Филдинг Г. Амелия

отправилась в наемной карете к тому процентщику, которого ей еще прежде
рекомендовала миссис Аткинсон, и тот ссудил ее под залог деньгами.
Получив необходимую ей сумму, она, очень довольная, возвратилась домой
и, по приходе мужа, с готовностью вручила ему все полученные ею деньги.
Бут до того обрадовался возможности уплатить свой долг Тренту, что не
вполне отдал себе отчет в том, в каком бедственном положении очутилась
теперь его семья. Возможно, безоблачное выражение лица Амелии помогло ему
заглушить эти мысли, но более всего этому содействовали уверения, полученные
им от того самого важного господина, с которым он встретился только что в
кофейне и который пообещал употребить все свое влияние, - по уверениям
знакомых Буту младших офицеров, тоже перебивавшихся на половинном жалованье,
весьма значительное, - чтобы помочь ему.
Он поделился этими отрадными новостями со своей женой, которая то ли
была, то ли казалась ими весьма утешена. Теперь, взяв с собой деньги, он
пошел расплатиться со своим другом Трентом, но на свою беду не застал его
дома.
На обратном пути ему встретился его старый приятель лейтенант, который
с благодарностью возвратил ему крону и стал уговаривать его распить по этому
случаю бутылку вина. Он так горячо и настойчиво упрашивал его, что бедняга
Бут, который не мог обычно в таких случаях устоять, сдался.
За бутылкой вина Бут рассказал своему приятелю о полученных им сегодня
днем в кофейне обещаниях, чем весьма обрадовал старого джентльмена:
"Насколько я слыхал, - сказал он, - это человек весьма влиятельный", однако
тут же предупредил Бута, что, как говорят, этого важного господина надобно
непременно подмазать, и еще не было случая, чтобы он без подмазки хотя бы
пальцем пошевелил. Впрочем, важный господин и сам косвенно намекнул об этом
Буту, заметив с лукавым глубокомыслием, что ему известно куда можно было бы
с немалой выгодой поместить пятьдесят фунтов.
Бут ответил старому приятелю, что он охотно отдал бы небольшую сумму за
такую услугу, будь у него эти деньги, но сейчас он лишен такой возможности,
потому что кроме пятидесяти фунтов у него сейчас ни пенса за душой, а эти
деньги он должен Тренту и намерен возвратить их завтра же утром.
- Вы, без сомнения, очень верно рассудили, что долг следует вернуть, -
заявил старый джентльмен, - но, несомненно, при таких обстоятельствах любой
человек, кроме разве самого отъявленного ростовщика, согласился бы подождать
с возвращением долга, тем более, что и повременить-то, я убежден,
понадобится совсем немного, ибо, если вы сунете этому важному господину
требуемую сумму, вы тотчас получите офицерскую должность, а уж там я
подскажу вам верный способ, как раздобыть деньги, чтобы рассчитаться с
Трентом.
Старый джентльмен настойчиво убеждал Бута послушаться его совета и
выставлял всевозможные доводы, какие только мог придумать, уверяя, что и сам
в данных обстоятельствах поступил бы только так, а не иначе.
Бут долго не соглашался с мнением приятеля, но поскольку спорили они
отнюдь не с сухими губами, вино в итоге сделало его более покладистым и
тогда старому джентльмену удалось-таки добиться своего. Он настолько высоко
ценил то ли Бута, то ли собственное мнение, а может быть, и то, и другое,
что не пренебрег ни единой возможностью настоять на своем. Он даже попытался
представить характер Трента в более благоприятном свете и отказался от
половины того, что сам говорил о нем прежде. В заключение он даже вызвался
успокоить на сей счет Трента и с этой целью повидать его на следующее утро.
Бедный Бут в конце концов уступил, хотя и крайне неохотно. Разумеется,
знай он о Тренте столько же, сколько читатель, никакие доводы на свете не
склонили бы его последовать совету старого джентльмена.

ГЛАВА 5,

содержащая еще больше полыни и прочих ингредиентов

На следующее утро Бут поделился с женой своими намерениями, и Амелия
ответила, что не возьмет на себя смелости давать советы в деле, о котором
ему куда лучше судить.
В то время как Бут пребывал в нерешительности, не зная, как поступить,
явился Баунд и сказал, что был у Трента, но того не оказалось дома. Однако
Баунд намеревался наведаться к нему еще раз и сказал, что не успокоится до
тех пор, пока его не разыщет.
