Страница:
проводила время в компании, где были дамы почище, чем она. Что это еще за -
милочка! Я не привыкла к такому обхождению. Пусть только эта дама посмеет
еще раз меня так назвать - будь я проклята, если не подобью ей шары! Скажите
пожалуйста - милочка! Да эта дама такая же шлюха, как я, и хотя меня
отправили сюда трепать пеньку, но, чтоб мне ослепнуть, у меня еще найдется
достаточно денег, чтобы откупиться не хуже этой дамы.
За этими словами, возможно, вскоре могли бы воспоследовать и действия,
если бы смотритель тюрьмы тому не воспрепятствовал и не положил конец
дальнейшим препирательствам. Компания вскоре после этого разошлась, и в
комнате остались только смотритель, мистер Мерфи, капитан Бут и мисс Мэтьюз.
По настоянию смотрителя тюрьмы мисс Мэтьюз начала излагать свое дело
мистеру Мерфи, которого она согласилась взять себе в защитники, хотя
по-прежнему твердила, что исход дела нимало ее не занимает.
Услышав подробности, читателю уже известные (касавшиеся обстоятельств
убийства), мистер Мерфи покачал головой и сказал:
- В вашем деле, мадам, есть только одно обстоятельство, которое мне
хотелось бы устранить, и от него-то мы и должны избавиться: я имею в виду
перочинный ножик, который вы прихватили с собой, входя в комнату; таковое
действие предполагает наличие, как мы, юристы, это называем, преступного
умысла; а посему это обстоятельство не должно быть использовано против вас
и, следовательно, если находившийся в комнате слуга это видел, его надобно
во что бы то ни стало подкупить. По вашим словам, все присутствующие здесь -
ваши друзья, и потому скажу напрямик: вы должны снабдить меня достаточной
для этой цели суммой. Преступный умысел - это единственное, чего нам следует
остерегаться.
- Сэр, - воскликнул Бут, - я не возьму на себя смелость поучать вас
относительно законов, однако я слыхал, что человек, нанесший ножевую рану,
может быть обвинен на основании принятого парламентом акта, и такой
проступок карается смертью даже и без наличия преступного умысла {58}.
- Вы правы, капитан, - ответил Мерфи, - человек может быть обвинен
contra formam statutis {и вопреки букве закона (лат.).}; и при таком
подходе, вполне с вами согласен, никакой ссылки на преступный умысел не
требуется. Вы, случайно, сэр, не юрист?
- Никоим образом, сэр, - ответил Бут, - в судебных делах я ровно ничего
не смыслю.
- Что ж, тогда я вам объясню. Если человек обвинен, как принято у нас
говорить contra formam statutis, то в наличии преступного намерения нет
никакой необходимости, поскольку форма парламентского акта уже предполагает
это самое преступное намерение, и мы должны, следовательно, остерегаться
обвинения в нанесении первого удара. Чума его унеси, до чего же некстати,
что все это произошло в комнате: случись это на улице, мы бы запросто нашли
пять-шесть свидетелей, не сомневающихся, кто нанес удар первым, и они
обошлись бы нам дешевле, чем, боюсь, этот один: ведь если из неблагоприятных
обстоятельств становится ясно, что никаких других свидетелей, кроме
единственного, вам не раздобыть, он всегда обходится дорого. Так бывает и в
любом ином деле. Как видите, я говорю с вами начистоту, ведь мы тут все
свои. Самый верный способ - снабдить меня деньгами, чтобы я мог сразу же
предложить ему кругленькую сумму; пятьдесят фунтов (право же, говорю это
ради вашего блага) - это самое меньшее, что можно ему предложить. Поверьте,
если бы даже дело касалось меня самого, я предложил бы ему не меньше.
- И вы полагаете, сэр, - воскликнула мисс Мэтьюз, - что я стану спасать
свою жизнь такой ценой? Буду подкупом склонять человека к
клятвопреступлению?
- Разумеется, даже уверен в этом, - подтвердил Мерфи, - помилуйте, есть
ли здесь вина, если даже и допустить, что клятвопреступление, как вам угодно
это называть, и является в некотором роде провинностью. Хотя, что и
говорить, на такое дело не всякий пойдет. К тому же все это можно устроить
так, что и грешить-то, как многие воображают, особенно не придется: ведь
свидетелю не обязательно целовать библию, а раз так, то где тут, скажите на
милость, клятвопреступление? Ну, а если уж так случится, что глашатай в суде
окажется придирчивей обычного, то к чему, если собственно разобраться,
свидетель прикладывается? Разве это не кусок телячьей кожи - и только? Я,
например, считаю, что плох тот христианин, который не решился бы на такую
малость ради спасения жизни другого христианина, а тем более такой
хорошенькой женщины. В самом деле, сударыня, если нам удастся представить
дело хоть в сколько-нибудь сносном виде, то перед такой красавицей судье не
устоять, да и присяжным тоже.
Заключительная часть этой речи, невзирая на то, из чьих уст она
исходила, изрядно остудила негодование мисс Мэтьюз по поводу ее начала, а
посему она ответила с улыбкой:
- Вы, сэр, я вижу великий казуист, однако нам незачем дольше
рассуждать, ибо коль скоро для спасения моей жизни необходимы пятьдесят
фунтов, то, поверьте, такой суммой я не располагаю. Небольшие карманные
деньги - вот все, что я могу счесть своим достоянием, и из них в моем
нынешнем положении, боюсь, могу уделить вам на это лишь самую малость.
- Полно, полно, сударыня! - воскликнул Мерфи, - Жить очень приятно,
уверяю вас, и жизнь кажется слаще всего, когда мы вот-вот должны с ней
расстаться. Многие из тех, кого я знал, храбрились и хорохорились при
аресте, но едва дело принимало хоть сколько-нибудь неблагоприятный для них
оборот, они тотчас меняли тон. В вашем положении совсем не время быть
бережливой.
Смотритель тюрьмы (прежняя щедрость мисс Мэтьюз и вид ее наполненного
гинеями кошелька внушили ему преувеличенное представление о ее богатстве),
услыхав, как посягают на сумму, которую он рассчитывал было полностью
прибрать к рукам, решил, что сейчас самое время позаботиться о собственных
интересах.
