Иванова Юлия. Дремучие двери

нужно принять ПУТЬ Христа, признать и полюбить ПУТЬ, ИСТИНУ И ЖИЗНЬ, то
есть отдать сердце Слову Любви, спасающей падший мир. Отдать не Властелину
Вселенной, не Высшему Разуму, а жертвенной, ради нас распятой божественной
любви, разделившей с нами все муки рождающейся новой Жизни - Нового Адама.
Красоте и высоте Замысла Творца о грядущем Царствии, утвержденного кровавой
печатью страданий Сына. Только отдав Сыну сердце, мы сможем жить в мире,
где "все за всех".
ТВОРЧЕСТВО есть бунт против объектности мира, против царства
необходимости.
Суть идолопоклонства - средство превращается в цель. Между тем как все
в этом мире - лишь средства, орудия Света или тьмы. Спасти или погубить.
Включая науку, культуру, саму цивилизацию. Если Небу будет угодно продлить
историческое время, чтобы свершилась РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ - новая цивилизация
должна явиться средством спасения.
КУЛЬТУРА призвана стать мостом, радугой между многонациональным и
невоцерковленным народом и Небом, воздействуя на душевную жажду Красоты и
Истины всем многоцветьем красок, - в отличие от церкви, пробуждающей
ДУХОВНОСТЬ, ДУХ.
В условиях смертельной схватки Света с тьмой, особенно в последние
времена, нет права у слова, "полководца человечьей силы" - услаждать и
почивать. Когда самые высокие идеи берет на вооружение похоть - наступает
коллапс.
Не "моральное удовлетворение", а "духовное удовлетворение".
Смысл смирения - стать проницаемым для Света, гордыня - запертый
изнутри сейф, наполненный тьмой.


* * *


О Сталинском стремлении к власти. Нынешние вожди не устают "якать".
Иосиф же почти не употреблял слово "Я" и даже о себе говорил в третьем лице:
"товарищ Сталин". Он фанатично служил Делу, начисто забывая о себе и требуя
того же от других.
Власть ему была нужна, чтобы "собрать расточенное", а нынешним -
урвать побольше для себя и своего клана.


* * *


Вопрос смысла жизни: просадить, спустить свою жизнь в казино, как
безумный игрок, или "беспробудно прохрапеть" свое время, или положить в
банк на вечный счет... Когда глубинное ведение в тебе свидетельствует, что
удалось перевести в вечность свое время, это и есть "Царствие Божье внутри
нас". Бывает и ад внутри, о котором "красный мученик" Николай Островский
сказал: "Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы
не жег позор за подленькое и мелочное прошлое." Если мир исходит к чему-то
злобой - значит, это близко к Небу. Все, что "восходит", вызывает
ненависть.


* * *


Господь осыпал ее тогда незаслуженными милостями. Вскоре иеромонах
отец Андрей, бывший в миру художником Игнатием Дареновым, начал исполнять
требы в небольшом, но весьма известном подмосковном храме. Из Лужина туда
легко можно было добраться электричкой и загородным автобусом. Иоанна
наведывалась с набитыми сумками лужинских даров - соленых огурцов, квашеной
капусты, варенья, ягод и фруктов - в летнее время, а то и просто с банкой
рыночного творога или каким-то удавшимся домашним блюдом /кроме,
разумеется, скоромных в пост/. Она, прежде ненавидевшая любую суету вокруг
еды, испытывала блаженство при мысли, что готовит для Гани /конечно, плюс
вся братия - принесенные прихожанами дары сразу же выставлялись на общий
стол/. За щедрые дары ее привечали обслуживающие храм матушки и называли
"походной кухней".