Буту неловко было признаться, что он все еще колеблется, доставляя тем
самым своему другу столько хлопот, а посему он тотчас оделся, и они вдвоем
отправились с визитом к ничтожному влиятельному лицу, которому Бут надеялся
на этот раз выказать свое почтение самым действенным образом.
Баунд имел большую возможность познакомиться с принятыми в нынешние
времена обычаями вести дела, нежели Бут, и посоветовал другу для начала
дать, как говорится, на чай лакею влиятельного лица. Бут так и поступил,
благодаря чему тот без всяких проволочек провел его к своему хозяину.
Влиятельный господин взял деньги не как пескарь, клюнувший на приманку,
а как щука, заглатывающая несчастного пескаря в свою пасть. По правде
сказать, таких молодчиков, как он, более всего пристало уподобить этой
прожорливой рыбе, которая жиреет, поедая всех мелких речных обитателей.
Упрятав в карман свою добычу, влиятельный господин пожал Буту руку и заверил
его, что не упустит возможности оказать ему услугу и даст ему знать, как
только представится благоприятный случай.
Здесь я на минуту остановлюсь, как, вероятно, поступит и мой
доброжелательный читатель, ибо поистине лишь не знающее сострадания сердце
не дрогнет при мысли о том, как эти жалкие гроши были собраны и как
истрачены. Достойная семья, жена и дети человека, пролившего кровь на
чужбине, служа своей родине, расстаются с последними крохами и обрекают себя
на холод и голод, чтобы ублажить проходимца!
И если случится, что кто-то из моих сострадательных читателей и в самом
деле знатен и обладает властью, - быть может, эта ужасная картина побудит
его положить конец отвратительному обычаю, как принято теперь выражаться, с
помощью которого шайке пиявок дозволено сосать кровь у храбрых и неимущих, у
вдов и сирот.
Возвратясь домой, Бут застал у жены миссис Джеймс. Еще до прихода мужа
Амелия ответила решительным отказом на приглашение миссис Джеймс отобедать у
них завтра, но с появлением Бута гостья вновь принялась ее упрашивать и
притом с такой настойчивостью, что Бут тоже присоединился к ее просьбам;
будучи достаточно ревнив, он все же питал к полковнику настолько дружеские
чувства и был настолько благодарен ему за прошлые услуги, что, отказываясь
верить в двоедушие Джеймса и с готовностью откликаясь на попытки Амелии
представить поведение полковника в как можно более благоприятном свете, Бут
отвергал всякую мысль, будто его друг может питать дурные намерения.
Очевидно, подобному умозаключению содействовали и недавние события,
связанные с притязаниями милорда, ибо немыслимо, на мой взгляд, проявлять
одинаково сильное чувство к двум различным предметам одновременно;
наблюдение, я полагаю, одинаково справедливое как в отношении таких
неистовых страстей, как ревность и гнев, так и применительно к столь нежному
чувству, как любовь, которую один-единственный неотразимый предмет
привлекает всю без остатка. В ответ на упрашивания Бута, Амелия сказала:
- Дорогой мой, я сделала бы для вас все от меня зависящее, но то, о чем
вы просите, решительно не в моей власти: раз уж я вынуждена открыть правду,
то я не могу одеться.
- Отчего же? - изумилась миссис Джеймс. - Недеюсь, вы в добром здравии.
- Разве нездоровье, сударыня, - единственная причина, мешающая одеться?
- ответила Амелия.
- Клянусь, никаких иных причин я, право же, не знаю, - возразила миссис
Джеймс.
- А если, например, одежды нет, сударыня? - спросила Амелия.
- Ну, это просто смешно! - воскликнула миссис Джеймс. - А зачем вам,
собственно, так уж наряжаться? Ведь кроме вашей же семьи там никого не
будет; такого щегольства я, признаться, от вас не ожидала. Да самый простой
капот и тот будет вполне уместен.
- Тогда мне придется чистосердечно признаться вам, сударыня, -
продолжала Амелия, - у меня нет никакой другой одежды кроме той, что вы
видите на мне сейчас. На смену не осталось ни одной чистой сорочки,
поскольку, да будет вам известно, дорогой мой, - тут она обратилась к Буту,
- наша маленькая Бетти тайком ушла сегодня утром из дома, прихватив с собой
все мое белье.
- То есть как, дорогая! - вскричал Бут. - Выходит, маленькая Бетти вас
ограбила?