- Что и говорить, мистер Мерфи, - воскликнул он, - жизнь - вещь
приятная, как вы изволили заметить; кто с этим не согласится! Что и
говорить, жизнь всякому дорога, а все же, как она ни дорога, никто не может
ради ее спасения предложить больше того, что имеет. И в самом деле, если
небольшая сумма, упомянутая дамой, это все, чем она располагает, то ее в
таком случае следует лишь похвалить за нежелание расстаться и с самой малой
толикой; ведь ей, что и говорить, как она верно изволила заметить, еще
понадобится каждый оставшийся фартинг, чтобы жить как подобает благородной
даме, прежде чем для нее наступит время испытания. И уж, что и говорить,
коли жизнь приятна, так людям следует еще позаботиться и о том, чтобы они
могли жить в свое удовольствие, пока они еще и в самом деле живы; кроме
того, своим отвращением к лжесвидетельству, которое уж точно является тяжким
грехом, эта дама показывает себя с самой выгодной стороны. Правда, если не
надо целовать библию, тогда, как вы верно изволили заметить, это совсем
другое дело; если человеку отпущен будет долгий срок для раскаяния, то он,
возможно, сумеет в достаточной мере искупить свой проступок, а все-таки,
когда приходит время свести счеты с жизнью (а кто решится предсказать,
какова будет участь этой дамы?), лучше позаботиться о том, чтобы не слишком
обременять свою совесть. Надеюсь, даму не сочтут повинной в убийстве, - я
всегда желаю добра всем моим арестантам, которые выказали себя настоящими
джентльменами или леди, - а все-таки человеку всегда следует готовиться к
самому худшему.
- Вы, сэр, вещаете поистине, как оракул, - ответила дама, - и, если бы
я склонила на лжесвидетельство хотя бы одного человека, это легло бы на мою
совесть большим грузом, нежели двадцать убийств, подобных тому, в котором я
повинна.
- Более того, сударыня, - заключил смотритель тюрьмы, - кто отважится
сказать, какие оскорбления вас толкнули на этот шаг, и уж во всяком случае
никак нельзя представить, чтобы дама столь достойного поведения, каким вы
отличаетесь с тех пор как находитесь под моим присмотром, способна была
убить человека просто так, ни за что, ни про что.
Мистера Мерфи, который, похоже, собирался что-то возразить, как раз в
это время вызвали из комнаты, а все, что происходило между оставшимися там
лицами до той минуты, когда Бута и даму проводили в предназначенное для нее
помещение, слишком незначительно, чтобы заслуживать упоминания.
Сперва речь велась о только что прерванном разговоре, но поскольку
суждения высказывались приблизительно те же, какие высказало бы в подобном
случае большинство читателей, мы их опустим. Под конец мисс Мэтьюз напомнила
своему собеседнику о его обещании рассказать обо всем, что произошло с ним с
тех пор, как прервалось их прежнее знакомство. Бут приступил к рассказу, как
об этом повествуется в следующей книге этой истории.
в которой капитан Бут начинает рассказывать свою историю
Когда чайный столик унесли и мистер Бут остался с мисс Мэтьюз наедине,
он начал так:
- Вам, сударыня, желательно знать подробности того, как я ухаживал за
лучшей и прекраснейшей из женщин, на которой впоследствии женился. Что ж,
попытаюсь по мере сил припомнить из происшедшего то, что наиболее достойно
вашего внимания.
Если расхожее мнение о том, что браки совершаются на небесах, не совсем
безосновательно, то мой брак с Амелией несомненно подтвердит его
справедливость. Я познакомился с ней, когда красота ее только расцветала, и
природа наделила ее своими дарами столь щедро, как ни одну женщину на свете;
но, хотя Амелия всегда вызывала у меня восторг, я долгое время не чувствовал
и проблеска любви к ней. Возможно, всеобщее восхищение, которым она была
тогда окружена, знаки внимания, оказываемые ей самыми знатными людьми, и
ухаживание бесчисленных поклонников, людей очень состоятельных, удерживали
меня от стремления стать обладателем прелестей, казавшихся мне совершенно
недоступными. Как бы там ни было, но, уверяю вас, что именно происшествие,
которое лишило ее восхищения других, впервые заставило мое сердце дрогнуть и
расположило в ее пользу. Ущерб, нанесенный красоте Амелии, когда
перевернулась карета, из-за чего, как вы, наверное, хорошо помните, ее
прелестный носик был рассечен и изуродован {1}, внушил мне мысль, что эта
женщина, вызывавшая всеобщее преклонение своей наружностью, заслуживала куда
большего преклонения своим умом, потому что именно в этом отношении она куда
как превосходила прочих представительниц своего пола.
- Я восхищена вашим вкусом, - воскликнула мисс Мэтьюз. - Ведь я
прекрасно помню, с каким мужеством ваша Амелия перенесла это несчастье.
- Боже милосердный, - ответил Бут, - какую же душевную стойкость она
тогда проявила! Если мир превозносит мужество человека, способного перенести
потерю целого состояния, или хладнокровие генерала после проигранного им
сражения, или самообладание монарха, примиряющегося с утратой короны, то с
каким же изумлением должны мы взирать, какими похвалами удостоить юную
девушку, способную терпеливо и безропотно снести утрату необычайной красоты,
- иными словами утрату богатства, власти, славы, всего того, к чему
человеческая природа так неравнодушна! Какой же твердостью должна обладать
душа, готовая в единый миг распрощаться со всем этим вследствие ничтожной
случайности, какое мужество потребно для подобного отречения, когда тело
испытывает мучительнейшие страдания, и для того, чтобы без жалоб, почти без
слез претерпеть в таком состоянии крайне болезненную, ужаснейшую
хирургическую операцию!
Произнеся это, Бут умолк и из глаз его хлынули потоки слез, которые
способно проливать лишь поистине благородное сердце, потрясенное чем-то из
ряда вон выходящим и возвышенным. Как только Буту удалось совладать с собой,
он продолжал:
- В силах ли вы, мисс Мэтьюз, вообразить, чтобы несчастье Амелии было
возможно еще чем-нибудь усугубить? Так вот, уверяю вас, я нередко слышал от
нее, что одно прискорбное обстоятельство оказалось тягостнее всех прочих. Я
имею в виду жестокую обиду, нанесенную ей иными ближайшими ее подругами,
которые при встрече кусали губы, отводили глаза и долго крепились, чтобы не
выдать своего тайного торжества, однако потом, не сдержавшись, разражались
при ней громким хохотом.
- Боже милостивый, - вскричала мисс Мэтьюз, - на какие только низости
не горазд наш пол, если им движет презренная зависть!
