Страница:
которую ни я, ни слуги не догадались заранее приготовить. Услыхав в ответ,
что в доме совсем нет вина, хотя ей доложили перед тем, что вся отправленная
сюда кладь поставлена в целости и сохранности, она послала за служанкой; та,
не зная, что ей придумать в свое оправдание, упала перед ней на колени и,
признавшись, что хотела открыть бутылку по наущению своего дружка, выдала
меня, несчастного, миссис Гаррис.
Она сурово распекала меня примерно с четверть часа, после чего я
безропотно позволил препроводить себя до ворот усадьбы, откуда в самом
безутешном состоянии духа готов был уже отправиться восвояси. Мне предстояло
проделать пять миль, а ночь была темной и дождливой; впрочем, все это сущие
пустяки в сравнении с пережитым мною разочарованием.
- Но как можно было, - воскликнула мисс Мэтьюз, - дать себя выпроводить
из дома, не повидав мисс Гаррис?
- Поверьте, сударыня, - признался Бут, - я и сам нередко недоумевал,
как это вышло, но при виде ее родительницы я совершенно пал духом - хуже
самого последнего труса. Покорность моя была вызвана, конечно, прежде всего
боязнью за Амелию. Как бы там ни было, но приказу удалиться я подчинился
беспрекословно и, покинув дом, прошел уже было сотню ярдов, когда вдруг у
поворота садовой ограды женский голос шепотом окликнул меня: "Мистер Бут!"
Женщина была где-то совсем рядом со мной, но в густой темноте я не мог ее
разглядеть, а от волнения и неожиданности не сразу сумел распознать голос. Я
ответил строкой из Конгрива, вырвавшейся у меня непроизвольно: в такую
минуту мне, право же, было не до цитат из пьес:
- Кто звал несчастного, что был Альфонсо? {4} -
не успел я это вымолвить, как в мои объятья упала женщина со словами: "Ах,
это вправду мой Альфонсо, мой единственный Альфонсо!" Представьте, мисс
Мэтьюз, что я испытал, обнаружив на своей груди Амелию; не помня себя от
счастья, я обнищал ее, шепча тысячи ласковых слов, если только возможно
произнести тысячи за какую-нибудь минуту, потому что в доме уже поднялась
тревога; миссис Гаррис хватилась дочери, и двор вскоре заполнился шумом
голосов, и всюду замелькали огни.
Подсадив Амелию, я помог ей перебраться через ворота парка, и сам
спрыгнул следом, после чего мы, крадучись, двинулись вдоль ограды в сторону,
противоположную от дороги, ведущей к городу, поскольку преследователи должны
были, как я предполагал, устремиться за нами именно по ней. И я не ошибся:
шум погони и голос самой миссис Гаррис, бежавшей вместе с другими, невзирая
на темень и дождь, доносились как раз оттуда. Благодаря этой уловке мы
счастливо ускользнули от врагов, перебравшись через живую изгородь и канаву,
причем все это время Амелия держалась поистине героически; мы добрались
наконец до небольшой зеленой лужайки, над которой возвышался огромный
раскидистый дуб, где мы и укрылись от разбушевавшегося ненастья.
Когда дождь несколько утих и стала проглядывать луна, Амелия заметила,
что место, где мы с ней очутились, очень хорошо ей знакомо, а немного
погодя, выйдя на другую лужайку, расположенную чуть правее, сказала, что
знает, как пройти отсюда к дому, где мы будем в безопасности и где нас ни в
чем не заподозрят. Я последовал за ней, и мы в конце концов оказались у
небольшой хижины, в трех милях от дома миссис Гаррис.
Дождь снова принялся хлестать изо всех сил, и мы, увидя в окне свет,
без всяких церемоний вошли в эту хижину. Мы застали в ней сидевшую в
одиночестве у полупогасшего очага преклонных лет женщину; едва разглядев
нас, она вскочила в крайнем изумлении, но Амелия успокоила ее: "Не
удивляйся, нянюшка, хотя вид у меня, надо признаться, и в самом деле
плачевный". Несколько раз перекрестившись и сокрушаясь тому, что молодая
госпожа насквозь промокла, старушка стала хлопотать у очага, стараясь
раздуть в нем огонь, и в то же время умоляла Амелию позволить предложить ей
другую одежду, хоть и не нарядную, говорила она, но чистую и, что важнее
всего для здоровья, - сухую. Я с таким жаром поддержал эту просьбу, что
Амелия, хотя и объявила, что никакая простуда ей не грозит (она и в самом
деле отличалась завидным здоровьем), в конце концов все же согласилась, и я
вышел наружу под навес, чтобы дать моему ангелу возможность переодеться;
ведь все нижнее помещение дома занимала одна только кухня. Когда я
возвратился, Амелия настояла на том, чтобы я сменил свой мундир на кафтан,
принадлежавший сыну старушки.
- Мне очень приятно услышать, - воскликнула мисс Мэтьюз, - что о вас не
забыли. А то, признаюсь, я уже подумала, что выставлять вас на улицу в
непогоду было довольно-таки жестоко.
- Ах, мисс Мэтьюз, - продолжал Бут, не обращая никакого внимания на эти
ее слова, - вот тогда-то я и имел случай понять великую силу совершенной
красоты, которую едва ли что способно улучшить или умалить. Даже в жалких
обносках своей старой няни Амелия вряд ли выглядела менее прекрасной, нежели
когда я видел ее на балу или в собрании.
- Конечно, конечно, - согласилась мисс Мэтьюз, - можно ли в том
сомневаться; однако, прошу вас, расскажите, что было дальше.
- Приодев нас по мере возможностей и развесив нашу одежду поближе к
очагу сушиться, - продолжал Бут, - старуха стала проявлять все большее
любопытство и после охов и ахов вскричала: "Ох, дорогая моя барышня, что-то
неспокойно у меня на душе. А кто же, скажите на милость, этот красивый
молодой джентльмен? Ох, мисс Эми, мисс Эми, боюсь, госпоже об этих делах,
поди, ничего не известно". "А что, нянюшка, если это, скажем, мой муж", -
ответила Амелия. "Ох, вот это славно, если так! - отвечала нянька. -
Надеюсь, в таком случае, что он какой-нибудь знатный господин или что-нибудь
в этом роде и у него большое поместье и карета шестерней, потому что, будь
он даже самый знатный лорд на свете, вы все равно бы того заслуживали".
Впрочем, стоит ли мне пытаться подражать повадкам этого добрейшего существа?