- Именно так оно и есть, - ответила Амелия. Она говорила истинную
правду, поскольку маленькая Бетти, заметив, что ее хозяйка накануне вечером
увезла из дома все свои вещи, прониклась желанием по мере сил
посодействовать ей и, соответственно, наутро сама украдкой съехала,
прихватив при этом все, что у нее достало сил унести.
Бут весьма пылко высказался по этому поводу и поклялся, что примерно
накажет девчонку, чтобы другим неповадно было.
- Если только эта маленькая дрянь жива, я ее из-под земли достану и
приволоку судье! - негодовал он.
- Я от души сожалею о случившемся, - сказала миссис Джеймс, - и (право,
не знаю, как это выразить), прошу вас, позвольте мне предложить вам кое-что
из моего белья до тех пор, пока вы не купите себе новое.
Поблагодарив миссис Джеймс, Амелия все же отказалась воспользоваться ее
любезностью, сказав, что у нее теперь более чем достаточно хлопот по дому и,
за неимением служанки, которая в ее отсутствие позаботилась бы о детях, она
никак не может и не хочет оставлять их.
- Возьмите в таком случае детей с собой, - предложила миссис Джеймс. -
Вы решительно должны у нас завтра обедать.
- Прошу вас, сударыня, не настаивать больше на этом, - отозвалась
Амелия,
- помимо тех веских причин, о которых я уже говорила, мои мысли
настолько заняты сейчас совсем другим, что я не гожусь ни для какой
компании, а посему никакие доводы не заставят меня уйти из дома.
Миссис Джеймс уже зашла в своих приглашениях до самых крайних границ,
дозволенных правилами благовоспитанности, если только не переступила их. Она
воздержалась поэтому от дальнейших уговоров и, пробыв у Бутов еще совсем
немного, откланялась, после многочисленных изъявлений сочувствия, которое,
однако же, сколь ни было оно велико, вместе с последними слетевшими с ее уст
словами, улетучилось из ее сердца еще до того, как она вышла из дома.
Бут сразу же после отбытия миссис Джеймс объявил, что отправится на
розыски маленькой Бетти, которой он поклялся жестоко отомстить, однако
Амелия попыталась умерить его гнев, сославшись на то, что девочка еще молода
и что это первый ее проступок. "Я, конечно, была бы очень рада, - добавила
она, - если бы удалось возвратить мои пропавшие вещи, и хотела бы также,
чтобы девочка понесла какое-то наказание, которое, возможно, послужило бы ей
самой на пользу, но мне даже страшно подумать о том, чтобы лишить ее за это
жизни", - ибо Бут в ярости поклялся, что отправит воровку на виселицу {19}.
- Я знаю, дорогая, какое у вас доброе сердце, - сказал Бут, - и люблю
вас за это, но вы уж позвольте мне на сей раз не согласиться с вами {20}. С
какой стороны на это ни взглянуть, девчонка, я считаю, никак не заслуживает
снисхождения. Она совершила поступок не только бесчестный, но и жестокий,
потому что прекрасно знала, в какой крайности мы сейчас находимся, и что у
нас осталось только самое необходимое. Кроме того, она повинна в
неблагодарности к вам, - ведь вы были с ней так ласковы, что скорее были для
нее матерью, чем хозяйкой. Я не только не согласен с тем, будто молодость
служит ей извинением, но, напротив, считаю это как раз усугубляющим вину
обстоятельством. Справедливо, конечно, что есть прегрешения, при которых
молодость провинившегося служит сильным доводом, взывающим к нашему
милосердию. Сюда следует отнести все проступки, вызванные беспечностью или
недостаточной рассудительностью, но преступления такого предательского
свойства, совершаемые преднамеренно и свидетельствующие о порочных
наклонностях, заслуживают более сурового наказания, когда они содеяны
человеком в молодости, а не в зрелые годы, потому что какой же станет такая
душа в старости, если уже с ранних лет она настолько наторела в гнусных
проступках? Избавить общество от таких людей - это, в сущности, означает
оказать ему благодеяние; а человек верующий спровадил бы их на тот свет ради
них же самих, потому что любому хоть сколько-нибудь разбирающемуся в
человеческой природе должно быть ясно: чем дольше эти люди живут, тем больше
в них скапливается злобы и пороков.
- Будь по-твоему, дорогой, - ответила Амелия, - мне не под силу спорить
с тобой о таких вещах. Тебе лучше об этом судить, и я буду всегда
подчиняться твоему мнению, но я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить,
будто ты способен на какой-нибудь жестокий поступок.
Затем Амелия занялась детьми, а Бут отправился на розыски преступницы.