- Именно подобная выходка, как Амелия мне потом признавалась, и
позволила ей впервые почувствовать расположение ко мне. Я оказался как-то в
обществе нескольких молодых девушек или вернее юных ехидн, для коих беда
Амелии служила источником неистощимой потехи. Одна из них выразила надежду,
что теперь эта особа не станет больше высоко задирать голову. Другая весело
откликнулась: "Уж не знаю, как насчет головы, но бьюсь об заклад, что она
никогда больше не будет воротить нос от тех, кто получше ее". Третья
прибавила: "Какую отличную партию могла бы Амелия сделать теперь с одним
капитаном, у которого, к несчастью, поврежден тот же самый орган, однако по
причине нисколько не зазорной". Не менее язвительные замечания сыпались
градом, и повторять их язык не поворачивается. Я был потрясен столь лютой
злобой в обличий человеческом и заявил без обиняков: "Напрасно, сударыни, вы
так радуетесь несчастью мисс Амелии, ведь она все равно останется самой
красивой женщиной во всей Англии". Эти мои слова начали повторять на все
лады, причем одни считали, что они делают мне честь, а другие, напротив,
представляли их в неблагоприятном свете и, конечно же, придавали им более
оскорбительную форму, нежели это было в действительности. Сказанное мной в
конце концов дошло и до Амелии. Она выразила мне признательность за
сочувствие, из-за которого я даже проявил нелюбезность в беседе с дамами.
Примерно месяц спустя после этого случая, когда Амелия стала появляться
на людях в маске, мне выпала честь пить с ней чай. Мы были одни, и я
попросил ее удовлетворить мое любопытство и открыть лицо. Она с чрезвычайной
приязнью ответила мне: "Возможно, мистер Бут, вам будет так же трудно узнать
меня без маски, как и в ней", - и в ту же минуту сняла маску. Менее всего
меня занимала тогда искусность хирурга. Нежные чувства переполнили мое
сердце. Не в силах сдержать себя, я с жаром поцеловал ей руку и воскликнул:
Клянусь вам, мисс Амелия, никогда еще вы не казались мне такой прелестной,
как в эту минуту". Далее до конца визита мы обменялись лишь незначащими
Фразами, но я убежден, что с того дня мы больше не были друг другу
безразличны.
И все же прошло еще много месяцев, прежде чем я всерьез задумал
жениться на Амелии. И не потому, чтобы я недостаточно ее любил. Напротив,
эта нерешительность была следствием огромной любви, которую я к ней
испытывал. Свое собственное положение я считал отчаянным, она же, по моим
представлениям, полностью зависела от воли матери - женщины, как вам
известно, неистового нрава, от которой никак нельзя было ожидать согласия на
такой невыгодный для ее дочери брак. Чем больше я любил Амелию, тем тверже
давал себе зарок никогда не заговаривать с ней о любви всерьез. Вот как мой
рассудок обманывался относительно моего сердца и как самонадеянно я
воображал, будто способен справиться с огнем, в который я сам же каждый день
подливал масло.
О, мисс Мэтьюз, мы наслышаны о людях, умеющих повелевать своими
страстями, и о сердцах, умеющих таить в себе огонь столь долго, сколь им
заблагорассудится. Возможно, такое и бывает на свете, но сердца этих людей
можно уподобить влажным топям, где куда труднее поддерживать пламя, чем
уберечь его от слишком сильной вспышки; что же касается моего сердца, то
искра упала в легко воспламеняющуюся цель.
Я не раз навещал Амелию - и мы обменивались взглядами и вздохами, не
решаясь на признание, но однажды, когда мы оказались вдвоем, нам случилось
заговорить о любви; я говорю - случилось, ибо, поверьте, ни с моей, ни, как
я твердо убежден, с ее стороны не было ни малейшего умысла. Не в силах долее
владеть собой, я назвал себя самым несчастным из тех, кто когда-либо страдал
от нежной страсти, давно уже скрываемой мной от моего предмета. Далее,
приведя множество подробностей, но все же остерегаясь упомянуть то, что
могло открыть Амелии суть дела, я в заключение попросил ее быть поверенной
моей любви и помочь мне советом.
Амелия (о, никогда не забыть мне ее прелестного замешательства!) была в
эту минуту само смущение. Она задрожала и сделалась бледна - все признаки
растерянности, которые я неспособен был тогда заметить, поскольку мое
душевное состояние мало чем отличалось от ее собственного, свидетельствовали
о том, как прекрасно она меня поняла. Наконец срывающимся голосом Амелия
сказала, что я выбрал себе очень скверного советчика, ведь она мало что
смыслит в этих материях. "Вам, мужчинам, мистер Бут, едва ли нужны советы в
подобного рода делах, ведь вы разбираетесь в них получше нас".
Не стану вам сейчас далее передавать наш разговор; боюсь, я и без того
утомил вас излишними подробностями.
- Напротив, - возразила мисс Мэтьюз, - я буду счастлива услышать все
перипетии любовной истории, начало которой было столь трогательным.
Расскажите о каждом своем слове и поступке, обо всем, что помните.
Бут продолжил свой рассказ; так же поступим и мы в нижеследующей главе.
в которой мистер Бут продолжает свою историю. В ней содержатся некоторые
пассажи, могущие послужить своего рода оселком, с помощью которого молодая
женщина может испытать сердце своего возлюбленного. Я посоветовал бы
поэтому вменить каждому влюбленному в обязанность прочесть ее в присутствии
своей дамы сердца и чтобы она во время чтения внимательно следила за
проявлением его чувств
- Домой я вернулся в крайнем беспокойстве, - снова заговорил Бут, - и
попытался хладнокровно поразмыслить над словами, сказанными Амелии. Теперь я
видел, что открыто обнаружил свои чувства, и даже страшился - о неслыханное
тщеславие! - не зашел ли слишком далеко и не добился ли чрезмерно большого
успеха. Страшился! Боже, что я говорю? Да мог ли я страшиться того, на что
возлагал все упования? Как мне описать охватившее меня тогда смятение?
- Вам нет нужды особенно трудиться, описывая то, о чем я и сама легко
могу догадаться, - воскликнула мисс Мэтьюз. - Говоря откровенно, мистер Бут,
я не согласна с мнением вашей супруги, будто мужчины больше нас понимают в
любовных делах. Мужчины часто и не догадываются о чувствах женщин, тогда как
любая женщина обладает в таких случаях зоркостью ястреба; во всей этой науке
не сыщется раздела, в котором досконально не разбиралась бы любая из
представительниц нашего пола.
- Как бы там ни было, сударыня, - отвечал Бут, - я попытался ввести
Амелию в заблуждение. Три дня я воздерживался от визитов к ней; сказать по
правде, я пытался найти в себе решимость покинуть ее навсегда... но,
конечно, я не мог настолько совладать со своим чувством... Впрочем, зачем я
говорю эти глупости?.. совладать со своим чувством... Не сказать ли лучше:
убедившись, что никакое другое чувство не способно одержать верх над моей
любовью, я снова стал навещать Амелию. И предпринял самую нелепую затею,
какая когда-либо приходила в пустую голову влюбленного. Я вздумал убедить
Амелию, будто и в самом деле влюблен в другую и что именно об этом и вел
речь, когда спрашивал ее совета и просил быть моей поверенной.
