Страница:
человек сделал ей предложение, однако она не намерена больше с ним
встречаться; "доктор Гаррисон сказал мне, - говорит она, - что он круглый
невежда, и я уверена, что у него еще и дурной нрав". Вторая дочь тремя
годами младше своей сестры, а остальные - еще дети.
Амелия по-прежнему самая очаровательная женщина своего возраста во всей
Англии. Сам Бут частенько утверждает, что она и сегодня так же хороша* как
прежде. Ничто не может сравниться с безоблачностью их существования. На днях
Амелия призналась мне, что за последние десять лет не припомнит случая,
когда бы ее муж был не в духе, а в ответ на мой намек, что это немудрено -
ведь у него лучшая из жен, она сказала с улыбкой, что ей приходится быть
такой, поскольку именно он сделал ее счастливейшей из женщин.
ИЗ ПЕРВОЙ РЕДАКЦИИ КНИГИ ПЯТОЙ
в которой речь идет о двух лекарях и всевозможных медицинских материях
Бут возвратился домой с тяжелым сердцем, но застал Амелию в таком
состоянии, что она едва ли способна была его утешить. Бедняжка сама в это
время не находила себе места: ребенок метался в лихорадке и в довершение
всего присутствовавший при этом аптекарь так ее напугал, что она совсем
потеряла голову. Он обрисовал положение малютки в самом мрачном свете и,
убедив Амелию, что без врача здесь не обойтись, сам вызвался пойти за ним.
Бут не успел еще и слова сказать, как названный эскулап и неотступно
следовавший за ним по пятам аптекарь, не замедлили появиться; оба они
приблизились к постели, и первый тотчас взялся измерять пульс больной и
проделал прочие необходимые в таких случаях манипуляции.
Затем доктор обстоятельно расспросил аптекаря, какие меры тот уже успел
принять, и, выслушав отчет, вполне одобрил его действия. Потребовав перо и
чернила, он в один присест исписал целую страницу названиями лекарств, после
чего, получив гинею, удалился в сопровождении все того же аптекаря.
Всю эту ночь Амелия и Бут провели у постели девочки, которая
чувствовала себя, пожалуй, даже хуже прежнего. Наведавшаяся утром миссис
Эллисон застала ребенка в горячечном жару и бреду, а мать - на грани полного
отчаяния, так как болезнь не только не отступала перед совместными усилиями
аптекаря и доктора, но, казалось, напротив, бросала вызов их могуществу,
воплощенному в устрашающем наборе пузырьков и склянок, выстроившихся в
боевом порядке по всей комнате.
Видя смятение и отчаяние Амелии, миссис Эллисон пыталась хоть как-то
утешить ее и внушить ей надежду на выздоровление ребенка.
- Верьте слову, сударыня, - твердила она, - я сама была свидетельницей
тому, как девочку примерно того же возраста, что и ваша, которая чувствовала
себя, по-моему, намного хуже, один знакомый мне доктор за несколько дней
поставил на ноги. Скажу вам больше, мне известно еще несколько случаев,
когда он вылечил очень тяжелую лихорадку, так что, если бы вы препоручили
дочурку его заботам, я готова поклясться, все обошлось бы как нельзя лучше.
- Боже милосердный! - воскликнула Амелия. - Почему же, сударыня, вы
фазу не сказали мне о нем? Ведь сама я ни одного лекаря в Лондоне не знаю и
понятия не имею, кого привел мне аптекарь.
- Вы же сами понимаете, сударыня, - воскликнула миссис Эллисон, - какое
это деликатное дело - рекомендовать врача; а что касается моего доктора, так
ведь и о нем немало людей отзывается скверно. Но вот то, что он избавил меня
от лихорадки дважды и, насколько мне известно, вылечил еще несколько
человек, так это святая правда; а насчет того, что его пациенты будто бы
умирали, так мне, например, известен лишь один такой случай; однако доктора
и аптекари все как один его поносят, и потому, дорогая сударыня, поневоле
поостережешься его рекомендовать.
Бут спросил, как же этого врача зовут, и, едва он услыхал его имя, как
сразу попросил жену немедленно послать за ним, объяснив, что он сам слыхал в
таверне, как один офицер, на мнение которого можно положиться, превозносил
этого врача до небес. Амелия, разумеется, не стала противиться и за врачом
тотчас же послали {1}.
Но прежде чем гонец вернулся вновь, появился первый, которого, как и
прежде, сопровождал аптекарь.
Доктор снова осмотрел больную и проверил у нее пульс и, когда Амелия
спросила, есть ли хоть какая-нибудь надежда, покачал головой, и произнес:
- Скажу вам, сударыня, только одно: положение крайне опасное и нельзя
терять ни минуты. Если нарывные пластыри, которые я ей сейчас пропишу, не
помогут, то, боюсь, что мы в таком случае бессильны.
- Не считаете ли вы, сударь - осведомился аптекарь, - что следует
повторить порошки и микстуру?
- А сколько раз в день они назначены, - вопросил доктор.
- Только tertia quaq. hora {только раз в три часа (лат.).} -
ответствовал аптекарь.
- Пусть принимает их каждый час, во что бы то ни стало, - вскричал
доктор, - и... постойте-ка, дайте мне перо и чернила.
- Если вы находите, что жизнь ребенка в опасности, - вмешался Бут, - не
позволите ли вы нам в таком случае призвать на помощь еще какого-нибудь
врача... моя жена, к слову сказать...
- Что за вопрос! - ответил врач. - Именно этого я и хотел бы.
Постойте-ка, мистер Арсеник, как вы думаете, кого бы нам пригласить?
- Что вы скажете насчет доктора Доузвелла? - осведомился аптекарь.
- Ничего не может быть лучше, - воскликнул доктор.
- Я, разумеется, не имею ничего против этого джентльмена, - вставил
Бут, - однако моей жене порекомендовали другого, - и тут он назвал имя
врача, за которым незадолго перед тем послали.
- Кого, сударь? - переспросил доктор, бросив перо, и, когда Бут
повторил имя Томпсона, поспешно отрезал: - Прошу прощения, сударь, но я не
стану с ним встречаться.
- Отчего же, сударь? - недоуменно спросил Бут.
- Я не желаю с ним встречаться, - повторил доктор. - С какой стати мне
иметь дело с человеком, претендующим на то, что он знает больше, нежели весь
медицинский факультет в Лондоне, готовым ниспровергнуть всю систему лечения,
которая так прекрасно обоснована и от которой ни один врач не осмеливается
отступить?
