Страница:
до того согласуют свои действия, что невольно можно подумать, будто они
сверили предварительно свои списки и как два актера, исполняющие разные роли
в одной и той же сцене, хорошенько отрепетировали их наедине, прежде чем
отважиться выйти на публику.
Хотя Бут, скорее всего, не видел всех обстоятельств в истинном
описанном выше свете, ему все же достало проницаемости умозаключить,
основываясь на поведении слуги и особенно принимая во внимание сходные
повадки его господина, что дружеское расположение Джеймса утрачено им
окончательно; мысль об этом так оглушила его, что он уже не только не
находил утешения в радужных надеждах, связанных с возможной протекцией
милорда, но даже на какое-то время совершенно забыл, в каком положении
оставил дома Амелю; часа два он бесцельно бродил по улицам, едва ли
сознавая, куда идет, пока наконец, не забрел в какую-то кофейню неподалеку
от Сент-Джеймса.
Он как раз допивал стакан кофе, когда до его слуха донеслись слова
молодого гвардейского офицера, обратившегося к своему приятелю с возгласом:
- Черт возьми, Джек, да ведь это он... собственной персоной... он
самый... воплощение чести и достоинства!
И тут Бут увидел, как из открытого портшеза появилась необычайно
прямая, исполненная важности фигура в огромном парике и с огромной шляпой
подмышкой. Войдя в таверну, эта величественная персона незамедлительно
направилась засвидетельствовать свое почтение всем сколько-нибудь приметным
личностям, отмеривая приветствия согласно рангу каждого; затем посетитель
устремил в конце концов взгляд на Бута и весьма учтиво, хотя и несколько
сдержанно, осведомился о его здоровье.
В ответ на эту любезность Бут, давно уже узнавший в вошедшем своего
старого знакомца майора Бата, отвесил низкий поклон, однако перейти первым
на обычный дружеский тон все же не решился, ибо ему было действительно
присуще то свойство, которое греки почитали превыше всякого другого и
которое мы именуем скромностью, хотя, конечно, ни в нашем языке, ни в латыни
не сыщется слова, вполне передающего смысл оригинала.
Выложив несколько новостей и сопроводив их своими комментариями, Бат
(теперь он был уже в чине полковника), как только рядом с ним освободилось
кресло, пригласил Бута пересесть к нему. Он стал расспрашивать, как тот
поживает и, узнав, что он больше не служит в армии, настоятельно посоветовал
ему употребить все возможные средства, дабы снова получить офицерскую
должность, присовокупив, что Бут славный малый и что армия не должна
потерять такого офицера.
Бут ответил шепотом, что мог бы немало рассказать по этому поводу,
находись они в каком-нибудь более уединенном месте; тогда полковник
предложил ему погулять в Парке, на что Бут охотно согласился.
Во время этой прогулки Бут чистосердечно рассказал полковнику о своих
делах и среди прочего поделился с ним опасениями, что утратил расположение
полковника Джеймса, "хотя я и не чувствую за собой, - прибавил он, - ни
малейшей вины".
- Вы, мистер Бут, без сомнения, ошибаетесь, - возразил Бат. - Со
времени моего приезда в Лондон я виделся с моим зятем лишь мельком, ведь я
всего два дня как приехал; однако же я убежден, что он слишком щепетилен в
вопросах чести и не позволит себе поступок, несовместимый с истинным
достоинством джентльмена.
Бут ответил на это, что он "далек от мысли обвинять Джеймса в чем-то
недостойном".
- Будь я проклят, - вскричал Бат, - если на свете существует человек,
который может или посмеет обвинить его: если у вас имеются хотя бы малейшие
основания обижаться на что-то, то почему бы вам тогда не пойти к нему и не
объясниться напрямик? Ведь вы джентльмен, а посему, несмотря на свой чин, он
обязан дать вам удовлетворение.
- Да ведь дело совсем не в этом, - сказал Бут, - я чрезвычайно обязан
полковнику и имею больше оснований сокрушаться, нежели жаловаться и, если бы
я мог только увидеться с ним, у меня, я уверен, не было бы причин ни для
того, ни для другого, но я никак не могу проникнуть к нему в дом, и не далее
как час тому назад его слуга грубо отказался меня впустить.
- Неужели слуга моего зятя позволил себе с вами такую дерзость? -
спросил полковник с чрезвычайной серьезностью. - Не знаю, сударь, как
относитесь к такого рода вещам вы, но для меня получить оскорбление от слуги
это все равно, что получить его от господина, его хозяина, а посему, если
лакей немедленно не будет наказан, то нос его хозяина окажется между этими
двумя моими пальцами.
Бут попытался было кое-что ему разъяснить, но все было тщетно -
полковник уже взобрался на свои ходули и спустить его с них не было никакой
возможности, более того, столь же тщетны были все усилия Бута расстаться с
ним, не рассорившись; разговор, похоже, тем бы и закончился, если бы
полковник под конец не принял сторону Бута в этом деле, и перед тем, как они
расстались, он даже несколько раз поклялся, что Джеймсу придется дать ему
надлежащее удовлетворение. Причем Бут уже и не рад был, что заикнулся о
происшедшем перед своим благородным другом.
в которой Бут наносит визит великодушному лорду
Когда вновь наступил тот день недели, в который мистер Бут позволял
себе выходить из дома, он решил воспользоваться любезным приглашением
великодушного лорда и нанести ему визит.
На этот раз Бута ожидал совсем иной прием, нимало не напоминавший тот,
который был ему оказан у дверей его приятеля полковника. Как только он
назвал свое имя, привратник, низко поклонившись, ответил ему, что милорд
дома; перед ним тотчас была распахнута дверь и его провели в переднюю, где
слуга сказал ему, что сейчас же доложит милорду о его приходе. И не прождал
он и двух минут, как тот же слуга возвратился, чтобы препроводить его в
покои милорда.
Милорд был один и встретил его как нельзя более любезно. Сразу же после
первых приветствий он обратился к нему со следующими словами:
- Мистер Бут, должен вам заметить, что вы чрезвычайно обязаны моей
кузине Эллисон. Она вас так расхваливала, что я почту за удовольствие
сделать все, что в моих силах, дабы услужить вам. Боюсь, однако, что добыть
вам офицерскую должность здесь, в Англии, будет чрезвычайно трудно. Вот в
Вест-Индии, например, или в каком-нибудь полку, расквартированном за
границей, это было бы, возможно, намного легче, и если принять в соображение
вашу репутацию солдата, то я нисколько не сомневаюсь в вашей готовности
отправиться в любое место, куда родина призовет вас служить ей.
