищет? А она призналась -
"моря". Мысль, что где-то здесь должно быть море, досаждала, пока она,
плюнув, не взяла два билета на самолет, хотя до смерти боялась летать,
выслушала стойко все, что думает по этому поводу Денис, и через час уже
окуналась в "стихию".
И вот она совсем забыла про море.
За хачапурной, за пустыми ящиками, оно было не слишком чистым,
возможно, здесь неподалеку в него сливали всякую дрянь, да и погода была не
ахти. И хоть и одела она купальник, но белья сухого не взяла, и полотенце
забыла. А когда доплыла до буйка и легла на спину, глядя на расплывающееся
над головой вечернее облако с золотисто-розовыми краями, она исцелилась на
мгновенье, жизнь снова стала жизнью, море укротило демонов. Но лишь на
мгновенье, пока она не увидала прыгающего по ящикам Антона в темных очках и
надвинутой на лоб ковбойской шляпе, и не свистнула ему особым "Павкиным"
свистом.
Он махнет рукой. Действие второе. Ваш выход, Иоанна.
- Ну ты даешь, - он целует ее в щеку. - Фу, лягушка. Где полотенце? Как
это нет? Рандеву на помойке. Что вообще происходит?
Она прыгает на одной ноге, вытрясая из уха воду, натягивает на мокрое
тело сарафан, ловко освобождается от бикини, трусики падают к ногам. С
Антоном она не церемонится, они с незапамятных времен как брат и сестра, на
съемках чего только ни бывало, и спали на одном матрасе, и в деревенской
бане приходилось наскоро мыться всем скопом. Мальчики, отвернитесь; девочки,
отвернитесь.
Обсыхая на остывающем солнце среди пропахших помидорами и хурмой
ящиков, хоть и невелика была вероятность, что кто-то из общих знакомых или
Антоновых фанатов заберется на эту свалку, хоть и сомбреро с очками
закрывают ему поллица, но береженого Бог бережет, - она изложит ему третье
действие и его непосредственную роль.
Он даже очки снял и смотрел на нее во все глаза - разыгрывает она его,
что ли? Потом в панике принялся вытирать лицо лифчиком сохнущего бикини.
Лифчик она отобрала.
- Ну ты даешь!.. Нет, это, мать, без меня... Ты меня не подставляй. Он
не поймет.
Она заверила, что не собирается его подставлять, что все берет на себя,
что с юмором у Дениса в порядке, а осенившая ее в Москве идея гениальна, она
вон за тысячу километров специально прилетела, хоть и самолета боится, как
чумы - неужели все зря? И Гиви будет сюрприз, на всю жизнь запомнится...
Да уж запомнится!.. Не, мать, я в эти ваши игры...
Конечно, он подумал о "Шкафе", об этой Хельге, но на сей случай у Яны
было заготовлено несколько отвлекающих реплик, из которых следовало, что
присутствие денисовой подружки в городе, которое ей, само собой, известно,
колышет ее не более присутствия в городе этой вот мухи. Она предвидела,
разумеется, что Антон заартачится, но у нее все продумано, отработан текст и
подтекст. По сценарию в конце третьего действия Антон должен сдаться, что, в
конце, концов, и происходит. Антон, при всем своем патологическом упрямстве,
принадлежал им - ей и Денису. И никуда от этого, не денешься.
Это он, Денис, углядел в совсем еще желторотом провинциальном мальчишке
из КВН, великолепно крутящем на сцене сальто, будущего великого и
непревзойденного Павку Кольчугина, хотя пробы были не очень. И она, да и
худсовет поначалу никак не могли понять, почему такой странный выбор. Хотя
где-то в мистических глубинах ее подсознания таился ответ - Яна это
чувствовала интуитивно, но никак не удавалось ей ухватить свою догадку за
хвост. Так или иначе - Антон Кравченко вот уже второе десятилетие
принадлежал им. Из года в год, от серии к серии - сердце телесериала! Антон
старел вместе с Павкой, это была его первая и основная жизнь. Маленький
театрик там, в родном городке, откуда наотрез отказалась ехать жена его
Нина, завлабораторией в "Ящике", был как бы между прочим, между съемками. И
семейная жизнь, и уютный коттедж на две семьи, и отцовство /обожаемые
мальчишки-близняшки/ - на все это почти не оставалось времени. И хотел Антон
или не хотел, он все более становился Павкой Кольчугиным. Она, Иоанна,
лепила, придумывала ему эту главную жизнь - подвиги, мысли, женщин.
О, разумеется, Антон был идолом и должен был принадлежать всем и никому
- это Яна отлично понимала. И у нее была трудная задача: с одной стороны,
советский супермен должен быть безупречно нравственно чист, с другой -
сводить женщин с ума, оставаясь при этом непобедимым, но и не вызывая
сомнений в своей мужской потенции и мощи. Она придумала ему некую
таинственную возлюбленную, иностранку-коммунистку, под разными крышами
работающую на нашу разведку, которая появлялась чудесным образом всякий раз,
когда Павка оказывался один на один с опасным и трудным заданием, связанным
с международной мафией. То под видом стюардессы, то танцовщицы, то роскошной
светской дамы, она всегда спасала, снабжала ценными сведениями и вообще
всячески "содействовала", каждый раз гримируясь и скрывая от зрителей лицо.
Узнаваемая лишь по шраму за ухом под роскошными волосами и еще кое-какими
деталями, из которых следовало, что таинственная незнакомка - опять "та
самая". Подруга детства, может быть, даже невеста или тайная жена, но об
этом ни гу-гу, и каждый раз после поцелуя в диафрагму подруга детства -
иностранка снова исчезала в волнах житейского моря до следующей серии,
оставляя Павку-Антона вновь свободным на радость героиням и
телезрительницам.
Как ни крути, она, Яна, творила судьбу Павки-Антона даже в большей
степени, чем Денис, - Антон чувствовал эту власть и тяготился ею, и
бунтовал, порой с ослиным упрямством отстаивая свои идеи и "находки",
которые иногда были "в яблочко", чаще - бредом. И тогда Денис психовал, а
Яна терпеливо давала Антону самому почувствовать, что гребет он не туда и
повернуть надо "туда". Денис ломал его. Антон Дениса ненавидел и побаивался,
Яна подозревала, что он и ее в глубине души ненавидит, но, чисто по-женски
заставляя его захотеть то, чего хочет она, добивалась куда большего, чем
Денис.
Вот и сейчас в этом единоборстве она перетягивает Антона на свою
сторону, используя заготовленные в самолете аргументы, кино развивается по
плану. Теперь Антон должен уговорить Надежду Савельевну, гримершу и, если
заупрямится, вывести на сцену еще одно действующее лицо - Лиловую,
закадычную подругу Надежды Савельевны. В поддержке Лиловой Яна, разумеется,
не сомневалась.
- Что я, в конце концов, зря летела? Поправки сдавать, времени в обрез,
так хорошо придумала, все бросила, и летать боюсь, теперь вот еще обратно...
Думала - всем сюрприз, ты, во всяком случае, оценишь, а ты... Серый ты,
Кравченко! - орала она ему вслед, уже прыгающему прочь по ящикам,
скользящему по некондиции из перезревшей хурмы и помидоров, уже сообщнику.
Он обернется и в бессильной досаде покрутит пальцем у виска.
- Балда, я все беру на себя! - крикнет она вдогонку.
Он исчезнет, а она опять полезет в море. Ей было то жарко, то холодно.
И тогда, и ночью на узкой койке Отарика, где она проворочается почти без
сна, то затворяя, то распахивая балконную дверь. И запах зреющей "Изабеллы",
и треск цикад. И, как конец света, налетающий время от времени огненный
грохот проносящегося поезда, и упоительно-мазохистская мысль, что Денис и
эта, "Шкаф", конечно же, сейчас вместе, и его рука на ее маленькой точеной
груди, и сплетенные тела извиваются, как осьминог, и окно, как у нее, то
открыто, то закрыто. И трещат цикады, и пахнет "Изабеллой", и грохочет
поезд...
Всю ночь напролет будут терзать ее демоны, снова и снова прокручивая в
воспаленном мозгу адскую эту эротику, и она будет пить и пить из ядовитого
сосуда, все более пьянея разрушительной злобой. Это будет захватывающе-
мучительно, как заглядывание в пропасть.