Иоанна приезжала по будням с первым автобусом, но как бы рано она ни
приехала, в исповедальне уже поджидал народ - религиозное возрождение
семидесятых-восьмидесятых, скандально-популярная репутация знаменитого
художника, эмигранта и теперь монаха, вернувшегося из капиталистического
изобильного рая, чтобы служить Богу... Поначалу так объясняла себе Иоанна
этот растущий ажиотаж вокруг нового батюшки. Но подслушанные разговоры
ничего не понимающих в живописи и эмиграции простых прихожанок
свидетельствовали об отце Андрее - молитвеннике, прозорливце и строгом
постнике /как ни пыталась помешать последнему мнению Иоанна неуемной своей
стряпней/, требовательном жестком наставнике. Сгорая сам, отец Андрей,
считающий отныне небесным своим покровителем великого Андрея Рублева, желал
того же огня от духовных своих чад. Те стонали, но терпели.
Число богато одетых дам, интеллигентов "на колесах" и в дубленках,
среди которых попадалось немало знакомых лиц, росло день ото дня, оттесняя
туземных бабулек, чем те были крайне недовольны. Поначалу их смиренно
пропускали вперед, побаивались, но потом пришельцы освоились, и все это
стало напоминать пусть молчаливо-печальную, но все же очередь. Многоликая
советская толпа, блудные дети, наперебой тянущие руки к хлебу Небесному, к
благодатному батюшке, похожему на подстреленного ворона своим будто
нависшим над исповедником черным оперением. То - будто в бессильной
смертной муке лежащими на аналое руками-крыльями, упавшим на руки лицом под
сугробом как-то разом поседевшей, но по-прежнему пышной гривы, потом сугроб
оживает, отец Андрей что-то говорит, иногда невыносимо долго, слышен лишь
неразличимо-тревожный, как азбука Морзе, пульс слов... Опять черное крыло
оживает: - Да простятся чаду Георгию грехи его...
Мелькнет то умиленно-счастливое, заплаканное, то пунцовое, обожженное
стыдом, то потерянно бледное от волнения лицо продирающегося к выходу
исповедника, толпа выталкивает его из исповедальни, как пар под давлением,
и каждый продвигается еще на шаг ближе к цели. И вот уже снова черный
ворон, как подстреленный, падает на аналой, чтобы опять погрузиться во
мрачные смрадные отстойники человеческой души, иной раз впервые пришедшей
на исповедь, как и Иоанна когда-то. Впервые за десятки лет. Самое темное,
злое, грязное, порой скрытое в помыслах, неосуществленных намерениях - дно
души, преисподняя обрушивались на склоненную Ганину голову. Покорно, как
перед гильотиной.
Каждый раз - гильотина - как-то он признался ей в этом: "Господи, что
же они творят!.. Самые умные, самые лучшие, самые надежные - как страшно и
неожиданно падают!.." - Ганя едва не плакал - невидимый для посторонних
глаз в глубине опустевшего церковного дворика, и потрясенная этой вдруг
прорвавшейся плотиной то ли слабости, то ли Любви, Иоанна сокрушалась
вместе с ним над чьим-то падением... Она-то знала это смертельно
притягивающее к краю бездны объятие злого помысла. Так жутко и сладко манят
рельсы под приближающимся поездом. Она вспомнила уже, казалось бы, поросшую
быльем гибель Ленечки, их с Денисом многолетний детективный сериал...
Каждый - потенциальный преступник, убийца, каждый носит в душе замедленную
мину первородного греха, нужны лишь определенные условия, соблазны, чтобы
она сдетонировала... Или включились противостоящие греху силы, защитные
механизмы. Никто не может судить другого, не побывав в шкуре того другого.
На его дыбе, на его костре. Так сказал простивший ее Денис.
Лишь Господь, только Он - настоящий судья. Лишь у Сына - скрепленное
кровью право...
Так и прошептал в ту минуту силы или слабости Ганя: "Прости им,
Господи, не ведают, что творят". Он не мог их исцелить, мог лишь молиться за
них, выслушивать и отпускать грехи, любить и жалеть, несмотря на их
безобразие, перевязывать раны, иногда резать по-живому... Но был лишь
посредником, через которого передавалась исцеляющая сила благодати Божией.
- Я ничего не могу, я только проводник, - сокрушался Ганя, - Они
слушают, но не слышат, а если слышат, то не слушаются. А слушаются - то
лишь внешне, противясь сердцем, а велено "не казаться, а быть"...