Бут ответил, что он чрезвычайно обязан милорду и заверил его, что с
большой радостью выполнит свой долг в любой части света.
- Единственное горестное обстоятельство, связанное со службой на
чужбине, - продолжал он, - это, по-моему мнению, необходимость разлучиться с
теми, кого я люблю, и я уверен, милорд, что на мою долю не выпадет снова
такое тяжкое испытание, какое мне уже однажды довелось пережить. Ведь мне
пришлось оставить молодую жену, которая ожидала первого ребенка и так
страдала от моего отсутствия, что я уже не чаял увидеть ее когда-нибудь в
живых. После такого свидетельства моей решимости пожертвовать всеми другими
соображениями ради воинского долга вы, милорд, я надеюсь, удостоите меня
своим доверием хотя бы настолько, чтобы не сомневаться в моей готовности
служить в любой стране.
- Дорогой мистер Бут, - ответил лорд, - вы говорите как подобает
настоящему солдату, и ваши чувства вызывают у меня глубокое уважение.
Признаюсь, приведенный вами пример подтверждает справедливость вашего
вывода, потому что оставить жену, так сказать, на самой заре брачной жизни -
это, вполне согласен с вами, серьезное испытание.
Бут только низко поклонился в ответ, и, обронив еще несколько
незначительных фраз, милорд пообещал немедленно переговорить с министром и
назначил Буту снова прийти к нему в среду утром, чтобы узнать о результатах
ходатайства. При этих словах бедняга капитан покраснел и смешался и лишь
немного спустя, призвав на помощь всю свою решимость и положившись на
дружеское сочувствие собеседника, открыл ему всю правду о своих нынешних
обстоятельствах и признался, что не отваживается выходить из дома чаще
одного раза в неделю. Милорд отнесся к его признанию с большим участием и
весьма любезно пообещал при первой же возможности повидаться с ним у своей
кузины Эллисон, как только ему удастся принести Буту известие о
благоприятном исходе дела.
Вслед за тем, после многочисленных изъявлений признательности за такую
к нему доброту, Бут откланялся и поспешил домой вне себя от радости,
поделиться переполнявшими его чувствами с Амелией. Та от души поздравила его
с обретением великодушного и могущественного друга, к которому оба они
испытывали живейшую благодарность. Амелия, однако же, не успокоилась до тех
пор, пока не заставила Бута еще раз пообещать ей и притом самым
торжественным образом, что он непременно возьмет ее с собой. После этого они
вместе со своими малышами с величайшим удовольствием подкрепились мясным
бульоном и бараниной и от всего сердца выпили за здоровье милорда по кружке
портера.
Часы после обеда эта счастливая пара, если читатель позволит мне
назвать счастливыми бедняков, провела за чаем в обществе миссис Эллисон: и
муж, и жена вновь принялись превозносить великодушие милорда, а миссис
Эллисон чрезвычайно усердно им вторила. За этим времяпрепровождением их и
застала пришедшая к миссис Эллисон молодая дама, которая, как мы
рассказывали в конце предыдущей книги, составила им партию во время игры в
вист и произвела на Амелию столь благоприятное впечатление; она только что
возвратилась в Лондон после недолгого пребывания в провинции, и ее визит был
совершенно неожиданным. Амелия, однако же, очень обрадовалась ее приходу и
теперь, при новой встрече, еще больше расположилась к ней, решив непременно
продолжить это знакомство.
Хотя миссис Беннет все еще проявляла некоторую сдержанность, но все же
была куда более дружелюбна и общительна, нежели в первый раз. Более того,
она, как и отзывалась о ней миссис Эллисон, нисколько не чинилась и с
готовностью приняла извинения Амелии за то, что та не нанесла ей ответный
визит, и согласилась сама завтра же прийти к ней на чай.
Как раз в то время, когда все вышеупомянутое общество сидело в гостиной
миссис Эллисон, мимо окон прошел сержант Аткинсон и вскоре постучал в дверь.
Едва завидев его, массис Эллисон спросила:
- Скажите, мистер Бут, кто этот благовоспитанный молодой сержант? В
последнюю неделю он наведывался каждый день и все спрашивал вас.
Это была сущая правда; дело в том, что сержанту не давали покоя
намерения Мерфи, но поскольку бедняге приходилось все время довольствоваться
ответами служанки миссис Эллисон, то Бут ничего об этом не знал. Слова
миссис Эллисон об Аткинсоне пришлись ему очень по душе, и он принялся
всячески расхваливать сержанта; Амелия же охотно к нему присоединилась и
добавила, что сержант - ее молочный брат и один из честнейших, по ее
убеждению, людей на свете.
- А я готова поклясться, - вскричала миссис Эллисон, - что он до того
хорош собой - ну просто загляденье. Пожалуйста, мистер Бут, попросите его
войти. Ведь сержант - гвардеец, а, стало быть, - джентльмен; я во всяком
случае куда охотнее угощу чаем человека, о котором вы так отзываетесь,
нежели любого из этих пустоголовых Фриблей {1}.
Бут не нуждался в долгих уговорах, если речь шла о том, чтобы выказать
свое уважение к Аткинсону, которого тут же провели в гостиную, хотя и без
особой охоты с его стороны. Ничто, возможно, так не сковывает человека,
нежели то чувство, которое французы называют mauvaise honte {ложным стыдом
(фр.).}, и всего труднее преодолеть его; бедняга Аткинсон, я убежден, с
меньшей опаской пролезал через пролом крепостной стены, нежели пересекал
комнату на виду у трех дам, две из которых не скрывали своей к нему приязни.
Хоть я и не совсем согласен с ученым мнением прославленного
танцмейстера покойного мистера Эссекса {2}, что умение танцевать - это
основа образованности, ибо он, боюсь, готов исключить все прочие науки и
искусства, но несомненным представляется, что человек, чьи ноги никогда не
побывали в руках знатоков этого искусства, имеет склонность обнаруживать сей
пробел в образовании каждым своим движением и даже, более того, когда просто
сидит или стоит. У этих людей обычно такой вид, словно ноги и руки им в
тягость и они не знают, что с ними делать; похоже на то, что после того, как
Природа закончила свой труд, требуется еще и танцмейстер, дабы привести
созданное ею в движение.