ДВЕРЬ ЧЕТВЕРТАЯ. БЕСЫ. БЕГСТВО

ПРЕДДВЕРИЕ 38

"За период зимней кампании 1942-1943 годов Красная Армия нанесла
серьезные поражения гитлеровским войскам, уничтожила огромное количество
живой силы и техники врага, окружила и ликвидировала две армии врага под
Сталинградом, забрала в плен свыше 300 тысяч вражеских солдат и офицеров и
освободила от немецкого ига сотни советских городов и тысячи сел.
Зимняя кампания показала, что наступательная сила Красной Армии
возросла, наши войска не только вышибли немцев с территории, захваченной ими
летом 1942 года, но и заняли ряд городов и районов, находившихся в руках
врага около полутора лет. Немцам оказалось не под силу предотвратить
наступление Красной Армии". /И.Сталин/
"Навсегда сохранит наш народ память о героической обороне Севастополя и
Одессы, об упорных боях под Москвой и в предгорьях Кавказа, в районе Ржева и
под Ленинградом, о величайшем в истории войн сражении у стен Сталинграда. В
этих великих сражениях наши доблестные бойцы, командиры и политработники
покрыли неувядаемой славой боевые знамена Красной Армии и заложили прочный
фундамент для победы над немецко-фашистскими армиями". /"Правда",23 февраля,
1943г./


СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

"Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили
тьму, нежели свет, потому что дела их были злы.
Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не
обличились дела его, потому что они злы;
А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому
что они в Боге соделаны". /Иоан.3,19-21/
То есть оправданы будут ИДУЩИЕ К СВЕТУ, ПОСТУПАЮЩИЕ ПО ПРАВДЕ.
Ибо дела ПОСТУПАЮЩИХ ПО ПРАВДЕ В БОГЕ СОДЕЛАНЫ.
Это напрямую относится к советским людям. Иосифу удалось своим "жезлом
железным" худо-бедно создать Антивампирию, семью народов, противостоящую
мировому злу, царству Мамоны.
"...Простите, но я в этом отсутствии самого вкуса к провинциализму, в
неумении и нежелании устраиваться своим меленьким мирком, какою-нибудь там
самостийностью вижу все-таки печать величия нашего народа, и его духовного
превосходства, по крайней мере, в призвании: единственный в мире народ
вселенского сознания, чуждый национализма... И вообще в этом залог великого
будущего, а все великое трудно, и даже опасно". /прот. Сергий Булгаков/
Капитализм - более-менее цивилизованный мир хищников, поделивший
территорию на "зоны владения".
Социализм - гостиница с равными правами для всех, но с отдельными
номерами люкс. Неимеющие их завидуют имеющим, что потенциально порождает
возможность реставрации капитализма.
Коммунизм - дружная семья народов, спаянная любовью. "Все за одного,