Короче, каждое ее слово, каждое движение выдавали столь нежную любовь к моей
Амелии, что я не переставал этим восхищаться и нисколько не был в обиде за
подозрения на мой счет или те бесчисленные страшные кары, которые мне
предрекались, если я окажусь плохим мужем такой достойной молодой девушки.
Я так удачно разыгрывал роль, подсказанную мне Амелией, что старушка
всерьез приняла нас за супругов и утешала себя тем, что в будущем все должно
уладиться: ведь у старой госпожи достаточно средств для нас обоих, да и
счастье не всегда зависит от большого богатства; затем она стала поругивать
миссис Гаррис за то, что нас выставили за дверь, и такое утверждение нельзя
было счесть неправдой. А когда Амелия выразила надежду, что нянюшка нас не
выдаст, добрая женщина ответила с горячностью: "Выдать вас, дорогая моя
барышня! Да я не сделала бы этого, посули мне король все свои владения; или
даже если бы сама госпожа отдала мне за это свой дом со всеми прилегающими к
нему угодьями".
Выйдя за дверь, добрая женщина возвратилась с цыпленком, которого
поймала в курятнике и зарезала, и, ни о чем нас не расспрашивая, стала его
ощипывать, после чего, призвав себе на помощь сына, уже лежавшего в постели,
принялась готовить для нас ужин. Стол бы накрыт для нас с такой опрятностью
и, я бы даже сказал, изысканностью, что всякий, кто пренебрег бы этим
угощением, либо не знает, что такое голод, либо не заслуживает того, чтобы
утолить его. К еде было подано немного эля, который, по словам нашей
гостеприимной хозяйки, она собиралась почать только на рождество; "но разве
мне могло прийти в голову, - прибавила она, - что я буду иметь честь видеть
в моей скромной хижине дорогую мою госпожу".
В эти минуты не было такого человека на земле, уделу которого я бы
завидовал, да и Амелия, казалось, воспряла духом; она тихонько шепнула мне,
что счастье, как она поняла, возможно и в хижине.
- В хижине! - воскликнула мисс Мэтьюз со вздохом. - Хижина с человеком,
которого любишь - это дворец!
- Когда мы поужинали, - продолжал Бут, - добрая женщина принялась
хлопотать о нашем ночлеге и настойчиво предлагать нам свою постель, заверяя,
что хотя она и не бог весть какая, зато очень чистая, и что у нее найдутся
для нас две свежие простыни. Она привела еще несколько доводов, от которых
лицо моего ангела зарделось от смущения. Я же вел себя до того несуразно и
глупо и так рьяно поддержал решение Амелии бодрствовать всю ночь напролет,
что если это и не вызвало у кормилицы подозрений относительно нашего брака,
то уж наверняка должно было внушить ей величайшее ко мне презрение.
Мы оба всячески пытались убедить кормилицу лечь в свою постель, но все
было безуспешно; старуха твердила, что ей, слава Богу, хорошее воспитание
известно не понаслышке. Добрая женщина и в самом деле была до того хорошо
воспитана, что почти до самого утра нам так и не удалось выпроводить ее из
комнаты. К счастью, мы оба знали по-французски и потому могли свободно
обсуждать, как нам быть дальше. В конце концов мы решили, что я пошлю с
молодым сыном кормилицы письмо к нашему почтенному другу священнику и
попрошу его навестить нас в этой хижине; понятно, что нам самим было бы
крайне небезопасно появиться в городе, который уже наутро будет взбудоражен
вестью о нашем бегстве.
Здесь Бут прервал свой рассказ и с улыбкой заметил, что намерен описать
одно недоразумение - до того забавное, что он и теперь не может вспомнить о
нем без смеха. Подробности читатель узнает из следующей главы.
Продолжение истории Бута.
Еще более удивительные приключения
- Какие мелочи, дорогая мисс Мэтьюз, - воскликнул Бут, - служат подчас
причиной наших величайших несчастий! Догадываетесь ли вы, что я имею в виду,
- ведь в тогдашнем нашем положении у нас под рукой не оказалось ни пера, ни
чернил, ни бумаги?
Передать мы могли только устное послание. Выражения мы выбрали такие,
чтобы ни у кормилицы, ни у ее сына не возникло ни малейших подозрений
относительно нашего истинного положения. Правда, Амелия шепнула мне, что я
могу всецело довериться юноше - ее молочному брату, и преданность его не
вызывала сомнений. Он и в самом деле был от природы наделен хорошими
задатками, а доктор Гаррисон, принявший его в свою семью по рекомендации
Амелии, научил его весьма изрядно читать и писать и не пожалел трудов, чтобы
внушить ему надлежащие нравственные и религиозные правила. Он еще находился
тогда в услужении у священника, но был на время отпущен домой, так как
незадолго перед тем перенес оспу.
Я так подробно остановился на характере этого молодого человека, -
добавил Бут, - чтобы вы не удивлялись потом тем историям, которые я расскажу
вам о нем позже.
А теперь, сударыня, я собираюсь задержать ваше внимание на одном из тех
удивительных происшествий, которые бывают вызваны таким стечением
обстоятельств, что считается, будто они не могут быть следствием простой
случайности, и это порождает в суеверных умах веру в Фортуну и прочие
вымышленные существа.
Трудно передать, с каким нетерпением ожидали мы теперь появления
доктора Гаррисона: ведь с тех пор, как мы отправили нашего посыльного,
прошло уже более чем достаточно времени, которое, поверьте, не показалось
нам короче, чем на самом деле, - как вдруг кормилица, вышедшая по какому-то
делу наружу, поспешно вбежала в комнату с криком: "Ох, дорогая моя барышня,
к дверям только что подъехала карета вашей матушки!" При этих словах Амелия
сделалась белее полотна, и я испугался, как бы она не упала без чувств, если
только можно сказать "испугался" о человеке, который и сам едва сохранял
способность что-либо чувствовать и находился в состоянии не намного лучшем,
нежели мой ангел.
И вот в эту ужасную для нас обоих минуту, когда Амелия, с помертвевшим
лицом, какие изображают обычно у привидений, упала в кресло, а я, с лицом,
вероятно, столь же бледным, приник к ее ногам, в то время как кормилица с
горестными возгласами брызгала на лицо Амелии водой, в комнату вошла миссис
Гаррис. При виде нас она немедленно бросилась в кресло и потребовала подать
стакан воды, который поднесла ей Бетти, ее дочь, ибо кормилица ничего не
видела и не слышала, если, по ее мнению, молодой барышне угрожала опасность.