Аткинсон являл собой в эту минуту пример истинности вышеприведенного
наблюдения, говорящего в пользу профессии, к которой я питаю глубочайшее
почтение. Он был хорош собой и превосходно сложен, тем не менее, поскольку
никогда не учился танцевать, выглядел в гостиной миссис Эллисон до того
неуклюжим, что даже сама эта добросердечная дама, пригласившая его войти, и
та, глядя на него, поначалу едва могла удержаться от смеха. Однако ему
достаточно было провести в комнате совсем немного времени, чтобы восхищение
его наружностью взяло верх над первоначальным комическим впечатлением. Столь
уж велико преимущество красоты у мужчин, равно как и у женщин, и столь же
неизбежно обладающие им люди обоего пола снискивают известное уважение со
стороны каждого, кто смотрит на них.
Чрезвычайная любезность, которую выказывала гостю миссис Эллисон, а
также дружеское расположение Амелии и Бута в конце концов рассеяли смущение
Аткинсона и он обрел уверенность, достаточную для того, чтобы рассказать
несколько известных ему забавных случаев, произошедших во время его
армейской службы; они немало насмешили присутствующих, но все же не слишком
существенны для нашей истории и вряд ли стоит их здесь приводить.
Миссис Эллисон так упорно упрашивала своих гостей остаться у нее на
ужин, что они уступили ее настояниям. Что же касается сержанта, то его
присутствие было для нее, судя по всему, не менее желанным. Его речь и
внешность и в самом деле произвели на нее такое впечатление, что, придя в
некоторое возбуждение от выпитого вина, ибо она отнюдь не чуралась бутылки,
миссис Эллисон стала позволять себе в беседе с ним вольности, несколько
покоробившие деликатность Амелии, да и второй гостье они, похоже, тоже не
очень-то пришлись по вкусу; хотя я вовсе не хочу сказать, что ее поведение
выходило за пределы благопристойности или что миссис Эллисон держалась
свободнее, нежели позволяют себе дамы среднего возраста и особенно вдовушки.
в которой речь идет преимущественно о сержанте Аткинсоне
Когда на следующий день то же самое общество, за исключением одного
только сержанта Аткинсона, встретилось за чаем у Амелии, миссис Эллисон
тотчас завела речь о нем, прибегая при этом к выражениям, в которых звучала
не только похвала, но явное неравнодушие. Она то и дело называла его "мой
смышленый сержант" и "мой дорогой сержант", не раз повторяла, что он самый
красивый малый во всей армии, и без устали сожалела о том, что у него нет
офицерского чина, ибо, будь он офицером, то непременно, она уверена, стал бы
генералом.
- Вполне с вами согласен, сударыня, - подтвердил Бут, - и к этому
следует прибавить, что ему уже удалось скопить сто фунтов, и если бы он
теперь нашел себе жену, которая добавила бы ему еще двести или триста
фунтов, то мог бы, мне думается, запросто купить себе офицерскую должность в
линейном полку, ибо ни один командир полка, я уверен, не ответил бы ему
отказом.
- Отказать мистеру Аткинсону, вот уж в самом деле! - вскричала миссис
Эллисон. - Нечего сказать, хорош был бы полковник, который бы ему отказал.
Что касается женщин, то, клянусь честью, если бы ему только довелось
обратиться к ним, немногие, я полагаю, ответили бы ему отказом. И дамам, и
полковникам куда лучше иметь дело с таким, как он, нежели с теми
господчиками, что фланируют здесь по улицам, волоча свои длинные шпаги,
тогда как им больше пристало волочить за собой помочи.
- Отлично сказано! - воскликнул Бут. - Сразу видно, вы - женщина
смелая. Я убежден, что и те, и другие были бы им довольны.
- Верно, капитан, - ответила миссис Эллисон. - Во всяком случае, в
слове джентльмен я бы скорее обошлась без первого слога, нежели без второго
{3}.
- И при этом, поверьте мне, - ответил Бут, - на свете не сыскать
человека более уравновешенного. Хотя этот малый храбр, как лев, он в то же
время кроток, словно ягненок. Я могу рассказать вам о нем немало историй, да
и моя дорогая Амелия припомнит многое, когда он был еще ребенком.
- О, если здесь намечается брачный союз, - воскликнула Амелия, - то я
никак не могу допустить, чтобы мое молчание повредило счастью Джо. Могу
поручиться, что с раннего детства он был добрейшим существом на свете. Я
расскажу вам о двух-трех случаях, которым я сама была свидетельницей, так
что это чистейшая правда. Когда Джо минуло всего только шесть лет, мы как-то
играли с ним у нас в доме, и громадный пойнтер укусил его за ногу. Так вот,
несмотря на ужасную боль, бедняга объявил, что он счастлив, что это
произошло с ним, а не со мной (пес сначала цапнул было меня и, если бы не
юбки, мне бы не сдобровать). А вот еще один пример его доброты, чрезвычайно
расположивший к нему моего отца, поступок, за который и я с тех пор навсегда
его полюбила: мой отец был большой любитель птиц и строго-настрого запрещал
разорять их гнезда. Однажды беднягу Джо застали на дереве и, сочтя его
виновным, немилосердно за это отстегали, и уж только потом выяснилось, что
другой мальчишка, приятель Джо, вытащил птенцов из гнезда, а сам Джо
взобрался на дерево, чтобы положить их обратно. Но, несмотря на это, он
предпочел подвергнуться наказанию, лишь бы не выдать своего приятеля. Однако
если эти истории кажутся детскими пустяками, то неизменная почтительность и
любовь к матери должны у любого человека вызывать к нему безусловное
расположение. С тех пор как ему исполнилось пятнадцать лет, он взял на себя
большую часть ее расходов, и особенно мне запомнилось, что мой брат, очень
любивший Джо, умирая, велел отдать ему один из своих костюмов, но Джо не
воспользовался такой возможностью приодеться, и вместо него в костюме брата
щеголял другой молодой человек, а моя старая кормилица в то же воскресенье
появилась в новом платье, купленном ей сыном, который продал завещанный ему
наряд.
- Да, что и говорить, он весьма достойный молодой человек, - отозвалась
миссис Беннет.
- Да он просто душка, - воскликнула миссис Эллисон, - вот только жаль,
что он всего лишь сержант, мистер Бут, и тут, как говорится в одной пьесе,
меня еще раз спасает моя гордость:
Хоть мудрецы в чем только не винят гордыню -
В паденьи ангелов и всех грехах доныне,
Но на земле, я верю, - гордость, без сомненья,
Мужчин спасет и женщин от паденья {4}.