Больной добровольно приходит в лечебницу, ложится на операционный
стол, Ганя берет скальпель, отсекает опухоли зла, делает переливание крови,
но это еще ничего не значит. Зло дает метастазы, иногда более страшные, -
обычная кровь тут не поможет.
"Сие есть Кровь Моя Нового Завета, еже на вы и на многие изливаемая во
оставление грехов"... По вере, молитве, жалости и любви священника хлеб и
вино превращаются в их сосудах, артериях не в обычную кровь, а
Божественную. Всесильное исцеляющее чудо...
"Примите, ядите..."- Почему они не исцеляются? Я, наверное, ничего не
могу, я непроницаем для Света, я плохой пастырь...
Потом Ганя каялся в грехе малодушия и уныния.
Иоанна, как могла, утешала, ободряла, внутренне содрогаясь от
сознания, сколько тайной мерзости приходится выслушивать каждый раз отцу
Андрею. И не просто выслушивать, но брать на себя ответственность за
отпущение греха, за выбор лекарства; и принимать единственно правильное
решение, и давать один верный совет, находя ключ к каждой душе.
"Среди лукавых, малодушных, больных балованных детей..."И за каждого
отвечать перед Богом - для него это было предельно серьезно. А ведь порой
приходилось иметь дело просто с любопытствующими, желающими побеседовать с
подавшимся в монахи известным художником...
Так или иначе, число чад отца Андрея стремительно росло, что явилось,
разумеется, поводом для недовольства властей и соблазном для других
священников. Ганя буквально валился с ног и таял день ото дня от нервного
истощения. Он вдохновенно служил литургию, признаваясь, что иногда теряет
сознание от ощущения близкого присутствия Божия и собственной тьмы перед
Огнем... А ведь кроме литургии - молебны, панихиды... Мертвые, за которых
он тоже отвечал, по-церковному усопшие. И отвечал за хор из прихожан, ездил
причащать больных и умирающих, венчал и крестил, помногу молился, спал по
четыре-пять часов...
Она каждой клеткой чувствовала, как ему тяжко порой приходилось на
этом костре, перед Престолом Господним, молилась за него слабой своей
молитвой и больше ничем не могла помочь...
Итак, она приезжала очень рано с набитыми сумками, в непривычно
длинной, вместо обычных джинсов, юбке, в завязанном под подбородком платке
и стояла незаметно где-нибудь в уголке во время исповеди, литургии,
причастия, молебна, панихиды... Потом вместе со всеми подходила к кресту.
- Иоанна...
Поговорить им почти не удавалось - после службы выстраивалась уже во
дворе длинная очередь к батюшке по личным вопросам, их безуспешно разгоняли
послушницы при церкви - мол, имейте совесть, дайте батюшке отдохнуть,
пообедать хотя бы, он тоже человек... И наконец, уже у дверей трапезной,
Иоанна передавала ему сумки - сначала просто с едой, потом с распечатанными
религиозно-познавательными брошюрками, которые она по его заданию
размножала, иногда составляя сама для его духовных чад - тогда такая
литература практически отсутствовала и была недоступна. Главы из различных
источников: о Боге, вере, грехе, посте, молитве, христианской жизни, о
таинствах. Как готовиться к исповеди и причастию, о Кресте, о смерти, о
православных праздниках.