С этой целью я сочинил историю, будто накануне у меня было свидание с
моей вымышленной возлюбленной, и даже попытался, насколько хватило
воображения, подробно рассказать, о чем мы с ней говорили.
Бедняжка Амелия сразу же попалась на удочку и, как она мне призналась
впоследствии, ничуть не усомнилась в моей искренности. Бесценная моя любовь!
Да и откуда было ее не ведающему притворства сердечку иметь представление о
лжи; хотя при всей бесхитростности, она, уверяю вас, самая рассудительная
женщина на свете.
- Что ж, с вашей стороны весьма великодушно и благородно, - насмешливо
вставила мисс Мэтьюз, - объяснять прямодушием то, что другие, возможно,
сочли бы легковерием.
- Нет-нет, сударыня, - отозвался он, - я отдаю ей лишь должное. Доброе
сердце всегда будет свидетельством самого глубокого ума. Так вот, теперь мой
ангел был, если это только возможно, повергнут в еще большую растерянность.
Вы не поверите, до чего у нее был в эту минуту простодушный вид.
- Ах, что вы, что вы, - с усмешкой запротестовала его собеседница, - я
вполне могу этому поверить; но продолжайте же, прошу вас.
- После некоторого колебания, - продолжал Бут, - моя Амелия сказала мне
робко: "Мистер Бут, вы очень дурно со мной обходитесь: вы хотите, чтобы я
была вашей поверенной, а сами скрываете от меня имя вашей возлюбленной".
"Возможно ли, - отвечал я, - чтобы вы не могли ее угадать; ведь я сказал
вам, что это одна из ваших знакомых и что она живет в этом городе?" "Моя
знакомая, - промолвила она. - Вот оно что, мистер Бут... в нашем городе!
Мне... мне казалось, что я сразу же отгадаю, кто это, но я, видимо, не
обладаю такими талантами... Впредь я никогда больше не возьмусь что-либо
отгадывать". Конечно, пытаясь передать манеру ее поведения, я не отдаю ей
должное. Ее поведение, взгляд, голос - все было неподражаемо; сколько
нежности, деликатности, какая невинность, какая скромность! Клянусь, если
есть мужчина, который может похвастать твердостью духа, поверьте, это я,
коль скоро я сумел сдержать себя и не упал к ее ногам, дабы выразить свое
преклонение. Однако же я торжествовал; вернее, торжествовало мое самомнение,
едва ли не одержавшее верх над любовью. Когда мы прощались, я пообещал при
следующей нашей встрече открыть ей имя моей возлюбленной.
Вот теперь-то, я мнил, мне удалось одержать над собой полную победу, и
особое восхищение вызывала у меня моя твердость. Одним словом, я ликовал,
как ликуют трусы, либо скряги, когда тешат себя тем, что преподали будто бы
пример храбрости или щедрости; мое же торжество длилось до тех пор,
пока-пока все усиливавшемуся во мне чувству не представилась подходящая
возможность проявить себя в подлинном и естественном виде.
Я так возвысился в собственном мнении и настолько уверился в победе над
своим чувством, что задумал проявить романтическое великодушие, излечив
несчастную страсть, которую, как мне стало ясно, я пробудил у Амелии.
Среди женщин, у которых несчастье, постигшее мою Амелию, вызвало
особенную радость, более всех других выделялась мисс Осборн; она, без
сомнения, лишь немногим уступала по красоте моему ангелу... и даже
оспаривала превосходство Амелии, причем некоторые из ее поклонников были
настолько слепы, что отдавали ей предпочтение.
- Ну что ж, - воскликнула мисс Мэтьюз, - будь по вашему, называйте их
слепыми, не стану с вами спорить, а все-таки мисс Осборн была очаровательной
девушкой.
- Да, она и в самом деле была хороша собой, - согласился Бут, - и к
тому же очень богата, так что мне казалось, Амелии нетрудно будет поверить,
если я скажу, что она-то и является моей избранницей. При этом я
рассчитывал, что предпочтение, оказанное мной ее отъявленному врагу,
послужит самым надежным средством, чтобы искоренить всякое нежное чувство,
если таковое Амелия и питала ко мне.
И вот я отправился к Амелии, которая встретила меня холоднее и
сдержаннее обычного; признаться, я уловил в ее поведении скорее гнев, нежели
равнодушие, а еще более подавленность. Поговорив о пустяках, я снова завел
речь о своей пассии и прямо указал на мисс Осборн как на ту самую даму, имя
которой скрывал, прибавив, что опасался назвать ее прежде единственно из-за
существующей между ними явной неприязни, и выразил надежду, что мне удастся
ее смягчить.
Амелия ответила на это с большим достоинством: "Если вам, мистер Бут,
известно, что между нами существует какое-то отчуждение, то вам, я полагаю,
известна и его причина, и в таком случае я могла бы, кажется, рассчитывать
на то, что меня не станут оскорблять именем моей недоброжелательницы. Мне бы
не хотелось, мистер Бут, чтобы вы решили, будто мисс Осборн мне ненавистна.
Отнюдь! Господь тому свидетель, я слишком ее презираю. Конечно, мне больно
при мысли, что женщина, которую я так сильно любила, так жестоко со мной
обошлась... кто мог подумать, что в то время, как я лежала, как казалось
тогда мне, да и всем окружающим, на смертном одре, терзаемая болью и горем,
самая близкая моя подруга превратит меня в мишень для насмешек. Ах, мистер
Бут, мне слишком тягостно об этом вспоминать. Могла ли я ожидать такого от
вас... впрочем, а почему бы нет? - ведь вам я совершенно безразлична, между
тем как даже близкая подруга оказалась столь безжалостной.
На протяжении этой тирады слезы безостановочно струились из ее
прекрасных глаз. Я не в силах был дольше этого вынести. Подхватив оброненное
ею слово "безразлична", я спросил: "Так вы полагаете, сударыня, что мисс
Амелия мне безразлична?" "Да, вне сомнения, - ответила она, - я это знаю, да
и почему, собственно, я не должна быть вам безразлична?" "А по глазам моим,
- настаивал я, - вы ничего не прочитали?" "Ах, что мне за надобность читать
в ваших глазах, коль скоро ваш язык поведал, что из всех женщин вы предпочли
моего злейшего, самого коварного врага. Признаюсь, я прежде считала, что
подобный склад характера никак не может прийтись вам по душе; но собственно,
милочка! Я не привыкла к такому обхождению. Пусть только эта дама посмеет
еще раз меня так назвать - будь я проклята, если не подобью ей шары! Скажите
пожалуйста - милочка! Да эта дама такая же шлюха, как я, и хотя меня
отправили сюда трепать пеньку, но, чтоб мне ослепнуть, у меня еще найдется
достаточно денег, чтобы откупиться не хуже этой дамы.