В этот момент чей-то лакей так заколотил в дверь, что все в комнате
задрожало. Миссис Эллисон, подбежав в окну, громко воскликнула:
- Умереть мне на этом месте, если это не милорд! Как теперь быть? Я не
могу не принять его; а что, если он станет справляться о вас, капитан, что
мне ему ответить? Или, может быть, вы спуститесь вниз вместе со мной?
Ее слова повергли присутствующих в явное замешательство, но прежде чем
они успели принять какое-то решение, в комнату вбежала маленькая дочурка
Бута и сказала, что "какой-то очень уж важный джентльмен поднимается по
лестнице". И вслед за ней в комнате появился сам милорд, который, зная, что
Бут непременно должен быть дома, видимо, не стал утруждать себя расспросами
внизу.
Такое вторжение застигло Амелию несколько врасплох, однако она была
слишком хорошо воспитана, чтобы выказать чрезмерное смущение: хотя
лондонские обычаи были ей совершенно в новинку, но ее с детства обучали
хорошим манерам, и она всегда находилась в самом лучшем обществе, какое
только возможно найти в провинции. Церемония взаимных приветствий прошла
поэтому довольно гладко, после чего все присутствующие уселись.
Милорд тут же обратился к Буту со следующими словами:
- Поскольку у меня, сударь, есть для вас, на мой взгляд, хорошие
новости, то я не мог отказать себе в удовольствии сообщить вам их
безотлагательно. Я, как и обещал вам, упомянул о вашем деле кому следует и
нисколько не сомневаюсь в успехе. Ведь о благоприятном решении, как вы
знаете, нетрудно догадаться по манере человека держаться; так вот,
рассказывая о вашем деле, я заметил несомненное желание оказать вам услугу.
Знатные особы, мистер Бут, сами решают, когда им следует предпринять
какой-то шаг, но вы, мне думается, все же можете рассчитывать на то, что
кое-что будет сделано в самом непродолжительном времени.
Бут, уже ранее благодаривший милорда за его доброту, вновь на сей раз
повторил все слова признательности, которых было бы вполне достаточно даже и
в том случае, если бы милость, о которой он хлопотал, была бы уже ему
оказана. Такое искусство обещаний есть не что иное, как выгодный способ
удовлетворить тщеславие знатного лица, своего рода умелая расчетливость в
оказании милостей, с помощью которой знатные особы выслушивают вдесятеро
больше изъявлений благодарности за каждое свое одолжение; при этом я имею
здесь в виду тех, кто в самом деле намерен оказать услугу, ибо находятся и
такие, которые вымогают у бедняков признательность, даже и в мыслях не имея
заслужить ее.
После того как хлопотам милорда о назначении для Бута воздали должное,
разговор принял более оживленный характер, и милорд стал развлекать дам
своими рассуждениями в том утонченном вкусе, который хотя и весьма
занимателен на слух, но в чтении решительно невозможен.
Милорд был до того очарован Амелией, что помимо воли выказывал ей
особое внимание; правда, это особое внимание проявлялось только в
чрезвычайной почтительности и было настолько учтивым и настолько сдержанным,
что она и сама была польщена; а после отъезда гостя, пробывшего намного
дольше, нежели полагается при обычном визите, Амелия объявила, что более
изысканного джентльмена ей еще не доводилось встречать, и с этим ее мнением
не замедлили полностью согласиться как ее муж, так и миссис Эллисон.
У миссис Беннет, напротив того, любезность милорда вызвала определенное
неодобрение, и она нашла ее даже чрезмерной.
- Что до меня, - заметила она, - то общество таких чересчур уж любезных
джентльменов не доставляет мне ни малейшего удовольствия, и то, что в свете
именуют обычно учтивостью, я называю просто притворством; мне куда больше по
душе истории, которые миссис Бут рассказала нам о честном сержанте, нежели
все, что самые любезные на свете джентльмены понарассказывали за всю свою
жизнь.
- О, что и говорить! - воскликнула миссис Эллисон. - "Все за любовь,
или Пусть мир погибнет" {5}, - вот девиз, который кое-кому следовало бы
избрать для своего герба, однако большинство людей, я полагаю, скорее
согласились бы с мнением миссис Бут относительно моего кузена, нежели с
вашим, миссис Беннет.
Видя, что миссис Эллисон разобижена ее словами, миссис Беннет сочла
необходимым принести свои извинения, которые были с готовностью приняты, и
на том закончился ее визит.
Мы, однако же, не считаем возможным завершить эту главу без следующего
замечания: таков уж честолюбивый нрав красоты, что она всегда может
применить к себе знаменитые слова Лукана {6}:
Nee quenquam jam ferre potest Cesarve priorem,
Pompeiusve parem {*}.
{* Цезарь не может признать кого бы то ни было - первым,
Равных не терпит Помпей (лат.).
И, конечно, можно принять за всеобщее правило, что ни одной женщине,
хоть сколько-нибудь притязающей на восхищение, не придется по вкусу
общество, в котором она вынуждена довольствоваться лишь вторым местом.
Впрочем, я покорно предоставляю судить о справедливости этого замечания
дамам и надеюсь, мне дозволено будет отречься от него, если они не
согласятся со мной.
содержащая материи, не нуждающиеся ни в каких предисловиях
Оставшись одни, Бут и Амелия пылко возблагодарили судьбу, пославшую им
столь благожелательного друга, как милорд; не было недостатка и в выражениях
горячей признательности по адресу миссис Эллисон. Затем они принялись
обсуждать, как будут жить, когда Бут получит должность капитана, и после
тщательных подсчетов пришли к выводу, что, соблюдая экономию, смогут
откладывать по меньшей мере пятьдесят фунтов в год для уплаты своих долгов.
Покончив с этим вопросом, Амелия спросила Бута, какого он мнения о
миссис Беннет.
- Мне кажется, дорогая - ответил Бут, - она была прежде очень даже
недурна собой.
- Возможно, я ошибаюсь, - продолжала Амелия, - но она, по-моему, очень
славное существо. Не припомню случая, чтобы мне кто-нибудь так пришелся по
душе после столь краткого знакомства. Мне кажется, что она была очень
жизнерадостной женщиной, потому что выражение ее лица, если вы заметили,
становится по временам необычайно оживленным.
- Да, и мне тоже это бросилось в глаза! - воскликнул Бут. - Судя по
всему, на ее долю выпало какое-то из ряда вон выходящее несчастье.