Как-то незаметно эти брошюрки стали ее основным делом, главным
наполнителем лужинских дней. Служить Богу, помогая отцу Андрею сеять
"разумное, доброе, вечное". "Если б навеки так было", - мечтала она,
поджидая Ганю на скамье перед трапезной. Он возвращался с пустыми сумками -
провизия отправлялась на общий стол, литературу Ганя прятал в келье и потом
раздавал потихоньку. Религиозно-издательская деятельность весьма не
поощрялась, в общине Глеба уже были крупные неприятности. Приходилось
соблюдать предельную осторожность. Иоанну эта конспирация даже развлекала,
все подобные запреты казались нелепыми, по-детски глупыми. Режим
представлялся вечным, народ жил своей ребячьей жизнью, весело и беззлобно
поддразнивая власть. "Ну, заяц, погоди!" "А ну-ка, отними", "Я от дедушки
ушел", "А нам все равно..." По возможности сачковали, приворовывали, ходили
в гости, спивались потихоньку. Техническая интеллигенция вкалывала и
сачковала в бесчисленных НИИ, поругивая тупость и инертность вышестоящих
органов, гуманитарная - митинговала на кухнях, потихоньку развратничала и
тоже спивалась. Некоторые подались в модные восточные религии - буддисты,
йоги, кришнаиты. Те же, кто преодолев гордыню и побратавшись с церковными
бабулями вернулись в православие, - не умели верить сердцем, их
"лжеименный" разум требовал доказательств, знаний и свидетельств. В
основном, для них-то и составляла Иоанна свои брошюрки, одновременно
убеждая и себя, укрепляя и свои шаткие религиозные догмы. Долгими
лужинскими вечерами, обложившись литературой, она вела увлекательный
разговор с Небом, спрашивая и получая ответы, стучала машинка, щелкал
скоросшиватель, брошюрки укладывались плотным слоем на дно сумок, сверху -
банки. Ганя относил сумки в келью и возвращался с одной - сумка в сумке. А
в целлофановом пакете, засунутом в пустую трехлитровую банку - инструкция и
деньги, кому позвонить, что и по какому адресу раздать нуждающимся и т. д.
Это подполье ей ужасно нравилось... Хотя она и понимала, что все может
плохо кончиться.
Первое время деньги на благотворительность были лично ганины и
общинные, потом она присоединила к ним и часть своих, вырученных за цветы.
Для многодетных, больных, просто попавших в беду. "Ой, доченька, погоди,
скажи хоть кого благодарить?.." - "Господь послал, бабуля..."Ей нравилось,
как они неумело крестятся, распечатывая пакеты с рождественскими дарами, с
каким детским восторгом извлекают оттуда какой-либо вкусный и полезный
дефицит, и комната по-новогоднему пахнет мандаринами, навевая воспоминания
о первых послевоенных подарках. И о преодоленном ею запретном плоде, о
котором вспоминать было нельзя, да она и не вспоминала. Все это было будто
из другой, не ее жизни, а в нынешней она развозила рождественские подарки
на стареющем своем жигуленке и рассказывала, что дед Мороз - это тот самый
святой Николай Угодник, которого даже студенты просят послать на экзамене
счастливый билетик. Санта-Клаус, святитель Николай.
Однажды он ей даже приснился, промелькнувший в безликой толпе старец в
кумачовой мантии, с белоснежной метелью волос, похожей на ганину, к
которому она рванулась в восторге, догнала, прося благословения. Старец
возложил ей на голову легкоснежную свою руку и вздохнул печально: - Веры в
тебе маловато...
Наверное, так и было, иначе зачем бы ей снова и снова искать разумом
доказательства бытия Божия? Она тешила себя мыслью, что ищет - для других.
Находила, несколько часов была счастлива и... искала новое. Их, этих
доказательств, уже набралось около десятка, и это не считая всяких чудесных
с ней происшествий, совпадений и волшебных снов - цветных, полных тайного
высокого смысла. Впоследствии сбывшихся, направляющих, предупреждающих. Она
рассказывала их лишь Гане или отцу Тихону, который вместе с ней восхищался,
ужасался, толковал... Один он знал и об ее подпольной деятельности, знал и
благословил. И для него она иногда готовила брошюрки.
Он опасался лишь их встреч с Ганей - "смотри, Иоанна, враг силен!.."
Но в том священном благоговении, с которым она смиренно, как все,
прикладывалась к руке отца Андрея, подходя под благословение, не оставалось
места для плоти - все сгорело тогда, в лужинском саду, смыло ливнем. В
толпе атакующих прихожан ей удавалось перекинуться с ним лишь несколькими
словами. Его караулили часами, как какую-нибудь эстрадную диву - обожали,
ревновали, ссорились, интриговали. Чего тут было больше, неосознанного
греха, религиозной экзальтации, жажды чуда, тайны? Кто знает... Но ничего
не поделаешь, на земле где огонь, там и чад. Они боготворили батюшку,
ловили каждое слово, потому что именно через него действовал Господь. И
ждали от него чуда, спасения, помощи...
