Филдинг Г. Амелия

Сия добрейшая особа сама не обладала ни одним из этих притягательных
для глаз качеств. При низком росте она была чрезмерно толста, ее черты не
отличались особенной правильностью, а цвет лица (если, конечно, она и могла
им когда-нибудь похвастаться) изрядно пострадал от времени.
Однако ее сердечность и обходительность пришлись Амелии чрезвычайно по
душе. Более того, стоит ли нам умалчивать о том, что в глубине души Амелия
испытывала удовольствие от похвал гостьи ее внешности, ведь те из моих
читателей, которым она особенно мила, не огорчатся, обнаружив, что
как-никак, а все-таки она была женщина.

ГЛАВА 8,

повествующая о самых различных материях

Минуло две недели с тех пор, как Бут в последний раз виделся с
полковником, - и отсутствие от него каких-либо известий вызывало теперь у
Бута немалое удивление, поскольку расстались они добрыми друзьями и Джеймс с
большой сердечностью предложил взять на себя необходимые хлопоты о его
памятной записке, на которую Бут возлагал все свои надежды.
Беспокойство Бута еще более усилилось, когда он убедился, что его
приятель попросту не желает его видеть: когда он нанес полковнику визит в
девять утра, ему сказали, что тот еще не вставал, а когда он, час спустя,
вновь наведался, слуга стал утверждать, будто его хозяин уже ушел, что было
заведомой ложью, так как в течение всего этого часа Бут прогуливался взад и
вперед неподалеку от дома полковника и входные двери находились в поле его
зрения, а посему, если бы тот вышел из дома, Бут непременно бы его увидел.
Однако любезный полковник недолго продержал своего друга в состоянии
мучительной неизвестности, ибо на следующее утро Бут получил свою памятную
записку вместе с сопроводительным письмом. В письме Джеймс уведомлял Бута о
своей беседе с высокопоставленным лицом, о котором вел речь прежде, но у
того на руках столько разного рода обязательств, что никаких новых обещаний
он в настоящее время давать не может.
Сухой и сдержанный тон письма, как и все поведение Джеймса, разительно
непохожее на прежнее, были настолько непостижимы, что ввергли бедного Бута в
полное замешательство; для разрешения данной загадки ему понадобилось еще
так много времени, что любопытство читателя, по-видимому, обязывает нас не
оставлять его так долго в неведении. Итак, истинная причина холодности
полковника заключалась вот в чем: его безмерная щедрость в сочетании с
безудержным мотовством мисс Мэтьюз и следственно ее крайней нуждой в деньгах
в конечном счете превозмогли жестокосердие этой дамы, тем более, что, по
счастью, у полковника на сей раз соперника не было. Но помимо всего прочего
успеху полковника немало содействовало также ее желание отомстить Буту,
который своим поведением вызвал у нее неописуемую ярость; вот почему, когда
мисс Мэтьюз снизошла до своего нового поклонника и, став с ним накоротке,
обнаружила, что капитан Джеймс, о котором она так много слыхала от Бута, и
этот полковник - одно и то же лицо, она пустила в ход всевозможные уловки,
на которые была такая мастерица, чтобы вконец расстроить дружбу между ними.
Ради этой цели она не постеснялась исподволь внушить полковнику, будто его
приятель никогда не отзывался о нем хорошо, и все свое прежнее бессердечие
объяснила наветами Бута.
Если бы полковник в должной мере полагался на свой разум и основательно
задумался над правдоподобностью услышанного, едва ли он оказался бы
настолько легковерен, чтобы принять за чистую монету обвинения, мало
совместимые со всем известным ему о Буте: с чего бы это его другу идти
против всех законов чести - и притом без всякого видимого повода? Но
печальная истина заключалась в том, что полковник был совершенно опьянен
своей любовью и его дама сердца могла при желании убедить его в чем угодно;
кроме того, ему хотелось ей верить, а посему он с готовностью ухватился за
повод для ненависти к человеку, которого он против собственной воли
ненавидел без всякого повода или, по крайней мере, такого повода, который у
него хватило бы духу откровенно назвать даже самому себе. Вот почему,
отринув все дружеские чувства, отныне он был более склонен совсем сжить Бута
со света, нежели хоть чем-нибудь поддержать его.
Бут показал письмо Джеймса жене, которая по обыкновению своему сделала
все, что в ее силах, дабы утешить его в одном из величайших бедствий,
которые, как мне думается, могут выпасть на долю человека, - враждебности