Вслед за ними появился священник; он сразу же подошел к Амелии и,
выразив свое удивление увиденным, взял ее за руку, назвал своей маленькой
усладой и стал уверять, что ее окружают сейчас одни только друзья. Потом он
подвел ее, едва державшуюся на ногах, к миссис Гаррис. Амелия опустилась
было перед матерью на колени, но доктор поднял ее со словами: "Дитя мое,
преклоняй колени только перед Всевышним". Впрочем, мне нет нужды описывать
вам всю своеобычность этого человека, ведь вы и без того так хорошо его
знаете и, должно быть, не раз слыхали, как он возражал против нередкого
среди нас обычая обращаться к человеку, принимая позу крайнего смирения,
какая подобает нам лишь при обращении к Высшему Существу.
Однако не стану больше утомлять вас такими подробностями. Довольные
тем, что священник быстро примирил миссис Гаррис с нами и со всем
случившимся, мы отправились прямо в церковь, поскольку доктор
заблаговременно получил для нас разрешение венчаться без предварительного
оглашения {5}.
- А где же обещанное вами забавное происшествие? - воскликнула мисс
Мэтьюз. - Право же, вы возбудили во мне больше любопытства, нежели сумели
удовлетворить.
- Что ж, сударыня, - отвечал он, - ваш упрек справедлив; похоже, что я
забыл об этом; но тут нет ничего удивительного, если вы примете в
соображение сколько интересного в рассказываемой мной истории. Однако прежде
чем перейти к этому происшествию, я должен рассказать вам о том, что
произошло после бегства Амелии из материнского дома. Миссис Гаррис
устремилась сначала вместе со слугами в погоню за нами (так она полагала) по
дороге, ведущей в город, но дорогу так развезло и дождь так неистовствовал,
что она укрылась от него в придорожном трактире, находившемся в полумиле от
ее дома; оттуда она послала за каретой, в которой вскоре и направилась
вместе с дочерью в город, где тотчас же после прибытия послала за
священником, постоянным ее личным советником во всех делах. Они просидели
вдвоем всю ночь, и священник все пытался образумить миссис Гаррис силой
убеждения, но все было тщетно, хотя, как он сообщил мне, мисс Бетти вторила
ему, обращая к матери самые пылкие мольбы.
При этих словах мисс Мэтьюз рассмеялась, и Бут осведомился о причине ее
веселья. После многочисленных извинений она наконец призналась.
- Это первый добрый поступок мисс Бетти, о котором мне довелось
услышать; более того, - прибавила она, - вы уж простите мне такое мнение о
вашей свояченице, но я всегда считала ее хитрейшей лицемеркой.
Бут со вздохом подтвердил, что мисс Бетти, как ему кажется, и в самом
деле далеко не всегда отличалась добротой, а затем после некоторого раздумья
продолжал:
- Если вам угодно будет припомнить, сударыня, мы отправили сына
кормилицы к священнику с устным сообщением, в котором лишь уведомляли, где
мы находимся, и просили навестить нас или же послать за нами карету, которая
доставила бы нас в любое место, где ему удобно встретиться с нами. Все это
надлежало передать только самому священнику, и мы велели нашему посыльному,
если того не окажется дома, разыскать его, где бы он ни был. Вот он и
выполнил все в точности, как мы ему наказали, и выложил наше послание
священнику в присутствии миссис Гаррис.
- Ну и бестолочь! - воскликнула мисс Мэтьюз.
- Нисколько, - возразил Бут. - Напротив, он очень разумный малый, как
вы, возможно, сами потом убедитесь. У него не было ни малейшего основания
предполагать, что тут надобно что-то утаивать: ведь мы приняли все меры,
чтобы он ничего не заподозрил. Так вот, сударыня, это происшествие,
казавшееся столь злополучным, обернулось для нас весьма удачно. Как только
миссис Гаррис услышала эту весть, она буквально впала в неистовство от
ярости и обвинила доктора в сговоре с нами и в том, что он содействовал
моему умыслу похитить ее дочь.
Священник, который до тех пор старался только умиротворить мисс Гаррис,
заговорил теперь другим тоном. Признавая ее обвинение справедливым, он
всячески отстаивал свою правоту. Он сказал, что никогда не вмешивался в
чужие семейные дела, а посему не стал бы заниматься и ее делами иначе как по
ее просьбе, но поскольку миссис Гаррис сама сделала его своим поверенным, он
позаботится о том, чтобы выполнить свой долг с честью и прежде всего оберечь
молодую девушку, к которой питает глубочайшее уважение, "потому что на свете
(и, клянусь небом, он сказал истинную правду) никого нет достойней,
благородней и великодушней. "Ведь вы, сударыня, - напомнил священник, - сами
дали согласие на их брак", и тут он высказал такие суждения обо мне, какие
скромность не позволяет мне повторить.
- Нет уж, - воскликнула мисс Мэтьюз, - я настаиваю, чтобы вы хоть раз
одержали над ней победу. Мы, женщины, не любим, когда при нас восхваляют
другую, но я искуплю эту вину, выслушав похвалы мужчине и притом такому
мужчине, - прибавила она, взглянув на него с вожделением, - которого вряд ли
смогу поставить в своем мнении еще выше.
- Повинуюсь вашей воле, сударыня, - продолжал Бут. - Доктор Гаррисон по
доброте души своей заявил, что постарался вникнуть в мой характер и пришел к
заключению, что я почтительный сын и любящий брат. Если человек хорошо
выполняет свой долг в этом отношении, тогда у нас есть достаточное основание
надеяться, что он поведет себя надлежащим образом и во всех остальных. А
закончил он так: речь, как он сказал, идет о счастье Амелии, о ее сердце,
более того, о ее добром имени, и, поскольку ему суждено было стать
причастным к решению ее судьбы, он намерен довести это дело до конца; с
этими словами доктор вынул из кармана разрешение на брак без церковного
оглашения и объявил миссис Гаррис, что без промедления готов совершить
брачный обряд там, где найдет ее дочь. Эта речь священника, его голос,
торжественный вид и все его поведение, определенно рассчитанное на то, чтобы
внушить благоговение и даже трепет, довольно-таки устрашили бедную миссис
Гаррис и произвели куда более ощутимое воздействие, нежели любые его доводы
и увещевания, а что затем воспоследовало, я вам уже рассказал.
Вот так вследствие злополучной случайности - отсутствия пера, чернил и
бумаги и нашей боязни доверить гонцу свою тайну - миссис Гаррис узнала всю
правду, а это заставило священника пустить в ход самые крайние средства, что
и привело к счастливому исходу, о котором вы слышали и которого, как считала
моя матушка, нам бы не видать, если бы в ту минуту, когда все раскрылось,
доктор Гаррисон не выказал такую решимость.