ГЛАВА 6

Сцена в трагическом роде

Прошло совсем немного времени после ухода Бута, как раздался
оглушительный стук в дверь их дома и в комнату, где находилась Амелия с
детьми, вбежала женщина, задыхающаяся, с мертвенно-бледным лицом,
напоминавшая скорее привидение.
Амелия не сразу узнала в ней миссис Аткинсон: та была настолько на себя
непохожа, что в первую минуту после ее появления трудно было об этом
догадаться. Глаза у нее ввалились, волосы были растрепаны, одежда в полном
беспорядке и все черты ее лица свидетельствовали о крайнем смятении.
Амелия была потрясена этим зрелищем, а ее маленькая дочурка и совсем
перепугалась; мальчуган же, который тотчас узнал гостью, воскликнул,
подбежав к Амелии:
- Смотри-ка, мама, что это с бедной миссис Аткинсон?
Сама же миссис Аткинсон, как только она обрела дар речи, воскликнула:
- О, миссис Бут, я самая несчастная женщина на свете... Я потеряла
лучшего из мужей!
- Боже милосердный! Сударыня, скажите, что случилось? - вскричала
Амелия и на лице ее изобразилось сострадание, явно свидетельствовавшее о
том, что она мгновенно забыла о происшедшей между ними ссоре.
- О, миссис Бут, - простонала миссис Аткинсон, - боюсь, мой муж уже не
жилец: доктор говорит, что надежды на его выздоровление почти нет. Ах,
сударыня, как бы я ни была перед вами виновата, я знаю, вы простите меня и
посочувствуете моему горю. Что и говорить, я сурово наказана: ведь нынешним
несчастьем я обязана этой проклятой истории.
- Поверьте, сударыня, - откликнулась Амелия, - я от всей души
сочувствую вашему горю! Но скажите мне, ради Бога, что же все-таки стряслось
с сержантом?
- О, сударыня, - продолжала гостья, - у меня есть все основания
опасаться, что он не выживет. Доктор почти отчаялся спасти его... Он
говорит, что уже теряет надежду. О, сударыня, в тот самый вечер, когда между
нами произошла та роковая ссора, мой капитан принял ее так близко к сердцу,
что всю ночь не ложился спать и выпил целую бутылку коньяка. Он сказал, что
хотел наложить на себя руки, ибо ничто на свете не могло бы его так
огорчить, как даже самая малая размолвка между вами и мной. От огорчения и
от выпитого у него началась ужасная лихорадка. Такая, что когда я
возвратилась от милорда... (разумеется, я пошла к нему и все уладила... ваша
репутация, сударыня, теперь вне опасности)... так вот, когда я возвратилась
домой, я застала несчастного в припадке полного отчаяния и исступления; в
этом состоянии он пребывал очень долго и только час тому назад вполне пришел
в себя; но теперь он говорит, что, конечно, умрет, и заклинает Богом
позволить ему перед тем увидеть вас. Не будете ли вы, сударыня, не будете ли
вы так добры исполнить желание моего бедного капитана? Примите в
соображение, что это просьба умирающего и что ни он, ни я никогда больше не
попросим вас о новой милости. Он говорит, ему необходимо сказать вам что-то
такое, о чем он никому другому сказать не может, и что он не сможет спокойно
умереть, если не повидает вас.
- Поверьте, сударыня, - воскликнула Амелия, - я бесконечно опечалена
тем, что вы мне рассказали. Я знала бедного сержанта с самого его детства и
всегда была к нему привязана, так как считаю его одним из добрейших и
честнейших людей на свете. Без сомнения, если бы я могла хоть чем-нибудь
помочь... но какая польза будет ему оттого, что я приду?
- Самая большая на свете! Если бы вы только знали, как горячо он меня
умолял, как его несчастное разбитое сердце жаждет вас увидеть, вы бы не
стали отказываться.
- Помилуйте, так ведь я и не ответила вам решительным отказом, -
возразила Амелия. - Значит, он хочет сказать мне что-то важное и без этого
не сможет спокойно умереть! Он так и сказал, миссис Аткинсон?
- Клянусь честью, именно так, - подтвердила та, - и намного больше, чем
я вам пересказала.
- Хорошо, я пойду с вами, - решила Амелия. - Понятия не имею, о чем
речь, но пойду.
Миссис Аткинсон излила в ответ тысячу благодарностей и благословений, а
затем, овладев рукой Амелии и пылко целуя ее, воскликнула:
- Как я могла дойти до такой безрассудной ярости, чтобы поссориться с
таким созданием?