друга; но, к счастью для Бута, он обладал в то же время и величайшим благом
- участливостью преданной и любимой жены. Но хотя этот благословенный дар и
вознаграждает за многие жизненные невзгоды, он все же способен еще более
усугубить муки бедственного положения от сознания, что жене суждено
разделять его тяготы.
В тот же день Амелию вторично навестила миссис Эллисон, сообщившая, что
ей принесли в подарок билет на ораторию и что билет этот на две персоны в
галерею, а посему она просит Амелию оказать любезность и составить ей
компанию.
Амелия от души поблагодарила миссис Эллисон, однако же отказалась
принять ее приглашение, и тогда в разговор вмешался Бут, который принялся
горячо ее переубеждать.
- Дорогая моя, если бы вы знали, какую радость доставляет мне каждое
полученное вами удовольствие, вы, я уверен, не ответили бы отказом миссис
Эллисон, которая оказывает вам такую любезность; ведь вы любите музыку и еще
ни разу не слушали ораторию, а посему и представить себе не можете, какого
удовольствия себя лишаете.
- Любимый мой, я знаю, как вы добры ко мне, - ответила Амелия, - но я
даже не допускаю мысли о том, чтобы оставить детей на попечении этой
несмышленой девчонки.
Миссис Эллисон тотчас устранила это препятствие, сказав, что за детьми
присмотрит ее собственная служанка, женщина немолодая и рассудительная; но,
несмотря на все доводы, Амелия продолжала стоять на своем, после чего
хозяйка дома, понимавшая, что чрезмерная настойчивость с ее стороны
противоречила бы правилам хорошего тона, вынуждена была откланяться.
Как только она вышла, Амелия, ласково взглянув на мужа, сказала:
- Любимый мой, неужели вы думаете, что музыка будет мне сейчас в
радость? И неужели вы в самом деле считаете, будто я в состоянии испытывать
какие-то чувства, заслуживающие быть названными удовольствием, когда при
этом не будет ни вас, ни детей, чтобы разделить их со мной?
В этот момент к ним явился с визитом офицер, узнавший от Аткинсона
адрес Бута, с которым он прежде служил в одном полку. Он сказал, что
несколько их старых друзей уговорились встретиться в следующую среду в
таверне, и стал его упрашивать составить им компанию. Бут, который и в самом
деле был, что называется, душа-человек и любил время от времени опрокинуть в
кругу приятелей стаканчик-другой, на этот раз все же ответил отказом. Тогда
его приятель возразил, что никаких резонов он не примет, и поскольку он
становился все более настойчивым, к его уговорам присоединилась в конце
концов и Амелия, на что Бут ответил следующим образом:
- Что ж, дорогая моя, если уж и вы меня просите, то я, так и быть,
уступлю, но только при одном условии, - что вы в тот же вечер пойдете
слушать ораторию.
Амелия сочла это условие вполне справедливым и ответила согласием, о
чем и была тотчас уведомлена, к немалому своему удовлетворению, миссис
Эллисон.
У читателя, возможно, возникнет вопрос: если Бут мог пойти в таверну,
то почему же он не мог пойти слушать ораторию вместе с женой? Но дело в том,
что таверна находилась, так сказать, в освященной местности или иными
словами, в пределах вольностей королевского дворца, а из пяти офицеров,
уговорившихся встретиться в ней, помимо Бута, еще троим был предписан климат
этой местности, который всегда почитался чрезвычайно благотворным для
пошатнувшегося состояния армейских чинов. Если благосклонный читатель
извинит наш шутливый тон, он едва ли оскорбится этим наблюдением: ибо
возможно ли, не влезая в долги, одеваться и выглядеть как то подобает
джентльмену, когда твой доход не составляет и половины заработка носильщика?
Разумеется, и это содержание, сколь оно ни ничтожно, является немалым
бременем для публики, но если бы были отменены некоторые из ныне
существующих и куда менее необходимых налогов, то небольшое увеличение этого
вспомоществования оказалась бы для публики не столь же чувствительным. Я
убежден, что у нее было бы меньше основания жаловаться на то, что она
заботится о поддержании сословия мужественных людей, которые, рискуя
здоровьем и жизнью, поддерживают безопасность и честь своей родины, нежели
на то, что ее облагают податью ради содержания всякого рода трутней, не
имеющих перед обществом никаких заслуг, но притязающих на его милости и
живущих в свое удовольствие за счет усилий трудовых пчел, никоим образом не
содействуя процветанию улья {23}.