- Конечно, да еще какое! - подтвердила Амелия. - Вы, верно, забыли, что
сверили предварительно свои списки и как два актера, исполняющие разные роли
в одной и той же сцене, хорошенько отрепетировали их наедине, прежде чем
отважиться выйти на публику.
Хотя Бут, скорее всего, не видел всех обстоятельств в истинном
описанном выше свете, ему все же достало проницаемости умозаключить,
основываясь на поведении слуги и особенно принимая во внимание сходные
повадки его господина, что дружеское расположение Джеймса утрачено им
окончательно; мысль об этом так оглушила его, что он уже не только не
находил утешения в радужных надеждах, связанных с возможной протекцией
милорда, но даже на какое-то время совершенно забыл, в каком положении
оставил дома Амелю; часа два он бесцельно бродил по улицам, едва ли
сознавая, куда идет, пока наконец, не забрел в какую-то кофейню неподалеку
от Сент-Джеймса.
Он как раз допивал стакан кофе, когда до его слуха донеслись слова
молодого гвардейского офицера, обратившегося к своему приятелю с возгласом:
- Черт возьми, Джек, да ведь это он... собственной персоной... он
самый... воплощение чести и достоинства!
И тут Бут увидел, как из открытого портшеза появилась необычайно
прямая, исполненная важности фигура в огромном парике и с огромной шляпой
подмышкой. Войдя в таверну, эта величественная персона незамедлительно
направилась засвидетельствовать свое почтение всем сколько-нибудь приметным
личностям, отмеривая приветствия согласно рангу каждого; затем посетитель
устремил в конце концов взгляд на Бута и весьма учтиво, хотя и несколько
сдержанно, осведомился о его здоровье.
В ответ на эту любезность Бут, давно уже узнавший в вошедшем своего
старого знакомца майора Бата, отвесил низкий поклон, однако перейти первым
на обычный дружеский тон все же не решился, ибо ему было действительно
присуще то свойство, которое греки почитали превыше всякого другого и
которое мы именуем скромностью, хотя, конечно, ни в нашем языке, ни в латыни
не сыщется слова, вполне передающего смысл оригинала.
Выложив несколько новостей и сопроводив их своими комментариями, Бат
(теперь он был уже в чине полковника), как только рядом с ним освободилось
кресло, пригласил Бута пересесть к нему. Он стал расспрашивать, как тот
поживает и, узнав, что он больше не служит в армии, настоятельно посоветовал
ему употребить все возможные средства, дабы снова получить офицерскую
должность, присовокупив, что Бут славный малый и что армия не должна
потерять такого офицера.
Бут ответил шепотом, что мог бы немало рассказать по этому поводу,
находись они в каком-нибудь более уединенном месте; тогда полковник
предложил ему погулять в Парке, на что Бут охотно согласился.
Во время этой прогулки Бут чистосердечно рассказал полковнику о своих
делах и среди прочего поделился с ним опасениями, что утратил расположение
полковника Джеймса, "хотя я и не чувствую за собой, - прибавил он, - ни
малейшей вины".
- Вы, мистер Бут, без сомнения, ошибаетесь, - возразил Бат. - Со
времени моего приезда в Лондон я виделся с моим зятем лишь мельком, ведь я
всего два дня как приехал; однако же я убежден, что он слишком щепетилен в
вопросах чести и не позволит себе поступок, несовместимый с истинным
достоинством джентльмена.
Бут ответил на это, что он "далек от мысли обвинять Джеймса в чем-то
недостойном".
- Будь я проклят, - вскричал Бат, - если на свете существует человек,
который может или посмеет обвинить его: если у вас имеются хотя бы малейшие
основания обижаться на что-то, то почему бы вам тогда не пойти к нему и не
объясниться напрямик? Ведь вы джентльмен, а посему, несмотря на свой чин, он
обязан дать вам удовлетворение.
- Да ведь дело совсем не в этом, - сказал Бут, - я чрезвычайно обязан
полковнику и имею больше оснований сокрушаться, нежели жаловаться и, если бы
я мог только увидеться с ним, у меня, я уверен, не было бы причин ни для
того, ни для другого, но я никак не могу проникнуть к нему в дом, и не далее
как час тому назад его слуга грубо отказался меня впустить.
- Неужели слуга моего зятя позволил себе с вами такую дерзость? -
спросил полковник с чрезвычайной серьезностью. - Не знаю, сударь, как
относитесь к такого рода вещам вы, но для меня получить оскорбление от слуги
это все равно, что получить его от господина, его хозяина, а посему, если
лакей немедленно не будет наказан, то нос его хозяина окажется между этими
двумя моими пальцами.
Бут попытался было кое-что ему разъяснить, но все было тщетно -
полковник уже взобрался на свои ходули и спустить его с них не было никакой
возможности, более того, столь же тщетны были все усилия Бута расстаться с
ним, не рассорившись; разговор, похоже, тем бы и закончился, если бы
полковник под конец не принял сторону Бута в этом деле, и перед тем, как они
расстались, он даже несколько раз поклялся, что Джеймсу придется дать ему
надлежащее удовлетворение. Причем Бут уже и не рад был, что заикнулся о
происшедшем перед своим благородным другом.
в которой Бут наносит визит великодушному лорду
Когда вновь наступил тот день недели, в который мистер Бут позволял
себе выходить из дома, он решил воспользоваться любезным приглашением
великодушного лорда и нанести ему визит.
На этот раз Бута ожидал совсем иной прием, нимало не напоминавший тот,
который был ему оказан у дверей его приятеля полковника. Как только он
назвал свое имя, привратник, низко поклонившись, ответил ему, что милорд
дома; перед ним тотчас была распахнута дверь и его провели в переднюю, где
слуга сказал ему, что сейчас же доложит милорду о его приходе. И не прождал
он и двух минут, как тот же слуга возвратился, чтобы препроводить его в
покои милорда.
Милорд был один и встретил его как нельзя более любезно. Сразу же после
первых приветствий он обратился к нему со следующими словами:
- Мистер Бут, должен вам заметить, что вы чрезвычайно обязаны моей
кузине Эллисон. Она вас так расхваливала, что я почту за удовольствие
сделать все, что в моих силах, дабы услужить вам. Боюсь, однако, что добыть
вам офицерскую должность здесь, в Англии, будет чрезвычайно трудно. Вот в
Вест-Индии, например, или в каком-нибудь полку, расквартированном за
границей, это было бы, возможно, намного легче, и если принять в соображение
вашу репутацию солдата, то я нисколько не сомневаюсь в вашей готовности
отправиться в любое место, куда родина призовет вас служить ей.