Иоанна смотрела, как он подолгу стоит в тоненькой, развевающейся на
ледяном ветру рясе посреди двора, окруженный этой жаждущей толпой, не
внемлющей увещеваниям послушниц: "Отпустите, окаянные, батюшку, вы вон все
в польтах, а он окоченел поди..." И однажды собственноручно, в первый и
последний раз, связала под руководством знакомой цветочницы толстенный
длиннющий свитер из мягкой темносерой шерсти горной козы, который едва
поместился в сумке. Она побыстрей всучила ему сумку и удрала трусливо,
сославшись на занятость. И когда в следующий приезд увидала его в окружении
прихожан на морозном ветру уже в ее свитере под рясой - просто в меру
упитанный батюшка, высокий воротник надежно защищает шею, кожа уже не
напоминает некондиционного цыпленка по рубль шестьдесят за килограмм... Вот
оно, счастье. Отстоять службу, перекинуться несколькими словами и
пожеланиями, приложиться, как все, к благословляющей руке. Бесконечно мало
и бесконечно много.
Однажды довелось им вдвоем служить удивительную панихиду. Это было в
день смерти матери. Иоанна не помнила, в какую годовщину, в будний день
/отец Тихон служил только по воскресеньям и праздникам/ она решила
помянуть мать в ганиной церкви. У поминального креста, где обычно лежала
стопка записок, белела всего одна с крупно написанным именем: "Юрий". Не
было и певчих, догорал одиноко свечной огарок. Иоанна положила рядом с
"Юрием" свою записку и стала ждать Ганю, которому уже сказала насчет
матери. Появилась знакомая прихожанка-художница, спросила испуганно: - А ты
чего тут? - Да вот, батюшку жду, у мамы годовщина. Куда-то все делись...
- Ты что, не знаешь? - Татьяна кивнула на записку, - Новопреставленный
Юрий.
- Ну и что? - Это же Андропов, по всем церквам велено поминать... Вот и
разбежались.
- Почему? Татьяна понесла какую-то ахинею про космическое зло, про
черную ауру, окружающую всех безбожных политиков, чьи грешные души
отсасывают у молящихся за них всю энергию, так что можно даже помереть. Чем
за большего грешника мы молимся, тем больше требуется духовной энергии. А
этим, вершащим судьбы целых народов, не помогут и святые, так что лучше в
такие дни вообще сидеть дома.
Появился Ганя, и Татьяна спешно ретировалась.
Иоанна в двух словах изложила татьянину версию. Отец Андрей
отмахнулся, сказав, что мы лишь проводники, просители, а энергия - у
Господа, неисчерпаемая для самого страшного грешника. И тогда она запишет в
поминание кроме Юрия и Софии, Леонида и Иосифа, она помянула бы все усопшее
Политбюро, если б вспомнила их имена. Иосиф и София с Аркадием, она с
детства поминала их вместе в молитве перед сном, о здравии и упокоении и
сказала об этом отцу Андрею. Он ответил, что да, все правильно. Ибо не
может быть неправедной молитва ребенка.
- А как же "нельзя молиться за царя Ирода"? - Ирод искал гибели
младенца Христа, он был богоборцем. Но скорее по неведению. Вообще я бы тут
поспорил с Пушкиным. Молиться за всех можно...
Отец Андрей отслужил потрясающую, на одном дыхании, панихиду, Иоанна
была и прихожанами, и хором. Он был приятно удивлен ее знанием заупокойной
службы. Она стояла за его спиной, полузакрыв глаза, но ощущая каждой
клеткой хлынувший откуда-то поток любви и жалости к тем, когда-то великим и
могущественным, которым толпы кричали "Осанна!", а теперь боялись даже
поминать... Кто уже ничего не может изменить в своей судьбе, остается лишь
уповать на эту лукавую толпу, которая жаждет кумиров, выбирает жертву,
возносит на высоту поднебесную, чтобы затем низвергнуть в пропасть, отказав
даже в ходатайстве пред Богом за ею же учиненный соблазн.