ГЛАВА 9,

в которой Амелия отправляется вместе со своей приятельницей слушать ораторию

Между понедельником и средой не произошло ничего такого, что
заслуживало бы упоминания в нашей истории, а в среду вечером обе дамы
отправились слушать ораторию и явились в театр настолько заблаговременно,
что могли занять места в первом ряду галереи. И то сказать - к моменту их
прихода в зале находился всего один человек; что касается Амелии, то,
уступив своей давней склонности, она, естественно, испытывала крайнее
нетерпение, - ведь она была большой любительницей музыки и в особенности
сочинений мистера Генделя {24}. Миссис Эллисон, я полагаю, любила музыку не
меньше, поскольку обнаруживала еще большее нетерпение, что могло показаться
несколько странным, ибо, в отличие от бедняжки Амелии, такого рода
развлечения были ей не в новинку.
Хотя наши дамы явились за целых два часа до того, как они узрели спину
мистера Генделя, однако ожидание не показалось им слишком томительным:
помимо того, что им самим было о чем поболтать, им составил компанию некий
Джентльмен, тот единственный сосед, которого они застали на галерее, когда
туда поднялись; одет он был довольно просто, или, скорее, небрежно, но к
счастью для дам, оказался не только благовоспитанным человеком, но и весьма
занимательным собеседником. Джентльмен со своей стороны был, казалось, в
высшей степени очарован Амелией, да оно, собственно, так и было на самом
деле: ни в чем не переступая границ хорошего тона, он был при этом
чрезвычайно услужлив и использовал малейшую возможность выразить ей свое
уважение или оказать какой-нибудь знак внимания. Он раздобыл либретто
оратории и восковую свечу, которую сам и держал перед нею все время, пока
длилось исполнение.
После окончания оратории джентльмен объявил обеим дамам, что не оставит
их до тех пор, пока не убедиться, что они благополучно сели в свои портшезы
или карету; одновременно он пылко упрашивал их оказать ему честь, разрешив
навестить их. Будучи женщиной весьма добросердечной, миссис Эллисон ответила
на это:
- Ах, конечно, сударь, если вам это угодно; вы были настолько
внимательны к нам; милости просим; когда бы вам ни заблагорассудилось, чашка
чая всегда будет к вашим услугам, - и в заключение сообщила ему, где они
живут.
Как только дамы уселись в наемной карете, миссис Эллисон разразилась
громким хохотом и воскликнула:
- Пусть меня, сударыня, повесят, если вы сегодня не добились победы, и
бедный джентльмен, что очень с его стороны мило, решил, я полагаю, что вы
незамужем.
- Признаюсь, - ответила очень серьезно Амелия, - я к концу стала
замечать, что он, пожалуй, чересчур уж внимателен, хотя и не позволил себе
ни единого слова, которое я могла бы счесть оскорбительным; но, если у вас
возникло такое впечатление, я очень жалею, что вы пригласили его к чаю.
- Это почему же? - осведомилась миссис Эллисон. - Выходит, вы
рассердились на человека за то, что понравились ему? Но если так, то вам
придется сердиться почти на каждого мужчину, которому довелось вас увидеть.
Так знайте же, что будь я сама мужчиной, то непременно была бы в числе ваших
поклонников. Бедный джентльмен! Мне от души его жаль: ведь он не
догадывается, что вы не вольны распоряжаться своим сердцем. Что до меня, то
я не удивлюсь, если он выразит самое серьезное намерение жениться на вас,
ибо он, я уверена, человек состоятельный: я сужу об этом не только по его
прекрасным манерам, но и по его тончайшего полотна рубахе и дорогому перстню
с бриллиантом на пальце. Впрочем, вы лучше к нему присмотритесь, когда он
придет к нам на чай.
- Вот это уж нет, - ответила Амелия. - Впрочем, вы, я уверена, только
смеетесь надо мной. Надеюсь, вы не такого плохого мнения обо мне, чтобы
думать, будто я охотно соглашусь находиться в обществе мужчины, питающего ко
мне непозволительную склонность.
Миссис Эллисон, будучи особой чрезвычайно веселого нрава, повторила,
смеясь, слова "непозволительную склонность" и воскликнула:
- Дорогая моя миссис Бут, поверьте, вы слишком хороши собой и слишком
добры, чтобы быть такой недотрогой. Как вы можете притворяться, будто
оскорблены тем, что доставляет женщинам наибольшую радость, а особенно, я
полагаю, нам, женщинам добродетельным? Ибо, уверяю вас, несмотря на мой
веселый нрав, я не менее добродетельна, нежели любая другая благоразумная
женщина в Европе.
- Я далека от мысли, сударыня, - сказала Амелия, - подозревать в
противоположном множество женщин, позволяющих себе куда большие вольности,
нежели позволила бы себе я или от которых я получила бы какое-нибудь
удовольствие, однако я решительно утверждаю, если только я разбираюсь в
своем сердце, что расположение ко мне всех мужчин, за исключением одного,
совершенно мне безразлично и даже скорее было бы для меня неприятно.
За этой беседой они и добрались домой, где Амелия обнаружив, что ее