Вот таким образом, сударыня, я женился на Амелии, и вы, возможно,
подумаете, что более полного счастья мне и вообразить было нельзя. Вероятно,
так оно тогда и было, и все же, положа руку на сердце, должен сказать, что
любовь, которую я тогда питал к Амелии, несравнима с тем чувством, которое я
питаю к ней теперь.
- Счастливая Амелия! - воскликнула мисс Мэтьюз. - Если бы все мужчины
походили на вас, то все женщины были бы счастливыми; да что там, никто бы
тогда с горем не знался. Признаться по совести, я убеждена - половина
человеческих бедствий проистекает вследствие отвратительного непостоянства
вашего пола по отношению к нам, женщинам.
Здесь мы и закончим эту главу, дабы предоставить читателю возможность
основательно поразмыслить над высказанными выше соображениями.
в которой наши читатели, возможно, разойдутся во мнениях относительно
поведения мистера Бута
Бут между тем продолжал свой рассказ следующим образом:
- В первые месяцы нашего брака событий, достойных упоминания, не
произошло. Полагаю, мисс Мэтьюз, мне нет нужды говорить вам, что я нашел в
моей Амелии образец совершенства. На первых порах только миссис Гаррис
причиняла нам некоторое беспокойство. Ее согласие на наш брак нельзя было
назвать добровольным - она вынуждена была уступить настояниям доктора,
однако со временем стала смотреть на наш союз все более благосклонно и в
конце концов, казалось, вполне с ним примирилась. Мы в немалой степени
приписывали это доброму влиянию мисс Бетти, которую я всегда считал своим
другом. Она очень содействовала побегу Амелии, о чем я не успел сказать
прежде, и при всех обстоятельствах держалась - по крайней мере внешне -
безукоризненно, как по отношению ко мне, так и к своей сестре, и потому мы
полагали ее преданнейшей своей сторонницей.
Примерно полгода спустя после нашей женитьбы к моему полку присоединили
еще две роты, в одной из которых я получил должность лейтенанта. В связи с
этим мисс Бетти впервые обнаружила свой нрав, навлекший впоследствии на нас
не одно суровое испытание.
- А что я вам говорила, сударь, - вставила мисс Мэтьюз. - Выходит, мое
мнение об этой особе было справедливым. Нет, нет, не убеждайте меня, будто у
придирчивой ханжи могут быть какие-то добродетели и...
Тут мисс Мэтьюз запнулась, не найдясь, чему уподобить свое отвращение,
и Бут продолжал:
- Вероятно, вы помните, сударыня, между мной и миссис Гаррис с самого
начала был уговор, что все полученное за женой приданое я перепишу на Амелию
за вычетом определенной суммы, которая должна быть истрачена на мое
продвижение по службе, но, поскольку наше бракосочетание происходило при уже
известных вам теперь обстоятельствах, этот наш уговор так и не был выполнен.
И с того дня, как я стал мужем Амелии, ее мать ни разу ни единым словом об
этом не обмолвилась; что же до меня, то, признаюсь, я еще не очнулся от того
блаженного сна, в котором пребывал, убаюканный обладанием Амелии.
При этих словах мисс Мэтьюз вздохнула и устремила на Бута взор,
исполненный необычайной нежности, а он тем временем продолжал свой рассказ:
- Как-то утром, вскоре после моего повышения по службе, миссис Гаррис
воспользовалась случаем поговорить со мной по этому поводу. Она сказала, что
поскольку должность лейтенанта досталась мне даром {6}, она была бы непрочь
ссудить меня деньгами, чтобы содействовать получению мной следующего чина, и
если потребуется сумма больше той, о которой шла речь прежде, то она за этим
не постоит, поскольку очень довольна моим отношением к ее дочери. При этом
она выразила надежду, что я по-прежнему согласен остальную часть
полагающегося Амелии приданого отказать супруге.
Я от всего сердца поблагодарил ее за материнскую доброту и сказал, что
если бы обладал целым миром, то и его охотно положил бы к ногам моей Амелии.
Да что там, Бог свидетель, я не пожалел бы и десяти тысяч миров!
Пылкость моих чувств пришлась, судя по всему, миссис Гаррис по душе, и
в заключение нашего разговора она обещала немедля послать за стряпчим и
отдать ему необходимые распоряжения.
С этого времени в поведении мисс Бетти произошла разительная перемена.
Она держалась теперь с сестрой, точно так же, как и со мной, куда более
сдержанно. Она раздражалась и выходила из себя по малейшему поводу; она
нередко пускалась теперь в рассуждения о пагубных последствиях неразумных
браков, особенно в присутствии матери; и стоило мне на людях выказать
ненароком свою любовь к Амелии или вымолвить ласковое слово, как она
непременно роняла едкое замечание насчет недолговечности чересчур пылких
страстей, а если я заговаривал о своей привязанности к жене, ее сестра
выражала любезное желание услышать от меня те же слова лет через семь.
Но все это пришло нам в голову гораздо позднее, по зрелом размышлении,
а тогда мы с Амелией были слишком поглощены своим счастьем и не замечали,
что у кого на уме.
К нашему несчастью дела вынудили стряпчего миссис Гаррис задержаться в
Лондоне на целый месяц, а поскольку миссис Гаррис ни в коем случае не хотела
прибегнуть к услугам другого юриста, решение нашего вопроса было отложено до
его возвращения.
Амелия, которая уже ждала ребенка, часто выражала крайнюю тревогу при
мысли, что меня могут со временем отправить вместе с полком в чужие края;
она не уставала повторять, что разлука со мной, случись это даже и при
других обстоятельствах, неминуемо разобьет ей сердце. Эти опасения
выражались ею с такой кротостью и так меня трогали, что во избежание
подобного оборота событий, я попытался добиться с помощью обмена перевода в
королевскую конную гвардию, которую очень редко когда посылают за границу,
разве только если войсками командует сам король. Вскоре я нашел офицера,
изъявившего согласие поменяться со мной, и мы договорились об условиях, а
миссис Гаррис распорядилась приготовить необходимую сумму денег наличными,
которую я должен был уплатить; мисс Бетти открыто всему этому противилась,
доказывая матери, что такой обмен имел бы для меня крайне неблагоприятные
последствия и после этого мне и надеяться будет нечего на повышение по
службе; она не упускала случая поделиться с матерью измышлениями, порочащими
мою солдатскую честь.
Когда все уже было согласовано и были выписаны оба патента на
должности, так что дело оставалось только за королевской подписью, как-то
раз после моего возвращения с охоты ко мне подбежала Амелия и, крепко меня
обнимая, воскликнула: "О, Билли, у меня есть для тебя новость, и я так рада!