- В самом деле, сударь, - вскричал аптекарь, - прошу прощения, но вы и
не представляете себе, на какой шаг вы решаетесь! Ведь он убивает каждого, к
кому только приближается.
- А вот я, например, - заговорила миссис Эллисон, - лечилась у него
дважды и, как видите, еще жива.
- В таком случае, сударыня, считайте, что вам очень повезло, - возразил
аптекарь, - потому что он убивает каждого, к кому приближается.
- И скажу вам больше, я насчитаю добрую дюжину своих знакомых, которых
он тоже вылечил, - продолжала миссис Эллисон.
- Возможно, возможно, сударыня, - воскликнул Арсеник, - и при всем том
он убивает каждого.., да зачем далеко ходить за примером, сударыня, разве вы
не слыхали о мистере... мистере, как его?.. Вот только не могу припомнить
его имя, хотя это был человек очень даже известный в свете; впрочем, каждый
хорошо знает, кого я имею в виду.
- Разумеется, каждый должен знать, кого вы имеете в виду, - ответила
миссис Эллисон, - поскольку мне известен только единственный такой случай,
да и тот произошел много лет тому назад.
Этот спор еще продолжался, когда врач, о котором шла речь, вошел в
комнату. Будучи человеком чрезвычайно благовоспитанным и доброжелательным,
он весьма учтиво обратился к своему собрату по профессии, который ответил
ему далеко не столь любезно. Тем не менее, он все же согласился проводить
вновь пришедшего к постели больной и высказать, по горячему настоянию Бута,
свое мнение.
Последовавшая затем дискуссия между двумя врачами была бы непонятна
любому постороннему, кроме, по-видимому, членов медицинской корпорации, да и
им едва ли показалась бы столь уж занимательной. Рекомендации офицера и
миссис Эллисон очень расположили Бута в пользу второго врача, да и его
суждения о болезни девочки показались Буту более толковыми. А посему Бут
объявил, что будет следовать предписаниям второго, после чего первый эскулап
принужден был вместе со своим неизменным подручным - аптекарем покинуть свои
позиции и предоставить больную в полное распоряжение соперника.
Первым делом новый доктор распорядился (употребляя его выражение)
уничтожить весь этот медицинский склад. И в соответствии с его распоряжением
все порошки и микстуры тотчас же исчезли, ибо, как он выразился, существует
куда более легкий и прямой способ препроводить всю эту дрянь на помойку,
нежели пропуская ее сперва через человеческий организм. Затем он велел
отворить ребенку кровь, поставить ему клистир, дать жаропонижающее лекарство
и, короче говоря (дабы не слишком задерживаться на столь малоприятной части
нашей истории), в три дня излечил маленькую пациентку от ее недуга к
большому удовлетворению миссис Эллисон и безмерной радости Амелии.
Кое-кому из читателей, возможно, покажется, что без этой главы можно
было бы легко обойтись, но хотя ее и нельзя счесть чересчур занимательной,
она, по крайней мере, даст нашим потомкам некоторое представление о нынешнем
состоянии медицины.
А.Г. Ингер
ПОСЛЕДНИЙ РОМАН ГЕНРИ ФИЛДИНГА
"Амелия" (1751) - четвертый роман Генри Филдинга (1707-1754), четвертый
и последний; однако, приступая к нему, писатель едва ли мог предположить,
что жизнь его близится к финалу {Размеры статьи не позволяют нам подробно
остановиться на предшествующих этапах жизни и творчества Филдинга, однако в
отличие от интересующего нас последнего периода они не раз освещались в
предисловиях к изданиям других романов писателя, а также специально
посвященных ему работах: см. Мокульский С.С. Генри Филдинг - великий
английский просветитель // Филдинг Г. Избранные произведения: В 2 т. М.,
1954. Т. 1; Елистратова А.А. Филдинг. М., 1954; Алексеев М.П. Сатирический
театр Филдинга // Алексеев М.П. Из истории английской литературы. М.; Л.,
1960; Кагарлицкий Ю.И. Великий роман и его создатель // История Тома Джонса,
найденыша. М., 1973 (Б-ка всемир. лит.); Харитонов В. Разный Филдинг //
Филдинг Г. Избранные произведения. М., 1989; Соколянский М.Г. Творчество
Генри Филдинга. Киев, 1975; Роджерс П. Генри Филдинг: Биография. М., 1984; и
др.; кроме того, см. "Основные даты жизни и творчества Г. Филдинга" в наст.
изд.}. Он принялся за него в зените писательской популярности после
необычайного успеха своего лучшего романа "История Тома Джонса, найденыша" и
написал менее чем за два года. Когда именно он начал работу над "Амелией", в
точности неизвестно {Этот вопрос и по сей день служит предметом дискуссий.
Автор 3-томной монографии о Филдинге У. Кросс (Gross W.L. The history of
Henry Fielding. Vol. 1-3. New Haven: Yale university Press, 1918. Vol. 2. P.
312) утверждает, что Филдинг, без всякого сомнения, приступил к работе над
романом только после публикации памфлета "Исследование о причинах недавнего
роста грабежей...", т.е. после января 1750 г. и, следовательно, написал его
менее чем за год; той же версии придерживается и автор насыщенной
многообразным фактическим материалом двухтомной монографии Ф. Дадден (Dudden
F.H. Henry Fielding: Works and times. Vol. 1-2. Oxford: Clarendon press,
1951. T. 2. P. 798). Однако в предисловии Фредсона Боуэрса (Bowers F.
General introduction. P. XLI) к первому научному изданию текста романа,
послужившему основой и для нашего издания (Fielding H. Amelia / Ed. by М.С.
Battestin. Middletown (Connec.): Wesleyan university press, 1984),
приводится ряд соображений, в силу которых начало работы над романом следует
отнести самое позднее к осени 1749 г. Приведем хотя бы два из них: во 2-й
главе романа (кн. I) упоминается "прославленный автор трех писем", под
которым Филдинг имеет в виду Болинброка, чьи "Письма о духе патриотизма..."
были напечатаны 2 мая 1749 г., а в главе четвертой той же книги Филдинг дает
собственный комментарий к осуждаемой им практике, благодаря которой
лжесвидетели препятствовали возбуждению судебного преследования с помощью
certiorary (см. примеч. I, 21 наст, изд.), и поскольку такая практика была
запрещена парламентом в марте 1750 г., то, следовательно, работа над романом
была начата после вышеназванной публикации Болинброка и до постановления
парламента, т.е. после весны 1749 г. и до весны 1750 г. (остальные аргументы
Боуэрса не представляются нам столь же убедительными).}, и здесь отсчет
времени приходится вести от даты выхода предыдущего романа - февраля 1749 г.