Бут ответил, что он чрезвычайно обязан милорду и заверил его, что с
большой радостью выполнит свой долг в любой части света.
- Единственное горестное обстоятельство, связанное со службой на
чужбине, - продолжал он, - это, по-моему мнению, необходимость разлучиться с
теми, кого я люблю, и я уверен, милорд, что на мою долю не выпадет снова
такое тяжкое испытание, какое мне уже однажды довелось пережить. Ведь мне
пришлось оставить молодую жену, которая ожидала первого ребенка и так
страдала от моего отсутствия, что я уже не чаял увидеть ее когда-нибудь в
живых. После такого свидетельства моей решимости пожертвовать всеми другими
соображениями ради воинского долга вы, милорд, я надеюсь, удостоите меня
своим доверием хотя бы настолько, чтобы не сомневаться в моей готовности
служить в любой стране.
- Дорогой мистер Бут, - ответил лорд, - вы говорите как подобает
настоящему солдату, и ваши чувства вызывают у меня глубокое уважение.
Признаюсь, приведенный вами пример подтверждает справедливость вашего
вывода, потому что оставить жену, так сказать, на самой заре брачной жизни -
это, вполне согласен с вами, серьезное испытание.
Бут только низко поклонился в ответ, и, обронив еще несколько
незначительных фраз, милорд пообещал немедленно переговорить с министром и
назначил Буту снова прийти к нему в среду утром, чтобы узнать о результатах
ходатайства. При этих словах бедняга капитан покраснел и смешался и лишь
немного спустя, призвав на помощь всю свою решимость и положившись на
дружеское сочувствие собеседника, открыл ему всю правду о своих нынешних
обстоятельствах и признался, что не отваживается выходить из дома чаще
одного раза в неделю. Милорд отнесся к его признанию с большим участием и
весьма любезно пообещал при первой же возможности повидаться с ним у своей
кузины Эллисон, как только ему удастся принести Буту известие о
благоприятном исходе дела.
Вслед за тем, после многочисленных изъявлений признательности за такую
к нему доброту, Бут откланялся и поспешил домой вне себя от радости,
поделиться переполнявшими его чувствами с Амелией. Та от души поздравила его
с обретением великодушного и могущественного друга, к которому оба они
испытывали живейшую благодарность. Амелия, однако же, не успокоилась до тех
пор, пока не заставила Бута еще раз пообещать ей и притом самым
торжественным образом, что он непременно возьмет ее с собой. После этого они
вместе со своими малышами с величайшим удовольствием подкрепились мясным
бульоном и бараниной и от всего сердца выпили за здоровье милорда по кружке
портера.
Часы после обеда эта счастливая пара, если читатель позволит мне
назвать счастливыми бедняков, провела за чаем в обществе миссис Эллисон: и
муж, и жена вновь принялись превозносить великодушие милорда, а миссис
Эллисон чрезвычайно усердно им вторила. За этим времяпрепровождением их и
застала пришедшая к миссис Эллисон молодая дама, которая, как мы
рассказывали в конце предыдущей книги, составила им партию во время игры в
вист и произвела на Амелию столь благоприятное впечатление; она только что
возвратилась в Лондон после недолгого пребывания в провинции, и ее визит был
совершенно неожиданным. Амелия, однако же, очень обрадовалась ее приходу и
теперь, при новой встрече, еще больше расположилась к ней, решив непременно
продолжить это знакомство.
Хотя миссис Беннет все еще проявляла некоторую сдержанность, но все же
была куда более дружелюбна и общительна, нежели в первый раз. Более того,
она, как и отзывалась о ней миссис Эллисон, нисколько не чинилась и с
готовностью приняла извинения Амелии за то, что та не нанесла ей ответный
визит, и согласилась сама завтра же прийти к ней на чай.
Как раз в то время, когда все вышеупомянутое общество сидело в гостиной
миссис Эллисон, мимо окон прошел сержант Аткинсон и вскоре постучал в дверь.
Едва завидев его, массис Эллисон спросила:
- Скажите, мистер Бут, кто этот благовоспитанный молодой сержант? В
последнюю неделю он наведывался каждый день и все спрашивал вас.
Это была сущая правда; дело в том, что сержанту не давали покоя
намерения Мерфи, но поскольку бедняге приходилось все время довольствоваться
ответами служанки миссис Эллисон, то Бут ничего об этом не знал. Слова
миссис Эллисон об Аткинсоне пришлись ему очень по душе, и он принялся
всячески расхваливать сержанта; Амелия же охотно к нему присоединилась и
добавила, что сержант - ее молочный брат и один из честнейших, по ее
убеждению, людей на свете.
- А я готова поклясться, - вскричала миссис Эллисон, - что он до того
хорош собой - ну просто загляденье. Пожалуйста, мистер Бут, попросите его
войти. Ведь сержант - гвардеец, а, стало быть, - джентльмен; я во всяком
случае куда охотнее угощу чаем человека, о котором вы так отзываетесь,
нежели любого из этих пустоголовых Фриблей {1}.
Бут не нуждался в долгих уговорах, если речь шла о том, чтобы выказать
свое уважение к Аткинсону, которого тут же провели в гостиную, хотя и без
особой охоты с его стороны. Ничто, возможно, так не сковывает человека,
нежели то чувство, которое французы называют mauvaise honte {ложным стыдом
(фр.).}, и всего труднее преодолеть его; бедняга Аткинсон, я убежден, с
меньшей опаской пролезал через пролом крепостной стены, нежели пересекал
комнату на виду у трех дам, две из которых не скрывали своей к нему приязни.
Хоть я и не совсем согласен с ученым мнением прославленного
танцмейстера покойного мистера Эссекса {2}, что умение танцевать - это
основа образованности, ибо он, боюсь, готов исключить все прочие науки и
искусства, но несомненным представляется, что человек, чьи ноги никогда не
побывали в руках знатоков этого искусства, имеет склонность обнаруживать сей
пробел в образовании каждым своим движением и даже, более того, когда просто
сидит или стоит. У этих людей обычно такой вид, словно ноги и руки им в
тягость и они не знают, что с ними делать; похоже на то, что после того, как
Природа закончила свой труд, требуется еще и танцмейстер, дабы привести
созданное ею в движение.