дети уже спят, а муж еще не возвратился, пригласила приятельницу разделить с
ней скромный ужин. Часы уже пробили полночь, и, поскольку Бут все еще не
появлялся, миссис Эллисон стала выражать некоторое недоумение по поводу
столь долгого его отсутствия и пустилась в связи с этим в общие рассуждения
касательно мужей вообще, а затем перешла к инвективам более частного
свойства по адресу собственного супруга.
- Ах, дорогая моя, - воскликнула она, - мне ли не знать, что у вас
сейчас на душе, ведь я сама прежде частенько испытывала то же самое. Мне
очень хорошо знаком печальный бой часов в полночь. Я имела несчастье более
пятнадцати лет влачить тяжкую цепь брака с горьким пьяницей. Но стоит ли мне
удивляться моей судьбе, если даже ваше несравненное очарование не в силах
удержать мужа от прельстительных радостей бутылки?
- Поверьте, сударыня, - возразила Амелия, - у меня нет никаких
оснований жаловаться: мистер Бут нимало не склонен к возлияниям, а
засидеться время от времени допоздна с приятелями вполне, я думаю,
простительно.
- О, без сомнения! - воскликнула миссис Эллисон, - если он может найти
себе оправдание, но будь я мужчиной...
Как раз в этот момент вошел Бут, прервав тем самым их беседу. Глаза
Амелии просияли от радости, да и он при виде жены выказал не меньшее
удовольствие. Бут был, конечно, несколько возбужден от выпитого вина, но
лишь в той мере, в какой это содействовало его хорошему настроению, ничуть
не помутив ему рассудка. Напротив того, он сделался самым приятным
собеседником, и, хотя было уже начало второго, ни его жена, ни миссис
Эллисон еще целый час даже и не вспоминали о том, что давно пора лечь в
постель.
Наутро к ним в дом явился сержант и с огорченным видом сообщил Буту,
что накануне вечером, сидя в харчевне, он услыхал как некий мистер Мерфи,
стряпчий, объявил во всеуслышание, что добьется распоряжения об аресте
некоего капитана Бута как только начнется ближайшая сессия департамента
зеленого стола {25}.
- Надеюсь, сударь, - прибавил сержант, - вы не рассердитесь на меня за
то, что я сразу подумал о вашей милости и счел своим долгом предупредить
вас, ведь на днях то же самое произошло здесь с другим джентльменом.
Бут от души поблагодарил мистера Аткинсона за его сообщение.
- Вне сомнения, - пояснил он, - речь шла именно обо мне, и с моей
стороны было бы нелепо отрицать, будто мне нечего опасаться.
- Надеюсь, сударь, - сказал сержант, - что у вашей милости скоро не
будет причин опасаться кого бы то ни было, а до тех пор, если что-нибудь и
случится, мое поручительство, насколько оно может быть вам полезным, к вашим
услугам: ведь я домовладелец и могу присягнуть, что имею сто фунтов
наличными.
Столь сердечное и дружеское заявление Бут воспринял с должной
благодарностью. Бедняга был не на шутку встревожен услышанным, но
одновременно и немало удивлен тем, что стряпчим, которому поручили возбудить
против него судебное преследование, стал не кто иной, как Мерфи; ведь все
его кредиторы, за исключением полковника Джеймса, жили в провинции, и он не
подозревал, что у Мерфи водились там какие-то знакомые. И тем не менее, Бут
ни минуты не сомневался, что Мерфи имел в виду именно его, а посему решил
подвергнуть себя строгому тюремному заточению в собственной квартире,
дожидаясь результатов предложения, сделанного ему накануне вечером в
таверне, где оказавшийся в их компании почтенный джентльмен, занимавший пост
при нынешнем правительстве, обещал похлопотать за него перед военным
министром. Новый знакомый заверил Бута, что непременно добудет ему
офицерскую должность с полным жалованьем в каком-нибудь из находящихся за
границей полков, от чего Буту при его нынешнем положении ни в коем случае
нельзя было отказываться, коль скоро ему не представлялось иного выбора,
если он хотел избежать тюрьмы.
Часы после полудня Бут и его жена провели в обществе миссис Эллисон, -
едва ли это стоило бы упоминать, если бы Амелия не явила здесь пример того
благоразумия, которое никогда не должно покидать осмотрительную замужнюю
женщину; пить чай с миссис Эллисон она согласилась только при условии, что
при этом не будет присутствовать джентльмен, с которым они встретились во
время исполнения оратории. Правда, на сей раз ее осторожность оказалась
излишней, ибо к немалому облегчению Амелии новый знакомый не обеспокоил их
своим визитом; Амелия и без того была смущена насмешками миссис Эллисон и в
мыслях своих придавала слишком большое значение каждому комплименту и всем
знакам внимания, оказанным ей незнакомым джентльменом, причем заходила
далеко за пределы правдоподобия. Теперь все ее тревоги опять улеглись, и она
полагала все сказанное на сей счет миссис Эллисон не более чем шуткой или
заблуждением.
За чаем присутствовала также молодая дама, которая была четвертой в