За этими словами, возможно, вскоре могли бы воспоследовать и действия,
если бы смотритель тюрьмы тому не воспрепятствовал и не положил конец
дальнейшим препирательствам. Компания вскоре после этого разошлась, и в
комнате остались только смотритель, мистер Мерфи, капитан Бут и мисс Мэтьюз.
По настоянию смотрителя тюрьмы мисс Мэтьюз начала излагать свое дело
мистеру Мерфи, которого она согласилась взять себе в защитники, хотя
по-прежнему твердила, что исход дела нимало ее не занимает.
Услышав подробности, читателю уже известные (касавшиеся обстоятельств
убийства), мистер Мерфи покачал головой и сказал:
- В вашем деле, мадам, есть только одно обстоятельство, которое мне
хотелось бы устранить, и от него-то мы и должны избавиться: я имею в виду
перочинный ножик, который вы прихватили с собой, входя в комнату; таковое
действие предполагает наличие, как мы, юристы, это называем, преступного
умысла; а посему это обстоятельство не должно быть использовано против вас
и, следовательно, если находившийся в комнате слуга это видел, его надобно
во что бы то ни стало подкупить. По вашим словам, все присутствующие здесь -
ваши друзья, и потому скажу напрямик: вы должны снабдить меня достаточной
для этой цели суммой. Преступный умысел - это единственное, чего нам следует
остерегаться.
- Сэр, - воскликнул Бут, - я не возьму на себя смелость поучать вас
относительно законов, однако я слыхал, что человек, нанесший ножевую рану,
может быть обвинен на основании принятого парламентом акта, и такой
проступок карается смертью даже и без наличия преступного умысла {58}.
- Вы правы, капитан, - ответил Мерфи, - человек может быть обвинен
contra formam statutis {и вопреки букве закона (лат.).}; и при таком
подходе, вполне с вами согласен, никакой ссылки на преступный умысел не
требуется. Вы, случайно, сэр, не юрист?
- Никоим образом, сэр, - ответил Бут, - в судебных делах я ровно ничего
не смыслю.
- Что ж, тогда я вам объясню. Если человек обвинен, как принято у нас
говорить contra formam statutis, то в наличии преступного намерения нет
никакой необходимости, поскольку форма парламентского акта уже предполагает
это самое преступное намерение, и мы должны, следовательно, остерегаться
обвинения в нанесении первого удара. Чума его унеси, до чего же некстати,
что все это произошло в комнате: случись это на улице, мы бы запросто нашли
пять-шесть свидетелей, не сомневающихся, кто нанес удар первым, и они
обошлись бы нам дешевле, чем, боюсь, этот один: ведь если из неблагоприятных
обстоятельств становится ясно, что никаких других свидетелей, кроме
единственного, вам не раздобыть, он всегда обходится дорого. Так бывает и в
любом ином деле. Как видите, я говорю с вами начистоту, ведь мы тут все
свои. Самый верный способ - снабдить меня деньгами, чтобы я мог сразу же
предложить ему кругленькую сумму; пятьдесят фунтов (право же, говорю это
ради вашего блага) - это самое меньшее, что можно ему предложить. Поверьте,
если бы даже дело касалось меня самого, я предложил бы ему не меньше.
- И вы полагаете, сэр, - воскликнула мисс Мэтьюз, - что я стану спасать
свою жизнь такой ценой? Буду подкупом склонять человека к
клятвопреступлению?
- Разумеется, даже уверен в этом, - подтвердил Мерфи, - помилуйте, есть
ли здесь вина, если даже и допустить, что клятвопреступление, как вам угодно
это называть, и является в некотором роде провинностью. Хотя, что и
говорить, на такое дело не всякий пойдет. К тому же все это можно устроить
так, что и грешить-то, как многие воображают, особенно не придется: ведь
свидетелю не обязательно целовать библию, а раз так, то где тут, скажите на
милость, клятвопреступление? Ну, а если уж так случится, что глашатай в суде
окажется придирчивей обычного, то к чему, если собственно разобраться,
свидетель прикладывается? Разве это не кусок телячьей кожи - и только? Я,
например, считаю, что плох тот христианин, который не решился бы на такую
малость ради спасения жизни другого христианина, а тем более такой
хорошенькой женщины. В самом деле, сударыня, если нам удастся представить
дело хоть в сколько-нибудь сносном виде, то перед такой красавицей судье не
устоять, да и присяжным тоже.
Заключительная часть этой речи, невзирая на то, из чьих уст она
исходила, изрядно остудила негодование мисс Мэтьюз по поводу ее начала, а
посему она ответила с улыбкой:
- Вы, сэр, я вижу великий казуист, однако нам незачем дольше
рассуждать, ибо коль скоро для спасения моей жизни необходимы пятьдесят
фунтов, то, поверьте, такой суммой я не располагаю. Небольшие карманные
деньги - вот все, что я могу счесть своим достоянием, и из них в моем
нынешнем положении, боюсь, могу уделить вам на это лишь самую малость.
- Полно, полно, сударыня! - воскликнул Мерфи, - Жить очень приятно,
уверяю вас, и жизнь кажется слаще всего, когда мы вот-вот должны с ней
расстаться. Многие из тех, кого я знал, храбрились и хорохорились при
аресте, но едва дело принимало хоть сколько-нибудь неблагоприятный для них
оборот, они тотчас меняли тон. В вашем положении совсем не время быть
бережливой.
Смотритель тюрьмы (прежняя щедрость мисс Мэтьюз и вид ее наполненного
гинеями кошелька внушили ему преувеличенное представление о ее богатстве),
услыхав, как посягают на сумму, которую он рассчитывал было полностью
прибрать к рукам, решил, что сейчас самое время позаботиться о собственных
интересах.