Аткинсон являл собой в эту минуту пример истинности вышеприведенного
наблюдения, говорящего в пользу профессии, к которой я питаю глубочайшее
почтение. Он был хорош собой и превосходно сложен, тем не менее, поскольку
никогда не учился танцевать, выглядел в гостиной миссис Эллисон до того
неуклюжим, что даже сама эта добросердечная дама, пригласившая его войти, и
та, глядя на него, поначалу едва могла удержаться от смеха. Однако ему
достаточно было провести в комнате совсем немного времени, чтобы восхищение
его наружностью взяло верх над первоначальным комическим впечатлением. Столь
уж велико преимущество красоты у мужчин, равно как и у женщин, и столь же
неизбежно обладающие им люди обоего пола снискивают известное уважение со
стороны каждого, кто смотрит на них.
Чрезвычайная любезность, которую выказывала гостю миссис Эллисон, а
также дружеское расположение Амелии и Бута в конце концов рассеяли смущение
Аткинсона и он обрел уверенность, достаточную для того, чтобы рассказать
несколько известных ему забавных случаев, произошедших во время его
армейской службы; они немало насмешили присутствующих, но все же не слишком
существенны для нашей истории и вряд ли стоит их здесь приводить.
Миссис Эллисон так упорно упрашивала своих гостей остаться у нее на
ужин, что они уступили ее настояниям. Что же касается сержанта, то его
присутствие было для нее, судя по всему, не менее желанным. Его речь и
внешность и в самом деле произвели на нее такое впечатление, что, придя в
некоторое возбуждение от выпитого вина, ибо она отнюдь не чуралась бутылки,
миссис Эллисон стала позволять себе в беседе с ним вольности, несколько
покоробившие деликатность Амелии, да и второй гостье они, похоже, тоже не
очень-то пришлись по вкусу; хотя я вовсе не хочу сказать, что ее поведение
выходило за пределы благопристойности или что миссис Эллисон держалась
свободнее, нежели позволяют себе дамы среднего возраста и особенно вдовушки.
в которой речь идет преимущественно о сержанте Аткинсоне
Когда на следующий день то же самое общество, за исключением одного
только сержанта Аткинсона, встретилось за чаем у Амелии, миссис Эллисон
тотчас завела речь о нем, прибегая при этом к выражениям, в которых звучала
не только похвала, но явное неравнодушие. Она то и дело называла его "мой
смышленый сержант" и "мой дорогой сержант", не раз повторяла, что он самый
красивый малый во всей армии, и без устали сожалела о том, что у него нет
офицерского чина, ибо, будь он офицером, то непременно, она уверена, стал бы
генералом.
- Вполне с вами согласен, сударыня, - подтвердил Бут, - и к этому
следует прибавить, что ему уже удалось скопить сто фунтов, и если бы он
теперь нашел себе жену, которая добавила бы ему еще двести или триста
фунтов, то мог бы, мне думается, запросто купить себе офицерскую должность в
линейном полку, ибо ни один командир полка, я уверен, не ответил бы ему
отказом.
- Отказать мистеру Аткинсону, вот уж в самом деле! - вскричала миссис
Эллисон. - Нечего сказать, хорош был бы полковник, который бы ему отказал.
Что касается женщин, то, клянусь честью, если бы ему только довелось
обратиться к ним, немногие, я полагаю, ответили бы ему отказом. И дамам, и
полковникам куда лучше иметь дело с таким, как он, нежели с теми
господчиками, что фланируют здесь по улицам, волоча свои длинные шпаги,
тогда как им больше пристало волочить за собой помочи.
- Отлично сказано! - воскликнул Бут. - Сразу видно, вы - женщина
смелая. Я убежден, что и те, и другие были бы им довольны.
- Верно, капитан, - ответила миссис Эллисон. - Во всяком случае, в
слове джентльмен я бы скорее обошлась без первого слога, нежели без второго
{3}.
- И при этом, поверьте мне, - ответил Бут, - на свете не сыскать
человека более уравновешенного. Хотя этот малый храбр, как лев, он в то же
время кроток, словно ягненок. Я могу рассказать вам о нем немало историй, да
и моя дорогая Амелия припомнит многое, когда он был еще ребенком.
- О, если здесь намечается брачный союз, - воскликнула Амелия, - то я
никак не могу допустить, чтобы мое молчание повредило счастью Джо. Могу
поручиться, что с раннего детства он был добрейшим существом на свете. Я
расскажу вам о двух-трех случаях, которым я сама была свидетельницей, так
что это чистейшая правда. Когда Джо минуло всего только шесть лет, мы как-то
играли с ним у нас в доме, и громадный пойнтер укусил его за ногу. Так вот,
несмотря на ужасную боль, бедняга объявил, что он счастлив, что это
произошло с ним, а не со мной (пес сначала цапнул было меня и, если бы не
юбки, мне бы не сдобровать). А вот еще один пример его доброты, чрезвычайно
расположивший к нему моего отца, поступок, за который и я с тех пор навсегда
его полюбила: мой отец был большой любитель птиц и строго-настрого запрещал
разорять их гнезда. Однажды беднягу Джо застали на дереве и, сочтя его
виновным, немилосердно за это отстегали, и уж только потом выяснилось, что
другой мальчишка, приятель Джо, вытащил птенцов из гнезда, а сам Джо
взобрался на дерево, чтобы положить их обратно. Но, несмотря на это, он
предпочел подвергнуться наказанию, лишь бы не выдать своего приятеля. Однако
если эти истории кажутся детскими пустяками, то неизменная почтительность и
любовь к матери должны у любого человека вызывать к нему безусловное
расположение. С тех пор как ему исполнилось пятнадцать лет, он взял на себя
большую часть ее расходов, и особенно мне запомнилось, что мой брат, очень
любивший Джо, умирая, велел отдать ему один из своих костюмов, но Джо не
воспользовался такой возможностью приодеться, и вместо него в костюме брата
щеголял другой молодой человек, а моя старая кормилица в то же воскресенье
появилась в новом платье, купленном ей сыном, который продал завещанный ему
наряд.
- Да, что и говорить, он весьма достойный молодой человек, - отозвалась
миссис Беннет.
- Да он просто душка, - воскликнула миссис Эллисон, - вот только жаль,
что он всего лишь сержант, мистер Бут, и тут, как говорится в одной пьесе,
меня еще раз спасает моя гордость:
Хоть мудрецы в чем только не винят гордыню -
В паденьи ангелов и всех грехах доныне,
Но на земле, я верю, - гордость, без сомненья,
Мужчин спасет и женщин от паденья {4}.