Твой перевод - вот это удача так удача! Ведь твой прежний полк отправляют в
что в доме совсем нет вина, хотя ей доложили перед тем, что вся отправленная
сюда кладь поставлена в целости и сохранности, она послала за служанкой; та,
не зная, что ей придумать в свое оправдание, упала перед ней на колени и,
признавшись, что хотела открыть бутылку по наущению своего дружка, выдала
меня, несчастного, миссис Гаррис.
Она сурово распекала меня примерно с четверть часа, после чего я
безропотно позволил препроводить себя до ворот усадьбы, откуда в самом
безутешном состоянии духа готов был уже отправиться восвояси. Мне предстояло
проделать пять миль, а ночь была темной и дождливой; впрочем, все это сущие
пустяки в сравнении с пережитым мною разочарованием.
- Но как можно было, - воскликнула мисс Мэтьюз, - дать себя выпроводить
из дома, не повидав мисс Гаррис?
- Поверьте, сударыня, - признался Бут, - я и сам нередко недоумевал,
как это вышло, но при виде ее родительницы я совершенно пал духом - хуже
самого последнего труса. Покорность моя была вызвана, конечно, прежде всего
боязнью за Амелию. Как бы там ни было, но приказу удалиться я подчинился
беспрекословно и, покинув дом, прошел уже было сотню ярдов, когда вдруг у
поворота садовой ограды женский голос шепотом окликнул меня: "Мистер Бут!"
Женщина была где-то совсем рядом со мной, но в густой темноте я не мог ее
разглядеть, а от волнения и неожиданности не сразу сумел распознать голос. Я
ответил строкой из Конгрива, вырвавшейся у меня непроизвольно: в такую
минуту мне, право же, было не до цитат из пьес:
- Кто звал несчастного, что был Альфонсо? {4} -
не успел я это вымолвить, как в мои объятья упала женщина со словами: "Ах,
это вправду мой Альфонсо, мой единственный Альфонсо!" Представьте, мисс
Мэтьюз, что я испытал, обнаружив на своей груди Амелию; не помня себя от
счастья, я обнищал ее, шепча тысячи ласковых слов, если только возможно
произнести тысячи за какую-нибудь минуту, потому что в доме уже поднялась
тревога; миссис Гаррис хватилась дочери, и двор вскоре заполнился шумом
голосов, и всюду замелькали огни.
Подсадив Амелию, я помог ей перебраться через ворота парка, и сам
спрыгнул следом, после чего мы, крадучись, двинулись вдоль ограды в сторону,
противоположную от дороги, ведущей к городу, поскольку преследователи должны
были, как я предполагал, устремиться за нами именно по ней. И я не ошибся:
шум погони и голос самой миссис Гаррис, бежавшей вместе с другими, невзирая
на темень и дождь, доносились как раз оттуда. Благодаря этой уловке мы
счастливо ускользнули от врагов, перебравшись через живую изгородь и канаву,
причем все это время Амелия держалась поистине героически; мы добрались
наконец до небольшой зеленой лужайки, над которой возвышался огромный
раскидистый дуб, где мы и укрылись от разбушевавшегося ненастья.
Когда дождь несколько утих и стала проглядывать луна, Амелия заметила,
что место, где мы с ней очутились, очень хорошо ей знакомо, а немного
погодя, выйдя на другую лужайку, расположенную чуть правее, сказала, что
знает, как пройти отсюда к дому, где мы будем в безопасности и где нас ни в
чем не заподозрят. Я последовал за ней, и мы в конце концов оказались у
небольшой хижины, в трех милях от дома миссис Гаррис.
Дождь снова принялся хлестать изо всех сил, и мы, увидя в окне свет,
без всяких церемоний вошли в эту хижину. Мы застали в ней сидевшую в
одиночестве у полупогасшего очага преклонных лет женщину; едва разглядев
нас, она вскочила в крайнем изумлении, но Амелия успокоила ее: "Не
удивляйся, нянюшка, хотя вид у меня, надо признаться, и в самом деле
плачевный". Несколько раз перекрестившись и сокрушаясь тому, что молодая
госпожа насквозь промокла, старушка стала хлопотать у очага, стараясь
раздуть в нем огонь, и в то же время умоляла Амелию позволить предложить ей
другую одежду, хоть и не нарядную, говорила она, но чистую и, что важнее
всего для здоровья, - сухую. Я с таким жаром поддержал эту просьбу, что
Амелия, хотя и объявила, что никакая простуда ей не грозит (она и в самом
деле отличалась завидным здоровьем), в конце концов все же согласилась, и я
вышел наружу под навес, чтобы дать моему ангелу возможность переодеться;
ведь все нижнее помещение дома занимала одна только кухня. Когда я
возвратился, Амелия настояла на том, чтобы я сменил свой мундир на кафтан,
принадлежавший сыну старушки.
- Мне очень приятно услышать, - воскликнула мисс Мэтьюз, - что о вас не
забыли. А то, признаюсь, я уже подумала, что выставлять вас на улицу в
непогоду было довольно-таки жестоко.
- Ах, мисс Мэтьюз, - продолжал Бут, не обращая никакого внимания на эти
ее слова, - вот тогда-то я и имел случай понять великую силу совершенной
красоты, которую едва ли что способно улучшить или умалить. Даже в жалких
обносках своей старой няни Амелия вряд ли выглядела менее прекрасной, нежели
когда я видел ее на балу или в собрании.
- Конечно, конечно, - согласилась мисс Мэтьюз, - можно ли в том
сомневаться; однако, прошу вас, расскажите, что было дальше.
- Приодев нас по мере возможностей и развесив нашу одежду поближе к
очагу сушиться, - продолжал Бут, - старуха стала проявлять все большее
любопытство и после охов и ахов вскричала: "Ох, дорогая моя барышня, что-то
неспокойно у меня на душе. А кто же, скажите на милость, этот красивый
молодой джентльмен? Ох, мисс Эми, мисс Эми, боюсь, госпоже об этих делах,
поди, ничего не известно". "А что, нянюшка, если это, скажем, мой муж", -
ответила Амелия. "Ох, вот это славно, если так! - отвечала нянька. -
Надеюсь, в таком случае, что он какой-нибудь знатный господин или что-нибудь
в этом роде и у него большое поместье и карета шестерней, потому что, будь
он даже самый знатный лорд на свете, вы все равно бы того заслуживали".
Впрочем, стоит ли мне пытаться подражать повадкам этого добрейшего существа?
Короче, каждое ее слово, каждое движение выдавали столь нежную любовь к моей
Амелии, что я не переставал этим восхищаться и нисколько не был в обиде за
подозрения на мой счет или те бесчисленные страшные кары, которые мне
предрекались, если я окажусь плохим мужем такой достойной молодой девушки.