- Что и говорить, мистер Мерфи, - воскликнул он, - жизнь - вещь
приятная, как вы изволили заметить; кто с этим не согласится! Что и
говорить, жизнь всякому дорога, а все же, как она ни дорога, никто не может
ради ее спасения предложить больше того, что имеет. И в самом деле, если
небольшая сумма, упомянутая дамой, это все, чем она располагает, то ее в
таком случае следует лишь похвалить за нежелание расстаться и с самой малой
толикой; ведь ей, что и говорить, как она верно изволила заметить, еще
понадобится каждый оставшийся фартинг, чтобы жить как подобает благородной
даме, прежде чем для нее наступит время испытания. И уж, что и говорить,
коли жизнь приятна, так людям следует еще позаботиться и о том, чтобы они
могли жить в свое удовольствие, пока они еще и в самом деле живы; кроме
того, своим отвращением к лжесвидетельству, которое уж точно является тяжким
грехом, эта дама показывает себя с самой выгодной стороны. Правда, если не
надо целовать библию, тогда, как вы верно изволили заметить, это совсем
другое дело; если человеку отпущен будет долгий срок для раскаяния, то он,
возможно, сумеет в достаточной мере искупить свой проступок, а все-таки,
когда приходит время свести счеты с жизнью (а кто решится предсказать,
какова будет участь этой дамы?), лучше позаботиться о том, чтобы не слишком
обременять свою совесть. Надеюсь, даму не сочтут повинной в убийстве, - я
всегда желаю добра всем моим арестантам, которые выказали себя настоящими
джентльменами или леди, - а все-таки человеку всегда следует готовиться к
самому худшему.
- Вы, сэр, вещаете поистине, как оракул, - ответила дама, - и, если бы
я склонила на лжесвидетельство хотя бы одного человека, это легло бы на мою
совесть большим грузом, нежели двадцать убийств, подобных тому, в котором я
повинна.
- Более того, сударыня, - заключил смотритель тюрьмы, - кто отважится
сказать, какие оскорбления вас толкнули на этот шаг, и уж во всяком случае
никак нельзя представить, чтобы дама столь достойного поведения, каким вы
отличаетесь с тех пор как находитесь под моим присмотром, способна была
убить человека просто так, ни за что, ни про что.
Мистера Мерфи, который, похоже, собирался что-то возразить, как раз в
это время вызвали из комнаты, а все, что происходило между оставшимися там
лицами до той минуты, когда Бута и даму проводили в предназначенное для нее
помещение, слишком незначительно, чтобы заслуживать упоминания.
Сперва речь велась о только что прерванном разговоре, но поскольку
суждения высказывались приблизительно те же, какие высказало бы в подобном
случае большинство читателей, мы их опустим. Под конец мисс Мэтьюз напомнила
своему собеседнику о его обещании рассказать обо всем, что произошло с ним с
тех пор, как прервалось их прежнее знакомство. Бут приступил к рассказу, как
об этом повествуется в следующей книге этой истории.
в которой капитан Бут начинает рассказывать свою историю
Когда чайный столик унесли и мистер Бут остался с мисс Мэтьюз наедине,
он начал так:
- Вам, сударыня, желательно знать подробности того, как я ухаживал за
лучшей и прекраснейшей из женщин, на которой впоследствии женился. Что ж,
попытаюсь по мере сил припомнить из происшедшего то, что наиболее достойно
вашего внимания.
Если расхожее мнение о том, что браки совершаются на небесах, не совсем
безосновательно, то мой брак с Амелией несомненно подтвердит его
справедливость. Я познакомился с ней, когда красота ее только расцветала, и
природа наделила ее своими дарами столь щедро, как ни одну женщину на свете;
но, хотя Амелия всегда вызывала у меня восторг, я долгое время не чувствовал
и проблеска любви к ней. Возможно, всеобщее восхищение, которым она была
тогда окружена, знаки внимания, оказываемые ей самыми знатными людьми, и
ухаживание бесчисленных поклонников, людей очень состоятельных, удерживали
меня от стремления стать обладателем прелестей, казавшихся мне совершенно
недоступными. Как бы там ни было, но, уверяю вас, что именно происшествие,
которое лишило ее восхищения других, впервые заставило мое сердце дрогнуть и
расположило в ее пользу. Ущерб, нанесенный красоте Амелии, когда
перевернулась карета, из-за чего, как вы, наверное, хорошо помните, ее
прелестный носик был рассечен и изуродован {1}, внушил мне мысль, что эта
женщина, вызывавшая всеобщее преклонение своей наружностью, заслуживала куда
большего преклонения своим умом, потому что именно в этом отношении она куда
как превосходила прочих представительниц своего пола.
- Я восхищена вашим вкусом, - воскликнула мисс Мэтьюз. - Ведь я
прекрасно помню, с каким мужеством ваша Амелия перенесла это несчастье.
- Боже милосердный, - ответил Бут, - какую же душевную стойкость она
тогда проявила! Если мир превозносит мужество человека, способного перенести
потерю целого состояния, или хладнокровие генерала после проигранного им
сражения, или самообладание монарха, примиряющегося с утратой короны, то с
каким же изумлением должны мы взирать, какими похвалами удостоить юную
девушку, способную терпеливо и безропотно снести утрату необычайной красоты,
- иными словами утрату богатства, власти, славы, всего того, к чему
человеческая природа так неравнодушна! Какой же твердостью должна обладать
душа, готовая в единый миг распрощаться со всем этим вследствие ничтожной
случайности, какое мужество потребно для подобного отречения, когда тело
испытывает мучительнейшие страдания, и для того, чтобы без жалоб, почти без
слез претерпеть в таком состоянии крайне болезненную, ужаснейшую
хирургическую операцию!
Произнеся это, Бут умолк и из глаз его хлынули потоки слез, которые
способно проливать лишь поистине благородное сердце, потрясенное чем-то из
ряда вон выходящим и возвышенным. Как только Буту удалось совладать с собой,
он продолжал:
- В силах ли вы, мисс Мэтьюз, вообразить, чтобы несчастье Амелии было
возможно еще чем-нибудь усугубить? Так вот, уверяю вас, я нередко слышал от
нее, что одно прискорбное обстоятельство оказалось тягостнее всех прочих. Я
имею в виду жестокую обиду, нанесенную ей иными ближайшими ее подругами,
которые при встрече кусали губы, отводили глаза и долго крепились, чтобы не
выдать своего тайного торжества, однако потом, не сдержавшись, разражались
при ней громким хохотом.
- Боже милостивый, - вскричала мисс Мэтьюз, - на какие только низости
не горазд наш пол, если им движет презренная зависть!