В этот момент чей-то лакей так заколотил в дверь, что все в комнате
задрожало. Миссис Эллисон, подбежав в окну, громко воскликнула:
- Умереть мне на этом месте, если это не милорд! Как теперь быть? Я не
могу не принять его; а что, если он станет справляться о вас, капитан, что
мне ему ответить? Или, может быть, вы спуститесь вниз вместе со мной?
Ее слова повергли присутствующих в явное замешательство, но прежде чем
они успели принять какое-то решение, в комнату вбежала маленькая дочурка
Бута и сказала, что "какой-то очень уж важный джентльмен поднимается по
лестнице". И вслед за ней в комнате появился сам милорд, который, зная, что
Бут непременно должен быть дома, видимо, не стал утруждать себя расспросами
внизу.
Такое вторжение застигло Амелию несколько врасплох, однако она была
слишком хорошо воспитана, чтобы выказать чрезмерное смущение: хотя
лондонские обычаи были ей совершенно в новинку, но ее с детства обучали
хорошим манерам, и она всегда находилась в самом лучшем обществе, какое
только возможно найти в провинции. Церемония взаимных приветствий прошла
поэтому довольно гладко, после чего все присутствующие уселись.
Милорд тут же обратился к Буту со следующими словами:
- Поскольку у меня, сударь, есть для вас, на мой взгляд, хорошие
новости, то я не мог отказать себе в удовольствии сообщить вам их
безотлагательно. Я, как и обещал вам, упомянул о вашем деле кому следует и
нисколько не сомневаюсь в успехе. Ведь о благоприятном решении, как вы
знаете, нетрудно догадаться по манере человека держаться; так вот,
рассказывая о вашем деле, я заметил несомненное желание оказать вам услугу.
Знатные особы, мистер Бут, сами решают, когда им следует предпринять
какой-то шаг, но вы, мне думается, все же можете рассчитывать на то, что
кое-что будет сделано в самом непродолжительном времени.
Бут, уже ранее благодаривший милорда за его доброту, вновь на сей раз
повторил все слова признательности, которых было бы вполне достаточно даже и
в том случае, если бы милость, о которой он хлопотал, была бы уже ему
оказана. Такое искусство обещаний есть не что иное, как выгодный способ
удовлетворить тщеславие знатного лица, своего рода умелая расчетливость в
оказании милостей, с помощью которой знатные особы выслушивают вдесятеро
больше изъявлений благодарности за каждое свое одолжение; при этом я имею
здесь в виду тех, кто в самом деле намерен оказать услугу, ибо находятся и
такие, которые вымогают у бедняков признательность, даже и в мыслях не имея
заслужить ее.
После того как хлопотам милорда о назначении для Бута воздали должное,
разговор принял более оживленный характер, и милорд стал развлекать дам
своими рассуждениями в том утонченном вкусе, который хотя и весьма
занимателен на слух, но в чтении решительно невозможен.
Милорд был до того очарован Амелией, что помимо воли выказывал ей
особое внимание; правда, это особое внимание проявлялось только в
чрезвычайной почтительности и было настолько учтивым и настолько сдержанным,
что она и сама была польщена; а после отъезда гостя, пробывшего намного
дольше, нежели полагается при обычном визите, Амелия объявила, что более
изысканного джентльмена ей еще не доводилось встречать, и с этим ее мнением
не замедлили полностью согласиться как ее муж, так и миссис Эллисон.
У миссис Беннет, напротив того, любезность милорда вызвала определенное
неодобрение, и она нашла ее даже чрезмерной.
- Что до меня, - заметила она, - то общество таких чересчур уж любезных
джентльменов не доставляет мне ни малейшего удовольствия, и то, что в свете
именуют обычно учтивостью, я называю просто притворством; мне куда больше по
душе истории, которые миссис Бут рассказала нам о честном сержанте, нежели
все, что самые любезные на свете джентльмены понарассказывали за всю свою
жизнь.
- О, что и говорить! - воскликнула миссис Эллисон. - "Все за любовь,
или Пусть мир погибнет" {5}, - вот девиз, который кое-кому следовало бы
избрать для своего герба, однако большинство людей, я полагаю, скорее
согласились бы с мнением миссис Бут относительно моего кузена, нежели с
вашим, миссис Беннет.
Видя, что миссис Эллисон разобижена ее словами, миссис Беннет сочла
необходимым принести свои извинения, которые были с готовностью приняты, и
на том закончился ее визит.
Мы, однако же, не считаем возможным завершить эту главу без следующего
замечания: таков уж честолюбивый нрав красоты, что она всегда может
применить к себе знаменитые слова Лукана {6}:
Nee quenquam jam ferre potest Cesarve priorem,
Pompeiusve parem {*}.
{* Цезарь не может признать кого бы то ни было - первым,
Равных не терпит Помпей (лат.).
И, конечно, можно принять за всеобщее правило, что ни одной женщине,
хоть сколько-нибудь притязающей на восхищение, не придется по вкусу
общество, в котором она вынуждена довольствоваться лишь вторым местом.
Впрочем, я покорно предоставляю судить о справедливости этого замечания
дамам и надеюсь, мне дозволено будет отречься от него, если они не
согласятся со мной.
содержащая материи, не нуждающиеся ни в каких предисловиях
Оставшись одни, Бут и Амелия пылко возблагодарили судьбу, пославшую им
столь благожелательного друга, как милорд; не было недостатка и в выражениях
горячей признательности по адресу миссис Эллисон. Затем они принялись
обсуждать, как будут жить, когда Бут получит должность капитана, и после
тщательных подсчетов пришли к выводу, что, соблюдая экономию, смогут
откладывать по меньшей мере пятьдесят фунтов в год для уплаты своих долгов.
Покончив с этим вопросом, Амелия спросила Бута, какого он мнения о
миссис Беннет.
- Мне кажется, дорогая - ответил Бут, - она была прежде очень даже
недурна собой.
- Возможно, я ошибаюсь, - продолжала Амелия, - но она, по-моему, очень
славное существо. Не припомню случая, чтобы мне кто-нибудь так пришелся по
душе после столь краткого знакомства. Мне кажется, что она была очень
жизнерадостной женщиной, потому что выражение ее лица, если вы заметили,
становится по временам необычайно оживленным.
- Да, и мне тоже это бросилось в глаза! - воскликнул Бут. - Судя по
всему, на ее долю выпало какое-то из ряда вон выходящее несчастье.
- Конечно, да еще какое! - подтвердила Амелия. - Вы, верно, забыли, что