и до публикации последнего - 19 декабря 1751 г. (пусть читателя не смущает
другая дата на титульном листе первого издания романа - 1752 г., такова была
тогдашняя издательская практика: если книга не выходила до ноября, то на
титульном листе указывался следующий год). Что ж, по тем временам два года
на роман - не так уж и мало, хотя в нем 32 печатных листа и к нему вполне
можно отнести слова А.С. Пушкина, сказанные им в поэме "Граф Нулин": "роман
классический, старинный, отменно длинный, длинный, длинный нравоучительный и
чинный"; неутомимый Дефо, например, выпускал свои романы один за другим и в
более короткие сроки. Но тут нам следует принять во внимание или, как
выражались в те времена, принять в соображение, что одновременно Филдингом
были написаны другие произведения, правда, уже не художественные, а
юридические и социальные: "Напутствие Большому суду присяжных" {Имеется в
виду суд графства Мидлсекс, на очередной сессии которого Филдинг
председательствовал и которому он адресовал свое обращение: A charge,
delivered to the Grand Jury at the sessions of the Peace..., by H. Fielding,
esq. L., 1749; The complete works of H. Fielding / Ed. by W.E. Henley. Vol.
1-16. L.; N.Y., 1967-1970. Vol. 8. P. 195 (далее - Henley W.).}, а вслед за
ним появилась другая более капитальная публикация, развивавшая идеи
предыдущей и вызвавшая немалый общественный резонанс - "Исследование о
причинах недавнего роста грабежей..." {Приводим полное английское название:
An Enquiry into the causes of the late increase of Robbers eff. with some
proposals for remedying this growing Evil. In which the present reigning
vices are impartially exposed, and the laws that relate to the provision for
the poor, and to the punisment of Felons are largely and freely examined
(см.: Henley W. Vol. 8. P. 7).} Писал ли он эти памфлеты параллельно с
"Амелией" или прерывал ради них на время работу над романом, сказать с
полной определенностью нельзя, отметим лишь, что объем этих публикаций
составлял в совокупности еще около 15 печатных листов, следовательно,
творческая активность Филдинга в последние годы его жизни никак не убывала,
но, напротив, оставалась столь же напряженной и даже более разнообразной {К
упомянутым публикациям следует присовокупить еще, одну осуществленную
Филдингом в 1749 г. в очень распространенном и любимом тогдашней публикой
(впрочем, только ли тогдашней?) мере биографии какого-нибудь особенно
отличившегося преступника или отчета об обстоятельствах особенно нашумевшего
преступления и судебного разбирательства, - речь идет о брошюре ценой в один
шиллинг "Правдивое изложение дела Босаверна Пенлеца, казненного в связи с
недавними беспорядками на Стрэнде..." (A true state... См.: Henley W. Vol.
8). Филдинг преследовал в этом случае не только литературные или
коммерческие цели - он хотел оправдать свои действия в этом деле в качестве
судьи, а заодно и рассмотреть эффективность существующего на сей счет
законодательства.}.
Отметим также, что поднимаемые в этих работах Филдинга проблемы
иллюстрируются конкретными житейскими ситуациями и человеческими судьбамb на
многих страницах романа "Амелия". В этом смысле "Амелия", как никакой другой
роман Филдинга, связан не только с контекстом его художественного
творчества, но и с его непосредственной профессиональной деятельностью. Под
последней мы имеем в виду, увы, отнюдь не писательское ремесло, а исполнение
им с октября 1748 г. обязанностей главного мирового судьи Вестминстера
(который вместе с несколькими прилегающими приходами составлял в ту пору
отдельную административную единицу), а с января 1749 г. - еще и судьи
графства Мидлсекс. Ведь в тогдашней Англии на писательские доходы даже при
самом каторжном каждодневном труде едва могли существовать лишь немногие
самые неразборчивые, не гнушающиеся никакой литературной поденщины,
щелкоперы, да и тех судебные исполнители то и дело сопровождали из их
чердачных обиталищ в узилища, именуемые долговыми тюрьмами (с одним из таких
писак Филдинг как раз знакомит читателей в романе "Амелия", VIII, 5).
С назначением на судейскую должность для создателя "Истории Тома
Джонса, найденыша" началась новая жизнь. Ведь положение с правопорядком в
Англии середины XVIII в., и особенно в Лондоне, было поистине угрожающим.
Целые кварталы Лондона находились тогда во власти преступных элементов,
начиная от мелких воришек, которыми кишели улицы города и которые очищали
карманы от денег, часов и дорогих кружевных платков, и вплоть до дерзких
неустрашимых налетчиков, нападавших иногда и посреди белого дня, а тем более
ночью, на кареты знати и совершавших грабительские налеты на лавки и дома
горожан, не останавливаясь и перед убийством. Шайки организованных
головорезов (их существенно пополняли уволенные со службы после подписания в
1749 г. мирного договора с Францией моряки и солдаты, не говоря уже о
бедняках, бежавших из своих приходов и ставших бродягами, а также об
очутившихся в Англии нищих ирландцах) поднимали настоящие бунты, с которыми
не в силах были справиться блюстители порядка, - немногочисленная, плохо
вооруженная, состоявшая главным образом из престарелых людей городская
стража; в таких случаях приходилось призывать на помощь войска. На больших
дорогах, ведущих к столице, в прямом смысле слова господствовали бандиты, и
ни переполненные многочисленные лондонские тюрьмы с поистине чудовищными
условиями существования, ни совершавшиеся каждые две недели на окраине
города - в Тайберне - публичные казни не приводили к сколько-нибудь заметным
результатам.
Таково было положение дел, при котором принял свою должность Филдинг. К
нему на его новое местожительство на Боу-стрит (на верхнем этаже он жил с
семьей, а внизу отправлял свои судейские обязанности) приводили едва ли не в
любое время дня и ночи задержанных правонарушителей, и он допрашивал,
выслушивал свидетелей и выносил решения. Одновременно с присущей ему
удивительной энергией он принялся не то чтобы реформировать, а в сущности
заново создавать лондонскую полицию, отбирая надежных, расторопных и
отважных людей. Пытаясь положить конец зловещим правонарушениям, они
врывались в игорные дома, всякого рода притоны и ночлежки (где среди грязи и
смрада вперемежку лежали незнакомые друг другу мужчины и женщины, больные и
здоровые, отребье общества и бездомные бедняки), в многочисленные бордели и
неисчислимые тайные и явные кабаки, где посетителей спаивали чрезвычайно
распространившейся тогда и губившей тысячи людей можжевеловой водкой -
джином. Эти операции не только замышлялись мировым судьей Филдингом, но и
нередко осуществлялись при его непосредственном участии. Так что его новую
должность судьи уж никак нельзя было назвать синекурой.