игре в вист и провела с ними весь вечер. Звали ее Беннет. Ей было, примерно,
лет двадцать пять, но из-за болезни она выглядела старше и в значительной
мере утратила свою миловидность, от которой, несмотря на ее молодость,
сохранились лишь немногие следы. В одном отношении она составляла полную
противоположность миссис Эллисон, отличаясь в такой же мере серьезностью, в
какой вторая была жизнерадостна. Однако при всей своей серьезности она
отнюдь не была угрюмого нрава: напротив того, лицо ее выражало
приветливость, а манеры свидетельствовали о прекрасном воспитании. Одним
словом, Амелия отнесла ее серьезность за счет плохого здоровья и прониклась
состраданием, которое в добрых душах, то есть, иначе говоря, в душах,
способных испытывать сочувствие, непременно вызывает некоторую толику
сердечной склонности или приязни.
Одним словом, Амелию настолько очаровала беседа с этой дамой, что, хотя
ей было совершенно несвойственно неуместное любопытство, она все же не могла
удержаться от того, чтобы при первой же возможности расспросить, кто она
такая. Миссис Эллисон рассказала ей, что миссис Беннет очень несчастна, ибо,
выйдя замуж по любви за молодого священника, который вскоре умер от чахотки,
осталась вдовой и притом почти без средств к существованию. Услыхав об этом,
Амелия прониклась еще большим сочувствием, что в свой черед еще усилило то
благорасположение, которое Амелия уже испытывала к новой знакомой. Вот
почему Амелия попросила миссис Эллисон поближе познакомить ее с миссис
Беннет и предложила в любой удобный для этого день вдвоем навестить ее.
- Да когда вам будет угодно, - воскликнула та, - чего тут чиниться,
ведь миссис Беннет не придерживается всяких там церемоний, и поскольку вы,
как я сразу приметила, очень ей понравились, то я уверена, что смогу
пригласить ее к вам на чашку чая, когда вам это заблагорассудится.
Два последующих дня Бут не покидал дома к чрезвычайному удовольствию
Амелии; одно его присутствие заставляло ее забыть о любой горести. И то
сказать, Бут всегда, если только это зависело от его воли, оставался с
Амелией: и на этот раз не было никаких оснований приписывать его домоседство
какой-нибудь особой причине, а посему у нее и не возникло на сей счет ни
малейших подозрений. В субботу малышка была не совсем здорова и жаловалась
на озноб, вследствие чего Амелия почти не выходила из своей комнаты и не
пошла в этот день вместе с мужем пить чай у миссис Эллисон, которую случайно
как раз в этот день навестил знатный лорд, доводившийся ей кузеном: несмотря
на стесненные обстоятельства, вынуждавшие ее сдавать часть дома
квартирантам, миссис Эллисон была из хорошей семьи и состояла в родстве с
некоторыми высокопоставленными особами.
Хотя милорд сам не занимал никакой государственной должности, однако
благодаря своему богатству имел немалый вес среди власть имущих. Миссис
Эллисон не преминула поэтому воспользоваться случаем, чтобы без всяких
околичностей порекомендовать Бута вниманию его милости. Едва только милорд в
разговоре с Бутом соблаговолил назвать его капитаном, как она тотчас
вставила:
- Ах, если бы с вашей помощью, милорд, он и в самом деле стал им... Это
было бы лишь данью справедливости, а ведь стоит вам лишь захотеть - и вы, я
знаю, можете добиться куда большего.
Она не упустила случая упомянуть о заслугах Бута, о ранениях,
полученных им во время осады Гибралтара, о чем ей было уже известно из
чистосердечного рассказа Амелии. Бут вспыхнул от смущения и не проронил ни
слова, как юная девица, слушающая, как ее расхваливают.
- Вы ведь знаете, кузина Эллисон, что можете располагать моим влиянием,
- откликнулся милорд. - Скажу больше, я почту за удовольствие оказать услугу
столь достойному человеку, как мистер Бут; что до меня, то я считаю, что
заслуги людей любого звания следует всемерно поощрять, однако министерство,
насколько мне известно, сейчас прямо-таки завалено подобными ходатайствами.
Но, как бы там ни было, мистер Бут может не сомневаться, что я воспользуюсь
первой же возможностью, а до тех пор буду рад видеть его у себя в любой
удобный для него день.
Бут, разумеется, не поскупился на изъявления благодарности в ответ на
эти слова великодушного вельможи, испытывая в то же время втайне не меньшую
признательность своей хозяйке, выказавшей столь дружескую и редкостную
заботу о его благополучии.
Если бы читатель знал нрав этого вельможи, то он, возможно, счел бы
весьма удачным то обстоятельство, что знатному гостю довелось увидать одного
только Бута: милорд был до того пылким поклонником женщин, что едва ли
остался бы равнодушен к красоте Амелии. Немногим мужчинам, как я замечал,
свойственно столь бескорыстное великодушие, чтобы охотно оказывать услуги
мужу, когда они влюблены в его жену, - разве только та согласится уплатить
цену, которая невозможна для женщины добродетельной.