Я так удачно разыгрывал роль, подсказанную мне Амелией, что старушка
всерьез приняла нас за супругов и утешала себя тем, что в будущем все должно
уладиться: ведь у старой госпожи достаточно средств для нас обоих, да и
счастье не всегда зависит от большого богатства; затем она стала поругивать
миссис Гаррис за то, что нас выставили за дверь, и такое утверждение нельзя
было счесть неправдой. А когда Амелия выразила надежду, что нянюшка нас не
выдаст, добрая женщина ответила с горячностью: "Выдать вас, дорогая моя
барышня! Да я не сделала бы этого, посули мне король все свои владения; или
даже если бы сама госпожа отдала мне за это свой дом со всеми прилегающими к
нему угодьями".
Выйдя за дверь, добрая женщина возвратилась с цыпленком, которого
поймала в курятнике и зарезала, и, ни о чем нас не расспрашивая, стала его
ощипывать, после чего, призвав себе на помощь сына, уже лежавшего в постели,
принялась готовить для нас ужин. Стол бы накрыт для нас с такой опрятностью
и, я бы даже сказал, изысканностью, что всякий, кто пренебрег бы этим
угощением, либо не знает, что такое голод, либо не заслуживает того, чтобы
утолить его. К еде было подано немного эля, который, по словам нашей
гостеприимной хозяйки, она собиралась почать только на рождество; "но разве
мне могло прийти в голову, - прибавила она, - что я буду иметь честь видеть
в моей скромной хижине дорогую мою госпожу".
В эти минуты не было такого человека на земле, уделу которого я бы
завидовал, да и Амелия, казалось, воспряла духом; она тихонько шепнула мне,
что счастье, как она поняла, возможно и в хижине.
- В хижине! - воскликнула мисс Мэтьюз со вздохом. - Хижина с человеком,
которого любишь - это дворец!
- Когда мы поужинали, - продолжал Бут, - добрая женщина принялась
хлопотать о нашем ночлеге и настойчиво предлагать нам свою постель, заверяя,
что хотя она и не бог весть какая, зато очень чистая, и что у нее найдутся
для нас две свежие простыни. Она привела еще несколько доводов, от которых
лицо моего ангела зарделось от смущения. Я же вел себя до того несуразно и
глупо и так рьяно поддержал решение Амелии бодрствовать всю ночь напролет,
что если это и не вызвало у кормилицы подозрений относительно нашего брака,
то уж наверняка должно было внушить ей величайшее ко мне презрение.
Мы оба всячески пытались убедить кормилицу лечь в свою постель, но все
было безуспешно; старуха твердила, что ей, слава Богу, хорошее воспитание
известно не понаслышке. Добрая женщина и в самом деле была до того хорошо
воспитана, что почти до самого утра нам так и не удалось выпроводить ее из
комнаты. К счастью, мы оба знали по-французски и потому могли свободно
обсуждать, как нам быть дальше. В конце концов мы решили, что я пошлю с
молодым сыном кормилицы письмо к нашему почтенному другу священнику и
попрошу его навестить нас в этой хижине; понятно, что нам самим было бы
крайне небезопасно появиться в городе, который уже наутро будет взбудоражен
вестью о нашем бегстве.
Здесь Бут прервал свой рассказ и с улыбкой заметил, что намерен описать
одно недоразумение - до того забавное, что он и теперь не может вспомнить о
нем без смеха. Подробности читатель узнает из следующей главы.
Продолжение истории Бута.
Еще более удивительные приключения
- Какие мелочи, дорогая мисс Мэтьюз, - воскликнул Бут, - служат подчас
причиной наших величайших несчастий! Догадываетесь ли вы, что я имею в виду,
- ведь в тогдашнем нашем положении у нас под рукой не оказалось ни пера, ни
чернил, ни бумаги?
Передать мы могли только устное послание. Выражения мы выбрали такие,
чтобы ни у кормилицы, ни у ее сына не возникло ни малейших подозрений
относительно нашего истинного положения. Правда, Амелия шепнула мне, что я
могу всецело довериться юноше - ее молочному брату, и преданность его не
вызывала сомнений. Он и в самом деле был от природы наделен хорошими
задатками, а доктор Гаррисон, принявший его в свою семью по рекомендации
Амелии, научил его весьма изрядно читать и писать и не пожалел трудов, чтобы
внушить ему надлежащие нравственные и религиозные правила. Он еще находился
тогда в услужении у священника, но был на время отпущен домой, так как
незадолго перед тем перенес оспу.
Я так подробно остановился на характере этого молодого человека, -
добавил Бут, - чтобы вы не удивлялись потом тем историям, которые я расскажу
вам о нем позже.
А теперь, сударыня, я собираюсь задержать ваше внимание на одном из тех
удивительных происшествий, которые бывают вызваны таким стечением
обстоятельств, что считается, будто они не могут быть следствием простой
случайности, и это порождает в суеверных умах веру в Фортуну и прочие
вымышленные существа.
Трудно передать, с каким нетерпением ожидали мы теперь появления
доктора Гаррисона: ведь с тех пор, как мы отправили нашего посыльного,
прошло уже более чем достаточно времени, которое, поверьте, не показалось
нам короче, чем на самом деле, - как вдруг кормилица, вышедшая по какому-то
делу наружу, поспешно вбежала в комнату с криком: "Ох, дорогая моя барышня,
к дверям только что подъехала карета вашей матушки!" При этих словах Амелия
сделалась белее полотна, и я испугался, как бы она не упала без чувств, если
только можно сказать "испугался" о человеке, который и сам едва сохранял
способность что-либо чувствовать и находился в состоянии не намного лучшем,
нежели мой ангел.
И вот в эту ужасную для нас обоих минуту, когда Амелия, с помертвевшим
лицом, какие изображают обычно у привидений, упала в кресло, а я, с лицом,
вероятно, столь же бледным, приник к ее ногам, в то время как кормилица с
горестными возгласами брызгала на лицо Амелии водой, в комнату вошла миссис
Гаррис. При виде нас она немедленно бросилась в кресло и потребовала подать
стакан воды, который поднесла ей Бетти, ее дочь, ибо кормилица ничего не
видела и не слышала, если, по ее мнению, молодой барышне угрожала опасность.