К чести Филдинга следует сказать, что он проявил на этом новом для себя
и тяжком поприще незаурядное мужество, добросовестность и чувство
ответственности. Остается лишь удивляться, что Филдинг ухитрился написать
одновременно еще и роман, и необходимо признать, что в таких обстоятельствах
два года, посвященных работе над ним, срок совсем небольшой. Жизненный опыт
писателя в эти годы в значительной мере объясняет преимущественно печальную,
а нередко и остродраматическую атмосферу его последнего романа, заметно
отличающуюся от бодрого приятия жизни и несокрушимого душевного здоровья,
душевной гармонии, столь свойственных атмосфере романа "История Тома Джонса,
найденыша".
Такого обилия служебных обязанностей и литературных начинаний,
казалось, хватило бы с лихвой на любого даже самого деятельного человека. Но
Филдинг не был бы одной из наиболее характерных для Англии XVIII в. фигур,
если бы не обладал еще и практической жилкой, живейшим интересом ко всякого
рода утилитарным начинаниям и коммерческим проектам. Дело в том, что он
задумал учредить предприятие, которое должно было предложить согражданам
писателя разнообразного рода услуги, а ему сулило немалую выгоду. Он назвал
его Контора всевозможных сведений (Universal Register Office) и принялся
осуществлять свой замысел, как только завершил "Историю Тома Джонса,
найденыша". В качестве совладельца и главного администратора этой конторы,
взявшего на себя основную часть чрезвычайно хлопотных обязанностей, выступил
младший брат Филдинга - Джон Филдинг (1721-1780); ослепший в молодости, он,
тем не менее, стал образованным юристом, сменившим впоследствии заболевшего
Генри Филдинга и в должности судьи Вестминстера.
Каких только сведений не предлагала эта контора: здесь можно было найти
слугу (с помощью специальной картотеки, потому что слуга, который хотел
сменить хозяина, сообщал в контору сведения о себе); равным образом с
помощью той же конторы можно было купить или продать дом, а также земельный
участок (точно так же как взять в аренду или сдать), приискать себе место
священника, учителя - одним словом, трудно перечислить все те
разнообразнейшие сведения, которые можно было почерпнуть в этой конторе,
или, иначе говоря, информацию относительно того, что называется спросом и
предложением. Филдинг не остановился перед тем, чтобы рекламировать свое
предприятие не только в лондонских журналах и специально изданной им
брошюре, но и на страницах первого издания "Амелии": читателей романа
извещали об открытии этой конторы и сообщали ее адрес, более того, один из
персонажей романа - священник Беннет - легко узнал в ней об имеющейся
вакансии в одном из провинциальных приходов, ему также помогли подыскать
квартиру в Лондоне и даже нашли попутчика, когда ему понадобилось съездить в
провинцию (чтобы не так дорого обошлась наемная карета), а главная героиня
романа узнала там адрес процентщика, у которого она могла заложить свои
вещи. Наконец, сам автор признавался, что некоторые сведения касательно
частной жизни своих персонажей он почерпнул от одного из служащих в этой
конторе клерков, ибо тот благодаря широкому кругу знакомств среди слуг
владел тайнами едва ли не каждой сколько-нибудь известной семьи в
королевстве...
На наш современный взгляд такое утилитарное использование
художественного текста отдает не совсем хорошим вкусом, однако во времена
Филдинга это не казалось столь уж предосудительным или противоречащим
эстетическим и этическим нормам, хотя представлять учрежденную писателем
контору в качестве источника его сведений о героях было, пожалуй, и для той
поры приемом несколько сомнительным. Следует отметить, что Филдинг пошел при
этом на слишком очевидный для тогдашнего читателя анахронизм: ведь его
контора открылась лишь в феврале 1749 г., тогда как основные события романа
отнесены к 1733 г.
На тексте романа самым непосредственным образом отразились и реалии
политической ситуации того времени. Читатель не может не обратить внимание
на то, что глава 2-я книги XI - "Дела политические" - стоит в романе
несколько особняком {Такое же впечатление инородной, не совсем органичной
вставки производит и уже упоминавшаяся 5-я глава кн. VIII, посвященная делам
литературным. В тюрьме, при обстоятельствах, скажем прямо, не слишком
подходящих, младший пехотный офицер Бут обнаруживает среди прочего
удивительную для человека его профессии осведомленность в вопросе о качестве
существующих английских переводов Лукиана и сравнительных достоинствах
латинских и французских переводов того же автора. Но тут ларчик, как
говорится, открывался просто: Филдинг собирался в это время предпринять
издание нового английского перевода Лукиана и хотел таким способом заронить
в сознание читателя мысль, что такой перевод совершенно необходим.},
поскольку нигде больше вопрос о состоянии политических дел в Англии, о
разложении политических нравов так открыто в нем не обсуждается, - в романе
скорее представлена общая картина тотального морального разложения. Придя к
некоему влиятельному лицу хлопотать о должности для уволенного из армии
Бута, доктор Гаррисон наталкивается на откровенно циничное предложение -
взамен (услуга за услугу) он должен будет содействовать избранию на
должность мэра ничтожества и проходимца. Доктор пытается убедить циничного и
умного собеседника в том, что главное зло английских политических нравов -
назначение на должности не по таланту, не по заслугам и не по нравственным
качествам, а по соображениям, продиктованным партийными интересами,
кумовством и корыстью.
Как объяснить такой выпад со стороны Филдинга по адресу высших правящих
кругов Англии? Ведь на протяжении ряда лет он оказывал своим пером поддержку
кабинету Генри Пелэма (1695-1745), за что враждебные ему журналисты не
упустили случая окрестить его наемным писакой, получившим свою судейскую
должность за всякого рода услуги (должность судьи он и в самом деле получил
благодаря содействию герцога Бедфордского, входившего в кабинет Пелэма).
Более того, еще совсем недавно, как справедливо отмечают исследователи, и в
том числе Ф. Боуэрс {См.: Bowers F. General introduction // Fielding H.
Amelia / Ed. by M.C. Battestin. P. XXXVII.}, в "Диалоге между джентльменом
из Лондона... и честным олдерменом" (1747) Филдинг защищал это
правительство, прибегавшее к подкупу и взяткам, считая, что при существующем
положении вещей это единственная для кабинета министров возможность
встречаться; "доктор Гаррисон сказал мне, - говорит она, - что он круглый
невежда, и я уверена, что у него еще и дурной нрав". Вторая дочь тремя
годами младше своей сестры, а остальные - еще дети.