- Именно подобная выходка, как Амелия мне потом признавалась, и
позволила ей впервые почувствовать расположение ко мне. Я оказался как-то в
обществе нескольких молодых девушек или вернее юных ехидн, для коих беда
Амелии служила источником неистощимой потехи. Одна из них выразила надежду,
что теперь эта особа не станет больше высоко задирать голову. Другая весело
откликнулась: "Уж не знаю, как насчет головы, но бьюсь об заклад, что она
никогда больше не будет воротить нос от тех, кто получше ее". Третья
прибавила: "Какую отличную партию могла бы Амелия сделать теперь с одним
капитаном, у которого, к несчастью, поврежден тот же самый орган, однако по
причине нисколько не зазорной". Не менее язвительные замечания сыпались
градом, и повторять их язык не поворачивается. Я был потрясен столь лютой
злобой в обличий человеческом и заявил без обиняков: "Напрасно, сударыни, вы
так радуетесь несчастью мисс Амелии, ведь она все равно останется самой
красивой женщиной во всей Англии". Эти мои слова начали повторять на все
лады, причем одни считали, что они делают мне честь, а другие, напротив,
представляли их в неблагоприятном свете и, конечно же, придавали им более
оскорбительную форму, нежели это было в действительности. Сказанное мной в
конце концов дошло и до Амелии. Она выразила мне признательность за
сочувствие, из-за которого я даже проявил нелюбезность в беседе с дамами.
Примерно месяц спустя после этого случая, когда Амелия стала появляться
на людях в маске, мне выпала честь пить с ней чай. Мы были одни, и я
попросил ее удовлетворить мое любопытство и открыть лицо. Она с чрезвычайной
приязнью ответила мне: "Возможно, мистер Бут, вам будет так же трудно узнать
меня без маски, как и в ней", - и в ту же минуту сняла маску. Менее всего
меня занимала тогда искусность хирурга. Нежные чувства переполнили мое
сердце. Не в силах сдержать себя, я с жаром поцеловал ей руку и воскликнул:
Клянусь вам, мисс Амелия, никогда еще вы не казались мне такой прелестной,
как в эту минуту". Далее до конца визита мы обменялись лишь незначащими
Фразами, но я убежден, что с того дня мы больше не были друг другу
безразличны.
И все же прошло еще много месяцев, прежде чем я всерьез задумал
жениться на Амелии. И не потому, чтобы я недостаточно ее любил. Напротив,
эта нерешительность была следствием огромной любви, которую я к ней
испытывал. Свое собственное положение я считал отчаянным, она же, по моим
представлениям, полностью зависела от воли матери - женщины, как вам
известно, неистового нрава, от которой никак нельзя было ожидать согласия на
такой невыгодный для ее дочери брак. Чем больше я любил Амелию, тем тверже
давал себе зарок никогда не заговаривать с ней о любви всерьез. Вот как мой
рассудок обманывался относительно моего сердца и как самонадеянно я
воображал, будто способен справиться с огнем, в который я сам же каждый день
подливал масло.
О, мисс Мэтьюз, мы наслышаны о людях, умеющих повелевать своими
страстями, и о сердцах, умеющих таить в себе огонь столь долго, сколь им
заблагорассудится. Возможно, такое и бывает на свете, но сердца этих людей
можно уподобить влажным топям, где куда труднее поддерживать пламя, чем
уберечь его от слишком сильной вспышки; что же касается моего сердца, то
искра упала в легко воспламеняющуюся цель.
Я не раз навещал Амелию - и мы обменивались взглядами и вздохами, не
решаясь на признание, но однажды, когда мы оказались вдвоем, нам случилось
заговорить о любви; я говорю - случилось, ибо, поверьте, ни с моей, ни, как
я твердо убежден, с ее стороны не было ни малейшего умысла. Не в силах долее
владеть собой, я назвал себя самым несчастным из тех, кто когда-либо страдал
от нежной страсти, давно уже скрываемой мной от моего предмета. Далее,
приведя множество подробностей, но все же остерегаясь упомянуть то, что
могло открыть Амелии суть дела, я в заключение попросил ее быть поверенной
моей любви и помочь мне советом.
Амелия (о, никогда не забыть мне ее прелестного замешательства!) была в
эту минуту само смущение. Она задрожала и сделалась бледна - все признаки
растерянности, которые я неспособен был тогда заметить, поскольку мое
душевное состояние мало чем отличалось от ее собственного, свидетельствовали
о том, как прекрасно она меня поняла. Наконец срывающимся голосом Амелия
сказала, что я выбрал себе очень скверного советчика, ведь она мало что
смыслит в этих материях. "Вам, мужчинам, мистер Бут, едва ли нужны советы в
подобного рода делах, ведь вы разбираетесь в них получше нас".
Не стану вам сейчас далее передавать наш разговор; боюсь, я и без того
утомил вас излишними подробностями.
- Напротив, - возразила мисс Мэтьюз, - я буду счастлива услышать все
перипетии любовной истории, начало которой было столь трогательным.
Расскажите о каждом своем слове и поступке, обо всем, что помните.
Бут продолжил свой рассказ; так же поступим и мы в нижеследующей главе.
в которой мистер Бут продолжает свою историю. В ней содержатся некоторые
пассажи, могущие послужить своего рода оселком, с помощью которого молодая
женщина может испытать сердце своего возлюбленного. Я посоветовал бы
поэтому вменить каждому влюбленному в обязанность прочесть ее в присутствии
своей дамы сердца и чтобы она во время чтения внимательно следила за
проявлением его чувств
- Домой я вернулся в крайнем беспокойстве, - снова заговорил Бут, - и
попытался хладнокровно поразмыслить над словами, сказанными Амелии. Теперь я
видел, что открыто обнаружил свои чувства, и даже страшился - о неслыханное
тщеславие! - не зашел ли слишком далеко и не добился ли чрезмерно большого
успеха. Страшился! Боже, что я говорю? Да мог ли я страшиться того, на что
возлагал все упования? Как мне описать охватившее меня тогда смятение?
- Вам нет нужды особенно трудиться, описывая то, о чем я и сама легко
могу догадаться, - воскликнула мисс Мэтьюз. - Говоря откровенно, мистер Бут,
я не согласна с мнением вашей супруги, будто мужчины больше нас понимают в
любовных делах. Мужчины часто и не догадываются о чувствах женщин, тогда как
любая женщина обладает в таких случаях зоркостью ястреба; во всей этой науке
не сыщется раздела, в котором досконально не разбиралась бы любая из
представительниц нашего пола.
- Как бы там ни было, сударыня, - отвечал Бут, - я попытался ввести
Амелию в заблуждение. Три дня я воздерживался от визитов к ней; сказать по
правде, я пытался найти в себе решимость покинуть ее навсегда... но,
конечно, я не мог настолько совладать со своим чувством... Впрочем, зачем я
говорю эти глупости?.. совладать со своим чувством... Не сказать ли лучше:
убедившись, что никакое другое чувство не способно одержать верх над моей
любовью, я снова стал навещать Амелию. И предпринял самую нелепую затею,
какая когда-либо приходила в пустую голову влюбленного. Я вздумал убедить
Амелию, будто и в самом деле влюблен в другую и что именно об этом и вел
речь, когда спрашивал ее совета и просил быть моей поверенной.