Вслед за ними появился священник; он сразу же подошел к Амелии и,
выразив свое удивление увиденным, взял ее за руку, назвал своей маленькой
усладой и стал уверять, что ее окружают сейчас одни только друзья. Потом он
подвел ее, едва державшуюся на ногах, к миссис Гаррис. Амелия опустилась
было перед матерью на колени, но доктор поднял ее со словами: "Дитя мое,
преклоняй колени только перед Всевышним". Впрочем, мне нет нужды описывать
вам всю своеобычность этого человека, ведь вы и без того так хорошо его
знаете и, должно быть, не раз слыхали, как он возражал против нередкого
среди нас обычая обращаться к человеку, принимая позу крайнего смирения,
какая подобает нам лишь при обращении к Высшему Существу.
Однако не стану больше утомлять вас такими подробностями. Довольные
тем, что священник быстро примирил миссис Гаррис с нами и со всем
случившимся, мы отправились прямо в церковь, поскольку доктор
заблаговременно получил для нас разрешение венчаться без предварительного
оглашения {5}.
- А где же обещанное вами забавное происшествие? - воскликнула мисс
Мэтьюз. - Право же, вы возбудили во мне больше любопытства, нежели сумели
удовлетворить.
- Что ж, сударыня, - отвечал он, - ваш упрек справедлив; похоже, что я
забыл об этом; но тут нет ничего удивительного, если вы примете в
соображение сколько интересного в рассказываемой мной истории. Однако прежде
чем перейти к этому происшествию, я должен рассказать вам о том, что
произошло после бегства Амелии из материнского дома. Миссис Гаррис
устремилась сначала вместе со слугами в погоню за нами (так она полагала) по
дороге, ведущей в город, но дорогу так развезло и дождь так неистовствовал,
что она укрылась от него в придорожном трактире, находившемся в полумиле от
ее дома; оттуда она послала за каретой, в которой вскоре и направилась
вместе с дочерью в город, где тотчас же после прибытия послала за
священником, постоянным ее личным советником во всех делах. Они просидели
вдвоем всю ночь, и священник все пытался образумить миссис Гаррис силой
убеждения, но все было тщетно, хотя, как он сообщил мне, мисс Бетти вторила
ему, обращая к матери самые пылкие мольбы.
При этих словах мисс Мэтьюз рассмеялась, и Бут осведомился о причине ее
веселья. После многочисленных извинений она наконец призналась.
- Это первый добрый поступок мисс Бетти, о котором мне довелось
услышать; более того, - прибавила она, - вы уж простите мне такое мнение о
вашей свояченице, но я всегда считала ее хитрейшей лицемеркой.
Бут со вздохом подтвердил, что мисс Бетти, как ему кажется, и в самом
деле далеко не всегда отличалась добротой, а затем после некоторого раздумья
продолжал:
- Если вам угодно будет припомнить, сударыня, мы отправили сына
кормилицы к священнику с устным сообщением, в котором лишь уведомляли, где
мы находимся, и просили навестить нас или же послать за нами карету, которая
доставила бы нас в любое место, где ему удобно встретиться с нами. Все это
надлежало передать только самому священнику, и мы велели нашему посыльному,
если того не окажется дома, разыскать его, где бы он ни был. Вот он и
выполнил все в точности, как мы ему наказали, и выложил наше послание
священнику в присутствии миссис Гаррис.
- Ну и бестолочь! - воскликнула мисс Мэтьюз.
- Нисколько, - возразил Бут. - Напротив, он очень разумный малый, как
вы, возможно, сами потом убедитесь. У него не было ни малейшего основания
предполагать, что тут надобно что-то утаивать: ведь мы приняли все меры,
чтобы он ничего не заподозрил. Так вот, сударыня, это происшествие,
казавшееся столь злополучным, обернулось для нас весьма удачно. Как только
миссис Гаррис услышала эту весть, она буквально впала в неистовство от
ярости и обвинила доктора в сговоре с нами и в том, что он содействовал
моему умыслу похитить ее дочь.
Священник, который до тех пор старался только умиротворить мисс Гаррис,
заговорил теперь другим тоном. Признавая ее обвинение справедливым, он
всячески отстаивал свою правоту. Он сказал, что никогда не вмешивался в
чужие семейные дела, а посему не стал бы заниматься и ее делами иначе как по
ее просьбе, но поскольку миссис Гаррис сама сделала его своим поверенным, он
позаботится о том, чтобы выполнить свой долг с честью и прежде всего оберечь
молодую девушку, к которой питает глубочайшее уважение, "потому что на свете
(и, клянусь небом, он сказал истинную правду) никого нет достойней,
благородней и великодушней. "Ведь вы, сударыня, - напомнил священник, - сами
дали согласие на их брак", и тут он высказал такие суждения обо мне, какие
скромность не позволяет мне повторить.
- Нет уж, - воскликнула мисс Мэтьюз, - я настаиваю, чтобы вы хоть раз
одержали над ней победу. Мы, женщины, не любим, когда при нас восхваляют
другую, но я искуплю эту вину, выслушав похвалы мужчине и притом такому
мужчине, - прибавила она, взглянув на него с вожделением, - которого вряд ли
смогу поставить в своем мнении еще выше.
- Повинуюсь вашей воле, сударыня, - продолжал Бут. - Доктор Гаррисон по
доброте души своей заявил, что постарался вникнуть в мой характер и пришел к
заключению, что я почтительный сын и любящий брат. Если человек хорошо
выполняет свой долг в этом отношении, тогда у нас есть достаточное основание
надеяться, что он поведет себя надлежащим образом и во всех остальных. А
закончил он так: речь, как он сказал, идет о счастье Амелии, о ее сердце,
более того, о ее добром имени, и, поскольку ему суждено было стать
причастным к решению ее судьбы, он намерен довести это дело до конца; с
этими словами доктор вынул из кармана разрешение на брак без церковного
оглашения и объявил миссис Гаррис, что без промедления готов совершить
брачный обряд там, где найдет ее дочь. Эта речь священника, его голос,
торжественный вид и все его поведение, определенно рассчитанное на то, чтобы
внушить благоговение и даже трепет, довольно-таки устрашили бедную миссис
Гаррис и произвели куда более ощутимое воздействие, нежели любые его доводы
и увещевания, а что затем воспоследовало, я вам уже рассказал.
Вот так вследствие злополучной случайности - отсутствия пера, чернил и
бумаги и нашей боязни доверить гонцу свою тайну - миссис Гаррис узнала всю
правду, а это заставило священника пустить в ход самые крайние средства, что
и привело к счастливому исходу, о котором вы слышали и которого, как считала
моя матушка, нам бы не видать, если бы в ту минуту, когда все раскрылось,
доктор Гаррисон не выказал такую решимость.