Амелия по-прежнему самая очаровательная женщина своего возраста во всей
Англии. Сам Бут частенько утверждает, что она и сегодня так же хороша* как
прежде. Ничто не может сравниться с безоблачностью их существования. На днях
Амелия призналась мне, что за последние десять лет не припомнит случая,
когда бы ее муж был не в духе, а в ответ на мой намек, что это немудрено -
ведь у него лучшая из жен, она сказала с улыбкой, что ей приходится быть
такой, поскольку именно он сделал ее счастливейшей из женщин.
ИЗ ПЕРВОЙ РЕДАКЦИИ КНИГИ ПЯТОЙ
в которой речь идет о двух лекарях и всевозможных медицинских материях
Бут возвратился домой с тяжелым сердцем, но застал Амелию в таком
состоянии, что она едва ли способна была его утешить. Бедняжка сама в это
время не находила себе места: ребенок метался в лихорадке и в довершение
всего присутствовавший при этом аптекарь так ее напугал, что она совсем
потеряла голову. Он обрисовал положение малютки в самом мрачном свете и,
убедив Амелию, что без врача здесь не обойтись, сам вызвался пойти за ним.
Бут не успел еще и слова сказать, как названный эскулап и неотступно
следовавший за ним по пятам аптекарь, не замедлили появиться; оба они
приблизились к постели, и первый тотчас взялся измерять пульс больной и
проделал прочие необходимые в таких случаях манипуляции.
Затем доктор обстоятельно расспросил аптекаря, какие меры тот уже успел
принять, и, выслушав отчет, вполне одобрил его действия. Потребовав перо и
чернила, он в один присест исписал целую страницу названиями лекарств, после
чего, получив гинею, удалился в сопровождении все того же аптекаря.
Всю эту ночь Амелия и Бут провели у постели девочки, которая
чувствовала себя, пожалуй, даже хуже прежнего. Наведавшаяся утром миссис
Эллисон застала ребенка в горячечном жару и бреду, а мать - на грани полного
отчаяния, так как болезнь не только не отступала перед совместными усилиями
аптекаря и доктора, но, казалось, напротив, бросала вызов их могуществу,
воплощенному в устрашающем наборе пузырьков и склянок, выстроившихся в
боевом порядке по всей комнате.
Видя смятение и отчаяние Амелии, миссис Эллисон пыталась хоть как-то
утешить ее и внушить ей надежду на выздоровление ребенка.
- Верьте слову, сударыня, - твердила она, - я сама была свидетельницей
тому, как девочку примерно того же возраста, что и ваша, которая чувствовала
себя, по-моему, намного хуже, один знакомый мне доктор за несколько дней
поставил на ноги. Скажу вам больше, мне известно еще несколько случаев,
когда он вылечил очень тяжелую лихорадку, так что, если бы вы препоручили
дочурку его заботам, я готова поклясться, все обошлось бы как нельзя лучше.
- Боже милосердный! - воскликнула Амелия. - Почему же, сударыня, вы
фазу не сказали мне о нем? Ведь сама я ни одного лекаря в Лондоне не знаю и
понятия не имею, кого привел мне аптекарь.
- Вы же сами понимаете, сударыня, - воскликнула миссис Эллисон, - какое
это деликатное дело - рекомендовать врача; а что касается моего доктора, так
ведь и о нем немало людей отзывается скверно. Но вот то, что он избавил меня
от лихорадки дважды и, насколько мне известно, вылечил еще несколько
человек, так это святая правда; а насчет того, что его пациенты будто бы
умирали, так мне, например, известен лишь один такой случай; однако доктора
и аптекари все как один его поносят, и потому, дорогая сударыня, поневоле
поостережешься его рекомендовать.
Бут спросил, как же этого врача зовут, и, едва он услыхал его имя, как
сразу попросил жену немедленно послать за ним, объяснив, что он сам слыхал в
таверне, как один офицер, на мнение которого можно положиться, превозносил
этого врача до небес. Амелия, разумеется, не стала противиться и за врачом
тотчас же послали {1}.
Но прежде чем гонец вернулся вновь, появился первый, которого, как и
прежде, сопровождал аптекарь.
Доктор снова осмотрел больную и проверил у нее пульс и, когда Амелия
спросила, есть ли хоть какая-нибудь надежда, покачал головой, и произнес:
- Скажу вам, сударыня, только одно: положение крайне опасное и нельзя
терять ни минуты. Если нарывные пластыри, которые я ей сейчас пропишу, не
помогут, то, боюсь, что мы в таком случае бессильны.
- Не считаете ли вы, сударь - осведомился аптекарь, - что следует
повторить порошки и микстуру?
- А сколько раз в день они назначены, - вопросил доктор.
- Только tertia quaq. hora {только раз в три часа (лат.).} -
ответствовал аптекарь.
- Пусть принимает их каждый час, во что бы то ни стало, - вскричал
доктор, - и... постойте-ка, дайте мне перо и чернила.
- Если вы находите, что жизнь ребенка в опасности, - вмешался Бут, - не
позволите ли вы нам в таком случае призвать на помощь еще какого-нибудь
врача... моя жена, к слову сказать...
- Что за вопрос! - ответил врач. - Именно этого я и хотел бы.
Постойте-ка, мистер Арсеник, как вы думаете, кого бы нам пригласить?
- Что вы скажете насчет доктора Доузвелла? - осведомился аптекарь.
- Ничего не может быть лучше, - воскликнул доктор.
- Я, разумеется, не имею ничего против этого джентльмена, - вставил
Бут, - однако моей жене порекомендовали другого, - и тут он назвал имя
врача, за которым незадолго перед тем послали.
- Кого, сударь? - переспросил доктор, бросив перо, и, когда Бут
повторил имя Томпсона, поспешно отрезал: - Прошу прощения, сударь, но я не
стану с ним встречаться.
- Отчего же, сударь? - недоуменно спросил Бут.
- Я не желаю с ним встречаться, - повторил доктор. - С какой стати мне
иметь дело с человеком, претендующим на то, что он знает больше, нежели весь
медицинский факультет в Лондоне, готовым ниспровергнуть всю систему лечения,
которая так прекрасно обоснована и от которой ни один врач не осмеливается
отступить?