С этой целью я сочинил историю, будто накануне у меня было свидание с
моей вымышленной возлюбленной, и даже попытался, насколько хватило
воображения, подробно рассказать, о чем мы с ней говорили.
Бедняжка Амелия сразу же попалась на удочку и, как она мне призналась
впоследствии, ничуть не усомнилась в моей искренности. Бесценная моя любовь!
Да и откуда было ее не ведающему притворства сердечку иметь представление о
лжи; хотя при всей бесхитростности, она, уверяю вас, самая рассудительная
женщина на свете.
- Что ж, с вашей стороны весьма великодушно и благородно, - насмешливо
вставила мисс Мэтьюз, - объяснять прямодушием то, что другие, возможно,
сочли бы легковерием.
- Нет-нет, сударыня, - отозвался он, - я отдаю ей лишь должное. Доброе
сердце всегда будет свидетельством самого глубокого ума. Так вот, теперь мой
ангел был, если это только возможно, повергнут в еще большую растерянность.
Вы не поверите, до чего у нее был в эту минуту простодушный вид.
- Ах, что вы, что вы, - с усмешкой запротестовала его собеседница, - я
вполне могу этому поверить; но продолжайте же, прошу вас.
- После некоторого колебания, - продолжал Бут, - моя Амелия сказала мне
робко: "Мистер Бут, вы очень дурно со мной обходитесь: вы хотите, чтобы я
была вашей поверенной, а сами скрываете от меня имя вашей возлюбленной".
"Возможно ли, - отвечал я, - чтобы вы не могли ее угадать; ведь я сказал
вам, что это одна из ваших знакомых и что она живет в этом городе?" "Моя
знакомая, - промолвила она. - Вот оно что, мистер Бут... в нашем городе!
Мне... мне казалось, что я сразу же отгадаю, кто это, но я, видимо, не
обладаю такими талантами... Впредь я никогда больше не возьмусь что-либо
отгадывать". Конечно, пытаясь передать манеру ее поведения, я не отдаю ей
должное. Ее поведение, взгляд, голос - все было неподражаемо; сколько
нежности, деликатности, какая невинность, какая скромность! Клянусь, если
есть мужчина, который может похвастать твердостью духа, поверьте, это я,
коль скоро я сумел сдержать себя и не упал к ее ногам, дабы выразить свое
преклонение. Однако же я торжествовал; вернее, торжествовало мое самомнение,
едва ли не одержавшее верх над любовью. Когда мы прощались, я пообещал при
следующей нашей встрече открыть ей имя моей возлюбленной.
Вот теперь-то, я мнил, мне удалось одержать над собой полную победу, и
особое восхищение вызывала у меня моя твердость. Одним словом, я ликовал,
как ликуют трусы, либо скряги, когда тешат себя тем, что преподали будто бы
пример храбрости или щедрости; мое же торжество длилось до тех пор,
пока-пока все усиливавшемуся во мне чувству не представилась подходящая
возможность проявить себя в подлинном и естественном виде.
Я так возвысился в собственном мнении и настолько уверился в победе над
своим чувством, что задумал проявить романтическое великодушие, излечив
несчастную страсть, которую, как мне стало ясно, я пробудил у Амелии.
Среди женщин, у которых несчастье, постигшее мою Амелию, вызвало
особенную радость, более всех других выделялась мисс Осборн; она, без
сомнения, лишь немногим уступала по красоте моему ангелу... и даже
оспаривала превосходство Амелии, причем некоторые из ее поклонников были
настолько слепы, что отдавали ей предпочтение.
- Ну что ж, - воскликнула мисс Мэтьюз, - будь по вашему, называйте их
слепыми, не стану с вами спорить, а все-таки мисс Осборн была очаровательной
девушкой.
- Да, она и в самом деле была хороша собой, - согласился Бут, - и к
тому же очень богата, так что мне казалось, Амелии нетрудно будет поверить,
если я скажу, что она-то и является моей избранницей. При этом я
рассчитывал, что предпочтение, оказанное мной ее отъявленному врагу,
послужит самым надежным средством, чтобы искоренить всякое нежное чувство,
если таковое Амелия и питала ко мне.
И вот я отправился к Амелии, которая встретила меня холоднее и
сдержаннее обычного; признаться, я уловил в ее поведении скорее гнев, нежели
равнодушие, а еще более подавленность. Поговорив о пустяках, я снова завел
речь о своей пассии и прямо указал на мисс Осборн как на ту самую даму, имя
которой скрывал, прибавив, что опасался назвать ее прежде единственно из-за
существующей между ними явной неприязни, и выразил надежду, что мне удастся
ее смягчить.
Амелия ответила на это с большим достоинством: "Если вам, мистер Бут,
известно, что между нами существует какое-то отчуждение, то вам, я полагаю,
известна и его причина, и в таком случае я могла бы, кажется, рассчитывать
на то, что меня не станут оскорблять именем моей недоброжелательницы. Мне бы
не хотелось, мистер Бут, чтобы вы решили, будто мисс Осборн мне ненавистна.
Отнюдь! Господь тому свидетель, я слишком ее презираю. Конечно, мне больно
при мысли, что женщина, которую я так сильно любила, так жестоко со мной
обошлась... кто мог подумать, что в то время, как я лежала, как казалось
тогда мне, да и всем окружающим, на смертном одре, терзаемая болью и горем,
самая близкая моя подруга превратит меня в мишень для насмешек. Ах, мистер
Бут, мне слишком тягостно об этом вспоминать. Могла ли я ожидать такого от
вас... впрочем, а почему бы нет? - ведь вам я совершенно безразлична, между
тем как даже близкая подруга оказалась столь безжалостной.
На протяжении этой тирады слезы безостановочно струились из ее
прекрасных глаз. Я не в силах был дольше этого вынести. Подхватив оброненное
ею слово "безразлична", я спросил: "Так вы полагаете, сударыня, что мисс
Амелия мне безразлична?" "Да, вне сомнения, - ответила она, - я это знаю, да
и почему, собственно, я не должна быть вам безразлична?" "А по глазам моим,
- настаивал я, - вы ничего не прочитали?" "Ах, что мне за надобность читать
в ваших глазах, коль скоро ваш язык поведал, что из всех женщин вы предпочли
моего злейшего, самого коварного врага. Признаюсь, я прежде считала, что
подобный склад характера никак не может прийтись вам по душе; но собственно,