Амелия ответила, что уже простила и забыла все, после чего, позвав
хозяйку и попросив ее присмотреть за детьми, постаралась, насколько могла,
поприличнее одеться и отправилась вместе с миссис Аткинсон.
Когда они пришли, миссис Аткинсон сказала, что она сначала пойдет к
капитану одна и предупредит его, иначе вызванное неожиданным приходом Амелии
потрясение может возыметь роковые последствия. Оставя поэтому Амелию в
гостиной, миссис Аткинсон поднялась наверх.
Лишь только несчастный Аткинсон услыхал, что Амелия здесь, лицо его,
несмотря на крайнюю слабость и плачевное состояние, озарилось необычайной
радостью, и тогда жена сразу же привела к нему Амелию.
Аткинсон напряг все силы, чтобы поблагодарить гостью за доброту к
умирающему (так он сказал о себе). Он заверил ее, что не осмелился бы
причинять ей подобное беспокойство, если бы не должен был сообщить нечто, по
его мнению, очень важное, чего он не может сказать никому другому. Затем*он
попросил жену подать ему небольшую шкатулку, ключ от которой всегда носил
при себе, после чего попросил жену выйти на несколько минут из комнаты,
причем ни миссис Аткинсон, ни Амелия не выразили по этому поводу ни тени
неудовольствия.
Оставшись наедине с Амелией, он произнес следующее:
- Сейчас я в последний раз, сударыня, могу взглянуть на... простите
меня, сударыня, я никогда больше не нанесу вам оскорбления.
Тут он вновь откинулся на постели, и глаза его наполнились слезами.
- Почему вы так боитесь оскорбить меня, Джо? - спросила Амелия. - Я
уверена, вы никогда в жизни намеренно не оскорбили меня.
- Конечно, нет сударыня, - ответил он. - Да я бы тысячу раз умер
прежде, чем решился бы на это. Но... у меня не хватает духу выговорить... и
все-таки я должен сказать. Вам, конечно, невозможно простить меня, но
все-таки, может быть, раз я умираю и никогда больше вас не увижу... конечно,
останься я в живых после того, что вы узнаете, я бы никогда больше не посмел
посмотреть вам в глаза; и все же, сударыня, мысль о том, что я никогда
больше вас не увижу, горше для меня, чем тысячи смертей.
- Мне, мистер Аткинсон, - воскликнула Амелия, вся вспыхнув и
потупившись, - конечно же, не подобает слушать от вас подобные речи... Если
вы хотите мне что-то сообщить, говорите прямо и не бойтесь, что я на вас
рассержусь: мне кажется, я могу обещать вам простить что угодно, что бы вы
ни сотворили.
- Так знайте же, сударыня, - проговорил Аткинсон, - в этой шкатулке
хранится ваш портрет; я украл его, когда мне было восемнадцать лет и с тех
пор с ним не расставался. Он оправлен золотом и тремя бриллиантами, но все
же я могу, не покривив душой, сказать вам, что украл его не ради золота и
этих бриллиантов... а ради лица, которое, будь я повелителем вселенной, и
тогда бы...
- Мне не подобает это слышать, - прервала его Амелия. - Успокойтесь,
Джо, и не думайте больше об этом. Не сомневайтесь, я искренне и от всей души
прощаю вас. А теперь, прошу вас, успокойтесь и позвольте мне позвать вашу
жену.
- Но только сперва, сударыня, позвольте мне попросить вас об одной
милости, - воскликнул он, - подумайте, ведь это последняя моя просьба и
тогда я умру с миром... позвольте мне перед тем как умереть, поцеловать вашу
руку.
- Что ж, будь по-вашему, - проговорила Америя, - право, я сама не знаю,
что делаю... ну, так и быть...
С этими словами она непринужденно протянула ему руку, которую он
бережно поднес к губам и, тут же отпустив ее, откинулся на постели.
Амелия тотчас позвала миссис Аткинсон, которая, впрочем, все это время
находилась поблизости, а точнее сказать, дожидалась прямо за дверью. Сама же
она поспешила вниз по лестнице, попросила дать ей стакан воды и, выпив его,
упала в кресло, и слезы сострадания к несчастному, с которым она только что
простилась, обильно потекли из ее глаз.