- В самом деле, сударь, - вскричал аптекарь, - прошу прощения, но вы и
не представляете себе, на какой шаг вы решаетесь! Ведь он убивает каждого, к
кому только приближается.
- А вот я, например, - заговорила миссис Эллисон, - лечилась у него
дважды и, как видите, еще жива.
- В таком случае, сударыня, считайте, что вам очень повезло, - возразил
аптекарь, - потому что он убивает каждого, к кому приближается.
- И скажу вам больше, я насчитаю добрую дюжину своих знакомых, которых
он тоже вылечил, - продолжала миссис Эллисон.
- Возможно, возможно, сударыня, - воскликнул Арсеник, - и при всем том
он убивает каждого.., да зачем далеко ходить за примером, сударыня, разве вы
не слыхали о мистере... мистере, как его?.. Вот только не могу припомнить
его имя, хотя это был человек очень даже известный в свете; впрочем, каждый
хорошо знает, кого я имею в виду.
- Разумеется, каждый должен знать, кого вы имеете в виду, - ответила
миссис Эллисон, - поскольку мне известен только единственный такой случай,
да и тот произошел много лет тому назад.
Этот спор еще продолжался, когда врач, о котором шла речь, вошел в
комнату. Будучи человеком чрезвычайно благовоспитанным и доброжелательным,
он весьма учтиво обратился к своему собрату по профессии, который ответил
ему далеко не столь любезно. Тем не менее, он все же согласился проводить
вновь пришедшего к постели больной и высказать, по горячему настоянию Бута,
свое мнение.
Последовавшая затем дискуссия между двумя врачами была бы непонятна
любому постороннему, кроме, по-видимому, членов медицинской корпорации, да и
им едва ли показалась бы столь уж занимательной. Рекомендации офицера и
миссис Эллисон очень расположили Бута в пользу второго врача, да и его
суждения о болезни девочки показались Буту более толковыми. А посему Бут
объявил, что будет следовать предписаниям второго, после чего первый эскулап
принужден был вместе со своим неизменным подручным - аптекарем покинуть свои
позиции и предоставить больную в полное распоряжение соперника.
Первым делом новый доктор распорядился (употребляя его выражение)
уничтожить весь этот медицинский склад. И в соответствии с его распоряжением
все порошки и микстуры тотчас же исчезли, ибо, как он выразился, существует
куда более легкий и прямой способ препроводить всю эту дрянь на помойку,
нежели пропуская ее сперва через человеческий организм. Затем он велел
отворить ребенку кровь, поставить ему клистир, дать жаропонижающее лекарство
и, короче говоря (дабы не слишком задерживаться на столь малоприятной части
нашей истории), в три дня излечил маленькую пациентку от ее недуга к
большому удовлетворению миссис Эллисон и безмерной радости Амелии.
Кое-кому из читателей, возможно, покажется, что без этой главы можно
было бы легко обойтись, но хотя ее и нельзя счесть чересчур занимательной,
она, по крайней мере, даст нашим потомкам некоторое представление о нынешнем
состоянии медицины.
А.Г. Ингер
ПОСЛЕДНИЙ РОМАН ГЕНРИ ФИЛДИНГА
"Амелия" (1751) - четвертый роман Генри Филдинга (1707-1754), четвертый
и последний; однако, приступая к нему, писатель едва ли мог предположить,
что жизнь его близится к финалу {Размеры статьи не позволяют нам подробно
остановиться на предшествующих этапах жизни и творчества Филдинга, однако в
отличие от интересующего нас последнего периода они не раз освещались в
предисловиях к изданиям других романов писателя, а также специально
посвященных ему работах: см. Мокульский С.С. Генри Филдинг - великий
английский просветитель // Филдинг Г. Избранные произведения: В 2 т. М.,
1954. Т. 1; Елистратова А.А. Филдинг. М., 1954; Алексеев М.П. Сатирический
театр Филдинга // Алексеев М.П. Из истории английской литературы. М.; Л.,
1960; Кагарлицкий Ю.И. Великий роман и его создатель // История Тома Джонса,
найденыша. М., 1973 (Б-ка всемир. лит.); Харитонов В. Разный Филдинг //
Филдинг Г. Избранные произведения. М., 1989; Соколянский М.Г. Творчество
Генри Филдинга. Киев, 1975; Роджерс П. Генри Филдинг: Биография. М., 1984; и
др.; кроме того, см. "Основные даты жизни и творчества Г. Филдинга" в наст.
изд.}. Он принялся за него в зените писательской популярности после
необычайного успеха своего лучшего романа "История Тома Джонса, найденыша" и
написал менее чем за два года. Когда именно он начал работу над "Амелией", в
точности неизвестно {Этот вопрос и по сей день служит предметом дискуссий.
Автор 3-томной монографии о Филдинге У. Кросс (Gross W.L. The history of
Henry Fielding. Vol. 1-3. New Haven: Yale university Press, 1918. Vol. 2. P.
312) утверждает, что Филдинг, без всякого сомнения, приступил к работе над
романом только после публикации памфлета "Исследование о причинах недавнего
роста грабежей...", т.е. после января 1750 г. и, следовательно, написал его
менее чем за год; той же версии придерживается и автор насыщенной
многообразным фактическим материалом двухтомной монографии Ф. Дадден (Dudden
F.H. Henry Fielding: Works and times. Vol. 1-2. Oxford: Clarendon press,
1951. T. 2. P. 798). Однако в предисловии Фредсона Боуэрса (Bowers F.
General introduction. P. XLI) к первому научному изданию текста романа,
послужившему основой и для нашего издания (Fielding H. Amelia / Ed. by М.С.
Battestin. Middletown (Connec.): Wesleyan university press, 1984),
приводится ряд соображений, в силу которых начало работы над романом следует
отнести самое позднее к осени 1749 г. Приведем хотя бы два из них: во 2-й
главе романа (кн. I) упоминается "прославленный автор трех писем", под
которым Филдинг имеет в виду Болинброка, чьи "Письма о духе патриотизма..."
были напечатаны 2 мая 1749 г., а в главе четвертой той же книги Филдинг дает
собственный комментарий к осуждаемой им практике, благодаря которой
лжесвидетели препятствовали возбуждению судебного преследования с помощью
certiorary (см. примеч. I, 21 наст, изд.), и поскольку такая практика была
запрещена парламентом в марте 1750 г., то, следовательно, работа над романом
была начата после вышеназванной публикации Болинброка и до постановления
парламента, т.е. после весны 1749 г. и до весны 1750 г. (остальные аргументы
Боуэрса не представляются нам столь же убедительными).}, и здесь отсчет
времени приходится вести от даты выхода предыдущего романа - февраля 1749 г.