А ведь сказано: "Не сотвори себе кумира"! Она вспоминала и отца - за
столом с зеленой лампой; маму, ту, юную, в шляпке с короткими полями и
сером пыльнике, бабку Ксеню с ее сундучком, кашлем и горячим тельцем, и
вечно пьяненького оператора Ленечку.
И всех их, праведных материалистов-аскетов, лишенных церковных
таинств, без веры в чудо, в личное бессмертие, или в "такого бога",
противоречащего вписанному в сердце закону Неба.
Вслед за отцом Андреем, открыв все силы души, нервы, сосуды, по
которым нескончаемо и жарко текли в вечность потоки всепрощения, защиты и
нездешней любви к ним, ушедшим, она осознала, что все они живы в ней... Так
же как в Иоанне нынешней, молящейся сейчас за всех, "помощи и заступления
требующих" - жива Иоанна-маленькая - Яна мамы, отца и бабки Ксении, и
Иоанна-пионерка верующая, и Иоанна-юная, убитая - времен погибшего
Ленечки... Что во всякой живой формирующейся душе живы все, ближние и
дальние, живы минувшие миры и поколения - Пушкины, Рублевы, Блаженные
Августины, Рембрандты, Чайковские и Шекспиры, равно как и дающие телу "хлеб
насущный". И дававшие когда-то этот хлеб телу и душе жившим до нее
поколениям; и Каин и Авель, и Адам и Ева - всех вмещает она, Иоанна, на
стыке тысячелетий, как клетка - генетический код Целого. Как эта шумящая на
церковном дворе береза - все свои листопады, а заодно и солнечное тепло,
снега, ветры и дожди многих лет.
Она поймет, что каждый - лишь промежуточное состояние, ступень некоей
стадии развития возрастающего и формирующегося в непреходящем будущем
бессмертного Целого, осуществляющейся Полноты Бытия, которая преодолевает
все травмы, опухоли, болезни отсеивает все препятствующее этому
всепобеждающему прорыву в вечность, где лишь несущее жизнь получает Жизнь.
И лишь вмещающий все получает Все.
Вечно идти рука об руку с Ганей по тропинке лужинского леса, зная, что
солнце никогда не закатится за горизонт, и тропа никогда не кончится.
И никаких "завтра".
"Завтра" - это был страшный зверь с одной из ганиных ранних картин.
Иоанна молилась с отцом Андреем, и зверь тонул в море. Отцепились от скал
его лапы, провалилась за горизонт голова в ржавых прутьях, освобожденный от
когтей кораблик закачался на волнах...
Смотреть на ганины картины того периода Иоанна вообще боялась, а от
этой просто позорно спаслась бегством, придумав какой-то нелепый предлог.
Но поздно - картина отпечаталась намертво в памяти как некий грядущий
апокалипсис, как призрак отца Гамлета - предвестник роковых перемен.
Вместо солнца над морем вставало чудовище. Оно уже уцепилось за
прибрежные скалы огромными ручищами со звериными когтями - на одном из
когтей болтался пронзенный насквозь кораблик...
Уже показалась на горизонте поросшая острыми ржавыми прутьями голова,
низкий гориллий лоб - отвратительный, волосатый, бугристый. И на всем - на
лбу этом, на скалах и облаках, на море - зловещие кровавые сполохи от глаз
чудища. Самих глаз не видно, они еще не показались из-за горизонта, но
совершенно ясно, что страшнее них нет ничего на свете.
И все живое - фигурки людей, горные козлы на скалах, чайки, крабы,
собаки, змеи - в панике бегут, летят, ползут прочь.
А Регина сказала, что картину купила фигуристка из ФРГ за
фантастическую по тем временам сумму. В подарок своему жениху.