Сказать по правде, нисколько не пороча тем целомудрие Амелии, сердце
ее, которое с неколебимой твердостью противостояло всем попыткам победить
его с помощью титула и пышного наряда, богатства и лести и которое нельзя
было купить за все земные блага, было все же несколько растрогано столь
бесхитростным, искренним, скромным, непреднамеренным, деликатным и
возвышенным чувством этого бедного, застенчивого деревенского парня; против
своей воли она почувствовала к нему на мгновенье нежность и участие,
которые, узнай о них Бут, возможно, вызвали бы у него неудовольствие.
Просидев некоторое время в гостиной и видя, что миссис Аткинсон все не
спускается вниз (да и могла ли она покинуть мужа в таком состоянии), Амелия
оставила ей у служанки записку, в которой выражала готовность помочь всем,
что только в ее силах, после чего ушла в таком душевном смятении, какого
никогда прежде не испытывала и которое должно было бы испытывать при таких
трогательных и деликатных обстоятельствах любое целомудренное сердце, если
только оно не высечено из мрамора.

ГЛАВА 7,

в которой мистеру Буту довелось испытать не одно приключение

Более двух часов продолжал свои розыски Бут, пока, наконец, не увидел
юную особу в видавшем виды шелковом платье: выйдя из лавки на Монмут-стрит
{21}, она села в наемную карету. Несмотря на ее наряд, Бут сразу же узнал в
этой особе маленькую Бетти.
Он тотчас закричал: "Держите вора! Остановите карету!", и в результате
мисс Бетти была тут же задержана в своей колымаге и, мгновение спустя,
оказалась в руках Бута и его мирмидонян {22}.
Как только девочка увидела перед собой хозяина, сознание вины сокрушило
ее и, будучи еще слишком неопытной преступницей, она сразу же во всем
призналась.
После этого ее препроводили к мировому судье, где при обыске у нее
обнаружили четыре шиллинга и шесть пенсов наличными, а также шелковое
платье, которое, конечно, вполне сгодилось бы для лоскутного ряда {23} и
едва ли стоило даже фартинг, хотя честный лавочник с Монмут-стрит сбыл его
простодушной девчонке за крону.
Во время допроса, учиненного ей судьей, девочка отвечала так:
- Конечно, сударь, я, если вашей милости угодно знать, очень даже жалею
о том, что сделала; и это уж точно, если вы, ваша честь, хотите знать, что
не иначе, милорд, как сам дьявол меня на это толкнул, потому что, если уж
вы, ваше величество, хотите знать, то я за всю свою жизнь до сегодняшнего
дня, это уж точно, так же мало об этом думала, как о своем смертном часе,
но, конечно, сударь, если вашей милости угодно знать...
Она долго еще говорила в том же духе, пока судья не прервал ее и не
потребовал, чтобы она перечислила все украденное добро и сказала, куда она
его дела.
- Да я, если уж вашему величеству угодно знать, - отвечала она, -
только всего и взяла-то, что две ночные рубахи хозяйки, которые отдала в
заклад за пять шиллингов, а их я уплатила за это платье, которое сейчас на
мне, а что касается денег, которые были у меня в кармане, то тут все до
последнего фартинга - мое. Я, конечно, собиралась возвратить эти две рубахи
хозяйке как только сумею раздобыть денег, чтобы выкупить их.
Девочка рассказала им, где живет тот самый процентщик, и судья послал к
нему с требованием явиться с этими рубахами; что тот, не прекословя, сразу
же исполнил, ибо прекрасно понимал - в случае отказа последовало бы
предписание произвести в его доме обыск.
Достаточно было взглянуть на эти рубахи, за которые честный процентщик
ссудил девочку пятью шиллингами, как тотчас стало ясно, что настоящая им
цена - более тридцати, а новые они стоили, конечно, еще намного больше, -
следственно, не могло быть ни малейшего сомнения в том, что ни по своей
цене, ни по размеру они никак не могли принадлежать этой девочке. Бут не мог
сдержать своего возмущения действиями процентщика:
- Надеюсь, сударь, - сказал он, обратясь к судье, - для подобных
мошенников тоже существуют какие-то меры наказания: он же, вне сомнения,
знал, что вещи эти - краденые {24}. Лавчонки этих плутов поистине можно
назвать источниками воровства, - ведь занимаясь скупкой всякого добра, эти
обманщики тем самым нередко толкают людей на воровство и поэтому заслуживают
точно такого же, если даже не более сурового, наказания, как сами воры.
Процентщик клялся, что он ни в чем не повинен и что он этих рубах в
заклад не принимал. И надобно заметить, так оно и было, поскольку по