КНИГА ПЯТАЯ

ГЛАВА 1,

в которой читателю предстоит встреча со старым знакомым

Теперь дела Бута выглядели лучше, чем когда бы то ни было прежде, и он
решил воспользоваться этим обстоятельством, чтобы хоть раз в неделю дышать
свежим воздухом.
В девять утра он пошел навестить своего старого приятеля полковника
Джеймса, решив, если удастся, получить исчерпывающее объяснение его
поступков, представлявшихся Буту столь непостижимыми; однако полковник был
так же неприступен, как прекрасно обороняемая крепость, и попытки проникнуть
к нему в дом окончились для Бута столь же безуспешно, как и поползновения
испанцев овладеть Гибралтаром. Он услыхал обычные ответы: первый, что
полковник еще изволит почивать, и второй, час спустя, что полковник уже
ушел. Своими дальнейшими расспросами Бут добился лишь того, что ему отвечали
все более и более дерзко, из чего, будь он более догадлив, он мог бы
заключить, что ему вовсе не стоит так добиваться встречи с полковником: ведь
привратник в доме знатного человека это все равно что термометр, по которому
вы можете судить, насколько тепло или холодно относится к вам его хозяин. Да
что там, если даже самые высокопоставленные вельможи и те находят столько
различных способов приветствия, начиная от сердечных объятий с поцелуем и
обращений наподобие "мой дорогой милорд" или "дорогой сэр Чарльз" и кончая
небрежным "э-э... что вам угодно, мистер... как вас там?" Вот и привратник
одним кланяется почтительно, а другим - с ухмылкой, одним кланяется низко, а
другим - чуть-чуть, а третьих и вовсе не удостоит поклона. Иных тотчас
впускает, а перед иными сразу же захлопывает дверь. И барин с привратником