и до публикации последнего - 19 декабря 1751 г. (пусть читателя не смущает
другая дата на титульном листе первого издания романа - 1752 г., такова была
тогдашняя издательская практика: если книга не выходила до ноября, то на
титульном листе указывался следующий год). Что ж, по тем временам два года
на роман - не так уж и мало, хотя в нем 32 печатных листа и к нему вполне
можно отнести слова А.С. Пушкина, сказанные им в поэме "Граф Нулин": "роман
классический, старинный, отменно длинный, длинный, длинный нравоучительный и
чинный"; неутомимый Дефо, например, выпускал свои романы один за другим и в
более короткие сроки. Но тут нам следует принять во внимание или, как
выражались в те времена, принять в соображение, что одновременно Филдингом
были написаны другие произведения, правда, уже не художественные, а
юридические и социальные: "Напутствие Большому суду присяжных" {Имеется в
виду суд графства Мидлсекс, на очередной сессии которого Филдинг
председательствовал и которому он адресовал свое обращение: A charge,
delivered to the Grand Jury at the sessions of the Peace..., by H. Fielding,
esq. L., 1749; The complete works of H. Fielding / Ed. by W.E. Henley. Vol.
1-16. L.; N.Y., 1967-1970. Vol. 8. P. 195 (далее - Henley W.).}, а вслед за
ним появилась другая более капитальная публикация, развивавшая идеи
предыдущей и вызвавшая немалый общественный резонанс - "Исследование о
причинах недавнего роста грабежей..." {Приводим полное английское название:
An Enquiry into the causes of the late increase of Robbers eff. with some
proposals for remedying this growing Evil. In which the present reigning
vices are impartially exposed, and the laws that relate to the provision for
the poor, and to the punisment of Felons are largely and freely examined
(см.: Henley W. Vol. 8. P. 7).} Писал ли он эти памфлеты параллельно с
"Амелией" или прерывал ради них на время работу над романом, сказать с
полной определенностью нельзя, отметим лишь, что объем этих публикаций
составлял в совокупности еще около 15 печатных листов, следовательно,
творческая активность Филдинга в последние годы его жизни никак не убывала,
но, напротив, оставалась столь же напряженной и даже более разнообразной {К
упомянутым публикациям следует присовокупить еще, одну осуществленную
Филдингом в 1749 г. в очень распространенном и любимом тогдашней публикой
(впрочем, только ли тогдашней?) мере биографии какого-нибудь особенно
отличившегося преступника или отчета об обстоятельствах особенно нашумевшего
преступления и судебного разбирательства, - речь идет о брошюре ценой в один
шиллинг "Правдивое изложение дела Босаверна Пенлеца, казненного в связи с
недавними беспорядками на Стрэнде..." (A true state... См.: Henley W. Vol.
8). Филдинг преследовал в этом случае не только литературные или
коммерческие цели - он хотел оправдать свои действия в этом деле в качестве
судьи, а заодно и рассмотреть эффективность существующего на сей счет
законодательства.}.
Отметим также, что поднимаемые в этих работах Филдинга проблемы
иллюстрируются конкретными житейскими ситуациями и человеческими судьбамb на
многих страницах романа "Амелия". В этом смысле "Амелия", как никакой другой
роман Филдинга, связан не только с контекстом его художественного
творчества, но и с его непосредственной профессиональной деятельностью. Под
последней мы имеем в виду, увы, отнюдь не писательское ремесло, а исполнение
им с октября 1748 г. обязанностей главного мирового судьи Вестминстера
(который вместе с несколькими прилегающими приходами составлял в ту пору
отдельную административную единицу), а с января 1749 г. - еще и судьи
графства Мидлсекс. Ведь в тогдашней Англии на писательские доходы даже при
самом каторжном каждодневном труде едва могли существовать лишь немногие
самые неразборчивые, не гнушающиеся никакой литературной поденщины,
щелкоперы, да и тех судебные исполнители то и дело сопровождали из их
чердачных обиталищ в узилища, именуемые долговыми тюрьмами (с одним из таких
писак Филдинг как раз знакомит читателей в романе "Амелия", VIII, 5).
С назначением на судейскую должность для создателя "Истории Тома
Джонса, найденыша" началась новая жизнь. Ведь положение с правопорядком в
Англии середины XVIII в., и особенно в Лондоне, было поистине угрожающим.
Целые кварталы Лондона находились тогда во власти преступных элементов,
начиная от мелких воришек, которыми кишели улицы города и которые очищали
карманы от денег, часов и дорогих кружевных платков, и вплоть до дерзких
неустрашимых налетчиков, нападавших иногда и посреди белого дня, а тем более
ночью, на кареты знати и совершавших грабительские налеты на лавки и дома
горожан, не останавливаясь и перед убийством. Шайки организованных
головорезов (их существенно пополняли уволенные со службы после подписания в
1749 г. мирного договора с Францией моряки и солдаты, не говоря уже о
бедняках, бежавших из своих приходов и ставших бродягами, а также об
очутившихся в Англии нищих ирландцах) поднимали настоящие бунты, с которыми
не в силах были справиться блюстители порядка, - немногочисленная, плохо
вооруженная, состоявшая главным образом из престарелых людей городская
стража; в таких случаях приходилось призывать на помощь войска. На больших
дорогах, ведущих к столице, в прямом смысле слова господствовали бандиты, и
ни переполненные многочисленные лондонские тюрьмы с поистине чудовищными
условиями существования, ни совершавшиеся каждые две недели на окраине
города - в Тайберне - публичные казни не приводили к сколько-нибудь заметным
результатам.
Таково было положение дел, при котором принял свою должность Филдинг. К
нему на его новое местожительство на Боу-стрит (на верхнем этаже он жил с
семьей, а внизу отправлял свои судейские обязанности) приводили едва ли не в
любое время дня и ночи задержанных правонарушителей, и он допрашивал,
выслушивал свидетелей и выносил решения. Одновременно с присущей ему
удивительной энергией он принялся не то чтобы реформировать, а в сущности
заново создавать лондонскую полицию, отбирая надежных, расторопных и
отважных людей. Пытаясь положить конец зловещим правонарушениям, они
врывались в игорные дома, всякого рода притоны и ночлежки (где среди грязи и
смрада вперемежку лежали незнакомые друг другу мужчины и женщины, больные и
здоровые, отребье общества и бездомные бедняки), в многочисленные бордели и
неисчислимые тайные и явные кабаки, где посетителей спаивали чрезвычайно
распространившейся тогда и губившей тысячи людей можжевеловой водкой -
джином. Эти операции не только замышлялись мировым судьей Филдингом, но и
нередко осуществлялись при его непосредственном участии. Так что его новую
должность судьи уж никак нельзя было назвать синекурой.