ПРЕДДВЕРИЕ 55

СТАРЫЕ И НОВЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ

Имение каждого - дары Божии. Заставлять кого-то служить тебе этими
дарами - кража не только у личности, но и у Творца.
Душа - ездок, ум - кучер, страсти - лошади, тело - телега.
Тело и страсти - подчинить Разуму, Разум - Духу, Дух - Богу.
Для Бога необходима свобода. Значит, понятие СВОБОДЫ не исключает
НЕОБХОДИМОСТИ. СВОБОДА - осознанная необходимость свободы В БОГЕ, а не ОТ
БОГА.
Коммунизм построен на ОБЩИНЕ, социал-демократия - на ОБЩЕСТВЕ.
Социальный - общественный. Коммунистический - общинный. Социализм - более-
менее справедливые правила совместного проживания в гостинице. Коммунизм -
неписаные законы любящей и дружной семьи, Целого, основанные на Замысле.
Устроение родного дома.
Иосиф стремился сделать неписаные законы общины, семьи законами своего
общества и отбрасывал все, мешающее, несоответствующее этой цели.
"Пережитки прошлого", "чуждые элементы", "паразиты и кровососы".


* * *


Хочешь убедиться в присутствии Истины - начни жить по Ее Замыслу -
ведь даже наличие соли в супе определяется пробой! Жизнь не по Истине
безвкусна и тошнотворна, какие бы ценные компоненты в нее не входили.
Получая от Истины и Жизни жизнь, каждая отдельная душа должна нести в
себе, вернуть Целому тоже жизнь. БОРОДАВКИ Целому не нужны.
Творец говорит: дерзни жить по Истине - и получишь Жизнь. Жизнь с
большой буквы в обмен на земную. Вечную в Царствии в обмен на временную в
"лежащем во зле" мире. Можно ли отказаться? Вера в человеческую личность
"по Образу и Подобию" означает: "Я сказал: вы боги и сыны Вышнего все
вы." Человеческое "Я" безусловно в возможности и ничтожно в
действительности. В этом противоречии - несвобода, зло и страдание,
разрешаемые лишь РЕВОЛЮЦИЕЙ СОЗНАНИЯ. Познайте Истину, и Истина сделает вас
свободными.
Человеки... В детстве - в рабстве у родителей, в юности - у
собственной плоти, в зрелости - у Мамоны, в старости - у немощи и болезней.
И в довершение всего - у вечной смерти. Не безумие ли мириться с такой
судьбой? Религиозная Истина имеет многочисленные ветви и листья, но единый
корень.
Вечные ценности остаются. Все предыдущие поколения Руси и Союза, все
"братья, друзья, товарищи" сейчас снова встали в строй и сражаются против
Вампирии прошлой своей жизнью - делом, словом, помышлением - вместе с ныне
живущими. Они воины, сеятели - пусть взошло через несколько поколений, но
отлилось в оружие духа и снова сражается на баррикадах.
Церковь должна быть отделена от государства. Православие - свободное
избранничество, основа его - СВОБОДА. Принудительное исповедание ПУТИ,
ИСТИНЫ И ЖИЗНИ, равно как и ущемление на этой основе гражданских прав
иноверцев - кощунство.
Но кесарь, желающий исполнить свое предназначение в сценарии Божьего
Замысла, должен заботиться обо всех вверенных ему Небом подданных. Во
всяком случае, об ограждении их "от лукавого".
Была эпоха, когда идеология правящих классов, включая и социальную
церковную проповедь, представила Христа если не защитником и покровителем
Вампирии, то, во всяком случае, непротивленцем. В доказательство приводят
обычно слова: "Не противься злому", хотя они относятся к прощению каждым
"злого человека", своего личного врага и обидчика. Однако, не защищать от
обидчика слабых - немилосердие и грех: "Никто не возвышает голоса за
правду, и никто не вступается за истину; надеются на пустое и говорят ложь,
зачинают зло и рождают злодейство.
Потому-то и далек от нас суд, и правосудие не достигает до нас; ждем