Вот таким образом, сударыня, я женился на Амелии, и вы, возможно,
подумаете, что более полного счастья мне и вообразить было нельзя. Вероятно,
так оно тогда и было, и все же, положа руку на сердце, должен сказать, что
любовь, которую я тогда питал к Амелии, несравнима с тем чувством, которое я
питаю к ней теперь.
- Счастливая Амелия! - воскликнула мисс Мэтьюз. - Если бы все мужчины
походили на вас, то все женщины были бы счастливыми; да что там, никто бы
тогда с горем не знался. Признаться по совести, я убеждена - половина
человеческих бедствий проистекает вследствие отвратительного непостоянства
вашего пола по отношению к нам, женщинам.
Здесь мы и закончим эту главу, дабы предоставить читателю возможность
основательно поразмыслить над высказанными выше соображениями.
в которой наши читатели, возможно, разойдутся во мнениях относительно
поведения мистера Бута
Бут между тем продолжал свой рассказ следующим образом:
- В первые месяцы нашего брака событий, достойных упоминания, не
произошло. Полагаю, мисс Мэтьюз, мне нет нужды говорить вам, что я нашел в
моей Амелии образец совершенства. На первых порах только миссис Гаррис
причиняла нам некоторое беспокойство. Ее согласие на наш брак нельзя было
назвать добровольным - она вынуждена была уступить настояниям доктора,
однако со временем стала смотреть на наш союз все более благосклонно и в
конце концов, казалось, вполне с ним примирилась. Мы в немалой степени
приписывали это доброму влиянию мисс Бетти, которую я всегда считал своим
другом. Она очень содействовала побегу Амелии, о чем я не успел сказать
прежде, и при всех обстоятельствах держалась - по крайней мере внешне -
безукоризненно, как по отношению ко мне, так и к своей сестре, и потому мы
полагали ее преданнейшей своей сторонницей.
Примерно полгода спустя после нашей женитьбы к моему полку присоединили
еще две роты, в одной из которых я получил должность лейтенанта. В связи с
этим мисс Бетти впервые обнаружила свой нрав, навлекший впоследствии на нас
не одно суровое испытание.
- А что я вам говорила, сударь, - вставила мисс Мэтьюз. - Выходит, мое
мнение об этой особе было справедливым. Нет, нет, не убеждайте меня, будто у
придирчивой ханжи могут быть какие-то добродетели и...
Тут мисс Мэтьюз запнулась, не найдясь, чему уподобить свое отвращение,
и Бут продолжал:
- Вероятно, вы помните, сударыня, между мной и миссис Гаррис с самого
начала был уговор, что все полученное за женой приданое я перепишу на Амелию
за вычетом определенной суммы, которая должна быть истрачена на мое
продвижение по службе, но, поскольку наше бракосочетание происходило при уже
известных вам теперь обстоятельствах, этот наш уговор так и не был выполнен.
И с того дня, как я стал мужем Амелии, ее мать ни разу ни единым словом об
этом не обмолвилась; что же до меня, то, признаюсь, я еще не очнулся от того
блаженного сна, в котором пребывал, убаюканный обладанием Амелии.
При этих словах мисс Мэтьюз вздохнула и устремила на Бута взор,
исполненный необычайной нежности, а он тем временем продолжал свой рассказ:
- Как-то утром, вскоре после моего повышения по службе, миссис Гаррис
воспользовалась случаем поговорить со мной по этому поводу. Она сказала, что
поскольку должность лейтенанта досталась мне даром {6}, она была бы непрочь
ссудить меня деньгами, чтобы содействовать получению мной следующего чина, и
если потребуется сумма больше той, о которой шла речь прежде, то она за этим
не постоит, поскольку очень довольна моим отношением к ее дочери. При этом
она выразила надежду, что я по-прежнему согласен остальную часть
полагающегося Амелии приданого отказать супруге.
Я от всего сердца поблагодарил ее за материнскую доброту и сказал, что
если бы обладал целым миром, то и его охотно положил бы к ногам моей Амелии.
Да что там, Бог свидетель, я не пожалел бы и десяти тысяч миров!
Пылкость моих чувств пришлась, судя по всему, миссис Гаррис по душе, и
в заключение нашего разговора она обещала немедля послать за стряпчим и
отдать ему необходимые распоряжения.
С этого времени в поведении мисс Бетти произошла разительная перемена.
Она держалась теперь с сестрой, точно так же, как и со мной, куда более
сдержанно. Она раздражалась и выходила из себя по малейшему поводу; она
нередко пускалась теперь в рассуждения о пагубных последствиях неразумных
браков, особенно в присутствии матери; и стоило мне на людях выказать
ненароком свою любовь к Амелии или вымолвить ласковое слово, как она
непременно роняла едкое замечание насчет недолговечности чересчур пылких
страстей, а если я заговаривал о своей привязанности к жене, ее сестра
выражала любезное желание услышать от меня те же слова лет через семь.
Но все это пришло нам в голову гораздо позднее, по зрелом размышлении,
а тогда мы с Амелией были слишком поглощены своим счастьем и не замечали,
что у кого на уме.
К нашему несчастью дела вынудили стряпчего миссис Гаррис задержаться в
Лондоне на целый месяц, а поскольку миссис Гаррис ни в коем случае не хотела
прибегнуть к услугам другого юриста, решение нашего вопроса было отложено до
его возвращения.
Амелия, которая уже ждала ребенка, часто выражала крайнюю тревогу при
мысли, что меня могут со временем отправить вместе с полком в чужие края;
она не уставала повторять, что разлука со мной, случись это даже и при
других обстоятельствах, неминуемо разобьет ей сердце. Эти опасения
выражались ею с такой кротостью и так меня трогали, что во избежание
подобного оборота событий, я попытался добиться с помощью обмена перевода в
королевскую конную гвардию, которую очень редко когда посылают за границу,
разве только если войсками командует сам король. Вскоре я нашел офицера,
изъявившего согласие поменяться со мной, и мы договорились об условиях, а
миссис Гаррис распорядилась приготовить необходимую сумму денег наличными,
которую я должен был уплатить; мисс Бетти открыто всему этому противилась,
доказывая матери, что такой обмен имел бы для меня крайне неблагоприятные
последствия и после этого мне и надеяться будет нечего на повышение по
службе; она не упускала случая поделиться с матерью измышлениями, порочащими
мою солдатскую честь.
Когда все уже было согласовано и были выписаны оба патента на
должности, так что дело оставалось только за королевской подписью, как-то
раз после моего возвращения с охоты ко мне подбежала Амелия и, крепко меня
обнимая, воскликнула: "О, Билли, у меня есть для тебя новость, и я так рада!
Твой перевод - вот это удача так удача! Ведь твой прежний полк отправляют в