К чести Филдинга следует сказать, что он проявил на этом новом для себя
и тяжком поприще незаурядное мужество, добросовестность и чувство
ответственности. Остается лишь удивляться, что Филдинг ухитрился написать
одновременно еще и роман, и необходимо признать, что в таких обстоятельствах
два года, посвященных работе над ним, срок совсем небольшой. Жизненный опыт
писателя в эти годы в значительной мере объясняет преимущественно печальную,
а нередко и остродраматическую атмосферу его последнего романа, заметно
отличающуюся от бодрого приятия жизни и несокрушимого душевного здоровья,
душевной гармонии, столь свойственных атмосфере романа "История Тома Джонса,
найденыша".
Такого обилия служебных обязанностей и литературных начинаний,
казалось, хватило бы с лихвой на любого даже самого деятельного человека. Но
Филдинг не был бы одной из наиболее характерных для Англии XVIII в. фигур,
если бы не обладал еще и практической жилкой, живейшим интересом ко всякого
рода утилитарным начинаниям и коммерческим проектам. Дело в том, что он
задумал учредить предприятие, которое должно было предложить согражданам
писателя разнообразного рода услуги, а ему сулило немалую выгоду. Он назвал
его Контора всевозможных сведений (Universal Register Office) и принялся
осуществлять свой замысел, как только завершил "Историю Тома Джонса,
найденыша". В качестве совладельца и главного администратора этой конторы,
взявшего на себя основную часть чрезвычайно хлопотных обязанностей, выступил
младший брат Филдинга - Джон Филдинг (1721-1780); ослепший в молодости, он,
тем не менее, стал образованным юристом, сменившим впоследствии заболевшего
Генри Филдинга и в должности судьи Вестминстера.
Каких только сведений не предлагала эта контора: здесь можно было найти
слугу (с помощью специальной картотеки, потому что слуга, который хотел
сменить хозяина, сообщал в контору сведения о себе); равным образом с
помощью той же конторы можно было купить или продать дом, а также земельный
участок (точно так же как взять в аренду или сдать), приискать себе место
священника, учителя - одним словом, трудно перечислить все те
разнообразнейшие сведения, которые можно было почерпнуть в этой конторе,
или, иначе говоря, информацию относительно того, что называется спросом и
предложением. Филдинг не остановился перед тем, чтобы рекламировать свое
предприятие не только в лондонских журналах и специально изданной им
брошюре, но и на страницах первого издания "Амелии": читателей романа
извещали об открытии этой конторы и сообщали ее адрес, более того, один из
персонажей романа - священник Беннет - легко узнал в ней об имеющейся
вакансии в одном из провинциальных приходов, ему также помогли подыскать
квартиру в Лондоне и даже нашли попутчика, когда ему понадобилось съездить в
провинцию (чтобы не так дорого обошлась наемная карета), а главная героиня
романа узнала там адрес процентщика, у которого она могла заложить свои
вещи. Наконец, сам автор признавался, что некоторые сведения касательно
частной жизни своих персонажей он почерпнул от одного из служащих в этой
конторе клерков, ибо тот благодаря широкому кругу знакомств среди слуг
владел тайнами едва ли не каждой сколько-нибудь известной семьи в
королевстве...
На наш современный взгляд такое утилитарное использование
художественного текста отдает не совсем хорошим вкусом, однако во времена
Филдинга это не казалось столь уж предосудительным или противоречащим
эстетическим и этическим нормам, хотя представлять учрежденную писателем
контору в качестве источника его сведений о героях было, пожалуй, и для той
поры приемом несколько сомнительным. Следует отметить, что Филдинг пошел при
этом на слишком очевидный для тогдашнего читателя анахронизм: ведь его
контора открылась лишь в феврале 1749 г., тогда как основные события романа
отнесены к 1733 г.
На тексте романа самым непосредственным образом отразились и реалии
политической ситуации того времени. Читатель не может не обратить внимание
на то, что глава 2-я книги XI - "Дела политические" - стоит в романе
несколько особняком {Такое же впечатление инородной, не совсем органичной
вставки производит и уже упоминавшаяся 5-я глава кн. VIII, посвященная делам
литературным. В тюрьме, при обстоятельствах, скажем прямо, не слишком
подходящих, младший пехотный офицер Бут обнаруживает среди прочего
удивительную для человека его профессии осведомленность в вопросе о качестве
существующих английских переводов Лукиана и сравнительных достоинствах
латинских и французских переводов того же автора. Но тут ларчик, как
говорится, открывался просто: Филдинг собирался в это время предпринять
издание нового английского перевода Лукиана и хотел таким способом заронить
в сознание читателя мысль, что такой перевод совершенно необходим.},
поскольку нигде больше вопрос о состоянии политических дел в Англии, о
разложении политических нравов так открыто в нем не обсуждается, - в романе
скорее представлена общая картина тотального морального разложения. Придя к
некоему влиятельному лицу хлопотать о должности для уволенного из армии
Бута, доктор Гаррисон наталкивается на откровенно циничное предложение -
взамен (услуга за услугу) он должен будет содействовать избранию на
должность мэра ничтожества и проходимца. Доктор пытается убедить циничного и
умного собеседника в том, что главное зло английских политических нравов -
назначение на должности не по таланту, не по заслугам и не по нравственным
качествам, а по соображениям, продиктованным партийными интересами,
кумовством и корыстью.
Как объяснить такой выпад со стороны Филдинга по адресу высших правящих
кругов Англии? Ведь на протяжении ряда лет он оказывал своим пером поддержку
кабинету Генри Пелэма (1695-1745), за что враждебные ему журналисты не
упустили случая окрестить его наемным писакой, получившим свою судейскую
должность за всякого рода услуги (должность судьи он и в самом деле получил
благодаря содействию герцога Бедфордского, входившего в кабинет Пелэма).
Более того, еще совсем недавно, как справедливо отмечают исследователи, и в
том числе Ф. Боуэрс {См.: Bowers F. General introduction // Fielding H.
Amelia / Ed. by M.C. Battestin. P. XXXVII.}, в "Диалоге между джентльменом
из Лондона... и честным олдерменом" (1747) Филдинг защищал это
правительство, прибегавшее к подкупу и взяткам, считая, что при существующем
положении вещей это единственная для кабинета министров возможность